Просто...

Научиться читать оказалось проще простого! Проще, чем беседовать. И уж подавно легче, чем знакомиться. А, может быть, – наоборот: проще, чем знакомиться, и уж подавно легче, чем беседовать? И в самом деле: ведь сначала нужно познакомиться, а уж потом о чём-то говорить с этим новым знакомым.
Это было моё самое первое из запомнившихся знакомств. Не сомневаюсь, что до этого были десятки разных людей, приходившие к нам домой, сюскавшие со мною перед родителями: «А что это за девочка? А как её зовут?» Спрашивали-то у родителей, никому не пришло, небось, в голову – протянуть ладонь (или хотя бы палец) и солидно сказать: «Ну, что ж, давай знакомиться…» Ясное дело – никому. Уж я бы запомнила.
Вот и получилось, что в свои неполные пять, имея за плечами уже немалый опыт путешествий в машинах, поездах и пешком, я была совершенно неподготовлена ни к серьёзному знакомству, ни, тем более, к беседам. И потому, прожив в этом городе, на этой улице, в этом доме уже несколько дней, уже даже получив от Бабуни разрешение выходить самостоятельно на улицу (но быть только около двора: «уйдёшь – назад не впущу!») – это уже до Керчи докатилась моя слава путешественницы, из-за которой мама даже в детсад не могла меня устроить. В итоге, в этом весёлом заведении я пробыла ровно полдня до первого «тихого часа». Но это было давно, ещё в Михайловке. А, может, уже в Хортице. В Запорожье, короче говоря. Но о путешествиях отдельный рассказ.
А сейчас я сидела на корточках в тенёчке под уличной стеной дома, разглядывая сразу всё. Дом через дорогу, за крепким штакетником с выгоревшей и облезлой белёсо-зеленоватой краской. Меж штакетин торчала оскаленная серо-коричневая морда собаки, морда эта временами чихала, скрываясь, а потом вновь выставлялась на улицу. И саму дорогу, двумя глубоченными колеями тянущуюся то ли справа налево, то ли вовсе наоборот. На ряд деревьев вдоль нашего двора: на абрикосах кое-где среди зелени виднелись запёкшиеся тёмно-коричневые плоды, на миндале густо лепились на ветках гроздья крупных миндалин. Я ещё не знала, что это тоже орехи, как на собственно орехе, где круглые, зелёные были уже опробованы, сбитые неоднократно брошенным камнем: не так-то просто докинуть на такую высоту, да ещё и в орешек попасть, да чтоб ещё и сбить этот орешек.
А по земле, по протоптанным ими дорожкам в пыли и по стволам деревьев сновали муравьи. Тысячи и тысячи муравьёв – рыжих, чёрных блестящих, чёрных тусклых… Что-то они на деревьях делали, но возвращались все с пустыми руками. Наверное, ходили обедать теми остатками абрикос или «смолой», обильно выступающей в трещинках стволов. Я бы и сама с удовольствием смолу съела, но нижнюю отгрызла ещё два дня назад, а остальные выступы очень высоко.
Было довольно жарко. И очень пусто. Ни людей, ни животных, кроме морды в заборе, ни птицы домашней не наблюдалось. Наверное, из-за жары. А может, просто все были на работе, в детсадах и где там были дети постарше – на море, наверное? И я была искренне удивлена зрелищем шагающего по дороге, по одной из её колей, по пояс в ней, белобрысого малыша, босого и в одних трусиках. По ним я и определила, что шагает так набурмосленно и целеустремлённо ко мне мальчик: в ту пору все трусики были синие или чёрные сатиновые, но покрой различался у «девочковых» и «мальчуковых», как смешно называла это мама с ударениями на последних «о». В руках мальчишка держал сложенную простым способом газету.
Я молча наблюдала, впрочем, стараясь понять, зачем он идёт ко мне, в месте с осыпавшимся краем выбравшись из колеи, и зачем несёт газету – не читать ли собрался? Можно было посмеяться, сказать что-то вредное. Но я была новенькой на улице, мне ещё от дома не разрешалось отходить, поэтому просто молчала, поднявшись, однако с корточек. Не для встречи странного гостя, – чтоб быстро шмыгнуть в калитку, если что.
Белобрысый подошёл. Он был немного ниже меня, но держался уверенно. Впрочем, ни агрессивности, ни насмешки в выражении его лица не было. Одна только озабоченность. И не было никаких «Давайте познакомимся…». Был прямой вопрос:
– Девочка, ты можешь свернуть газету в трубочку?
Меня не вопрос удивил. Я удивилась, что мальчишка этого не умеет. Не поверила и спросила:
– А почему ты сам не можешь?
– Я ещё маленький, у меня не получается.
– А сколько тебе?
– Четыре.
– Мне тоже четыре.
– Мне уже, а тебе ещё, – сурово произнёс мальчишка и повторил вопрос: – Ты можешь свернуть газету?
– Могу, – ответила я, беря газету из его рук, и начала сворачивать.
Проблема действительно была превеликая: во время свёртывания газета вовсе не желала оставаться ровной, она обязательно перекашивалась всё больше и больше, в итоге получалась не трубка, с которой очень здорово было играть в подзорную трубу и даже в калейдоскоп, если смотреть на небо сквозь крону дерева, а какой-то газетный жгут. В этом и таилось всё умение-неумение. Я уже умела выравнивать перекос, не боясь в ладонях почти до конца распустить свёрнутую трубку, чтобы мягко подбить её по краям, а после уже, несколькими движениями ладоней, уплотнить до нужного диаметра. Мальчишка, судя по тому, как он дёрнулся поддержать, ещё боялся, что газета развернётся до конца, и трудную работу придётся начинать сначала.
Получилось, что всё-таки я была права: сначала разговор, а потом знакомство. Посмотрев сквозь готовую аккуратную трубку на дорогу, на небо, на меня, мальчишка серьёзно протянул ладошку:
– Меня Боря зовут.
Я также представилась.
– Пойдём ко мне играть, – предложил он, но я помотала головой:
– Меня Бабуня назад не впустит.
– Тогда я завтра приду, – пообещал Борька и ушёл, уже не по дороге, а по дорожке вдоль дворов.
Я вышла на дорожку и смотрела, куда он пошёл. Оказалось – всего черед два дома от нашего. Наверное, если Бабуне сказать, где он живёт – она разрешит…
Вот так. И беседа, и знакомство… Это сейчас кажется – ерунда. А каково было тогда…
Так вот, читать научиться оказалось гораздо проще.
И здесь тоже играет огромную роль газета. Даже заглавную, пожалуй.
Сестра с сентября начала ходить в школу. У неё появились учебники – целых три: Букварь, Родная речь и самый красивый – серая высоконькая книжка, часть обложки расчерчена в клеточку белыми линиями, а вверху название – Арифметика. Это я не прочитала, это их так все называли и я запомнила. Ещё у Оли были тетради, в которых она рисовала крючки и палочки – эта в косую линейку, а вторая, в клеточку – там цифры и числа писались. Но я почти не видела этого: «мешать делать уроки» было нельзя, в портфель лезть было нельзя, а когда все на работе-в-детсаду-в школе – мне и подавно было нельзя близко подходить к этажерке. (Интересно, почему я была такая послушная?!)
Оставались газеты. Они лежали свободно, их никто не запрещал трогать (только свежепринесённые почтальоном тётей Зиной – нельзя). Но там было так много всего написано, так много разных букв, и совсем без рисунков, как у Оли в Букваре… Оставалось с умным видом водить указательным пальцем по строчкам и «читать»: «ба-ба-ба-ба…» – я честно не «читала» известные слова, потому что знала: в газетах так не пишут. Почему знала? Потому что каждый вечер после ужина Дедуня садился на стуле под лампой, свежие газеты клал под локоть на столе рядом, к ногам ставил маленькую скамеечку (вовсе не для ног: на неё он складывал уже прочитанные газеты). Все рассаживались – кто на кроватях, кто за столом, и начиналась «политинформация». Сначала Дедуня прочитывал для всех коротенькие новости из серединной узенькой полоски текста на первой странице газеты «Известия». Потом так же – из «Керченского рабочего». А после он читал молча большие тексты и, если было интересно – повторял какие-то из них вслух.
Я полюбила во время этих чтений садиться на полу у скамеечки с газетами.
Что это была за заметка (новость одним абзацем) – я никогда не вспоминала, ни даты, ни содержания… Просто она оказалась последней прочитанной в газете, текст ещё держался в памяти, когда Дедуня положил газету на скамеечку. Я машинально взяла газету в руки (со скамеечки уже можно) и, как обычно, водя пальчиком по строчкам, молча, «про себя» «читала»… но не своё «ба-ба-ба-ба…», а только что услышанное от Дедуни. Тот продолжал читать другие новости, но я увлеклась открывшейся новой гранью своей игры: «читала» и «читала», невольно запоминая текст наизусть.
На следующий день, когда уже все порасходились, а Бабуня управлялась с печкой-готовкой, я вновь взяла эту газету и начала «читать» уже вслух. Раз, другой, третий…
Наконец, Бабуня не выдержала, заметив, что я повторяю один и тот же текст.
– Что ты там читаешь? – усмехнулась она.
– Газету, – важно ответила я.
– А ну, где? – обернулась она от печи.
– Вот здесь, – ткнула я пальцем неважно куда на странице.
Бабуня взяла газету, глянула и, с той же усмешкой, указала:
– Это вот где напечатано, а не там.
И – всё!
Я повела пальцем по указанным строкам, повторяя вслух текст, и, немыслимым образом, печатные буквы начали совпадать с их звучанием… С третьего прочтения я поняла, что именно прочитала этот текст! Глаза скользнули к следующему абзацу и… там была непонятная смесь букв. Но те же буквы встречались и в «моей» заметке…
До вечера я сидела над газетой, как тогда под домом – видя сразу всё: все заметки, все буквы, слова… а вечером прочитала, медленно, с запинками на ещё не встречавшихся буквах, сама прочитала совсем незнакомую заметку из свежей газеты.
Ну, что ж, мои успехи были отмечены. Отныне на «политинформациях», пока Дедуня просматривал большие тексты, я читала для всей семью короткие новости. И ещё мне был насовсем передан Олин Букварь – благо, в школе она его уже «прошла», перейдя к Русскому языку.
Вот и всё. Это было очень просто. Проще, чем разговаривать и тем более знакомиться. Проще, чем научиться потом, через два года, читать Букварь по слогам в классе на уроках.
Но первая учительница, Полина Михайловна Шокурова, как и полагается мудрой Первой Учительнице, отбирая у меня спрятанную под Букварём «Сказку о царе Салтане», спокойно сказала:
– Я знаю, что тебе неинтересно читать Букварь. Но, пожалуйста, – читай. Читай по слогам, выразительно. Потому что нужно не только уметь глазами читать – нужно учиться слова произносить, нужно учиться правильно говорить и доносить до собеседника, слушателя, читателя свои мысли.
Получилось?