Из писем к любимой девушке

Милая моя девушка! Мои письма — необыкновенные взрывы моей
души. Так созерцайте же их не глазами, а взором своей души.
В первом письме я раскрыл перед вами свои карты, сказав, что я
хочу покорить вас, чтобы быть с вами рядом всегда. В этом письме я
подтверждаю это. Но только гоняться за вами и слушать всякого рода
оголтелые сплетни со стороны, касающиеся вас, я не стану. Вот по
какой причине: я хочу, если только я затронул струны вашего сердца,
— я хочу взаимности. А взаимность определяет честное отношение
друг к другу, где бы мы ни оказывались вдалеке друг от друга. Если вы
думаете, что это не так, то убедите меня в обратном. Если только это
получится у вас, то я поставлю вам памятник у своего окна.
Да, мои письма можете читать кому угодно. Пусть люди ворвутся в
мой яркий, разнообразный мир и увидят перипетии и парадоксы явле-
ний. Пусть люди любят подобно мне, а то в нынешнее время все хотят
быть любимыми, но никто не хочет любить, а любить — это тоже ис-
кусство. Я далёк от мысли порисоваться перед вами. То, что я делаю
для вас и буду делать, это у меня в крови, от матери с отцом, да ещё от
жизненного опыта. Возможность писать вам налагает на меня высо-
кую ответственность за слова, за правдивое их сжатие в мысль. Я не
несу вам в письмах каких-либо форм нравоучений. Это была бы лиш-
няя забота. Я просто хочу показать свои чувства через необыкновен-
ную призму своих суждений. Я хочу, чтобы вы меня полюбили за мои
письма. Стихи — это вообще другой разговор. Это другая моя стихия,
из которой я пока выброшен в связи с написанием этих писем вам.
Девушка, как бы я хотел, чтобы вы в ответ написали мне пару строк о
чём угодно: о нравственном падении бога или же о его милосердии в
связи с нынешней погодой, то ли об осени, сбрасывающей свои одеж-
ды для сна под белым одеялом зимы, или же затроньте какие-либо вос-
поминания о погибших людях и цветах, или же расскажите мне сон,
который я сохраню в первозданном виде, или же напишите о вашем
здоровье, о вашем настроении, о ваших друзьях и подругах. Да мало
ли о чём ещё можно написать. Я жду!
С уважением и любовью, ваш друг!
Милая девушка! Я, озорной бродяга, блуждая по неисчислимым
земным местам, нашёл спрятанную богом книгу судеб. С глубоким
интересом я начал переворачивать её листы, на страницах которых я
встретил такое, что поразило мою душу. В записях бога было: фараон,
влюблённый в рабыню; любовь палача к слепой девушке; ненависть
короля к нищим; любовь священника к цыганке; нежность вождя к
убийцам; печаль монаха о свободе; самоубийство поэта; радость обе-
зумевшего старика, и прочее, и прочее.
В книге судеб, кстати, я нашёл заметку и про себя. Запись обо мне
была неразборчивой то ли от недавно пролившегося дождя на книгу,
то ли бог был не в себе, когда писал, то ли ещё какая причина, но я не
смог разобрать, что к чему. Тогда я стёр, что было, и начал вписывать
то, что, по моему мнению, ждёт меня в будущем. Поскольку я озор-
ной, значит, «буду бродить по земле, славя божественные красоты земли
и людей. Я буду видеть всё отуманенными от восторга глазами. Каж-
дый миг мой будет наполнен счастьем, удовлетворением жизнью. Мой
путь неожиданно пересекут цыгане, и я пойду с ними. Их песни лягут
мне на душу, и слёзы радостной тоски нахлынут на глаза и повиснут
на ресницах. Свободный ветер осушит их, но я уже не увижу цыган.
Они, оставив меня одного, исчезнут. И я пойду опять один, но другою
дорогой мимо дворцов и тюрем, слагая песни о тех, кто там живёт. И
будет у меня много встреч, неожиданных и славных, и не очень. И
буду я любить одну девушку по имени Натали, и будет она…»
Дальше в книге судеб, как назло, не хватило места для продолже-
ния моей мысли. Тогда я опять затираю всё и пишу новые строчки,
только более сжато:
«Я проживу интересную жизнь, относясь ко всему по-человечес-
ки. Буду стоять на сценах, славить и обличать то, что есть в человече-
стве. Я буду плакать от боли знакомых и незнакомых людей. Я буду
видеть цветные сны и просыпаться в объятьях любимой девушки. По
временам меня будет подстерегать беда, но с сильной душой я выс-
тою, и к тому же мне поможет добрым словом та девушка по имени
Натали, и будет она…»
Дальше в книге судеб опять не хватило места для продолжения моей
мысли, видимо, из-за крупного почерка. И снова я затёр написанное и
начал снова:
«Я, Коротеев А.И., раб божий, пройду по земле и по судьбам людей
легко и безвредно. Страстно влюблённый в жизнь, я оставлю всем свой
след небывалой красоты. Я повешу на небо багровую луну, перепояшу
небо радугой, рассыплю цветы на земле для всех людей, и где бы я ни
был, страдая и улыбаясь, в печали и в весёлом расположении духа я
буду помнить, что я люблю одну девушку по имени Натали, и будет
она…»
Дальше в книге судеб, чёрт возьми, опять не хватило места для
моих пространных рассуждений. Но человек я всё-таки настойчивый,
затерев всё, я начинаю:
«Жизнь меня приманит розами, но кнутом иссечёт до крови. Но
все-таки я, гордо скрывая боль, буду идти мимо красивых женщин,
мимо берёз и океанов. Язык мой будет сладостно повторять имена
понравившихся мне людей и предметов природы. Душу мою разорвёт
нежность ко всему тому, что я буду видеть, как в последний раз, благо-
даря бога за сотворение мира. Я буду молиться ему у тихих озёр под
плачущими ивами, средь цветов, у порога любимой девушки по имени
Натали, и будет она…»
Чёрт побери, я опять не вместил в книге судеб свою интересную
мысль и снова в который раз я затираю и начинаю писать. Видно, всё-
таки бог подсунул мне нарочно эту книгу судеб, чтобы я бесконечно
развивал свою мысль, наслаждаясь неизъяснимым желанием дописать
то, о чём я мечтаю, то, как оно должно быть на самом деле, но я упор-
ный. Я допишу!
Здравствуй, милая, малознакомая девушка! Пожелаю тебе добрых
цветных снов в поздний час, а в холодное утро — солнца, чтобы утро
омыло твои печали, чтобы они стали ясными даже в хмурый день.
Весёлых тебе часов в нашей изменчивой жизни!
После приветствия и пожеланий я хочу объяснить, что это скоро-
палительное письмо моя рука вынуждена написать, ибо поговорить с
тобой не нахожу возможным. Ты так пуглива и отчуждённа со мной в
последнее время, но всё же, мне приходится сказать, что никакое письмо
не заменит живого слова, которое всегда украшают интонация, движе-
ние, жесты. Я боюсь, что наедине со мной ты моих движений не пой-
мешь и упадёшь в обморок. Мне приходиться волноваться за твоё дра-
гоценное здоровье. Не посчитай это за иронию, а ощути здесь признак
незаметно проскользнувшей нежности, но, извини, отклоняться от темы
недосуг, ведь мне хочется рассказать тебе одну историю, которую я
неслучайно выловил из своей реки памяти. В конце письма ты в этом
убедишься.
Когда я проживал в городе, то мне пришлось работать на метал-
лургическом заводе слесарем. И вот однажды, работая в ночную сме-
ну, под воскресенье, нас, двоих рабочих, мастер цеха мягко попросил
устранить лёгкую неисправность на металлоразливочном кране. Я
мастера предупредил, что на высоту лезть с моим напарником опасно,
ибо тот был несвеж после попойки, но мастер не придал этому значе-
ния, и мы отправились на ремонт. Наверху нам нужно было пройти по
балке метров пять. Осторожно продвигаясь, — я впереди, напарник
сзади, — мы оказались как раз над ковшом с жидким металлом. И тут
вдруг сзади меня тяжело толкнули. Как потом рассказали рабочие цеха,
я ужасно, по-звериному взревел, перекрыв шум цеха, но то кричал не
я, а животное, с инстинктом сохранения жизни перед внезапной опас-
ностью. Ударившись головой о балку, повиснув на руках на ней, я кра-
ем глаза увидал ужасающее зрелище: мой напарник головой вниз по-
летел к яркому земному солнцу в ковше. Поверхность металла немно-
го всколыхнулась, и пар от человека, соединённый со вспышкой от
одежды, взвился к моему дыханию и вызвал удушье и спазмы в горле.
Следующий полёт был за мной. Однако, неимоверная жажда к жизни
крепко приковала мои руки к балке, но стоило на миг ослабить свою
волю, даже разжать стиснутые зубы, и от меня остался бы один запах.
Кровь с головы потекла в мои глаза, и я не видел, как внизу отогнали
ковш, как натянули брезент, чтобы я на него упал, как один из рабочих
залез наверх ко мне и отцепил мои одеревеневшие пальцы, и мое тело
рухнуло вниз. Через некоторое время прибыли врачи оказали мне по-
мощь. Как потом показала экспертиза, наше трагическое происшествие
произошло оттого, что мой напарник нечаянно ухватился за оголён-
ный электрический кабель, где не был выключен ток, и от удара сбил
меня. Лично с моей стороны ни к кому претензий не было, но винов-
ных осудили.
Мой рассказ подошёл к тому, что в воскресенье, рано утром, меня
с перебинтованной головой отпустили с работы, после того, как я на-
отрез отказался поехать в больницу. Дома мне тоже не сиделось от
пережитого нервного напряжения, и я, взяв все свои деньги, отпра-
вился в областной город, где открывалась в этот день ярмарка осенне-
зимних товаров.
Туда я прибыл в самый разгар. Шум, гам, вспыхивающие незлоб-
ные ссоры, смешные споры, цвета ярких тонов несколько развеселили
меня, и к тому же своё удручённое состояние я растворил в двух бу-
тылках чехословацкого пива.
Проходя мимо «толчка», так называется место, где негласно пере-
продают тряпки и прочее барахло, мне на глаза попался молодой цы-
ган с гитарой. Мне она сразу же понравилась, как только может понра-
виться молодому повесе смуглая красавица в пёстрой одежде. Музы-
кальный инструмент и впрямь был похож на чудную особу с зазывной
чернотой спереди и сзади. Бока же у неё оказались ярко-красного цве-
та, видимо от прикосновения губ жаркого солнца. Я сразу же кинулся
к нему торговаться, но он никак не хотел мне её уступить для облада-
ния. Однако вскоре мы с ним сторговались, и чёрная, как цыганка,
гитара оказалась в моих объятьях. Пройдя дальше в ряд приезжих ма-
шин, я вдруг заметил добротный красный свитер, который мог бы изящ-
но и верно прилегать ко мне в холодную пору, но когда подошла моя
очередь, то продавец, подсчитав мои деньги, не досчиталась двух руб-
лей до означенной суммы. Тут-то мой язык и стал уговаривать девуш-
ку-продавца поверить мне, что деньги я могу привезти ей домой и в
качестве бесплатного приложения к ним обещал предоставить ей зо-
лотого живого мужа, чтобы от него потом произошли пятеро детей, а
за ними ещё пять рядов от его же детей. Какими только сложными
клятвами я не обогатил её память, но всё впустую, это был «глас вопи-
ющего в пустыне». И тогда мой ум придумал своего рода «эврику». Я
попросил смуглую девушку оставить деньги и свитер у себя в маши-
не. Точней, убрать его с продажи и попросил не удивляться тому, что
дальше произойдет у неё на глазах. Ослепительно улыбнувшись, я
пообещал ей добыть сейчас же нехватку злополучной суммы.
Машина её стояла недалеко от ворот рынка, где сидели калеки,
нищие. Бросив взор немного поодаль, можно было заметить кафе. Вот
туда сломя голову и понесли меня быстрые ноги. Стоя у зеркала разде-
валки, я начал по-обезьяньи кривляться, чем немало изумил одного
официанта, уронившего поднос. Это и впрямь было интересно — по-
смотреть на конвульсии моего тела и лица. Но вот они вдруг застыли в
неимоверной позе и чертах, спаситель ты наш! Я нашёл позу для дос-
тижения своих замыслов: одно плечо было вздёрнуто кверху, ноги не-
естественно вывернуты наружу, шея немного оттянута назад, два пальца
на правой руке были все время вытянуты, кроме того лицо было пере-
кошено. Вдобавок ко всему, выходя из кафе с оборванной штаниной, я
прихрамывал. Одним словом, став в ряд калек с перебинтованной го-
ловой, мой образ являл полноценный вид экзотически-печального не-
доноска. Что и требовалось доказать! Однако мой нос и очки всё ещё
выдавали, что я рождён от людей, а не от обезьян, и которому ещё
можно кинуть хотя бы пару медяков. Песен в то время я знал немало,
но для рыночного выступления выбрал одни печальные. После пер-
вой песни я ловким движением головы сбросил шляпу на землю, но-
гой перевернул её кверху низом. Шляпа приготовилась жадно хватать
деньги.
Сперва мой голос под переборы гитары звучал тихо, но, по мере
скопления народа, он крепчал, набирал силу и выразительность, со-
здавая эхо в пустых карманах зевак. Уши мои, как локаторы, ловили
замечания слушающих: «Какой голос! Какой голос у этого бедного
малого, эк его покорёжило!»
Продавщица же, как невольный режиссер этого спектакля, рази-
нув рот, с интересом наблюдала за развитием этого странного сюжета
со своего пьедестала торговли.
Шляпа моя усердно давилась бумажками, мелочью, а толпа всё
прибывала, набухала, и я уже подумывал, как бы опять превратиться в
нормального человека. Но куда там! Тот, кто вкусил однажды наслаж-
дение быть актёром, тот уже не может покинуть сцену.
А в это время, как предмет живой декорации к спектаклю, солнце в
синих небесах без устали ткало из обрывков облаков занавес для осен-
ней земли. Я же из песен продолжал плести невидимые узоры боли,
страданий и со слезами на глазах накидывать их на людские сердца.
Вдруг сквозь слёзы я увидел чистый незапятнанный образ советс-
кого милиционера. Он молчаливо, повелительным жестом приглашал
пройтись с ним. Зачем он решил прервать мои гастроли? Для каких
нужд? Хоть мне и не понравился такой оборот дела, но, оборвав пес-
ню, я тоже молчаливо сел, быстро встряхнул внутренности шляпы,
потом пересчитал калек, нищих и, математически точно разделив день-
ги на каждого из них, поднёс их со словами:
— Это на помин моей души! Будьте счастливы!
Деньги мне пришлось раздать потому, что по поведению милицио-
нера я понял, что нам предстоит направиться с ним на аудиенцию с
законами, а там, как говорится, взятки гладки.
Нахлобучив шляпу, безобразно ковыляя, чтобы убедить толпу до
конца в своей младенческой невинности, я под ручку с милиционером
двинулся к неясному для меня горизонту, кинув неспроста прощаль-
ный взор на номер торгующей машины. В толпе слышались сострада-
тельные вздохи.
Меня на скорую руку впихнули на заднее сиденье «Волги», и ма-
шина резко набрала скорость. Я всё время смотрел в окно, думая о
превратностях жизни: «Вот, мол, оторвали меня от народной груди, из
которой я пил сейчас прекрасное вино наслаждения». Но долго сето-
вать мне не пришлось. Через несколько минут мы остановились у ре-
сторана, но меня это нисколько не утешило.
Вдруг дверца с моей стороны распахнулась и передо мной, растя-
нув рот до ушей, стал, покачиваясь с носка на пятку, мой давнишний
друг. Оказывается, он шофёр этой «Волги», а я даже не удосужился
взглянуть, кто же за рулём. Четыре года разлуки отделяли нашу встре-
чу. За это время он побывал на острове Шпицберген, где в тяжёлых
климатических условиях добывал уголь, позже работал на Крайнем
Севере, скопил некоторую сумму и вот только что приобрёл подер-
жанную машину, а чтобы никто нигде его не останавливал, он взял
своего родственника-милиционера для противовеса. Такой противо-
вес я видел впервые.
Эти новости мне друг сообщил, подсаживаясь к столику рестора-
на, чтобы обмыть покупку машины коньяком.
Часа четыре мы просидели в ресторане, когда друг всё-таки отчёт-
ливо понял, зачем мне нужно было быть на рынке, откуда он таким
бессовестным образом выкрал меня. Примчавшись на рынок, мы уже
не застали ту продавщицу. Тогда я попросил моего друга завезти меня
в центральный книжный магазин и оттуда — прямиком домой. Всё
это было сделано без задержек. В книжном магазине я взял адреса
главных книжных магазинов городов области. В течение месяца я вдох-
новенно переписывался с ними, откуда я получал телефонные книги.
Изрядно поиздержавшись в финансах на книги и телефонные перего-
воры, я всё-таки по номеру машины узнал, откуда она и узнал адрес
продавца.
И вот в один из выходных дней, под вечер, после грязного, дожд-
ливого пути я уже стоял возле опрятного домика греческого села и
стучал в окошко. Край занавески отдёрнули и задёрнули. Вскоре, запа-
хивая полы пальто, вышла ко мне девушка. После приветствия я заик-
нулся, что вот, мол, пришла пора примерить свитер, а то я продрог.
Она, улыбнувшись, не замедлила вынести его на улицу. Я опешил, но,
видя, что уличные шутки надо прекращать, она взяла меня за руку и
завела в дом. Теплота жарко натопленного дома, ласковый любопыт-
ный взгляд девушки приятно пьянили меня после дальнего пути. А за
окном вечер, плотно прикрыв звёзды-глаза, шумно плакал по ушедше-
му тёплому времени и просился в дом, где горели свечи и где были два
доверчивых человека: я и она.
Засиделись мы допоздна, и только в конце назвали друг другу свои
имена. И хозяйка как-то смущенно обронила, что у неё была одна ком-
ната пустой для гостей, но там сейчас лежит какой-то умерший бродя-
га (да, недаром, значит, горели свечи). Но я ответил, что он уже бро-
дяжничает в царствии небесном и, значит, помешать мне не может, и
какая разница, сколько в той комнате будет лежать бродяг — один или
два, и я указал на себя пальцем.
Сон меня быстро сморил. Снились мне какие-то райские кущи, зап-
ретные яблоки и прочая небесная галиматья, видимо, от близости по-
койника и молодой гречанки. Проснувшись среди ночи, мне хотелось
попить студёной воды, а с вечера я уже заметил во дворе колодец, и
потихоньку, на цыпочках, покашливая, направился к двери. Чуть-чуть
приоткрыв её, высунул нос, а потом уж и голову и увидел девушку,
которая при моём появлении с криком и грохотом упала на пол. Я по-
думал: «Ну и сильны же мои чары, если девушки начали падать пере-
до мной, как листья этой осени».
Я бросился к ней… посмотреть, что с ней. Вдруг из соседней ком-
наты выбежала почти обнажённая, точно такая же особа, что и лежала
в обмороке. Тут уж и я чуть не упал от удивления. Что это — дом с
привидениями? Но вскоре в доме воцарился покой, после того, как
стало ясно, почему сестра-близнец упала в обморок. Она, возвратив-
шись домой около полуночи, не ведала, что в доме, кроме сестры и
покойника, есть посторонний человек из живущих, и, когда, услышав
шорох и увидев меня, как ей померещилось, ожившего покойника, упа-
ла без чувств. На второй день я остался на похороны.
На этом я опускаю занавес перед продолжением этой истории и
прошу тебя, девушка, ещё раз прочесть отрывок о моих превращениях
в актёра. Ну что, прочла? А теперь хочется тебя спросить: «Любишь
ли ты театр?» Что? Не слышу? Нет??? А я докажу, что любишь!
Встань, пожалуйста, к большому зеркалу и окинь себя взглядом.
Для сцены, по моим понятиям, немаловажно иметь красивую вне-
шность, и она у тебя есть, и которой я тайно восхищаюсь, и по которой
я мысленно легонько провёл сейчас горячей ладонью. Что? Ощутила?
Прости!
А теперь пройдись. Ты смотри-ка, у тебя же ведь походка короле-
вы, роль которой тебе должна подойти, если найти для твоего сердца
короля.
Ну, а о душевных твоих качествах судить и не приходится. Вспом-
ни сама, скольким мужчинам ты произнесла огнедышащее слово «люб-
лю», нисколько не краснея и не бледнея. Всё репетируешь?
Вот я и доказал, что ты великая, восхитительная поклонница теат-
ра, но когда же всё-таки ты скажешь «люблю» одному человеку, чтобы
он его, пронеся сквозь сложные события, в конце жизни, гремя костя-
ми в предсмертной агонии, вываливаясь из узкого гроба, всё равно
восклицал бы: «Да здравствует любовь!»
Чтобы эти слова услышали другие старушки, в которых он в далёкие
годы был влюблён, и, ревнуя друг к дружке, заколотили бы крышку его
гроба, но чтобы и оттуда упрямо слышалось бы твоё лёгкое имя и что-
бы, несмотря на то, что его тело спрятано под зелёным покровом земли,
его мысли проросли бы на его могиле красивыми цветами, тянущимися
к твоему лучистому образу. Кто же он, тот счастливец, которому ты,
задержав дыхание, скажешь «люблю»? Сердце моё трепещет!
До свидания, милая! Желаю тебе добрых цветных снов в поздний
час, а в холодное утро — солнца, чтобы они стали ясными даже в зим-
ний, хмурый день! Весёлых тебе часов в нашей изумительной жизни!
Блуждая по миру в поисках истины, я не выбирал, по каким тро-
пинкам и большакам мне идти. Мне приходилось брести наугад, про-
дираясь через заросшие сады зла и добра. Через колючие кустарники
садов продиралась моя душа, оставляя кровавые отметки на их иглах.
Я не ныл от боли, а безумно смеялся. Я всё-таки был жив. «Подума-
ешь, боль», — думал я. И вот в тех садах я вдруг наткнулся на удиви-
тельный цветок, и, смотря теперь на него, я в экстазе, забыв о всякой
боли, всё время по-разному повторяю имя этого цветка: Наташа, На-
тали, Наташенька!
Стреляться! Это хорошо сказано, но лучше это сделать! За работу
же, секунданты и сплетники! Каждому найдётся дело! Зарядите пис-
толеты и дайте их в руки мне и моему противнику. Жребий брошен —
стрелять. Мне первому дано. К барьеру, противник в кимоно. Мой зол
зрачок. Палец на курок, я иду. Мне незачем жалеть его, ведь если не я,
так он меня. И жаль мне его, но сделать нельзя ничего. Но всё-таки
что-то не так. Он ведь тоже любил, он ведь тоже любим, так что же со
мною… Как будто в бреду, я больной. Но всё-таки что-то не так. Он
ведь в губы её целовал.
Ну, а я кто таков. Цветы получал от неё, от неё. Шаг за шагом я
ближе к барьеру. Усилием воли я жму рукоять. Но ведь он — человек,
и я тоже масти такой. Но всё же что-то не так. Он первым бывал у неё,
а я — второй сорт.
Ах, скука! Ах, скука! Житьё не такое, как надо. Второй сорт, вто-
рой сорт! Вот я у барьера. Ох, какой же он молодой. Губы в насмешке
кривит. Ах, какой молодец, видно, сильно влюблён. Смотрите же все.
Солнце встаёт на востоке. Смотрите же все. Я руку поднял для стрель-
бы. Смотрите же все! Я нажал на курок… Я себя застрелил потому,
что люблю я сильнее. Потому, что добрее того, кто остался на греш-
ной земле! Потому, что мужество надо — нацелить в себя пистолет.
Мечутся все секунданты, мечутся сплетники все. Я недвижим, я
счастлив в смертельном покое. Я противника выше сказался душою.
Держу я в руках, в одной — пистолет, а в другой те цветы, что девушка
мне Натали за песни мои подарила вчера.
Здравствуй, моя кареглазая девушка Наташа! Я вспоминаю свою
жизнь. Странно, но мне помнится то, как меня когда-то распяли из-за
моей любви к тебе. Пронырливые фарисеи узнали о моих чудесах, что
я творил для тебя, и вбили в мои ладони и в стопы крепкие гвозди на
высоком деревянном кресте. От жестокой боли я стиснул зубы, и кровь
из-под гвоздей, капая на землю, превращалась в цветы. Я страдал за
любовь к тебе, и люди поклонялись мне и славили меня, земного бога.
Жизнь уходила из моего тела, и смутным сознанием я понимал то, что
я видел тебя в толпе молящихся мне. И не жаль мне было расставаться
с жизнью, коль ты, кареглазая Натали, была рядом и шептала слова
молитвенной любви.
С тех пор немало пронеслось веков над человечеством. Жизнь вер-
телась колесом. И вот мы снова встретились. Но ты всё прошедшее
начисто забыла. И я решил повторить то, что было когда-то, и вновь
теперь я безрассудно творю для тебя чудеса, не вписываясь ни в какие
человеческие рамки бытия, но нынешним окультуренным фарисеям я
опять не по нутру. Они говорят, что я чернокнижник и меня нужно
уничтожить. Простолюдины же другого мнения, что, мол, я бог. Да,
моя кареглазая Натали, какого же ты мнения, кто же я на самом деле?
А? До скорой встречи, моя кареглазая Натали!
Письмо писано в ночь на Рождество Христово.
Милая Натали! На просторах осенней земли пасётся нестрено-
женный, незаменимый мой конь мустанг. Рядом, невдалеке, мне ви-
дятся очертания грациозной нервной кобылицы. Их призывные ржа-
ния долетают друг до друга и, видимо, сильно горячат их кровь, по-
тому что я вижу их постепенное сближение. Я знаю, что они непре-
менно сойдутся и уйдут в осенние дали, чтобы быть вместе днём и
ночью, чтобы вместе их осыпал звёздный дождь, ласкал солнечный
свет, чтобы, тесно прижавшись друг к другу, им можно было пере-
жидать злые ненастья, чтобы дать жизнь новому существу. Я знаю,
это непременно случится. Так знайте же, Наташенька, что это мой
жизнерадостный конь и ваша красивая кобылица подарят нашей пла-
нете миловидного жеребёнка. И будет он на слабых, негнущихся но-
гах напоминать людям, что жизнь на земле продолжается. Продол-
жается во всех её проявлениях, во флоре и фауне. И люди продолжа-
ют жить, славить, унижаться, страдать, любить. И в этой огромной
массе людей затерян и я с неповторимыми мечтами. Найдите же меня
в этой разноликой толпе, Натали! И я вам расскажу, как я люблю
коней и нашу земную жизнь!
Милая Натали! Я стою у самых волн моря, смотрю вдаль и жду, что
может быть, ко мне приплывёт корабль с алыми парусами, и не гри-
новская Ассоль — вы сойдёте с него в мои объятия и расскажете мне,
где плавали, что видели. Я стою уже не один год. Злые волшебники
превратили меня в окаменелую форму, то есть в статую. Ветры дуют в
меня со штормовой силой, волны моря меня излизали солёным язы-
ком. Но я стою! Солнце изожгло меня палящими лучами, луна куска-
ми льда бросается в меня, звёзды истыкали меня метеоритами. Но я
стою! Я стою, не чувствую боли, отрешён от проявлений внешних сил.
Только внутри меня злые силы волшебства не сумели превратить в
камень моё горячее сердце, и оно живо, живо, живо! Стук его громок,
как гром, как взрыв, оно ждёт вас с корабля с алыми парусами. Оно не
хочет примириться с тем, что его не будет потому, что его больше не
существует, а, следовательно, волны не принесут долгожданную мою
мечту с алыми парусами. Я стою недвижим, с перекошенным, застыв-
шим в крике ртом. Где вы, моя любимая Натали?!!!
Милая Натали! Недавно я был на необычном базаре. Представляе-
те, там были такие вещи, что я диву давался. Мне, например, в одном
месте предложили купить луну, солнце, завернутые в звёздный ковёр.
В другом — закаты, рассветы, окрашенные кровью. В третьем — ве-
ликолепные холсты дорог. В четвёртом… Да что там говорить! Кроме
перечисленного, мне нравилась на этом базаре всякая всячина: тума-
ны, снега, дожди и облака. Я был просто без ума от лесов, гор, морей,
степей и пустынь, рек и прочего, от чего я был заворожён. Я, конечно,
все тамошние товары приобрёл по весьма дорогой цене. Я заплатил за
всё своей любовью. Я теперь богач. У меня есть луна, с которой стека-
ет ко мне серебро лучей, есть золотое солнце, есть ковёр звёзд, на ко-
торый я люблю смотреть. Есть всякая всячина, которая трогает моё
мятежное сердце.
Приобрёл я эти товары затем, чтобы подарить их вам… идите, На-
ташенька, по миру, смотрите на всё и вспоминайте меня с щедрой и
чистой душою!
Пусть моё безоблачное письмо будет дружелюбным приветствием
мудрым мужчинам, красивым женщинам и, прежде всего, тебе, моя
любимая девушка. Я был бы бесконечно рад, если это письмо когда-
нибудь освежит твою душу от духоты жизни. Пусть его строчки за-
помнятся тебе, как красные капли-гроздья крови моего сердца на ос-
лепительном снегу этих страниц.
Посмотри внимательно на аллею строчек, я сажаю здесь все цветы
Вселенной со всеми их мимолётными, устойчивыми, ненасытными
запахами, со всеми их всполохами, смятениями радужных красок, что-
бы украсить ими твои, девушка, наступающие пасмурные, зимние дни!
Есть уже среди них и такой цветок, что мне дороже всех, как память о
моих бесконечных странствиях, ведь он был сорван в стране неповто-
римой сказки. Я относительно долго был в той стороне чудес, и иног-
да приятно вздыхаю о том. Там на неведомых оранжевых островах до
сих пор шалун-ветер трогает верхушки раскидистых необычных свет-
ло-синих платанов и нежно обвевает златокудрых фей у их подножия.
И, что примечательно, эти феи мгновенно превращаются в стройные
пальмы, когда возле них появляются курчавые дети на золотом берегу,
и они, их матери, бросают на них ажурные свои тени, а дети же, нагие,
рисуют хрупкими ручонками картины, несмываемые морской волной.
А вдали, в тихой гавани в это время их уставшие отцы-волшебники
налаживают паруса на изящных, быстроходных каравеллах, чтобы уйти
в синее бурное моря за новыми чудесами. Безгрешные, чистые звуки
флейт и свирелей всегда возбуждали меня, когда я бродил там, незаме-
ченным, и музыка уносила мою душу в бездонно-светлое небо. Та ска-
зочная волшебная мелодия до сих пор не даёт увянуть и моему со-
рванному там цветку, что я вложил тебе в громадный букет. Этот цве-
ток — мечта!
Мечта о тех за туманами далёких островах безумно-трогательного
времени. И каждый, кто бы он ни был, будь то художник или неприми-
римый стекольщик, будь то пьяный пахарь или уязвлённый аптекарь,
будь то пляжный человек или скандальный вор и, вообще, все до еди-
ного когда-то значились малышами шаловливо-беснующимися и хра-
нят всегда в своём сердце цветок того времени детства.
Я расстаюсь с воспоминаниями о прошедшем с опечаленной улыб-
кой и лукаво вглядываюсь в будущее, и настроение моё улучшается от
такой картины: маленький человечек с соской в руках, смешно ковы-
ляя, разинув пустой рот без зубов, с удовольствием что-то гудит, а на-
встречу ему спешит человек, от дуновения ветерка его слегка водит по
поверхности земли и что-то он тоже беззубым ртом выговаривает.
Неправда ли, они как близнецы, но только один из них только появил-
ся обживать землю, другой же на ней стёр каблуки всей обуви. Не-
правда ли, интересная встреча деда и внука. О ней я скажу: песня ста-
рости с грозных своих высот льнёт к лучу детства. Да, старость укры-
та одеждами благородства, опытом, мудростью и её мелодия приятна
нам, молодым. Так восславим же её и поднесём ей молодого вина на-
шей юности. Это сделать нетрудно! Всего лишь ласковая улыбка, не-
жный взор и старость человека хмелеет, радуется жизни. Улыбнись же
и ты своей матери, незнакомой старушке со старичком, далёкой род-
ственнице. И всякий пожилой человек будет знать, что их всегда ожи-
дает поддержка молодых в горе, беде.
От детства к старости перекинута радугой наша юность. Свет её
разлит по всей земле, и её сияние касается высоких звёзд, тех звёзд, о
рождении которых у меня есть догадка.
В разных широтах нашей планеты молодые люди во все времена
любили людей противоположного пола, но разная у всех была любовь.
Случалось долгие, бесконечные годы робкая непризнанная или неза-
меченная любовь страдала в одиночестве. Через все природные бури
она проносила своё нежное дыхание и, в конце концов, измучившая-
ся, она умирала и уносилась ввысь в гордые небеса, и находила там
своё место, и оттуда синим или карим или другим цветом влюблённо
смотрела на землю, где остался её любимый человек. Об этом я скажу
иначе, может быть, несколько повторюсь:
А молодость умчалася далёко,
И с выси слышен чей-то крик:
— Да, я тебя любила столько…
А ты приметил только миг!
Как сонной розы той благоуханье
Цветёт теперь в моей груди
Чужое гордое признанье
Не мной услышанной любви.
И затаясь, ликуя одиноко,
Смотрю в ночное небо я,
Где стынет ярко синеоко
С земли ушедшая звезда.
Всё время тихим летом,
Срываясь, падает во тьму:
— Прими ты звёздным светом
Любовь последнюю мою! —
А молодость запрятана далёко,
А с выси слышен эха крик:
— Ты, помни, я нежна и только
Мой нежный свет для глаз твоих!
Всегда после зимних сжатых холодов, когда сойдёт последний снег
можно заметить первые беззащитные ростки. Это весна начинает роб-
ко одеваться в своё восхитительное платье, чтобы полонить сердца
всего живого. И там, где она пройдёт, гордо, по-королевски, где насту-
пит своей воздушной пятой, появляются, расцветают цветы, и к ним
сразу манит влюблённых. И тех и других можно встретить и за цер-
ковной оградой, и среди заброшенных аллей старого сада, и на заглох-
шем кладбище, и на горных отрогах, и в других странных местах, где
молодой прощелыга-поп жмётся к жене пономаря, а лихой воин рас-
кладывает свои одежды возле одежды известной артистки, где уны-
лый лесничий привлекает к себе незадачливую сестру милосердия, а
начинающий учитель втолковывает азы любви ветреной вдове, и где
несмелый вор ворует тайну страсти у объёмистой кассирши.
Боже мой, спаситель ты наш, и всё это нужно назвать проделками
любви?! Да, многогранна её форма. И если то, о чём я рассказал —
цветок детства, песню старости и радугу юности соединить в одно
целое, то перед нами явится образ жизни. Она, то нахмурившись, то
весело улыбаясь, быстро мчится мимо нас в карете Вечности. За нею
клубами пыль годов и неизвестно чью судьбу она погасит через мгно-
вение и засмеётся белым оскалом черёмух, показав розовые дёсны рас-
света. И кто знает, что она через минуту родит и тоскливо заплачет,
обрывая на себе последние одежды.
Я смотрю с любопытством на оборванное развевающееся платье
торопливой жизни и через его прорехи вижу её истинное тело, и по её
следу по утренним бледным звёздным огням возвращаюсь на реаль-
ную землю умирающей осени и говорю тебе, моя девушка, разомлев-
шая от снов:
— Здравствуй! Доброе утро, юность! Возьми цветы! Они от меня!
С далёких дорог…
На жизненном полотне, сотканном из нитей чувств, изображён этюд
моей любви. Я ни за какие деньги не сниму его со стены памяти и не
продам его в чьи-то грязные руки! Он будет вечно расцветать в моих
глазах красками прекрасных и мучительных мгновений.
Пусть похабные грабители придут в моё жилище ума, заберут всё.
Пусть после их ухода я останусь нищим духом, но картина останется
моею!!! Я отдам всё золото веков всяким мошенникам, выманиваю-
щим у меня бесценный этюд, но по-прежнему он будет моим. Обере-
гая его, я всё-таки никому не расскажу о нём, волнующем, радостном,
печальном, никому не расскажу, что девушка, вырвавшаяся из сказки
в нашу жизнь, была вдохновенной причиной для создания глубоко
потрясающей картины моей судьбы.
Я смотрю на этюд моей любви и вздыхаю. Воспоминания… Вос-
поминания… Девушка… Милая… Фея… Рядом со мной у картины
всегда стоит беспокойная красивая особа и улыбается, и, часто скрыв
улыбку, куда-то уходит, шурша пёстрыми платьями, но ночью она тре-
вожит меня, не даёт спать, и я снимаю с неё платье за платьем, платье
за платьем, и вот она передо мной, белоснежная, в своём неповтори-
мом блеске звёзд, с туманной поволокой глаз, и тихо шепчет мне о
странной далёкой любви. Она говорит стихами, и я внимательно изу-
чаю её характер, привычки, целую её, и мне кажется, что она мне бу-
дет верна долгие годы, и ночами, и днём. Ведь она — это Поэзия! А
привела её ко мне девушка из сказки. И я говорю им обеим: «Благода-
рю вас! Благодарю за то, что ночами приходят грёзы, за то, что сон
всегда цветной, за то, что в душе зреют неповторимые песни цветов!»
Я смотрю на этюд, а со мной рядом шуршит пёстрыми платьями
неповторимая особа — Поэзия.
В этот вечер, когда вы, моя любимая, получите моё письмо, поста-
райтесь не зажигать большого огня. При сумерках я хочу поговорить с
вами, о том, о сём. И, как повелось в старину и до нынешних дней,
разговор начинают с невинной, на первый взгляд кажущейся бескра-
сочной темы о погоде, судачат о ней: прошлой, настоящей, будущей.
Языком перетряхивают тяжёлые облака, заглядывают, как обезьяны,
на звёзды, пробуют носком сапога землю: замёрзла ли, оттаяла ли, и
можно ли падать на неё завтра, возвращаясь с какой-нибудь пирушки
или поминок. Говорят, что в такую-то погоду, например, дождливую,
Петька зацеловал до смерти соседку Маруську возле кладбища, или в
такую-то ужасную бурю к старому холостяку на плетень ветром за-
несло несвежие пелёнки, или что при ясном месяце проезжий цыган
увёл чужого коня, усадив на него белокурую свою невесту. В общем,
погода — такая обильная тема для бесконечных пересудов, что можно
глаза под лоб завести. Загадки погоды — природы — они вечно манят
и требуют разгадки. Ну вот, например, что означает снег, выпавший
этой весной? Можно строить догадки, что это остригли седого Бога, и
его белые волосы мягко припали к земле. А как объяснить зелёный
шум леса? О чём это могут каждый год шуметь старые, крепкие дубы
с выцветшими хрупкими соснами?! Видимо, там замешаны между
ними касавцы-тополя. Извечная ссора за красоту, как и между людь-
ми. Но дальше нужно понять в природе и такое. Зачем нужна осень,
всхлипывающая, как печальная роженица? Но разгадка таится в её же
плодах, тех, что продолжают нашу жизнь.
Но вот только почему бывает так холодно зимой? Видимо мы в это
время мало прикасаемся друг к другу, вечно у нас забота — в неудобь
сказуемых одеждах забиться за печурки и плесть, как пауки, небыли-
цы, сплетни, рождая белую злобу вокруг. Простите, любимая, я не-
много раскраснелся от таких высказываний, но сумрак поглощает моё
лицо, а потому я безукоризненно продолжаю клонить разговор к тому,
что человеку нужны люди, нужно приятное общение в любое время
года, в любую погоду. Мне приятно общаться с вами, внимательной и
ласковой, общаться воочию и на строчках писем — летом, зимой, осе-
нью, весной.
Милая, Натали! Вот и настал момент, когда я заканчиваю цикл пи-
сем, посвящённых вашему восемнадцатилетнему возрасту. Я надеюсь,
что письма мои падали в вашу душу звёздами, и свет от них останется в
вашей душе незабываемым прикосновением моей души. Я заканчиваю
писать в то время, когда осень измождённой женщиной уходит со слеза-
ми на глазах в отуманенную даль. Она уносит с собой мои золотые меч-
ты и разноцветные надежды туда, где могилы и кресты. Ведь всё когда-
то унесётся туда. Мечты раньше, а человек позже. Я смотрю этой осен-
ней женщине вслед и думаю, что не напрасно я отдал ей самое дорогое,
что имел, ведь помнить меня будет она и та, для которой я писал разно-
цветные осенние письма. А их было восемнадцать, и если какие из них
не дошли до адресата, то пусть они останутся прекрасной тайной, кото-
рая будет сопутствовать девушке, то есть вам, Натали!
Милая Натали! Вот и настал момент, когда я заканчиваю цикл пи-
сем, посвящённых вашему восемнадцатилетию. Я надеюсь, что пись-
ма мои были лунным серебром, сгорнутым в одну кучу и брошенным
в ваши руки. Я заканчиваю писать в то время, когда уж не за горами
зима. Она придёт и закуёт землю в белые кандалы. Ледяной ужас ох-
ватит моё существо оттого, что вы, Натали, не пробьётесь из города
через сугробы в родные деревенские края или замёрзнете где-то в пути,
и я останусь без вашего внимания, и некому будет перечитывать мои
письма и подводить глаза под лоб от удивления. От переживаний я
стану белым, как лунь, и стану выходить на дорогу и идти навстречу и
ждать, ждать встречи с вами и смотреть на белый снег, как на белый
лист письма, и вспоминать, что я написал вам восемнадцать писем, и
если какие не дошли до адресата, то пусть они останутся самыми пре-
красными шедеврами моего ума, которые вам будут тайно сопутство-
вать всю жизнь, Натали!
Милая, Натали! Вот и настал момент, когда я заканчиваю цикл пи-
сем, посвящённых вашему восемнадцатилетнему возрасту. Я надеюсь,
что их расцветка понравилась вам. Я заканчиваю писать в то время,
когда звучит скрипичный концерт. Нежные переливы мелодии напо-
минают мне звуки весны.
Ах, весна, весна! Ты далеко, но ты когда-то ворвёшься в мою жизнь
и вызовешь во мне ассоциацию, что ты схожа с девушкой Натали! Та-
кая же нежная, цветная, непостоянная, то грустная, то веселая. Я не
знаю, что будет весной, но уверен, что жизнь на земле продолжится,
будут люди трудиться на полях, в городах и прочих местах, будут лю-
бить друг друга, ненавидеть, скучать, да и прочее. А я же займусь тем,
что по весенней вашей тени буду узнавать вас, Натали, которой я гово-
рю, что написал вам восемнадцать писем, и если какие не нашли вас,
то пусть они останутся прекрасным тайным творением моего ума, ко-
торые будут тайно украшать вашу жизнь!
Милая Натали! Вот и настал момент, когда я заканчиваю цикл пи-
сем, посвящённых вашему восемнадцатилетнему возрасту. Я надеюсь,
что в письмах для вас пылало могучее летнее солнце любви, и вы дер-
жали его в своих руках.
Когда-нибудь вы сгорбленной седовласой старушкой повторите эти
строки и улыбнётесь счастливой улыбкой, ведь вас всё же любил поэт-
певец, который вам писал разнообразные строки, витая где-то в обла-
ках на своём Пегасе, но всё же, будучи оторванным от действительно-
сти, жизнь он знал неплохо.
Да, Натали, я написал вам романтические письма для того, чтобы
показать вам, что я ненавижу похабство, что изысканный слог нужен
людям с чистой душой и что, живя среди сквернословия и пошлости,
я был летним, неувядающим цветком, которого вы никогда не забуде-
те, любя.
На этой прекрасной ноте я заканчиваю своё восемнадцатое письмо!