Гнилая пута

               

   Розовато-алый диск солнца только начинал пробиваться сквозь  молочно-белёсую пелену тумана, висящую над лугом.

Крупные капельки росы, висящие на тонких травинках, клонили их донизу.
Сверкающая росой трава переливалась разноцветными лучиками света.

Голубоватый дым печных труб, смешиваясь с густой туманной дымкой, висел над сонными ракитами вдоль дороги.

Мне, полусонному парнишке, этим ранним утром было поручено идти на конюшню, чтобы взять лошадь для скирдовки клевера.

Перед этим дедушка долго теребил меня за плечо, уговаривая проснуться.
Но так неохота было расставаться с тёплой постелью.

Не удалось толком выспаться, поспать удалось всего  часа три- четыре. Хотя просили домашние не ходить в клуб и пораньше ложиться спать.
 
С раннего детства, класса с шестого - седьмого,  мы ребятишки начинали летом работать в колхозе.

День работы оценивался как трудодень. И за него могли выдать полкилограмма зерна.

После реформы Хрущёва Н.С., когда колхозы перешли на денежную оплату, за день труда платили всего лишь двадцать копеек. Это булка хлеба и стакан воды с сиропом.А до реформы платили и того меньше.

После денежной реформы за трудоёмкие работы стали прибавлять полтрудодня, трудодень, иногда даже два. Можно было заработать полрубля за день,- наравне со взрослыми.

Но для нас это была радость за свой труд получать деньги и самим заработать себе на покупку новой формы  к школе.

   Эти были самые разные работы. Самым престижным считалась отвозить  зерно на машинах  от комбайна.

Разгружая вручную железными ковшами наполненные доверху зерном машины,  мы соревновались кто  быстрее справится.

 Надо сказать, что водители машин сами выбирали себе грузчиков.
 «Сачков» как правило старались  не брать,  даже под нажимом бригадира или председателя.

Но не всегда доставалась «хлебная» работа,   иногда приходилось и с лошадьми управляться.

Конюшня стояла на высоком пригорке. Спускаться оттуда на повозке надо было с осторожностью. Если не стопорить(гальмовать)хотя бы одно колесо, то не всякая лошадь могла сдерживать повозку. Хватало одно или двух касаний повозки по сухожилиям задних ног коня  для того,чтобы он перестал сдерживать повозку и устремлялся с ускорением вниз с кручи.

На пригорке около конюшни,  густо устланным конским навозом, лежали и стояли десятка два лошадей.

Какая тебе достанется сегодня лошадь в основном зависело от конюха.

Он обычно указывал, а иногда просто называл кличку лошади, какую нужно запрягать.

Ночью, мы пацаны, иногда  устраивали на конях скачки  и многих  знали  по кличкам.

Подойдя к конюшне, попросил конюха выделить лошадь для работы.

Тот указал на Шумную. Эта была быстрая и норовистая лошадь, горячая и не предсказуемая.
 
Запросто могла «понести»  не подчиняясь ни командам, ни натянутым вожжам.

  Она изрядно «растрепала» двух взрослых мужиков, правда только слегка их покалечив.

Поэтому он  серьёзно предостерёг :

-Смотри внимательно, – говорил он,  – чтобы полик-настил  не ударил по задним ногам, тогда не удержишь- «понесёт»!

Низко склонившись к передним ногам лошади,  снял старую путу - верёвку,  которой была стреножена лошадь и накинул ей на шею.

Запрячь лошадь малорослым пацанам было трудновато.

 Во-первых, надо было верно надеть хомут лошади.
Для этого необходимо было перевернуть его наоборот, широкой частью вверх, а затем уже накинув на голову лошади,  быстро и уверенно развернуть его гужами вниз.

 Неопытные пацанята пытались надеть по-иному. Но это всегда стоило им  многих безуспешных попыток и ухмылок опытных работников.

 При этом  надо  было соблюдать осторожность.

 Некоторые лошади норовили ещё и кусаться.

А иные как бы в насмешку высоко забрасывали головы, и нам малолеткам никак не удавалось накинуть на них  хомут.

Тогда подходил конюх и грозно крикнув: – Ну, не балуй! – мигом набрасывал хомут на шею.

После того как повозка была запряжена, только слегка дёрнул вожжи и
Шумная    резво взяла с места.

Но вскоре  предстоял спуск с крутой горы. Пришлось натянуть вожжи и остановиться.

Даже опытные ездоки здесь «гальмовали» - стопорили колёса.

Я не стал рисковать и тоже на всякий случай решил «загальмовать» переднее колесо, продев  конец вожжей через деревянные спицы  переднего колеса. Вожжи затем намотал на деревянную  решётку, а конец в виде петли накинул на её выступающий край.

 Нукнув на лошадь, начал спуск с одним «загальмованным»  передним  колесом.  Колесо перестало вращаться и легко  скользило по сухой земле железным ободом.

Спуск с горки прошёл удачно.

Дальше узкая дорога пошла вдоль пригорка.

 Над сонными лугами и лесами поднималось тёплое ласковое летнее  солнце. Оно  пригревало спину и погружало в дремотное состояние.

Над прилегающими к обрыву  лугами начинал клубиться густой белый плотный туман, и нагретый горячими солнечными лучами,  легко и незаметно поднимался в небесную синь.

Вдоль дороги, по её обе стороны,  стояли  высокие грациозные зелёные стебли  с розовато – фиолетовым верхом.

Они напоминали венцы российских императоров и красивейшими коронами покачивались на лёгком ветру.

Старые знахарки называли эти красивые растения – чертополох.

 Впереди надо было преодолеть земляную насыпь с двумя деревянными мостами. Она была насыпана относительно недавно, всего лет пятьдесят назад. А до этого это была непроходимая топь.

Дорога постоянно проседала весной  и всегда  была с глубокими продавленными колесами телег  рытвинами, на которых тебя нещадно бросает на телеге из стороны в сторону.

СКИРДОВКА

В этот день две бригады вышли на скирдовку клевера. Все старались чисто и нарядно одеться, –  как на праздник.

Наш  дед Гриша в этот раз был определён скирдоправом.
Сам по себе он был крупный и кряжистый и ему было уже за семьдесят.

Своими седыми усами он напоминал казака Запорожской сечи.

Ходил он опираясь на суковатою  палку с причудливой ручкой.
 Обходя стог, указывал снизу, с какого боку надо добавить, а где убрать клевер.

 Положенные под его руководством стога всегда выходили  высокими и ладными.

Ещё с утра я просился,  чтобы хоть сегодня он  меня тоже поставил с мужиками на стог. Ведь я уже перешел в восьмой класс.

 Дед Гриша ничего конкретно не пообещал:

– Там  посмотрим! – явно не одобряя мою затею.

До этого мне доверялось только таскать волокушами  копны соломы к скирдам.

Приехав мы стали   распрягать повозки и выводить лошадей  из телег.

К гужам хомутов  начали привязывать длинные верёвки, чтобы стягивать копны клевера с поля.

Верёвкой  опоясывалась копна вокруг, а сзади  для надёжности в неё втыкался большой деревянный кол, чтобы верёвка не соскальзывала.
И так перемещали копны клевера по полю.

Если иногда у кого-нибудь из парнишек верёвка съезжала  и растягивала копну по полю, и тогда те подвергались незлобным насмешкам рядом работающих взрослых мужиков.

А может они свои неудачи вспоминали и теперь незлобно отыгрывались  за свои такие же детские  промахи?

Когда стог уже вырос до половины, подойдя к деду снова стал проситься поработать на стогу.
 
Наверху  была ответственная и опасная работа.

Высотой стога, сложенные из клевера,  могли быть метров десять.

Дед сначала отмахивался от моих просьб,  как от назойливых мух, но после того как несколько мужиков подержали меня:

–Да пусть лезет наверх и привыкает! –  дед разрешающе махнул рукой.

Довольно сноровисто мне удалось забраться  на новое рабочее место.
 Было забавно – волнующе видеть небольших людей внизу, когда сам стоишь на такой верхотуре.

Тем более что там  внизу были две девчонки, мои ровесницы, одна из которых мне нравилась.

Над нами в вышине парили широкими кругами два коршуна, иногда как бы играясь и нападая друг на друга.

 Один из них резко взмахнув крыльями,  непредсказуемо круто закладывал вираж перед другим.

 Тот в свою очередь ловко уходил от нападения – мгновенно меняя направление и уходя вверх.

Они так легко и грациозно игрались в воздухе не боясь высоты, что им можно было только позавидовать.
 
Стог укладывался уступами,как ступени у лестницы.

Охапки клевера как по эстафете вилами  перебрасывались всё выше и выше, – к самому навершию стога.

В конце стога обычно ставили более сноровистого и опытного. До этого там стоял  молодой мужик  по прозвищу Шипулёнок. Ему и тридцати не было.
 
Меня он сразу передвинул на своё место, на самый дальний  конец стога, на завершение.

Уже порядком устав от указаний снизу,  выразился  однозначно:

- Становись-ка, пусть твой  дед своим  внуком покомандует.

Конечно, мне не хотелось  опозорить фамильную честь и теперь приходилось прикидывать как верно «сложить» стог.

До этого навивая возы сена, знал, что воз рассыплется по дороге, если не «перевязывать» его при укладке.

 Поэтому и начал укладку стога  с перевязью.

 Клевера ворох  справа - ворох слева - ворох по центру.
 Клевера ворох  слева - ворох справа - ворох по центру.

При этом старался  прохаживаться  по уложенным пластам несколько раз, усиленно утаптывая её мелкими шажками, чтобы центр уплотнился и как бы связал краевые пласты клевера.

Снизу одобрительно смотрели мужики, говоря деду:

- Смотри,  как укладывает. А ты не хотел его наверх пускать! - Скирдоправом будет!
 
По мере того, как места  на  верху стога оставалось всё меньше и меньше, освободившиеся бабы и мужики спускались, соскальзывая вниз на подвезённые к стогу копны соломы с другого поля.

 Дед  показывал палкой куда прибавить, а где убрать лишнее по бокам стога. Снизу – то  виднее.

Некоторые мужики с навязанными на длинные орешины граблями причесывали стог вокруг, – ну  как невесту перед выданьем.

В нашей бригаде старались делать всё на совесть, даже если и не было внешнего контроля.

Самим работникам было приятно и  радостно, – с душой творить красоту.
 
И вот на стогу нас осталось четверо.  На верху двое были опытными мужиками и нас двое молодых. Из всех я был самый младший.

ПРЫЖОК С ВЕРШИНЫ

И вот с дальнего  края  стог-скирд был завершён.

Снизу нам начали подавать тонкие срубленные берёзки с зелёными верхушками. Мы поднимали их наверх, ухватившись за верхушку, и связывая попарно тонкой гибкой лозой.

Одно деревцо опускали с одной стороны, другое с другой. Это навершие должно было предохранять стог от бурь и резких порывов ветра, не давая растрепать солому.

 Белые берёзки с зелёными верхушками как бы прочно  «застёгивали»  стог-скирд на зиму.

Когда на дальнем конце уложили берёзовые перевязи, места  оставалось всё меньше.

 Мужики, начинали по одному спускаться вниз.

 С чувством исполненного долга они долго с удовольствием пили холодную колодезную воду. И здесь же, немного отойдя, начинали смывать с себя травяную труху.
Низко наклонившись, просили друг друга плеснуть воды на спину. Фыркая от удовольствия, обирали прилипшие листочки и растирали тело. 

Кто спустился вниз,  не вмешивались в отстроенную цепочку подачи вилами клевера наверх. Здесь каждый знал своё место, передавая наверх вороха, с терпко пахнущим запахом трав, при  этом опасаясь  случайно не зацепить вилами стоящего выше.

Тот в свою очередь, вовремя приняв ворох, так – же аккуратно переправлял его дальше вверх.

На стогу  осталось выложить метра три - четыре. Мы ещё раз хорошо протоптали его сверху, чтобы дожди не залили в ненастье середину стога.

И, наконец-то стог завершён!

 На  вершине нас осталось только двое.
 
И тут-то начинаешь понимать, что  с такой-то верхотуры не так-то просто спуститься.

Если скользить по самому стогу, то, не попав на копну  внизу, а   приземлившись  на землю,  можно и ноги сломать.
 
Нам предстояло прыгать с вершины стога на три копны клевера, подтянутые к самому стогу.

А высота стога десять метров будет.

Шипулёнок был отчаянно смелым. Он не долго примериваясь, подошёл к краю стога и прыгнул вниз.

Его расстёгнутая белая рубаха трепыхалась сзади как подрезанные крылья большой белой птицы. Он довольно удачно приземлился на копну, но завалился спиной к стогу и упал между ним и копной,но быстро поднялся и подошёл к стоящим мужикам.

Мне снизу кричали: – Давай! Не бойся! Прыгай на копну!

Подойдя к краю стога, посмотрел вниз, -  и аж оторопь взяла!

 Вот это высота! И как попасть, на кажущуюся маленькой сверху копёнку?
Отступил  шаг назад,  стал и  долго собирался с  духом.
 
- Сильно не разгоняйся, перепрыгнешь копну! - давали советы снизу.

Ну что ж! Делать нечего! Отступив  ещё полшага, резко рванул вперёд и прыгнул.
Миг полёта остался на всю жизнь, когда летишь с тревогой, - а вдруг промахнёшься и не попадёшь на вершину копны?
Перелом ног был гарантирован...

Земля вокруг стога была плотно утоптана, и промах явно грозил неприятными последствиями.

И вот, наконец, касание с копной клевера. Она проседает под твоим телом почти до земли, а потом пружинисто подбрасывает тебя  вверх, и затухая продолжает раскачивать.

Мне почти удалось устоять на ногах при приземлении,  и только в последний момент уже обретя равновесие, скользнув по копне, коснулся земли.

Состояние после прыжка было необычное и это даже в ногах чувствовалось.
 Признаться честно, – ноги дрожали.

Мужики, с которыми был наверху стога, одобрительно похлопывали по плечу и говорили: – Ну, справился! Молодец!

И укоряли деда: -А ты боялся его на стог отпускать!
Смотри совсем парубком стал!

Дед как-то незаметно сентиментально смахнул слезу, быть  может, и свою молодость вспомнил.

Отмахнувшись от едких острот мужиков, пошел осматривать стог издали. После тут - же  попросил двух мужиков длинными связанными граблями снять с одного бока лишнее. Сказывались и жизненный опыт и природная сметка.

Стог получился на славу! Стройный, опрятный, причёсанный. Белые стволы берёз и зелёные листья наверху ещё больше украшали его.

                ДОРОГА ДОМОЙ

Стали запрягать лошадей. Мне  на этот раз удалось сразу завести норовистую Шумную  в оглобли, и быстро затянуть тонкий ремешок супони на хомуте.

 Лошадь после работы присмирела, считай ведь полдня копны клевера  таскала к стогу.

Золотистой, пахнущей терпким запахом полыни и других трав, соломы с другого поля на  повозку навалили изрядно.

Телега стала как мягкая постель. Женщины уселись плотно, почти всё  наше звено.
Все были утомлены работой и никому не хотелось идти домой пешком.

Когда уже порядочно отъехали кто –то ненароком заметил:

 – Ладно сложены стога, даже сильную бурю  выдержат!

Дорога пролегала  через небольшой лесок. Ехать было весело и интересно. День был весь как бы соткан из солнечного света. Бывают такие дни в лете.

На выезде из леса с дерева над нами  взлетела крупная птица.

Это был, скорее всего, коршун.

Он довольно низко пролетел впереди повозки. Размах крыльев у него был около двух метров. Что поражало, на концах крылья распадались на отдельные крупные перья. С каждой стороны их было по шесть.

А на двух крыльях двенадцать - счастливое число!

Лес закончился, и мы выехали на открытое поле. На краю поля предстоял спуск с крутой горы. Высота её была свыше ста метров.Называлась она Белая горка.
Название её происходило от светящегося на солнце мергеля-глея и мела.

 Внизу петляя на солнце,  искрилась речка, и были хорошо  видны маленькие маленькие домики села. Около речки паслось стадо коров.

  СПУСК С ГОРЫ

Пришлось остановить лошадь, чтобы «загальмовать» колёса и высадить ехавших.

– Так, все слезаем!  Шумная – лошадь норовистая!

Но никто не слез с телеги,   кроме матери.

Все сразу загалдели, что сами несколько раз съезжали, а ты что,  –боишься?
 Всех трудно переспорить. Пришлось согласиться.

Сидящая сзади на повозке тётка Манька, по уличному Коренькова, сказала, что они сами «загальмуют» колёса.

Они сняли с решёток телеги одну старую тонкую пеньковую верёвку и продев в спицы заднего колеса, завязали узлом.

Другое колесо «загальмовали»  старой верёвочной путой, снятой с шеи лошади.

Все снова  дружно взгромоздились на телегу с мягкой соломой.
Лошадь с трудом,  как –то рывком,  стронула телегу  с места, так как два задние колеса не вращались, а только  железными ободами скользили по земле.

Мать, одиноко шла  позади телеги, и подсказывала :

– Сам, не садись, – иди  сбоку, – смотри вожжи на руки не наматывай!
Но мне не хотелось показывать свою «трусость» и тем более перед сидящими на повозке.  – Они – то не боятся!

–Щ–щ–а– а–а–с!  Разогнался! – и тоже запрыгнул на телегу, и намотал вожжи на руки,  чтобы уверенней управлять крупной лошадью.

Метров десять спуск проходил удачно, но на самой крутизне телега ускорилась и дернулась раз, а через секунды второй, и лошадь напряглась, пытаясь сдержать повозку. И полоснула мысль:

……О б о р в а л и с ь       п у т ы ! ! !

Повозка  оказалась без тормозов. Перед спуском мне удалась взнуздать Шумную, заложив ей в рот железные удила  и теперь из всей силы натягивал вожжи пытаясь сдержать её.

Вскочив, встав во весь рост, всем телом наклонился назад и повис на вожжах, пытаясь удержать лошадь на тихом ходу.

  Сначала выезженная лошадь сама  пыталась удержать повозку, но после нескольких ударов телегой по коленам, не сдержалась от боли и понеслась  вниз.

Телега громыхая на ухабах  резво покатилась по горе вниз.

Бабы как горох сыпались с повозки, спрыгивая в разные стороны от телеги.
 
Раздался истошный  крик матери :

- С-ы-н-а! –!!!- С–ы–н–о–к!!! –П–р–ы–ы––г–а–й !!!

В этом крике было столько отчаяния и боли, что мороз продирал по коже.

Внизу, после поворота, метров через триста  справа был узкий железный мост, сооруженный из борта тракторной тележки.

На подходе к нему дорога змеилась крутым изгибом.
На высокой скорости вписаться в поворот было невозможно.
Несущаяся  повозка при повороте, как пить дать, перевернётся.

У меня  мелькнула мысль спрыгнуть. Но тут, неожиданно сзади раздался истошный крик:

-Что - же ты сволочь творишь!  – Держи лошадь!!!

Я от неожиданности обернулся. Совсем рядом, в метре  у меня за спиной, спиной к лошади,  барахталась соседка -тётка Манька.

Она сидела  прямо в ящике телеги, ногами назад. Ей никак  не удавалось выдавить из телеги своё мясистое грузное тело. Тем более у неё были тяжёлые больные ноги.

Вскочив от отчаяния на ноги, и завалившись назад с намотанными на руки вожжами, я старался удержать несущуюся с горы лошадь.

Это было конечно величайшей глупостью, как мне потом объяснили опытные мужики.
Если бы я выпал из телеги, то тащился бы за повозкой на вожжах, пока бы не попал под колеса или  под саму телегу. А лошадь бы продолжала нестись дальше. 

Кобыла набирала бег и  не думая тормозить!

Куда теперь направить скачущую лошадь? Прямо на мост? Или свернуть влево к логу по рвам и окопам?

И вот сзади послышался вопль тёти Маруси, подруги матери:
 
«К –р–у–т–и   её  на  г–о–р–у!   На  г–о–р–у–у–у     к –р –у –т –и!!!»

Засунув ноги в решетки повозки и завалившись назад,  что было силы  натянул вожжи вправо, стараясь   повернуть лошадь на земляную насыпь дороги.

Голова лошади неестественно круто изогнулась вниз и  вправо.

 Борьба с лошадью продолжалась несколько секунд.

  И она,  к счастью, –  П-о-в-е-р-н-у-л-а !!!
 
  Кобыла на полном  скаку, повинуясь железным удилам, всем своим крупным могучим телом повернула на обрыв.

 Резвая, норовистая Шумная прыжком выскочила  на  земляную стену обрыва.
 
Она  выпрыгнула  вверх всеми четырьмя копытами на почти отвесную земляную  стену, и стала в вертикальное положение как человек. Это было страшно! Она могла упасть назад и придавить и меня и тётку Маньку.

Секундой позже её громадное тело попятилось назад и плавно осело, натягивая ремённую упряжь и сдвигая повозку вниз.
 
Это было счастье! – Повозка остановилась! …

– Мы были спасены !!!

Спрыгнув на землю, быстро схватив лошадь под уздцы приговаривая : «Т-п-р-у-у-… Т-п-р-у-у… Т-п-р-у-у». Лошадь нервно взмахивала головою и дрожала крупной дрожью.

Меня самого колотила дрожь.

Тётка наконец-то сползла с телеги и причитая начала выговаривать, что надо думать кому доверять "гальмовать" колёса и кому управлять лошадью.

А когда ей указали, что именно она завязала гнилую путу за колесо, то тогда она начала кричать, что вот  председатель строит дом в городе, а для колхоза даже  новые ремни для  пут не может купить.

Это было с одной стороны верно. Можно было наблюдать как присланные председатели колхозов, иногда прибывали в одном пиджачке, а после нескольких лет правления в город увозили на нескольких машинах нажитое добро, успевая  купить  или построить в городах хорошие дома.

 А в то время как жители сёл в основном продолжали нищенствовать, хотя они работали от утренней зари до вечерней, или как говорится в народе от темна до темна.

Пытаясь догнать нас,  к повозке спешила мать. Она нагнулась и подобрала по дороге сухой трухлявый  березовый сучок, валявшийся под ногами.

Я понимал, – расправы не миновать и ожидал, удерживая лошадь.

Мать  сгоряча,  хлестанула трухлявым березовом сучком по плечу так, что тот  от удара  переломился.

 – Ты когда научишься слушаться?- кричала она с дрожью в голосе. –  Ты почему вожжи на руки намотал?

Я молчал, стоял потупившись, готовый заплакать.

Она подошла ближе, и прижав меня к себе,  заплакала сама.

Мне удалось вывернуться. – и я  начал разнуздывать лошадь и снимать  брезентовые вожжи.

Продев их  через спицы колеса, завязал на три узла каждое.

Все молча смотрели, но никто не вмешивался.

 С дрожью в голосе крикнул всем: «Никому  не садиться!»

Все понимали  и моё состояние,  и состояние матери.

Ничего удивительного – никто не сел на телегу! 

Сам я тоже шёл рядом с лошадью, спотыкаясь о колдобины и  холмики кротов-«слепцов», которые тянулись вдоль  дороги.

А МОГЛО НЕ ПОВЕЗТИ ...

В этот раз удалось уйти от страшного...

Но произошедший случай позднее давал повод к размышлениям.

Послушайся материнского крика-указания и спрыгни с повозки, покалечилась бы мать соседских ребятишек тётка Манька. 

Сверни с дороги в сторону лога и начни громыхать телегой со скачущей во весь опор лошадью по оставшимся с войны на горе окопам, что заросли с тех пор травой?

Вряд бы телега уцелела, а о людях и говорить нечего...

В таком секундном цейтноте трудно найти  решение, каким–то внутренним чутьём выбираешь из всех возможных,  – неожиданно верное.
 
Решение приходит в течение мига.

И от этого мига зависит и твоя  жизнь, и  судьба и жизнь других  людей.

И убеждаешься, что бывает какая – нибудь непродуманная мелочь может так жизнь перевернуть, что потом всю жизнь жалеть будешь.

И даже погубить может...
 
Научил меня тот случай, что в любом ответственном деле надо только самому всё проверять.
 
Чтобы,  не дай Бог, не оборвались бы какие ни будь "гнилые путы" в самый  неподходящий  момент.