Уходящая в даль Семь невест курсанта Кондрашова

О повести

Все, кто служил, хорошо знают, что жизнь курсантская соткана из многого: уроки, наряды, полеты, построения, увольнения, строевая, кроссы. Но это еще и дружба, общение, работа над характером, состязательность и даже конфликты, хотя и это далеко не вся повседневность будущих защитников Родины.
Мечта курсанта Кондрашова стать командиром эскадрильи соседствует с его упрямством, непоследовательностью, самовольными отлучками, разговорами на занятиях, а также изменами в личных отношениях с девушками, и как следствием всего этого – раскаянием от утраты мечты.
За долгие годы поисков, проб и ошибок главный герой повести наконец-то находит свою вторую половину. Все могло быть совсем иначе, если бы не его непостоянство…
Каждый человек в своей жизни к чему–то стремится. Курсант Кондрашов пытается достичь все сразу, из-за чего и теряет свою главную мечту – стать командиром эскадрильи. А ведь именно об этом предупреждал его во время учебы сержант Садриев.
Выпуск многое расставляет на свои места, но не все… Осознание ошибок, допущенных главным героем не только в юности, но и в зрелом возрасте, приходит к нему лишь к сорока годам. Ничто не дается без работы над самим собой – опять убеждается в этой простой истине Кондрашов.
С другой стороны, это повествование о пожизненной борьбе пенсионера с болезнями как обратной стороне медали отданного им долга. Мы мало знаем, как живут облученные люди. Мы не знаем, какой запас сил остается человеку при разной степени воздействия радиации, как его расходовать, как им управлять и как вообще адаптироваться к этой жизни. Многих не интересуют ни Чернобыль, ни Фукусима… Им же не жить во вселенной, наполненной излучением…

И о друзьях

Не имею права забыть тех, кто помогал и поддерживал меня в нелегкие годы учебы. Дом семьи Вашуриных в поселке Сокол, что под городом Саратовом, стал для меня вторым домом. Я очень благодарен этим добрейшим, прекрасным, просто солнечным людям! 
Поселковая школа, в которой мы с Владимиром Ходжейса являлись шефами семиклассников, тоже стала родной. Мы возили детей к месту приземления Гагарина, проводили классные часы и праздники. Именно там я впервые испытал свои силы в тренерской работе. И даже провел первые соревнования со школьниками по борьбе дзюдо. Вдвойне приятно от того, что, хотя и минуло тридцать лет, вчерашние мальчишки и девчонки из военного городка еще помнят своих молодых наставников – курсантов-летчиков СВВАУЛ.
Отдельное спасибо отцам-командирам, инструкторскому составу и преподавателям училища, без них никто из нас не состоялся бы в этой жизни.
Должен признаться, что и сейчас мне встречаются люди с доброй, чуткой и отзывчивой душой, умеющие сопереживать боль, сочувствовать и помогать. Это директора школ, центров, библиотек, председатели общественных организаций, врачи, учителя и, конечно, мои друзья.
Друзья, которые никогда не бросят в трудную минуту, которые выручают мою семью во всем и всегда, помогают справиться с болезнями и неприятностями. Я безмерно счастлив, что эти люди есть в моей жизни. И эту повесть о курсантской дружбе, в знак благодарности, я хочу подарить именно им, а также тем, с кем прошел эту нелегкую дорогу.

Семь невест курсанта Кондрашова
(лирическая повесть)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«Единственный человек, с которым вы должны сравнивать себя, это вы в прошлом.
И единственный человек, лучше которого вы должны быть, это тот, кто вы есть сейчас»
Зигмунд Фрейд

Глава 1. Путевка в небо

Вторые сутки капал нудный дождь. Голые деревья за окном стояли не шелохнувшись. На ветках каштана бисером висели капли воды. Сырость, слякоть, туман… Не было никакого желания выходить на улицу в такую погоду. Даже рыжая дворняга Мотя в этот день тихо лежала возле дивана, свернувшись в калачик, а не прыгала вокруг хозяина и не просилась гулять, как это было каждое утро.
«Довольно странная погода для декабря», – подумал Илья, когда встал и подошел к окну. Гирлянды из капелек воды приковывали к себе взгляд. «Сколько они так будут висеть?.. Вот одна упала, через полминуты вторая. А дальше, смотри – не смотри, не падают».
«Так и люди, – подумалось Кондрашову. – Держатся за жизнь, держатся, как эти капли за ветку, а затем неожиданно: раз – и нет уже кого-то…»
Илья вспомнил о вчерашнем звонке друга. Тот сообщил ему, что умер однокурсник из их взвода  Антошин. «А ведь недавно только военные праздничали, отмечали двадцатипятилетие после выпуска… Трудна офицерская жизнь, вот и уходит наш брат раньше времени».
Улица была пустынна, казалось, никто не хочет выходить из дома, лишь по дороге изредка проезжали легковые машины. «Вот опять упала капля. Скоро  ударят морозы, и этот стройный ряд из застывших капелек воды еще какое-то время можно будет наблюдать.»
Размышления о друзьях-однополчанах и однокурсниках, которые рано ушли из жизни, навеяли грустное состояние души. Илья еще не знал, что в это утро  умер хороший знакомый из поэтического салона, с которым они много лет дружили. Через два дня на его могиле Илья и собратья по перу будут читать его стихи. «Как же ты был проницателен в своем творчестве, Валерий Иванович Желтов!» – так будет думать каждый, из тех, кто провожал товарища в последний путь.
«Всем будет хорошо. Улягутся все страсти.
Остынет боль. Коснется мир сердец.
Ведь жизнь – она, как всякие напасти,
Имеет свой логический конец.

Немного потерпи. Уснешь и ты однажды.
Тебя обнимет вечности покой.
Ты сложишь руки и опустишь вежды.
И мир тебе откроется другой.

Там нет врагов. Там чаянья напрасны:
Не будешь ни смеяться, ни страдать.
Но этот мир, безумный и опасный,
С тоской в душе ты станешь вспоминать».

«Еще одна жизнь человеческая прошла, – глядя в окно, думал Илья. – Жизнь простых людей проходит незаметно: проблемы, суета, желания, чувства, мечты и надежды – все уходит безвозвратно, а что же остается? Остается память… Светлая память и тепло души».
Редкие капли дождя с каштана продолжали падать на землю, но Кондрашов уже этого не замечал. Ему почему-то очень захотелось вспомнить то, с чего начиналась его дорога в небо, тех, кто был с ним рядом и кому он был обязан уроками жизни. Ведь годы курсантские незаслуженно быстро забываются. Они, как и люди, уходят в прошлое…

…Июль 1981года. На автовокзале собралось человек шесть из 10А. Одноклассники без лишнего шума провожали товарища в дальнюю дорогу. Илья очень волновался, он осознавал ту ответственность, которую на себя возлагал. Девчата из класса, видя его волнение, успокаивали.
– Ты поступишь обязательно! Не переживай, Илья! Помнишь, как ты в школе классный час провел про авиацию? Столько всего интересного про самолеты нам рассказывал! Ты просто не можешь не стать летчиком!
– К тому же, ты едешь по комсомольской путевке, а ее не каждому дают! – добавил друг, капитан школьной волейбольной команды Валерка Анедченко. Трудно было сосчитать время, проведенное с ним в спортзалах и на турниках. Он, как всегда, подбадривал Илью:
– И помни всегда, что ты у нас спортсмен!
– Хорошо, – улыбался Илья.
Девчонки обнимали и по-дружески прижимались к однокласснику. Мальчишки ободряюще хлопали по плечам и постоянно о чем–то шутили. Илья же, напротив, напряженно молчал. Он вдруг впервые почувствовал сомнение: а сумеет ли он стать курсантом высшего военного училища?
«Я просто обязан поступить! Вон как ребята верят в меня! Если не поступлю – домой не приеду!» – решил про себя Илья, когда уже садился в автобус. Он помахал провожавшим и с сожалением отметил, что та, которую он очень ждал, так и не пришла на проводы. «Значит, она не смогла забыть нашу ссору на выпускном вечере. Самое обидное то, что я даже не помню, из-за чего она на меня обиделась. А может, запланировала так. Ведь знала, что нам суждено было разъехаться по разным местам учебы. Их, отличниц, не поймешь».

Ранним серым утром поезд, приближался к городу-герою Волгограду. Илье не спалось. Он лежал на второй полке и пристально вглядывался в даль, пытаясь рассмотреть окрестности города. Потянулись заводские районы. Пассажирский состав проезжал  угольный карьер, когда в правый глаз Илье что-то попало. «Мошкара какая-то», – сначала подумал он и принялся тереть его пальцами. Однако ощущение, что в глазу что–то осталось, не проходило. Затем, промыв его водой, он почувствовал некоторое облегчение.
Прошло два дня, и уже, будучи абитуриентом Качинского летного училища, Илья понял, что глаз – это проблема: он болел все сильнее и уже не открывался. «Как же мне пройти медкомиссию?»
– Товарищ старшина! – обратился он командиру роты. – Можно мне съездить в город, в поликлинику? Что-то с глазом, боюсь, окулиста не пройду.
– Не «можно», а разрешите! – ответил тот, не глядя на Илью, но потом, внимательно посмотрев на  Кондрашова, сказал: – Давай, завтра с утра, только я тебя не видел и никуда не отпускал.
Встав до подъема и перепрыгнув через забор, Илья только к восьми часам  добрался до поликлиники.
– Ты вовремя пришел, еще бы дня два – и с глазом можно было бы попрощаться! – сказал врач, удалив инородное тело. – Смотри, это никакая не мошкара, а кусочек угля, который с каждым днем все сильнее въедался в оболочку.
– Спасибо вам за операцию, – поблагодарил Илья врача. – А я пройду медкомиссию?
– Скорее «нет», чем «да», – неутешительно ответил врач. – У тебя там осталась ранка, ее заметит любой окулист. Нужно подождать несколько месяцев, чтобы она прошла.
Илья расстроился:
– Мне некогда ждать. Я в этом году должен поступить в военное училище!
Доктор невозмутимо пожал плечами:
– Ну, раз должен, тогда иди и пробуй! Только повязку с глаза раньше чем через три часа не снимай.
Проходив полдня по Волгограду, он скинул повязку перед забором, как раз в том месте, где убегал в вынужденную самоволку утром.
Надежда, что на медкомиссии ничего не заметят, безвозвратно растаяла в кабинете окулиста.
– Что это у вас тут такое? – спросил врач, внимательно разглядывая правый глаз.
Илья затаил дыхание:
– Ничего.
– Да нет, молодой человек, у вас удалили инородное тело. И даже скажу, когда это было.
Примерно три – четыре дня назад. – Доктор с любопытством посмотрел на абитуриента, в глазах которого уже застыло огорчение.
Уговоры не помогли. От горя Илья чуть не плакал.
– На следующий год приедешь и поступишь, тем более что у других врачей претензий к тебе нет, – успокаивали друзья в расположении роты, – вон Славка третий раз приехал поступать. Не расстраивайся. Надо идти до конца, если чего-то очень хочешь добиться.
Но Илья, казалось, никого не слышал. Он молча паковал вещи…
Фраза: «Кондрашов!.. Не прошел медкомиссию» – прозвучала из уст старшины как приговор. Это было для него настоящим шоком. Он просто не допускал такого развития событий в самом начале своей самостоятельной жизни.
Стоя у постамента, на котором красовался серебристый истребитель Миг-21, Илья сокрушенно размышлял: «Вот она, моя мечта, совсем ведь рядом стоит! А для меня – недостижима... Эх, были бы деньги на дорогу! Поехал бы в Армавир или Ейск, там тоже летные училища есть… Неужели я никогда не стану летчиком?  И как мне теперь ребятам из класса в глаза смотреть?.. А деду что я скажу?.. Он-то, конечно, начнет успокаивать, не будет подавать виду, что тоже расстроился. Но ведь он смог в свое время стать пилотом, а я …» Илья так и стоял со спортивной сумкой у памятника, не в силах покинуть ворота «Качи». В голове крутилась единственная мысль: «Не хочу домой…».
Однако в кармане оставалось пять рублей, как раз на обратный билет на поезде. «Надо на Мамаевом кургане побывать, раз уж я нахожусь в Волгограде», – первое, о чем подумал Илья, оказавшись в городе.
У мемориала павшим защитникам Сталинграда несостоявшийся летчик-истребитель старался незаметно от посетителей мемориала вытереть слезы. В них была и горечь от провала при поступлении в «Качу», и скорбь по погибшим воинам… Всё как-то перемешалось тогда… Он уже и не помнил, как садился в поезд.
Спустя десяток часов Кондрашов дремал на автостанции в Саратове. Летнее утро было теплым, и на лавочке расположилось еще несколько сонных людей, ожидающих первых рейсов. Илья сидел, откинув голову назад. Он  крепко прижимал к левому боку свой дипломат, в котором самым ценным был только паспорт. О том, что не стал курсантом легендарной «Качи», думать не хотелось. Хотелось только спать. Вдруг Кондрашов почувствовал, как кто-то медленно пытается вытащить дипломат из рук. В момент проснувшись, он схватил кого-то за руку.
Каково же было его изумление, когда в «воришке» он узнал такого же, как и он, бывшего абитуриента Качинского училища Стаса Муравьева. Весельчак и балагур Стас был в прекрасном настроении и своей шуткой с дипломатом развеселил Илью.
– Ты как здесь оказался, бродяга?
– Это ты как здесь оказался? Я-то домой еду!
– А я поступать в летное!
– Здесь что, есть летное училище? – Илья даже не поверил своим ушам.
– Конечно, есть, только курсанты на вертолетах учатся летать. Если хочешь попробовать туда поступить, пошли со мной, поищем это училище!
– Хочу, даже очень! – Илья заметно оживился: вернуться домой ни с чем его не устраивало.
– А нас возьмут? У нас ведь ни направлений, ни характеристик.
– А у тебя еще есть варианты?! Попытка – не пытка! – подытожил Стас.
Других вариантов стать летчиками в этом году у них не было, и поэтому, скинувшись по два рубля на такси, они отправились искать это училище. Надо сказать, что Саратовское училище летчиков располагалось буквально в двух шагах от железнодорожного вокзала, но таксист прокатил их на полную: за четыре советских рубля они даже Волгу увидели и мост в город Энгельс, однако так и не догадались, что приехали почти туда же, откуда уезжали с полчаса назад.
Для Ильи и Стаса это было уже неважно: несмотря на то, что шел последний день приема документов, в абитуриенты их все-таки зачислили.

– Почему я мысленно возвращаюсь в эти годы? – задавал себе вопросы Кондрашов. – Наверное, потому, что человек должен хоть однажды  в жизни все плохое забыть, а все хорошее вспомнить, – отвечал он сам себе. – А если подумать шире, то, может быть, дело в другом? Может, все потому, что нам как раз сейчас и не хватает того доброго, бескорыстного и чуткого отношения к человеку, которое подарил нам доперестроечный период семидесятых – восьмидесятых годов, когда все двери для молодежи были открыты, когда было совершенно неважно, из какой ты социальной группы и сколько у тебя в кармане денег. Сейчас не хватает той уверенности в завтрашнем дне, которой буквально была пропитана наша юность. Многие СМИ уже не один десяток лет ругают тот период жизни, называя его застоем. Я с этим не согласен…»
Илья долго бродил по пустынной набережной канала. «Когда-то здесь было сказочно красиво, – вспомнил он начало восьмидесятых. – В навигацию шлюзовалось бесконечное множество  речных судов, Можно было запросто помахать руками тем, кто на палубе, и даже поболтать с ними. Люди были приветливыми друг к другу, а не замкнутыми и озлобленными, как сейчас. Всюду были ухоженные цветочные клумбы с анютиными глазками и бархотками, еще целыми стояли лавочки и ограждение; вот, правда, бутылки битые все-таки встречались, и мы, тогда еще мальчишки, купаясь там, где нельзя этого было делать, часто резались об них. Сволочей и придурков хватает во все времена, но так, как загадили берег Волги и судоходный канал  пластиковой посудой и отходами сейчас, – такого не было даже в суровые 90-е», – думал Илья, с сожалением глядя на то, что когда-то было красивейшей набережной.
«…Уходит из России культура, уходит душа и дух русского человека, но ведь так не должно быть!.. Если бы у меня были силы бороться с этим…» – Илья в задумчивости побрел в сторону дома.

Позвонить по междугородке новоиспеченного курсанта выпустили ненадолго.
– Физкультуру и физику сдал на пять, математику и изложение на четыре, при проходном балле шестнадцать набрал целых восемнадцать! И медкомиссию прошел легко! – хвастался Илья своей бабушке по телефону.
– Ну, тогда прими мои поздравления, внук! Сейчас обрадую деда! Значит, все-таки будет еще один летчик у нас в семье!
Илью распирало от гордости.
– Маме с папой передай, что я поступил!
– Обязательно передам, Илюша! Вот тут дед рвется к трубке!
Но в этот момент у Ильи закончились деньги…
Через два дня дед сам приехал поздравить внука с поступлением в училище и даже привез гостинец в виде посылки с домашним угощением от бабушки:
–Ух, ты пирожки, оладушки, конфеты, сгущенка!!!
– Подожди, подожди! Не открывай, это твоим друзьям! Я же знаю армейские обычаи! А вот это – тебе…На-ка, то же самое, только поешь сейчас, там–то вряд ли получится…
Они расположились прямо на стадионе ближайшей к училищу школы, и впервые за месяц Илья наелся до отвала, да еще домашней снеди. «Вот молодцы у меня дед с бабулей!»
– Ешь, ешь, не переживай, друзьям твоим тоже хватит, – приговаривал дед. – То, что поступил – молодец, теперь самое главное – учи матчасть! И смотри, не позорь фамилию Кондрашовых, ты ведь помнишь, я тебе рассказывал, что твой дед у самого генерала Савицкого инженером эскадрильи служил!
Илья, тщательно пережевывая свои любимые пирожки с повидлом, согласно кивал головой.
– Спасибо тебе, дед, огромное, за все! Я понял, буду учиться на «хорошо» и «отлично»!
– Молодец, правильно понял! Ну, беги, неси своим друзьям гостинцы!
Через десять минут посылка была вручена замкомвзвода Олегу Панфилову, а тот вручил ее классному отделению.
– О! «Ласточка»! Мои любимые! Кто привез? – смакуя шоколадные конфеты, заинтересованно спросил Валерка  Большаков.
– Дед, – с гордостью ответил Илья, а сам подумал: «Оказывается, угощать друзей – это так приятно…»
– Слушай, а чего бы ему каждый месяц к тебе не приезжать! – не унимался парень.
– Ну, ты скажешь  тоже!
Последние дни на гражданке почему-то запомнились очень ярко. Бывшие абитуриенты весело встречали курсантскую жизнь: стригли машинками друг другу головы, придумывая невероятно причудливые стрижки, ржали,  валяли дурака и при этом были безумно счастливы от того, что их мечта осуществилась.

Глава 2. Леха, мой заклятый друг

Первая рота курсантов была рассажена на табуретках по всей длине центрального прохода. «С такой одинаковой стрижкой сзади мы все одинаковы, – усмехнулся Илья. – Блин, как хочется спать!».
– Да, поначалу будет тяжело, – подтянутый, строгий командир роты капитан Митякин давал самые первые  указания, – вам просто придется, придется зарубить себе на носу, что ничего не дается без труда и дисциплины. На все четыре года учебы, товарищи курсанты, прошу запомнить, что этот новый, сугубо мужской коллектив теперь и есть ваш дом. Бок о бок вы будете находиться все годы службы, каждый будет на виду у своих товарищей и, конечно же, под жестким контролем командиров. Здесь каждый виден насквозь. В армейском коллективе вы как на ладони! Хорошо будут видны все ваши качества – и лучшие, и худшие».
Илье нравился командир роты. Невысокого роста, всегда подтянутый, серьезный, внимательный, строгий, но справедливый. По набитым костяшкам на руках можно было догадаться, что капитан Митякин не первый год занимается карате. 
Ротный говорил еще о многом: о дисциплине, самоволках, об аккуратности во внешнем виде, прилежности в учебе, но ничего не сказал о самом главном для курсанта – об увольнениях.
Костя из Воронежа, сидевший рядом с Ильей на заднем ряду, не выдержав, спросил:
– А увольнения будут?
– Будут, – невозмутимо ответил ротный, – но только для самых лучших по боевой и политической подготовке. И не раньше, чем после Нового года. Еще вопросы есть?.. Кстати, вопросы задаются после моего разрешения. Поднимаете руку и, когда вас спросят, сначала надо представляться, товарищ курсант! Я понятно говорю?
– Так точно! – как можно бодрее ответил Костя Михайлов. – Разрешите сесть?
– Садитесь.
Илья видел, что парня это все злило. Костя ворчал, не унимаясь:
– Полтора часа об одном и том же…Дисциплина, спортивная подготовка… Подъем переворотом двенадцать раз каждый, видите ли, должен выполнять… Я что, в спортроту, что ли, поступал?!
Кондрашов решил поддержать тему:
– Это что же получается, четыре месяца нам в казарме безвылазно торчать? – негромко спросил он сидящих рядом курсантов.
– Идиотизм какой-то! – с горечью отозвался Костик.
Неожиданно откуда-то сзади появился взводный старший лейтенант Вдовин и, наклонившись к курсантам, с хитринкой во взгляде спросил:
– Вам что-то не нравится, товарищ курсант?
– Никак нет, – испугался Илья.
– Ну, тогда сидите молча и слушайте! Будете бухтеть – вообще никогда в увольнение не пойдете!
«Надо быть внимательнее», – сделал вывод Кондрашов: сразу попадать в нарушители дисциплины как-то не хотелось.
Илья незаметно, искоса разглядывал взводного: «Короткая стрижка, шитая на заказ фуражка, форма идеально наглажена, сапоги блестят, портупея новая… Смотри, как следит за собой этот усатый кареглазый франт! – Смешанное чувство восхищения и зависти успел он испытать от первой встречи с командиром взвода. – Неужели и у меня будут такие же сапоги и офицерская форма с портупеей?.. Ох, и долго же мне до этого! У меня даже усы-то еще не растут…»

…Пошел второй месяц курсантской службы. С полной уверенностью можно сказать, что военное училище практически полностью искореняет в человек такие качества, как неаккуратность, забывчивость, лень, неряшливость. Илье Кондрашову было в этом плане проще: многие его недостатки, отрицательные черты характера уже были искоренены спортивной секцией. К слову сказать, иметь опрятный внешний вид для спортсмена так же важно, как и для человека в погонах. Быть не ленивым, а трудолюбивым, серьезно относиться к урокам у Ильи тоже получалось. Строевая подготовка, кроссы и даже наряды – все это было ему по нраву и по плечу. И с дисциплиной поначалу все было нормально. Однако одно обстоятельство его почти угнетало и не давало покоя душе ни днем, ни ночью: этот высокий забор, расположенный по периметру военного городка, так ограничивал его свободу, что Кондрашов начал сомневаться: а дотянет ли он в таком заточении до конца своего обучения? К тому же привыкший в школьную пору к вниманию слабого пола, Илья не мог найти себе места без этого самого внимания, особенно по вечерам, когда все дела переделаны, а до отбоя еще есть полчаса.
Но скучать долго не пришлось. Неожиданно все курсанты отделения были вызваны в один из закутков расположения роты. Все расселись вдоль одной из стен длинного и неширокого коридора. Кто-то принес боксерские перчатки.
– Ого! Это что сейчас будет? – задал вопрос Валерка Большаков, сидевший рядом с Кондрашовым.
– Не знаю, – ответил Илья. – Может, нас на показательные выступления боксеров пригласили? – предположил он.
В это время замкомвзвода уже помогал завязывать перчатки одному здоровенному курсанту с мощным торсом и большими красивыми бицепсами.
«Нет, – догадался Илья, – это будут не показательные выступления… Кажется, на нас будут тренироваться».
– Ну-с, с кого начнем? – разминая шею, спросил здоровяк у притихших, покорно сидящих на корточках курсантов.
Армейский коллектив ответил молчанием. Никто не понимал, зачем и, главное, почему все это с ними происходит.
– Давай, с больших весов начинай, – сказал замкомвзвода Панфилов, и, обращаясь уже к остальным, добавил: – Да вы не переживайте, немного поработаете на перчатках с этим парнем и спать пойдете.
– А если мы не хотим? – спросил Костик.
– А  кто вас спрашивает! Есть слово «надо». Так что вперед!
– А я все равно не хочу, – уже тише сказал Костя.
– До нас человек семь… Я думаю, очередь не дойдет, – так же тихо ответил ему Илья.
Курсанты по очереди стали выходить на середину коридора. Бой заканчивался через пару десятков секунд и всегда одинаково, ввиду явного преимущества бугая с накаченными бицепсами. Один из высоких ребят, Володя Лямцев, не только продержался дольше всех, но и пару раз хорошо достал подкаченного бойца. Все заметили, что это только раззадорило Лобанова.
– Костя, а кто этот качок? – спросил Илья.
– Леха Лобанов, из Самары родом, говорят, борец, боксер…
– Не хило…
А очередь, тем временем, неумолимо подходила и к менее высоким курсантам.
– Давай теперь ты, – подойдя к Илье, заявил Алексей Лобанов.
– Давай, – легко согласился Кондрашов.
«Как там говорил мой школьный друг на проводах – всегда оставайся спортсменом? Что ж, видно, наши с ним ежедневные тренировки по боксу как раз сейчас и пригодятся!» А Лобанов уже пошел в атаку и своими мощными «двойками» попытался сразу сбить с толку соперника. Илья стал думать быстрее: «Так… победить – безнадёжно, а вот уходить от боя с ответными ударами – это можно попробовать».
Илья стал быстрее маневрировать: «Ух ты! У него что прямой удар, что боковой – обоими бьет наповал. Главное – не пропустить чистый…»
Зрители с возрастающим интересом наблюдали бои. Илья даже почувствовал поддержку и одобрение курсантов, когда провел удачную серию в ответ на ураганные атаки Лобана. Алексея же это только злило, он снова промахивался и снова злился.
Ситуацию спас замкомвзвода, он решил остановить бой и прекратить им же затеянное мероприятие.
– Стоп!.. Все!.. Хватит на сегодня. Разошлись по кроватям, быстро.
– Что здесь происходит? – почему-то поздно подошел старшина роты.
– Уже ничего, все нормально, – поспешил успокоить его Олег.
Немного успокоившись, Леха Лобанов подошел к Илье:
– Ну, молодец, Кондрашов, не ожидал такой прыти. Где тренировался?
– У отца. Батя – бывший тренер по боксу, – вытирая пот со лба, отвечал тот.
– Понятно, с сегодняшнего дня будешь моим спарринг-партнером, – безапелляционно выдал Лобанов. – Что молчишь-то?
– Как скажешь…
– Мне форму надо держать, поэтому мы все это и затеяли с Панфилычем, – говорил Лёха про замкомвзвода.
– Я понял. А что же ты с ним не боксировал? Он же КМС по боксу, говорят.
– Вот с тобой потренируюсь, потом и с ним выйду. – Леха пошел к своей кровати, открыл тумбочку и забросил туда перчатки.
«Боится он Олега… Видимо, Панфилов ему кое–что уже показал по боксу. А мне-то зачем все это надо? Я ведь сюда поступал, чтобы учиться летать, а не быть грушей для этого амбала, – думал Илья. Усталость давала о себе знать, поэтому, добравшись до кровати, Илья свалился в нее, даже не помывшись.
– Молодец, здорово ты с ним отработал, даже бои прекратились после этого, – сказал Валерка Большаков, укладываясь спать. Их кровати стояли рядом, и они обычно какое-то время болтали после команды «отбой».
– Валера, я сплю…– все, что смог сказать Кондрашов.
– Ну, ладно, давай спи. Ты у нас сегодня герой дня, вернее, вечера.
«Это была проверка новобранцев… И в нашем отделении определенно появился неформальный лидер – Леха Лобанов», – уже засыпая, успел подумать Илья.
Он еще не подозревал, что Алексей станет центральной фигурой в его жизни на ближайшие два года как минимум. И сблизит их, конечно, страсть к спортивным единоборствам. Но если для Лобанова спорт являлся самым важным делом в жизни, то для Ильи он играл скорее второстепенную роль.

…С неподдельной завистью первокурсники поглядывали на курсантов второго курса. Когда они четко шли строевым шагом и с песней, сразу было видно, что это не новички.
– Не переживайте! Через полгода вас не отличишь от них по строевой подготовке, – утешали младшие командиры и старшина роты. Но позитивное влияние старших по призыву на этом и заканчивалось. Негативный момент не заставил себя ждать.
…Столовая в четвертом городке была одним из самых приятных мест. Ведь кушать курсанту первого курса хочется постоянно, и это нормальное явление. Но вот второй курс после приема пищи с громким грохотом спускается вниз по широкой деревянной лестнице. Первокурсники робко крадутся наверх, и поначалу никто не понимает, за что их сбивает плечами идущий со второго этажа старший курс. Все кубарем катятся вниз. Первый заход в столовую оказывается неудачным. Кто-то что-то говорит про дедовщину, но на этом беды не заканчиваются. На выходе – обстрел снежками, причем жестко, «чтобы не расслаблялись». Илья, видя все это, решил записаться на карате. «Бокс по выходным с Лехой – это, конечно хорошо,– подумал он, – но вот когда такая толпа, нужно уметь драться и ногами».
…Карате, стиль Киокусинкай, вел один и курсантов старшего курса, занятия проходили как раз в первой роте, командир которой капитан Митякин сам был каратистом, поэтому и предоставлял помещение под тренировки.
Илья с головой окунулся в этот вид спорта. Какие там синяки, ушибы, ссадины?! Он просто не обращал на них внимания. Илье нравилась сама система воспитания характера. Он понимал, что без спорта обходиться уже не может, тренировки стали частью его жизни. Каково же было сожаление Ильи, когда через полгода секции карате закрыли по всему Советскому Союзу, в том числе и в их училище.
– Что же теперь делать?.. – вопрошал Илья. Спортивный зал, где проходили занятия, не открывался ни в январе, ни в феврале 1982 года.
– Одно могу тебе сказать: ищи своего наставника, – посоветовал ему на прощание тренер по карате. «Где же его найдешь?» – загрустил  Илья.
Только через 2 года  Кондрашов найдет такого наставника.  Им окажется курсант из соседней четвертой роты Петр Мельников. Но это будет много позже… А пока Илья решил занять себя  чем-нибудь другим. «Жизнь без девчонок и спорта не должна быть скучной», – дал себе установку Кондрашов.
Деятельность, которой он заполнил все свое свободное время, оказалась бурной и «разношерстной»: с Володей Кузьминым он играл в шахматы, солист курсантского ВИА Женя Андреев учил его играть на гитаре, с Васей Тарасовым рисовал стенгазеты, а по примеру Салавата Садриева записался в кружок по аэродинамике. В выходные же дни напоминал о себе Леха Лобанов и возвращал Илью в спорт. Казалось бы, от такой насыщенной жизни курсанту и думать некогда было о девушках, но забыть свою школьную любовь Кондрашов по-прежнему не мог. Именно о ней он и грезил поздними вечерами после команды «отбой», пока глаза сами не смыкались.

…Ирина была не просто яркой, умной и веселой девушкой, у которой прекрасные дни всегда чередовались с великолепными. Илья понимал, что он с ней растет в интеллектуальном плане, ее эрудиция, широта взглядов постоянно восхищали юношу. Он стремился догнать ее по уровню знаний, и всегда у него это не получалось: она была недосягаема, как звезда.
И все-таки главным ее качеством была обаятельность. Илья всегда просто восхищенно дышал ее обаянием. И когда он неожиданно увидел одноклассницу в дверях КПП своего училища, любовное чувство вспыхнуло с новой силой: «Она вспомнила обо мне и сама ко мне пришла, несмотря на то, что мы были в ссоре после выпускного вечера!» Сердце Ильи бешено колотилось.
Однако дежурный офицер был строгим, и им не дали толком поговорить.
– Я учусь в университете, на мехмате… – только успела сказать девушка.
– А живешь где? – кричал Илья в то время, как дневальный под руку уводил его с КПП.
– В студенческом городке!
– Я найду тебя! Обязательно!
«Вот гады! – негодовал Илья. – Мы не виделись столько месяцев, а нам даже две минутки не дали поговорить!» Лишь немного успокоившись, он принялся рассуждать по делу.
«…Но как я ее найду, если в увольнения первый курс не пускают? Что же предпринять?» И Илья решил для себя окончательно: «Никакие заборы не удержат меня, если я захочу ее увидеть! Я сбегу, но найду ее!»

Глава 3. Самоволка

…В одну из осенних ночей с третьего этажа казармы была выброшена веревочная лестница из простыней. Первый пошел Лобанов, Илья за ним.
Неожиданно совсем рядом с открытым окном раздался знакомый голос:
– Осторожнее давай…
– Ты, Олег? – удивленно спросил Кондрашов: ночью не видно лиц тех, кто обеспечивает безопасность самовольной отлучки курсантов.
– А ты думал, кто?
– Не ожидал.
– А кто вас, дураков, прикрывать будет перед командирами? Кто «автопилоты» на кроватях будет проверяющим подкладывать? – Олег говорил тихо, но внятно.
– А-а… – протянул Илья, влезая на подоконник.
«Вот это взаимовыручка! Я думал, он только за отцов–командиров, а он и о нас, рядовых курсантах, печется. Молодец, Олежка!» – подумал Илья.
Спускаясь с третьего этажа, он вспоминал добрым словом тех учителей физкультуры в школе, которые заставляли на одних руках залезать по канату до самого потолка.
Улица Университетская была пустынна. После полуночи патрулей здесь, как правило, нет, и такая пробежка даже доставляла удовольствие, однако надо было быть в постоянном внимании. Если вдалеке вдруг появятся люди в военной форме, так сразу ныряй во дворы и прибавляй скорость.
Как любил повторять Костя Михайлов, «четыре километра для бешенной собаки не крюк!». Поэтому шесть километров до студенческого городка преодолеваются легко: помогает надежда на любовное свидание.
…В полночь Илья уже был в комнате студенческого общежития, где стояли пара тумбочек, стол и две кровати. На одной из них, крепко обнявшись, лежали Илья и Ирина. Их школьная любовь продолжалась. Илья снова был счастлив… Ее нежные руки, упругая грудь, красивые, губы, восхитительные зеленые глаза – все это опять, как два года назад, сводило его с ума.
И вот они – новые мечты: может, все получится, и они снова будут вместе, он станет летчиком и заберет ее на место своей службы. Илья еще не знал, что первая любовь очень редко остается на всю жизнь.
…В ту ночь они вспомнили многое: как за поцелуй в губы Илья решал задачи по математике и физике; как проводили вечера отдыха с танцами всем классом у кого-нибудь на квартире (такие мероприятия назывались «Голубыми огоньками»); как Илья ревновал Ирину к учителю физики Владимиру Андреевичу; как боролся с одноклассником – тяжеловесом Витькой Звездовым в школьном спортзале на спор: кто сильнее...
Не обошли вниманием и случай, когда на пляже Илья заступился за Татьяну, подругу Ирины, и подрался с одним уже взрослым парнем. Потом пришлось бежать от толпы его друзей-хулиганов.
Вспомнили, как классная руководительница Валентина Григорьевна не давала носить короткие юбки десятиклассницам, но при всей своей строгости оставалась справедливой и внимательной к ребятам, и ее любили.
– Вы сейчас что проходите по высшей математике? – полюбопытствовала Ирина.
– Повторяем интегралы, пределы функций, дифференциалы.
– Мы в университете давно это прошли… А информатика у вас есть?
– Нет пока.
– А, легкотня у вас там, – скучно подытожила она.
– Зато у нас есть вертолетовождение, теоретическая механика, аэродинамика, радиоэлектроника! Знаешь, сколько надо знать, чтобы стать военным летчиком?!
– Ну, уж не больше, чтобы стать физиком – теоретиком!
– Да, конечно же, твою профессию получить труднее, – примирительно отвечал Илья и снова прижимал к груди  свою строптивую, но такую притягательную девушку.
   
Под утро глаза закрывались сами, однако они так и не заснули.
– Как ты завтра, вернее уже сегодня, будешь на занятиях учиться, ты же всю ночь не спал? – спросила Ирина.
– Нормально. У нас сегодня первой парой лекция по научному коммунизму, высплюсь на задних рядах.
– Тебе же еще назад бежать…
– Ничего, добегу, я же у тебя спортсмен, – отвечал Илья и снова нежно целовал свою школьную любовь.
В коридоре они долго стояли обнявшись. Илья не мог заставить себя разжать объятия, от желанных губ и упругой девичьей груди быстро не оторвешься. Но время пять ноль-ноль, и надо бежать, ведь в шесть уже подъем.
…Илья лежал в своей кровати без пятнадцати шесть. Куртку, шапку и «спортивку» – темно-синее трико и такие же синие полукеды – он быстро засунул в свою тумбочку.
Сердце еще бешено колотилось от пробежки и от волнения. Ведь возле училища всегда волнуешься: заметят или нет? Не заметят – значит, не поймают. А поймают – отчислят, как пить дать.
В тот раз все обошлось благополучно. Все утро он думал о ней: «Теперь-то мы никогда не расстанемся…»
Даже когда дремал на первой лекции по научному коммунизму, он все еще ощущал запах ее духов «Шахарезада», вспоминал блеск глаз в полумраке ночи, податливость губ при поцелуях…
Проснулся Кондрашов со звонком на перерыв и с сияющим лицом стал разглядывать прохожих в окне. Счастливую физиономию от друзей не утаишь, и первым, кто это заметил, был друг Валерка.
– Кондрашов! Когда ты уже познакомишь со своей зазнобой?! – хитро спрашивал Большаков.
– Ага, сейчас! Отбить, что ли, задумал?!
– Да прямо! Просто интересно стало, что это ты такой довольный ходишь! Даже на первокурсника не похож стал!
– Ты не представляешь, какая она красивая!..
– Да конечно!
…Однако счастье оказалось недолгим. Уже через полгода многое стало меняться в жизни Ильи, но главные изменения произошли в отношениях с Ириной. Контроль за курсантами со стороны командования стал жестче, пришлось прекратить самовольные отлучки, а в увольнение на первом курсе попасть – это было вообще чем то из области фантастики. Поэтому ночёвки в студенческом городке, где Илья встречался со своей школьной любовью, прекратились. А позже, ссылаясь на трудности и нехватку времени в учебе, Ирина и сама перестала приходить на КПП для редких встреч с одноклассником.
В апреле 1982 года они все-таки встретились у одних из запасных ворот военного училища. Встретились, что бы расстаться. А была весна, чувствовалось ожидание чего-то нового в жизни, каких-то перемен. До отъезда на летную практику оставалось два дня, когда кто-то сообщил, что у запасных ворот возле столовой Илью спрашивает какая-то девушка. Сердце забилось сильнее. Илья прибавил шаг.
– Может, я перепрыгну через ворота? А то как-то неудобно через щелку разговаривать… – Илья пытался рукой нащупать руку Ирины.
– Нет, Илья, не надо. А то увидят, и тебе попадет. И тогда ты вместо своей летной практики попадешь на «ГУБу»… Так, кажется, у вас говорят?
Заборы бесили Илью. Как он ненавидел эти препятствия, эту жизнь в казармах! Все это разделяло его и ее, не давало возможности быть рядом. «Ну, ничего! Вот я отучусь, каких-то три года осталось! Она дождется, конечно, дождется… Я стану офицером, свободным человеком, а не бесправным курсантом первого курса...»
…Было видно, что Ирина хочет что-то сказать Илье, но не решается.
А тот взахлеб рассказывал, что он на «отлично» закончил первый курс и что ждет – не дождется, когда начнутся полеты, ведь это самая главная цель в его жизни. Но Ирина слушала невнимательно. Илья заметил это, и в глазах его застыл немой вопрос: «Что случилось?»
Ему, как и раньше, нравилось в ней все: ум, лицо, волосы, фигура, запах ее духов, искрометный юмор… «Но почему она сегодня не такая?.. Она какая-то грустная… почему?.. Она как будто что–то хочет мне сказать… Неужели?..»
– Ты летай, Илья, летай… Я…просто хочу тебе кое-что сказать. Ты только пойми меня правильно…
 – Я приеду, лето быстро пройдет, приеду осенью в Саратов, и мы снова начнем встречаться, – торопился успокоить девушку Илья.
– Нам необязательно потом встречаться…
У Ильи перехватило дыхание. Он посмотрел на небо. Там большая туча наполовину закрыла яркое полуденное солнце.
– Если честно, я давно тебе, наверное, должна была сказать… В общем, у меня есть друг в университете.
 – Но он же просто друг! Давай, я приеду, и мы встретимся! Мы обо всем поговорим, во всем разберемся, я все пойму! – еще не веря до конца в происходящее, продолжал Илья.
– Нет, Илья, лучше не надо…
Илью словно заклинило, он не ожидал такого. Медленно отпустив руку, он надолго замолчал. Ирина решила воспользоваться этим.
– Давай, Илья, иди. Я думаю, потом ты все поймешь и простишь меня… Смотри, вон уже какой-то офицер сюда идет! Тебе лучше пойти к себе.
– Ладно…ладно. Я пойду…
Словно опустошенный, он побрел в казарму. Такого еще никогда не случалось. Его никогда не бросали. Да, он сам, бывало, бросал девчонок, с которыми дружил, но ведь тогда все было несерьезно… А тут – бросили его… Он испытывал шок… Все как то сразу потеряло смысл: и учеба, и спорт, этот прекрасный весенний день… Илья еще долго сидел в казарме, словно обездоленный.
Хорошо, что друг был рядом:
– Да хватит тебе страдать уже! – успокаивал Валерка, – знаешь, сколько их еще будет!..
Но Илья словно не слышал его. Он вспоминал все, что у них было и как это было… И не было в этот момент человека более несчастного, чем он.
– Достал ты уже, Илья, со своими страданиями! Такое ощущение, что тебе нравится жалеть самого себя, – спустя несколько дней опять говорил ему Большаков.
– Ты не знаешь, что такое любовь! – страдальчески повторял отверженный Илья.
– Ну, конечно, я не знаю, а он знает!.. Не переживай, найдешь себе нормальную бабу!.. – шутливо успокаивал Валерка.
– Отстань…
Бессонными ночами он тоже думал о ней.
«Ну, почему, почему она меня бросила? Конечно, тот, другой, с мехмата, наверное, умнее и интеллигентнее, чем я. Но я же сильнее, и я так люблю ее…»

…«Сложные, однако, сегодня метеоусловия, – Илья по старой привычке оценил видимость и нижний край облаков. – Да-а, хороший хозяин собаку в такую погоду на улицу не выгонит. А выгуливать-то нашу красавицу надо!»
– Что, Мотя, гулять пойдем?
Собака, не поднимая головы, раза три постучала хвостом об пол.
– Ясно. Не хочешь. Ну, тогда я один. Мне ведь, Матильда, любой день в радость, даже такой дождливый, как этот, – тихо, чтобы не разбудить домашних, сказал Илья.
Кондрашов надел зимнюю куртку, накинул капюшон и вышел на прогулку. «Гулять на свежем воздухе не меньше двух часов в день », – вспомнил он наставления врачей: кардиолога и невропатолога.
«Ну, да. А раньше бегал на зарядку в любую погоду. Теперь только прогулки. Вот оно – начало старости.»

Инвалид Чернобыля с трудом поднялся по лестнице, ведущей на набережную судоходного канала.  Одышка постоянно давала о себе знать. Боли в разных областях головы просто пугали. На последнем медицинском переосвидетельствовании Кондрашову наконец-то дали вторую группу инвалидности. Группу инвалидности, от которой он 25 лет назад отказался ради того, что бы остаться в строю военных летчиков… 
«Никогда не думал, что смогу столько лет проработать после того, что было в Чернобыльской зоне. Как мне все-таки повезло, что я еще живой!» – думал Илья, жадно вдыхая свежий речной воздух.
«Живите долго, Илья Владимирович, вы еще молодой», – вспомнил он слова врача из медкомиссии, сказанные ему напоследок неделю назад. «Теперь-то уже не молодой, а вот тогда… Столько дел за день мог переделать! Раньше была программа максимум, а теперь стала программа минимум: «Одно дело в день – и отдыхать!» – таков теперь мой принцип формирования дел текущего дня. Мог ли я подумать, что дойду до этого?..»

Глава 4. Взлет с транзита, сам!

…В электричке, когда первый курс ехал на летную практику, Кондрашов всю дорогу с грустью смотрел в окно. Все курсанты веселились, а он чувствовал себя глубоко несчастным.
«Счастье, несчастье… все это так относительно, – в который раз приходил к выводу Илья. – А вообще, что такое счастье? – задумался он впервые. – Наверное, это такое внутреннее состояние, которое зависит от восприятия самого себя и окружающего мира?.. И это восприятие либо гармоничное, либо нет. Если нет, то ты несчастлив, вот как я сейчас. Я ведь до сих пор еще не знаю, что такое счастливая любовь, но вот что такое несчастная любовь, кажется, уже понял...»
Говорят, что первая любовь – это самое сильное чувство. Чувство, которое никогда не повторится и которое забыть невозможно. Целую неделю Илья страдал, даже друг Валерка Большаков со своими шутками не мог отвлечь его от горестных размышлений. В дороге Илья продолжал анализировать свои отношения с Ириной.
«…Она стала отдаляться от меня, когда почувствовала, что я ее сильно люблю. Значит, ей нужно было просто самоутвердиться, чтобы другие девчонки из класса знали, что у неё есть парень. И она добилась, чего хотела. Вся школа видела, как я бегал за ней… И после этого я стал ей не нужен… Она не любила, просто игралась со мной… А любила она кого-то другого… Кого?.. Валерку, Вадима… Сашку?.. Скорее всего, Сашку! Она как-то сказала, что он ей нравится… Точно! Сашку она любила из параллельного класса, а меня просто держала около себя, на всякий случай… А я, дурак, из-за нее хотел спрыгнуть с седьмого этажа, когда мы поссорились! Потом пытался переплыть Волгу, хорошо, что на середине одумался и еле добрался до берега…»
А электричка тем временем подходила к Сердобску.
…Первый вылет с летчиком-инструктором на вертолете Ми-2 надолго развеял все воспоминания об Ирине. Аэродром с зеленой травой и запахом солярки, поля из желтых одуванчиков, шлемофон и наколенный планшет летчика, а главное – вертолёт… Всё это так привлекало, так манило, что другого ничего не хотелось. Хотелось жить только небом.
А небо манило своей неизведанностью, красотой, недостижимостью. В небо только окунись раз – и пропал на всю жизнь! Не отпустит тебя тяга к нему никогда.
После первого ознакомительного полета Илья понял, что его желание летать стало во сто крат сильнее. «Представляю, как гордилась бы мною мама, если бы видела меня в вертолете», – это было первое, что приходило в голову начинающему учлёту.
Поначалу все шло неплохо. Получалось многое: взлет, горизонтальный полет, набор высоты, снижение, развороты, но вот сама посадка! Она не выходила. Было так досадно! Летчику – инструктору старшему лейтенанту Алексею Сушкову приходилось постоянно вмешиваться в управление.
«Я никогда, наверное, не смогу сам посадить вертолет… И что же я такой бездарный?! Отрыв, зависание, снижение – всё получается, но с приземлением просто беда, – корил себя Илья. – Вон Валерка Большаков и Салават Садриев уже вылетели самостоятельно, а я все туплю при посадке».
– Кондрашов, ты когда уже уловишь особенности работы с органами управления при приземлении? – спрашивал на разборе полетов инструктор. – У Лобанова такая же история. Что это у нас спортсмены отстают от остальных, а?! То рано скорость гасят, то в ворота попасть не могут!.. О полетах надо больше думать, молодые люди, о полетах!
Илье было стыдно, ужасно стыдно. Теорию сдал на одни пятерки, родителям даже благодарственное письмо отослали со словами: «По итогам восемьдесят первого – восемьдесят второго учебного года ваш сын Кондрашов Илья Владимирович признан отличником учебы». А тут такой прокол на летной практике…
– Если сегодня не сможешь самостоятельно выполнить посадку, мне придется готовить твои документы на отчисление, – сказал инструктор перед очередным полетом на висение.
С еще большим волнением Кондрашов шагнул в кабину вертолета. Повисев немного в квадрате и выполнив несколько перемещений по заданию инструктора, он слегка успокоился, но при приземлении Сушкову опять пришлось вмешаться в управление. С минуту вертолет вхолостую молотил на земле. Инструктор в это время сидел мокрый от пота, уставший и недовольный. Отвернувшись в правый блистер, он о чем-то задумался. «Отчислят… Позор… Может, признаться самому себе, что не могу. Чтоб не мучить больше никого…» Илья сидел в растерянности: а как же Мечта?
Наконец Сушков повернулся к курсанту:
– В общем, вот что я тебе скажу, Кондрашов! На управление, взлетай как хочешь, садись как хочешь. Я больше тебе помогать не буду! – он скрестил  руки на груди. – Если угробишь инструктора, это будет на твоей совести».
«Я смогу… сам… смогу…» – собирался с духом Илья, пытаясь при этом понять то, что говорит ему инструктор.
– Ты понял меня? – переспросил старший лейтенант.
– Так точно… Я смогу! – уже решительно ответил Илья.
– Ну, тогда взлетай!
И Кондрашов не только собрал волю в кулак, он разозлился, разозлился на самого себя, на свое неумение, на свою тупость так, что именно эта злость и помогла ему выполнить посадку. Вертолет мягко коснулся земли.
– Повтори! – коротко скомандовал инструктор, – и еще два раза сделай так же: оторвись, зависни и садись…
Илья взлетал и садился, делал это снова и снова, однако до конца еще не осознавал, что делает это сам. Понимание, что техника начинает покоряться, пришло лишь только после выполнения полета.
– Ну вот, молодец! Можешь, когда захочешь, – впервые за этот день улыбнулся Сушков. 
Еще несколько полетов по кругу – и вылетишь самостоятельно.
– Спасибо вам, товарищ старший лейтенант! – выпалил взволнованный всем происходящим Кондрашов.
– Пока не за что, товарищ курсант… А насчет отчисления  я пошутил!
– Как это?.. Вы же сказали…
– Это такой методический прием, вырастешь – узнаешь! Иди, давай зови следующего.
«Ну, и хитрый же он – Сушков! Как он ловко это придумал, чтобы я мобилизовал все свои усилия! – подумал Илья, вылезая из кабины. – А мы с Валеркой думали, что старлей простачок…»
Курсант Кондрашов шел из квадрата для висения в сторону старта. Он вдруг поймал себя на мысли, что именно в этот момент он испытывает ощущение счастья. «Такого чувства не было с момента поступления в училище, – отметил Илья. – Значит, я не совсем еще тупой и бездарный… Значит, я буду летать!»
Ту ночь и студенческое общежитие он больше не вспоминал.

Пятая учебная эскадрилья в городе Сердобск базировалась отдельно от других эскадрилий. Одноэтажные деревянные бараки, в которых размещались и учились курсанты, стали вскоре родным домом для всех без исключения.
На полеты вставали рано. Подъем в четыре утра давался нелегко, но мысль о том, что ты сегодня снова сядешь в кабину вертолета, прогоняла даже самый крепкий сон. Хотя подремать в «КАМАЗе», пока везут на аэродром, было тоже не лишним делом.
Сквозь дремоту Илья поглядывал на сидевших напротив курсантов. «Валерка дрыхнет, Леха тоже, а вот Салават не спит. Не помню, чтобы он когда-либо досыпал в машине, – раздумывал про себя Кондрашов. – Неужели он успевает выспаться за такие короткие ночи?»
Командир летной группы младший сержант Садриев сильно отличался от всех, кого знал Илья. Чуть выше среднего роста, смуглолицый и темноволосый башкир был к тому же прекрасно сложен. Он был силен физически, умен и образован, учился исключительно на «отлично». Со стороны казалось, что Салават думает об учебе все двадцать четыре часа в сутки.
«Ему хорошо, он по характеру сангвиник, а я холерик, у меня все на эмоциях: то взлеты, то падения настроения… А вот «Сандра», он всегда спокоен и внимателен, говорит только то, что нужно и, главное, действует всегда грамотно. Интересно, как это у него получается? Что задачу решить, что полет выполнить – все без ошибок…»
Илья поймал себя на мысли, что завидует Садриеву, но, чтобы зависть сильно не заела, он решил все-таки поспать.

…После выполнения полетного задания, еще весь мокрый от пота, Кондрашов с нескрываемым удовольствием поедал свою булку с маслом, яйцом и сыром, запивая все это чаем. Большаков, который пришел в столовку раньше, уже заканчивал трапезу.
– Вот что я люблю больше всего на полетах, так это стартовый завтрак! – во всеуслышание объявил Илья.
– А я сами полеты люблю, – хитро ответил Валерка, который уже поел.
– Нет, полеты я тоже люблю, – спохватился Илья, – но ведь именно в такие приятные моменты перекуса можно спокойно подумать о том, как слетал, про ошибки свои вспомнить.
– У меня не было сегодня ошибок, – хвастанул Большаков.
– А у меня высота подлета к воротам либо низкая, либо высокая,– с огорчением поделился Кондрашов.
– Это мелочи, научишься, – почти как инструктор успокоил его друг.– Завтра вылетаешь?
– Да! – Илья давно уже ждал этого дня. Хотелось вылететь самостоятельно третьим из летной группы, сразу после Валерки, раз уж не удалось его опередить.
– Сигареты какие купил?
– «Стюардесса».
– Ясно. Смотри не забудь после позывного сказать: «Взлет с транзита САМ!»
– Да помню я… – Илью немного раздражало то, что друг, словно на правах старшего, пытается опекать его.
…В ночь перед самостоятельным вылетом Илья почти не спал. «Сушков сказал, что я готов, да я и сам чувствую, что могу, но почему-то не могу уснуть». Кондрашов осторожно спустился со второго яруса и вышел из казармы на улицу. Июльская безлунная ночь дышала теплом. Звезды были яркими и от этого казались ближе. Илья долго смотрел на абсолютно черное небо, разглядывая знакомые созвездия.
«Вон Большая и Малая Медведицы, вон Полярная звезда, Лебедь, Орион, Лира... Как их много… и как они далеко… Наша жизнь – пустяк по сравнению со Вселенной… Мы такие маленькие, живем своими земными проблемами: стремимся к чему-то, за кем-то гонимся, переживаем, нервничаем, рождаемся и умираем, а звезды как светили, так и светят…И нам до них в ближайшие лет сто не долететь».
– Что, не спится? – у входа стоял дежурный по роте.
Илья кивнул.
– Завтра первый самостоятельный вылет.
– Понятно. Волнуешься?
– Да вроде бы нет, просто не могу заснуть.
– Давай недолго…

…Мешок с надписью «Федя» положили на место летчика–инструктора. Бортовой техник тоже вышел из грузовой кабины.
– Теперь только сам, – громко прокричал на ухо инструктор.– Не торопись, ветер небольшой, на посадке повнимательнее. У тебя все получится, на пересадке подойдет Большаков, еще два круга с ним сделаешь. Давай, вперед!
Напутствие Сушкова как-то успокоило Илью. Он понял, что ничего сложного уже нет, надо выполнить обычный полет по кругу, и он это сумеет.
– 721-й, взлет с транзита САМ!
– Взлетайте, 721.
«…И все-таки это необычный полет!» – успел подумать Илья, выполнив второй разворот. Он поглядывал на мешок справа и все не верил своим глазам. «Я лечу САМ!!! – кричала душа курсанта. – Я сумел, я стал летчиком!» – вторила ей гордость. И только после вылета пришла трезвая оценка пережитого: «Все идет по плану, это только начало, всего лишь один из первых самостоятельных шагов в моей жизни, все самое интересное и сложное будет дальше. Надо двигаться дальше по программе, и шлифовать технику пилотирования. Хочу летать, как Салават, без ошибок».

Жара спадала. Солнце клонилось к закату, когда рота курсантов пятой вертолетной эскадрильи не торопясь двигалась в сторону казармы. После полетов, а тем более ужина, строй потерял свою строгость. Устали все, в том числе и младшие командиры. Панфилов шел чуть впереди, о чем-то задумавшись, и уже не обращал внимания на разговоры.
Илья и Салават замыкали растянувшийся строй. Казалось, что эту приятную усталость, ощущение тихого счастья после удачно выполненных полетных заданий испытывает каждый курсант. Илье пришли на память слова Гавриила Державина: «В сосредоточии живущих блаженство жизни». «Вот уж кто умеет быть сосредоточенным, так это Садриев. Интересно, о чем он сейчас думает? Наверное, все еще о полетах…»
– Салават, а ты кем мечтаешь стать? Я имею в виду в летной карьере, до какой должности хотел бы дослужиться? Комэской, наверное, хотел бы быть или даже командиром полка, да? – попытался разговорить своего младшего командира Кондрашов.
– Ты спрашиваешь о далекой перспективе. – Салават на секунду задумался. – Есть такая мечта… Я хотел бы стать летчиком-испытателем и летать не только на вертолетах, но и на самолетах… Причем на истребителях тоже!
– Вот это да! – удивился Илья. – Ты о таких недосягаемых вещах сейчас говоришь!
– Ну, почему недосягаемых. Главное – знать, чего ты хочешь, и стремиться к этому. Надо уметь идти к своей цели, не сворачивая с выбранного пути… И тогда у тебя все получится!
– А ты? – спросил в свою очередь Салават.
– Я комэской хочу быть, как майор Тропкин! Он как Бог летает!
– Это точно, как Бог, нам с тобой еще учиться и учиться этому… – И, немного подумав, он закончил свою мысль: – Ничего. И мы научимся. И мы своего добьемся!
Садриев замолчал, а Илья все еще восхищенно думал: «Да, такой добьется! Я не удивлюсь, если узнаю когда-нибудь, что он стал летчиком-испытателем универсалом… Летчиком первого класса или даже летчиком-снайпером. У меня такое ощущение, что он человек какой-то другой, более высокой самоорганизации. Ведь и профотбор в училище он прошел по первой группе… и чувства свои он умеет от других прятать…»
Восхищаться личностью командира летной группы можно было до бесконечности, но надо бы и собой еще заняться… До позднего вечера Кондрашов читал книгу психолога Владимира Леви «Искусство быть собой».
«Самовоспитание, саморелаксация, саморазвитие – вот что теперь мне нужно для того, чтобы стать таким же, как Салават! Я тоже буду владеть своими эмоциями, управлять намерениями, отвлеченно мыслить, преобладать в знаниях и навыках. Я буду не хуже! Всё! Решено!»
Так устроен курсант-летчик, что большую часть своей учебы он думает о полетах, остальное время – о женщинах. Такое происходило и с Кондрашовым. Три месяца летной практики пролетели для Ильи незаметно. Никаких отношений с противоположным полом по-прежнему не предвиделось, и в увольнении глаза сами, неосознанно искали кого-то. Однако подойти и познакомиться с девушкой смелости не хватало. «Вот Леха, Костик или Валерка, они запросто могут подойти к девчонкам и заговорить с ними. А у меня сразу как-то все слова теряются…»
Мороженое в кафе было съедено, и, чтобы без толку не разгуливать по парку, Илья решил пораньше вернуться в военный городок. На остановке он по привычке пялился на девчат.
«Вот эта девушка на переднем сидении, она мне конкретно нравится», – уже который раз говорил себе Илья, вглядываясь в лицо девушки, сидящей в автобусе напротив. Людей в автобусе в воскресный день было немного, и Кондрашов как бы невзначай продвинулся по проходу чуть вперед, чтобы лучше ее разглядеть. «Такое ощущение, что я сто лет не видел девушек, – размышлял он. – Забыл даже, как они выглядят… А она стройная…»
Илья понимал, что слишком часто смотрит на нее, но сделать с собой ничего не мог. Минут через пять девушка, не выдержав такого пристального внимания молодого человека, решила спросить напрямую:
– Что так смотришь, нравлюсь?..
Илья ответил не думая:
– Да…
– Тогда женись! – то ли в шутку, то ли всерьез с задором сказала она.
– Поехали, – невозмутимо ответил Кондрашов.
Марина не поняла:
– Куда? Мы и так вроде бы едем!
– В ЗАГС…
На какое-то время она замолчала, разглядывая парня. «Забавный…. У меня такого еще не было…» Незнакомый курсант ей нравился. И своей внешностью, и непредсказуемостью он, по крайней мере, вызывал интерес.
– Поехали, но сначала заедем ко мне за паспортом.
Ей казалось, что мечта выйти замуж за курсанта-летчика была так близко, что она даже не хотела верить в это. «А как же Костя? – подумала она. – Вот если бы он сделал такое предложение…»
Марина вышла на своей остановке, курсант не отступал ни на шаг. «Смотри, какой прилипчивый… Да, все они хотят одного, а когда до серьезных бесед доходит – просто исчезают из твоей жизни, как дым. Вот и этот, чего прется? Первый раз меня видит, а уже жениться готов…»
Они зашли в пятиэтажку и стали подниматься на последний этаж. Илья не отрывал взгляда от тонкой талии и красивых ног Марины.
У нее дома Илья стал обнимать девушку и целовать плечи, шею, губы. Он весь дрожал, от волнения и непреодолимого влечения, его трясло. Марина поняла, что он новичок в любовных делах, но взять инициативу на себя так, как она умела и обычно это делала, не решилась. Ведь он сделал ей предложение. А другие никогда такого не предлагали.
Через десять минут девушка спросила Илью:
– Ты не передумал в ЗАГС-то ехать?
Смешанные чувства она испытывала в этот момент. В этом парне не было пошлости, да и хотел он от нее большего, чем другие… Но воспоминания о любимом мужчине все-таки вытеснили новое чувство.
– Нет, – выдохнул Илья. Он все гладил ее по спине и не замечал, что девушка уже теряла к нему интерес. «Потрясающая кожа… Когда гладишь, она покрывается мурашками. Может, от того что в доме прохладно?.. А какая она стройная и гибкая…» Через несколько минут девушка все же отстранилась от его настойчивых объятий.
– Илья, ты хороший парень, но меня ты совершенно не знаешь. Давай, наверное, иди домой… В смысле, в свою казарму… А завтра, или лучше через неделю, когда ты все обдумаешь, все как следует взвесишь… тогда и придешь, – Марина уже отстраняла его от себя.
Уже через час необычайно возбужденный Кондрашов хвастался Михайлову возле столовой о том, что познакомился с девушкой в увольнении. Тот, расспросив подробно, что, где и как было, отреагировал неожиданно странно.
– Ты что, дурак!? – ругал Илью Костя. – Кто ее не знает, эту Маринку?.. Похоже, ты один!
– В смысле?
– В смысле, – передразнил Костя. – Да с ней кто только не спал… И Лобан, и твой Петька-каратист, наверное… Знаешь, как таких подруг называют?!
– Откуда ты знаешь? – Илья вспыхнул. Он хотел было заступиться за девушку, но Костя не останавливался.
– Подцепишь еще чего-нибудь, а ты же отличник! Тебе это надо? – По всему было видно, что Костика взволновало то, что Илья познакомился именно с Мариной.
– Расслабляться будем в Саратове, – словно наставник, продолжал товарищ. – А здесь о полетах надо думать, а не о девушках. – Илья, почувствовав такое давление, смутился. Он стоял, не зная, что ответить, а Михайлов тем временем пошел в казарму.
«Но ведь у него же есть девушка в Саратове, я точно помню, симпатичная… А может, он сам с Мариной хочет встречаться, или даже уже встречается, но я же тоже хочу любви и женской ласки, – думал Илья. – Чего-то он темнит… Надо будет еще разобраться с этим. Я ведь готов все по-честному, если нужно жениться – женюсь. Невмоготу уже без этого… Многие же пацаны встречаются, общаются с девчонками, даже если они легкого поведения, а я что, не могу что ли?..
…Илья шел по узкой, давно протоптанной в снегу тропинке.
«Ну и зима в этом году… Пришла поздно, в декабре, сейчас середина апреля, а снег все еще лежит, – выгуливая свою дворнягу, он неторопливо размышлял. – Все же хорошо идти там, где уже есть тропа, и хорошо, что у меня есть собака, такие прогулки нам обоим полезны. Если бы не она, я бы наверняка меньше двигался, а значит, еще хуже бы себя чувствовал. Получается, что она мне продлевает жизнь. Утром мы вместе с ней радуемся новому дню, а вечером (Мотя даже не догадывается об этом) я благодарю Бога за каждый прожитый день. Ведь именно этому учил меня Вася Ивлиев в далекие восьмидесятые…
И пусть я сейчас мало успеваю сделать дел за этот день, это неважно, главное – быть рядом с близкими, самыми дорогими тебе людьми. Тяжело им будет, если я слягу совсем…. Перерывы между больницами стали не больше двух месяцев. И меня это сильно тревожит, а что же  дальше?… Дочка уже спрашивает: «Мама, а почему папа так часто болеет?». И что ей отвечать, что папа инвалид Чернобыля? А что такое Чернобыль – как это объяснить шестилетнему ребенку?..»
Звонок мобильного прервал грустные размышления пенсионера-летчика.
– Здравствуйте, Илья Владимирович! Это из администрации города. Мы насчет награды за Чернобыль, Вы спрашивали, имеете ли право на Орден Мужества.
– Ну да, спрашивал, у меня ведь 57 заходов на четвертый реактор в августе 1986 года, больше ста замеров радиации, облучение, заболевания связаны с работой над станцией, инвалидность…
– Все правильно. Только Вас уже награждали медалью в 2002 году, а второй раз за одно и то же у нас, извините, не награждают… Поэтому орден Вам не положен.
– Хорошо… Да, я собственно, согласен и на медаль… До свидания.
«Да, а я ведь был единственным дозиметристом в экипаже, которому приходилось делать замеры и заглядывать в реакторную зону… Будь она неладна… «Зачем ты только туда высовывался? – спросила недавно жена. «Потому что кто-то должен был измерять радиацию…» – Что еще он  мог ей сказать?.. «А вот зачем я им звонил?.. Не главное это в жизни, не главное… Тем более, через столько лет… Гена с Колей даже и медали не успели получить…»
…Следя за собакой, Илья не заметил, как прошел весь путь от больничного городка до шлюзового моста. «А воздух все-таки стал другим: и теплее, и с оттенками какими-то давно забытых запахов…»
Илья вдруг ощутил, что дышать стало легче, головная боль притупилась и, самое главное, появилась надежда… Надежда на то, что улучшение состояния вернется.
«Ходить, надо много ходить!.. Я же чувствую, что мне становится лучше от этих прогулок… Спасибо Моте!»

…Длинный тентованный «Камаз» прогромыхал по железнодорожному переезду, курсанты возвращались в часть. «Ну вот, еще один летный день прошел удачно, план полетов выполнен, замечаний от инструктора нет… Как приятно! – проанализировал Кондрашов прошедшую летную смену. Но что-то вызывало озабоченность, что именно – он еще не понял.
Спрыгнув с борта и отряхнув с себя пилоткой пыль, Илья отправился в «секретку» сдавать полетные карты. А там его уже ожидал пренеприятный сюрприз: не хватало одной карты – двухкилометровки.
– Иди, ищи, – сказал секретчик. – Я пока не буду докладывать.
Илья в состоянии шока пошел, куда глаза глядят. Сначала он в состоянии полной отрешенности дошел до стадиона, но там было шумно: курсанты играли в футбол. Сосредоточиться, чтобы вспомнить, где он мог забыть эту карту, не удавалось. Чуть в стороне находился актовый зал, дверь в который оказалась открытой. Но даже сидя в тишине пустого зала, Илья так ничего и не вспомнил. «Разве что в «Камазе» обронил… Или на площадке «Балтинка-5», когда бежал к вертолету в конце летной смены…»
Илья посмотрел на стенд с надписью «Кодекс строителя коммунизма» и загрустил пуще прежнего. «Какой же я строитель коммунизма?... Хоть какой пункт возьми – я виноват… Илья стал внимательно вчитываться в пункты кодекса:
«Быть дисциплинированным, исполнительным и бдительным воином»… – Нарушил бдительность, – комментировал Илья свои нарушения.
«Дорожить и свято хранить вверенное ему имущество»… – Вот этого-то я и не сумел…
«Твердо знать, умело и добросовестно выполнять свои обязанности в учебе и повседневной жизни»… – Не выполнил…
– «Свято хранить военную и государственную тайну»…– Не сохранил… нарушил секретность, на карьере можно ставить крест… – Илья осматривал актовый зал и почти со слезами на глазах представлял, как в этом зале собрались все курсанты и командиры пятой эскадрильи и с укоризной смотрят на него. И даже лучшие друзья не поднимают взгляда на него. «Выговор по сто десятому приказу! Получите, товарищ курсант! Да какой вы теперь курсант!» – мучил своим воображением сам себя Кондрашов, – вот найдет мою карту какой-нибудь враг из блока НАТО, узнает про все секретные объекты в Пензенской области… И все, тогда тюрьма…»
Илья уже переключился на разглядывание портретов вождей и членов Политбюро, совершенно позабыв, что пришел туда для того, чтобы вспомнить, где потерял полетную карту. Неожиданный хлопок входной двери вернул его в действительность.
– Вот ты где?! – на пороге стоял Стас Муравьев. В руках он что-то держал.
«Неужели?.. Нет, не может быть! Стас ее нашел!» – приходил в себя Илья и тут же незаметно рукавом утирал остатки слез.
– На! И больше не теряй! – без всякой гордости и торжества Стас вручил Илье карту.
– Спасибо, Стас, ты меня спас… – Илья полез обниматься к другу.
– Да ладно тебе! Я просто за тобой бежал на предпоследний борт и видел, как ты обронил ее, когда влезал в вертолет. А я улетел с «Балтинки» на крайнем,  тебя вот полчаса уже ищу.
– Пойдем хотя бы в кафе, я же тебе должен!
– Хватит уже! Пошли в столовку, может, еще на ужин успеем.
– Сейчас, только карту в секретку сдам!
В столовой Стас поделился с Ильей своим секретом.
– Ты только никому не говори… Я буду уходить из училища.
– Почему, Стас? Ты же так рвался! Помнишь, как с «Качи» сюда приехали, уже и не верили, что поступим! И поступили!
– Помню… Но я о другом тебе хочу сказать… Страшно мне становится, Илья, страшно… Слишком много разбивается вертолетов. Я не могу на это смотреть. Не хочу для себя такого финала… И потом, – Стас заговорил еще тише, – неужели ты не видишь, куда нас все это приведет?
– Я не пойму, про что ты говоришь, Стас…
– Про Афганистан, Илья. Нас всех ждет война после выпуска, понимаешь? А я не хочу туда, я не хочу воевать! Я мечтал просто летать, а не бомбить и стрелять в людей.
Илья не знал, что ответить старому другу. В голове у него все перемешалось. Карта, страх полетов, возможная война, цель и мечта о небе, письмо отца, в котором он тоже упоминал Афганистан…
– Через год многие уйдут из училища, вот увидишь, Илья… Вспомни катастрофу на «Балтинке», видел, как быстро горит вертолет? – на тяжелой ноте заканчивал разговор товарищ.
– Смотри, – Стас переключил тему, – Леха Лобанов собирает весь творог со стола и кладет к себе в тарелку.
– Он качается усиленно, ему кальций нужен, – задумчиво ответил Илья.
– Ну да, ему надо, а остальным нет!
– Леха! Хватит уже у своих таскать! – крикнул Кондрашов Лобанову, как будто не у своих можно было брать и сметану, и творог.
– Я вообще-то сегодня дежурю по столовке и набрал это все в другом месте, понял? – без особой злобы ответил Лобан. К тому же он был слишком увлечен едой, поэтому сильно и не разозлился на замечание Ильи.



Глава 5. «Грубым дается радость…»

... И снова 4-й городок.  Обычный день в казарме скучен.  Поболтав с Валеркой о том, о сем, Кондрашов отошел к окну. Там стоял и любовался природой Володя Кузьмин. Он чему-то улыбался, разглядывая листву деревьев.
«Мечтатель, – подумал Илья, хотя сам был такой же. – Удивляюсь я ему: подтягиваться не умеет, учится так себе, к девчонкам равнодушен… Зато в шахматы играет хорошо, фантастику всю перечитал, стихи пишет классные… Зачем он в летчики пошел?»
– Чему радуешься?
– Так, – ответил Володя. – День хороший! Всё, как у Пушкина:  «Осенняя пора, очей очарованье…»
Илья тоже задумчиво посмотрел в окно. Он не очень любил осень. Больше нравилась весна. Но настроение Кузьмина передалось и Илье.
– А с высоты как это все здорово смотрится, помнишь?!
– Да, с высоты смотришь и думаешь: как же ты красива, земля! Правильно говорил Гагарин: «Берегите Землю, люди…»
– Его слова да людям бы в уши, а то все строят заводы, да фабрики, атмосферу, воду загрязняют.
Ребята немного помолчали.
– А ты по полетам скучаешь? – спросил Илья.
– Конечно! Месяц, как вернулись с практики, а летать уже  хочется.
– Ничего, в следующем году продолжим.
На центральном проходе появился Леха. Сняв гимнастерку, он, как обычно, стал крутиться у зеркала. Напрягая по очереди бицепсы, Лобанов переходил к прессу, затем поворачивался и любовался на себя сбоку.
– Вот нарцисс! – негромко сказал Илье Кузьмин.
– Согласен… Хотя… – Илья задумался, – он действительно красив и силен.
– И что теперь, полдня от зеркала не отходить? И вообще! Почему мы должны на него смотреть?
Кузьмину не нравилось ни поведение Лобанова, ни он сам, поэтому он демонстративно отвернулся к окну.
Лобанов, словно чувствуя, что о нем говорят, тут же подошел к курсантам.
– Давай  на руках поборемся! – без всяких предисловий обратился он к Кондрашову.
«С чего это он? – подумал Илья. – Наверное, от скуки. А может, мне хочет лишний раз доказать, что он сильнее меня физически?.. И ведь не откажешься. Кузя смотрит. Проиграю, конечно, но буду бороться до конца…»
– Давай, – согласился Илья.
Лобанов с напряжением, но все-таки завалил Кондрашова и правой, и левой рукой. Илья расстроился, хотя и предполагал такой результат.
– Ты понял, что главное в жизни, Илья? – и сам же довольно объявил: – Сила!..
– А может, знания? – отвечал сконфуженный и расстроенный Илья, потирая локти.
– Нет, дружище, сила! – Леха похлопал Кондрашова по спине. – Качайся!
Теперь в задумчивости уже стоял Илья. Он подошел к своей кровати и уже хотел было в нарушение всех уставов среди бела дня плюхнуться на нее, но все же присел на табурет. Сердце его бешено колотилось, мысли путались:

«Да, разложил он меня по полной… Нет, ну левой то еле-еле повалил, она у меня всегда сильнее была. Жаль, конечно, что Кузя все это видел. Хотя из вежливости отвернулся к окну. На фига я ему хвастался, что подтягиваюсь 20 раз?.. Против Лобана это все равно не помогло. А чтобы таким, как он, стать, это мне лет десять в качалку надо ходить! А когда ходить, если учебы невпроворот… Похоже, что он мне отомстил за тот бой, который по боксу не выиграл…»
Кузьмин подошел к Илье своей интеллигентской и немного несуразной походкой. Он положил ему руку на плечо и предложил:
– Пошли прогуляемся, Илья. Смотри, какая погода, бабье лето самое настоящее пришло! А про этого монстра забудь.
– Пойдем, – согласился немного пришедший в себя Кондрашов.
На улице Володя задумчиво процитировал чьи-то стихи: «Грубым дается радость,
Нежным дается печаль.
Мне ничего не надо,
Мне никого не жаль»

– Сам написал? – спросил Илья.
– Ты что?! Это Есенин.
– Не слышал такого стихотворения.
 – У него их очень много…
– Кузьмин задумался. – А вот еще:
«Сегодня синели лужи
и легкий шептал ветерок,
Знай, никому не нужен
Неба зеленый кусок.

Жили и были мы в яви
Всюду везде одни.
Ты, как весну по дубраве,
Пьешь свои белые дни»…

– Володь, – перебил его Кондрашов, – а мне больше Александр Блок нравится:
«О Доблестях, о Подвигах, о Славе
Я забывал на горестной земле…»
– Молодец, – похвалил Кузьмин, когда Илья закончил.
– Вообще-то это единственное стихотворение, которое я знаю…
– Зря! Стихи не только обогащают внутренний мир, они еще прекрасно развивают память. А память нам, летчикам, нужна в первую очередь.
– Да я вроде не жалуюсь на память. Учусь на «отлично», ты же знаешь.
– Знаю. Я к тому, что ее надо поддерживать на протяжении всей жизни, а стихи как раз этому и способствуют. Ты немного успокоился?
– Ну да. – Кондрашов уже почти забыл про армрестлинг с Лобановым.
– Илья, я тебе как другу скажу: не тянись ты за ним! Лобанов по природе своей авантюрист, и он просто манипулирует тобой, я же вижу все это, а ты ведешься за ним.
– Ты имеешь в виду спорт?
– Твои тренировки с ним.
– Ну, может, мне самому это надо.
– Учиться тебе надо, а не драться, ты же летчик, а не спортсмен! Так что мой тебе совет – заканчивай со спаррингами. Иначе Лобан тебя когда-нибудь убьет.
– Не убьет, мы в перчатках боксируем.
– Смотри, твоя судьба.

… Время шло, а персона Лобанова вызывала все больший интерес. К неожиданности для всех оказалось, что этот «качок» прекрасно играет на гитаре и хорошо поет, знает огромное количество анекдотов и умеет смешно их рассказывать.
Обладая определенной харизмой и явными артистическими способностями, Алексей умело травил самые разнообразные байки. Особенно ему удавались истории его любовных похождений.
– Леха, расскажи, как было? – просили его. Уже многие знали, что он прекрасный рассказчик, а если и приврет, то так красиво все обставит!
И вот как-то воскресным вечером, перед отбоем, курсанты, развесив уши, с огромным интересом внимали Лехиному рассказу о том, как он провел увольнение с ночевкой.
– Мужики, там такая телка была! На «Техстекле», кстати, сейчас классный дискач по выходным! – Леха покрутил головой: нет ли рядом командиров. – Короче, я с ней закрутил на дискотеке, и сразу к ней поехали на хату, она даже коктейль не стала допивать.
Другие курсанты все подходили и подходили. В предвкушении интересного чеса про женщин они удобнее усаживались на табуретки. Илья стал незаметно наблюдать, кто как слушает Лобана. Валерка слушал внимательно, но не смотрел на Леху. Васька Тарасов и Юрка Зрелов улыбались, посматривая на всех. Садриев и Ивлиев вообще не слушали его, подшивали подворотнички, готовили форму к новому дню.
– Короче, идем по улице, целуемся, и вдруг в подъезде (я даже не ожидал!) она сама не выдержала и набросилась на меня …
Лобан показал движение, как девушка кинулась на него. Курсанты замерли.
– Что, прямо в подъезде? – не выдержав, спросил кто-то. Курсанты засмеялись.
– Ну, а где же еще! Прямо там, между первым и вторым этажами! Огонь подруга! Я же говорю: чуть пуговицы на ширинке не оторвала! – тут Леха взял первую паузу.
…Все молчали.
– Что она сделала-то? – спросил тот же.
– Ты что, тупой, что ли?! – начал было уже возмущаться рассказчик.
Все зашикали на него.
– Да подожди ты! Не мешай людям слушать!
– Ну, Леха? – явно требуя продолжения, спросил кто-то.
– Что «ну»? Я же говорю, классная баба была! Попа, ножки, грудь – вот такая! – Лобан показывал размеры, широко расставив кисти возле своей груди.– Все при ней!
– Вообще…– вырвалось вслух у Ильи. Он к тому времени уже  полностью был поглощен рассказом и совсем забыл, что хотел рассматривать, кто как слушает Леху.
В этот раз курсанты уже посмеялись над Ильей.
– Представляешь, – обращаясь к кому-то, кто ближе, продолжал «Казанова» из первой роты, – везде меня хочет, про спальню и зал я уже не говорю. Я на кухню, думаю уже обедать бы пора... А она за свое…
– А тебе лишь бы пожрать! – вставил  Костя Михайлов.
Рассказчик успел оценить реплику друга и попытался шутя дать оплеуху, но Костя увернулся.
– Ну, вот…короче, я на кухню, она за мной… А там все по новой: пошли-поехали. Потом она говорит: «Мне постирать надо, так что отдохни пока…» Ну, я после обеда в туалет пошел, а она там между стирками своими, смотрю, ко мне опять ластится… А впереди-то еще ночь целая!
– Слушай, ну, прямо нимфоманка какая-то тебе в этот раз попалась! – опять подколол Леху Костик. – Главное, что ты у нас красавчик просто был!
Курсанты стали дурачиться. Но тут вернулся Олег Панфилов от командира взвода и разогнал всех спать:
– Хорош, пятьсот четвертое!.. Спектакль окончен, театр одного актера закрывается! Завтра на занятия, выходим на вечернюю поверку строиться!
Перед командой «отбой», когда все стали разбредаться по своим койкам, Илья не выдержал и спросил Леху:
– А какого цвета волосы у нее были?
– Блондинка, наверное, – с хитринкой в глазах вставил фразу проходивший мимо Костик.
– Нет, зачем, эта рыжая была, а блондинка до этого была… Ты валяй, давай, подсказываешь мне тут!
«Рыжая… значит, как Ирина…»
Уснуть долго не удавалось. «…Просто он умеет с женщинами общаться, а я нет… Вот почему ему везет? Конечно, у Лобана, вон какое тело! – не мог упокоиться Илья. – Хотя у меня пресс на животе тоже кубиками… Валерка умеет на мотоцикле ездить, я – нет. Салават и Васька быстрее меня решают контрольные, Кузя в шахматы чаще выигрывает. Женщины, с которой можно было бы этим делом заниматься, у меня нет… Как-то все у меня не так. Все хуже, чем у других…»
Илья возился с бока на бок, все думал и думал: то о девчонках, то о том, что ему надо качаться, то опять представлял в красках всю историю похождений Лобанова.
– Чего не спишь-то? – спросил Валерка, повернувшись к Илье.
– А ты чего не спишь?
– Я спал, это ты возишься, кроватью скрипишь, разбудил меня.
«Врет, сам, небось, тоже не спал».
– Ну и Лобан… На фига мы его слушали на ночь? – задал вопрос Илья.
– Да слушай ты его больше! Врёт он все!
– Не, не врёт… мне вот уже девятнадцать, а я даже не знаю, сколько раз я могу.
– Ну, уж наверняка не столько, сколько Лобан вчера нахвастался.
– А я верю…
– Ну и дурак!
– Сходить с ним, что ли, в увольнение, он легко девок на дискотеках снимает.
– Хочешь, я для тебя сниму?! – не унимался Валерка.
– Нет… Он любую снимет!
– Я тоже могу любую, – продолжал хвастаться друг. – Вот поедем как-нибудь в отпуск, ко мне на Кубань, я тебя там познакомлю, у нас там знаешь какие классные девки, казачки!
– Сам познакомлюсь, – отворачиваясь, пробурчал Илья. – А с Лехой я все-таки на дискотеку в увольнение схожу.
– Сходи, сходи… Сейчас только спи давай…

Глава 6. Клуб железнодорожников

…Недели две спустя после этого разговора Лобанов действительно взял с собой Илью на дискотеку, только повел его почему-то не в самый лучший для курсантов-вертолетчиков район.
– А почему именно в железнодорожный район идем? – Илья едва поспевал за Алексеем. Тот шел по сугробам, как танк.
– Что, «Кондратий», боишься?
– Нет…Чего это я боюсь? Просто спрашиваю...
…Илья слышал от кого-то, что Клуб железнодорожников исконно был местом отдыха курсантов МВД. «Интересно, знает ли Леха об этом? Может, спросить?.. Нет, лучше не надо, а то опять подумает, что я трушу. А я же не трушу, хотя…»
Возле клуба стояло несколько курсантов из соседнего училища.
– Слушай, здесь столько «краснопогонников», может, пошли отсюда…– Илья начал было переживать, но у Лобанова был такой уверенный вид, будто он пришел на дискотеку с целой ротой вертолетчиков, а не с одним Кондрашовым.
– Эй, фанера! Похоже, кто-то сегодня до чего-то дотанцуется… – скалились курсанты.
– Ха, ха, ха – негромко, но так, чтобы его хорошо слышали, хохотнул Лобан.
– Оба-на, да они наглые!
– Не дрейфь, – шепнул Леха Илье на входе и поддержал под локоть неожиданно поскользнувшегося Илью.
Лобан явно хотел подраться, однако позднее и сам стал сомневаться: а нужна ли была эта затея?
Пройдя через длинный коридор, они оказались в нешироком зале, где уже вовсю шла дискотека.
– Ого! Смотри, сколько здесь девок классных! – восклицал Леха.
Илье было не до этого.
– Слушай, как-то неудобно… Леха, мне кажется, что они все на нас с тобой смотрят, – негромко сказал Илья.
– Правильно! У нас же у одних с тобой здесь синие погоны! Вот им и интересно, – лихо выплясывая, ответил Лобан. Он как бы случайно оказался рядом с длинноногой и пышногрудой девушкой, которая заинтересованно посматривала в его сторону. Илья заметил, что на него она не посмотрела ни разу. «Везет же ему на красавиц! – не без зависти отметил про себя Кондрашов. – И танцует он однозначно лучше меня». Настроение падало, и, чтобы окончательно его себе не испортить, он принялся искать глазами ту, ради которой пришел сюда.
…Девушка, которую Илья выбрал на медленный танец, была худенькой и стройной блондинкой. Средней длины волосы сзади были убраны в аккуратный хвост. Илья осторожно прижимал ее к себе все ближе и ближе. Девушка не сопротивлялась, от этого у Ильи бешено заколотилось сердце. Щекой хотелось касаться ее волос и непременно потрогать хвостик, который шаловливо покачивался с каждым поворотом ее головы.
В этот момент Кондрашов позабыл обо всем на свете и даже не сразу понял, зачем к нему во время танца подошел этот высокий, широкоплечий парень в «гражданке».
– Слышишь, курсант?! – обратился он к Илье, который все еще был под впечатлением от своей партнерши. – Сюда смотри!.. Короче, у тебя и у него, – он кивнул в сторону Лобанова, – есть ровно три минуты, что бы исчезнуть из этого зала. Время пошло…
Последняя фраза вернула Кондрашова в реальность. Он чуть отстранился от девушки и слегка напрягся.
– Вас с другом, кажется, сейчас побьют…– сказала молоденькая блондинка. Может, и правда, лучше уйти, пока не поздно?
Илья лихорадочно думал:
«...Позорное бегство? На глазах у всех на этой дискотеке? Нет уж! Ни за что. Уже было что-то похожее в моей жизни в десятом классе».
Илья покрепче прижал девушку к себе.
– Не побьют, – не выдавая волнения, ответил ей курсант. Он хотел посмотреть на часы, но передумал.
«Где же этот Лобан?.. Он даже не знает, что нам осталось жить  во здравии минуты две…»
Наконец в зале появился Леха и, несмотря на то, что сообщил ему Илья, пригласил свою длинноногую красавицу на танец. «Ну ладно, я тоже буду таким же спокойным», – подумал Илья.
Сколько раз, танцуя с девушками, Илья мечтал о том, чтобы медленная мелодия звучала как можно дольше, но в этот день он хотел, что бы она никогда не заканчивалась.
– Вам пора, молодые люди, – снова подошел здоровый детина. – Вперед, на выход!
Их вели длинным узким коридором, как на расстрел. «Вот если бы один на один...» – вертелась глупая мысль в его голове. Тут Илья понял, что это конец. «Это называется – довыделывались». Кондрашов, конечно же, еще не знал, что  вся эта история закончится для них благополучно.
…Леха заблаговременно позвонил Олегу Панфилову, и тот прибежал вовремя. На улице их уже окружили плотной толпой человек двадцать в курсантской форме с погонами МВД, кое-кто снял ремень и намотал на кисть. Бляхи угрожающе болтались возле сапог курсантов.
Все были настроены серьезно: надо было проучить эту наглую «фанеру».
– Подождите, не бейте их! Это мои пацаны! – издалека еще закричал «Панфилыч». Олег был из этого района, его все там знали и уважали.
Все было так неожиданно, что Илья даже не поверил, что их отпустили.
– Бегом в училище, – дал указание Лобанову и Кондрашову их замкомвзвода.
Илья, не успев поблагодарить Олега за чудесное спасение, побежал за Алексеем.
Через некоторое время они перешли на шаг. Отдышавшись, Илья спросил:
– А как Олег узнал, что мы попали?
– Я позвонил от вахтера. Когда мы только пришли туда, я понял, что нас живыми отсюда не выпустят.
– А я думаю: что это ты такой спокойный, как удав? Танцуешь с подругой, прижал ее так неслабо к себе!
– Да я уже с ней почти договорился! Если бы не «рексы»…– не забыл хвастануть Леха.
– Да, жаль, что с девками сегодня пролетели… «Опять ни с кем не познакомился, у блондинки даже телефон не взял… И зачем мы потащились в этот район? Это все Леха, ему бы только подраться, а тут, видно, сил не рассчитал. Ну, меня, понятно, как спарринг-партнера взял с собой в разведку, так сказать. Он что, думал, мы вдвоем против взвода «рексов» что-то сделаем? Да там у ребят физподготовка получше нашей будет… По-моему, он недоволен результатом нашего похода на дискотеку. А я скорее рад, что небитыми возвращаемся».

Они подходили к расположению училища, когда увидели курсантов МВД, убирающих снег на тротуаре возле перекрестка. Увидев курсантов-летчиков, они не спеша положили свои лопаты и образовали полукруг, перекрыв «летунам» дорогу.
«Семеро… Надо бы перейти на другую сторону улицы…» – Илья посмотрел на Леху. Но тот уже расстегнул верхние пуговицы на шинели и снял ремень.
– Вот они, «рексы»! – с удовольствием выдохнул Лобанов. Илья понял, что драться для него значит жить.
– Только не это, Леня! Может, хватит уже на сегодня приключений, а?!
Но Лобанова уже ничем нельзя было остановить:
– Все только начинается, Илюха! Там было человек сорок, а здесь их всего семеро!
«Всего, скажет тоже… Неисправим… И зачем я пошел с ним в это увольнение?» – успел пожалеть Кондрашов.
А курсанты МВД тем временем решительно двинулись в сторону наглых пилотов. Столкновение стало неизбежным.
…Илья заметил, что Леха в групповом бою чувствует себя, как рыба в воде, но и ему стало тяжело, когда «рексы» стали оттеснять «фанеру» к зданию учебного корпуса. Против Ильи встало всего двое. Остальные кинулись на Леху. Илья в основном уворачивался, восхищаться бесшабашным Лобаном ему пришлось уже потом, когда получил команду бежать за помощью. Оглядываясь на дерущихся, он понесся по Университетской.
– Там Витас, Костик, Данила, Лям, зови всех!.. Слышишь! – кричал Лобанов ему вслед. Опасаясь его мощных хуков, курсанты держались от него на дальней дистанции, но и не выпускали из круга.
– А ты?!
– Беги, сказал!!! – заорал уже Леха.
– Пацаны!!! «Рексы» наших бьют! – запыхавшись, еле-еле смог произнести Илья, вбежав в казарму. И тут же толпа человек в тридцать сорвалась со своих мест и через КПП вывалилась на улицу. Кто в чем был одет, в том и побежал, снося на своем ходу турникет и расталкивая дневальных.
Со стороны училища МВД тоже бежало человек двадцать. Драка принимала массовый характер. «Блин, что же мы наделали с Лобаном?» – переживал Илья.
Офицеры обоих училищ вмешались вовремя: хватило минут десять, чтобы разнять дерущихся. Курсанты тут же кинулись по казармам.
На срочном построении роты Митякин был зол, как никогда.
– Кто зачинщик драки?! – грозно сверкал глазами ротный. – Признавайтесь, все равно вычислим! Разгильдяи… К этому вас обязывает звание курсант?! Два часа строевой подготовки для обоих взводов!
– Есть! – недружно прозвучало в ответ.
Позднее этот инцидент командованию удалось как-то замять, и он забылся.

Глава 7. «Каждый несет свой чемодан»

…Долгими зимними вечерами надо было чем-то занимать курсантов, поэтому игра в «подъем – отбой» продолжалась и на втором курсе. Илья задавал себе вопрос: зачем все эти тренировки, если мы научились этому на всю оставшуюся жизнь? И сам себе отвечал: зато это тренирует силу воли…
– Да когда же это закончится? – ругался Володя Лямцев, – мы что, первокурсники?!
– А это чтобы вы не расслаблялись! – старшина Серега Зеленко был беспристрастен и неумолим.
– Рота, отбой! – в пятый раз за вечер прозвучала такая обычно желанная и долгожданная команда.
– Ну, теперь-то все? Спим? – с надеждой спросил Илья Валерку, укрываясь одеялом.
– Если бы я был старшина, мы бы уже давно спали, – ответил тот.
– Рота, подъем! Выходи строиться на ЦП! – прозвучала ненавистная фраза.
– Жаль, что ты не старшина роты…– Илья в шестой раз застегнул пуговицы на кителе и отметил про себя: «А я еще укладываюсь в сорок пять секунд, неплохо, неплохо… Но надоело!»
Ропот и недовольство среди курсантов нарастали. Но веселый вечер не заканчивался.
– Равняйсь! Смирно! – послышалось в очередной раз с середины строя. И тут же:
– Отбой!.. Живее, живее, товарищи курсанты!
– Нет, ну, сколько можно уже строиться?! – довольно громко стал возмущаться Костя Михайлов. – И что это за слово такое – «живее»? Мы что, мертвые что ли! И так стараемся, как можем!
– Сколько нужно, товарищ курсант, столько и будем строиться! – услышав его слова, ответил старшина. Что значит «живее», он не стал уточнять.
А веселый вечер всё не заканчивался…
Уж на что был терпелив Кондрашов, но и к нему не раз приходило ощущение, что эта муштра не закончится никогда. Вдобавок ко всему, после отбоя на центральном проходе периодически появлялся командир первого взвода капитан Варламов и, видимо, в назидание курсантам, постоянно приговаривал:
– Каждый несет свой чемодан! Помните, товарищи курсанты: учеба в военном училище – это ваш груз, и никто, кроме вас, его не будет тащить на своих плечах. Так что каждый из вас несет свой чемодан!
Так сильно хотелось спать, а тут эти ночные наставления!.. Только уснешь, открываешь глаза – уже утро, через минуту дежурный по роте кричит:
«Рота, подъем!» – ты открываешь глаза, а это был сон. Какое счастье! Опять засыпаешь сладко-сладко… И тут уже звучит реальная фраза:
– Рота, подъем!.. И ты с печалью отмечаешь про себя, что в ближайшие три года в этом плане ничего не изменится. Будут меняться только дежурные по роте, да и то со временем голос каждого из них будет тебе родным и знакомым. 
Илье снился сон про чемодан: он тащил его в отпуск, такой большой, неприподъемный. Чемодан не влезал в автобус, все время расстегивался, и вещи из него все время вываливались прямо на асфальт. Мыльница, галстук, зубная щетка, погоны со вставками, значки и шевроны – все это так долго приходилось собирать то на перроне, то на лестнице, то у кассы. «Я, наверное, не доеду до дома, – переживал Илья даже во сне.
– Доплачивайте! – грозно говорила проводница в поезде. – Идите, доплачивайте за багаж! Что вы на меня смотрите? Быстрее, поезд уже отходит!
– Чей это чемодан? – возмущались люди на перроне. – Уберите его с прохода, он мешает людям пройти в вагон!
«И зачем мне такой огромный чемодан?» – судорожно размышлял Илья, когда бежал в кассу. А там большая очередь…
– Разрешите, товарищи, мой поезд уходит!
– У всех уходит!
– Но у меня там остался чемодан, мой чемодан!
– Каждый несет свой чемодан, молодой человек! – сказал из очереди кто-то в желто-зеленом пиджаке… И вдруг все на вокзале показали такие же огромные, одинаковые чемоданы…
– Нет! Нет! – закричал Илья. – Так не бывает! – и тут же проснулся.
– Чего орешь-то? Ты про какой чемодан все талдычишь?! – толкал Илью в бок Валерка. Их кровати и на втором курсе стояли рядом.
– Да это я, наверное, взводного наслушался вчера после отбоя, – протирая глаза и приходя в себя, отвечал Илья. Немного успокоившись, он подумал: «Скорее бы в отпуск!» И тут же заснул.
А вообще-то ночь в армии необычайно коротка: только закрыл глаза – и на тебе: тот же до боли знакомый голос старшины: «Рота! Подъем!!!»

Как-то утром, еще до завтрака, к Илье подошел Костя Михайлов и предложил:
– Кондрашов, ты у нас спец по самоволкам, давай сгоняй в магазин за батонами, мы сегодня в столовке масла натырим, у Лешки Ключникова варенье есть, на завтраке пожуем как нормальные люди…
– Давай деньги, сгоняю, – деловито отвечал Илья. Ему нравилось, что друзья ценят в нем профессионала по самоволкам.
– Сейчас будут! – Костик побежал собирать деньги с курсантов.
Илья тем временем надел темно-синюю спортивную форму, такие же синие полукеды и посмотрел на себя в зеркало:
«Что-то не очень я на гражданского похож»
– Ну что, «Динамо» бежит? – подошел Михайлов.
– Бежит… – грустно ответил Илья.
– Не дрейфь, на деньги! Здесь рубль восемьдесят, без сдачи.
Засунув красную авоську за пазуху, Кондрашов перепрыгнул через забор и уже уверенно, словно был не в самоволке, а в увольнении, побежал в сторону железнодорожного вокзала. Ближайшая булочная была именно там.
– Мне десять батонов! – достав свою сетчатую авоську, выдал он продавщице. Кондрашов начинал волноваться, потому что в это время в магазин зашел знакомый взводный из четвертой роты капитан Корниенко, среди курсантов имевший прозвище «Шплинт», и стал присматриваться к нему. Спортивное трико, синие солдатские полукеды и короткая стрижка вызывали у офицера явное подозрение: «А не курсант ли он?»
– Не многовато будет, молодой человек? – продавщицу, как назло, словно распирало пошутить.
– Нет, я на всю бригаду беру, – сквозь зубы ответил Илья.
«Тебе-то какая разница…» – злился Кондрашов. Ситуация начинала раздражать. Два батона не влезали в авоську, пришлось зажать их в подмышках.
Выбравшись с таким грузом из магазина, Илья не успел перевести дух, как сзади его кто-то постучал по плечу. Он уже знал, что это Шплинт.
– Давайте я вам помогу, молодой человек!
– Спасибо, я сам, – как можно спокойнее ответил Илья.
– Давайте, давайте, нам же с вами в одну сторону идти!
– Ну, в военное училище! Вы же курсант? – настойчиво наступал на него этот маленький и тщедушный Шплинт.
Кондрашов понял, что капитан пытается «расколоть» его «по горячему», прямо во время преступления. Ведь самоволка – это и есть преступление, и неважно, ходил ты за хлебом в магазин или к девушке в постель.
– Никакой я вам не курсант! – ответил Илья так, словно это так и было.
– Да? – уже растерянно заговорил Шплинт. – Значит, я ошибся…Ну, извините тогда, молодой человек, мне просто лицо ваше показалось знакомым…
– Да ничего, бывает…– тут Илья чуть не сказал «товарищ капитан». Он поскорее свернул на улицу Ленина и быстрым шагом направился к вокзалу. Спиной он чувствовал, как Шплинт задумчиво смотрит ему вслед.
Сделав огромный крюк, весь мокрый от волнения и бега, Кондрашов благополучно добрался до четвертого городка.
– Молодец, умеешь! – похвалил Костя.
«Ну, а как же, – подумал Илья, – марку неуловимого надо поддерживать!»
Все бы ничего, но батоны, которые он принес подмышками, пришлось съесть самому.

 
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Пока мы не болеем, пока у нас все хорошо – мы перестаем чувствовать не только свою, но и чужую боль, мы теряем способность к сочувствию, сопереживанию, состраданию…
И только тогда, когда у нас самих появляются проблемы, мы начинаем понимать других.
Автор

Глава 1. «Сандру» расстраивать нельзя!

«Какое счастье: я снова в палате, и мне скоро принесут капельницу», – радовался Кондрашов. Он уже  коротко познакомился с больными в своей палате и сидел на кровати в ожидании медсестры. Илье почему-то вспомнилась фраза, слышанная здесь, в больнице: «Когда болеешь, смысла нет кому-то жаловаться: один пожалеет, другому все равно, остальные  только порадуются…»
Илья еще немного поразмышлял  над сказанным и пришел к выводу, что все это неправильно. Он встал и облокотился на широкий подоконник. Илья  любил, когда место доставалось у окна.
«…Не хочется верить, что люди настолько  жестоки и бессердечны…», – заключил он. Горький осадок от  чужой мысли еще оставался. Кондрашов долго смотрел на улицу. По занесенной снегом набережной с трудом бежал одинокий спортсмен. « Таких  единицы», – подумал Илья.
…Погода за окном менялась.  Иней на деревьях создавал такую красоту, что хотелось любоваться  ею целую вечность… Илью качнуло и повело в сторону. Головокружение не давало покоя. Стоять было в тягость. Он заметил, что метеозависимость с каждым годом усиливалась. «Совсем как в борьбе, – подумал бывший летчик и борец. – Тебя выводят из равновесия, а ты должен сохранять устойчивость. Жаль, что контрбросок невозможно выполнить, или упредить движение, как на вертолете.  Какая  она коварная вещь, эта болезнь, все норовит ударить исподтишка, сделать тебе подножку, а ты даже не знаешь, кому и в какую сторону ответить».
Поборовшись еще какое-то время со своей качкой, Кондрашов понял, что он опять безнадежно проиграл, а это означало, что надо снова ложиться на больничную кровать.
Илья лежал и думал о своем пошатнувшемся здоровье: «Какой же тяжелый для меня этот  год… Восьмой раз сюда попадаю… Что дальше будет? Перерыв между лёжками полтора месяца… Потом будет месяц, потом две недели… – гадал уставший от болезней Кондрашов. – Потом… Что потом?.. Потом не будет ничего… Не будет головокружений, не будет болей в сердце и в голове… Ну что ж, в этом тоже есть свой плюс...» Кондрашов пытался найти облегчение своим страданиям и убеждал себя в том, в чем сам не был уверен.
«Говорят, что невозможно привыкнут к боли. А я привык… Говорят, что пока чувствуешь боль, ты живешь… Согласен, если это касается чужой боли. Если же говорить про свою, то это далеко не так. Ты не просто живешь, ты ужасно живешь, и вот это несправедливо, потому что каждый человек рожден для счастья и радости. И уж никак не для боли и не для горя! Конечно, бывают моменты, когда даже больной человек чувствует себя счастливым. Я, например, счастлив, когда вижу капельницу с лекарствами, но в идеале мы должны быть счастливы всегда: когда идем на работу и работаем, когда возвращаемся домой и отдыхаем, когда помогаем кому-то или нам кто-то помогает. Но в это в идеале… А в жизни, если ты загибаешься, как увядший цветок среди асфальта, то тебе вряд ли уже кто-то или что-то поможет. Вон сколько нас здесь таких лежит… И не было в их жизни никакого Чернобыля, а мучаются люди так же, как и я… За что же нам столько страданий?..»
– Какой молодой, а уже болеете, – впервые услышал Илья в больничных покоях. Так обращались к нему незнакомые пожилые люди. В очередях поликлиник, возле «процедурок» и кабинетов врачей всегда звучала эта фраза.
«… Двадцать лет уже я слышу  эти слова… Какой же тогда я больной?.. Тем более, что внешне это незаметно… Как незаметна и сама радиация… Даже в негативе надо искать позитив», – внушал себе Кондрашов.
В больничных покоях всегда есть время подумать. И он, лёжа на больничной койке, думал о том, что жизнь проходит, а ещё столько надо сделать! Что  много дел надо сделать по дому, а он все не может приступить к этому из-за своего нездоровья. Что уже не помнит, когда любил жену, которая  лечит и терпит, потому что любит… Что ему надо уделять внимание младшей… Что надо помогать старшим дочерям… Что надо вытащить брата из алкогольной зависимости… Что надо успеть сказать спасибо друзьям… Что надо бороться до конца…Что надо не показывать свою немощь другим…
В коридоре шумели больные. «У них еще есть силы спорить… Наверное, выздоравливающие»… Илья стал прислушиваться к привычным больничным звукам. Кого-то вызвала дежурная медсестра. В «процедурке» готовили шприцы и капельницы, а из столовой в палату проникал запах борща. «Кормить в больнице стали лучше, – отметил про себя больной, – в девяностые и двухтысячные было ужасно с кормежкой».
– У вас в холодильнике из еды – одни лекарства, – разочарованно сказала однажды одна из подружек дочки, когда пришла  в гости к Кондрашовым и как бы случайно заглянула в холодильник. Любопытство ее быстро улетучилось, и она тут же закрыла дверцу.
– Это все пьет твой папа? – спросила она.
– Нет, здесь есть и мои таблетки, – совсем по-взрослому отвечала семилетняя дочь. – Пойдем  играть.
…Хуже всего, когда болеют дети: они-то не понимают, за что и почему именно с ними такое происходит. В таких случаях думаешь: «Лучше бы сам болел… только бы не они».

…После плотного обеда курсанты пребывали в прекрасном настроении. Полчаса законного отдыха можно было посвятить чему угодно. Кузьмин и Кондрашов любили в это время предаваться мечтаниям. Одной из центральных тем их мечтаний была карьера. Кондрашов буквально «спал и видел себя» в руководящем звене эскадрильи, а то и полка.
«А что?.. Я – целеустремленный, решительный, настойчивый», – без всякой скромности вспоминал Кондрашов фразы из своей характеристики, которую ему давали в школе для поступления в военное училище. Причем он считал, что этих качеств ему вполне хватит для того, чтобы в будущем успешно продвигаться вверх по служебной лестнице. Такие понятия, как коммуникабельность, стрессоустойчивость, пунктуальность, умение работать в команде, самооценка, наконец, – все это было для него делом второстепенным.
– Я!.. Хочу быть комэской! – безапелляционно заявлял второкурсник, как будто для него это была не сверхзадача, а уже наполовину решенный вопрос. – Хочу успеть многое, хочу, чтобы рядовые летчики мне завидовали. Потому что командир эскадрильи летает лучше всех остальных, – по-деловому и в то же время с наивной непосредственностью сообщал он Кузьмину. Спорить, надеюсь, не будешь?!
– Да… У тебя грандиозные планы! – задумчиво отвечал Кузьмин. – А я просто хочу стать хорошим летчиком. Меня и должность командира экипажа устраивает.
– Ну, ты меня огорчаешь, Кузьмин! Выше надо планку-то ставить, выше! – смело говорил Илья.
– Не уверен, что ты прав, – уклончиво отвечал товарищ. Он словно уже понимал, что труд летчика в любой должности почетен, если ты профессионал своего дела.
– Почему это я не прав?! А как же известная всем поговорка: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом»?
– Значит, я плохой солдат, – по-доброму улыбнулся Кузьмин и добавил: – А ты хороший!
– Подкалываешь?!
– Да, ладно тебе! Шучу я! Давай лучше в «чипок» сбегаем! Там выпечка свежая должна быть, – сменил тему Кузьмин.
– Давай! Я всегда за то, что бы пожрать! – быстро согласился «карьерист» Кондрашов.
Когда коврижки были куплены и там же, у «Военторга», торопливо съедены, довольные курсанты возвращались в учебный корпус.
За большим зданием актового зала тянулся длинный желтый забор, в одном месте он был относительно невысокий.
«Вот здесь удобно в самоволки бегать», – смотрел на это место по привычке Кондрашов. Здесь капитан Корниенко, надевая курсантскую шинель, поджидал и отлавливал тех, кто ходил в самоволки. Правда, у него это плохо получалось… А еще оттуда интересно на людей смотреть, на тех, кто идет по улице Ленина… Там ведь свобода… А сколько там студенток ходит… Илья снова замечтался.
– Да, кстати! Насчет поговорок… – вернул его в реальность голос друга. – А ты знаешь такую: «Время собирать камни».
– Слышал.
– Как ты ее понимаешь?
– Думаю, речь в ней идет о старости. А вообще я особо не вникал…– Илья не знал, что ответить: он действительно никогда не задумывался над такими фразами.
– Не совсем и не столько об этом, – начал было Кузьмин. – Чем дальше ты разбрасываешь камни, тем дольше ты их будешь собирать; чем хуже твои поступки, тем тяжелее потом последствия … – Он хотел рассказать, что смысл ее гораздо шире: что не должен человек в своей жизни грубить, злиться, психовать, обижаться, врать, воровать, поступать нечестно, терять свое время впустую, совершать неблаговидные поступки, которые и есть те самые «камни». А самое главное – чем дальше ты разбрасываешь камни, тем дольше ты их будешь собирать. То есть чем хуже твои поступки, тем тяжелее потом их последствия… Вот всё это и хотел объяснить Кондрашову Кузьмин, но звонок на вторую пару прервал их разговор.
Вернуться же к прежнему разговору у курсантов не получилось, забылось как-то.
В учебном корпусе было полно курсантов. Все спешили по кабинетам. Второпях, поднимаясь по лестнице, Илья неожиданно сильно столкнулся плечом со  старшим офицером.
– Смотрите, куда идете, товарищ курсант! – раздраженно сказал преподаватель по вертолетовожде-нию. Он потер ушибленную руку и поправил китель.
– Извините, товарищ подполковник! Задумался…
– Задумался он… Никакой осмотрительности! И это будущий авиатор… Идите уже, товарищ курсант!
– Есть! – козырнул Кондрашов и уже с поднятой головой побежал на второй этаж.
– Опаздываете, товарищ курсант, – сделал замечание преподаватель.
– Извините, – в привычной манере ответил Илья, – больше не повторится.
«Блин, что за день сегодня», – с досадой подумал незадачливый курсант.
Валерка уже махал ему с последнего ряда большой аудитории: «Пошли сюда!»
«Неплохое место для лекции по научному коммунизму», – подумал Илья, направляясь к товарищу.
– Вот зачем мне этот научный коммунизм? – обратился Валерка к Илье, когда тот сел рядом. – Тебе он нужен, Илья?
– Не знаю… Преподают – значит, нужен!
– Да хватит тебе! Не все нужно из того, что преподают, – смело рассуждал Валерка.
– Ты такой умный! Было бы не нужно – не преподавали бы!
– Хватит болтать, – сделал им замечание Салават, сидевший через парту от них.
– Так… Тихо! Садриев за нами наблюдает… – зашептал Валерка Илье. – Что-то он уже нервничает, а Сандру расстраивать нельзя, правильно я говорю?!
– Правильно, – так же тихо шептал Илья.
Но через десять минут они снова болтали…
– Давай я тебе лучше расскажу, как у нас на Кубани рыбу ловят! – Валерка снова оживился, совершенно позабыв о том, что Сандру расстраивать нельзя.
– А что, на Волге как-то иначе все происходит? – решил узнать Кондрашов.
– Конечно! У нас на рисовых чеках знаешь сколько рыбы?! Берешь с собой на рыбалку только садок и топор! Ну, и мешок, само собой разумеется.
– Да ты что?! – только успевал удивляться Илья.
– Я тебе говорю! Ты не знал?!
– Нет! А удочки, черви…
– Вчерашний день, – легко крыл Валерка. – По башке рыбину топором – бац! И в мешок! Знаешь, сколько я привозил!
– Класс! Я тоже хочу на Кубань!
– Поедем, обязательно! Было бы желание! – Валерка всегда загорался, когда травил байки про свой край. – А знаешь, какие там девчата заводные! Ну, я тебе рассказывал!.. Одно слово – казачки!
Валерка мог бы и не продолжать: Илья уже мечтательно задумался. Он представлял себе, как они едут с другом в поезде на Кубань, как лихие казачки, встречая их, сами берут Илью под руки прямо на вокзале, и какой огромный мешок с рыбой тащит он с рыбалки, а сзади Валерка несет их топоры…
– Илья, – толкал Кондрашова локтем Большаков, – преподаватель идет, пиши, говорю!
Замечтавшийся курсант пришел в себя и схватил ручку.
– Прибавочная стоимость, – поднимаясь по широким ступеням, диктовал полковник, – это разница в стоимости труда, которая присваивается капиталистом в процессе капиталистического производства…»
«И как он все успевает, – думал Кондрашов про друга, – и болтает без умолку, и лекцию записывает… А на Кубань-то надо с ним съездить… Хоть и врет, но так красиво!»

Глава 2. Такие разные друзья

«Какие все же они разные – мои друзья, – размышлял в свободное время Кондрашов. – С Валеркой мне всегда весело, с Кузей можно пофилософствовать и помечтать, с Юркой просто помолчать, а с Васей Ивлиевым понимаешь, что без добрых дел жизнь мертва».
На первый взгляд Василий выглядел несколько замкнутым и чересчур серьезным. «Он словно ориентирован на свои внутренние мотивы», – именно так думал о Васе Ивлиеве Кондрашов на первом курсе. Но шли месяцы, и оказалось, что Вася отлично разбирается в высшей математике, истории и в других науках, может доходчиво объяснить любую сложную задачу, но самым главным оказалось то, что он умеет быть настоящим другом. Позднее Илья поймет, почему этот отличник из Великого Новгорода на все проделки Лобанова говорил: «Все это суета… Большое видится на расстоянии». В нем сильна была вера, вера в Бога. Не каждый в классном отделении знал об этом, ведь в то атеистическое время даже разговаривать на эту тему было не принято. Но Кондрашову Ивлиев открылся, и в самые трудные моменты жизни советовал почаще повторять «Отче наш».
На вопрос Ильи: «Зачем?» – Вася, как наставник, отвечал: «Не помешает».
Илья сожалел, что разглядел друга только в конце второго курса. Образец смирения и послушания, этот скромный и благородный парень, словно по велению судьбы, всегда оказывался рядом, и именно тогда, когда кому-то требовалась поддержка. Илья понимал: если на сердце станет обидно и больно, то никто не сможет его выслушать так, как Васька Ивлиев. Никто так не поддержит и не поймет.
А вот Володе Кузьмину, наоборот, не хватало духовной поддержки самого Ильи. Володя был раним, но тщательно скрывал эту слабость. Его высокие душевные порывы нельзя было оставлять без внимания. Кондрашов это чувствовал. Он всегда с интересом слушал его просветительские беседы. Кузьмин словно раздвигал границы познания личностью окружающего мира. Это был одновременно учитель литературы и астрологии. Хотя он никогда не был отличником учебы. Однако больше всего Кондрашова удивляло в Кузьмине не это, а совершенно другое.
Порой  Илья спрашивал себя: «Откуда в таком слабом физическом теле такой сильный дух? Он ведь не тренируется, как я, каждый день, не ходит на турники, не стучит по «лапам», не дерется… А личностью своей он силен! Откуда эта несгибаемость и спокойствие?»
– Твой Леха – это бандит, который любого может убить, кто ему творог в столовке не уступит! – смело заявлял Вовка Илье, когда их разговор снова заходил про Лобанова.
– Да ладно тебе, Володь, нормальный он мужик! Да, грубоват, может нахамить, но за своих всегда заступится, – отвечал Кондрашов, а сам потом задумывался: «Чёрт! А ведь он в чём-то прав!»
– И зря ты с ним боксом занимаешься, ты же летчик, а не спортсмен, – в очередной раз напомнил Кузьмин Кондрашову.
– В мире, Володя, ничего не изменится, если я перестану драться с Лобаном, изменится мое отношение к самому себе! – философски отвечал Кондрашов и продолжил: – Мне кажется, что я стану меньше себя уважать, если перестану этим заниматься, поэтому я лучше буду продолжать тренировки.
– А зачем метать бисер перед свиньями?.. Лобанов – это жи-вот-ное! – по слогам проговорил Кузя.
– Ну, это ты перебарщиваешь!
– Вот Ницше писал: «Человек – это зверь, покрытый тонким слоем культуры», – не обращая внимания на его слова, продолжал Вовка. – Так вот Леха – это зверь в квадрате, и без какого-либо слоя культуры. Его поступками управляют первобытные инстинкты и страсти.
– Что-то ты уж слишком нелестно о нём… Не такой уж он и плохой…
– Нет, Илья, я говорю как есть, а ты просто плохо в людях разбираешься.
Илью это задело: он-то как раз считал, что, наоборот, прекрасно разбирается в людях. Илья решил поддеть Кузьмина, и они в тот день впервые чуть не поссорились.
– Ты, Кузя, нигилист: все отрицаешь, всех критикуешь… Я понимаю, так легче на свете жить. Вместо этого ты бы лучше собой занялся. Тебе, вон, подкачаться надо, «подъем переворотом», например, ты сколько – всего два раза делаешь?
– А мне хватает, – обиделся друг.
– Тебя же в увольнения не пускают из-за этого!
– А чего я там забыл?!
– Странный ты, Кузьмин. А как же девчонки? Или у тебя их нет? Может, тебя не тянет?
– Почему не тянет… Тянет…
– Значит, требования командиров по физподготовке выполнять придется, – довольно констатировал курсант. – Кстати, где твоя девчонка? Что, не хватило: всех разобрали? – Кондрашову почему-то все еще хотелось уколоть товарища.
– На мой век их хватит, ты не переживай, мне с этим делом торопиться нечего. – Кузьмин одернул вечно торчащий китель. – Пошел я, надо к наряду готовиться.
Илья с пониманием кивнул.
– Ты не обиделся? – догадался он спросить.
– Нет, – бросил на ходу Кузьмин.
«Значит, обиделся… Вывел я его все-таки… И зачем я на него наехал?.. Все из-за этого Лехи…»
Некоторое время он смотрел вслед Кузьмину, а потом, как обычно это с ним и происходило, задумался о своем:
«А вот мне – надо торопиться с девчонками, ой как надо! Вдруг меня на войну пошлют, а я еще не погулял как следует! По сути, мне это, так же, как и Лехе Лобанову, нужно, только я боюсь сам себе признаться в этом. Интересно, Леху кто-нибудь бросал? Во всех его рассказах только он их всех и оставляет, меняет подруг одну за другой. Эх, вот бы мне научиться так же легко общаться с ними, как Леха, Костик, Валерка…»

…В палате было хорошо – тихо и спокойно. Илья с закрытыми глазами лежал на больничной койке, отвернувшись к стене. Из-за сильного головокружения он не мог встать, от головной боли раскалывалась голова, а от постоянной хронической усталости наступала сначала апатия, затем нередко подкатывала и депрессия… А порою Кондрашова бесило то, что эта ужасная усталость не снималась ничем: ни прогулками, ни закаливанием, ни витаминами. Состояние болезненной усталости длилось неделями, а иногда и месяцами. Дорогостоящие таблетки тоже не помогали, единственным спасением была больница.
«Скорей бы уже пришла медсестра и поставила  мне  капельницу… Двадцать лет на уколах сижу… Все надоело… Ничего не хочу… Только бы скорее отступила боль… Сколько я так выдержу?.. Год, два, три?..  Ничего, – успокаивал он сам себя, – две войны пережил – переживем и это… Физическую боль можно вытерпеть… Лишь бы не инсульт… Лишь бы у моих детей не возникло проблем…»
Сознание Кондрашова то становилось ясным, то, словно в тумане, проваливалось в невидимую яму. Облегчение пришло только через восемь дней, однако вскоре состояние снова ухудшилось.
– Не нравится мне эта динамика, Илья Владимирович, уж слишком вы стали  зависимы от работы нашего отделения, – вполне серьезно сказала ему на обходе врач, высокая симпатичная женщина средних лет. – Два месяца не прошло с предыдущего лечения, а вы опять у нас…
– Мне самому это не нравится, Ирина Павловна, но что поделаешь…
– Понимаю. Виной всему Чернобыль, – врач сочувственно вздохнула. – У вас произошли системные изменения в организме, но не переживайте, я сделаю все возможное для вашего выздоровления. Лежите, лечитесь… 
Заведующая  перешла к другому больному.
«Как я ей благодарен! – подумал Илья. – Побольше бы таких врачей…»

– Валерка! Поздравь меня, я влюбился! – с порога, заходя в казарму после увольнения, радостно заявил другу Илья.
– Поздравляю! И кто она на этот раз? – улыбался Валерка.
– Хорош издеваться! – Илья хотел обидеться, но передумал. – Эту прекрасную девушку зовут Татьяна. Она студентка из университета, что напротив нашего училища.
– Итак, она звалась Татьяной!..– Валерка был явно настроен на шутки. – У тебя же была уже одна студентка! Физик, если я не ошибаюсь?
– Да, я люблю умных женщин, – с гордостью сообщил Илья. – Эта – историк!
– Ну, не знаю… Я историю не очень люблю, – поморщился Большаков. – А какая она?
– Красивая… Блондинка такая, стройная, в красном, – расписывал Илья. – Мне кажется, я ей тоже понравился…
– Ну, кто бы сомневался!
– Местная?
– Да, саратовская.
– Класс! В гости будем ходить!
– А кто тебя позовет?!
– Позовете! – уверенно заявил Большаков. – У нее подруга есть?
– Была там с ней, в кафе…
– Все! – Валерка потер ладони. – В следующую субботу и повеселимся!
– Она с бабушкой живет, – с сомнением произнес Кондрашов.
– Хорошо!– оптимизм плескал из Валерки. – Это значит, что там нас точно накормят!
– Ну, ты и наглый, Большаков!
– Не наглый, а коммуникабельный! – Валерка похлопал Илью по плечу. – А ты учись, дружище, учись! Товарищ плохого не пожелает!

Глава 3. Случай на ЦП

«Конечно же, он мне друг, – размышления о Лобанове уже много дней не давали покоя Кондрашову. – Мы столько товарищеских боев провели с ним! А как с «рексами» дрались! Спроси кого хочешь: кто самые настоящие фанаты спорта в роте? – Мы… Кто во всех соревнованиях участвует? – Мы…», – мысленно говорил он сам с собой.
И все-таки мирные отношения с самым сильным курсантом роты Илье сохранить не удалось. Однажды дружба спортсменов дала трещину. Никто не мог подумать, что конфликт между «старыми» спарринг-партерами может произойти в казарме во время обычного послеобеденного построения роты на центральном проходе.
…В тот день оно затягивалось. Младшие командиры долго не выходили из кабинета ротного. Ожидались проверяющие, и поэтому указаний было много.
– Сколько они могут совещаться? – возмущался Костя Михайлов. – Команду «Разойдись» не дали… Полчаса уже стоим!
Курсанты стали болтать и дурачиться. Строй в две шеренги постепенно разваливался. Лобанов приставал к курсантам из другого классного отделения. Он сваливал их разнообразными приемами из борьбы дзюдо. Кондрашову надоело на это смотреть, и он просто о чем-то задумался.

Неожиданно Илья почувствовал, что кто-то душит его сзади. Конечно же, это был Леха. Обхватив шею Ильи правой рукой, он сделал попытку завалить его назад. Автоматически Кондрашов схватил его за предплечье, присел и провел бросок через спину со стойки. Леха с сильным грохотом упал на пол.
Вся рота замерла, кто-то воскликнул: «Ничего себе, Лобана уронили!» А тот мгновенно вскочил и, как бешеный, кинулся на Илью.
– Что? Бороться умеешь? – кричал он. – Ну, давай поборемся, давай!!!
– Не буду я тобой здесь бороться! – Илья отмахивался от него, как мог: срывал захват, не давал сделать атакующий прием. Это ещё больше бесило Леху.
– Ну, все Кондрашов, тебе капец! – угрожающе наступал Алексей. Конфликт только разгорался прямо на глазах. Курсанты бросились их разнимать. Замкомвзвода подошел вовремя. Только Панфилов мог урегулировать ситуацию. Обхватив Лобанова за плечи, он отвел его в кубрик.
– Я его порву! – не успокаивался Леха.
– Успокойся! Кто первый начал?
– Да я просто пошутить хотел с ним! А этот придурок не понял!
– Вот тебя первого за драку и выгонят! До комбата дойдет – хана! Ты этого хочешь?
– Ничего я не хочу! – злобно отвечал Леха.
– Ну вот и хорошо, успокойся… Встретишься с ним как-нибудь на ковре.

А в это время Валерка, Вася и Кузя окружили Илью:
– Не связывайся ты с ним, – внушал ему Вася Ивлиев.
– Нет, война так война! – Злость неожиданно закипела и в Кондрашове.
– Вот теперь он тебя точно убьет, – пророческим тоном обьявил Кузя.
– Да… На глазах у всей роты…. Не простит, – продолжал Большаков.
Илья не знал, чего он больше хочет: мира или продолжения соперничества.
Тут подошел Салават:
– И долго это ваше противостояние будет длиться?
– Не знаю. Наверное, до выпуска, – все еще в волнении отвечал Кондрашов.
На следующий день после проверки майор Митякин вызвал их к себе.
– Говорят, вы, товарищи курсанты, – он встал и подошел ближе, – очень любите бороться… Что молчим? – Кондрашов не хотел встречаться взглядом с командиром роты и продолжал смотреть в окно. У Лехи желваки ходили ходуном.
«Знает про нашу схватку на ЦП… Все-таки доложили… Ну правильно, вся рота видела… Кто-то и «стуканул», – в волнении размышлял Илья.
– Значит, любите, – подвел итог своему монологу ротный. – Ну, что ж ... Вот и хорошо. – Он сел за рабочий стол, надел очки и заглянул в свой блокнот.
«Сейчас даст пять нарядов вне очереди…», – успел подумать Кондрашов, но  ошибся.
– В ноябре в спортивном зале «Динамо» состоится  мастерский турнир по борьбе самбо, – прочитал ротный. – И вы в нем участвуете. Выступать будете за областное УВД. Даю вам неделю на подготовку. Увольнительные возьмете у своего командира взвода. Все понятно?
– Так точно, – вразброд ответили курсанты.
– Не слышу!
– Так точно! – уже одновременно ответили друзья-соперники.
– Все. Идите! Да… – Митякин еще раз пристально посмотрел на курсантов, – а если такое еще раз повторится – выгоню обоих из училища, не задумываясь! Ясно!
В третий раз ответ: «Так точно!» – прозвучал гораздо бодрее.

Через два дня Лобанов сам подошел к Кондрашову и показал увольнительную записку:
– Сегодня после занятий едем в «Динамо», – холодно сказал Леха.
– Хорошо… Спортивку брать? – зачем-то задал вопрос Илья.
– А ты сам догадайся…
«Еще не простил… Ох, и поборемся сегодня!» – подумал Кондрашов.
На ковре Илья старался не уступить Алексею ни в партере, ни в стойке. «Самбовка» у Кондрашова была уже вся мокрая от пота, когда Лобанов наконец предложил присесть отдохнуть.
«У него коричневый пояс по дзюдо, а я борюсь с ним на равных, хотя два года не стоял на ковре… Что ж, неплохо, неплохо…Тем более, что у нас разница в весе в две категории…», – подумал он. Приятная физическая усталость, о которой Илья почти забыл, согревала душу.
В тот момент ему показалось, что Лобанов уже забыл об их недавнем конфликте. Илье захотелось разговорить Леху.
– А тренироваться все-таки лучше, чем сидеть на самоподготовке, согласись? – Кондрашов искал пути к примирению с Лобановым, но тот все еще молчал. Пауза затягивалась…
– Я думал, ты хуже борешься, – заговорил наконец Алексей.
– У нас в городе сильная школа борьбы была. Вернее, и сейчас есть. Ну что, ничья? – Илья протянул открытую ладонь.
– Ничья, – тяжелой пятерней Лобанов шлепнул ему по руке.
Выступить на мастерском турнире Лобанову так и не пришлось: заболев простудой, он с высокой температурой остался в казарме.
– Давай, удачи тебе на ковре, – хриплым голосом напутствовал Лобанов Илью.
Выйдя из КПП, Илья зашагал в сторону троллейбусной остановки.
«Молодец он все-таки, – с благодарностью думал Кондрашов об Алексее. – Помог мне восстановиться по самбо. Я вернул себе хоть какую-то борцовскую форму. Интересно, у него прошла обида за тот бросок на ЦП?»
Уже на взвешивании Илью ожидал приятный сюрприз. Вот кого он не предполагал увидеть на турнире, так это своего тренера Анатолия Ивановича и друзей по секции. Борцы тоже обрадовались, увидев своего земляка в военной форме. Илья был безмерно счастлив, ведь он опять был вместе с ними, совсем как раньше – на соревнованиях, в другом городе!
– Что, поболеть пришел? – спросил Андрей Вдовухин.
– Нет, побороться хочу! – бодро отвечал товарищ.
– Ну, давай, удачи на борцовском ковре!
Первую схватку у кандидата в мастера спорта из «Динамо» Кондрашову удалось выиграть, хотя парень был сильнее физически и постарше возрастом. «На старом багаже вытянул», – похвалил Кондрашов сам себя. К тому же ребята из секции болели за него, подсказывали. Илью это так взбодрило, что на вторую схватку он вышел абсолютно уверенным в своей победе. Тем более, что соперником был Серега из его же секции, которого он частенько побеждал на тренировках раньше.
Однако эта схватка пошла не по его сценарию. Оказалось, что за два года Сергей здорово прибавил в борьбе. Он легко уходил от «передней подножки» Кондрашова, от «зацепа» и других бросков, от которых раньше падал…
В Илье закипела спортивная злость, но и это не помогало. Он чувствовал, что его броски стали медленнее, он понимал, что былую скорость за три дня занятий не вернешь… Но так хотелось доказать, что ты еще в форме! Обиднее всего было то, что друзья из секции начали болеть за Серегу. Он, конечно, все понимал: кто за какую команду выступает, кто действующий спортсмен а кто нет, но… В конце концов эту схватку Илья проиграл по очкам. Недовольный своим поражением, он быстро надел военную форму и вышел на улицу. В тот момент ему хотелось уйти, ни с кем не попрощавшись, но возле входа стоял тренер, который сам подошел и по-дружески, совсем как раньше, обнял Илью.
– Что, продул? – улыбаясь, спросил Анатолий Иванович.
– Продул… – протянул Кондрашов. – Я не знал, что Серега так прибавил в стойке. Ничего не дал мне сделать!
– Илья, ты все равно молодец! Боролся хорошо, как будто и не было двухлетнего перерыва. И даже одного кандидата в мастера спорта из МВД победил! Но ты забыл, что твои товарищи по секции ушли уже далеко вперед. За последние два года все выполнили нормативы мастеров спорта Советского Союза!
– Да, здорово наши ребята борются! – подтвердил Илья.
– Ну, а ты как хотел, Илья? У них каждый день тренировки, постоянные поездки на соревнования, по всей стране катаемся! – увлеченно начал рассказывать Анатолий Иванович о своих воспитанниках. – Не расстраивайся, что проиграл Сергею. Да, бывало, раньше ты выигрывал, но ведь он два года после этого серьезно тренировался, ты уже понял, что время занятий для него не прошло даром. Если бы ты не бросил секцию в восьмидесятом, ты бы еще лучше боролся. – Заметив, что бывший ученик все равно грустит, Анатолий Иванович поспешил подбодрить его:
– Да не переживай! Ты тоже даром время не терял: на летчика учишься! Курсантская форма, смотри, как тебе идет! Мечта твоя сбывается! Ты сам-то рад?
Илья поправил ремень. Он осознавал, что завидует ребятам из своей секции, но старался этого внешне не выдавать.
– Конечно, Анатолий Иванович.
– Ну вот! – тренер опять ободряюще похлопал Илью по плечам. – Всего не охватишь, Илья. Так что не переживай по поводу этих соревнований.
– Меня расстроило, что ребята из секции за Серегу болели, раньше они так за меня волновались…
– Илья, много воды утекло за два года… К тому же ты боролся за школу милиции «Динамо», а они за общество «Труд». Раньше ты был в одной с нами семье, а теперь за военных борешься. Значит, конкурент, правильно? – с улыбкой говорил тренер. – Теперь, я так понимаю, для тебя самое главное – это небо, правильно я говорю?
– Так точно, Анатолий Иванович.
– Ну, вот видишь, ты даже отвечаешь по-военному!
Тренер протянул руку:
– Удачи тебе в твоей новой профессии!
Возвращался Кондрашов в глубокой задумчивости. Ностальгия по спортивному прошлому не проходила. «Что же главнее для меня – спорт или небо?» – спрашивал себя Кондрашов и, будучи не в состоянии на тот момент расставить правильные акценты, решил, что подумает об этом в другой раз. Надо заметить, что после этих соревнований, в которых он даже не вышел в финал, за ним прочно закрепился статус спортсмена.
Илья почувствовал, что в роте стали уважительнее относиться к нему курсанты не только своего, но и других классных отделений. Это льстило его самолюбию. Однако как легко может «слететь корона» с головы, Кондрашову только предстояло узнать…
Надо отметить, что Илья всегда брал пример с других ребят-спортсменов. Уважать чужие заслуги и достижения – это правильно и по-мужски нормально, считал Кондрашов. Олега Панфилова он уважал за то, что тот боксер, Юру Зрелова – за успехи в лыжном спорте, Валерку Большакова – за увлечение мотокроссом. Вот только с Лехой Лобановым все было неоднозначно. За физическую силу и красоту тела его, безусловно, можно было уважать, но морально-нравственные качества этой неординарной личности по-прежнему оставляли желать лучшего.

…На втором курсе Илья приезжал в зимний отпуск домой и отдохнул там на славу, а вот уехал с неприятным осадком в душе. Случай, произошедший с ним в один из последних дней отпуска, надолго взволновал  его.
Семья Кондрашовых провожала отца на вокзале. Поезд на Пугачев почему-то надолго задерживался. Илья заметил, что батя из-за этого чувствует себя неловко.
– Ну, что вы тут будете со мной торчать? – сказал Кондрашов-старший. – Поезжайте уже на автобусе домой, я сам дождусь поезда.
Мороз уже начинал донимать, поэтому все согласились.
То, что случилось в следующий момент в автобусе, отец так и не увидел. Он долго махал рукой, отходя спиной к железнодорожному вокзалу, а внутри автобуса происходила трагедия. За секунду до закрытия дверей заскочили несколько человек в темных спортивных костюмах. Сразу стало ясно, что «гости» знали, к кому и зачем идут. Цинично, при всех они стали избивать мужчину, сидевшего на заднем сиденье рядом с женой и дочкой. Люди в панике расступились. Илья, быстро осознав дикость ситуации, попытался заступиться. Он даже успел остановить один из ударов бьющего хулигана, но в этот момент услышал крик матери:
– Илюша!!!
Мать стояла в слезах у задней двери автобуса, и к ее боку одним из бандитов был приставлен нож…Илья замер, он не знал, что делать дальше.
– Да что же вы творите! – послышался чей-то женский крик. – Побойтесь Бога!
– Ладно, живи, пока, – сказал тот, который больше всех избивал пассажира, и повернулся к Илье: – А с тобой мы еще встретимся…
По команде старшего нападавшие быстро покинули автобус. Они тут же уселись в свою темную «девятку» и исчезли в неизвестном направлении. Пассажиры облегченно вздохнули. Отовсюду послышались ропот и возмущение, однако вызывать милицию никто не собирался, в том числе и пострадавшие. Еще немного постояв, автобус тронулся по своему маршруту.
Когда Кондрашовы подходили к своему дому, Илья уже успокоился, он старался не думать об этом инциденте, но мать продолжала тихо плакать. Илья прижал ее к себе:
– Все уже позади, мама, успокойся, не плачь, прошу тебя.
– Ну почему у нас в городе такой беспредел? Причем везде: на улице, в транспорте…
– Мама, это не только в нашем городе, по всей стране такой криминал, и ничего с этим не поделаешь. Жалко, батя не видел, что в автобусе происходит, он бы мне помог. Вдвоем мы бы их раскидали.
– Помог бы… – с горечью отвечала мать. – Вас обоих бы порезали! Помнишь, как в семьдесят восьмом году его всего ножами исполосовали? Шестнадцать ножевых ранений получил, два литра крови потерял, еле выжил … Помнишь?
– Тогда он был один, вернее, с тобой, а здесь был я.
– Все равно, зря ты вступился.
– Нет, не зря, мама. Они этого мужика на глазах жены и дочери убили бы, или покалечили, на глазах у нас у всех! Это наглость, беспредел. Так нельзя, понимаешь, нельзя! Это бесчеловечно!
Илья весь кипел от возмущения, но поделать ничего не мог. В этом мире команды побеждают одиночек.
В этот момент ему вспомнился другой, похожий случай, только это было в троллейбусе. Толпа хулиганов из того района, где он жил, срывала штанги-контакты с проводов и останавливала транспорт. Но тогда он испугался, ему было ужасно стыдно перед самим собой и перед девушкой, с которой он был. И он не вступился за водителя. «Вот если бы один на один», – искал он себе оправдание за тот случай, но так и не нашел.
«Как же жить, когда кругом криминал!? – шел и горестно рассуждал Илья. – Один на один сейчас никто не дерется. Что же делать, что бы выжить в городских «джунглях»? Остается одно носить с собой оружие: газовый баллончик, травматический пистолет, нунчаки, нож, отвертку на крайний случай. Но зачастую, применяя это, ты сам идешь на преступление… Что-то неправильное есть  в законах  нашего общества – общества, казалось бы, разумных людей… Наверное, если бы та женщина не закричала, пострадали бы и я, и мама, а это тоже было бы как-то неправильно», – закончил свои размышления Кондрашов.
Это были восьмидесятые годы – уходящая эпоха Советского Союза. Никто не знал тогда, что в девяностые жить будет еще труднее. Никто не думал, что  проблемы молодежи останутся и в будущем, люди в любые времена не хотят меняться.
… Кондрашов тоже не хотел меняться, но это касалось совершенно другой темы. Речь здесь шла о его личных отношений с девушками. И в этом ему откровенно не везло. Вот уже несколько месяцев он пребывал в  своем обычном состоянии – неизменном поиске своей «второй половины» (так, по крайней мере, он сам считал). Неудивительно, что и в этом осеннем отпуске, второпях, совершенно забыв о Татьяне, он завел знакомство с новой девушкой по имени Наташа, которая оказалась старше его на четыре года.
«Вот и здорово, – радовался поначалу Илья, – уж с ней-то точно все получится, она сама меня всему научит в постели, а потом можно и с Татьяной попробовать. Главное – успеть до конца отпуска Наташку раскрутить».
– Илья, куда ты торопишься? – в недоумении спрашивала его девушка. – Пыл молодого человека окончательно смущал ее. Они были знакомы всего три дня. Она даже не понимала, нравится он ей или нет.
– Мне через неделю в училище, – пряча глаза, признался в истинной  причине своей спешки Илья.
– Но ты же, приедешь в следующий отпуск? И тогда мы сможем поближе узнать друг друга.
– Когда это будет…– грустно отвечал Илья. Ему нужно было срочно и сейчас… узнать ее. И непременно всю, без остатка…
– Я так не могу, Илья, мне нужно время…
 – Но я приеду только через полгода…
– Я сама к тебе приеду, – она улыбнулась. – Не забывай только.

…. В Саратов Кондрашов ехал расстроенный. На девушек, сидящих в автобусе, он принципиально не смотрел. «Всем им время нужно… А откуда оно у курсанта, никто не хочет спросить?..» – Илья хотел было поспать пару часов «с горя», но следующая мысль напрочь лишила его сна: «Лобанов бы без труда ее уговорил…  Блин, я точно какой-то недоделанный… Уговорить девчонку – вот это для меня проблема… Как же этому научиться?»
Чем ближе автобус подъезжал к конечному пункту маршрута, тем чаще Кондрашов вспоминал свою девушку, но уже не ту, с которой недавно познакомился в своем родном городе, а ту, с которой подружился в Саратове.
Проезжая мимо ее дома, Илья твердо решил «раскрутить» Татьяну на близкие отношения. Они были знакомы всего несколько недель, но, по его курсантским расчетам, время, когда они должны были переспать, давно уже наступило. Да и Валерка уже устал намекать о том, что, мол, пора бы и «это самое»!
Илья вспоминал, как они гуляли с ней вечером по Кировскому проспекту после знакомства в кафе. И как у него только хватило смелости подсесть к двум девушкам за соседний столик! Блондинка в красном осеннем пальто… Она сразу ему понравилась. «Таинственна, интеллигентна, скромна», – восторженно думал он тогда про девушку, потягивая молочный коктейль. Студентка исторического факультета в красном не на шутку растревожила сердце курсанта.
«Эх, скорее бы в увольнение!.. Я сразу к ней!» – мечтательно потягиваясь и разглядывая город, думал курсант Кондрашов. 

Глава 4. Бой без перчаток

…Напрасно Илья тешил себя мыслью о том, что Лобанов забыл про тот случай с броском на построении роты. Леха не забыл, он скорее затаился на время. Вскоре, потренировавшись с партнерами из других рот, он решил отомстить «обидчику».
– Илья, пошли, постучим по лапам! – подошедший Леха как всегда был заряжен на тренировку. Отличная физическая форма придавала ему убедительный вид.
– Пошли, – коротко ответил Илья. Последние месяца три он тренировался с Петькой и работал над техникой ударов ногами. Леха же по-прежнему много времени уделял боксу, проводил встречи с боксерами из других рот.
Вскоре Кондрашова начал понимать, что одними лапами дело не ограничится, скорее всего будет спарринг. Так оно и вышло: после отработки ударов на лапах, вроде, как и раньше, Лобанов предложил:
– Давай в легкую поработаем?
– Давай, я же знаю, что ты не отстанешь, – улыбнулся Илья.
Но Леха пошел дальше. Он был заряжен не только на длительную тренировку, но и на какую-то свою конкретную задачу; какую – Илья еще не понимал…
– А давай голыми руками драться? Что мы все время в перчатках боксируем? – неожиданно предложил напарник. Такого поворота дела Кондрашов не ожидал. И тут он понял: Леха хочет поставить точку в их вечном споре – «кто лучше боксирует?» «Можно попробовать, – подумал Илья, – хотя… это не самый подходящий для меня момент: вес будет на его стороне… К тому же последние полгода я не брал в руки перчатки, а учил удары ногами. Однако откажусь – скажет потом всем, что Кондрашов струсил».
– А кто судить будет? – спросил Илья. – Ты ведь можешь превысить силу ударов и не остановиться.
– Олег посудит.
«В присутствии Панфилова, конечно, будет спокойнее»,– подумалось Илье.
– Ну, давай! Только минут пять и не со всей силы! Договорились? Мы же в разных весовых категориях.
– Конечно, как скажешь, – он был явно настроен на победу. Илья в свою очередь старался быть очень осторожным и внимательным и больше думал о защите, чем о нападении. Ему удавалось довольно долгое время удерживать ситуацию под контролем.
... Вскоре боксерский поединок без перчаток стал напоминать драку. Олег Панфилов предпринял попытку их остановить, но ничего не вышло.
– Не надо, – сказал уже заведенный пропущенными ударами  Лобан.
– Не надо, Олег, – согласно кивнул Илья, который еще пытался сохранять рассудок, внушая себе: «Только не злись, не переходи на борьбу, не бей ногами. А как же его еще можно победить? Хотя не факт, что и это поможет. Есть еще вариант: самому сказать: «хватит!..» Но это значит сдаться… Нет уж, я все равно лучше его боксирую… Я чаще попадаю… Вот только удары мои ему нипочем…»
…То, что бой шел уже минут семь, Илья понял по усталости. Руки стали «ватными», бить уже не было сил, а Лобанов продолжал навязывать силовой бой. Илья перестал атаковать и ушел в защиту, но перчаток на руках, которые так спасали в обычном боксерском бою, сейчас не было. В голове Ильи стали путаться мысли: «Бьет в обход передней руки… черт, какой мощный у него удар! Ухожу назад и вправо. А здесь его левая… снова ухожу… Блин, я так долго не продержусь! Его невозможно вымотать… Нельзя зажиматься в углах… Ему даже мой встречный удар нипочем!.. Почему Олег не объявляет об окончании времени поединка? Олег, ну скажи ему, чтобы он успокоился!..» Но судья молчал, потому что несколько минут назад курсанты сами решили биться до победы. Но момент развязки в этом бою рано или поздно должен был наступить, и он наступил. Леха был чрезвычайно настойчив, он так и не успокоился, пока не попал в цель. Илья пропустил сильный удар прямой правой в голову. Сначала он даже не понял, что произошло. Несколько секунд  он был без сознания, а потом Ленинская комната с портретами вождей плавно закачалась и поплыла куда-то в сторону.
«Нет, – услышал Илья свой голос внутри. – Это не нокаут… нет… нет… это нокдаун. Я могу… Я смогу драться…», – приходил он в себя и даже пытался подбодрить себя. – Я даже устоял на ногах… Сейчас, надо только собраться…»
Но драться Кондрашов уже не мог, как ни бодрился. Причиной тому было сильное рассечение под нижней губой. Илья почувствовал дыру во рту, в которую легко пролезал язык, кровь потекла по его подбородку, нижняя челюсть онемела. Олег уже протягивал полотенце и сильно ругал Лобана.
Как в тумане, Илья пошел умываться. Глядя на свою разбитую физиономию в зеркале. Илья понял: Лобанов не просто поставил жирную точку в их тренировках. Он победил во всем. «Лидер у курсантов должен быть один». Илья это понял, когда шел к туалетной комнате.
– Ты только не говори никому, – Леха оказался рядом с умывальником. – Мужчина должен оставаться мужчиной всегда, ты понимаешь, о чем я говорю? – вкрадчиво шептал Лобанов.
– Все нормально, Леха.  Жаловаться, обращаться в санчасть не буду, само заживет, – ответил Илья и тут же подумал: «как же ты достал меня своим боксом, Лобан… сказать ему, что ли…» Но сказал другое:
– Я все равно способнее тебя, Леха, я три вида единоборств знаю, а ты два.
– Но я-то сильнее… – негромко ответил соперник.
Илья ничего не сказал в ответ, он понял это и сам. Дальнейшее соперничество не имело смысла.
– Я просто держал форму с тобой, Кондрашов, – продолжал Лобанов. – Два года ты мне помогал в этом, и я за это тебя уважаю. Но когда ты попытался уронить мой авторитет в роте, тебя пришлось наказать.
– А я думал, ты простил, – вспомнил Илья рукопожатие в спортзале. Отжав мокрое от воды и крови полотенце, он прижал его к губе.
– Вот теперь простил, – Леха слегка постучал ладонью по спине Кондрашова: – Поправляйся…

…Утро было пасмурным и от того безрадостным. Володька с Ильей работали на территории. Подмерзшая листва с трудом сгребалась с земли. Курсанты собирали грязные листья в брезентовый полог и относили в контейнер, при этом пачкалась одежда, особенно шинель. Илью раздражала грязь, прилипшая к сапогам, низкая облачность и то, что рана его заживала так долго. Поесть нормально не получалось.
Уже несколько дней он бессвязно размышлял о Лобанове: «…какая-то бессмысленная борьба у нас с ним была…не пойму только, друг он мне или нет… а ведь мы с ним от «рексов» вместе отбивались, к соревнованиям готовились…два года боксировали…»
– Не, молодец он! – неожиданно  вслух сказал Илья.
– Кто? – отозвался Кузьмин.
– Да Леха! Поставил цель, подготовился и выиграл у меня по боксу, – помолчав, он тут же добавил, как бы оправдываясь: – Я просто не ставил такой цели…
– А надо было ставить! – громко сказал Кузя, отрываясь от уборки, – кто-то должен был в роте победить его! Я думал, ты сможешь… Ты же говорил, что твоя техника лучше…
– Я легкий, Вовка, у меня нет такой массы, чтобы ударом свалить его. Законы физики помнишь? Сила – это масса, умноженная на ускорение. Какой бы я быстрый не был – если массы достаточной нет, то ничего не получится, массы-то мне и не хватило, Отсюда и силы удара серьезной нет. А у него она есть.
Кондрашов невольно дотронулся языком до своей распухшей нижней губы
– Что же ты дергался на него? Думал, таким же сильным сможешь быть?
– А я и буду таким, – обиженно сказал Илья.
– Ага. Лет через двадцать, – подтрунивал Вовка Кузьмин.
Чем чаще Илья вспоминая тот кулачный бой, тем больше в нем росло недовольство самим собой. Постепенно его настроение портилось. Надо было переключиться на что-то другое, а он не мог. В голове появилась давно набившая оскомину мысль: «Скорей бы закончить это училище! Как долго тянется эта учеба! Когда уже выпуск?..» Грязь и прилипшие к сапогам листья тоже раздражали его. «Блин, сапоги снова придется мыть и чистить…»
– Как меня все это достало! Не хочу больше работать, надоело! – с горечью в голосе сказал Кондрашов и бросил на землю свои грабли.
– Я тоже не хочу, – отозвался Кузя, не переставая грести подмерзшие листья. – А ты понимаешь, что мы с тобой Салавата подставим, если все это бросим?
…Помолчав и подумав над сказанным, Илья снова принялся за работу. «Лучше бы я на зарядку побежал, хотя здесь постоянно наклоняешься, а значит, уборку территории тоже можно за зарядку засчитать…» – Курсант начинал бороться со своим плохим настроением.
– Слушай, – обратился к нему долго молчавший Кузьмин. – У меня для тебя есть подарок…
– Подарок… Какой? – недовольство Кондрашова начинало проходить.
– Ну вот, слушай!.. – Вовка выпрямился и стал читать стихи:
«Ты прост и скромен, крепок телом.
Правдив и верен, но смотри –
Не ошибись в себе и в людях, и сам себя не обмани…
Коль крылья есть – расправь их шире,
И, даром время не теряй!
Но только, как Икар, в паденье
Посадку ты не выполняй».
Илья замер. И уборка территории, и обиды, и даже паршивая погода – все ушло на второй план.
– Класс! Сейчас, что ли, придумал?! – воскликнул он.
– Ага…– сиял Кузя. – И посвящается тебе!
– Спасибо, мне никогда стихи не посвящали. Ты вообще молодец, Вовка, у тебя такие способности! –Илье хотелось хвалить и хвалить друга.
– Да хватит тебе! – отмахивался тот.
– Нет, а что? Ты же можешь стать великим поэтом!
– Чтобы стать великим поэтом, надо иметь высшую степень таланта, а я – так, просто балуюсь рифмами.
– Так ты развивай свои способности! Глядишь, и выйдешь на эту самую высшую ступень!
– А учиться когда? – отнекивался Кузя. – Да и неохота…
– Ну и зря! – настаивал Илья, в тот момент он  даже забыл про Лобанова. Стихи не каждому дано писать, а тебе, значит, дано!
– Возможно, спорить не буду, – ответил Кузьмин и поспешил поменять тему. – По времени, кстати, мы свое уже отработали, пошли сапоги помоем, шинели еще надо будет почистить, а то старшина увидит нас такими, будет хана…
В тот день Илья долго раздумывал над стихотворением Кузьмина: «…С чего это он решил, что я «правдив и верен», ну правдив – может быть, а насчет «верен» – я сам не уверен.  Татьяне-то изменил с Наташкой из моего города. Хотя как это изменил, если мы даже не переспали? – Понятия «правдив» и «верен» Илья еще не отождествлял. – И что это за предупреждение: «Посадку в падении ты не выполняй»? К чему он это? Я вообще не собираюсь падать на вертолете!»
Стихотворение любителя фантастики оказалось пророческим, как в воду смотрел Кузьмин: ту до боли обидную посадку «в падении» Кондрашов, подобно мифическому герою Икару, все-таки выполнит, но это случится не скоро, а через четыре года после училища.
Случайным это будет совпадением или действительно каким-то предвидением обладал его друг Володя Кузьмин, так и осталось загадкой для Кондрашова.

В курсантские годы постепенно становилось видно, кто и как относится к своему обучению. Чем больше курсант думает о летном труде, чем перспективнее он ставит для себя жизненные планы, связанные с профессией, тем дольше он впоследствии летает. Однако бывают и исключения…
…Когда дверь на гауптвахту за бывшим отличником захлопнулась, весь мир опустился во мрак. «За что? – кипело от возмущения сознание курсанта Кондрашов, я что, преступник?! Ну, уснул в учебном корпусе на посту, чуть-чуть причем заснул-то! А этот майор – проверяющий, как зверь! Разорался на все УЛО:
«За мной товарищ курсант! Шагом марш!» – и привел на губу… Что там ценного в этом учебном корпусе?.. Книжки, в которых никто, кроме летчиков, ничего не понимает?.. Схемы? Я с двух ночи до без пятнадцати четыре стоял, ни разу не прикорнул… Чуть задремал, а он тут как тут! Хорошо еще, что карабин не смог у меня выдернуть… Видать, крепко я его держал во сне…»
– Мужики, а где здесь место свободное? – глаза никак не могли привыкнуть к темноте.
– Ложись на нижнюю. Подо мной свободная койка, – услышал Илья знакомый голос.
– Вася?.. Тарасов?.. Ты что ли? – обрадовано пошел на голос Кондрашов.
– Ага, я! А это ты что ли, Кондрашов? – по-саратовски тянул гласные Васек.
– Я, Вася.
Илье было приятно, что товарищ по летной группе узнал его.
– Ну, ты даешь! Ты как сюда попал?
– Я-то давно здесь чалю, а вот тебя как сюда занесло? Ты же у нас почти отличник! – курсанты разговаривали тихим голосом.
– Ни за что, Вась, представляешь? Только глаза прикрыл, на тебе – проверяющий! А ты?
– А я с одним взводным  повздорил…
– Бывает…
– Это у тебя бывает. А у меня это «на постоянку». Первый раз, что ли, на ГУБу залетел?
– Ну да… Раньше только охранял. – Илья пытался разглядеть в темноте камеру. Ему было жутко неловко от того, что он попал в это место. «Какой удар по курсантскому авторитету я нанес... А если отчислят?..» – думал он.
– Я тоже раньше охранял, – усмехнулся Васек, – зато сейчас меня в караулы не ставят!
Илью это мало утешало, он об одном только переживал: лишь бы не выгнали.
Тарасов словно почувствовал, о чем задумался Кондрашов.
– Да ты не переживай, за это не выгоняют… Поверь мне, я уж пятый раз сюда попадаю, – Вася сладко зевнул. – Ложись давай. Утро вечера мудренее. Завтра за нами придут наши командиры и все «разрулят»…
– Хорошо бы…
«Васька – парень бывалый, буду его слушать», – подумал Илья и улегся на нары. Сон моментально сковал его.

Глава 5. Злосчастная шоколадка

«… Да… Помнится, я даже на ГУБе мог спать богатырским сном. А сейчас – только со снотворным… – Илья ворочался и никак не мог уснуть в палате. «Феназепам» тоже плохо помогал. Видимо, сказывалось привыкание к лекарству. – Что-то рановато она  ко мне пришла, эта старость… Врачи говорят, что облученные люди стареют на пятнадцать-двадцать лет быстрее. Ох, неправда это… Если судить сейчас по моему самочувствию, то на все тридцать…» – Кондрашов встал и подошел к окну. Фонарь на столбе и белый, недавно выпавший снег давали слишком много света в палату.
Погода менялась. Ветки вяза с наледью от неожиданно поднявшегося ветра стали биться об подоконник, небольшие сосульки осколками ссыпались вниз.
«Нет, Вася молодец! В училище был хулиган, а стал настоящий полковник! Две войны прошел, стал Героем России! На современной технике летает… Или меня вот взять, например… Был положительный курсант, – Кондрашов хотел провести параллель для сравнения, но задумался. – А был ли я положительный?»

«Сегодня в увольнение!» – радовался утром Илья. Он уже считал часы до встречи с Татьяной, когда к нему  в училище нежданно-негаданно приехала Наташа.
«Вот это сюрприз, – весь в растерянности  он шел на КПП. – Как снег на голову… А я про нее уже и забыл…»
– Привет! – улыбнулась ему Наташа. – Не ожидал? А я ведь обещала, что приеду!
– Привет! – он поцеловал ее в губы и, не зная, что сказать, замолчал.
– Пошли, прогуляемся? – предложила девушка.
– Пойдем… В центр сходим… На Кирова можно… – пытаясь прийти в себя, отвечал Кондрашов.
Внутри его звучал один вопрос: «Что делать? Там, на Университетской, ждет Татьяна, я же звонил ей с утра… Пирожки, наверное, уже напекли с бабушкой. А здесь… Наташа… А она симпатичная. Но Татьяна-то тоже мне нравится… Как же быть?»
Они шли по улице Ленина и болтали. Вернее, говорила в основном Наташа, Илья-то был все еще в ступоре.
– Ты с ночевкой? – решил полюбопытствовать он.
– Посмотрим на твое поведение, – с интригой отвечала девушка.
«Вот если бы она сказала: «Да, я готова провести эту ночь с тобой...», – мелькнула мысль у Кондрашова.
И тут Илья понял, что не стоит ей морочить голову, потому что он хочет видеть только Татьяну. А значит, надо найти повод, чтобы расстаться. Но как его найти, когда они только встретились?
– Илья, что с тобой?
– Ничего…
– Но ты меня не слушаешь!
– Я слушаю.
Илья вспомнил, сколько всего разного он наплел ей, когда был в отпуске. «Вот и пришло время отвечать за свои слова…»

«Как же я скажу ей, что люблю другую? – этот вопрос не выходил из его головы. – С другой стороны, мне же это как-то говорили…»
– Пойдем, посидим в кафе? – предложила ему ничего не подозревавшая девушка.
Курсант замялся:
– Да у меня это… денег, наверное …
– Не переживай, – поспешила успокоить она курсанта, – у меня их с собой достаточно.
Однако в кафе их разговор тоже не клеился. Илью почему-то смущало то, что она уже давно работала, и у нее были свои деньги. Он же на последнюю мелочь, оставшуюся от курсантской стипендии, купил для Татьяны большую шоколадку, которая к тому времени уже успела нагреться у него за пазухой и все время напоминала о ней.
…Потом они целовались в подъезде какой-то пятиэтажки, зимой-то долго не погуляешь на улице. Наташа соблазнительно прижималась к Илье, и он отвечал ей жаркими объятиями. О том, что его ждет Татьяна, он на какое-то время забыл.
– Давай я сниму квартиру где-нибудь поближе к твоему училищу, – шептала она и снова целовала его губы и шею.
«Ну вот… Дождался…  Она в меня влюбилась», – сделал заключение Илья.
Но курсант ошибался… Девушка была влюблена в него еще три недели назад, когда он, будучи у нее в гостях, пылко признавался ей в любви…
«А Татьяна ждет меня, уже три часа…», – снова вспомнил он в передышках от жарких поцелуев. Зачем я продолжаю оттягивать разговор? Все… Надо начинать».
– Наташа… Я хочу тебе что-то сказать… – решился курсант Кондрашов и понес какую-то ерунду: мол, ты только не расстраивайся и не убегай сейчас никуда, а то я буду переживать…
– Что? – девушка поправила волосы и посмотрела на него пристально. Наташа начинала догадываться, что он хочет ей сообщить.
– Понимаешь, – мялся Илья, – у меня есть девушка… Вернее, она была еще до тебя… Она живет здесь, в Саратове… – признался Илья.
– Ну и что? – поначалу спокойно отреагировала она. Затем, посмотрев внимательно в глаза курсанту, добавила: – Ты же говорил, что любишь меня!
Кондрашов молчал. «Самое главное уже сказано, – думал он, – теперь ей надо только понять и принять это…  Либо принять, либо нет… Никогда не думал, что будет так тяжело это говорить, а слышать-то еще труднее… Какая дурацкая ситуация!»
Девушка отстранилась от Ильи и какое-то время стояла молча. Взгляд ее остановился на шинели курсанта. Она потеребила рукой желтую металлическую  пуговицу со звездочкой.
– Значит, это для нее ты прячешь шоколадку в кармане? – неожиданно спросила она.
«Заметила…», – с досадой подумал Кондрашов. Он опять замялся, не зная, что ответить.
«Ну, соври мне, что ли!» – говорил взгляд девушки. Но курсант молчал.
– Значит, для нее… – она отошла на два шага к окну.
«Какая я дура! – подумала Наталья. – Притащилась сюда за двести километров! Надо же… Поверила в его чувства… Да не было никаких чувств! Знала же, что ему надо только одно…»
– Почему ты мне сразу не сказал, что у тебя есть девушка? – спросила Наташа.
– Где я должен был это сказать, на КПП? – вопросом на вопрос отвечал Илья. – Чтобы тут же отправить тебя на вокзал, с которого ты только что приехала?!..
– Какой ты добрый… Дома, в отпуске своем, почему не сказал?
Илья пожал плечами и честно ответил:
– Тогда бы ты не позвала меня к себе.
– А тебе только это надо было?.. Ну, так вот я! Бери, что хотел! – она еще раз пристально посмотрела ему в глаза.
Илья отвел взгляд. «Когда же она поймет, что я думаю о другой?.. Хотя, с другой стороны, если бы она не приехала, я бы мог бы дома с ней крутить…»
Девушка отвернулась от Кондрашова. Она долго смотрела на улицу сквозь окна, расположенные между пролетами второго и третьего этажа. На глазах ее появлялись слезы.
– Ну… и как ее зовут?
– Татьяна…
– Сейчас только имя придумал? – девушка все еще сомневалась в том, что он говорил правду.
– Нет, правду говорю, – Илья незаметно посматривал на часы. Он уже  начинал больше думать о Татьяне, хотя и Наташу ему по-человечески было очень жаль. Он понял одно: лучше  правда с большим опозданием, чем сплошная ложь, ведь если и дальше продолжать говорить обеим «люблю», то будет еще хуже, причем всем.
– Уходи, – тихо сказала Наташа курсанту, но тот продолжал стоять, виновато потупив взгляд.
«Как школьник, ей-богу, – подумала она. – Что я, себе постарше что ли не найду? Связалась черт знает с кем…»
– Уходи, сказала, – тон девушки стал резок и холоден.
– Я провожу, – Илья чувствовал себя виноватым.
– Иди к своей, саратовской… Я не маленькая, сама доберусь.
– Ну, давай вместе выйдем… – он не знал, как сгладить их расставание.
– Уходи…

… Илья вышел из подъезда. Сначала он бежал что было сил, и лишь потом, когда дыхания перестало хватать, он перешел на шаг. Ему очень было стыдно думать о том, что произошло: стыдно за эту шоколадку, за то, что девушка в слезах сейчас идет на вокзал…
Курсант посмотрел на часы: до конца увольнения оставался один час. «Успею еще... Нам бы только увидеться», – тяжело дыша, думал он. Где то возле Сенного рынка Кондрашов  достал из внутреннего кармана шинели эту злосчастную шоколадку и в сердцах швырнул ее в сугроб. Сердце его бешено колотилось, а муки совести не давали покоя.
«Ну почему у меня все не так? Взял – и девушку хорошую обидел… Землячку свою, между прочим…»
…Однако совсем скоро все стало забываться… Уже через пятьдесят минут, с аппетитом отведав у Татьяны бабушкиных пирожков, наш «Казанова» уверенным шагом подходил к стенам своего училища. «А вообще-то я молодец! – хвалил он себя. – На два свидания сегодня успел…»
Его спокойный вид говорил о том, что совесть любвеобильного курсанта уже не мучает.

После обеда, в свои законные полчаса отдыха, курсанты расположились в уютном кубрике. Кондрашов с Кузьминым собирались сыграть в шахматы. Вдруг все засуетились. Курсанты и младшие командиры забегали…
– Не к добру это, – высказался Кузьмин, успевший сделать первый ход.
– Панфилыч с утра какой-то злой ходит, – добавил Илья, двигая в ответ свою пешку.
– Второй взвод! Выходи строиться! – прозвучала одна и та же команда из уст сразу двух заместителей командиров взводов – Володи Ходжейсы и Панфилова Олега.
– Э-э… – протянул Лямцев. – Похоже, из обоих отделений кого-то сейчас драть будут…
– Да всех и будут! – добавил Костик. – Я слышал, что порядок у нас хуже, чем в первом взводе. Ротный утром делал замечания. Вовка с Олегом уже получили от  взводного… Теперь наша очередь. Чего тут неясного?
Леха Лобанов оказался в строю рядом с Ильей. Его, как всегда, все веселило. Любая ситуация с наведением порядка ему была до лампочки. Он негромко травил анекдоты в строю, рассказывал смешную историю про очередную свою пассию, хвалился подвигами. Это продолжалось до тех пор, пока Олег не сделал ему замечание. Оказалось, что «плохо заправленная постель, мятая подушка и бардак в тумбочке» – все это касалось и его тоже. Причем даже в первую очередь.
После устранения недостатков Леха слегка успокоился и снова встал в строй, но уже в другом настроении.
– Зато я могу классно… – и Леха несколько раз показал характерное движение корпусом и тазом вперед – назад.
«Видимо в продолжение прерванного рассказа показывает», – подумал Илья и улыбнулся.
– Что? – обратился он дерзко к Илье, – не так?
– Не знаю, тебе виднее, – пожал плечами Илья и на всякий случай продолжал улыбаться. После той драки, что была на этом самом месте, Илья старался соблюдать нейтралитет. Вдруг его опять замкнет…
– А что, кто-то сомневается? – Лобан так выразительно посмотрел окружающих курсантов, что никто больше не захотел его слушать.

«Умеет же он достать... Все давно уже знают, что он «орел-Казанова», что сейчас к пацанам-то приставать?» – с легким раздражением думал Илья.
Но настроение Лобанова менялось так же часто, как  погода в Ленинграде.
Через пять минут он, по своему обыкновению, уже хвастался своей мужской силой и отвагой в боях, в чем, в принципе, никто не сомневался, а потом снова подобрался к теме любовных отношений.

– Я тебе серьезно говорю, – обращался он к Илье в приподнятом настроении, – там такая телка!.. Тебе и не снилось. «Грудан» у нее – во! Четвертого размера! Ноги от ушей! Рост, ну вот, – он показал пальцами, – настолько выше меня!» – Илья уже просто глупо улыбался.
– Что, не веришь?
– Почему не верю? Верю, – на всякий случай согласился Кондрашов.
Построение взвода давно уже закончилось, но они все еще стояли у подоконника. Илья ждал момента, чтобы закончить этот разговор, но Леха не умолкал. Он рассказал и про девушку, которая приехала к нему в училище без «хавчика», и про то, как избил одного мужика, ухажера женщины, а потом с ней «поматросил и бросил».
И тут Илья решил сказать ему то, что давно хотел сказать.
– Понимаешь, Леха. Ты самец, просто самец, – как можно безобиднее сказал он.
– Да, я самец! – неожиданно спокойно отреагировал тот, – и я горжусь этим, а вы завидуйте!
– А что завидовать? Я, например, вниманием девчонок тоже не обижен! – решил хвастануть Илья. «Не все же ему хвастаться подвигами», – подумал он.
– Ну, и сколько их у тебя было?! – тут же с вызовом спросил Лобанов.
– Четыре, наверное… Или пять, если со школой брать, – по-честному, без преувеличения решил ответить Илья.
– О!.. – Леха заржал над Кондрашовым, – удивил! А у меня их было девяносто пять! И, заметь, с каждой из них я спал!.. Учись, студент, пока я жив!
Леха отправился в кубрик по своим делам, а Илья все еще находился в прострации. Он никак не мог прийти в себя от сравнения своего опыта любовных отношений с Лехиным.
«Вот это да… Может, и не врет… Надо было мне хотя бы четырнадцать – пятнадцать сказать…», – с горечью подумал он.
Потом Кондрашов решил, что уподобляться в этом Лобанову, конечно же, не стоит, но и в отстающих ему быть никак не годится.

Глава 6. «Желтая гора»

…Очередное увольнение курсанта Кондрашова проходило прекрасно. Они лежали с Татьяной на старом диване, слушали Высоцкого на пластинках, целовались, болтали и были безмерно счастливы. Несмотря на то, что девушка-студентка очень нравилась Кондрашову, настоящие, искренние чувства к ней он все еще не испытывал. Ближе к этому была скорее сама Татьяна. С каждым днем курсант из летного училища нравился ей все больше и больше. Бабушка не имела ничего против их дружбы, и Татьяна планировала познакомить его со своими родителями. Илью же скорее просто устраивала сама ситуация: у него была симпатичная девушка, и к ней можно было ходить в гости, когда отпускали в увольнение. «Что еще нужно в курсантской жизни?» – размышлял второкурсник Кондрашов. Через полгода он понял, что желает большего, тем более что в девушке к тому времени привлекало абсолютно все: и душа и ум, и тело. Совладать со своим желанием ему становилось все труднее.
Татьяна же водила его на выставки, в музеи, картинные галереи, пытаясь приобщить Илью к искусству, истории, литературе. Он был далек от всего этого, но, чтобы не обидеть девушку, он принимал ее образ жизни и везде следовал за ней.
– У богини любви Афродиты было много богов – покровителей любви. Один из них олицетворял собой начало и конец любви, другой – плотские вожделения, третий – ответную любовь, четвертый – страстное желание, пятый – любовные уговоры, шестой – брак, седьмой – роды. Эра античности тянулась больше тысячи лет, – Татьяна делала экскурс в историю, прямо как настоящий студент третьего курса.
Илья не стал долго размышлять о том, какие из этих  богов управляют им, он просто заскучал.
– А вот первой известной нам из истории великой любовью была любовь египетского фараона Эхнатона к Нефертити. В сотнях надписей, в десятках скульптур и надгробий возглашал фараон свою любовь к ней. Легенды об этой любви передавались из поколения в поколение. – Несмотря на увлечённый вид и эмоциональный рассказ Татьяны, во взгляде Ильи отражалась скука.
– Тебе неинтересно, Илья, я же вижу, – огорчилась девушка.
Они вышли из здания музея, и пошли пешком. Илья подставил ей левую руку, чтобы правой отдавать честь офицерам.
– Ты не обижайся, – говорил он, – мне, правда, было интересно.
«Врешь ты все…», – говорил ее взгляд.
– Нельзя быть таким темным, Кондрашов! Человек должен расти, и прежде всего, духовно, понимаешь! – с блеском в глазах сказала Татьяна. Желание наполнить жизнь курсанта культурой соседствовало с чувством влюбленности к нему.
«А критикует она меня уже не так, как раньше. Сейчас это звучит гораздо мягче, чем полгода назад… Это радует…»
И все же, придя домой, Татьяна снова поставила пластинку любимого певца. Когда она чувствовала в своей душе дискомфорт, она ставила именно его. Когда она была счастлива, она тоже ставила Высоцкого.
– Может, уже другое что-нибудь послушаем? – предлагал Илья, подходя к проигрывателю. Он тоже любил недавно ушедшего из жизни поэта, певца и актера, но не каждый же день его слушать!
– Нет! – реакция Татьяны была мгновенной, она пресекала все его попытки сменить пластинку. – Ты не понимаешь его так, как я.
– Ну, куда уж мне! – Кондрашов чувствовал себя провинившимся дважды.
Потом душа ее оттаяла, они читали друг другу книги, целовались, и снова Илья пытался соблазнить Татьяну.
Он рассуждал так: «Прогулки, беседы, поцелуи, музеи, экскурсии… Все это, конечно, здорово, но когда же у нас будет самое главное?.. Неужели она не хочет этого?»
Девушка была чище его в помыслах и не торопила событий. Тем более что бабушка ее была всегда рядом, за шторкой.
– Давай в другой раз, Илья, – смущаясь, говорила она курсанту, когда тот приставал к ней, – разве тебе плохо со мной?
– Хорошо, очень хорошо, – отвечал Илья, целуя ее этот момент, – но я мечтаю о большем…
– Оно будет… то, о чем ты говоришь… – шептала ему Татьяна, которая боялась, что их услышат, –  обязательно будет, только ты не торопи меня, ладно?
– Ладно… – отвечал юноша, а сам уже строил свои планы.
«Как же ее влюбить в себя еще сильнее? – ломал голову Кондрашов. – Так, чтобы она не сомневалась, что именно мне надо отдаться, что именно я ее вторая половина? – Два месяца он мучился этим вопросом. – А что, если вытащить ее утром встречать восход солнца? Поведу-ка я ее на ту высокую гору, которая за железнодорожным вокзалом. Кажется, она называется «желтая гора». Оттуда весь Саратов – как на ладони… Волга видна, мост… Красота! Там я ее и соблазню…»
В тот день он поднял Татьяну за полчаса до рассвета.
– Ты что так рано? Еще же ночь… – Девушка протирала глаза. – Ты что, сбежал в самоволку?
– Кто не рискует, тот не пьет шампанского! – браво ответил курсант. Он чувствовал себя настоящим героем, совершающим подвиг.
– Ты сумасшедший, Илья, а вдруг тебя поймают!
– Меня никогда не поймают! – гордо заявлял он. – Я очень осторожный и предусмотрительный. – Ну, что бежим на гору?! А то через двадцать минут уже восход.
– Ну, побежали, – поколебавшись, ответила Татьяна. – Сейчас, только спортивный костюм надену,– негромко добавила она.
– Давай, – заговорщически ответил самовольщик и потер ладони.
«Итак, – еще раз обдумал свой «штурманский» расчет Кондрашов, – туда двадцать минут. Там – десять. И назад пятнадцать, потому что с горы… Успеем, все успеем!»
Улица Университетская осталась позади.
– Ты не представляешь, как там классно, на горе! – таща за собой девушку, на ходу рассказывал Илья.
– Я больше не могу бежать, – она остановилась. – Я же не спортсменка… Пойдем шагом.
– Ну, пошли шагом, – курсант заставил себя согласиться.
– Слушай, так романтично, весна, апрель, мы с тобой – и это утро! – его девушка так внимательно рассматривала улицы родного города, как будто видела их в первый раз.
– Ага, – соглашался Илья, сам же в этот момент думал совершенно о другом. Его «штурманский» расчет трещал по швам. Ему стало ясно, что со скоростью движения он явно ошибся. А значит, и выполнение задачи тоже под вопросом.
– А какой чистый утренний воздух! – восхищалась Татьяна. – Ты чувствуешь, как одновременно пахнет свежей вскопанной землей, почками деревьев и первой луговой травой? – спрашивала девушка, поднимаясь в гору рядом с озабоченным курсантом.
– Ага, красиво, – отвечал занятый своими мыслями Кондрашов. Постепенно до него доходило, что теперь под вопросом было не только время соблазнения, но и «возврат на точку». «До команды «подъем» могу и не успеть…» Он уже решил, что не будет в этот раз приставать к ней: можно же и во время увольнения сюда сходить.
– Ты меня не слушаешь, Илья? – спросила Татьяна.
– Нет, все нормально… Я просто думаю… – Кондрашов остановился. Он уже хотел сказать «Не пора ли нам… назад?», – но передумал: ведь с этой высоты еще не было видно самого восхода. А он ведь именно это ей обещал!
– Не могу дальше подниматься, – сказала девушка. – Может, отсюда посмотрим?
– Еще метров пятьдесят, и мы его увидим, – продолжал тянуть ее за собой курсант.
– А ты что, уже ходил сюда? – заинтересовалась девушка. –  Наверняка  водил кого-нибудь по этому маршруту?
– Нет, ты первая! – Илья улыбнулся. – Честное слово! Просто мы однажды на первом курсе всей ротой с лыжами туда тащились, – Илья посмотрел на самый верх, потом оглянулся назад:
– Смотри скорее! Восход солнца!!! Как я тебе и обещал!…– Илья обнял девушку.
– Ну да! Если бы не ты, оно бы не взошло! – улыбнулась она, и они поцеловались.
– Я тебя люблю, – сказал Илья, прижимая ее ближе.
– И я тебя, – призналась она в чувстве, рождение которого только что осознала. – Ты моя первая любовь…

Они смотрели на большой красный диск, поднимающийся над горизонтом, и думали каждый о своем…
– Давай хоть немного посидим? – предложила она.
– Давай, – Илья снял с себя олимпийку и расстелил ее на еще холодную, но уже покрытую зеленой травой землю.
Всего несколько минут они провели наверху. Татьяна сидела рядом, облокотившись на колени Ильи, и неотрывно смотрела на солнце, Волгу, город, который она так любила.
– А в дымке он еще красивей, – тихо сказала она и повернулась к Илье, который уже давно наблюдал за девушкой, а не за восходом солнца, – правда ведь?
Илья молча кивнул.
– О чем ты сейчас думаешь? – спросила Татьяна.
«…Как хочется остаться с ней навсегда, и каждый день вот так встречать рассвет…» – Илья возвращался в реальность. Через десять минут он должен быть в районе военного городка.
– О тебе, – ответил он и нежно поцеловал ее в макушку. Запах волос был уже родным.
Татьяна поняла, о чем он переживает.
– Сколько у нас осталось времени? – спросила она.
– Боюсь, что нисколько… Еще чуть-чуть, и я уже опоздаю... – прижимаясь щекой к ее голове, думал о своем Илья.
– Тогда, что мы сидим?! Бежим! – повернулась она к нему.
– Бежим…
Когда они спустились с горы и быстро шли по городу, Татьяна подумала:
«А ведь именно там застучало сердечко… Теперь я знаю, что люблю его ... И давно было понятно, чего он хотел… Ну, ничего. Пусть потерпит. У нас будет все, как надо… Вот только куда он все время торопится?..»
Илью ждала вторая летная практика. В увольнения их больше не отпускали, ему даже по телефону не удалось поговорить с Татьяной.

 
Глава 7. В Сердобском лесу

…Леса в Пензенской области практически ничем не отличаются от лесов  саратовских, но славятся высокими корабельными соснами, которые еще при Петре первом использовали для строительства Черноморского флота. А вот дорога под названием «армянская» была только в Сердобском лесу. Почему ее так называли, Илья точно не знал, но именно там и произошло его знакомство с Петром Мельниковым.
По утрам, за час до подъема (когда не было полетов), оба курсанта, единые в страсти к спорту, выбегали в лес на пяти-шестикилометровый кросс и зарядку. Встретились они случайно на выходе из лесного массива, недалеко от «армянской» дороги. Курсанты поздоровались, так как до этого они несколько раз виделись в училище, и побежали по лесной тропинке.
– Вот это воздух, да?! – с восхищением воскликнул Илья.
– Да, хвоя… Самый чистый воздух, – ответил Петр и прибавил скорости. Его широкоплечая фигура стала удаляться, мелькая на поворотах за соснами.
Илья тоже прибавил ходу. Однако примерно через километр бега по пересеченной местности он отстал от Петьки, поняв, что такой темп ему не выдержать. «А «дыхалка»-то у меня слабее, чем у него, – с сожалением отметил Илья. – Интересно, он в конце дистанции с таким же темпом бежит?»
Надо сказать, что спортивная трасса для курсантов училища была непростой. И это отмечали многие. Извиваясь, она пролегала лесистыми холмами, мимо оврагов, ручьев, перелесков. Хвойный лес менялся лиственным, а в конце обратного пути бегущих спортсменов встречали березы.
…Илья бежал в свое удовольствие. Любуясь природой и наслаждаясь чистым воздухом, он слушал звуки леса и ощущал неодолимое желание жить. «Счастье, – говорил он себе в тот момент, – это когда ты молод и у тебя все получается в полетах, ты здоров и силен, можешь вот так вот бежать и любоваться природой».
…Вскоре он увидел Петра на большой поляне. Тот был серьезен, сдержан и молчалив. Разминаясь, он выполнял разнообразные растяжки и совсем не замечал Кондрашова.
«Говорят, он знает каратэ, – думал про Петра Илья, подтягиваясь на турнике, который кто-то мудро поставил на окраине леса. – Интересно, правда или нет»?
Через несколько минут любопытство Ильи было удовлетворено.
Каратист сосредоточенно работал над повторением ударов ногами, совершенно не обращая внимания на Илью и проходящих мимо зевак. Его отрешенность от всего окружающего, сосредоточенность на безукоризненном выполнении ударной техники завораживала.
Кондрашов попытался повторить то, что делает Мельников, но у него ничего похожего даже близко не получилось. Петр видел эти тщетные попытки Ильи, но ничего не сказал на это: ни замечаний, ни похвалы не было.
«Такое ощущение, что я балет сам себе показывал…», – с горечью подумал Илья.
Петька же, закончив свою работу с ударами, легко подтянулся не менее двадцати раз на перекладине и не спеша пошел в сторону воинской части.
«Хорошо умеет скрывать свои эмоции, – смотрел ему вслед Илья, – а то от моих ударов можно бы и со смеху помереть».
И тут он понял, что надо бежать за ним.
– А меня научишь так работать ногами? – как можно бодрее спросил он, поравнявшись с Петром.
Но тот ничего не ответил, даже не посмотрел в его сторону. Казалось, что он вообще забыл про то, что встретил утром Илью.
«И зачем я попросил его об этом? – с сожалением подумал Кондрашов. – В нем столько высокомерия…». Сбавив шаг, он отстал и больше старался не смотреть на широкоплечего каратиста. Однако перед самым забором Петр неожиданно повернулся назад:
– Завтра, если нет полетов, прибегай на поляну.
– Хорошо! Обязательно буду! – живо отозвался Илья.
«Наконец-то у меня будет наставник по карате!» – радовался Кондрашов. Но радость его оказалась преждевременной. Целый месяц они бегали утренние кроссы. Когда же прибегали на поляну, где стоял турник, Мельников, не замечая Илью, отрабатывал свою технику и уходил с площадки. Ничего не менялось!
«И сколько это будет продолжаться?.. Когда же он начнет учить меня ударам?» – недоумевал Илья, который уже начинал терять терпение.
И однажды до него дошло: «Я же прибегаю позже него! На минуту-другую, но позже. Он подтягивает меня по выносливости до своего уровня, а заодно и терпение проверяет мое».
И действительно, когда курсанты после пятикилометровки впервые прибежали одновременно, молчание на спортплощадке было нарушено.
– Идем… Учить стойки будем, – услышал Кондрашов долгожданную фразу.
«Наконец-то!.. – с трудом восстанавливая дыхание, подумал Илья. – Вот это у него «физуха»!
…Спустя два месяца Илья научился выполнять прямой удар ногой так, как требовал его наставник. Боковой удар был похуже, но в целом Петр был доволен учеником. Илья это понял сам, потому что дождаться от похвалы от каратиста – это то же самое, что дождаться снега летом у природы.
– А почему только два удара за все лето выучили? – недоумевал Илья.
– На следующий год будем учить третий, – спокойно ответил Петька, – ты куда-то торопишься? До окончания училища еще целых три года. Успеешь.
«А ведь он прав, – размышлял Илья. – Длительное время отрабатываемое действие, как устойчивый, доведенный до автоматизма навык, остается на всю жизнь». Кондрашов невольно отметил сходство в подготовке спортсмена и летчика. Именно этому учили курсантов летчики-инструктора: устойчивым навыкам в технике пилотирования.
«Совмещать полеты и спорт – вот что самое важное для меня», – пришёл к определенному выводу Илья Кондрашов.

Глава 8. Предпосылка к ЛП

На самом деле самым важным для летчика всегда являются полеты, полеты и еще раз полеты. По крайней мере, по такому принципу обучают всех курсантов в любом летном училище.
Не раз об этом слышал и Кондрашов, однако уклон в сторону спорта во время учебы у него был все еще значительным.
Вторая летная практика походила к концу, когда Илья допустил предпосылку к летному происшествию. Обычный контрольный полет по маршруту с инструктором вскрыл невнимательность курсанта на предполетных указаниях. Грань между уверенностью и самоуверенностью иногда трудно было уловить.
– Какая у нас высота выхода на исходный пункт маршрута? Ну-ка, напомни мне, Кондрашов! – вежливо спросил летчик Сушков, когда их Ми-2 подходил к первому развороту.
Илья заглянул в наколенный планшет летчика, но там была чистая строка. «Вот, блин! Не записал!» – Он судорожно придумывал отговорку для инструктора.
– Не помню, командир… Кажется, двести метров… Или триста… На прошлых полетах было триста. «Спросить его, что ли? Хотя стыдно, я ведь должен сам это знать. Но ведь и он должен знать…»
Однако инструктор молчал.
– А у вас как записано? – не выдержал и спросил курсант.
– Это он у меня спрашивает... Командир сейчас ты, а не я!..
– Но вы ведь старший в экипаже!
– Сколько раз вас учить?! – назидательно и явно теряя терпение, отвечал инструктор. – Когда сидишь на «левой чашке» – ты командир экипажа!
– Так на какой высоте выходить, товарищ капитан? – обиженно вопрошал Илья. «Время-то идет… Неужели он не понимает, что мне пора делать доклад РП!»
– Выходи на какой хочешь, – бесстрастно ответил летчик, продолжая смотреть по сторонам. Потом старший лейтенант отвернулся к правому блистеру и долго смотрел туда. До этого он уже рассмотрел обстановку на выходе из круга и знал высоту выхода на ИПМ, он только не мог понять, почему этот курсант иногда становился рассеянным. «Два года было все нормально. Летал хорошо, – думал он про подчиненного. – Откуда эта невнимательность взялась?.. На стадионах, что ли, пропадает все свободное время? Летчик, а особенно курсант, должен думать только о полетах... Оскомину уже набил, объясняя это. Не знаю, поймет ли он что-нибудь… »
Илья не понял, он обиделся. «Инструктор специально не стал говорить мне высоту выхода на ИПМ», – решил он после полета, когда стало ясно, что он ошибся на сто метров.

Шестого сентября в классе летной подготовки группы стояла тишина.
Интеллигентный Сушков, по своей внешности очень напоминавший симпатичного героя старого фильма «Четыре танкиста и одна собака» Янека, никогда не ругал своих курсантов. В этом его летной группе можно было только позавидовать. Из других классов частенько раздавались не только крики и ругань летчиков-инструкторов, но и характерный звук подзатыльников. У Сушкова было все по-другому. Летчик сидел за своим столом напротив курсантов и молчал дольше обычного.
Кондрашов сидел, боясь поднять глаза. «Лучше бы он дал мне подзатыльник», – думал он,
– Сегодня в нашей группе произошла предпосылка к летному происшествию, – задумчиво сказал инструктор, после чего в группе снова повисло молчание.
– Ну ладно, мы с Ильей еще кое-что обсудим, а пока общие указания…
– Что же я хотел сказать?.. – летчик встал, повернулся к окну и посмотрел на небо, где летали вертолеты из других эскадрилий. – Так вот… Товарищи курсанты, остается у меня к вам еще очень много мелких нареканий, это и невыдерживание крена на разворотах и спиралях, и неумение сохранять место в пилотажной зоне, и неучет ветра при заходе на посадку, по штурманской подготовке еще много претензий. В общем, нам есть еще над чем работать… Сейчас заполняем летные книжки, знакомимся с плановой таблицей, потом обсудим индивидуально с каждым все его ошибки.
Курсанты распрямили плечи, а Васька Тарасов ободряюще подмигнул Илье, который все еще переживал от того, что расстроил инструктора.
Когда закончились предварительная подготовка и общее построение эскадрильи, все курсанты окончательно вздохнули: контроль готовности к полетам мало кому нравился, а правильнее сказать – никто из курсантов его не любил.
– Эй, ты, «летающая предпосылка»! – прикалывался Валерка над Ильей, когда они шли после разбора полетов в казарму.
– Да хватит тебе! – стал защищать Илью Кузьмин. – Разве это предпосылка? Это мелочи…
– Друг называется! – с запозданием ответил Илья.
– Да шучу я! – поспешил сказать Валерка. – Конечно же, это все ерунда…
– Салават, а ты что скажешь? – захотел узнать мнение круглого отличника Кондрашов.
– Я думаю, что мелочей в авиации не бывает... – Салават посмотрел на расстроенного Илью. – Ты сильно-то не переживай, я говорил уже с инструктором, он сказал, что в летную книжку тебе эту предпосылку, скорей всего, не запишут.
– Хорошо бы …

«Да, Володя, Олег, они все же стали командирами эскадрилий… Молодцы…» Кондрашов, стараясь не разбудить спящих жену и дочку, прошел на кухню и налил себе чая. «Сейчас бы выпить чего покрепче, а нельзя… Кофе – нельзя, сигарету – нельзя. Много чего нельзя и мало что можно… Зачем мне такая жизнь?..»
Он сидел в грустном одиночестве и пил чай в три часа ночи. Илья задумался о своих родителях. «Да, реальность семьи Кондрашовых ужасающа: мама умерла рано, отец спился и тоже умер, брат спился, я инвалид… Хорошо, что мама ушла, не видя всего этого: она бы такого не вынесла…»
Илья включил компьютер и просмотрел несколько коротких видео про вертолеты. Вот «двадцать-четверка» взлетает, вот летит в горах, над пустыней. Вот работают парами на полигоне. А вот вершина мастерства – групповой пилотаж звена… Глаза у Кондрашова быстро уставали. Сердце билось чаще, а голова начинала болеть еще сильнее. Илья заставил себя выключить компьютер. «А раньше мог смотреть на вертолеты до утра…»
Он встал и снова  пошел на кухню. Достал таблетку валидола, но, подумав о чем-то, отложил ее в сторону. Заглянув в холодильник, он увидел открытую бутылку коньяка. «Налить что ли?.. Плюнуть на все это здоровье, да выпить!» – Кондрашов уже потянулся за бутылкой. Но в это время проснулась жена.
Илья поспешно закрыл дверцу. «Что ты будешь делать! И выпить не успел... Может, и к лучшему…» Он вспомнил слова врача-невропатолога: «Для вас выпить – значит сразу попасть ко мне в отделение! Я не шучу, я вас предупреждаю: хотите еще пожить – терпите!»
– Чего не спишь-то? – сонным голосом спросила Ольга. Опять ночами бродишь… Таблетки  все свои выпил?
– Все.
–  Ну и ложись, а то завтра опять сил не будет, – она пошла в детскую, чтобы посмотреть и укрыть одеялом дочку.
– Сейчас, – снова ставя чайник, на плиту сказал он, – чая только попью… Он сел за стол и погладил подошедшую к нему собаку.
«Вот так вот… – сказал  себе Кондрашов, – проиграл я свою  гонку… Проиграл. Не сумел стать командиром эскадрильи… Не хочу больше вспоминать эту службу. Не хочу…»
– Иди на место, Мотя, – тихо сказал он дворняге.

На этом все могло и закончится. Если бы не самоедство Ильи. «Ну почему ни у кого нет предпосылок в летной группе, а у меня есть? Я что, хуже всех летаю?»
Походив какое-то время расстроенным, курсант Кондрашов решил доказать всем, что это неприятное слово «предпосылка» совсем не страшное, что это не клеймо на всю жизнь, что с этим можно жить! Юношеский максимализм заставлял его творить глупости.
Используя трафарет и красную краску, он нанес слово «предпосылка» на внутреннюю сторону летного комбинезона. Никто этого не видел, но так он решил наказать самого себя. А заодно доказать всем, что не боится предпосылок вообще.
«Я буду летать идеально. Даже, несмотря на то, что у меня на спине такая надпись…»
То, что можно утаить от коллектива, от друга ты не скроишь никогда!
Вскоре наблюдательный Валерка был уже в курсе этого акта самоуничижения.
– Делать, что ли, тебе нечего, Илья?
– Это мой протест самому себе.
– Это называется юношеский максимализм! Ерундой не страдай!
Однако Илья не слушал друга. Он презирал предпосылки. А вместе с ними и себя.
Потом, конечно, упрямство его прошло, он успокоился, и курсантское небо для него снова стало безоблачным. Об этой глупости курсант Кондрашов старался больше не вспоминать. «Просто надо серьезнее готовиться к полетам, – наконец понял он. – Если эту оплошность отнесли к классу предпосылок, значит, так он и есть. А Салават, как всегда прав: мелочей в летной работе не бывает».
Маневренность, пилотажные качества легкого вертолета давали коктейль из чувств: это были радость, удовольствие и восторг одновременно. Что ни возьми, будь то запах солярки, зеленая трава аэродрома с островами из желтых одуванчиков, висение в квадрате – все приносило массу удовольствия. Ненасытные до полетов курсанты во всем старались быть похожими на своих инструкторов. «Так и должно быть, – говорил командир учебной вертолетной эскадрильи подполковник Тропкин на общем построении, – вы и должны копировать почерк своего инструктора! Но главная задача курсанта-летчика – научиться летать без летных происшествий и предпосылок к ним, действовать в полете грамотно, не допуская ошибочных действий, и ни в коем случае не зазнаваться перед своими товарищами».
Налет у курсантов на «Ми-2» к концу третьего курса уже составлял под двести часов. Однако «крылышки за плечами» росли не просто. Каждому приходилось проходить психологическую притирку в экипажах. Не миновала сия чаша и лучших друзей.
Во время одной из летных смен, после предполетных указаний, Илья пересчитывал маршрут, а Валерка заглядывал ему через плечо и постоянно давал ценные указания:
– Вот здесь, смотри, будет сильный встречный ветер… А на этом этапе он будет боковым, учитывай… Плюс с минусом, смотри, не перепутай, когда курс с поправкой будешь считать!
Ничего ненужного, в принципе, и не сказал, но Кондрашов отреагировал эмоционально.
– Да знаю я, отстань! Чего ты лезешь?! – Илью почему-то начинало бесить то, что Валерка всегда командует. Причем делает вид, что ничего не происходит. Отойдя в сторону и затаив обиду, Илья досчитал дальнейшие этапы полета.
– Смотри за ориентирами, а то «блуданем»! – снова строгим тоном, как инструктор, говорил в одном из полетов Большаков. Но Илья считал, что он и так внимателен. Ему, в отличие от Валерки, нравилось летать как летчиком, так и штурманом. Валерке же нравилось летать только командиром экипажа. Полет в составе экипажа он и за полет-то не считал.
«Опять раскомандовался, – дулся на товарища Кондрашов. – Когда я с «левой чашки» летаю, я так не выделываюсь… Рвется он, видишь ли, в кресло командира… Я тоже туда рвусь, но друзьями не командую… И летаю я не хуже его…»
Некоторое время он ходил обиженный
«…Сказать летчику-инструктору, что ли, – думал он, – пусть он меня с ним больше не планирует!.. Хотя нет, Валерка тогда точно обидится. Да и инструктор не поймет, я ведь на втором курсе сам его умолял, чтобы он только с другом ставил меня в самостоятельных полетах… Уступлю, раз ему это так надо», – сумел взять себя в руки Илья.

Постепенно между друзьями возникло, а затем развилось негласное соревнование за чистоту пилотирования. В принципе, это было неплохо, потому что на последних курсах учебы речь уже шла в основном о качестве полетов.
– Ты как вышел на цель? – обычно первым спрашивал Валерка.
– Опоздал на сорок секунд, – недовольный от того, что приходится докладывать, отвечал Илья.
– А у меня – точь-в-точь, по нолям! – радостно сообщал тот.
«Сделал, значит… Ну ничего, доживем до следующих полетов», – думал Илья, оставляя последнюю фразу товарища без комментариев.
Особым «классом» у курсантов считалось умение висеть в двадцати сантиметрах от земли, которое иногда демонстрировали летчики.
– Когда-нибудь и я так сумею, – говорил мечтательно Валерка Илье, когда друзья подолгу засматривались на опробование кого-то из летчиков-инструкторов. – Я, в принципе, и сейчас смогу, но не разрешат же.
– И я тоже, – как эхо, повторял за ним Кондрашов.
«Хорошо, что у меня есть такой друг, за которым можно тянуться», – подумал он о товарище.
Лишь со временем курсанты осознавали, что от психологического климата в экипаже, от взаимопонимания между пилотом и штурманом зависит очень многое, если не сказать все. Если между ними будет сохраняться тесный, дружеский контакт, то будут и отличные результаты в самостоятельных вылетах, и радость, и удовлетворение от любимой работы. А главное – будут расти их летные навыки, которые когда-нибудь превратятся в мастерство.

... После летной практики Илья отвык от Татьяны. Когда они встретились, девушка тоже почувствовала себя скованно. Даже их первый поцелуй после долгой разлуки не изменил эту ситуацию. Илья сразу решил сказать Татьяне новость, с которой приехал в Саратов.
– Я еду на Кубань, к Валерке, в гости…
– А это обязательно – туда ехать? – грустно спросила она.
– Я обещал ему, еще на первом курсе…
– Понятно. Слово курсанта, да?
– Да.
– Ты что, прямо сейчас уезжаешь? – спросила девушка. – Стоишь на пороге, не раздеваешься. Может, все-таки, пройдешь в дом?
– Я бы с удовольствием, Тань, но поезд через полчаса отходит… Правда, я только на минутку.
– Все понятно… – печально сказала девушка.
– Что тебе понятно? – Илья хотел подбодрить Татьяну и притянул ее к себе. – Я скоро приеду, и мы снова будем встречаться!
– У меня такое ощущение, что мы расстаемся навсегда, – задумчиво произнесла она.
– Да хватит тебе хандрить, все будет хорошо! – уверял ее Илья.
– Не будет, – она отошла на один шаг назад, – я это чувствую, сердце мне об этом говорит, а оно меня редко подводит. – И, помолчав, добавила:
– Если есть некогда, тогда возьми хоть пирожков в дорогу, с повидлом, как ты любишь… – она была ужасно растеряна.
Илья почувствовал какую-то неловкость в этом разговоре, и, чтобы сгладить ее, продолжал свою речь в бодром настроении:
– О, здорово! Спасибо! Сама пекла или опять бабушкины?
– Сама…
Илья надел куртку и натянул кепку.
– Ты у меня молодец! Этим летом научилась?
Девушка кивнула головой и задумчиво посмотрела куда-то в окно.
– Я готов! – отрапортовал курсант. – Ну, как я тебе в гражданке?
– Тебе любая одежда к лицу, я же тебе уже говорила об этом.
– Подлецу все к лицу?
– Не говори так.
– Хорошо, – он довольно посмотрел на себя в зеркало и повернулся к Татьяне, которая почему-то с недоверием смотрела на него.
– Ну, пока? – он сделал шаг навстречу, чтобы обнять и поцеловать ее.
 – Подожди, – она слегка отстранилась. – Я давно хотела тебя спросить…
– О чем? Спрашивай… – он посмотрел на часы.
– Тогда, зимой, когда ты поздно пришел к нам, у тебя на воротнике рубашки была губная помада. Откуда она там взялась?
– А-а! – Илья нашелся сразу, потому что давно готовил такой ответ. – Так это не моя была рубашка, я ее у Валерки одолжил! Ну, ты же знаешь, что он со своей девушкой уже давно встречался, – врал безбожно Илья. – Моя-то от «парадки», зеленая, грязная она тогда была… А я разве не говорил тебе об этом?
– Не помню, – Татьяна продолжала задумчиво смотреть на Илью. Она знала хорошо его рубашку, не раз стирала ее, но не стала ничего говорить. «Может, я ошибаюсь, ведь все военные рубашки действительно похожи…»
Больше всего ее волновала мысль о том, что их отношения могут прерваться. Плохое предчувствие не давало ей покоя.
– Ты же не забудешь меня, Илья? – спросила она, выходя проводить его.
– Нет, конечно! – отвечал уверенно он. – Ты же моя Нефертити!
– Ну ладно, – она поцеловала Илью, – поезжай давай, мой Эхнатон. Раз ты обещал...
Она помахала ему рукой и, с запозданием вспомнив свою новость, прокричала вслед:
– А мы, кстати, поедем в Крым, на раскопки! На три недели!
– Смотри, не загуляй там со своими археологами! – повернувшись на секунду, пошутил уходящий курсант.
Татьяна усмехнулась и кивнула головой.
«Это ты смотри не загуляй…»
В поезде, когда друзья уселись и расслабились, Илья спросил Валерку:
– Ты не знаешь, кто такой Эхнатон?
– Фараона знаю, Эхнатона – нет.
– Так Эхнатон и есть египетский фараон! Эх ты, чукча! Истории не знаешь! А он в честь ее пирамиды и скульптуры строил.
– А ты знаешь, сколько компрессионных колец на головке поршня цилиндра четырехтактного двигателя?
– Не помню, – Илья был явно не готов к такому вопросу.
– Не помнишь или не знаешь?
– Не знаю, – признался Илья.
– От одного до трех, а еще есть маслосъемное.
Озадаченный таким поворотам дела, Кондрашов перестал приставать к другу.
– Да, тебе палец в рот не клади – откусишь! – все, что он решился сказать Большакову.
– А мы все, кубанцы, такие! Понимаешь, у нас всегда все четко и по порядку! – довольно улыбался он. – Вон, посмотри, какие дома в Саратовской области стоят: старые, деревянные, неказистые…
Илья загляделся на родные до боли места.
– У нас просто лесов много, вот их и строят из дерева!
– Подожди, вот приедем на Кубань – там все сам увидишь! – переспорить его было невозможно. Но Илья все равно пытался. Как и в полетах. Он ни в чем не хотел уступать.
…Поезд «Саратов – Адлер» приближал их к Краснодарскому краю. Разговоры в плацкартном купе не умолкали. Вскоре уже весь вагон знал, что на Кубань в отпуск едут летчики, причем одни из самых лучших!.. Практически истребители, которые легко могут войти в хвост любому неприятелю. Но кто же из них лучше летает, так и осталось непонятным, потому что и налет, и багаж знаний, в общем-то, был одинаков.

Глава 9. Кубань – житница!

«А тут и правда красиво!» – Кондрашов никак не мог успокоиться от первых впечатлений о Краснодарском крае. Идеально ровные дороги, добротные каменные дома с красивой кирпичной кладкой, ухоженные сады… Во всем чувствовалась основательность и хозяйственность. А по приезде в станицу Илья прочувствовал и кубанское гостеприимство.
Валеркина мама приняла Илью как родного. Расцеловала, разместила, познакомила с отцом Валерки и его сестрой и тут же стала хлопотать по кухне.
– Мне Валера давно писал, что вы с ним дружите, – приговаривала тётя Нина, накрывая на стол. – Вот и молодец, что надумал к нам приехать! Сегодня кабана заколем. Свежего мяса нажарим!
Илья разглядывал сад. Погода стояла теплая, как в августе, хотя на календаре был конец октября. «Теплынь! Здорово, что можно снова окунуться в начало осени «по-нашему!»
Он заметил, что в каждом дворе здесь невероятное количество цветов! Причем названий большинства он не знал. Но тут он увидел те, которые с другими не спутаешь.
– Ух ты, розы! – обрадовался Илья знакомым цветам. – Красная, желтая… А это что за цветы?
– Хризантемы, ирис, астры… Ты что, с луны свалился?
– О, сколько винограда! Да еще сладкий! – радовался, как ребенок, Илья. – Блин, какой у вас большой сад!
– У нас здесь соток двадцать, – по-хозяйски объяснял  Валерка.
– А это что за деревья? Ничего себе, какие крупные плоды!
Большаков был рад и дальше удивлять друга.
– Здесь все растет: черешня красная и желтая, абрикосы, яблони, груши, орехи, жердели и даже персики! А еще есть инжир, киви, хурма и разные экзотические вкусности!
– Вот это да! – у Ильи, всю жизнь прожившего в средней полосе России, от всего этого изобилия разбегались глаза.
– А я тебе что говорил! Кубань – это тебе и житница, и здравница! Пошли вина перед обедом нацедим.
– Я не пью! Ты что, забыл?!
– Ты смотри здесь это не скажи кому-нибудь!
– А то что?
– Не поймут, подумают, что  обидеть хочешь. Хоть чуть-чуть, но выпей! Здесь же все вино ставят! У нас вот, смотри, литров 200 стоит! Но это еще мало, обычно мы по 300 – 400 ставим.
– С ума сойти! И вы это все выпиваете?!
– Легко! За зиму, конечно.
Довольный произведенным впечатлением, Валерка нацедил трехлитровую банку виноградного вина.
– Нам этого не многовато будет? – засомневался Илья.
– На обед хватит! Давай стакан, пробовать будем…

После того как Валерка с отцом закололи огромного кабана (Илью даже близко не подпустили к тому делу) и разделали мясо, отец сразу лег в кровать.
Илья удивился, но ничего не спросил, решил, что потом спросит друга кое о чем.
После позднего и плотного обеда Илья уже торопил друга:
– А на рыбалку когда? – он покачивался от трех выпитых бокалов вина, и ему не терпелось прихватить топор или, на крайний случай, молоток и махнуть на мотоцикле на обещанные Валеркой рисовые чеки. И чтобы никаких удочек!..
– Подожди, не торопись, давай все по порядку! Сегодня пятница, значит, в центре будет дискотека, так что сначала туда! Но перед этим – надо отдохнуть! Все, не спорим!
Вечером они еще выпили вина. Илья никак не мог привыкнуть к новой традиции: во время каждого приема пищи – стакан домашнего вина. «Вот моему бы бате на Кубани было раздолье!»
«А Валеркин отец, кстати, особо и не пьет… Странно, а как же тогда «на Кубани все пьют?» – мысли его уже плохо формулировались.
«Воздух… Какой здесь чистый воздух! Странно, но у меня такой ощущение, что я жил здесь всегда... Как-то все здесь родным кажется…» – Илья стоял возле калитки в ожидании друга, который все еще выбирал себе рубашку на дискотеку, и наслаждался чистым прохладным воздухом с едва уловимым цветочным ароматом.
По дороге то и дело проносились мотоциклы с парнями и девчатами, их веселые голоса быстро затихали. «В принципе все, как у нас в деревне, но что-то не так… Или небо темнее, а звезды ярче. Или я сильно пьяный, и мне все это кажется…»
Вглядываясь в абсолютно черное, небо Илья продолжал прислушиваться к станичным звукам. «Нет, здесь точно все по-другому, не как у нас, на Волге…И ночь, и звезды, и климат, и природа… Приеду, Татьяне расскажу, как тут здорово! Главное не забыть, что она у меня есть».
Дискотека на открытой танцевальной площадке была в самом разгаре и слышна была издалека.
Курсанты взяли билеты и вошли  внутрь площадки.
– О! – воскликнул Илья, – да у вас тут, как на «Техстекле»: самые последние хиты гоняют!
– А ты как думал!  «Машина времени», «Бони-М» – здесь все как в лучших домах Лондона и Парижа!.. – уловил иронию и парировал Валерка.

Он стал здороваться и обниматься со своими старыми знакомыми. Илья принялся рассматривать довольно широкий круг танцующих. Его внимание привлекла светловолосая девушка в сером джемпере и в синих джинсах, стоявшая недалеко от сцены.
«Ничего, – подумал он. – А кто еще?»
Уже танцуя в кругу, Илья стал снова всматриваться в лица и фигуры девчонок.
«…И ни-ко-го…» – грустно заключил Кондрашов.
Подошел Валерка и прокричал на ухо Илье:
– Ты как себя чувствуешь?!
– Нормально! – на автомате ответил тот.
– Ну, смотри, а то пойдем домой?!
– Нет, я еще медленный ни с кем не танцевал.
У него было прекрасное настроение.
«Никогда не был на танцах выпивши… Так здорово! – думал в это время Кондрашов. – И танцую я лучше многих!.. Но где же эта, которая мне понравилась?..»
Медленных танцев было много, но девушка, с которой хотел танцевать Кондрашов так не появлялась среди танцующих.
Кондрашову стало скучно.
– Чего грустим, товарищ курсант? – Валерка снова оказался рядом.
– Где ты все время шарахаешься? Может, твоего друга уже убили!
– Не переживай, здесь тебя никто не тронет, меня все знают! – гордо сообщил Валерка.
«Блин, чертовски приятно!» – Илья похлопал Валерку по плечу и обнял его.
– Дру-у-г!… – протянул он ему на ухо.
– Друг, друг! – ответил, улыбаясь, Валерка. – Слушай, ты чего, замерз что ли? Я же тебе говорил, бери олимпийку, вечерами холодно в это время!
– Ты представляешь, согреть некому! – шутил Илья.
– Да не может быть! Что, неужели никто не нравится?
– Нравится, но ее здесь нет!
– Ты про Таньку, что ли?
– Нет, – Илья смутился: про Таньку он вообще забыл. – Тут светленькая такая, была в сером джемпере… Пропала куда-то…
– Сейчас найдем! – Валерка оживился.
– Да, ладно, не надо, все равно – один танец и пойдем!
– Ну, хорошо, как скажешь. Дать тебе куртку?
– Не надо, я же «морж»!
– Какой ты морж, замерз, как цуцик! Давай через пять минут встречаемся у выхода.
– Есть! – Илья козырнул.
– К пустой голове не прикладывают!
– А я другой рукой обозначил! – но Большаков уже отходил.
В это время на танцплощадке объявили последний танец.
– И этот танец будет «белым»! – добавила ведущая.
«Ну вот, – разочарованно вздохнул Илья. – Дискотека, считай, закончена… Хотя если кто-то пригласит…»
Он повернулся в поисках кого-нибудь и увидел ее… Кондрашов не поверил своим глазам. Девушка в сером джемпере стояла напротив.
– Потанцуем? – с улыбкой спросила она.
– Ты не поверишь, я давно хотел пригласить тебя на медленный танец, а тебя нигде не было!
– Ну да, он хотел… Если бы хотел – пригласил бы, медленных танцев много было.
– В принципе, да… – согласился Илья и замолчал. – Но ты с другими танцевала. А потом пропала…
Девушка пожала плечами.
– Да никуда я не пропадала, я здесь была, рядом. Просто ты не видел меня.
«Вблизи она такая же красивая, как и издалека»… – Илья незаметно рассматривал ее. Его хмель проходил окончательно. Он и стеснялся девушку, и в то же время уже понимал, что теперь хочет быть только рядом с ней, защищать ее, заботиться о ней… Что-то подсказывало ему, что ее нельзя терять. От этого он волновался еще сильнее.
«Что это такое со мной? – спрашивал он себя. – У меня же есть Татьяна…»
Кондрашов еще несколько раз спросил себя об этом и… окончательно забыл о своей девушке.
– В принципе, ты права. А как тебя зовут?
– Светлана, а тебя?
– Илья.
Он опять замолчал волнуясь.
– Стеснительный ты какой-то…
– Если честно, есть немного.
«Правда, и чего я стесняюсь? Леха бы ее давно уже поцеловал», – Илья прижал девушку поближе. И чтобы доказать ей, что он не такой уж и стеснительный, полез под джемпер сзади своими руками, умышленно спросив с опозданием.
– А можно руки так погреть, а то что-то холодно у вас здесь  стало.
– Осенью у нас всегда так… А ты откуда приехал? Ты же не из нашей станицы и даже не с Кубани?
– Как ты догадалась, по говору?
– Не только по говору. Мы здесь все друг друга знаем. Сразу видно, что ты не местный.
– Я с Волги, – Илья чувствовал, как бьется его сердце. – У нас там уже первый снег лежит в конце октября. Это вам хорошо – вы еще дискотеки на улице проводите.
– Дискотека закрывается, – объявила ведущая сразу же, как закончилась медленная музыка.
– Пойдем, прогуляемся? – предложил Илья.
– Нет, мне домой пора.
 – Я провожу?
– Не стоит, наверное, я далеко живу.
– Ну и что?
– На самом краю станицы.
– Я все равно провожу!
– Как хочешь…
Илья помахал Валерке рукой.
– Я скоро!
– Ну да, скоро… Это твой друг?
– Да. Вот к нему я и приехал в гости.
Кондрашов подставил ей руку, и когда она взялась за нее, он опять потерял дар речи.
– А вдруг ты заблудишься, когда назад пойдешь?
– Не заблужусь! Я же летчик, а у летчиков отличная зрительная память.
– Ну, смотрите товарищ летчик, я вас предупредила.
Дорога была незнакомой, и Кондрашов то и дело спотыкался. Он был почти что в ступоре от того, что не знал, о чем говорить. А ещё от того, что спотыкался…
– Осторожней, – говорила девушка и тоже замолкала.
«Какая темень! Как она дорогу видит?.. И правда, далеко живет. Полчаса уже идем». Курсант напрягал всю свою зрительную память, чтобы запомнить ориентиры.
– Что, жалеешь, что пошел? – спросила Светлана.
– Нет.
Хмель его окончательно прошел, и о чём с ней говорить, он теперь совсем не представлял.
Девушка окончательно замолчала, подумав, что он не хочет говорить. Мало того – она пошла впереди.
Справа от асфальтовой дорожки, по которой они шли (Илья успел разглядеть эту дорожку на перекрестке), послышались разговоры.
– Привет! Пароль, – прозвучало совсем рядом из темноты.
– Привет! Я тебе дам «пароль!» – уверенно ответила Светлана.
– С кем это ты?
– Не твое дело, – девушка нащупала ладонь своего провожатого. Кондрашов расправил плечи. «И как же я обратно пойду в темноте?» – подумалось ему.
– Так ему еще и назад идти… – послышался другой голос.
– Я тебе сказала, это со мной! – девушка остановилась, и Илья тоже встал.
– О-о-о! Так он уже в белых тапочка идет! Молодец… – послышался еще один голос.
« Нормально…», – подумал Илья.
– Вообще-то это кроссовки… Вам что надо-то? – начал было Илья, но Светлана перебила его: «Подожди!»
– Только троньте! Я вас предупредила… Назад пойдет – не приставать!
– Хорошо, хорошо, как скажешь, Светочка! –голоса незнакомцев изменили тон. И еще о чем-то шутили потом. «Попугать решили… Ну что ж, бывает…»
– Да пусть бы и пристали, – все-таки произнес Илья.
– Нет уж, не надо! Ты же идешь с добрыми намерениями.
– С самыми добрыми… – Илья чувствовал ее теплую ладонь.
– Вот и я так думаю… И к чему нам драки?
– Согласен.
– Ну, вот мы и пришли. Запомнил, как возвращаться, или мне провожатых с тобой оправить?
– Не, я запомнил! Четыре больших квартала мы прошли. Значит, Валеркин дом отсюда три квартала назад и вправо – два!
– Молодец. Ну, тогда давай прощаться.
 В это время во дворе залаяла собака, а в доме включили свет.
– Я пошла, – то ли спросила, то ли просто сообщила Светлана.
– У тебя есть телефон? – спросил Илья, придвинувшись к ней ближе. В темноте он различал ее губы, которые так манили его.
– Есть, запиши на чем-нибудь. Принести тебе листочек?
– Я запомню, я же говорю – с памятью все нормально пока…
– Ну, запоминай, – сказала она и назвала номер.
Илья пододвинулся еще ближе, он обнял ее и уже пытался поцеловать в губы, но девушка подставила щеку.
«Да, не получилось с первого свидания поцеловать. А жаль… Худенькая, волосы цвета льна… Губы красивые… Вот бы жениться на ней», – курсант быстрым шагом возвращался назад.

…В половине первого он уже был возле дома, где жил его друг.
Родители его и младшая сестра уже спали.  Валерка не ложился, а ждал его на кухне.
– Ну как? Рассказывай, как проводил… – засыпал он вопросами пришедшего со свидания Илью. – Я, кажется, знаю, из какой она школы…
– Валерка, я, кажется, влюбился, – Илья был под впечатлением.
– Да ты что, опять?! Я где-то уже это слышал. Вот что значит Рыба по гороскопу, ну! Я так и знал!
Илья молчал. Он все еще полнился воспоминаниями встречи.
– Поцеловал хоть?
– Один раз…
– В губы?
– В щечку…
– Слабак! Надо было в губы! – разочарованно сказал друг.
– Знаю, что надо было. Это у тебя все запросто получается… А у меня…
– А у тебя все слишком сложно, – нашелся Большаков. – В гости хоть приглашала?
– Ну да, сказала: «Заходи в любое время», – привирал Илья, – телефон дала. Дай ручку, запишу, пока помню.
– Отлично! – радовался Большаков. – Завтра к «теще» твоей на блины идем!
Илья посмотрел с укором, но Валерку это не смутило:
– Все, сейчас давай спать ложится, мать нам в зале постелила.
– Давай, – Илья увидел, что постелено два спальных места: одно на кровати, другое на полу.
– Я, чур, на полу сплю, – забил себе место Илья.
– Думаешь, буду спорить? Мне на своей кровати привычнее.
И тут Кондрашов вспомнил, что хотел спросить у друга.
– Слушай… Я не понял про твоего отца… Что с ним?
– Он болеет… – коротко ответил товарищ.
– А что у него болит?
– Ты не поймешь. – Было видно, что он не хочет об этом говорить.
– Почему? Ты скажи, я попытаюсь понять…
– Он облученный.
– Как это? – автоматически спросил Илья.
– Вот так… Я же говорил, ты ничего не поймешь…
– Нет, я слышал про Хиросиму там, Нагасаки, радиацию…
– Вот-вот... Только он на подлодках облучился. Такой со службы и пришел…
– Как же он живет? – сочувственно спросил Илья
– Вот так и живет, как пришел с флота, так и живет.
– Он что, моряк?
– Да. Служил на Северном флоте, в Северодвинске. Ремонтировал реакторы на подлодках. Все, не хочу больше ни о чем говорить, давай спать.
Но Илье не спалось: слишком много было новых впечатлений.
«Теперь понятно, почему Валерка такой самостоятельный. Отец больной, кто же еще матери по хозяйству поможет, как не сын».
Потом он снова думал о девушке… Им двигали внезапно вспыхнувшие чувства: интерес, любопытство, желание… Притягательность Светланы не давала покоя.
«Я уже по ней скучаю… В ней есть какая-то интригующая загадка, тайна, которую мне очень хочется разгадать». В ту ночь он долго не мог заснуть…
Может, там и не было никакой тайны, но мысли  о Светлане заполнили все его сознание, оттеснив отношения с Татьяной, налет таинственности которой уже был потерян для него.

Глава 10. «Переходящий вымпел»

...Увы, курсантский отпуск заканчивается быстро. А вот учебные занятия тянутся бесконечно долго. Поездка на Кубань еще сильней сблизила друзей-курсантов, которые, сидя на занятиях в Соколе, снова беспрерывно болтали.
Однако в этот раз они выясняли отношения. Илья, вспоминая их недавнюю поездку, дулся на Валерку.
– Тебя там приняли за меня, все подумали, что ты с ней познакомился, а не я, – злился и ревновал Илья, вспоминая день, когда они пошли в гости к Светлане.
– Я не знаю, почему ты там язык проглотил?! На Светку уставился и больше ни о чем думать не мог!
– Потому что я влюбился! Неужели непонятно?!
 – Да все с тобой давно понятно! Я просто поддерживал разговор: то, се, анекдоты там, приколы разные… В результате все же разобрались! Хватит уже дуться!
– Нахальный, ты Большаков! – Илья не мог долго на него обижаться.
– Не нахальный, а общительный! – наставительно закончил разговор Валерка.

Второй парой была тактика, но неразлучные друзья никак не могли включиться в учебный процесс.
– Ты вот кому из наших завидуешь? – начинал новую тему Большаков. – Наверное, Лобанову? У него же  огромная сила!
– Лехе? Да, – отвечал Илья, – но больше Сандре, он всегда владеет своими эмоциями, в любой ситуации остается спокойным, как танк. Действия выверенные, точные, нужные… И слова у него такие же. Иногда мне даже кажется, что он человек другой, более высокой самоорганизации.
– Ну, конечно, Сандра с другой планеты! – прикалывался друг, но Илья не замечал его иронии.
– Не с другой, конечно, но … Думаю, что именно такие люди, как он, украшают мир своим присутствием. Я бы даже добавил, такие люди изменяют мир в лучшую сторону.
Валерка продолжал смеяться.
– А чего ты ржешь?.. Задачи по высшей математике, самые трудные, у кого мы с тобой списывали?
– Ну и что?
– Ничего! И летает он явно лучше нас! – уже громче говорил Кондрашов.
– Прямо уж, лучше! – возмущался Валерка. – Я не хуже его летаю!
Преподаватель тактики приостановил диктовку и посмотрел в их сторону.
– Эй, вы! Потише! – сидевший вдали Салават строго посмотрел в сторону болтающих друзей.
– Так, все, хватит болтать! – заключил Илья.
– Вот видишь, он весь такой правильный, а мы с тобой разгильдяи! – чуть тише заговорил Валерка. Было видно, что ему и дальше хотелось прикалываться.
Илья немного помолчал, но не выдержал и продолжил разговоры. Он был настроен серьезно:
– А я думаю, что он многого добьется, – тихо шептал он Валерке.
– И ты добивайся, кто тебе мешает?!
– Ты!
– Да пошел ты!
– Сам пошел!
Илья заметил, как преподаватель подошел к их парте.
– Вам неинтересно, молодые люди? – строгим тоном спросил подполковник, обращаясь к нерадивым курсантам.
Илья и Валерка вынуждены были подняться.
– Интересно, товарищ подполковник, – виновато отвечал Илья.
Большаков же бодро добавил:
– Тактика – мой любимый предмет!
– Ну, тогда слушайте, раз интересно и любимый предмет... – уже спокойнее сказал преподаватель и вернулся к своему столу.
– Ну, ты даешь, везде выкрутишься! – чуть слышно шептал ему Илья. – Вообще-то тактика – это мой любимый предмет, а не твой!
– Неважно! Видишь, прокатило!
После пары сержант Садриев подозвал их к себе. Было видно, что он недоволен:
– Преподаватели – это бывшие летчики и инженеры, они учат нас тому, что сами прошли за свою жизнь, а вы сидите и болтаете всю пару, – строго высказал им свое недовольство их младший командир. – Вас звание третьекурсника ни к чему не обязывает?
Илье стало стыдно. Валерке тоже было стыдно, но он умело скрывал свои чувства.
– Хорошо, хорошо, Салават, мы больше не будем! – поспешил убедить и успокоить его Большаков.
– Я тебе говорил, что «Сандру» расстраивать нельзя, – то ли в шутку, то ли всерьез заметил Валерка, когда они остались вдвоем.
– На третьей паре я с тобой не сяду! – заявил Илья.
– Да садись где хочешь! – махнул рукой Большаков. И они разошлись в разные стороны.
Третья пара была после обеда, а поэтому пережить ее было уже легче. Кондрашов скучал сразу по двум причинам: во-первых, рядом не было Валерки; во- вторых, потому что «термех» был для него несложным.
– Кузя, а в чем смысл жизни? – теперь он приставал к Кузьмину.
– Ты не поверишь, – оторвался от раздумий Кузьмин, – все до банального просто и в то же время сложно. – Вовка ненадолго задумался. – Смысл жизни – в самой жизни! – наконец сказал он.
– Да ладно… Это что, твое мнение? Не поверю!
– Так говорят философы.
«Вот для Лехи смысл жизни – это драки и телесная близость с женщинами, для Васьки и Салавата – учеба, для Валерки и Костика – развлечения… А для меня что?» Илья не мог понять, в чем заключался его смысл жизни. Может, в любви?..
Вскоре встреча с Татьяной все прояснила. Она расставила на свои места все его размышления и философствования.
– Ты «вымпел», Илья, переходящий вымпел. Сначала у тебя была Ира, потом другая, я так и не поняла, кто… Потом я, потом Света, потом опять я?.. Так ты хочешь, да?!.. Зачем ты сюда пришел?.. Мне нужен любимый, любящий меня человек, а не «переходящий вымпел»! Я не хочу с тобой больше встречаться, – Татьяна плакала. – Дура, приобщала его еще к истории, культуре… Неандертальца этого…
Илья попытался обнять девушку.
– Может, помиримся… Тань, останемся друзьями… Иногда же люди так делают, – по-детски уговаривал он.
– Ты что, идиот?! Какими друзьями? – гневно закричала Татьяна, вытирая платком глаза.– Ты же говорил, что любишь меня! Мне не нужна с тобой ни дружба, ни любовь, ничего!
Девушка отдергивала левую руку, за которую курсант пытался ее взять.
– Даже не прикасайся ко мне! – все еще кричала она. – Ты был для меня светом в окне, понимаешь?.. Лучиком надежды! Души в тебе не чаяла… Даже бабушка моя тебя приняла… С родителями хотела тебя знакомить! А ты…
– Я понимаю, – хотел было сказать сгорающий от стыда курсант, но девушка ни на миг не останавливала свою гневную речь и не обращала внимания на его реплики.
–Я полюбила тебя всей душой, всем сердцем, хотела всегда быть с тобой, всю жизнь… – Татьяна села за стол и закрыла лицо ладонями. – Я же в двадцать лет впервые влюбилась… Я думала, ты человек!.. – Татьяна встала и, схватив одной рукой за отворот шинели, другой стала стучать его в грудь:
– Ты для чего меня на гору таскал?!.. Хотел незабываемых впечатлений?.. Ну и как? Получил?.. И хорошо, что у тебя не хватило времени, чтобы добиться своего. А теперь уходи!..
Татьяна снова горько заплакала. Затем, словно решив для себя что-то окончательно и бесповоротно, она со злостью стала выбрасывать вещи курсанта из своего дома. Тот же, в свою очередь, поспешно подбирал их с крыльца и засовывал в мешок, который она ему заблаговременно выкинула под ноги.
– Ты нестабилен, Кондрашов, как радиоактивный элемент из твоей любимой физики, – все еще ругалась она, но уже не плакала.
– Какая я все-таки дура, – уже без крика возмущалась Татьяна, – Вот вправду говорят, что первый признак умного человека – с первого взгляда знать, с кем ты имеешь дело!
Илья еще хотел что-то сказать, но после последней фразы он понял, что все бесполезно.
«Она не простит меня, мы даже друзьями не останемся», – горестно подумал Кондрашов.
Через минуту он уже печально брел по тротуару на остановку, держа дырявый мешок на плече. «Надо же, не могла поновее мешок найти… Надо идти на другую остановку, на Сенном рынке народу много», – заключил он и сменил направление.

Возможно, если бы Татьяна сменила гнев на милость, ему бы и удалось получить прощение. И тогда бы все пошло по-другому: дальше бы он разобрался, кто ему ближе – она или Светлана. Но Татьяна была зла, как волчица. И не оставила ему шанса, чтобы что-то исправить.

Он ехал в троллейбусе у задней двери, прикрывая дырку в мешке своей ладонью и какое-то время сгорал от стыда. Ему было стыдно за измену, за этот дырявый мешок, за слезы, которые он прятал от всех. И все же – вот парадокс! – чем дальше он отъезжал от улицы Университетской, тем больше жалел самого себя…
«Какой же я вымпел? – вспоминал Кондрашов свое новое прозвище, – вот Леха Лобанов, он точно «переходящий вымпел». Ей такой еще не попадался».

Военный пенсионер снова считал свои здоровые дни… Жена убедила его выйти на улицу, и он стоял посреди двора, прикрываясь капюшоном куртки  от холодного ветра. «Наконец-то пришли настоящие морозы. Надо бы сходить покормить уток на озере, холодно им там», – думал Илья.
«…В ноябре целую неделю мне было хорошо, в декабре вообще не было здоровых дней. В январе только шестнадцатого и семнадцатого числа я чувствовал себя человеком. Как же это все меня достало!» – Кондрашов смотрел на свою дворнягу, гуляющую во дворе. Чтобы не думать о своих болячках, он старался чаще переключаться на что-то другое.
«Здорово она прыгает! Носится, как борзая! Интересно у нее в роду были легавые?.. Играет, счастливая… А хорошо, что я ее щенком шесть лет назад на даче подобрал. Съели бы ее бомжи в ту дождливую осень… Как пить дать, съели бы…»

… Прошло полгода, а Светлана не прислала ни одного письма. Илья вновь стал думать о той, что жила ближе. «Время действовать, – решил курсант. – Надо съездить в Саратов, на Университетскую, может, она уже отошла от своей обиды…»
Валерка не одобрял этой затеи Ильи:
– Светке лучше еще раз напиши!   
– Я писал четыре раза, больше не буду… у меня тоже гордость есть.
– Ну и дурак!
Но Илья уже не слушал друга. Он чувствовал, что Светка его забыла.

«…Какой сегодня солнечный и морозный день!» – Кондрашов, нацеленный на определенную задачу, бодро шагал в увольнение. Под сапогами скрипел снег. «Вечно здесь, в Соколе, дуют сильные ветра, даже в такую безоблачную погоду, – морщился он, протирая перчаткой слезившиеся от солнца и ветра глаза. В это воскресенье молодой человек решил еще раз съездить к Татьяне, чтобы попробовать восстановить отношения. В автобусе он встал так, чтобы хорошо была видна его нашивка с третьим курсом на левой руке, как будто в Соколе можно было этим кого-то удивить.
… Илья долго стучал в двери дома, в котором жила Татьяна. Кондрашов был почти уверен, что ему удастся вымолить у нее прощения, потому что понял, как она сильно ему нужна. «Татьяна… – он думал о ней, – моя любимая Татьяна». Двери никто не открывал. Илья стоял, переминаясь с ноги на ногу.
Соседка вышла выносить ведро с помоями. Илья вспомнил, что ему тоже приходилось это делать, когда гостил у них по два дня. На обратном пути женщина остановилась недалеко от курсанта и стала рассматривать его, словно пытаясь вспомнить, видела ли она этого парня раньше. Илья снова стал молотить в двери.
– Что же вы так стучите? – спросила она молодого человека.
– Да вот, не открывают…– грустно отозвался Кондрашов.
– И не откроют! – уверенно сказала женщина, поправив свой старый зимний платок.
– Почему? – наивно спросил Илья
– Потому что дома никого нет. Видите, даже ставни закрыты…
«Наблюдательный» Кондрашов с удивлением уставился на закрытые окна.
– Бабушка умерла еще прошлой осенью, – продолжала женщина, – а внучка уехала на раскопки с археологической экспедицией. Еще в сентябре уехала, так больше и не приезжала. «И кто же ей теперь мусор будет выносить?» – мелькнула глупая мысль в голове огорченного курсанта.
– Может, что-то ей передать, когда приедет?
– Да нет. Ничего не надо.
«Я сам должен был с ней поговорить…»

Он  шел по городу унылый. – «Наверное, уехала к родителям, в другой город, – горевал он, – а я даже не знаю, куда. Может, сходить в университет?.. Нет, в форме не пойду». – Ему вспомнился  их скандал при расставании.
«А ведь, действительно, она была права… Вымпел я, и есть вымпел… Ничем не лучше Лобанова… Куда же мне теперь идти?…»
…Холодный ветер трепал полы шинели, а мороз нещадно щипал уши. «Шапку пирожком в такую погоду не носят», – подумалось Кондрашову, и он натянул головной убор до самых щек. Захотелось есть. Сейчас бы тех ее блинчиков или оладышек! В этот момент ему вспомнились слова матери: «И почему ты у меня такой невезучий, Илья?»
«Почему?.. – он снова и снова задавал себе этот вопрос. В конце концов курсанту стало жалко самого себя. – Я никому не нужен, – грустно решил он. – Вот так же чувствовала себя Наталья, когда я ее бросал…» Он бродил по Саратову в надеже развеяться, но ничто не помогало сбросить с себя эту печаль. Наоборот, он вспоминал те места, где бывал с нею.
«Она приобщала меня к истории, живописи, музыке… Меня, тупоголового рептилоида.
 … Она ведь любила меня, по-настоящему любила… Так, как мне  и хотелось…»
С тоскою в душе он снова шел по Университетской улице и заглядывал в окна домов. «Везет же людям, у них там светло и тепло… Любовь, семья… – тут он заметил, что по привычке идет в «четвертый городок», в казарму первого курса. – Блин, мы же в Соколе сейчас живем…»
В этот воскресный день Илья рано вернулся из увольнения. В кубрике второго взвода из курсантов находился только Ивлиев. В задумчивости и в полном одиночестве он писал кому-то письмо, примостившись около своей тумбочки. Он был, как всегда, задумчив, хотя со стороны это казалось замкнутостью. Теплая, просторная казарма, цветочки в горшках на полочках, друг рядом – все это как-то возвращало к жизни. Душа оттаивала, но полностью прийти в себя у Ильи еще не получалось.
– О! Генацвале! Рад тебя видеть! – обрадовался Василий рано прибывшему из увольнения другу.
«Кому-то я еще нужен», – словно грустный ослик из известного мультфильма подумал Кондрашов.
– Слушай, ты чего такой потерянный, дружище? Да на тебе просто лица нет!
– С девушкой расстались навсегда, – вздохнул Илья.
– Не расстраивайся, все наладится, – уверенно сказал Ивлиев.
– Вряд ли, – скептически усмехнулся Кондрашов. – Уехала она.
Курсанты помолчали. Было видно, что Василий очень хотел помочь другу, дружбу с которым он очень ценил, но не знал как.
– Ты ее любил?– спросил он.
–Да, но изменил с другой. Влюбился в Валеркину землячку, когда ездил в отпуск, – словно отчитывался Илья.
– А как эта об всем узнала? Она же саратовская, как я понял.
– Саратовская… Я сам ей про Светку зачем-то рассказал. Не знаю даже, зачем…
– Да-а-а…– протянул Василий. – Как я понял, ситуация у тебя такая: сначала ты встречался с одной девушкой, потом полюбил другую, не разорвав отношения с первой?
– Похоже, так…– согласился Илья, который сам не мог разобраться, какая из этих девушек ему больше нужна.
– Да, Илья, серьезная у тебя накладка произошла … Запутался ты, дружище! В двух соснах запутался… Но не падай духом. – Василий явно подбадривал Илью. – Одна-то девушка у тебя осталась! Та, которая в Краснодарском крае живет.
– Осталась, но не пишет, уже три месяца…
– Сам пиши! Если она тебе нужна…
– Я пишу. Только все без толку.
– Знаешь, Илья, я могу доходчиво объяснить, как решить  задачу по высшей математике, но в делах сердечных… Прости, ничем тебе помочь не могу. Сам не сталкивался.
– Счастливый, – вздохнул Кондрашов.
– Не знаю… – Василий сделал паузу. – Одно знаю точно: решать эту задачу тебе придется самому.
– Вась, а у тебя есть увлечения? – решил сменить тему Илья.
– Да, нумизматика.
– Интересно? – вяло интересовался друг.
– Еще как! – Вася оживился. – Я ведь собираю не только монеты, в моей коллекции брелки, значки, кокарды, медальоны времен войны. У меня даже есть нож, каска немецкая и пистолет! Я вообще люблю все, что связано с историей. А ты?
– Я тоже…– Илья кивнул головой, но уже не слышал друга.
«Где же ты сейчас, моя студентка исторического факультета?.. Как же нам было с ней хорошо на той Желтой горе, в то апрельское утро! Еще раз, что ли, съездить к ней в следующие выходные…»
Кондрашов еще не понимал, что если девушка или женщина по-настоящему решила уйти, значит, надо ее отпустить, не надо удерживать человека, особенно когда ты его сильно обидел. А точнее сказать – предал…
Кстати, то, что он предал ее, Кондрашов не хотел признавать. Да и друг его поддерживал.
Большаков тоже считал, что ничего особенного не произошло.
– Ты ей нимб над головой вешаешь… – говорил Валерка. – Ну что тут поделаешь, если  ты Светку полюбил? Чего ты теперь киснешь?
«Конечно, он за землячку свою переживает, – думал Илья. Он вспомнил, как Татьяна его нарекла.
– Ты знаешь, она меня «вымпелом переходящим» обозвала… – грустно пожаловался он.
– Ну, так что?! Радуйся! Значит, ты пользуешься спросом! Значит, Кондрашов, ты уже победитель соцсоревнования, раз тебя такими титулами награждают! – ржал Валерка.
«А еще я был для них с бабушкой всех ближе и дороже, – хотел добавить, но промолчал горе-курсант.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Господи, научи меня искусству маленьких шагов: как правильно управлять временем моей жизни. Меру видеть во всем, дали, мечтать, научи сказать правду любя, понять, что не все гладко бывает в жизни, но это тоже часть твоей жизни, научи дарить тепло в нужное время, в нужном месте.
Антуан де Сент  Экзюпери

Глава 1. «Особенно красив лес осенью»

«Отчего я все время болею? – постоянно задавал себе Илья этот вопрос… – Чирьи, опухоли, грыжи, ЛОР-заболевания, как следствие пострадавшего иммунитета, почечная недостаточность, диабет, хроническая усталость, гипертония, ишемия мозга, – откуда это все у меня, – спрашивал себя Илья Кондрашов, – у человека, который всю жизнь занимался спортом… Кому, теперь за это сказать спасибо? Атомной энергетике? Или своему выбору стать вертолетчиком? Тому и другому? А может это кара за то, что я бросал девчонок в молодости? – он не знал уже, что и думать в такие минуты.
Кондрашов замыкался в себе.
– Держись друг, – говорил Вася Ивлиев по телефону, – я буду молиться за тебя. Если есть вера – то можно выжить, – если человек думает, рассуждает, старается все и всех понять, значит, в нем есть движение души, желание жить, а этого уже не мало.
«Какой он молодец, – думал Илья про друга, – переучился, летает на «камовских» в МЧС. Находит время. Звонит мне, поддерживает…»
На этот раз он шел пешком из больницы домой и размышлял  о недавних событиях в своей жизни.
«Что же произошло за последние несколько лет?…Сменил режим жизни, ушел из спорта, из кадетского движения, из учителей. Даже интеллектуальный труд стал в тягость. Сдаю позиции, причем какими-то огромными скачками: таблетки пью горстями каждый день, вены исколоты, как у наркомана, а без кровати вообще и дня не проживу, как Валеркин батя стал… Не понимал ведь тогда, когда смотрел на Валеркиного отца. Думал про него: непонятно все это, здоровый с вида сорокапятилетний мужик, лежит целый день в кровати, изредка только встает, что-нибудь поделает по дому и опять спешит в постель. Это что – нормально?..  Теперь и я знаю, как живут облученные люди. Теперь и другие замечают, что это не нормально. «А выглядишь хорошо», – говорят некоторые знакомые, когда видят меня вне стен больницы. А разве офицер может позволить себе выглядеть плохо, даже, если он давно на пенсии… Я учитель, как тренер не могу позволить себе выглядеть плохо для своих учеников и воспитанников. Не имею права…» – Кондрашов загрустил.
«Не верится, что  все это происходит и со мной… У других  так же начиналось, сколько ребят-чернобыльцев, уже нет…  И многих нет давно… Вывод какой? – он начинал снова подбадривать себя, – правильно, не грустить не падать духом, продолжать учиться жить с болезнями… И радоваться малому… А если говорят что я хорошо выгляжу, значит это комплимент!»
Чтобы избавиться от грустных мыслей Кондрашов сосредоточился на планах. А планов у него было громаде: доделать ремонт в квартире, достроить дачу, попутешествовать – на мир посмотреть. «Я ведь, Кондрашов усмехнулся про себя, – кроме 4-го реактора и пустыни Регистан ничего в жизни и  не видел. А самое главное – надо вырастить дочь и дождаться внуков – вот это и будет моей программой максимум, чего бы мне это не стоило», – решил Кондрашов.

…Шел четвертый год учебы. Сентябрь восемьдесят четвертого остался в памяти Ильи хлопотным но, на редкость солнечным и красочным. Однако, (наверное у каждого человека такое бывает) однажды приходит такой день, когда все идет из рук вон плохо. У Кондрашова такой неудачный день выпал на наряд. «Вот блин, – ругался про себя Илья, – что значит не везет: ночью одеколон спутал с чернилами, а утром кремом для бритья почистил зубы. А, тут еще, этот журналист с саратовского радио приехал в СВВАУЛ, да еще в нашу роту пришел…»
Илья стоял на тумбочке дневальным. Светло-фиолетовые пятна на щеках и шеи, которые он тщательно отмывал еще задолго до подъема, кое-где просматривались. Во рту же оставался неприятный мыльный привкус.
– Рота смирно! – как и положено, громко прокричал курсант Кондрашов, когда увидел вошедшего в расположение командира и не знакомого молодого человека в гражданской одежде.
– Кстати, вот вам один из наших передовиков учебы, – сказал новый комроты майор Смирнов журналисту, указывая на дневального, – можете хоть у него взять интервью.
– Справитесь, товарищ курсант?
– Не знаю. Я как – то ни разу… Я же на тумбочке, товарищ майор?! – как мог, увиливал тот.
– Ничего, подменим! Ты, главное, не переживай, – он повернулся к хорошо одетому гражданскому, – идите в мой кабинет, располагайтесь, там побеседуете.
…Несмотря на большой интерес к теме и доброжелательность журналиста, интервью шло очень туго. Проблема была в самом Илье, он никак не мог сосредоточиться. Два совершенно простых вопроса: «как Вы пришли в авиацию» и «чем интересен полет на вертолете» ввели Кондрашова в ступор. То мешала обстановка кабинета ротного, то ему хотелось спать, а потом есть, то просыпалась неожиданная гордость по поводу того, что именно у него берут это интервью, а не у Салавата, например!
Фраз в голове бедного курсанта крутилось много, но четких предложений получалось всего два: «В авиацию меня привел дед» и «особенно красив лес осенью, когда смотришь на него с высоты птичьего полета». Зато пленки на магнитофоне было истрачено на два часа. Молодой, плотного телосложения репортер, давно подуставший от этого безобразия, в десятый раз протирал носовым платком пот со лба и шеи.
– Вы же отличник, кажется? Правильно я говорю, товарищ курсант?! – спросил он Илью в конце разговора.
– Бывший, – обиженно ответил Илья.
– Ну, пусть даже бывший! Сосредотачиваться-то вы должны уметь!
– Я умею… Просто, как назло сегодня… ничего не идет в голову… я еще после наряда, устал…
– Это я с вами устал, – сказал журналист и встал из-за стола. Он стал собирать свои бумаги.
– А когда передачу по радио можно будет послушать? – виновато спросил Кондрашов.
– Думаю, что не раньше чем через неделю – если я смогу из этого бреда сделать хоть какой-то репортаж. Кстати что это у вас с шеей?
– А, да это так, испачкался.
–Ну-ну, – сказал журналист и вытер еще раз пот со лба. «Надо же, – подумал он. – Из трехсот курсантов мне достался именно этот…»
«Вот, бывает так, чувствуешь многое, и сказать об этом хочется, а не можешь… – горевал Илья после неудавшегося интервью сидя на табуретке в своем кубрике.
Он так и не услышал этого интервью, хотя оно шло в эфире, видимо, был  в это время на занятиях. Однако родители потом сказали, что слушали этот репортаж и что он им очень понравился. «Значит, журналист сумел из моего бреда сделать «конфетку», молодец, не то что я… А лес действительно красив осенью… «И не только в это время года, и не только лес, и не только с высоты…, может еще что ни будь вспомните?!» – вспоминал с улыбкой он слова замученного им журналиста.
Но, что же он мог вспомнить кроме схем захода, запасных аэродромов, положения приборов, шири горизонта и неба, огромного неба с несущим винтом над головой.
Полет невозможно объяснить словами, его нужно прочувствовать и понять, и прежде всего своей головой, всеми органами чувств, а не только глазами, руками и ногами. «Пятой точкой» – говорят в авиации, надо чувствовать как летишь.
…Курсантская жизнь текла своим чередом. Кроме полетов были учебные занятия, физкультура, вращения на лопинге, прыжки с парашютом, самообразование, строевая подготовка, спортивные и праздничные мероприятия, смотры. наряды, караулы… Всего того, чем занимались курсанты в своей обыденной жизни трудно перечислить. Случалось всякое – в том числе и залеты, и проколы, и разборки…
… В УЛО на самоподготовке, по какой-то причине долго не было Валерки. Ни Кондрашов, ни Салават, ни Панфилов, никто не знал, где он. «В наряд Валерка сегодня не заступает, в увольнение не отпускали, – начинал переживать за своего друга Кондрашов, – где же он?»
Большаков появился в классе с опозданием на полчаса. Быстрым шагом он прошел за свою парту и сел, слегка отвернувшись от Ильи. В руке его был носовой платок, которым он прикрывал себе губы. Он сидел молча и был растерян, если не сказать подавлен, что было совсем не похоже на него.
В это время в класс вошел Лобанов и с грохотом плюхнулся на свое место.
«Странно все это… – подумал Илья, – что-то здесь не так…»
– Ты где был, зубы, что ли лечил? – спросил Валерку Илья.
– Угу, – кивнул головой товарищ.
– Врешь, покажи, что у тебя там? – Илья пытался убрать его прижатую руку.
– Кто это сделал? – спросил он, догадавшись, в чем дело.
– Никто.
– Ну, говори, кто?
– Лобан, кто же еще…. – Валерка прикрывал носовым платком верхнюю губу, – ты не лезь, Илья. Мы уже во всем разобрались.
– А я не разобрался! – Илья направился к Лехе, который, похоже, уже этого ждал.
– Пойдем, выйдем! – холодно сказал Кондрашов.
– Пойдем! – Легко согласился тот, поднимаясь из-за парты.
– Мне опять с вами идти? – вставая со своего места, спросил курсантов замкомвзвода.
– Нет, Олег. Мы сами… – сказал Илья.
– Смотрите мне, чтобы не было так, как в прошлый раз!
Классное отделение загудело. Многим уже надоело это хамское поведение Лобанова. Послышались возгласы возмущения: «Почему он считает, что имеет право бить любого из нас?»
– Хорошо, хорошо, – успокаивал курсантов Олег, – я обещаю, что доложу обо всем ротному, и мы разберемся.

– Ты наглец, Лобан, – сказал Кондрашов  в глаза Лобанову, когда они зашли в туалет.
Но тот только усмехнулся.
– За что?! Ты можешь мне объяснить?
– А за то, что много болтает!
– Да он всегда такой! А то ты не знаешь, что он в шутку, а не всерьез! И что за это надо сразу бить? – Илья был  возмущен, – Я тебя просил не трогать моих друзей!
– Ну, извини, не сдержался, – уже без улыбки отвечал Леха.
– Я не могу принять твои извинения, – Кондрашов был настроен отомстить за друга, – поэтому мы снова будем драться с тобой, здесь и голыми руками.
Однако Леха, по каким то причинам пошел на попятную:
– Не буду я с тобой драться, Кондрашов, я с тобой не ссорился.
– А я буду, Лобанов.
– Ну, хорошо, я понял, хочешь отомстить за друга, давай просто обменяемся ударами и на этом разойдемся.
В Илье кипела ярость, а выхода ей не было:
– Давай! – со злостью сказал он, – бей первым!
– Нет, подожди! – отвечал Лобанов, – ты же меня вызвал один на один. Ты и бей!
Илья собрал все свои силы. Всю свою месть за тот бой, где он проиграл, и вложил в удар… Он метился в губу. Но Леха к неожиданности для Ильи, профессионально откинул голову вправо и назад, этим он и смягчил удар, отступив при этом на один шаг назад к кафельной стене
– Неплохо, – сказал Лобанов, потирая щеку, раньше ты бил слабее.
– Теперь ты бей – сказал Илья. Он понял уловку Лехи, однако не был уверен в том, что сумеет так же быстро отклониться, чтобы смазать силу удара, да и нужно ли ему так же делать в той ситуации, в которой они находились.
Но Лобанов, неожиданно опустив руки, сказал:
– А я не буду тебя бить, – Лобанов встал по обычному, прямо.
– Бей сказал! – настаивал Илья.
– Не буду, – Леха поправил свою форму. – За Валерку я  перед тобой извинился. А конфликты мне больше не нужны.
– Давно ли, Лобанов! – он не знал радоваться или огорчаться исходу такой разборки. – У меня к тебе все равно есть претензия…
– Говори.
– Сейчас мы зайдем в класс, и ты извинишься перед Валеркой и перед всем отделением.
– Хорошо, – у Лехи снова заходили желваки на щеках, но он опять сдержал себя, спросив только: – Все?
– Тогда, будет все, – ответил Кондрашов, – будем считать, что конфликт исчерпан.
Они подходили к классу самоподготовки, когда  Илья осознал, что произошло:
«Благородно поступил, что не стал бить… Далеко бы я улетел, если бы получил в обратку…»

В классе все еще шли споры и волнения. Одни курсанты предлагали отчислить разгильдяя, другие говорили, что скоро выпуск и его надо простить. Но когда Леха, по приходу в класс вдруг попросил прощения у всех курсантов группа сразу стихла. Никто не ожидал, что Лобанов вообще способен на такой шаг.
– Ну что, простим? – спросил Олег Панфилов на правах старшего в отделении.
– Леха, достал ты уже всех, – высказал общее мнение Костик, – в самом деле: твои «давай поборемся», «получи пилюлю», «саечка за испуг» – когда это было на первом курсе, понять еще можно было, но у тебя же четвертый год одно и тоже! Говорю же, достал!
Ребята согласились с Костей. Ему припомнили практически все случаи, когда он приставал к ребятам и как «единоличничал» в столовке. Самоподготовка превращалась в товарищеский суд.
– Тебе давно уже надо было сделать определенные выводы, – сказал Салават, – сколько мы – младшие командиры, тебе об этом говорили… Выгонят же!
Смотреть со стороны, как сильный Леха Лобанов стоит и переживает всю эту неприятную для него ситуацию, становилось как то неловко. К тому же Олег просил за него, а у замкомвзвода был большой авторитет не только в отделении, но и во всей роте. В конце концов, сам факт происходящей воспитательной работы над хулиганом начинал успокаивать коллектив.
– Ну что?.. Может, простим мужики? – предложил Костя – воронежский. Когда все высказались.
– Простим, – послышались сначала нестройные голоса.
Постепенно все согласились, что Леха действительно изменился в лучшую сторону, вот только с Валеркой опять сорвался.
– Я не буду докладывать командиру роты, но это последнее предупреждение тебе Лобанов, – подвел итог неприятному для всех разговору Панфилов.
«А перед Валеркой он все-таки не извинился…» – с горечью подумал Илья.
– Не надо было тебе с ним на разборки ходить, я не просил, – с обидой в голосе сказал Кондрашову Большаков.
– Извини, не обижайся, Валер, зато он извинился перед всем классным отделением.
– Он бы тебя там прибил…
– Он мог… – согласился Илья, – но почему-то не стал… И я, кажется, понял почему… – Кондрашов опять надолго задумался.

Глава 2. Серега

…Январь восемьдесят пятого был, как и положено январю, холодным. Дежурство по летной столовой в таком случае выгодно отличалось от наряда по КПП или патруля. Весь наряд по столовке обсуждал свежий случай, произошедший с Лобановым в курсантском зале во время обеда.
– Представляете, – смеясь, рассказывал Костик, – сегодня хохма была: Лобан хватает проходящую мимо него официантку за зад, а она, не растерявшись, надевает ему поднос с борщом на голову!
– Да ты что! Три тарелки?
– Не, он, конечно, уворачивается, а форма-то все равно испачкана!
Курсанты посмеялись.
– А кого схватил-то? – спросил кто-то.
– Да, Гальку, высокую такую! – ответили Костик.
– Я бы тоже ее схватил, да как-то все не решаюсь, – сказал тот же курсант.
«Лобанов продолжает в своем репертуаре… – подумалось Илье. – Ладно, мне пора на мойку идти, ужин уже начинается, значит, из зала сейчас посуду понесут».

В пару, по пояс обнаженные, мокрые с головы до ног, курсанты по двое намывали на мойке сотни тарелок, ложек, стаканов.
Уже довольно поздно Илья и высокий Серега из пятьсот третьего отделения тащили большой бак с отходами из столовки на улицу. На скользкой лестнице, ведущей со второго этажа на задний двор столовой, всегда невольно рождался отборный мат. Самое приличное, что можно было там слышать, это фраза отчаяния:
«Бляха-муха, как это все достало!»
Именно ее в третий раз за две «ходки» повторял Серега.
– Ничего, – кряхтел на поворотах Кондрашов, – пять минут позора – и мы снова летчики!
– Да уж скорее бы выпуск! По горло сыт  и «дискотекой» этой, и парашей…
– А мне нравится на мойке работать, – поскальзываясь и обливаясь отходами, но удерживая равновесие, отвечал Илья. – Командиров над тобой нет, знай только посуду себе драй и драй. Берешь грязную, а получается такая чистота! Классно же!
Между этажами они останавливались отдохнуть.
– Ага, тысячу тарелок до ночи намоешь, загнувшись буквой «зю», а руки потом все равно отходами воняют и пальцы сморщенные от воды! Нет уж, спасибо… Осторожнее, здесь не упади, – Сергей первым открыл спиной дверь, – на улице гололед…
– Ну, это я согласен, – ответил Илья.
Ругаясь уже вдвоем, они вытряхнули из бака остатки отходов.
– Смотри, какое небо сегодня ясное и звездное! – кивнул Сергей головой.
– Ага, – Илья посмотрел наверх. Его знобило. – Пошли уже, Серега, а то я что-то мерзну.
– Ты же у нас «морж»! Вы же с Юриком по утрам в одних трусах бегаете!
– Так то утром, сейчас-то ночь!
– И то верно!
– Сколько на твоих морских сейчас времени? – спросил озадаченно Сергей.
– Полвторого, а что?
– Ничего, просто нам на картошку еще надо идти.
– Ё-моё! А я уже в казарму намылился, – с огорчением произнес Илья.
– Рановато ты хотел отсюда смотаться!
– Да уж… К пяти-то до казармы доберемся?
– Будем надеяться… Главное, что нам до выпуска каких-нибудь месяцев восемь осталось.
– Да уж… Всего-то!..

…Планшет с тетрадями собран, ремень на месте, бляха блестит, сапоги начищены… Илья проверял свою готовность к урокам и поглядывал на часы: скоро ли дадут команду строиться?
На зубах у него еще поскрипывала яичная скорлупа, которую Большаков ради прикола незаметно подсунул Илье в бутерброд на завтраке. «Вот гаденыш!» – еще раз подумал про друга Кондрашов. Ему пришлось снова сходить в туалетную комнату, чтобы прополоскать рот.
– На занятия! – прозвучала долгожданная команда дежурного по роте. – Выходи строиться!
…В строй на этот раз Илья встал подальше от Валерки, зато поближе к Кузьмину. Их негромкий разговор сначала никому не мешал.
– Илья, попробуй посмотреть на эту ситуацию по-другому! – говорил Вовка. – Ты парень симпатичный, нравишься девчонкам. Это же здорово! Они видят в тебе будущего мужа. Единственный минус – не дают, но и эту женскую прихоть можно понять: а вдруг ты потом бросишь? Девчонки – они тоже боятся надоесть нам, наскучить.
– Ну, это я, допустим, понимаю. Хотя, с другой стороны, как же можно жениться, если ты не знаешь: хорошо ли тебе с ней в постели?
– Вот тут я с тобой солидарен! – довольные курсанты заулыбались, в них заговорила мужская солидарность.
– Понимаешь, у меня еще есть проблема, – озираясь по сторонам, продолжал болтать в строю Илья, – в этой мне нравится одно, в другой – другое, в третьей – третье, а что мне больше всего нравится, я не пойму. Вот как тут выбрать свою половину? – вопрошал Илья.
Кузьмин ответил не сразу.
– Знаешь, что я тебе скажу? Так ты никогда не выберешь!  Это у тебя как в известном произведении Николая Васильевича Гоголя получается: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича…» Только вместо той девицы, которая выбирала себе жениха, поставь себя. Вот и ты так же выбираешь себе невесту.
– Да что ты! – обиделся Кондрашов.
– Сам «что ты»! – передразнил его Кузьмин.
– Так, отставить разговоры в строю! – к ним подошел Салават и обратился к Кондрашову:
– Слушать, что ротный говорит!
– А я тут при чем? – с вызовом ответил подчиненный.
– Я тебе объясню, при чем…– Сандра недовольно отвернулся.
Стоящий слева Кузьмин решил продолжить прерванный разговор:
– Слышишь, Илья! Не обижайся. Мне кажется, твое сердце должно само тебе подсказать, его и слушаться надо. Та, о которой думаешь больше всех, и есть твоя половинка.
– Я обо всех одинаково много думаю.
– Ну и дурак! Не умеешь выбирать!
– Ты, блин, умеешь!
– Кондрашов! – снова одернул его младший командир, – сейчас наряд вне очереди заработаешь!
«Ну и пойду в наряд! Не все такие идеальные, как ты!» – хотелось надерзить Салавату, но Илья сдержался.
Он злобно отвернулся и замолчал до конца построения.
В это время на другом конце шеренги Лобанов, придуриваясь, натянул пилотку на лоб и задрал голову вверх, при этом смешно выпятил губы. Его большой орлиный нос четко выделялся в профиль. Живот он выпятил вперед, изогнувшись дугой назад. Все, кто замечал Лехину клоунаду, начинали смеяться.
– Посмотри на Лобана! – Кузя несильно толкнул локтем Илью.
– Отстань! – настроение Ильи испортилось, а Леха Лобанов его уже давно не смешил.
Кузьмин пожал плечами. После команды «Рота, направо! На выход шагом марш!» – курсанты пошли на занятия. На улице снова формировались в строй. Илью все раздражало.
«Там строиться, здесь строиться! Сколько можно?! Что мы, сами до УЛО не дойдем?! Конец третьего курса называется…»
Дважды пропетая в строю песня «Маруся» тоже не подняла Кондрашову настроения. «Скорее бы закончилась эта учеба…»
– Что с Ильей творится? – подошел после уроков Салават к Валерке. – По учебе скатился до троек. Грубит мне.
– Проблема у него, скоро выпуск, а жены нет! – как всегда, с юмором отвечал Большаков.
– Ну, тебе-то хорошо говорить, ты еще на втором курсе себе девушку нашел. Причем саратовскую!
– Он тоже себе нашел! Помнишь, фоткой на полетах хвастался? Краснодарская, из моей станицы, между прочим, на соседней улице живет. Только она ему писать перестала. Вот он и ходит – бесится. Какие уж тут уроки, если невеста не пишет!
– Надо будет с ним поговорить.
– Поговори.
 
…В тот солнечный весенний день они долго разговаривали, многих тем коснулись, но больше всего Салават говорил о главном – об учебе.
– Но ведь это тяжело, Салават, все время думать и помнить об учебе? – вопрошал Илья.
– Согласен, это трудно, все время надо анализировать свою успеваемость: как учишься, где прибавить. А кто тебе сказал, что я все время об этом помню? Я однажды дал себе установку – и все: дальше следую ей почти неосознанно. Но периодический самоанализ – это то, что необходимо нам, летчикам!
– Вы вот с Костиком и Валеркой, например, жалуетесь все время на что-нибудь, а я действую; вы останавливаетесь в своем движении вперед, скажем так, фиксируетесь на проблемах, а я ищу нужные шаги к преодолению их, понимаешь? Может, потому и нахожу правильный путь чуть-чуть быстрее, чем вы – болтуны и разгильдяи.
– Я вообще-то не разгильдяй, – хотел было обидеться Илья.
– Ты бы мог и третий курс на «отлично» вытянуть, но съехал в середине учебы. Вот тебе и первое задание: проанализируй, почему? Еще не поздно.
– Поздно, год до выпуска остался, – безнадежно отвечал Илья. Он начинал понимать, что если бы этот разговор состоялся раньше, он не хватанул бы две тройки в диплом, которые рядом с пятерками смотрелись бельмом.
– Ничего не поздно, проблема в тебе самом, ты зачастую «зацикливаешься», причем не на главном, а на второстепенном, – Салават продолжал свою критику. – То у тебя борьба, то бокс, то карате, то гитара, то девушки. Ты охватываешь слишком много граней бытия, а зачем? Все равно глубоко не вникаешь в каждую деятельность… То учишься на «отлично», то скатываешься на «тройки». Ты нестабилен, Илья, тебя словно кидает из стороны в сторону.
«Где-то я уже слышал нечто похожее…», – вспомнился Кондрашову последний разговор с Татьяной.
– Или вот, например, в кружке на кафедре аэродинамики: ты взял для творческой работы редкий, не типичный для вертолета случай – «плоский штопор», а я выбрал «подхват». Почему, как ты думаешь?
– Потому что о нем больше материала, – предположил Кондрашов.
–Нет, дружище, потому что он в тысячу раз чаще встречается в летной практике, – опроверг его версию Садриев.– Тебе нравится заниматься чем-то необычным, ярким, непонятным. А надо начинать с малого, тоже неизвестного, но наиболее вероятного для летчика, того, с чем ты можешь столкнуться в жизни уже по окончании училища.
«Сандра прав, – думал Илья, глядя на потемневший, тающий снег и на ручьи, бегущие вдоль асфальтовых дорожек. – Еще не поздно прибавить в учебе… Я же всегда за ним тянулся… Расслабился я в Соколе… И все из-за этих девчонок…»
…Илья опять гулял по набережной, на этот раз это были те редкие часы, когда у него ничего не болело. Как правило, такое случалось лишь в первые три недели после лечения. Но Кондрашов был рад и этому. Во время таких прогулок он особенно любил вспоминать прошлое.
«…Вот кто сумел по-настоящему воплотить свою мечту – стать летчиком, так это мой бывший младший командир отделения Салават Садриев, ныне полковник авиации, летчик-испытатель, летающий на самых различных типах самолетов и вертолетов, – глядя водную гладь канала и любуясь полетом чаек, размышлял Илья. – А ведь он добился своего! Как и говорил мне в том в далеком восемьдесят втором году. И ничего странного в этом ни для кого из нас нет, его стремлению к учебе можно было только позавидовать. Поэтому сказать, что это  везение, удача, фарт – нет, это будет неправильно. Упорный, безмерный, бесконечный труд на протяжении всей своей жизни. Какой он умница, наш Салават!
…Так что же со мной творится?… Живу, пока действует лекарство. Полторы сотни рентген во мне делают свое грязное дело, от которого нет исцеления. И ведь никто этого не видит. Не замечает. Не знает. А кто знает – просто не в состоянии понять. Это те состояния, о которых говорил мне штурман эскадрильи, тоже чернобылец Коля Паршин «Нарушение обменных процессов, длительные и стойкие спазмы сосудов, пострадали зоны мозга…» – так говорят врачи. Но разве от этого легче... Неужели мать была права, когда говорила, что я невезучий?.. Нет, конечно, я счастливый человек, со мной ведь рядом любимая жена, дочка… – Илья заставлял себя думать позитивно.
…Дочка… Как  часто я думаю о ней… Она ведь без меня не может… Не отойдешь ни на шаг. Спать укладывать – папа, в школу, из школы – папа, в кружки, на занятия – без папы никуда.  С другой стороны, мне самому это надо. Я ведь впервые за долгие годы снова почувствовал себя счастливым отцом. И понял, что мне это нужно, как воздух! Но как решить одну большую проблему со здоровьем? Она же нуждается в идеальном образе отца! А как быть идеальным отцом, если ты инвалид? Она просится на руки, когда устает, ей хочется, чтобы папа покатал на санках, а папа… а папа пытается ей что-то объяснить про боли в затылке, сердце, спине, суставах. Говорит, что он очень устал… Что он после операции, что ему скоро в больницу… Нет, так не пойдет… Ребенок не виноват в том, что нуждается в сильном человеке рядом, это же так естественно. И я ей нужен здоровый, а не больной… – Кондрашов снова тяжело вздохнул. – Нужна сила воли! Только через силу воли надо побеждать боль и стремиться к чему-то, не зря же я столько лет тренировался. Я ведь сам учил этому своих пацанов из секции! Теперь пришла моя очередь проявить характер. Дочь должна запомнить меня сильным, а не слабым… Надо запретить себе думать о болезнях… Надо снова побеждать себя!»

…Зима была снежная и морозная. Но никакие погодные условия не могли отменить утреннюю зарядку. Друзья-спортсмены собирались побегать утром за территорией части.
– Сегодня немного холоднее, – сказал Петро, – поэтому под шорты подсунем портянки.
– Ничего себе, немного! На улице мороз 36 градусов! – Илья вопросительно смотрел на Мельникова.
– Может, сегодня не побежим раздетыми, ну, хотя бы только с голым торсом? – пытался добиться поблажки для зимней зарядки Илья. Он посмотрел на Юрку Зрелова, но тот, по обыкновению, улыбался своей странной и многозначительной улыбкой, и было непонятно, на чьей он стороне.
– Не хочешь – не беги, – коротко и бесстрастно ответил каратист.
– А ты побежишь? – спросил Илья Юру Зрелова.
– Я – как все! – ответил вежливый друг.
«Придется бежать. Терять авторитет перед товарищами не хочется», – определился Кондрашов.
– Смотрите, курсанты раздетые бегут! – послышалось со стороны остановки «Сокол». Люди поднимали выше воротники, переминались и подпрыгивали от мороза в ожидании автобуса на Саратов.
– Мама! – громко спрашивала девочка, – а почему они не мерзнут?
– У них нарушен теплообмен, – и женщина, видимо врач, или учитель, вместо того, чтобы сказать: «Потому что они находятся в движении», – стала дальше объяснять своей дочке, что такое теплообмен, но курсанты их уже не слышали. Петька, бежавший первым, только прибавил ходу.
«Теплообмен у нас нарушен! – возмущался про себя Илья. – Это в мозгу у Петьки что-то нарушено, вынудил нас в такой мороз бежать! Ему-то что, он закаленный! Вон и плечищи у него какие здоровые! А бицепсы… Мне бы такие!» Он оглянулся на Юрку: тот, как всегда, бежал с улыбкой, но от холода она у него выглядела какой-то озадаченной. Молодец, не отстает! Да и как он отстанет, если он лыжник…
«Сорок минут на ужасном морозе! Ну и Петро! Вот это воля! Говорят, он уже два курса зимой бегает в одних шортах, – Илья всматривался в силуэт Петра, широкие спина и плечи которого то скрывались, то вновь появлялись сквозь снежную пургу. – До железной дороги, похоже, бежим: поселок-то, Жасминный, остался позади слева».
– Ну как? Не замерзли? – весь в инее, словно Морозко из сказки, повернулся к курсантам Петька Мельников, когда тройка «моржей» прибежала в казарму.
Илья был на пределе: ноги замерзли, нос посинел, на плечах и локтях наледь. Он хотел уже выругаться, но побоялся, потому что неизвестно, чего можно ожидать от каратиста, который на полголовы выше тебя ростом. Петька был очень силен, причем не только физически, но и морально. Илья это всегда осознавал и втайне завидовал ему.
– Нормально, – нашел, что ответить, Юрик, растирая ноги, – разве что ляжки сильно замерзли.
– Пошли шпагат потянем в бытовке, там и отогреемся, – с обидой то ли на Петьку, то ли на мороз, продолжая растирать онемевшие пальцы на руках, сказал Илья. Но Мельников молчком уже сам направлялся к бытовке».
– Ну и деловой же у нас Петро! – негромко сказал Илья, переглянувшись со Зреловым. А тот опять улыбался. «И о чем он все время думает, этот Юрик? Наверное, сравнивает, кто из нас более волевой человек…»
– Что ты улыбаешься?
– Ничего, – опять с улыбкой ответил Юрок. Ему было смешно видеть, как Илья стремился во всем подражать Петьке, но ничего из этого не выходило. Кондрашова это раздражало, и он начинал приставать к Юрке.
– Ты лучше скажи мне, что дают тебе твои лыжи? Вот мне единоборства – дают все! – с вызовом говорил курсант.
Юрка перестал улыбаться и серьезно ответил товарищу.
– Лыжи дают мне здоровье и выносливость, а что может быть важнее? – он вопросительно посмотрел на Илью.
– Сила, Юрок, сила! – практически как Лобанов отвечал Кондрашов.

...Прогрессирующие заболевания не давали спокойно жить дальше. Здоровых дней, когда можно было посвятить себя какой-либо деятельности, у Кондрашова становилось все меньше и меньше. Сначала он не хотел в это верить, спорил с врачами, рвал себя на трех работах, чтобы доказать всем, и в первую очередь самому себе, что он еще многое может. Может зарабатывать… Потом он проигрывал. Увольнялся по собственному желанию и ложился надолго в больницы.
Теперь ему предстояло принять эту жизнь такой, какая она есть! Понять и принять… А для этого надо было смириться с мыслью, что твое здоровье скатывается по наклонной траектории, и какие бы ты усилия не прилагал – это мало что может изменить.
«…Итак, что мы имеем на сегодняшний день? – снова и снова размышлял Илья, когда тяжелые хронические недуги сваливали его в кровать. – Попробовал побегать утром – лег в больницу, понервничал – в больницу, выпил  таблетки на час позже установленного времени – оказался в койке. Поменялись погодные условия или притащил, как нормальный мужик, тяжелую авоську с рынка – результат один – выбит из жизненной колеи. Никакой тебе стабильности, никаких планов на жизнь. Есть только ты и боль… Безвыходность, какая-то… Все крутятся, делают свои дела, а я с этими болями и головокружениями валяюсь без сил. Безнадежно отстаю, как в лыжной гонке…Тогда, в восьмидесятых, Юрка Зрелов, похоже, был прав, лучше бы я выносливость тренировал…», – с горечью подытожил молодой пенсионер.

Глава 3. Оксанка

«…Вот почему так бывает: ты время торопишь –торопишь, а оно, как назло, все тянется и тянется?! До выпуска всего ничего осталось, но эти два месяца словно замерли», – размышлял Илья, сидя на табуретке возле Валеркиной койки. Большаков же лежал на заправленной койке, закинув руки за голову. Было видно, что он тоже скучает.
– Не лежи, – сделал замечание Илья, – сейчас ротный пойдет к себе в кабинет, увидит, что днем валяешься, – получишь!
– Не пойдет!
– Почему это?
– Потому что он уже дома! Вызвали его по семейным обстоятельствам! Понял?
– Откуда ты все знаешь? – прищурился Илья.
– Потому что я всегда всем интересуюсь, а ты, Кондрашов, – товарищ сладко зевнул и потянулся, – скучный ты какой-то сегодня.
– Будешь тут веселый… Пятница, а мы в казарме сидим, словно не четверокурсники. Где же обещанный свободный выход во время «голубого» карантина»?
– Так карантин через месяц только начнется…
– Вот-вот, а месяц-то сколько может тянуться?
– Тридцать дней вообще-то!
– Это для тебя тридцать, а у меня такое ощущение, что время остановилось и нет никакого движения вперед… Мне кажется, что мы никогда не уедем из этого училища…
– Нет, Кондрашов, ты точно интраверт! Вечно что-то думаешь себе, а надо не думать, а действовать!
– Ну, и что ты предлагаешь, экстраверт наш гениальный?
Большаков, поводив по сторонам своими большими карими глазищами и подняв указательный палец вверх, воскликнул:
– Придумал!
– Чего еще? – тревожно спросил Илья.
– В кино идем!
– Неохота, – вяло отозвался Кондрашов.
– Пошли, хватит киснуть! – Валерка уже вставал с кровати. – Сейчас за Юркой зайдем, и в Дом офицеров, до вечерней поверки успеем.
Втроем они стояли возле афиши с надписью «Пираты двадцатого века», и у каждого были разные мысли по этому поводу.
– Ну, – Валерка, как всегда, соображал быстрее всех, – идем?
– Я три раза уже смотрел, – неуверенно произнёс Юрка Зрелов.
– Ну и что? Я раз только видел. – Курсанты с интересом посмотрели на Илью, который ходил на этот фильм пять раз, потому что там показывали карате, однако он не спешил признаваться в этом своим друзьям.
– Что молчишь?
– Ну, давайте сходим… Лучше, чем в казарме-то сидеть, – уклончиво ответил Кондрашов, скрывая свою радость от неожиданно приятной возможности еще раз посмотреть этот первый советский боевик.
Настроение Ильи окончательно улучшилось. Фильм снова и снова захватывал его внимание «Мне бы так с прыжка бить, как Салех, – мечтательно думал курсант. Он даже не чувствовал, как Юрка толкал его локтем.
– Илья! Глухой, что ли? – уже почти кричал ему на ухо Зрелов.
– Что? – не отрываясь от экрана, спросил Илья.
– Посмотри направо!
Кондрашов с трудом оторвался от экрана. Посмотрев направо, он понял, в чем дело. На соседнем кресле сидела совсем юная, темноволосая, с короткой стрижкой девушка и неотрывно смотрела на него. «Красивая, – первое, что пришло в голову курсанту Кондрашову, – но совсем уж девчонка».
– Ну и что? – ответил Юрке Илья, снова погружаясь в просмотр кинофильма
– Ничего, только она уже полчаса так сидит, – как бы между прочим заметил Юрка.
Боковым зрением Илья стал наблюдать за юной особой. То, что она была слишком юной, сомнений не было: так долго, с наивной прямотой, не отводя глаз, могла смотреть только девчонка.
«Интересно, сколько ей?.. Тринадцать, четырнадцать?»
Кондрашов старался не обращать на нее внимания, но вскоре понял, что события на киноэкране уже не так волнуют его.
– А что, кино неинтересное? – наклонившись к девушке, с улыбкой спросил Илья.
Она медленно покачала головой, не сводя с него больших глаз, с красивым разлетом бровей.
«Вот это да, – у курсанта забилось сердце, – влюбилась с первого взгляда…»
Илья уже не мог смотреть фильм, он думал только о сидящей рядом девушке.
«Когда же у меня такое было? Кажется, лет в шестнадцать, когда я влюбился в Ирину… Я ведь тогда так же бесконечно долго мог на нее смотреть…»
Не выдержав, Илья облокотился на правый подлокотник деревянного кресла и осторожно взял ее за руку. Девушка ответила ему легким пожатием. Ладонь ее была горячей.
«А может, это и есть моя любовь, – с трепетом в душе думал курсант Кондрашов. – Может, именно ее искал я последние четыре года, а она взяла и сама меня нашла…»
…Он еще раз посмотрел на это милое создание: «Как же она молода … Нет, в жены она мне, к сожалению, не подходит, я просто не дождусь, когда эта девчонка вырастет, загуляю, мне нужна женщина… Причем срочно… Крыша уже едет, к детям пристаю»
Фильм заканчивался. Он так же осторожно отпустил ее руку и уселся ровно.
– Ты проводишь меня? – впервые услышал он ее голос.
– Только до КПП, – стараясь быть бесстрастным, ответил курсант.
– Хотя бы до КПП, – ответила она ему.

«Светка не пишет полгода, поход к Татьяне ничего не дал… Что ж, буду встречаться с Оксанкой, так, кажется, ее зовут», – подумал Кондрашов, возвращаясь в казарму.
…И все же ответные чувства у курсанта вспыхнули, и это привело лишь к тому, что Илья запутался окончательно. К Татьяне он все еще хотел вернуться, в Светлану тоже был влюблен, а тут еще одни совершенно новые отношения…
….С Оксаной они встречались тайно. Илья, как всегда он это делал, убегал по утрам в самоволку и купался с ней на пруду. Они обнимались и целовались. Снова ходили в кино на вечерние сеансы, в тот же Дом офицеров, в котором познакомились. И она опять смотрела только на него. Илья видел, как блестят ее глаза. «Она счастлива со мною, по-настоящему счастлива, – думал в такие минуты Кондрашов. – Она влюбляется в меня все сильнее. И как же ей сказать, что через месяц все кончится, и я уеду из Сокола по месту распределения навсегда?»
Илья считал, что он ничего такого особенно не делает, и даже наоборот сдерживает их чувства. Но это было не так. Девушка влюблялась все сильнее.
Однажды на вечернем построении к нему подошел Костя Михайлов и без обиняков спросил:
– Говорят, ты с малолеткой встречаешься! Кареглазая такая, симпатичная!
– Кто говорит? – насторожился Кондрашов: неужели Валерка с Юркой сдали?
– Да ты не пугайся, я тебя понимаю, все нормально! Нам ведь главное, чтобы кожа была гладкая да титьки торчали!.. Правильно я говорю, Илья?
Илья оглядывался по сторонам: вдруг еще кто-то мог их слышать… Он не знал, что ответить этому всегда самоуверенному воронежцу.
– Тебе завидно, что ли? – нашелся Илья.
– Ни капли, могу и моложе найти! – Костик засмеялся, – а смысл?!
Тут Костя стал серьезен.
– Подумай…
Оставшись один, Кондрашов задумался.

 
Глава 4. Марго

«А ведь Костя, в принципе, прав, со стороны получается, что я такой же бабник, как и Леха». Эта мысль не радовала его. «Но ведь я не меняю девчонок, как перчатки… У меня всего-то их три, ну от силы пять было, а Лобанов с десятками встречался. И все-таки Костя прав: надо заканчивать крутить голову Оксанке. Тем более что отец у нее служит преподавателем в нашем училище. Узнает – голову оторвет или еще что-нибудь в этом роде. Хотя жалко, она ведь по уши влюблена в меня... Могла бы быть хорошей женой в будущем, но какое оно, будущее? Может, меня в Афганистан сразу после выпуска отправят, даже детей не успею завести… Остается только Светлана. Тем более, что она наконец-то прислала свое письмо…»
На следующий день, вечером, после увольнения, преодолевая в себе разного рода сомнения, Кондрашов сам подошел к Михайлову. Казалось, что тот уже догадался, насчет чего к нему подрулил «Кондрат». Своим хитрым взглядом «воронежский» буквально сверлил Илью.
– Костя, слушай, у меня к тебе деликатный разговор есть, – с трудом выговорил он первую фразу.
– Давай… На тему?
– Ну, короче, насчет девчонок, – Кондрашов мялся, не зная, как же перейти к главному.
Костя с пониманием похлопал Кондрашова по плечу:
– Да не бойся, никому не скажу, что ты с малолеткой кружишь! Думай только сам, что можно, а чего нельзя с ней… Ну ты понял?..
– Я не об этом хотел поговорить… С ней мы уже расстались…
– Когда?
– Сегодня… – Илья замолчал.
– Ну и правильно, с ней каши не сваришь, – неожиданно одобрительно похлопал его по спине Михайлов. – Ты же взрослый мужик, Илья, тебе другое надо..
– Вот я как раз насчет этого… Другого. – Илья не знал, как начать.
– А-а! Понял, ты хочешь, что бы я тебе подругу подогнал, да? – раскусил Костя Илью.
Илья почувствовал всю неловкость этой ситуации.
– Ну да…
– А я тебе говорил, не с теми ты знакомишься, Кондрашов… – Михайлов ненадолго задумался. Он догадался, что у Ильи еще ни разу не было женщины.
– Значит, нет такой? – Кондрашов уже хотел уйти.
– Ладно, Кондрат! – великодушно отозвался курсант. Он уже принял решение. – Тащи листок и ручку…
– Зачем?
– Адрес нарисую, «план-схему захода» укажу.
– А, понял, – засуетился Илья. – А кто она? Как зовут?
– Моя знакомая, зовут Рита. Для особо приближенных Марго. Живет в частном секторе, недалеко от поселка.
– Одна?
– Ну конечно. Разведена, давно уже.
– А что я ей скажу? Что я от Костика? Нет, я, наверное, так не смогу… Навязываюсь получается…– Костя смерил Илью жалостливым взглядом.
– Так ты хочешь стать мужчиной или нет?
– Хочу! – громко выкрикнул покрасневший Илья
– Ну вот и молчи тогда, вернее слушай: возьмешь в магазине вина, в аптеке – изделие номер два… Да, сигарет не забудь!
– Она курит?! – перебил Кондрашов.
– Нет, блин, она святая… Достал ты меня, Илья. Она же одна живет, я тебе уже говорил, вывод какой?
– Какой? – переспросил Илья.
– Такой! – передразнил Костя. – Живет так, как ей хочется. Короче, возьмешь пожрать чего-нибудь, на всю ночь все-таки идешь… Она что ли тебя кормить должна?
– Хорошо, куплю. Стипендию только что за август получили... А кто мне «самоход» прикроет?
– С Панфилычем договоришься, это уже твои проблемы!
– Хорошо, понял. Еще один вопрос можно?
– Давай, только последний.
– Ты с ней спал?
– Иди уже, Кондрашов! Ко мне сейчас девушка должна прийти на КПП, а я с тобой тут время теряю…
Илье хотелось еще спросить, почему Костик всегда опережает его с девчонками, но ему хватило ума сдержаться. И все-таки вопросы всплывали один за другим.
– И самый последний вопрос, Костян! Ну пожалуйста! – умолял Кондрашов.
Михайлов обернулся:
– Валяй!
– Она красивая?
– А у тебя есть выбор? – воспитанный франт улыбнулся.
– Нет, ну не издевайся!
Костик отвернулся и пошел в сторону КПП, а Илья все ждал ответа.
– Тебе понравится, – наконец выкрикнул тот, обернувшись вполоборота.
– Костя, а грехи когда будем замаливать! – прокричал ему вслед Илья.
– Какие у нас грехи, я тебя умоляю! – отвечал, не оборачиваясь, воронежский.

«И за что его девчонки так любят?!» – завистливо и восхищенно подумал Кондрашов и принялся изучать Костины каракули. Ему, конечно, было стыдно за то, что пришлось обращаться к знакомому с такой необычной просьбой, но сексуальное желание было сильнее. Вскоре, под прикрытием друзей, ему удалось убежать в самоволку с ночевкой.
…Молодая стройная женщина, на вид лет двадцати восьми, встретила его в длинной темно-синей футболке и серых колготках. Увидев, что возле ее дома вот уже несколько минут маячит какой-то парень в спортивной одежде, она обулась и вышла к калитке. Чтобы не испугать девушку, Илья встал поближе к уличному фонарю.
– Вы к кому, молодой человек? – спросила женщина.
– Я?.. К вам, наверное, – Илья покраснел от стеснения (хорошо, что  при вечернем свете это было трудно разглядеть). – В-вы …Рита? – заикаясь, спросил он.
– Да, – усмехнулась она, – а вы-то кто?
– А я от Костика! – выпалил Илья то, чего ни при каких обстоятельствах не хотел говорить.
– От какого?..
Илья чуть не впал в кому…
– А-а… – женщина через секунду вспомнила, – от Михайлова, что ли?
– Н-ну, да… – это был самый трудный момент в его жизни.
– Так ты курсант?! – догадалась она.
– Да, я на четвертом курсе уже… – улыбаясь, мялся Илья, он начинал приходить в себя, – Вот! – парень протянул коробку, – Костя вам торт просил передать.
– Спасибо…– она взяла подарок. – Ого, какой большой! Всем отделением, что ли, скидывались?
– Нет, я сам, в смысле, Костя на свои покупал, меня только передать просил… – Илья так глупо себя чувствовал. Он уже не раз успел пожалеть о том, что сам решился на эту авантюру.
– Ну, тогда заходите на чай, товарищ курсант, – позвала женщина, и совсем уже другим тоном добавила, – покрепче-то что-нибудь взял?
– Да, – живо отозвался Кондрашов, – вот вино! А еще сигареты, «Стюардесса»!
Молодая женщина усмехнулась.
– Молодец, ничего не забыл! Проходи в дом, «курьер».
Илья вздохнул с облегчением: он думал, что самое трудное уже позади…
«Симпатичная, – первое, что пришло в голову курсанту, когда он незаметно разглядывал хозяйку дома, – и что же надо этому Костику?»
Маргарита достала сигарету:
– Картошку чистить умеешь? – спросила она закуривая.
– Еще как! Мы по полторы тонны в наряде по столовой… – она не дала ему договорить.
– Тогда начинай, я сейчас вернусь, просто в доме не хочу дымить, – уточнила она насчет курения.
«Стеснительный какой-то… Хотя лет двадцать, наверное, уже есть, а наивный как пацан… – Маргарита достала вторую сигарету. – С тех пор как Сашка на службе погиб, нормальных мужиков-то и не видела… Хотя сосед похаживает, когда жены дома нет… Костю не устраивает, что мне тридцать два, вот и пропал… Этого вместо себя, что ли, прислал…. – женщина потушила окурок. – Сына надо завтра в обед из пионерлагеря забрать, а «курьера» этого назад пораньше отправить… Как, кстати его зовут? Я даже не спросила… А впрочем, сейчас мы это узнаем…»
…Когда прокричали первые петухи, Маргарита открыла глаза. Сквозь тюль на окнах пробивался слабый рассвет.
«Ну что ж, видно бог разрешил мне быть такой, какая я есть» – Она затянулась первой сигаретой и лишь затем посмотрела на спящего курсанта. «Мальчишка совсем. Мой десять лет назад такой же был, только в плечах чуть пошире, да ростом повыше, и служил он не в авиации, а во внутренних войсках. А потом был побег из колонии, когда все это случилось… Сразу же, в тот же день, пришел замполит. «Ваш муж… Погиб при исполнении служебных обязанностей…» Нет… До сих пор не могу в это поверить. Три года всего и прожили… Не отдам… Не отдам сына в армию, ни за что…»
Стряхнув пепел с кровати и сделав несколько глотков воды, она принялась будить спящего курсанта. Однако тот спал крепко .«Вот так все и происходит, когда в первый раз… Сейчас проснется наш юноша и начнет в любви объясняться…»
– Эй, без пяти минут офицер, вставай, светает уже… – услышал Кондрашов  рядом с собой чей-то женский голос. – Кто просил его пораньше поднять?
Курсант принялся протирать кулаками глаза. Сначала события ночи вспоминались ему с большим трудом, но потом общая картина стала понятной: он наконец-то стал мужчиной. И эта мысль ему понравилась.
– Не хочу никуда уходить… Мне так хорошо с тобой,  Марго… – хриплым голосом протянул Илья и попытался обнять женщину. Но та, отстранив его руку, медленно встала с кровати и включила бра.
– Тебе надо идти, Илья, – она сделала упор на слове «надо». Тон ее голоса был совершенно другой, совсем не такой, как ночью.
– Ну, раз надо – значит, надо! – с трудом взял себя в руки  курсант. Он сел и резко потряс головой: «Никогда не пил столько вина». Кондрашов хотел уже встать, но, взглянув еще раз на красивые ноги Марго, не выдержал и снова прижал ее к себе. На этот раз она поддалась. Поднявшись на кровати, он принялся целовать ее всю – сверху донизу…
…Она снова нежно гладила его голову. Илье никогда не было так хорошо. «В казарме скоро будет подъем. Да и черт с ним, когда рядом такая красивая женщина…» Он вдруг отчетливо понял, что ни с кем и никогда еще не был так счастлив, как с ней. Ее тело было создано для любви. А он так жаждал этой любви…
–…Марго… Ты такая красивая, – находясь в блаженстве, тихо шептал ей  Кондрашов, – все, женюсь на тебе, – подвел он итог.
– Проснись сначала…
– Нет. Правда, женюсь! – Не в силах оторваться от женщины, он вновь и вновь гладил ее бедра, прижимался к груди, целовал живот…
–... Какой ты еще глупый, Илья, – задумчиво и по слогам сказала она, – я же говорила тебе сегодня ночью, что я, падшая женщина, достойна лишь одного – презрения. А потом, стара я для тебя, много пью и курю. И самое страшное то, что мне самой нравится так жить… Так что, – она уже с улыбкой заглянула ему в глаза и добавила: – идите в свое училище, товарищ курьер!
– Я не курьер!– обиделся Илья.
– А кто? Жених?! – она громко рассмеялась. – Жених, которого мне вместе с тортиком подогнал мой бывший любовник?
– Марго! Я люблю тебя…– неожиданно для самого себя искренне сказал Илья.
Женщина усмехнулась:
– Молодые люди часто путают желания с любовью. Поверь мне, я это знаю.
– Я серьезно.
– И я серьезно. Иди уже, а то передумаю…
И тут Илья вспомнил, что у него уже есть девушка, которая не так давно согласилась стать его женой. Одевшись, «без пяти минут жених» поспешил на выход.
– Я еще зайду, – сказал он возле крыльца старого деревянного дома.
– Ты рискуешь… – скрывая свои чувства, ответила она. Илья снова принялся целовать ее.
– Отстань… Иди уже!.. Не могу … – женщина отстраняла его от себя, – на время посмотри…

«Еще раз придет – подцеплю… И женю на себе… А что? Молодой, ласковый, покладистый, лепи, что хочешь… Кому-нибудь точно попадется на удочку», – подумала она вслед уходящему курсанту.
Кондрашов медленно брел в направлении поселка. Грунтовая дорога имела небольшой подъем. Посмотрев еще раз на часы, он прибавил шаг. В этих местах всегда был свежий воздух, Илья с жадностью его вдыхал. Слева простирались лесистые горы, а справа располагался полигон одного из военных училищ, где стоял макет ядерного взрыва. «И зачем его там поставили? Все равно после Хиросимы и Нагасаки такого больше не будет».
Илья вспомнил, как их тренировали по ЗОМП:
– «Вспышка слева!», «Вспышка справа!», – словно рядом, слышал он команды.
У курсантов же в уме был один вопрос: «Зачем этому учиться, если такое не случится никогда? Люди что, дураки, что ли?.. Ведь применяя такое оружие, можно уничтожить само человечество…»
«…Дождь был ночью, – отметил Кондрашов, – а я его даже не слышал… Какая она была красивая, эта брюнетка с серыми глазами. Вот только в любви ненасытная и курит много… Нет, в жены она мне не подходит…»
По дороге в воинскую часть Илья, вспоминая Риту, полнился ощущением какой-то особой гордости: «Теперь я любому могу сказать, что у меня была женщина… И Валерке об этом я скажу первому». Взглянув еще раз на циферблат часов, он понял, что безбожно опаздывает. «А вот сейчас пригодится моя кроссовая подготовка», – и курсант Кондрашов уже бежал в гору.
«…Лишь бы до завтрака успеть! Блин, я Костяну и Олегу должен буду, как земля колхозу!.. А куда денешься, – усиленно размышлял Илья, – займу у Васька Ивлиева до стипендии. Он всегда выручает…»

Глава 5. Его величество Выпуск!

…Новое офицерское обмундирование… Его не только хотелось поскорее надеть, до него хотелось постоянно дотрагиваться, бесконечно поправлять. Отойти от зеркала в казарме было невозможно, так же, как и подойти к нему. Все курсанты усердно пришивали золотистые погоны с одной небесного цвета полосой и двумя маленькими, но такими заветными звездочками. Кто-то уже набивал сапоги.
«Нет, не устоит она против такого красавца! Однозначно! Как приеду к ней в станицу в такой форме! Как пройдусь по улице! Это будет «атас»!» – Кондрашов восхищался своим отражением в зеркале и думал о Светлане.
К отбою парадная форма была подготовлена, оставалось переждать одну только ночь. Но Илья в эту ночь не уснул.
Осознание себя офицером никак не приходило. «Видимо, мое содержание еще отстает от моей парадной формы». Он ворочался с боку на бок, вставал, ходил по расположению роты, присаживался к тем, кто еще доделывал свою «парадку», о чем-то разговаривал, потом опять ложился и снова не мог уснуть. Илья вспоминал учебу, первые прыжки с парашютом, летчиков, учивших его летать, думал про друзей, с которыми утром предстояло расставание, и опять возвращался к отношениям с девушками, которых любил или думал, что любил.
Воспоминания шли по четвертому кругу, когда Илья не выдержал и, осторожно достав пачку сигарет из кителя Костика, пошел в туалет. На тумбочке дневального уже никого не было. «…И никто за это уже не ругает. Все, отстояли свое курсанты. Не верится, что через каких-нибудь шесть часов я буду  уже лейтенантом...» – размышления о своем прошлом в уставшем сознании Кондрашова пошли уже по пятому кругу: «Что у меня в активе? ГОСы сдал на «отлично», получил предложение остаться инструктором, все это приятно и здорово, но откуда взялся провал в учебе на третьем курсе?.. Почему я решил, что без жены после окончания училища мне не прожить? – Кондрашов пытался разобраться в том, о чем уже долго думал. Кто-то из ребят в начале третьего года обучения обронил такую фразу: «На новое место службы надо ехать женатым». С этого все и началось… Сперва я хотел выбрать себе вторую половину, потом хотелось только переспать, затем захотелось другую…Потом опять вспомнил, что мне нужна жена…Всех запутал … И себя, и тех, кто меня любил…»
Анализа четырех лет жизни как такового не получалось, но обрывки разных событий не выходили из головы всю ночь. К тому же от выкуренной  сигареты стала кружиться голова.
«Нет, не мое это… – Илья положил сигареты на место, и направился к своей кровати.
Мысли разлетались, как бабочки, которых он никак не мог поймать: «Как же я, дурак, в четвертом классе умудрялся бычки от «примы» и «беломора» докуривать? Когда убегал из дома… А как меня лупила за это мать! Я ведь из такого трудного детства вылез… Если бы не дед-авиатор, я бы точно бандитом стал… А что же он мне говорил, когда я поступал в летное училище?.. – Илья напрягал память. – Ты смотри, не припомню уже никак…»

… Некогда мне было вспоминать тогда… Торопился вечно куда-то, как голый на … –  Илья прокручивал в памяти события из своей жизни… А ведь все события рождаются и вытекают из дел наших и поступков. Дела определяются желаниями, характером, привычками, интересами, как, впрочем, и тем, как мы поддаемся манипулированию со стороны других людей, да много еще чем… Но главное – чтобы дела эти и поступки не расходились с принципами, совестью, честностью и с планами на жизнь. А я бессовестно убегал в самоволки, рискуя вылететь из училища, морочил голову девчонкам, вместо того чтобы сосредоточиться на учебе. Оказывается, все в жизни взаимосвязано… Мысли, желания, дела, поступки … И, конечно же, их последствия.
…И вот он наступил, тот долгожданный день – день выпуска из военного училища. «Четыре года за стенами казарм мы провели, чтобы дождаться этого дня, – подумал Илья, но тут же вспомнил все свои «самоходы», за которые ему впервые стало стыдно. – Ну, да, особенно ты, Кондрашов, прожил все четыре года на казарменном положении… Вот Салават, Васька, Кузя – они умели все четыре года ждать и терпеть…»
…Какая же погода была в тот день, девятнадцатого октября?.. – Кондрашов снова окунулся в воспоминания. – С утра, если не ошибаюсь, было солнечно, и лишь ближе к обеду над Соколом появились облака…»
Что же запомнилось?.. Огромный плац перед штабом, который еще недавно мы подметали, а зимой чистили от снега… Торжественное построение… Марш знаменной группы… Волнующие звуки военного оркестра… Ровный строй молодых лейтенантов… Преклонение перед знаменем… Блеск погон и кокард. И, конечно же, запах лучшего советского мужского парфюма… Впереди – командование, сзади тоже главные люди – родители и близкие, глаза которых полны восхищения и слез. «Вот и сбылась моя мечта!»  – так думал каждый из нас, вчерашних курсантов.
Илья вспомнил, как высокий Серега Анопко из соседнего отделения помахал рукой:
– Илья, у меня тоже распределение в Прикарпатский округ! Так что увидимся!
– Увидимся!
«…И мы действительно увиделись, служили вместе, дружили. Прошли Афганистан…»
– Илья, у меня через неделю свадьба, я приглашаю вас со Светланой! Придете? – спрашивал Серега в далеком девяностом  году.
– Не могу.
– Почему? Я не понял, ты что, отказываешься погулять у друга на свадьбе?
– Извини, Серега, но мы поссорились, и очень сильно. Дело вообще к разводу идет.
– Ничего не знаю. Даю тебе неделю на налаживание отношений с супругой, и в субботу чтобы были у ЗАГСА!
– Я постараюсь, хотя не обещаю…
– Все, ничего даже слышать не хочу!
«… На свадьбе Сереги мы все-таки погуляли… Какой он молодец, Серега, что помирил нас! А сам погиб через несколько лет… Не вернулся из полетного задания…»
Илья снова загрустил. Он остановился за зданием Дворца культуры и стал кормить воробьев хлебом. На такой случай у него всегда в кармане имелся кусок черного хлеба. Но тут прибежала его дворняга Мотя и разогнала шуструю стайку пернатых.
– Вот вечно ты, Мотя, мешаешь мне кормить моих друзей-«летчиков». – Кондрашов вытряхнул остатки хлеба из кармана.
– Пошли домой, – сказал он собаке, которая тут же побежала в нужном направлении, так как хорошо знала эту команду.
«Так что же у меня там дольше было?» – в памяти Илья снова возвращался к выпуску.
…Он вспомнил, как сам восхищенно смотрел на своих нарядных однокурсников. «Все сразу стали такими взрослыми… Мы нужны Родине, нас ждут в военных округах! Но самое главное – нас ждет любимая летная работа. Ведь военная авиация сегодня сильна и востребованна, быть военным летчиком почетно и престижно! Так было и тридцать, и пятьдесят лет тому назад, так будет и всегда, потому что это самая прекрасная и самая нужная  профессия на земле!»
«Да… Именно так я и думал… Я и сейчас так думаю. Потому что нельзя забывать хорошее.
Нельзя забывать страну, из которой мы родом. Нельзя забывать ту общность людей, к которой мы все принадлежали, – советский народ! Мы жили в самой богатой стране. Богатой не только ресурсами, но и технологиями. … А сколько было патриотов...  Сейчас много наносного – наркотики, геи, маньяки. Экстремисты.
Кто сейчас защитит наших детей от всего этого? А офицеры могли бы! Честные офицеры запаса могли бы принести больше пользы, если бы они были нужны образованию, правительству. И если бы им достойно платили. Вот тогда бы и патриотическое воспитание было поставлено «на широкую ногу», как всегда было в той стране, в которой мы когда-то жили.
Илья словно стоял рядом со своим выпуском, он как бы видел себя со стороны – лейтенанта,  вчера еще такого несерьезного, наивного, в чём-то заблуждающегося, а сегодня уже офицера-летчика, преданного своей советской Родине.
У Кондрашова сначала не получалось, но потом он вспомнил все, абсолютно все, о чем он думал в те минуты на плацу:
«Как переплелись наши судьбы! Ведь у каждого до училища была своя жизнь, свои мечты, свои желания, а объединила всех любовь к небу… Связала одной общей, курсантской судьбой. Спасибо нашим отцам-командирам, спасибо летчикам-инструкторам!»
…Молодые лейтенанты прощались друг с другом. Обнимаясь, они цеплялись пуговицами парадных шинелей. У Ильи перехватывало дыхание, он не мог связать и двух слов. Словно ком какой-то стоял у него в горле. Глаза сами слезились.
– Давай, Илья! – пожал руку Садриев. – И помни: первым делом – самолеты! … Смотри, не перепутай!.. А то с тобой бывает…
– Ага, Салават, спасибо… – кивал, широко улыбаясь, Кондрашов.
– Не забывай спорт! – напутствовал Петро Мельников.
– Понял, Петя…
– Ну что? Увидимся? – как всегда загадочно улыбался Юрка.
– Конечно, увидимся! – к нему возвращалась способность говорить. – Ты же у меня свидетелем на свадьбе обещал быть! Не забыл?!
– Нет, конечно! Я поэтому и говорю – увидимся!
Илья обнял Юрку. «Вот тоже родная душа!» – подумал он.
Сзади окликнули, и Илья узнал голос своего заклятого друга Лехи Лобанова.
– Кондрашов! За бокс не обижаешься? – спрашивал тот.
– Да нет, Леха… А что обижаться? Я же сам хотел тренироваться…
– Ну, тогда давай! – хлопнул по плечу Леха.
– Ага… Давай, пока! – отвечал Илья.
«Да, сколько у меня всего с ним было… Тяжело далась ему учеба, да и нам всем с ним было не легче, однако вот ведь – выпустился! Молодец Лобан!»
Илья искал глазами родителей. Он знал, что они приедут на выпуск, и от этого его сердце трепетало еще больше. «Представляю, какие у них будут глаза, когда мы увидимся… Батя, конечно же, будет скрывать свое чувство гордости за сына. А мама, как всегда, будет плакать, и не поймешь, от чего это у нее: то ли от радости, то ли от чего-то другого… Как же я их люблю!»
Парадная форма лейтенантов блистала и приковывала взгляды приглашенных на выпуск. Среди родителей, гостей и друзей были, конечно же, и жены молодых лейтенантов. И были восхищенные взгляды девчонок из поселковой школы. И была Оксанка, которая уже неделю как не плакала, а просто с интересом смотрела на выпускников. «Ты должна забыть о нем, – сказала ей недавно мать, – раз и навсегда! Обещай мне!» И Оксана обещала. «Первая любовь не бывает счастливой», – говорили ей тогда. И она смогла это принять.
Илья же шагал безмерно счастливый: «Здорово! Как все здорово! Неужели это свершилось?!.. – от восторга у него кружилась голова. – А еще я нашел себе жену… За долгие четыре года поисков, проб и ошибок! И к новому месту службы поеду уже женатым! Ура!»
– Ура! – кричали  уходящие с плаца вчерашние курсанты и бросали вверх фуражки и металлические рубли. Деньги спешно подбирались третьекурсниками. «Кто нашел лейтенантский рубль – тому счастье!» – так всегда считала молодежь.

Глава 6. Вторая неврология

...Вспоминать еще можно было бы многое. У каждого из офицеров сохранилась в памяти своя картина воспоминаний курсантских дней, ведь каждый по-своему видит тот период жизни, когда он учился азам своего ремесла. Однако ощущение нужности профессии, в том числе и для своей страны, испытывал каждый выпускник. Такой отчасти и была уходящая в прошлое эпоха строителей коммунизма. Что-то не успели, что-то не сумели, а чего-то и, главное, кого-то никогда уже не вернуть.
Давно ушедшая эпоха продолжала будоражить память бывшего вертолетчика. Он прогуливался по набережной судоходного канала в те редкие часы, когда не болел, и периодически задумывался об одном и том же: «Вот если бы все хорошее из советского строя люди взяли бы да в нынешнюю Россию привнесли, а все негативное оставили бы в прошлом… Вот бы мы зажили!» – утопически мечтал о лучшем будущем пятидесятилетний капитан.
В его памяти всплыла фраза: «Отпусти свое прошлое. Не держи его. Так будет лучше…»
– Кому? – вслух задал он себе вопрос и тут же выругался.
«Надо бы забыть мне этот социализм! Надо забыть… А я не могу…»
…Шли дни… Отставной капитан снова сидел в приемном отделении городской неврологии.
– Что на этот раз? – спросила его заведующая.
– Пытался понять женщину…, – вздохнул старый – новый  пациент.
–Ну и как, получилось? – с интересом спросила женщина – врач.
– Процентов на пятнадцать.
– О! Это уже много! – улыбнулась Ирина Павловна, – А помните, я вас предупреждала, что вам нельзя нервничать? И, кстати, женщинам в споре надо уступать, неужели до сих пор не научились?
– Да это случайно…. Идеально-то не проживешь… Тем более в нашей стране… В жизни всякое бывает…
Помолчав, Кондрашов добавил:
– Я еще с ремонтом на той неделе перегрузился, – он придумывал новые, убедительные, на его взгляд, причины.
– Ну, ну. В этом году больше не положу вас к себе, – строго сказала доктор.
– Почему? Наверное,  из чувства солидарности с женщинами? Да, Ирина Павловна?
– Зря вы так шутите, я серьезно…
Илья перестал улыбаться, а врач продолжала:
– Просто не имею права лечить вас чаще четырех раз в год. – В голосе врача звучала нотка горечи и сочувствия. – Таковы новые указания Минздрава. Сожалею, но приказ есть приказ, и я должна его исполнять.
Кондрашов погрустнел, но вида не подал.
«Значит, посылать в Чернобыль моя страна имела право. А вот как лечить, так извините-подвиньтесь… Хотя  о чем я? Сейчас же другая страна… Главное, нельзя терять контакт с этим врачом, она знает все нюансы моих заболеваний и лечит хорошо»
Илья перестал волноваться, ему было все равно, что будет потом. Главное было то, что врач брала его к себе в отделение. Он уже давно мечтал о своей первой капельнице…
– В ваших интересах, уважаемый Илья Владимирович,  научиться позитивному влиянию на свое самочувствие, – дала последнее наставление заведующая неврологией.
– Я постараюсь…
– Постарайтесь, пожалуйста… А сейчас идите оформляйтесь.
– Ирина Павловна, можно, я к вам в частном порядке буду обращаться. Не бросите?
– Ну, куда же от вас денешься, Кондрашов? Идите в отделение, лежать будете… в этот раз во второй палате.
«Вот оно – счастье! Что может сравниться с предвкушением укола и капельницы! – думал постоянный клиент неврологии, поднимаясь на второй этаж. «Уколозависимость» стала заметной у Кондрашова в последние два года, но он то ли не обращал внимания, то ли не хотел признаваться в этом даже самому себе.
«Все когда-то проходит: и проблемы, и боль, и обида, и даже радость не бывает вечной», – думал ночами Кондрашов. Цепочки воспоминаний приводили его к новым мыслям и соображениям.
«Как же в этом мире все взаимосвязано!.. Взять, например, цепочку событий, связанную с Валеркой,– думал он. – Если бы я не подружился в училище с Большаковым, я бы не встретил Светлану, и не было  бы тогда у меня двух замечательных дочек, Насти и Марии.
…Если бы не было бы в моей жизни Лехи, Петьки, тренеров по самбо и карате, я бы никогда не стал тренером по единоборствам. Тогда бы у меня  не было воспитанников, которыми я сейчас так горжусь.
…Если бы не было Ирины, Салавата, Васьки, я бы не стремился к знаниям: я же тянулся за ними, за отличниками. И уж, конечно, я бы никогда не стал учителем, если бы не  Володька Кузьмин, потому что не было бы тогда во мне страсти к неизведанному, к основам мироздания, к мечте о развитом будущем человечества.
Если бы я внимательнее слушал своих инструкторов и если бы я думал только о полетах, я бы точно стал комэской.
…Если бы тогда Серега Анопко не пригласил нас с первой женой на свою свадьбу, мы точно не помирились бы с ней, развелись бы еще в начале девяностых, и тогда не было бы средней дочери. Молодец Серега, что помирил нас на четыре года.
Ведь мы были в сильной ссоре, и все из-за моих измен…
Кондрашов не хотел дальше ворошить свое прошлое, но все цепочки личных воспоминаний приводили к одной мысли:
«…Если бы я не обманывал тех, кого любил, я бы не терял дорогих и близких мне людей. – Кондрашов отрешенно задумался. – Как плохо я прожил свою жизнь! Я творил гадости и совершал глупости, причем совершенно не делал дальнейших выводов… Странно, что я считал себя при этом умным человеком…– Кондрашов вставал и ходил по отделению.– Получается, единственное, что я сделал хорошего в жизни – это съездил в Чернобыль».
Что-то опять не сходилось. Воспоминания вместе с размышлением загнали его в тупик, а сознание не хотело с этим мириться. Кондрашов усиленно искал выход внутри самого себя.
«Сказать себе «я плохой» – значит предать сейчас тех, кто, не зная этого, живет со мной, надеется на меня, любит меня, зависит от меня… – он постепенно успокаивался.

…Ночью Кондрашову снился странный сон, и поэтому он проснулся от страха. Нечто непонятное гналось за ним, принимая то женский, то мужской облик, превращалось в страшное существо, которое медленно ползло к нему по стене сверху, а потом вдруг откуда-то появился Серега. Он стоял в дверном проеме палаты и ехидно улыбался, совсем как раньше, в училище.
– Оба-на! Какие люди у нас здесь лежат! – услышал Кондрашов до боли знакомый голос.
«Так только он мог обращаться к кому-то в нашем взводе, я это точно помню!» – Илья резко повернулся к дверному проему.
Там действительно стоял и улыбался высокий, Серега Анопко, друг Ильи, вертолетчик, который погиб три года назад. Кондрашов даже не успел испугаться.
– Ну вот! Когда бы еще свиделись! – продолжал улыбаться Сергей. Его выцветший от времени летный комбинезон был уже не темно-синий, как раньше, а светло-серый. Он смотрел то на Илью, то на окно, за которым шел густой белый снег.
– Вот это погодка, да?! Совсем как в тот день, когда меня «метеослужба» с диспетчерами подставили…
«Он всегда так делал, – отметил про себя Илья: – то смотрел на тебя, то куда-то поверх головы».
Кондрашов пытался проглотить комок в горле, но у него не получалось. Он даже боялся услышать свой голос в пространстве. А Серега ждал ответа.
– Ну что, стал комэской? – прозвучал его полный иронии вопрос.
– Ты же погиб, Серега! – заговорил, наконец, Илья.
– Как же я погиб, если я с тобой разговариваю?
– Значит… – начал, было, Кондрашов озвучивать свою догадку, но Сергей опередил его.
– Значит мы в «буферной зоне»!
«Я не знаю такую зону! О чем это он?»
– А что это такое? – несмело спросил Илья.
– Как бы тебе  объяснить… Боюсь, не поймешь… Это такое пограничное пространство, где мы…
«А!.. Зона обмена информации?» – хотел подсказать Илья, но не успел.
– Ну, типа того..., – уже отвечал ему Сергей. «Он что, читает мои мысли?» – промелькнуло в голове  Кондрашова.
– Понимаешь, Серега… – Илья хотел рассказать другу о двух своих самых больших несчастьях: о том, что в девяносто пятом он стал негоден для неба, а сейчас стал неугоден для жизни на земле… Однако не успел он закончить фразу в уме, как Сергей уже отвечал:
– Понимаю, потому и пришел… – взгляд его светло-голубых, с зеленоватым оттенком глаз, совсем как раньше, был  весел и игрив.
И тут Кондрашову стало по-настоящему страшно… «Он знает абсолютно все, о чем я думаю... Нет, я не готов!»
– Ладно, я зайду в другой раз, – тут же сказал Сергей и осторожно вышел за дверь.
«Что это было?» – лежал и спрашивал себя в волнении Кондрашов. Горячий пот выступил у него на лбу. Он отвернулся и стал разглядывать стену.
«Она же другого цвета! – дошло до Ильи.– В неврологии стены салатового цвета, а Серега стоял у желтой стены! Фу, слава Богу, я не помер и не сошел с ума!»
Кондрашов стал ворочаться в своей кровати: «А если бы и его стена была такая же салатовая, как здесь?» – пришла еще одна абсурдная мысль. Он приподнялся, сел на край кровати. Затем опять лег. Вглядываясь в темноту, он пытался рассмотреть цвет стен в палате. Он не мог понять, как в таком сумраке ему только что удалось разглядеть салатовые стены. То, что они были в его памяти, до него еще не доходило.
Кондрашов потер рукой лоб, который был сухой и холодный…
– Какая, к черту, «буферная зона»?! – спросил он достаточно громко. – Здесь вторая неврология!
– Вторая-вторая, не первая! – послышался раздраженный голос соседа, лежащего возле окна. – Слышишь, вертолетчик! Ты всю ночь, что ли, собираешься болтать? Выпей еще феназепама, если тебе одна таблетка не помогает.
Илья сидел на кровати и тер глаза.
– А что я говорил? – тихо спросил он у мужчины, лежащего у окна.
– Тебе все пересказать?
– Не, я серьезно, не обижайся…
– «Турбины должны работать»… «Реактор не должен взрываться»… «Что это было? – «Буферная зона»… «Я не готов!»… Вот что ты наговорил за два часа! – ответил сосед и недовольно добавил:– А теперь давай спать.
– Давай, – зевнув, согласился Илья и потянулся к тумбочке за феназепамом.
«У нас вся страна – одна сплошная «буферная зона», и даже весь мир в этой зоне! Только не все об этом знают…» – Кондрашов лежал и думал о том, что ему приснилось. Пока снотворное не подействовало, он снова уходил в воспоминания.
Из памяти не уходили друзья, живые и мертвые, события жизни… И даже целая эпоха советского строя застряла бесценным и никому не нужным грузом в голове отставного капитана. Он снова боролся с бессонницей.
«Надо бы сходить в туалет, ночью-то вероятность того, что он свободен, гораздо выше».
Он шел по длинному полуосвещенному коридору больницы и полусонным взглядом разглядывал стены. От ежедневного приема мочегонных лекарств ему постоянно хотелось в туалет. «Как он далеко он от нашей палаты… Хорошо, хоть ночью очереди нет…» Дежурная медсестра заснула прямо на рабочем столе, склонившись над журналами. «Вот еще работа у людей! За гроши они должны и милосердие проявлять, и кучу документов заполнять…» Вымыв руки в умывальнике, Илья вгляделся в свое отражение в зеркале. «Лысый… Толстый… Больной… С красными глазами и пятнами от давления на лице – таким меня точно только в больнице можно встретить… Ну и хорошо, что только здесь». Стараясь не шаркать тапками, он отправился в свой конец коридора.
Из палаты хосписа, который располагался там же, донесся слабый старческий голос, сопровождающийся каким-то не то свистящим, не то шипящим звуком. Кто-то о чем-то невнятно просил. Илья зашел в палату. «Вот кому сейчас хуже всех», – подумал Кондрашов. Свет из коридора позволял разглядеть больного немощного старика, лежавшего на ближайшей к выходу кровати. В нос ударил неприятный запах.
– Вы пить хотите? – тихо спросил он больного.
Тот кивнул глазами. Было видно, что ему трудно говорить. Из горла торчала трубка, и когда он пытался что-то сказать, раздавался лишь свист воздуха.
Кондрашов наклонился: в уголках глаз пожилого человека были слезы…
– Вам плохо? Подождите, я не знаю, можно ли вам давать пить или нет! Сейчас я позову сестричку, – сказал он и хотел уже направиться к выходу.
Но тот показывал кистью на стоявший рядом стул: «Присядь» – означало это движение.
Илья сел и осторожно взял худую, высохшую руку старика. На вид ему было лет восемьдесят.
«Вот кому по-настоящему плохо-то … А я тут жалуюсь себе…» – Илья держал руку и не знал, что делать. Самое лучшее, что он мог сделать, это  позвать медсестру, но старик уже  успокаивался, однако ладонь Ильи не выпускал.
«…Как это ужасно, когда ты никому не нужен! – с сочувствием думал Илья. – Он ведь хочет что-то мне сказать – и не может…»
Кондрашов держал слабеющую руку старика и уже совершенно не чувствовал смрадного запаха палаты.
«Вот, прожил человек столько лет, – размышлял Илья, – растил, кормил, детей, внуков, а сейчас, перед смертью, некому даже за руку подержать…»
Время словно остановилось для Ильи. Именно в этот момент он и вспомнил, что сам не усмотрел ни за своей матерью, ни за бабушкой… Мысль об этом прожгла его. Он попытался вспомнить причины, почему так произошло, почему он не был рядом с ними, когда они умирали… Ведь были же у него какие-то дела, причины, обстоятельства? Он ломал голову, вспоминая их, и понял, что ни одна из этих причин не оправдывает его...
«Я должен был быть рядом… Просто обязан был… Они сделали все, чтобы мне было хорошо в детстве, в юности… Все, что могли». – Теперь уже слезы текли у него. Холодные пальцы больного чуть  подрагивали в его руке, левой он вытирал глаза и лицо. – «Мы всегда забываем о них, мы всегда думаем только о себе…»
Ему хотелось кричать на всю больницу, на весь город: « Какой же я гад!.. Какие же мы сволочи – люди среднего возраста!… Эгоисты!… И я – самый главный … Идиот… Нет, эта боль не проходит, – вспомнил он то, о чем размышлял совсем недавно.– Она не отпустит никогда… Какое ужасное, позднее раскаяние! В пятьдесят лет… И такое раскаяние ожидает многих из нас… Потому что мы неправильно живем, неправильно думаем, неправильно воспитываем…Или это я не хотел, чтобы меня правильно воспитывали…»
…Илья все еще сидел расстроенный. В палате лежали и бредили другие больные. «Сколько же здесь боли… в этой палате… Почему через страдания люди должны умирать? Есть ли он вообще – смысл в этой жизни?» 
Он сидел, боясь отпустить руку старика. Ему казалось, что если он отпустит ладонь, то произойдет что-то непоправимое. Через какое-то время мысли Кондрашова снова переключились на личное.
«…Три раза за свою жизнь я пытался вылезти из той нищеты, в которой жил с детства. И только в последнем браке мне это удалось. Лишь к пятидесяти  годам я добился того, о чем мечтал еще в советские времена: семья, работа, квартира, машина, дача… И что же мне добавить теперь к этому сейчас?.. Этот стыд? Или то ничтожное количество сил в остатке, с которым я должен жить и радоваться жизни?.. Как же  от всего этого грустно и обидно…»
Илья закрыл глаза:
«А ведь я все равно буду радоваться этой жизни… Потому что надо радоваться… Потому что мне есть с чем сравнить свои тяготы…Потому что мне надо было все это пережить… Потому что я хочу быть лучше…». – Он засыпал, сидя у кровати незнакомого старца.
В этом полусне Кондрашов вспомнил, как в девяностые годы духовный наставник говорил ему: «Очисти свое сердце от злобы, ненависти и зависти ко всему, что сильнее тебя, если только ты не в силах что-то изменить. Наберись терпения, укрепись в Вере своей и приди к смирению. Учись прощать, не обижаться на людей, прости себя и возвысься… Но лишь в своей духовности… И еще… Помни: какой бы трудный и самый тяжелый день ни посылал тебе Господь, принять и прожить его надо достойно…».
Неожиданно он вздрогнул от того, что почувствовал, как старик на какое-то мгновение сжал его ладонь. Размышления и то полусонное состояние, в котором он до этого находился, тотчас развеялись.
Илья стал прислушиваться к дыханию старого человека: характерный свистящий звук был еле слышен…
«Живой, кажется. Уснул…» – Илья потихоньку отпустил его ладонь и поправил простыню на кровати больного.
Вернувшись в свою палату и приняв дополнительно несколько таблеток пустырника, он повалился на кровать. «Мыслей больше нет, никаких… – констатировал он свое внутреннее состояние.– А говорят, так не бывает. Говорят, что человек всегда о чем-нибудь думает. Я больше ни о чем не могу думать…». Вскоре он уснул.
Утром Илья заметил в себе прилив сил, впервые за долгие недели не болели голова и сердце.
«Наконец-то! Неужели я начинаю выздоравливать? Вот что значит восемь капельниц дорогостоящего лекарства!»
За завтраком он был на редкость весел, шутил с товарищами по палате, бросал взгляды на сестричек из процедурки, а когда пошел за таблетками на пост, узнал, что старик, который дышал через трубку, этой ночью умер…
– Когда? – спросил Илья сестру. – В смысле, во сколько?
–Точно не скажу, но под утро он уже не дышал, – ответила дежурная медсестра.– А что?
– Да нет… Ничего, – ответил Илья, – просто так спрашиваю.
«…Такое ощущение, что он отдал мне свой последний запас жизненной энергии в тот момент, когда пожал ладонь… А может, мне пришло время поправиться.. Просто совпало… Бывает же так», – подумал Кондрашов.

Глава 7. «Весна смотрит на тебя...»

Поправившись, Илья торопился домой. После долгого времени, проведенного в больницах, всегда так: очень хочется домой!
«Хочется уюта и покоя… Какое счастье, что она у меня есть! Ну почему опять о самом близком для меня человеке я вспоминаю в последнюю очередь?»
На этот раз он шел домой и окунался в совсем недавние воспоминания.
«…Как поздно я ее нашел… Тридцать шесть лет искал… Веселая, добрая, желанная, отзывчивая, терпеливая, любящая меня любого – здорового и больного, злого и доброго, с работой или без нее».
Они встречались три года. Сначала у них не было ни  жилья, ни работы, ни детей. Но именно Ольга наполнила жизнь Ильи главным содержанием – любовью и семейными ценностями.
– Вам нежелательно иметь детей, Илья Владимирович, – охлаждали его пыл врачи, когда он обращался за консультацией. – Сами знаете, у вас большая доза облучения, и вам за сорок.
Илья впадал в уныние… «Ну и зачем тогда жить? Сопьюсь, да и все», – терял он последнюю надежду на счастье.
– А я рожу тебе ребенка, – сказала однажды Ольга, когда Илья в очередной раз жаловался, что ему трудно жить без детей и что он не видит смысла в этой жизни.
– Зачем тебе это надо? Найди себе молодого, здорового и рожай ему сколько хочешь, – раздражался Кондрашов.
– Потому что я люблю тебя, – тихо говорила она, не обращая внимания на его раздражительность. – И у нас будет ребенок, – повторяла она ему на ухо, – давай только для начала выберемся из этой нищеты, в которой мы с тобой четвертый год уже живем.
– Я буду хорошим отцом, – Илья обнимал любимую женщину.
– Очень на это надеюсь.
…Дочка стояла под душем в ванной и мурлыкала что-то себе под нос. Илья, как обычно, лежал в кровати и копил силы на вечернюю прогулку.
Валерия, одетая в халат, вышла из ванной комнаты и стала сушить волосы. «Совсем как взрослая», – подумал про дочку Илья. Семилетняя девчушка, словно чувствуя, что отец думает о ней, подошла к нему и прижалась к груди. Затем поцеловала и  тихо прошептала:
– Папа, я тебя очень, очень люблю.
– И я тебя… очень, очень люблю, ты даже не представляешь как … – отвечал он, гладя ее голову.
Девочка с интересом смотрела на отца, пытаясь понять по его глазам, о чем это он говорит?
– Что ты там напевала в ванной? – спросил Илья, переключая ее внимание.
– Весна смотрит на меня, а я улыбаюсь!
– Сама придумала?
– Ага! Только что!
– Умница! Только до весны-то еще целый месяц.
– А мне кажется, что она уже пришла!
«Да, – вздохнул Кондрашов, – взрослеет дочь... Значит, как говорится, стареем мы…»
– Папа, а когда мы поедем в гости к моим сестренкам? – спросила Лера.
– Поедем когда-нибудь…
– Когда ты выздоровеешь?
– Конечно…
– А на кого я из них больше похожа?
– Я же тебе говорил, на обеих ты похожа, потому что вы все мои дочки…
– Пап, а ты маму любишь? – Илья уже целовал ее в макушку.
– Конечно… «Если бы не она…»
– Пап, а ты скоро выздоровеешь?
– Скоро.
– А на санках поедем кататься?
– Поедем.
– А в кино пойдем?
– Пойдем.
– И на море когда-нибудь съездим?
– И на море…
– Ты только обещаешь…
«А ведь она права, – думал Кондрашов. – С таким здоровьем я даже обещать ничего не имею права… Но разве можно лишать ее мечты?
«Если бы не тот восемьдесят шестой год, – с грустью подумал он, – все было бы по-другому, дочка…»
Илья в сотый раз с горечью погрузился в воспоминания о двух своих командировках в Чернобыль. Ему опять вспомнился разговор с командиром авиагруппы полковником Воробьевым на аэродроме города Чернигов.
– Поймите, товарищи летчики, – объяснял полковник, – то, что вы за две недели сделали над станцией – это уже подвиг. И сейчас вы имеете полное право уехать домой. Но вы же видите, что экипажа на смену вам нет! Его просто не прислали… Не по моей, заметьте, вине! Поэтому я вынужден просить вас остаться на второй срок…
Видя, что командир экипажа и второй пилот растерянно молчат, полковник продолжал:
– Пожалуйста, товарищи офицеры… Это просьба… Я сейчас не имею права вам приказывать… Ну, что мне, перед вами на колени встать?! – в отчаянии воскликнул начальник.
– Нет, – пришли в себя уставшие летчики, – мы полетим.
«... И снова в респираторе было трудно дышать, пот заливал глаза, остекление кабины быстро запотевало, жилет из свинцовых пластин тянул вниз, кругом провода, опоры линий электропередачи, краны, рядом труба, снизу проникающая радиация... В показания дозиметров не хотелось верить... Но разведку реакторной зоны надо было продолжать. И военные вертолетчики выполнили эту работу...
Дважды переживший радиационную жару восемьдесят шестого года, бывший дозиметрист четвертого энергоблока, в ту пору лейтенант Кондрашов так и не дождался заслуженной награды за работу над разрушенной станцией…
… Дачный домик его стоял недостроенным и ждал нового хозяина. А по небу плыли белые, чистые, как снег, облака…

Послесловие

Физик Ландау сказал прекрасные слова: «Каждый человек не Земле должен быть счастливым». В связи с этим иногда хочется сказать молодым людям, да и не только им: «Радуйся, друг! Тебе дается время на это… Тебе дано счастье видеть рассвет нового дня! Цени это! Я знаю, бывает по-разному… Бывает тяжело: болезни, трудности, проблемы, неудачи. Но ты ведь живешь, а других уже нет. А сколько людей живет и страдает от недугов еще больших, чем у тебя! Ты-то живешь, и это главное, но помни, что их нет… Помни, что тебе предстоит состояться в этом мире, а для этого тебе придется быть, а не казаться человеком. И тебе придется научиться любить этот изменчивый мир, себя в нем и близких тебе людей. Береги то, что у тебя есть... Береги тех, кто с тобою рядом... Путь к настоящей любви не бывает гладким.
Я много думал о том, что такое дружба… Я понял, что мои друзья и те, кого я любил, оставили мне ценный опыт. Они показали мне, чего я стою и чего не стою, чего могу добиться и чего никогда не сумею. Зато я точно знаю, что это сумеют они. Если бы я сейчас их всех увидел, я бы их крепко обнял, пожелал бы им удачи, настоящей любви, мирного неба над головой и главное – здоровья… И долгих лет жизни…
К сожалению, тех, кого уже нет, я вижу только в своих снах. А там они лежат в больницах и казармах, эллингах и палатках, или с военных аэродромов снова уходят на задания, помахав на прощанье рукой… Видимо, и там они ведут незримый бой со злом… Видимо, и оттуда они указывают мне на мои ошибки. Но даже там, во сне, своими взглядами и словами они поддерживают меня и берегут мою веру в добро.