Когда дней сумрак пал на землю

Когда дней сумрак пал на землю.


"Теперь тебе не до стихов,
О слово русское, родное!
Созрела жатва, жнец
         готов,
Настало время неземное..."
(Ф. Тютчев)

"Муза, правду соблюдая,
Глядит, и на весах у ней
Вот эта книжка небольшая
Томов премногих
    тяжелей..."
(Ф. Тютчев)


Предисловие.
Сие произведение появилось после прочтения в газете "Вятский край" коротенькой заметки о делах более чем полувековой давности. Речь там шла о задержании группы диверсантов, заброшенных германскими спецслужбами на север Кировской области. Силами НКВД та группа была обезврежена. Почему-то заметка отложилась в памяти, и захотелось докопаться о причинах появления в нашем Богом забытом краю вражеских шпионов и диверсантов. Уже позднее в "Новой" газете привлекла внимание большая статья о судьбе старшего лейтенанта Годова в первые дни войны. В работе было использовано масса документально- справочного материала и, после нескольких лет размышлений и поисков автор готов поделиться  и т о г о м  с нашим внимательным Читателем. Итак


Глава 1. Отто Ригель.
Уже в последний миг он успел увернуться. вследствие чего приклад с головой не встретились, что казалось неминуемым мгновение назад. Лишь воздушный поток, следовавший за прикладом, взлохматил прядь волос. Ригель оскалил зубы и с силой сунул вперёд руку, вооружённую ножом. Клинок легко пропорол сукно шинели и вошёл в тело. Часовой охнул и согнулся. Винтовка, которой он только что размахивал, выскользнула из ослабевших пальцев. Поляк выкатил глаза и раскрыл рот. Может быть он вовсе и не собирался кричать, но Отто уже взвился в воздух и всем весом впечатал твёрдую кость локтя в основание шеи. Тело часового опустилось в траву. Всё действие заняло чуть более минуты, от того мгновения, как часовой обернулся на шорох, и до того, как Ригель остался стоять над его телом, как бы продолжая службу убитого.
Стоять в одиночестве ему пришлось не более полуминуты. Его действия контролировали со стороны и скоро площадку заполнили стремительные тени бегущих диверсантов из "Эббингауза". Они миновали проходную завода (вскрикнул и сразу замолк ещё один из сторожей). По тщательно разработанному плану, вся группа мгновенно рассредоточилась по заводику. Надо было успеть вывести из строя станки, обозначенные на схеме, и сделать это в считанные минуты, до прихода новой смены караульных.
Теперь действовали уже другие. Ригель поднял валявшуюся под ногами мозеровскую винтовку, как называли "посполитые" переделанную под себя винтовку Маузера образца 1922 года, с прицелом Ланге. Ну конечно же, из-за рывка затвор перекосило. Часовой перетрусил и не смог перевести ружьё в боевое положение, а потому в отчаянии попытался использовать его в качестве дубины. Но неудачно.
Отто швырнул винтовку на тело убитого. Старьё. А вот у них имелось новейшее стрелковое вооружение, пистолеты "парабеллум" и "вальтер", лучшие в мире, а также укороченные автоматы "рейнметалл", с дырчатым кожухом ствола и боковой рукоятью, куда вставлялся коробчатый магазин.
Диверсионные группы "Эббингауз" были созданы специально для наведения дестабилизации в Силезии, которая должна была отойти Третьему Рейху. Старые станки будут переработаны на крупповских заводах, а их место займёт новое оборудование, которое будет ковать победу германского оружия.
Ригель засмеялся, а рядом уже появились товарищи, сделавшие своё дело, как он до того - своё. Можно было отходить, возвращаться в арендованный дом на окраине городка Жары. Там их уже должен поджидать грузовик с крытым кузовом, который вывезет группу в другое место, где они получат дальнейшие инструкции к новым заданиям.
Следующие несколько дней прошли в чехарде переездов. Капитан военной разведки фон Хиппель, командовавший операций "Эббингауз", словно картёжник раз за разом перетасовывал колоду подведомственного ему личного состава. Группы собирались вместе, порой на какой-нибудь заброшенной ферме, чтобы через несколько часов ожидания снова разойтись по своим норам. Была это скрупулёзно разработанная подпольная деятельность, или попытки сбить со следа польских контрразведчиков, но Хиппель развил такую бешеную деятельность, что чрезвычайно утомил своих статс- помощников.
Только во Валжбике Ригелю удалось отоспаться в дешёвой ночлежке, где он разделил комнату с Куртом Найгелем. Сначала они условились спать по очереди, но кончилось всё тем, что оба проснулись, практически одновременно, но только после хорошего двенадцатичасового сна, несмотря на убогую обстановку меблированной комнаты и беспокойное соседство за тонкой стеной, расцвеченной дешёвыми бумажными обоями. Хорошо, что об этой оплошности не прознал командир группы обервахмистр Фёглер, который непременно доложил бы выше. Но всё обошлось. Фёглер передал им новое распоряжение Хиппеля, и группа диверсантов, переодетых в драповые пальто и тёмные фетровые шляпы, потопали на вокзал, пряча в карманы билеты до Любани.
Там их встретили, выдали чемоданы, где среди старых дождевиков и брюк, завёрнутые, мирно покоились ручные гранаты и кургузые автоматы. Той же ночью группа напала на пограничную заставу, забросала казарму гранатами и отступила к лесу, отстреливаясь от высыпавших наружу пограничников. Неожиданно одна из ответных пуль скосила Найгеля, который повалился, нелепо всплеснув руками, отчего он же чуть не подстрелил Отто, бежавшего рядом с несчастным. Не останавливаясь, Ригель перекрестился, швырнул назад, почти не глядя, последнюю гранату и припустил во весь опор к длинной шпалере кустарника, за которой стеной начинался лес из массивного граба. Мимо него промчался Фёглер, выпучив глаза и оскалив зубы. Свою шляпу обервахмистр потерял, а пальто сзади было выпачкано грязью. Видимо, он только что поднялся после падения, неудачно попытавшись на полном ходу перескочить через ручей. Автомат у Фёглера болтался за спиной, а в руке был зажат "парабеллум" с оттянутым затвором.
Позже, собравшись по свистку на поляне у разлапистого дуба, выяснили, что кроме убитого Найгеля, не хватает ещё четверых. Если их не постреляли в поле, когда они спешили к лесу, то они в спешке забрались слишком далеко, чтобы расслышать свисток. Пришлось длинному Альфреду Фишке, уроженцу Силезии, а потому имевшему настоящий паспорт, оставаться здесь. Своё оружие он отдал Фёглеру, а сам незамедлительно двинулся в обратном направлении. Ему были даны инструкции, что если он наткнётся на кого-то из пропавших, то им придётся перемещаться самостоятельно в сторону границы, а если поиски закончатся ничем, то на этот случай обервахмистр шепнул Альфреду на ушко адрес, где того встретят и снабдят дальнейшими необходимыми руководствами к действию.
Пропахшие порохом "рейнметаллы" настраивали на тревожный лад и вся поредевшая группа из шести человек гуськом двигалась за Фёглером, втягивая головы в плечи и опасливо озираясь по сторонам. Не ровен час, на них наткнётся полицейский патруль или вдруг навстречу им движется отряд польской стражи, поднятой по тревоге.
Весь 1939 год дышал опасностью. Особенно это было заметно здесь, в Верхней Силезии. Поляки со страхом и ненавистью косились в сторону своих соседей, немцев. Конечно, далеко не все из них являлись членами либо сторонниками НСДАП и подчинялись блоклейтерам, которые в свою очередь отчитывались перед своими вышестоящими руководителями. Во главе всего стоял Йозеф Вагнер, гаулейтер Силезии. Те немцы, что подтвердили свою принадлежность к Рейху, посматривали свысока не только на поляков, но и на своих соотечественников, не спешивших пока стучаться в двери штаб- квартиры представительства германской национал- социалистической партии.
После обстрела казармы польской пограничной стражи, боевики из группы "Эббингауз" получили некоторый отдых. Кое-кто уехал из города к дальней родне, оговорив время возвращения, другие засели дома, чередуя продолжительный сон со столом, сдобренным щедрыми порциями шнапса. Лично сам Ригель большую часть времени проводил в городском парке, где жирные сизые голуби степенно бродили по аллеям, зорко оглядывая окрестности выпуклыми глазами, и всё для того, чтобы в любой момент сорваться с места и помчаться туда, где разбрасывают для них корм. Ещё в парке любили прогуливаться мамаши с сопливыми детьми, худые старухи с поджатыми губами и трясущимися буклями, суетливые студенты, пытающиеся охмурить полных сельских красоток, перебравшихся в город, чтобы подработать здесь в качестве прислуги. Словом, не смотря ни на что жизнь продолжалась, хотя атмосфера и была перенасыщена предчувствием беды.
Суета сует и всяческая суета.
Посреди этого островка безмятежья и сидел, нахохлившись, Ригель, наблюдая за поляками, для которых фюрер приготовил историческую роль слуг и рабочей силы для хозяев мира, лиц арийской национальности. Лично самого Ригеля это грело, волшебное чувство могущества, чувство принадлежности к касте избранных. Скоро закончится передел мира, народам придётся признать могущество Германского Рейха. Они падут к стопам новых владык мира, римлян обновлённого порядка, и тогда наступит умиротворение, расцвет наук и искусств, эра германской расы.
Он всматривался в это невидимое ни для кого будущее и улыбался тонкими губами, не замечая, что за ним наблюдает малыш, маленький поляк, одетый в вельветовую курточку, с торчащими из-под вязаной шапочки ушами. Вдруг ребёнок заплакал, угадав детским чутьём настроения странного дядьки, и со всех ног бросился к своей задремавшей мамке. Но Ригель этого не заметил. Как и того, что шарф его размотался, открыв худую кадыкастую шею. Наоборот, он даже расстегнул пальто, подставив свежему ветру грудь, разгорячённую столь впечатляющими картинами будущей Европы.
Результатом той прогулки стала пневмония. Пришлось доблестному боевику - фольксдойчу ложиться в больницу, к полякам, евреям и другим унтерманшам. Видимо в забытьи Ригель позволил себе сказать что-то лишнее, потому как его соседи по палате объявили ему своеобразный бойкот и теперь демонстративно отворачивались, "не замечая" немца. Отто скрежетал зубами, играл желваками, но терпел. Другой возможности в его положении пока что не было.
Ему аккуратно доставляли дополнительный паёк и заграничные лекарства, но выздоровление затянулось. Ригель думал о саботаже со стороны врачей. Может, они подменивают швейцарские препараты на польские, но уличить их в этом не мог. Скорей всего, это постоянное чувство досады и мешало ему пойти на поправку.
Пока он валялся в больничной палате, до него докатывались смутные слухи о налётах, совершённых на близлежащий полицейский участок, на мастерские и даже на коровник. Это не обязательно были "Эббингаузы". Вполне могли работать и местные, но Ригель слышал, как на все лады склоняют заризяк, не имеющих за душой ничего святого.
Лично сам Отто сторонился подобных разговоров, в перепалку не встревал, а незаметно уходил в скверик при больнице и сидел там на скамеечке под большим кустом акации, наблюдая за суетливым полётом трудяг- пчёл. Больница размещалась на городской окраине и где-то рядом находилась пасека, откуда вездесущие пчёлы и наведывались сюда, чтобы собрать урожай пыльцы в больничном цветнике. Виды природы отвлекали от досужих проблем и настраивали на умиротворяющую волну гармонии, которая, не смотря ни на что, пронизывала весь наш мир. Жаль только, что большинство людей научилось заземляться и окукливать себя скорлупой эгоистических сиюминутных желаний и потребностей.
Незаметно для себя наступило выздоровление. Прежде всего, оно выразилось в настроении. Стало отступать куда-то прочь постоянное грызущее чувство раздражения и сразу летние дни приобрели особенно яркие краски. Отто Ригель обратил внимание на васильковый цвет глаз дежурной санитарочки Марыси, на аристократический покрой платьев врача пани Ядвиги Пржельски, которую он даже про себя, нутренне, называл "пани Ядвига", на цветастый коврик, повешенный над столом в вестибюле. На коврике был вышит замок, но то была не тяжёлая увесистая громадина укреплённой твердыни, а несколько устремленных ввысь ажурных башен с узкими стрельчатыми оконцами и дугообразными мостиками, сообщавшими башни друг с другом. На самой верхушке, у парапета, стояла красотка. Очертаний лица видно не было, но каждый посетитель сразу понимал, что это красавица, принцесса, волна белокурых прядей которой растрепал шаловливый ветерок, а у подножия башни паслись серны. Если эти чрезмерно пугливые животные были спокойны, то означало это, что опасность здесь отсутствует вовсе. Само умиротворение дышало с поверхности гобеленового коврика, одаривая зрителей волной положительной энергетики и настроения.
Как-то посвежевшего Ригеля навестил незнакомый паренёк и вместе с пакетом бутербродов, консервированной ветчины и тремя пачками турецких сигарет, передал записочку, после чего моментально скрылся. Отто проводил глазами узкую спину, обтянутую клетчатой рубашкой, распечатал пачку сигарет и со вкусом затянулся. Выпуская колечками дым, он незаметно растянул между пальцами кусочек пергамента. Готическим почерком там был начертан адрес. Столь же незаметно свернув бумажку, Отто прижал её к бутерброду, толсто намазанному гусиным паштетом и отправил всё в рот. Прожевав, он стряхнул с колен крошки и поднялся на ноги. Сегодня его должны были выписать.
Выслушав на прощание несколько советов относительно здоровья, правда высказанных чуть суховатым тоном, от пани Ядвиги, Ригель снисходительно кивнул ей и, не обращая внимания на вошедшего в кабинет главного врача больницы, пана Франтишека Зальца, сдвинул шляпу на затылок, сунул аккуратно свёрнутый плащ под мышку и вышел за территорию больничного городка. Не оглядываясь, прогулочным шагом, он двинулся по бульвару, искоса поглядывая назад, чтобы выяснить, нет ли за ним "хвоста". Надо было учитывать классификацию работников дефензивы, пронырливость агентов слежки.
Побродив по городу, посидев на открытой террасе летнего кафе, Ригель наконец утвердился, что никто и не думает выслеживать его, после чего решительно раздавил окурок сигареты в округлой керамической пепельнице, сделал последний глоток "капуччино" и направился по тому адресу, который был начертан на пергаментном клочке.
Квартира располагалась в стареньком, но довольно роскошном доме, окружённом забором из начавших уже ржаветь металлических пик. Окна частично закрывались разросшимися каштанами, а к входным двустворчатым дверям вела дорожка, выложенная исщерблёнными плитами из шлакобетона.
Хозяином дома был муниципальный чиновник, оставивший государственную службу. Он занимал лишь одно крыло дома, оставив остальное квартирантам. Сам он проводил время в основном сидя у камина, закутав подагрические ноги тёплым пледом и пил чай из стакана, помещённого в мельхиоровый подстаканник, или читал газету, беззвучно шевеля губами, или слушал радиоприёмник, массивный ящик палисандрового дерева со светящимся табло, по которому перемещалась зелёная стрелка настройки, управляемая колесом из жёлтой слоновой кости. Все личные комментарии о сегодняшнем дне он держал при себе, никогда не оглашая собственного мнения, даже если кто-то из квартиросъёмщиков и спрашивал его об этом. Он лишь пожимал плечами, жевал обескровленные губы и удалялся к себе, наваливаясь на трость с витой рукоятью.
Квартирантов было четверо. На долю каждого приходилось по две комнаты и таким образом они мирно уживались, не вторгаясь в жизненное пространство соседа, встречаясь лишь за общим обеденным столом табльдота. При встречах каждый приветствовал другого, поднимая шляпу и учтиво раскланиваясь. Все они принадлежали к уважаемому обществу.
Артур Крайляйн служил в почтовом управлении и занимал там важный пост. Генрик Новак был провизором и составлял лекарства, украшая их мудрёными ярлыками и фасовал с помощью помощника по бутылочкам тёмного стекла. Филипп Пулман трудился в городском магистрате, со всей старательностью наживая там геморрой. Последним из квартирантов был капельмейстер оркестра из пожарников, Юранд Наленч, пышноусый офицер в плотном мундире, с гордостью таскавший всюду портфель с нотными альбомами.
Записка привела Ригеля ко Крайляйну, но того дома не оказалось, о чём Отто с достоинством осведомил слуга хозяина, подстригавший кустарник у облупившейся стены дома. Немец глянул в водянистые глаза старика и неспешно удалился. Более часа провёл он в пивной, успев выцедить чуть не с полдесятка кружек "Пельзенского", сдувая лохмотья пены на крышку стола, защищённого клеёнкой. Второй визит казался более удачен. Артур Крайляйн успел вернуться и даже облачился в вишнёвый халат, перетянутый кушаком с мохнатыми кистями. Принимая гостя, Крайляйн нахмурился, но, выслушав кодовую фразу невинного содержания, поспешил увлечь того внутрь комнаты.
Мазнув быстрым взглядом по обстановке, Ригель уселся на удобный венский стул с гнутой спинкой и уставился на хозяина, выжидательно выкатив глаза. Тот проверил, не остался ли кто у дверей, после чего плотно затворил створку.
-- Итак, уважаемый герр?..
-- Ригель, -- с готовностью подсказал Отто.
-- Хм- м. Ригель. Итак, герр Ригель, чему я обязан удовольствию встретиться с вами?
-- Я только сегодня вышел из больницы.
-- Это хорошо.
-- Мне передали записку с вашим адресом, и я поспешил явиться сюда.
-- Понятно. Значит, это вы лежали в больнице и лечились от пневмонии?
Отто Ригель улыбнулся и едва заметно кивнул. Раньше он никогда не встречался с этим человеком и не знал, какую ступень тот занимает в структуре НСДАП и тайных операций Германского Рейха. Задать вопрос прямо он посчитал не удобным.
-- Ваша группа в полном составе перебралась на юг и действует в настоящий момент в Судетах. Отправлять вас туда будет поступком нецелесообразным. Мы поступим по-другому. Вы пока  поживёте здесь, а мы подумаем, каким образом можно реализовать вас и использовать на благо Фатерлянда.
Отто Ригель вскочил со стула и вытянулся во фрунт. Глазами он ещё раз пробежался по комнате, по развешанным картинам, по обширному персидскому ковру с перекрещенными саблями, по кафельной "голландской" печи, украшенной керамическими образцами, по бюро из дуба с инкрустацией вставками...
-- Нет- нет, -- добавил Крайляйн, перехватив его взгляд, -- жить вы будете не здесь, а в другом месте, во вполне приличном доме.
Видимо, сначала Крайляйн хотел выяснить, что же он за человек - Отто Ригель. Он говорил с ним несколько часов, угостил кофеем по-венски и обедом, во время которого они отведали пивного супа со сметаною, сельдь с сыром, мясные колбаски, сдобренные красным перцем, барбарисом и базиликом, а также распотрошили пикантную запеканку с кабачками. Удовлетворившись пиршеством, Артур достал из шкафа бутылку рейнского вина, за которой, через известный промежуток времени последовал венгерский рислинг. Хозяин комнаты подрумянился и даже затянул дрожащим тенорком:
-- Сомкнём шеренги мы под знаменем великим.
СА уверенно чеканит твёрдый шаг.
И если был ты коммунистами убитый,
То рядом с нами ты становишься под стяг..."
Вдруг он разом оборвал песню, сочинённую в 1928 году штурмовиком Хорстом Весселем, предательски убитом сутенёром, коммунистом Хелером, и вытаращил на Ригеля глаза.
-- Тс- с. -- прижал палец к губам хозяин квартиры, -- ни слова больше. Здесь кругом враги, поляки, славяне. Они мечтают вонзить нож в спину нашему Рейху, но мы б- дим. Мы знаем об их намерениях и опередим их, наверняка опередим. А пока надо соблюдать ост- рожность. Запомни, Отто, здесь всюду враги. Сосед мой, Пулман, уж больно он похож на еврея, с таким вот носом, а этот пожарник, Юранд, кичится своей шляхетской кровью. Ха- ха, его предки служили у тевтонских рыцарей в Мариенбурге, пасли там гусей и свиней, а сейчас ныне зацный пан Наленч дудит на тромбоне на потеху публике. Пускай дудит. Скоро он будет играть германские марши и чистить мне сапоги. Ха- ха. Именно так - чистить сапоги суконной тряпкой.
Эта мысль так понравилась Крайляйну, что он даже расплескал треть вина из бокала, который как раз неосмотрительно поднял со стола. Но залитые брюки не так уж его и расстроили. Он тщательно вытер их накрахмаленной салфеткой, а потом небрежно скомкал её и оставил на столе, затем поднялся и проводил Ригеля до двери, приказав встретить его возле почтамта по окончанию следующего рабочего дня.
Пришлось Отто ночевать в гостинице на городской окраине, так как наличности у него наскреблось только на такой номер. Плюс на бутылочку краковского пива и на пару сосисок, которые он сжевал перед сном.
Весь следующий день прошёл в одной бесконечной прогулке. Где-то в районе обеденного промежутка времени появилась мысль продать дождевой плащ вместе со шляпой, но, взвесив это намерение со всех сторон, он решился голод перетерпеть. Товарищи его не бросят, через несколько часов он встретится с Крайляйном, всё объяснит ему, а уж его новый шеф обо всём позаботится.
Покровитель его появился тогда, когда большинство служащих управления уже разошлись. Он вышел из помещения, скользнул равнодушным взглядом по Ригелю и повернул в сторону переулка, заросшего тополями, которые своими развесистыми кронами превратили тот переулок в живой зелёный грот. Отто, выждав мгновение, зашагал следом, физически ощущая отросшую за день щетину и пыльную обувь. Как мог, он постарался придать себе уверенный вид, нахмурил брови и ступал твёрдо, демонстрируя решительность действий.
Отступив достаточно, чтобы исчезнуть из поля зрения возможных наблюдателей, Крайляйн остановился, достал из кармана пиджака увесистый свёрток, сунул его в руки Ригеля и поспешно двинулся прочь, моментально исчезнув в какой-то неприметной лазейке.
Сначала Отто решил было кинуться следом, с трудом с трудом сдержался от внутреннего порыва, а потом было уже поздно, так как почтовый управляющий растворился в тени кустарника, выполнявшего роль заграждения от непрошеных визитёров. Оставалось довольствоваться пакетом.
Развернув плотную обёрточную бумагу, Ригель с удовольствием обнаружил там увесистую пачку польских злотых, какую-то сумму в немецких марках, карту города и подробную инструкцию дальнейших действий.
Руководствуясь инструкциями и пользуясь картой, он пересёк центр города, попутно посетив парикмахерскую, чистильщика обуви и приличный паю "Вроцлав". После всего этого затянувшегося путешествия Отто приблизился к дому, на дверях которого висела табличка "Сдаются квартиры".
Оформив бумаги и заплатив за месяц вперёд, Отто Ригель, или Марк Бергер, под именем которого Ригель записался, повесил в шкаф на проволочные плечики плащ и с удовольствием вытянулся на узкой, но удобной кровати. Германские патриоты не бросают своих товарищей.
С помощью Крайляйна Ригель устроился курьером в страховой банк и разносил сейчас пакеты с уведомлениями для клиентуры банка, почту кадровым работникам и выполнял ещё ряд других мелочных поручений. Здесь всё было спокойно. Ригель проводил много времени на ногах и рано ложился, утомившись за день, иногда позволяя себе бутылочку венгерского или румынского вина перед сном. Его никто не тревожил, разве что один раз, поздно вечером заглянул Крайляйн, осмотрел комнату со скромной обстановкой, пересмотрел скудный ряд книжных корешков на полке, щёлкнул пальцами по пыльному плафону настольной лампы и хмыкнул. Заявив, что скоро к Ригелю зайдёт гость, он исчез за дверьми. Почтмейстер умел перемещаться быстро и незаметно, как тень.
Неделю после этого визита Отто терпеливо дожидался обещанного гостя. Судя по тону, каким Крайляйн известил о госте, от того зависела дальнейшая судьба фольксдойча. Он уже понял, что его к чему-то готовят, и от этой неизвестности делалось на душе тоскливо. На нервы действовал каждый малозначительный пустяк.
Как-то, возвращаясь в свою квартирку, Ригель - Бергер, едва не сшиб с ног работягу в пыльной блузе. Он уже намеривался оттолкнуть того с дороги, но его остановил взгляд незнакомца. Тот был как-то излишне смел и осмыслен для разнорабочего. Разве что... это вовсе не рабочий, а переодетый филер.
Сердце застучало в два раза чаще и Отто мысленно прикинул план дальнейших действий сообразно ситуации. Если раскрылась его причастность к "пятой колонне", то наверняка у "рабочего" есть поблизости помощники. Бежать сейчас будет глупо. Лучше не подавать пока что вида, а, выждав удобный момент, и, подготовившись к этому, просто исчезнуть, как это проделывает Крайляйн.
Скучающей походкой Отто Ригель продефилировал мимо своего пристанища и направился в глубину рабочих кварталов, где масса узеньких переулков составляли лабиринт, в котором так легко зате...
На его плечо опустилась тяжёлая ладонь. Он напрягся, приготовившись к захвату и одновременно выходу на приём, когда намерения его остановил голос.
-- Молодец! Ты действовал согласно обстоятельств, но только вот с выдержкой придётся поработать. Если бы тебя пас агент "двуйки", то он наверняка обратил бы внимание на капли пота, которые плохо сочетаются с беззаботным видом.
Ригель окончательно расслабился только тогда, когда одолел кружку мозельского пива. Оно хорошо прочистило мозги. Своего собеседника он тогда запомнил на всю жизнь. Тяжёлое, словно вырубленное из глыбы гранита лицо с нависающими надбровными дугами и квадратной челюстью, глубоко запавшие глаза, которые ни на миг не упускают собеседника, уши, прижатые к черепу, всклоченные волосы пепельного оттенка, короткая шея и мощный торс борца с руками, напоминающими клещи. Таким вот запомнился Ригелю Гельмут Зингер, человек Науйокса.
-- Я наблюдал за тобой весь вчерашний день и сегодняшний. Ведёшь ты себя естественно, но особой внимательностью не отличаешься. Подготовка имеется, но явно недостаточная. Меня попросили поговорить с тобой, чтобы сделать окончательный вывод.
-- Какой? -- набрался храбрости спросить Ригель, глядя на собеседника, как кролик на удава. За тем чувствовалась большая сила.
-- А это уж оставь решать нам, -- хохотнул "рабочий", опрокинув в рот кружку с остатками пива. -- Лучше ответь, не надоела ли тебе прохлаждаться здесь, разнося полякам бумажки?
-- Давно уже, -- скрежетнул зубами Отто, вкладывая в смысл фразы все эмоции, которые в данный момент его переполняли.
-- Это хорошо. Скоро нам понадобится каждый человек и для тебя найдётся работа по способностям.
-- Это касается и моих товарищей? -- рискнул спросить Ригель.
-- Каких товарищей? -- нахмурился "рабочий".
-- Партайгеноссе, -- быстро уточнил курьер, -- товарищи, коллеги по "Эббингаузу".
-- "Эббингауз", -- презрительно махнул рукой собеседник. -- Хиппель облажался. Он умудрился положить большую часть своих людей к тому времени, когда они по-настоящему понадобились. Конечно, кое-чего он добился и навёл среди  поляков панику, но это можно было сделать и меньшими силами и не затрачивая столько усилий. Тебе повезло, парень, ты увидишь более эффектную работу людей, профессионально подготовленных. Учись, запоминай и тебе это ещё пригодится.
-- Что я должен делать? -- расправил плечи Ригель.
-- Вот это уже мне нравится, -- засмеялся "рабочий". -- Сейчас ничего делать не надо. Отправляйся к себе, а там посмотрим. Я тебя найду и очень скоро.
После той встречи Зингер появлялся не раз, инструктируя Ригеля. Артур Крайляйн как бы улетучился из жизни Отто, да он и не вспоминал больше о почтмейстере.
Потихоньку закончилось лето, лето тридцать девятого года, и Гельмут Зингер снова появился на пороге квартиры Ригеля.
-- Собирайся, ты покидаешь это жилище. Тебе пора вернуться на Родину.
-- Куда? -- растерянно уточнил Ригель, глупо улыбаясь. -- В Латвию?
-- Для немца Родина должна быть только одна.
Казалось, что глаза Зингера превратились в ледышки и сквозь эти льдистые призмочки наружу вырываются лучи икс- энергии, буквально обжигающие перетрусившего фольксдойча. Тот дрожащими руками собирал вещи, проклиная себя за глупость. Его гость холодно взирал перед собой и молчал, высокомерно игнорируя жалкую мокрицу, которую представлял собой Ригель. В этот раз Гельмут явился одетым в пиджачную пару, с кожаным чемоданчиком в руке. Позднее он достанет оттуда документы, с обложки которых глянет хищный имперский орёл.
В паспорте он значился как Марк Бергер, коммерсант из Лейпцига, и возвращался он якобы к себе домой, совершив ряд торговых сделок в Польше. По этому случаю Ригель истратил весь запас злотых, приоделся и купил объёмистый чемодан из толстой свиной кожи, забив его продуктами и сигаретами. Кто знает, что ждёт его впереди, а желудок всегда рядом и регулярно о себе напоминает.
Уже в купе он расслабился, достал бутылку коньяку и пропустил стопочку за то, чтобы всё для него благополучно завершилось. Он возвращается в великую Германию, где наверняка его ждёт хорошая работа и обеспеченное будущее. Он ещё раз повторил про себя заветный адрес в Глейвице, откуда его переправят в конечный пункт маршрута.
В представлении Ригеля, его задача была уже выполнена и он получил из рук Зингера счастливый билет в будущее, но почему-то на вокзале его никто не встретил. А по данному ему адресу проживала женщина, вдова какого-то чиновника. Она, молча, не расспрашивая неурочного гостя, провела Ригеля внутрь дома и указала ему комнату. После чего вышла, не сказав ни слова. Неужели всё началось по новой и его опять ждут конспиративные встречи и ночные вылазки с пистолетом или гранатой в руках? Сразу навалилась усталость. С трудом раздевшись, утомлённый дневными перипетиями Отто завалился спать.
Проснулся он на следующий день, когда солнце уже давно встало. Голова нестерпимо ныла, раскалываемая нутряными толчками. С трудом он поднялся, поплескал в лицо холодной водой из фарфорового умывальника и отправился к хозяйке. Та, выслушав жалобы гостя, достала из аптечки упаковку таблеток и вручила их Ригелю. Боль отступила, но клубилась где-то на границе восприятия, готовая в любой момент вернуться обратно.
Так прошло двое суток, как вдруг неожиданно двери распахнулись, и в комнату стремительно вошёл Зингер. Он был чисто выбрит и одет в шикарно сшитый костюм. В петлице алела бутоньерка. От Гельмута пахнуло дорогим, едва ли не французским, одеколоном.
-- Время настало, Отто, -- тон, которым Зингер произнёс начальную фразу, был пропитан пафосом. -- Завтра всё будет решено.
Ригель постарался передать своим видом обуявшее его чувство преданности и готовности положить себя на алтарь Родины.
-- Нам стало доподлинно известно, что поляки готовят провокацию на нашей местной радиостанции. И они настроены весьма решительно. Вот тут-то и потребуется твоя помощь.
-- Я буду охранять ту радиостанцию? -- заглянул, точнее, попытался заглянуть в глаза шефа Ригель.
-- Нет, -- отвернулся тот, выглянув зачем-то в окно, а затем плотно прикрыл занавеску и снова повернулся к товарищу. -- Даже совсем наоборот. Нам необходимо точно знать, как далеко намереваются зайти паны.
-- А что же делать мне? -- спросил Ригель, заполняя возникшую паузу.
-- Сейчас я отведу тебя в другое место. Там собираются проверенные люди, вроде тебя. Вы займёте окрестности станции и будете наблюдать. Как только поляки нападут и сделают своё дело, вы уничтожите их. Не один не должен уйти от возмездия. Ясна ли задача?
Ригель быстро кивнул, хотя на языке его ворочался вопрос, а не проще ли усилить охрану и отбить нападение сразу, как только польские солдаты пойдут в атаку. Видимо вопрос этот всё же проступил на лице Отто, и Гельмут ответил на него.
-- Повторяю. Поляки должны совершить нападение первыми на мирную, не охраняемую радиостанцию. И лишь после этого на них падёт возмездие. Не раньше и не позже.
-- Яволь, -- щёлкнул каблуками ботинок Ригель, -- герр офицер...
-- Гауптштурмфюрер, -- снисходительно подсказал Зингер. -- Если всё закончится удачно, тебе тоже кое-что перепадёт от Фатерлянда. Можешь рассчитывать на серебряную медаль за заслуги.
Эта медаль была одной из разновидностей ордена заслуг Германского орла. Такой медалью награждали отличившихся унтер- офицеров, а это уже немалого стоило. Появиться в Рейхе с серебряной медалью будет гораздо предпочтительней и Отто весь вытянулся в струнку, демонстрируя немедленную готовность к действиям. Зингер отметил про себя подобострастие Ригеля. похлопал его поощрительно по плечу и выложил на стол пистолет "парабеллум", а к нему дополнительную обойму.
-- Будь готов к войне, -- подчеркнул он название пистолета и засмеялся. -- Собирайся, я жду.
Привыкнув наполовину существовать в условиях подполья, Ригель не спешил обзаводиться личным скарбом и потому его сборы произошли на редкость быстро. Он просто оделся, спрятал за поясом, под пиджаком, пистолет и начертал хозяйке квартиры записку, что уезжает по делам. Записку он запечатал в конверт, а ключ от дверей опустил туда же. Сюда он уже вряд ли вернётся.
Вместе они пошли по улице, но не рядом, а на некотором расстоянии, как бы двигаясь каждый сам по себе. Отто задумался, одурманенный радужными перспективами и не заметил, как они дошли до небольшого домика под черепичной крышей, с многочисленными дворовыми постройками. Дом был окружён высоким забором, а от соседних строений его отделяли ещё и заросли разросшейся бузины.
Гельмут Зингер решительно растворил калитку, которая оказалась хорошо смазанной и распахнулась совершенно бесшумно. Не оглядываясь, он исчез внутри. Отто прошёл мимо калитки, скрылся в кустарнике и несколько минут оттуда обозревал окрестности согласно устных инструкций нового босса. На дорожке не появилось никого, лишь где-то поблизости звучно лаяла собака, судя по голосу - немалых размеров.
Наконец Ригель решился покинуть убежище в кустах и двинулся с самым непринуждённым видом в обратном направлении, а когда поравнялся с заветной дверцей, оглянулся. Убедившись в отсутствии посторонних свидетелей, он юркнул внутрь.
Двор был аккуратно убран. Крыльцо пустовало, но под навесом двое перекладывали полешки, складывая из них ровную поленницу. Отто ничего не заметил, но мог бы дать на отсечение руку, что у каждого из них под курткой было приготовлено оружие. Оба "работника" почти не обратили на вновь вошедшего внимания, а это значило, что о его появлении их уже предупредили. Его ждали.
Чуть замедлив шаги, Ригель двинулся к дому. Не успел он подняться на ступеньки, как дверь распахнулась, и на пороге появился Зингер. Он вопросительно поднял брови и Отто едва заметно мотнул головой, показывая, что снаружи всё спокойно. Гельмут посторонился, пропуская гостя в дом.
Впрочем, в сам дом они проходить не стали. Крытым переходом они переместились в одну из пристроек - обширный сарай, предназначенный для хранения сена. Вот только никакого сена там и на дух не было, зато посередине ангара протянулся длинный самодельный стол, за которым, на лавках, сидели около десятка человек и чистили оружие. Здесь имелся даже скорострельный пулемёт МГ образца 1934 года. Затвор пулемёта был поднят и два умельца сноровисто начищали тряпками вынутые детали. Из ствола в дырчатом кожухе торчал шомпол. Другие корпели над автоматами "рейнметалл", пистолетами- пулемётами МП- 38 фирмы «Эрли» и пистолетами разных систем.
Сначала Отто Ригель просто озирался, осматривая сарай. Он отметил про себя, что помещение умело фортифицировали и перевоплотили, по своей сути, в блиндаж, разместив поленницы дров вдоль стен и прикрыв узкие окна специальными щитками. Но долго осматриваться здесь ему не дали. Рядом с поленницами стояли ящики. Зингер подошёл к одному, приоткрыл крышку и вытащил оттуда новенький, ещё в заводской смазке, автомат с коротким стволом и вручил его новичку.
Пришлось Ригелю скидывать пиджак, закатывать рукава сорочки и счищать слой масла с деталей, приводя оружие в рабочий, боевой вид. Рядом с ним Гельмут положил сумку с тремя снаряжёнными магазинами, откуда маслянисто выпирали гильзы патронов.
-- Друзья! -- обратился между тем ко всем присутствующим Зингер. -- После того, как закончите с оружием, подтвердите готовность. Сегодня вечером надо уже всем быть на месте.
Оказалось, что в других помещениях дома и разного рода служб находятся ещё люди, а общее число отряда превышало два десятка человек. Одни отдыхали, другие о чём-то в полголоса переговаривались, третьи дремали, кое-кто затеял игру в карты. Ригель придвинулся к ним, пристроился на скамейке, повесив автомат на плечо, и углубился в ход игры. Зингер тем временем удалился, оставив вместо себя узколицего Ойгена Шульца, неприятного типа, с бегающими глазками и ехидно скривлёнными губами, где казалось навечно прилипла потухшая сигаретка. Хотя Шульц был одет в гражданский костюм, как и все, но брюки он заправил в яловые сапоги, по-военному, чем выявил свою принадлежность к армейским кругам. На поясе его уверенно устроилась жёлтая кобура, которую частично прикрывала пола расстёгнутого пиджака. Он переговаривался с тремя другими людьми, которые, судя по всему, являлись командирами групп.
Каким-то непостижимым "верхним чутьём" у Ригеля сложилось мнение, что большинство из сидящих здесь не были знакомы друг с другом, и этот факт способствовал его быстрой адаптации к имевшей место ситуации. Скоро принесли ужин, состоявший из хлеба, овощей и консервов. Запивали пищу плохо заваренным кофе. Отто быстро проглотил поданную ему порцию.
Потихоньку начала нарастать нервозность обстановки. Все бездействовали, изнывая в ожидании того момента, когда произойдёт моментальная концентрация сил и внимания. Пока что игравшие за столом начали перепалку, повышая друг на друга голос, но зарождавшуюся свару моментально оборвал Шульц. Ойген вдруг побагровел лицом и шарахнул что есть силы кулаком по столу, отчего доски затрещали, а потом одним движением смахнул растрепанную колоду карт на землю. Игроки тут же замолчали, недовольно поглядывая друг на друга.
Наконец условленный час настал. Шульц построил отряд и разделил его на две части. Одна половина направилась за ним, вторую повёл низенький кривоногий человек с короткой шеей, утонувшей между широких квадратных плеч. Почти всё время он молчал, лишь представившись Олафом. Через четверть часа, после того как ушла половина Шульца, Олаф отдал приказ двигаться.
Тем временем на улицу опустилась темнота позднего вечера, ночи. Той группы, что ушла за Ойгеном, уже простыл след. Теперь и они, выстроившись в колонну, быстрым шагом двинулись за Олафом. Тот, судя по всему, хорошо ориентировался на местности и передвигался весьма уверенно, не обращая на то, что сумрак делал дома неотличимыми друг от друга, а кустарники казались плотной шуршащей стеной. По приказу все спрятали оружие под куртками и пиджаками.
Глазастый Олаф указал каждому из боевиков своё, заранее определённое место. Он расставил их парами и - редко - тройками. В пару к Ригелю попался долговязый шваб с вытянутым черепом и длинными руками. Он присел на выпиравший из земли корень, прижавшись плечом к дереву, и вытянул длинную шею, прислушиваясь. Отто, повозившись, устроился рядом, пристроив пистолет- пулемёт на коленях. МП с пристёгнутым магазином весил почти пять килограмм и ощутимо давил на ноги.
Присмотревшись, он разглядел здание радиостанции и решётчатую башню передающей антенны. Поблизости от входа прогуливался охранник. Он переваливался с ноги на ногу и звучно зевал. То, что рядом с ним появилось несколько десятков вооружённых людей, растяпа даже не заметил. Ригель почувствовал к нему презренье. Вряд ли это был чистокровный немец. Наверное, то был полукровка, а то и вовсе - поляк либо чех.
Прошло не более получаса с той минуты, как они заняли указанную диспозицию, и вдруг Отто заметил быстрые тени, вдоль улицы приближающиеся к станции. Он только хотел дёрнуться по направлению к напарнику, чтобы жестом ему указать на подозрительных лиц, украдкой подбирающихся к радио, как внезапно ему на плечо легла тяжёлая рука. Вздрогнув, он оглянулся. Рядом с ним на корточках сидел Олаф. Как он сумел там незаметно подойти?
-- Огонь открывать только по команде. -- Едва слышным шёпотом  он отдал последние инструкции. -- Быть наготове. Полная тишина.
Он поднялся и переместился к следующей паре, а Ригель уже вцепился в ложу автомата из бакелита, а другая легла на алюминиевую шину под стволом. Сосед дышал за спиной, приподняв свой МП и нацелив его на здание.
Тем временем "теней" становилось всё больше. И как их не видит тот ротозей, кому доверили такое важное дело, как охрану радиостанции. Вместо того чтобы бдеть, как это предписано уставом караульной службы, разгильдяй с удобством прислонился к стене и начал насвистывать дурацкую песенку, барабаня в такт носком сапога. Но, видимо, до него всё же что-то донеслось, или он разглядел кого, так как часовой всё же соизволил оторвать свой ленивый зад от стены и даже стащил с плеча винтовку. Вот он что-то неуверенно крикнул, обращаясь в темноту, сгустившуюся на глазах в нечто аморфное и жуткое, а в ответ на крик ударил целый залп ружейных вспышек.
Беднягу отбросило назад. Он ударился о стену, выпустил из рук винтовку и рухнул на землю, не успев сказать и слова, крикнуть, предупредить о нападении. Но предупреждения были уже не нужны. Грохот выстрелов разбудил бы и глухого.
К станции бежали, уже не скрываясь, люди. Их было много. И все одеты в военную форму. Вооружены были преимущественно винтовками. Вдруг Отто показалось, что впереди всех бежал и стрелял Гельмут Зингер. Ригель закрыл глаза и потряс головой. Такого не могло быть! Это явно ошибка, галлюцинация, блажь. Чтобы разуверить самого себя, он поднял ствол автомата и приготовился стрелять по убийцам, но тут почувствовал, как в спину ему уперлось нечто очень острое, и это острое даже проткнуло пиджак, сорочку и майку. По спине покатились шарики кровавых капель.
-- Ти- хо! -- послышался яростный шёпот. Сосед едва не лёг ему на плечо. -- Команды стрелять ещё не было.
Действительно, не было. Но почему? Часового убили, а нападающие уже подбегали к зданию радиостанции. Не останавливаясь, тяжёлыми прикладами они выбили двери и гурьбой ввалились внутрь. Оттуда послышались крики, одиночные выстрелы, которые вскоре слились в единый гром, в окнах замелькали отблески зарождавшегося пламени.
Дрожащей рукой Отто вытер со лба пот, который холодными струйками заливал лицо, и едва не проворонил шорох шагов. К ним кто-то приближался. Потной рукой он поднял автомат, но тут на него сверху едва ли не свалился... Зингер. Гельмут вполголоса выругался, схватил грубо Ригеля за плечо, хрипло шепнул: "Кто это?" "Это я", -- сипло пискнул в ответ Отто, а Зингер уже отвернулся. От него кисло пахнуло порохом.
-- Приготовиться...
Вроде бы он и сказал в полголоса, но так, что слышно было и соседним парам, достал из-за пазухи кургузый "маузер". Выставив вперёд руку, Гельмут оскалил в усмешке зубы и начал ловить на мушку цель.
Тем временем погромщики закончили свою грязную работу и высыпали на улицу, разгорячённые содеянным. Сразу же за ними, вдогонку, из дверей здания вырвались языки пламени, осветив площадь неровным, переменчивым светом.
Бах! Это выстрелил Зингер. И, словно его ожидали (да так собственно и было), по убийцам ударил залп. Карающие очереди косили ничего не понимающих солдат. Они вопили, бросали ружья, и, россыпью, попытались разбежаться, но умело расставленные стрелки ждали их всюду. Стучал пулемёт, стрекотали автоматы, хлопали пистолеты, шершнями жужжали пули и, посреди этого ада, корчились погромщики, пронизанные - каждый - десятками свинцовых карателей. Преступление было совершено на глазах десятков суровых свидетелей и сейчас те свидетели перевоплотились в беспощадных палачей.
В течении минуты со всеми было покончено. Кто-то ещё стонал, лёжа в луже крови, кто-то корчился, но, то была всего лишь агония. Зингер, Шульц и другие командиры быстро построили своих и через мгновение все бежали обратно, перебрасываясь друг с другом возбуждёнными фразами о впечатлениях.
 Зингер угрожающе крикнул, обрывая комментарии, и дальше все бежали уже молча. Оружие, ещё горячее после стрельбы, пропахшее порохом, попрятали под куртки. Даже сквозь ткань рубашек и нательного белья стволы автоматов и пистолетов обжигали тело, а запах сгоревшего пороха заставлял глаза слезиться.
На ходу Ригель прислушался к себе. Его возбуждённое сознание испытывало двоякое чувство. С одной стороны поляки всё же разрушили радиостанцию и расправились с персоналом, но, с другой, обидчики получили достойный ответ. Ни один из них не ушёл от возмездия. Так будет с каждым, кто посмеет выступить против Германии и населяющего её просторы народа.
Он уже и не вспоминал о том, как ему показалось, что Зингер бежал среди нападавших, как тот стрелял в несчастного ротозея, охранявшего германское радио, рупор Геббельса. Да и могло ли такое быть? Об этой галлюцинации он предпочёл позабыть навсегда.

Глава 2. Альфред Розенберг.
После блестящего завершения операции "Гиммлер", акции влияния Гейдриха и Гиммлера существенно поднялись. Теперь приходилось использовать  некоторые нюансы в негласной размолвке между Гейдрихом и Канарисом., чтобы не растерять расположения фюрера.
Дело в том, что разработанные Розенбергом планы переустройства мира, а если придерживаться истины, то его восточноевропейской и азиатской частей, сильно отличалось от того, что предлагали прагматичные дельцы от партии во главе с выскочкой Геббельсом и самоуверенным дипломатом Риббентропом. Те имели свои рычаги влияния на Гитлера, и умело ими пользовались, частенько подчёркивая "русское" происхождение Альфреда.
Сам Розенберг "русским" себя никогда не считал. Да, он родился в Ревеле, который входил тогда, в конце девятнадцатого века, в состав Российской империи. Но отцом у него был чистокровный немец, пусть и сапожник по профессии. Мать была эстонкой. Хозяйственная женщина, истовая лютеранка, она любила отца Альфреда и чтила немецкие порядки. Бывал в юные годы Розенберг и в Москве, куда эвакуировали в 1915 году из Риги Высшую техническую школу, где он тогда обучался. Там же, в 1917 году, он получил диплом архитектора. Тогда же он впервые столкнулся с большевиками. Признаться по секрету, в тайне от Бормана и Мюллера, он им даже симпатизировал и оказывал разные мелкие услуги. Да что там говорить, Ленину в ту пору помогали люди из высших германских политических кругов, щедро одаривая того марками. Именно германские политики убедили Ульянова покинуть Европу, благословенную Швейцарию, где Владимир Ильич с удобством обустроился, и вернуться на Родину. Ленин привёз тогда домой финансы и, самое главное, европейские связи, что помогло впоследствии большевикам обойти многих своих товарищей по борьбе с режимом российского самодержавия.
После Октябрьского переворота, который завершил собой февральскую демократическую революцию, Розенберг снова решил вернуться в своё родовое гнездо. Он приехал в феврале 1918 года в Ревель и попытался вступить в германский Добровольческий корпус, но не тут-то было. Оказалось, что здесь, в Ревеле, были прослышаны о его шашнях с российскими революционными кругами, и потому турнули его прочь. Помыкавшись здесь и там, Альфред "сделал выводы" и подался в Мюнхен, где вскорости накоротко сошёлся с поэтом Дитрихом Эккартом. Пребывающий в вечно возбуждённом состоянии под влиянием паров алкоголя, а порой и морфия, Дитрих вёл весьма насыщенную жизнь, встречаясь с десятками влиятельных людей. Именно Эккарт ввёл Розенберга в тайное общество "Туле", которое было построено по принципу масонской ложи, но отличалось яркой арийской идеей. Здесь, на собраниях общества, Розенберг проникся идеями мессианства и величия арийского духа. Он поверил, что вот- вот в германском обществе появится личность, которая выведет немцев из разрухи и застоя, придаст им уверенность, которая была в дефиците после сокрушительного поражения в завершившейся мировой войне.
Однажды Эккарт привёл в "Туле" неврастеничного австрийского художника Адольфа Шикльгрубера, который истово мечтал о возрождении германской нации, подъёме арийского духа. Дитрих шепнул приятелю, что этот неудачливый художник и есть долгожданная мессия. Альфред в тот день Эккарту не поверил.
Да и мог ли кто поверить, глядя на сутулого, худощавого типа со смешными усиками щёточкой, одетого в заплатанный костюм, да ещё приволакивавшего ногу, после ранения в битве при Сомме, довольно истерического холерика с невзрачной внешностью, что через десятилетия это будет один из самых могущественных людей мира. В обществе "Туле" новичок быстро сошёлся со многими благодаря своему умению говорить. То был прирождённый оратор, умеющий увлечь и убедить любого, чьи души открыты для чужого мнения.
На этой почве Шикльгрубер близко подружился с Карлом Харрером, журналистом, возглавлявшем в те годы Немецкую рабочую партию. Скоро Адольф вошёл в её состав и быстро выдвинулся в руководящую верхушку, вот только переполнявшая его энергия не пришлась по вкусу вождям НРП. После ряда конфликтов его враги покинули ряды партии. Это было началом взлёта.
Общество "Туле" посещали разные люди, хотя на собрание мог попасть далеко не каждый. Сборы проходили на редкость торжественно, и атмосфера там была такая, что казалось, будто сквозь пелену времени на них взирают Нибелунги и Валькирии. Мистика занимала важное место в жизни общества. Высокоинтеллектуальные люди, профессора и философы, находили в пыльных архивах подтверждение, что корни германской нации исходят от древних индоариев, которые когда-то стояли во главе мирового развития, далеко опережая по интеллектуальному уровню остальное человечество. Члены общества были готовы подхватить знамя арийской идеи и нести его дальше сквозь время.
Всё это горячо обсуждалось и Шикльгрубером, и Эккартом, и Розенбергом, и многими другими. Адольф тянулся к Эккарту, даже считал того своим другом и учителем. Дитрих частенько правил его речи, уча быть последовательным. Оба сошлись на одном коньке - евреях, обвиняя последних во всех мировых бедах. Позднее Эккарт издал книгу "Большевизм от Моисея до Гитлера", в которую включил большинство бесед с Адольфом. Гитлер обожал стихи Дитриха. Многие из них переложили на музыку и распевали на партийных встречах. Стихотворение "Штурм", к примеру, стало одной из любимейших песен партийных бонз, а призыв "Германия, проснись!" из поэмы "Йойрио" даже был вышит на знамени  Немецкой рабочей партии золотыми нитками. Тогда  же Альфред Розенберг познакомил Гитлера с "Протоколами сионских мудрецов".
С тех пор миновало без малого два десятилетия, но в эти годы поместилась целая эпоха. Немецкая рабочая партия стараниями Адольфа Шикльгрубера, взявшего себе имя - Гитлер, переименовалась в Национал- Социалистическую Рабочую Партию Германии, численность рядов которой уже составлялась из миллионов. Страна поднялась из пепла. Поражение, безработица были забыты. Теперь все заводы работали на полную силу. В союз с окрепшей Германией вступали всё новые государства, цвет мировой дипломатии вытаптывал пороги публичных помещений Берлина. Практически вся Европа признала силу и влияние Третьего Рейха, который неуклонно расширял свои границы, готовясь занять достойное место мирового лидера. И всё это произошло благодаря силе и энергии фюрера германской нации - Адольфа Гитлера.
И теперь Гитлер вместе с Кейтелем и Йодлем составили план молниеносной войны - блицкриг, по которому Польша была завоёвана в течении какого-то месяца, а затем наступит очередь Норвегии, Дании и других крошечных  европейских государств, которые вряд ли что смогут противопоставить танкам и бомбардировщикам. Вся Европа должна стать вотчиной Рейха.
Всё это хорошо и даже отлично, но и Гитлер, и его ближайшее окружение понимали, что уже теперь мир разделился на несколько главных частей. Прежде всего, это была Германия со своими сателлитами и вновь завоёванными колониями, а также союзниками - Италией и Японией, начавшей также выстраивать свою собственную империю на Дальнем Востоке и Тихоокеанском бассейне. Далее - Советский Союз, крупнейшая мировая держава с миллионными армиями внутри страны и разветвлённой системой интернационального рабочего движения в разных странах. Ещё - Америка и Великобритания, заключившие между собой гегемонистский союз. Продолжающееся шаткое равновесие вот- вот будет нарушено.
Америка, то есть Соединённые Штаты, как всегда выжидала, предлагая другим "таскать каштаны из огня". США традиционно вступит в войну позднее, когда определится положение позиций и когда откладывать далее действия будет уже невозможно. После того, как дивизии вермахта перешли Одер, Англия объявила Германии войну, Англия и Франция. Но Франция перестала быть серьёзным противником с тех пор, как умер Наполеон на острове Святой Елены, а монархическая чопорная Англия замерла в недоумении, что её политического влияния не хватило, дабы рассеять противника. "Разделяй и властвуй". Этот принцип позволял Британии веками властвовать над миром, оставаясь крохотным островным государством. Уж чего легче - переплыть Ла-Манш и заставить Георга Шестого и его премьера Черчилля признать превосходство соседей. Тогда весь европейский континент будет под властью Германии и можно будет повернуть взор на Восток.
Но против нападения на Англию выступал Рудольф Гесс, личный друг и секретарь Гитлера ещё со времён общества "Туле". Он выступал за союз с Британией и всестороннее использование многовекового британского политического и дипломатического влияния. Да и Кейтель постоянно докладывал фюреру, что вермахт ещё недостаточно готов воевать со сталинской Россией, которая сама была как целый мировой континент, с её-то необозримыми просторами.
Вот тогда-то Розенберг и предложил свой личный план разрешения назревшей проблемы. Он задумал использовать метастазы сталинской пеницитарной системы - ГУЛАГ. Советский Союз опутывался сетью концентрационно- трудовых лагерей, где переваривались миллионы людей. А что, если поджечь эту тлеющую "крюйс- камеру"? Поднять восстания в нескольких лагерях и этим подтолкнуть систему? Конечно же, туда подтянут войска, и восставшие мятежники будут беспощадно уничтожены. А если восставшая область будет достаточно большой и карательных войск понадобится много? Таким образом, можно будет оголить границы, где сконцентрированы основные войска.
Фюрера эта идея заинтересовала. И неудивительно, ведь она была беспроигрышная. Враг должен получить удар изнутри, его скрутят судороги нутряных проблем и тогда в ход пойдут танки Гудериана, прорвут оборону и, несколькими клиньями, войдут, как раскалённый нож в масло, в тело страны. Армейские схемы с красными стрелами и флажками наглядно показывали, как всё должно развиваться.
Выслушав доклад Розенберга, Гитлер поручил ему составить оперативный план будущей кампании. К тому времени Розенберг возглавлял Внешнеполитическое управление НСДАП и имел свою службу информации, материалами которой и пользовался при составлении докладов фюреру. Кроме этого Гитлер уполномочил его вести морально- философское образование членов НСДАП, пропитывая партию, как торт кремом, идеями верховного предназначения арийцев перед остальным человечеством, величию арийской идеи. А ещё Розенберг курировал Германский рабочий фронт и все связанные с ним организации. Фюрер не забывал верного товарища и 29 января 1940 года назначил того главой Центрального исследовательского института по вопросам национал- социалистической идеологии и воспитания. Можно было представить себе меру загруженности этого нацистского бонзы.
Однако же Розенберг не роптал. В беседах с ним фюрер намекнул  как-то ему, что в случае успешного исхода операции по разработанному тем плану, быть Альфреду Розенбергу, сыну башмачника, генеральным комиссаром, то есть рейхслейтером восточных территорий вплоть до Урала, а это то же самое, что вся Западная Европа, вместе взятая. Одна богатейшая Украина чего стоила!
От видимых перспектив захватывало дух, и стимулировалась работоспособность. Параллельно Альфред работал как над операцией восстаний лагерных рабов, так и над планами переустройства Западной Европы.
Сеть лагерей густо опутывало Советы. Органы ЧК - НКВД здорово постарались. По данным собственной информационной службы Розенберга, сотрудничавшей со многими политэмигрантами, в том числе и из страны Советов, в 1938 году по лагерям и тюрьмам одновременно томилось около восьми миллионов человек. По данным службы, первый концентрационный лагерь был организован большевиками в Холмогорах, это неподалёку от Архангельска, в 1921 году, по- настоящему организованный лагерь, как система, был оборудован на Соловецких островах, где в качестве острога использовали знаменитый фортификационный комплекс монастырских зданий. Сами монахи частью были разогнаны, частью - самые недовольные - репрессированы, остальные же нашли прибежище здесь же, на архипелаге. Не удаляясь далеко от привычных обжитых мест, они нарыли себе землянок, похожих на звериные норы, и ютились там, общаясь друг с другом и Богом. Вскорости лагеря перекочевали на материк. Соловецкий комплекс, при всей своей обширности, уже не мог вместить многотысячные массы осужденных. Беломорские лагеря дали начало системе ИТЛ, состоявшей теперь из тридцати пяти лагерных групп, каждая из которых в свою очередь состояла из двухсот лагерных отделений, вмещавших до тысячи человек, а порой и даже того более. Можно представить себе эти человеческие "муравейники", опутанные по периметру колючей проволокой.
Самый большой по протяжённости лагерный район в России находился на Дальнем Востоке. Он получил название Дальстрой. Для маскировки? Нет, просто заключённых вовсю эксплуатировали, как дармовую рабочую силу. Их использовали на лесоповалах, на рудниках и шахтах, на строительстве грунтовых и железных дорог. Древние строители египетских пирамид побелели бы от зависти, глядя на масштабы рабского труда северных варваров. В нечеловеческих условиях истощённые толпы зэков строили Байкала- Амурскую железнодорожную магистраль, которая должна была соединить Дальний Восток с Восточной Сибирью, но смертность среди заключённых была такой высокой, что работы пришлось прекратить.
Вообще говоря, там, на Колыме, смертность была исключительной. Тамошние лагеря были настоящими фабриками смерти и сумели "переработать" миллионы человеческого материала. Одновременно в лагерях Дальстроя находилось полмиллиона советских рабов. Иногда чуть больше, иногда меньше. В зависимости от времени года. Зимой, понятно, мёрли чаще - от голода, холода, цинги. И от непосильной работы.
Если поднимать восстание там, то это пойдёт на пользу разве что Японии. Она с радостью примет такой подарок и под это дело оккупирует восточную часть России, весь Сахалин, Владивосток, Камчатку. Но надо ли это Германии? Этот вариант плана Розенберг рассматривал, как запасной. Мало ли что.
Основной целью, для себя, он намечал СевЛАГ. Больше всего лагерей там было понапихано в бассейне реки Печоры. А Печорский бассейн был сравним по территории с Польшей. В печорских лагерях был сконцентрирован один миллион заключённых. Подумать только - миллион! Тысяча тысяч человек. Да это же целая армия. Пусть армия голодная и оборванная, но озлобленная до крайности и униженная несправедливым отношением со стороны собственных властей.
Розенберг оттолкнул от себя ворох бумаг и поднял разгорячённое лицо. Группа армий "Север". Можно назвать это так. Если забросить туда оружие и дать самую малость гарантий о помощи, они разнесут там всё, сбросят большевиков в Ледовитый океан, утопят в болотах, скормят тучам гнуса. Конечно, их там охраняют, и охранников тысячи, есть пулемёты, но заключённым-то терять нечего. Это идеальная "пятая колонна" в тылу противника. Наладить воздушный мост с военых баз Финляндии. Или послать флотилию субмарин на Таймыр. Там тоже таких лагерей превеликое множество. Только вот тактически  от этого хода будет мало пользы. Другое дело - Печора. Кстати, зону операции можно расширить. Архангельская область, Коми и север Кировской области. Это по самым скромным подсчётам - полтора миллиона человек. Полтора миллиона бойцов. И пусть даже половина из них погибнет, оставшихся хватит, чтобы залить большевистской кровью всю архангельскую тайгу.
Теперь главное было в составлении наиболее осуществимой разработки. Перво-наперво, это касалось оружия. Вооружить людей, поставить перед ними понятную им задачу, тем более что желания с обеих сторон в общих чертах будут схожие. Заключённые жаждут свободы, свободы и хлеба. В наших силах помочь им взять и то, и другое.
Может быть, кто-то скажет, что невозможно переслать так глубоко в тыл противника миллион винтовок, сто тысяч пулемётов, тысячи орудий и миномётов. Что ещё? Ах да, танки и бронемашины. Конечно же, нет. Это действительно невозможно. И совершенно ненужно. Танки и броневики потонут в северных болотах, а многотонный груз винтовок может и не дойти по назначению. Да и зачем? Достаточно передать несколько сотен стволов. Этого вполне хватит для "искры". Сами коммунисты утверждали, что "из искры возгорится пламя". Вооружённые отряды в двух- трёх лагерях перебьют охрану и примутся освобождать товарищей. Это будет подобно цепной реакции. Вы скажете - не станут? Накинутся на жратву, спирт и займут круговую оборону у себя? Как бы ни так! В 1936- 37 годах начались репрессии в Красной Армии, в 1938 году поток армейцев только увеличился. Тысячи профессиональных солдат томятся в лагерях. Они прекрасно разбираются в азах армейских операций и понимают, что лишь совместными усилиями они смогут отстоять свою свободу. "В борьбе обретёшь ты право своё". Кое-кто ещё не забыл девиз социалистов- революционеров. А вся инфраструктура Севера такова, что можно легко превратить Печорский бассейн в Зону свободы от коммунизма. Если понадобится, то Великая Германия протянет руку помощи, а это обязательно понадобится и тогда вермахт войдёт в СССР под благовидным предлогом.
Но этот произойдёт позже. А сперва туда потянутся эшелоны с советской воинской техникой и живой силой. И будет то настоящая война, подобная финской кампании. Тогда крошечное государство сумело устоять перед мощным соседом благодаря природным условиям, воинской науке, дисциплине и самоотверженности финнов. На одного солдата Суоми приходилось десять красноармейцев. И они устояли. И "надрали хвост" сталинским маршалам так, что те были вынуждены отступить.
Там же, в Печорской зоне, миллион озлобленных бойцов. Каждый из них стоит десяти потерявших в себе уверенность солдат. А это много больше, чем может дать советское командование. Придётся объявлять мобилизацию, оголять границы, подтягивать силы с Востока.
Вот он - шанс, который нельзя упустить.
Но это ещё далеко не всё. Для того чтобы инициация мятежа в северных провинциях Советской России прошла успешно, надо иметь людей, которые смогли бы стать лидерами восстания, которых бы признали и пошли бы за ними до конца. Тут подойдёт далеко не каждый. Это должны быть люди известные, несущие в себе харизму. Но вот тут могла и забуксовать вся разработка. Проблема была в том, что самых выдающихся лидеров Иосиф Сталин с помощью своих сатрапов Ягоды, Ежова и Вышинского уже устранил. Они были расстреляны или настолько морально раздавлены, что не смогли бы подняться сами, не говоря уж о том, чтобы вести на борьбу за собой толпы сторонников. Это относительно политических деятелей. Деятелей, работавших при Сталине и под Сталиным.
Теперь Розенберг начал изучать кандидатуры из высших чинов Красной Армии, тоже хорошо вычищенной красным диктатором. При более детальном изучении этого вопроса можно было впасть в уныние. Сталин словно предвидел, что униженные и обиженные командармы и маршалы могут объединиться и смести его с кремлёвского трона. Самые колоритные фигуры расстреливались сразу после процессов, без всяких апелляций на их заслуги перед Родиной. Таким образом, погибли маршалы Тухачевский, Блюхер и Егоров, командармы Уборевич Якир, Дыбенко, Вацетис, Алкснис, Великанов, Дубовой, Белов, комкоры Грязнов, Эйдеман, Путна, Фельдман, Примаков, Ковтюк, Геккер, Гарькавый. Это только на первую прикидку, ведь высший комсостав подвергался строгому учёту, и не упускалось ничего. Если кому и удавалось уцелеть, как Егорову или Дыбенко, то после незначительной переброски по тюрьмам они снова возвращались в судебный зал, где признавались в новых грехах против Отчизны, и расстрельная команда делала своё дело. Так что рассчитывать на красных генералов не стоило. А жаль. Тухачевский, военный гений Советов, был бы очень желательным персонажем в этой операции.
Приходилось искать другие кандидатуры. И Розенберг искал. Он погрузился с головой в работу, загружая секретарей и помощников сверх всякой меры, заставляя их перебирать папки в архивах, задействовал своих доверенных людей из окружения лидеров политэмигрантов в доброй половине Европы.
По истечении трёх месяцев упорнейших поисков, выкристаллизировалась та единственная стоящая кандидатура. Выходило, что рассчитывать можно было лишь на "льва революции", легендарного Троцкого. Это был последний из уцелевших оппонентов Сталина, военный комиссар Страны Советов, человек, создавший Рабоче - Крестьянскую Красную Армию как деятельную военную машину из разрозненных отрядов Красной Гвардии, бунтующих солдатских полков царской армии, порешивших в азарте безвластия своих командиров, и полуразбойничьих партизанских отрядов, не гнушавшихся и откровенного бандитизма. Железной рукой он изгнал из армии анархистов, расстрелял паникёров, отсортировал "белую кость", и поставил белых офицеров и генералов, что признали идеалы пролетарской революции, во главе полков и дивизий. Итогом его работы стала победа в самой кровавой гражданской войне, какую знала история. По масштабам она могла быть приравнена к мировой, столько в ней было задействовано наций и народностей. Но гражданская война не может быть мировой по своим социальным особенностям, но крови от этого было пролито не меньше. Основополагающую роль играли политические лозунги.
Как бы то ни было, но гражданская война закончилась, а Лев Троцкий продолжать сидеть на белом коне Спасителя Отчизны, что не устраивало уже политическое чиновничество, которое начало делёж плодов победы. Ошибка Троцкого заключалась в том, что он понадеялся, что ему принесут то, что он по большому счёту заслужил - пост верховного главнокомандующего, нового президента Советов. Но пока он ожидал положенного, его конкуренты активно трудились и создали коалицию, которая сумела противостоять авторитету Спасителя. К тому же была запущена машина слухов о великодержавных замашках "Льва Революции", примеряющего на своё чело Шапку Мономаха. Кончилось всё тем, что Троцкий остался у "разбитого корыта" собственных ожиданий, как пресловутая пушкинская старуха. Сторонники его частью поразбежались, частью попрятались, выжидая, чем игра закончится, а самым ярым пребольно "прищемили хвост". За годы войны у каждого в загашнике появились грешки, за которые по чести полагались реальные сроки, а то и вовсе - "вышка".
Лишь после этого многоопытный Лев Троцкий понял, откуда "ветер дует", прикинул свои оскудевшие способности и порешил бессмысленным начинать разбор. В 1929 году он выехал из Казахстана, где тогда проживал, и, вместе с женой и со своим сыном Львом Седовым, выехал в Турцию. После окончания гражданской войны там сохранялась сильная русская колония, состоявшая из монархистов в лице белого офицерства, и политэмигрантов, не согласных с генеральной линией ленинской политики. Со Стамбула началось шествие Троцкого, пламенного трибуна, задумавшего создать свой собственный, Четвёртый Интернационал, куда он планировал собрать коммунистов и сочувствующих им, не согласных с политическими доктринами Кобы. Но в Турции была сильная резидентура НКВД и до Льва докатились слухи, что комиссары "заряжают наганы". Троцкий покинул особняк на острове Принкипо в Мраморном море, уже обжитый им с женой, сыном и ближайшим окружением. Какое-то время они кочевали с места на место, а потом сели на пароход и подались в Европу. Первое время и здесь им пришлось поколесить из страны в страну, пока не была выбрана Норвегия. К тому времени его на Родине лишили гражданства, а потом началась обширная кампания по очернительству позавчерашнего героя. Слава доблестного воина отщипывалась по кусочку и распределялась между Сталиным, Будённым, Ворошиловым, Тухачевским, Блюхером и другими краскомами рангом пониже.
Среди прочих в окружении Троцкого подвизался американец Джек Собл, демонстрировавший ярую преданность своему патрону. В своё время он воспользовался для сближения легковерностью Льва, падкого на лесть, и втёрся к нему, представляя между тем собой глаза и уши иностранного отдела ОГПУ. Кстати говоря, был он там не в единственном лице. Другим доверенным лицом стал международный авантюрист, хорошо приложивший руку к распространению идей Четвёртого Интернационала, Марк Зборовский. Он тоже получал деньги из кассы НКВД и отрабатывал их. Случайно ли, нет, но он был рядом с сыном Троцкого, Львом Седовым, когда последний таинственным образом скончался в парижской больнице. Это случилось 14 февраля 1938 года. Марк Зборовский считался правой рукой Седова и, пользуясь этим, в ноябре 1936 года организовал ограбление дома, где находился архив Троцкого. Проделал это он так ловко, что никто ничего не заподозрил, а если до Седова, уже много позже, и дошли какие детали, так на этом свете он не сумел задержаться, чтобы разоблачить негодяя. Впрочем, Зборовский не был "мокрушником". У него на содержании имелся штат весьма квалифицированных помощников. Пройдоха Зборовский устроил в Испании гибель доверенного секретаря Троцкого - Эрвина Вольфа, который успешно создавал там испанскую секцию Четвёртого Интернационала. Не повезло и другому секретарю организации - Рудольфу Клементу. Труп молодого немца с отрезанной головой был найден в грязных водах Сены. Голову, к слову сказать, так и не нашли.
Тем временем в Совдеповской России судили первых, ещё ленинского созыва, членов  Политбюро ВКП(б) Зиновьева и Пятакова, главная вина которых (по обвинению) состояла в том, что они представляли интересы Троцкого на Родине и вроде бы даже готовили его триумфальное возвращение с восшествием... Подробности процесса докатились и до Европы, и из Норвегии смелый Лев бросил вызов, чтобы советские власти потребовали экстрадиции главного виновника обвинений, но в России предпочли "не заметить" вызова и Зиновьев с Пятаковым были осуждены. Читай - казнены.
К тому времени рядом с Троцким становилось настолько горячо, что казалось, будто эмигранты сидят на сковороде, под которой пылает гнев советского пролетариата. Вот- вот могло совершиться непоправимое и окружение Льва озаботилось. Влиятельный художник Диего Ривера, экспансивный, как одноимённый герой Джека Лондона, сумел заинтересовать тогдашнего президента Мексики Кардинеса, предоставить гонимому революционеру политическое убежище. В Латинской Америке очень уважают революционеров, особенно если те имеют международную репутацию.
Панчо Вилья, Хосе Марти, Симон Боливар. Пожалуй, только там, в Латинской Америке, в честь героя, Освободителя, могли бы назвать целое государство, получившие в свои руки от бежавших колонизаторов свободу, в честь руководителя борцов. Таким образом, на политической карте мира появилась Боливия. И денежную единицу, вместо привычного песо, назвали боливаром. И широкополые шляпы, в каких воевали повстанцы, тоже называли боливарами. Такие вот они - бразильцы, колумбийцы, мексиканцы, кубинцы.
После триумфального приезда Льва Троцкого в Мексику он получил в своё полное владение внушительный трёхэтажный особняк с патио, площадкой для отдыха под фигурным навесом и даже небольшим бассейном, отделанном мраморными плитами. Ранее здесь проживал сам Ривера, но он с радостью освободил жилплощадь для своего кумира. В доме и возле него всегда крутились почитатели вождя мирового пролетариата, звание которого присвоил себе Лев после смерти Ленина в Горках. Здесь горячо обсуждались прожектёрские планы переустройства мира юнцами с лихорадочным блеском в воспалённых глазах. Сюда, тайком или в открытую, наведывались международные авантюристы различного политического окраса. Здесь встречались агенты секретных служб европейских и американских государств, с предложениями о сотрудничестве. Здесь кипела политическая жизнь, схожая по существу с южноамериканским карнавалом.
Сначала это раздражало "пролетарского вождя", но потом он свыкся с этой шумихой, стерпелся и находил в том "вавилонском столпотворении" всяческих дельцов от мировой революции свою прелесть. Во всяком случае, теперь денежный ручей не оскудевал, и он мог вести жизнь рантье, со всеми удобствами и даже шиком, с выездами в столицу на авто, с рукоплескающими толпами и охраной из смуглых амиго, облачённых в полицейские мундиры с обилием нашивок и аксельбантов, похожих более на опереточные одеяния.
Вот этого человека и планировал использовать в своих делах Альфред Розенберг. Именно Троцкий мог бы стать тем столпом, за которым пойдёт советский народ, измохраченный Сталиным. Сегодняшний Троцкий, привыкший к почитанию, обленившийся, постаревший, ничем не напоминал того бойца, создателя и руководителя РВС. Но он стал много мудрее и понял толк в закулисной политике. К тому же у него имелась своя "сеть" из функционеров Четвёртого Интернационала. Не ахти, конечно, но уже кое-что.
Если подходить к делу трезво, этого было мало. Необходимо заручиться поддержкой кругов из так называемой белой эмиграции. Это Романовы, представители монархических фамилий и их царедворцы, затем генералитет и офицерство, пообтёршиеся в европейских гостиных, успевшие впитать в себя ценности Запада, но вместе с тем тоскующие в русских бистро и чайных о родных просторах. Ещё надо навести справки среди интеллигенции, учёных, писателей, философов, которые могут сотрудничать с обоюдовыгодной пользой...
Предстояла огромная работа, которую мог выполнить только Розенберг, с его опытом и штатом заграничных бюро НСДАП, где работали ловкие люди, умевшие разговорить даже немого, и без применения средств Гейдриха и Мюллера.
Прежде всего, Розенберг послал в Мехико своего эмиссара Пауля Вольфа. Тот должен был подобраться к Троцкому, нащупать те струны, с помощью которых им можно будет управлять. Это весьма ответственная миссия, которую он хотел провернуть без Гиммлера и Гесса, втемную, чтобы партайгеноссе не начали ответную интригу. Ведь если сработает задуманный план, Розенберг получит в вотчину территории, сравнимые со всей Европой, и станет тогда одной из влиятельнейших величин в мировой политике. Может быть, он даже сравняется с самим фюрером...
Ещё двух своих представителей - Рольфа Деола и Дэнниса Гроссзанука, он отослал, первого - в Париж, а второго в Белград, где размещались центры русской белоэмиграции.
Кроме разработки масштабного плана по успешному освоению России, оставались ещё многочисленные обязанности в Рейхе, которые Розенберг не мог перепоручить многочисленному штату референтов и секретарей. Если слишком много обязанностей перепоручить персоналу, то они сделаются чрезмерно успешливыми в делах, а это заканчивается конкуренцией. В голове некоторых выскочек появляются идеи о том, что и сами они могли бы не хуже выполнять обязанности рейхслейтера, а от замыслов до воплощения их в интригу дорога не так уж и далека. Посему Альфред и делал так много, оставляя массу ниточек в собственных руках, без завизирования которых государственная машина пробуксовывала. Бюрократизм, конечно же, но... так спокойней.

Глава 3. Александр Разумовский.
Сквозь витражное стекло в кафе- шантан заглядывал вечерний прощальный луч солнца. Цветные стёклышки разделяли солнечный свет на разноколерные пятна, которые составляли собой особые узоры на стенах, обшитых панелями из карельской берёзы, и на столиках, покрытых льняными скатертями. Это пятна, разномастные зайчики, двигались незаметно для глаза и казались одушевлёнными. Ради этих пятен и посещал кафе "Терем" Александр Филиппович Разумовский.
Если быть предельно точным, то причин было несколько. Эти солнечные проказливые зайцы были для души, так же как и "русское" убранство заведения. Сюда хаживали потомки первых волн эмиграции, собирались компаниями, вспоминали нечто полузабытое, обменивались тостами, опрокидывая в рот стаканчики, сразу же наполняемые вновь из бутылок со Смирновской водкой. Здесь же задумывались масштабные прожекты, но, к концу сборищ, каждый раз всё благополучно забывалось. Молодёжь проворачивала свои дела, набивая хрусткими французскими купюрами денежные портмоне. Наличность делала их снисходительными к разговорам "стариков".
Самого себя Александр Филиппович к "старикам" не относил. Во-первых, пропахшие нафталином бывшие царедворцы и старорежимные генералы, бездарно воевавшие сначала с японским микадо, затем с Вильгельмом Вторым Гогенцоллерном, а потом с краскомами в армиях Юденича, Врангеля и Деникина, проедали сейчас фамильные драгоценности, заблаговременно переправленные через кордон. Они брюзгливо ругали как Советы, уничтожившие привычный расклад, так и политиков Запада, позволивших Ленину "изнасиловать" мировую державу, поставить её с ног на голову. Они брызгали друг на друга на друга слюной, доказывая то, что доказывать было совсем необязательно, отряхивая нервически пепел турецких сигарет в чашки с кофе и не замечая того. Со стороны это выглядело крайне удручающе. Во-вторых, все прожекты, которые появлялись в головах этих "динозавров", не имели под собой опоры действительности, были эфемерны и основаны на старых представлениях столбовых дворян о жизни в российской глубинке. Вся жизнь наиболее активной части старого поколения эмиграции вращалась вокруг круга монархического дома Романовых, несколько салонов которого функционировали на Елисейских полях. Имелось ещё Дворянское Собрание Российской Империи, Кавалергардский корпус и РОВС, то есть Российский Общевоинский Союз бывших генералов, офицеров и прапорщиков, проливших кровь за Отчизну, но вынужденных покинуть её пределы.
Несколько иную нишу занимала часть молодёжи, потомки эмигрантов первой и второй волны. Некоторые из молодых людей предпочли забыть язык Родины и полностью влиться в кипевшую энергией жизнь Европейского Вавилона, коим  являл собой Париж. Таких было вовсе не мало, но добрая часть юношества всё же не отказывалась от корней. Они тоже впитали в себя реалии сегодняшнего дня, но были готовы бросить нажитое место и вернуться на Родину. Причём были даже и такие, что восприняли идеи Плеханова- Мартова- Кропоткина о социальной справедливости и желали ассимилироваться в Советской России, привнести в неё уровень европейской образованности, использовать с пользой знания, полученные в университетах Лондона, Женевы, Парижа. Другие жаждали бороться с оружием в руках и создавали особые контрреволюционные ячейки, обучались взрывному делу, стрельбе и проживанию в условиях подполья. Таких максималистов было хоть и немного, но они тщательно конспирировались, соблюдая закрытость общения.
Для себя лично Александр Филиппович видел третий путь. Ему не хотелось чесать языком на сборищах, перебирая старые, отжившие своё традиции, и не улыбалось тайком переползать через граничную полосу в группе каких-нибудь "Защитников Родины и Свободы", организованных стараниями господина Савинкова. Куда лучше действовать цивилизованными методами, выискивая стоящие статьи в паблисити международного сотрудничества России с внешним миром. Здесь можно будет найти место, где стоит приложить силы деятельному человеку. К слову сказать, можно было получить большую выгоду, если включиться в концессию по освоению Бакинских нефтеразработок. Динамично развивающемуся советскому обществу катастрофически не хватало мощностей. Электроэнергию добывали, запустив сотни, а потом и тысячи генераторных подстанций, работавших на больших и малых реках, похожие на водяные мельницы. Начали создавать гиганты ГЭС, которые скоро включатся в программу подъёма государственной экономики, но всё это не решало проблемы с горючим. Царской России нефти хватало, но молодому пролетарскому государству, вставшему на рельсы ускоренной индустриализации, катастрофически не доставало мазута, керосина, бензина. Не хватало станков, тракторов, мартеновских и доменных печей, автомобилей, самолётов, рельсов и многого- многого другого. Пришлось им взглянуть в сторону Запада, который ещё недавно иначе, как врагом мировой революции и не величали.
Александр Филиппович внимательным образом изучал советские газеты, "Правду" и "Известия". Конечно, большую часть газетных полос занимали пафосные статьи, выполнявшие роль рупора для пропаганды идей марксизма- ленинизма- сталинизма, но опытный человек может многое найти между газетными строками. Таким образом, Разумовский, да и другие наблюдательные люди узнали о новой экономической политике России до того, как это восприняли широкие слои населения Страны Советов. Точно так же Александр Филиппович сделал вывод и о завершении краткого периода коммерциализации страны, когда государство прибрало к рукам самые выгодные отросли. Но ещё слишком многого не хватало. Нужна была дешёвая рабочая сила. И она появилась, вернее, проявилась...
Отхлебнув глоток венского кофе, Разумовский придвинул к себе газетную стопу. Здесь были и советские газеты, и местный "Тан", лондонская "Таймс", берлинская "Фелькишер Беобахтер" и даже листок "Русских Ведомостей", которые печатала одна из парижских типографий для эмигрантов. Бывало, что и сам Александр Филиппович печатался там с публицистическими статьями и эссе. На жизнь Разумовский зарабатывал службой в одной правовой компании, а также переводами, так как знал несколько европейских языков.
Когда-то он пробовал начать военную карьеру, служа в кавалергардском полку, но после одного чрезвычайного происшествия, был вынужден оставить службу. Молоденький офицер, только закончивший военную школу, он пылал желанием попасть на фронт, чтобы принять участие в военных действиях, его горячность передалась лошади, она понесла и... Переломанное тело залечивали в Италии, у знакомых отца, старого армейского полковника, потом он восстанавливал силы в Швейцарии, а затем... затем в России начались беспорядки. Родители настояли, чтобы Алекс пока не возвращался домой. К тому времени война перешла в позиционную стадию, когда действовали в основном артиллерийские орудия, а тактические навыки командиров как бы не находили применения.
Позднее Разумовский не раз жалел, что судьба так сложилась, и его обошли стороной те войны. Многие его товарищи погибли или сгинули в безвестности, а он остался невредимым, если не принимать во внимание сросшиеся кости. Потом, уже позднее, он повстречался кое с кем из старых знакомых. Они сильно изменились, как внешне, так и внутренне, стали циничнее, много пили, при этом почти не пьянея, а когда всё же хмелели, то скалили зубы в бессилии гнева или веселились до истерических слёз.
Постепенно Александр Филиппович разобрал всю ситуацию, в которой оказалась страна и населяющие её люди, а разобравшись, определил своё отношение к переменам. Что случилось, то уже случилось, но надо быть в курсе всего. Когда-нибудь обязательно наступит момент, когда Разумовский понадобится России. Надо лишь не упустить тот момент, а значит искать и ждать.
Зашуршали газетные листы. Соседи за столиком, которые шумно обсуждали достоинства стерляжьей ухи и расстегаев, как бы отдалились. Всё внимание теперь он сосредоточил на аккуратных шпалерах строк.
Лондонская "Таймс" ещё раз подняла тему сотрудничества Советского Союза и гитлеровской Германии. Эта тема волновала Разумовского, и он внимательно прочитал статью, но ничего нового для себя не почерпнул. Как и в прошлом номере, и до того, британцы сетовали на лицемерие советского лидера, Иосифа Сталина, заключившего пакт с европейским диктатором. Мало того, с советской стороны начали оказывать Германии экономическую и продовольственную помощь. Этого Разумовский уже не понимал. России самой ещё многого не хватало, коллективные хозяйства плохо справлялись с подъёмом сельского хозяйства, а в Германию шли эшелоны с хлебом и сырьём, которое активно использовалось немцами в своих целях.
А вот - интересно. Новости из Норвегии. Разумовский уже не раз читал, что северная часть Европейского континента в последнее время необычайно оживилась. Гитлеровское правительство активно скупало дефицитную шведскую железную руду и никель. Германские транспортные корабли открыто курсировали по Балтийскому морю, пока не участились нападения английских бомбардировщиков на морские караваны. Англичане использовали свои базы в Норвегии и Дании. На них и нацелились стратеги ОКВ во главе с генерал- полковником Альфредом Йодлем.
"Утро девятого апреля 1940-го года Анна Домине выдалось ненастным. Над северной частью Скандинавского полуострова бушевал мощный циклон, пришедший из полярной зоны Арктики. Циклон притащил с собой целый букет "удовольствий", как то - ураганный ветер, сопровождаемый мощным снегопадом, мешающим что-то различить даже в десятке шагов. В Норвежском море начался сильный шторм. Казалось, что снова Пандора вскрыла сосуд Зевса, врученный им Эпиметию с демонической целью, и потому все мировые несчастья разом вырвались наружу.
Ведь неслучайно именно в этот день была запланирована операция "Везерюбунг» ("Ученье на Везере"), как поименовали в Генштабе Германии захват Норвегии и Дании. Именно оттуда англичане и наносили удары по германским транспортам с рудой. Девятое апреля должно было знаменовать собой знамение. Одновременно к главному городу Северной Норвегии Нарвику подошла группа Северного флота под командованием коммодора Фридриха Бонте в составе десяти миноносцев. Отсюда высадился морской десант из частей Третьей горнострелковой дивизии под личным руководством генерал- майора Эдуарда Дитля.
Одновременно с десантом на Севере был атакован и Юг. Здесь нанесли удар парашютные подразделения Одиннадцатого авиационного корпуса генерала Люфтваффе Карла Артура Бенно Штудента. Прежде всего, это был Первый батальон Первого парашютного полка, и заправлял им майор Эрик Вальтер. В подчинении доблестного майора находилось пять парашютных рот, включая сюда и штабную роту. Первую из них Вальтер оставил в резерве, вторая же и приданная ей в усиление штабная нацелены были на столицу Норвегии Осло и намеривались они, не много ни мало, внезапным броском захватить столичный аэродром Фарнебю, откуда молниеносным броском ворваться в королевскую резиденцию и арестовать там членов норвежской королевской фамилии. По планам ОКВ такой ход должен был привести к капитуляции норвежской армии. В это время в Форнебю должны были высадиться части 163-й пехотной дивизии, выполняющие роль наземного десанта. Для этой цели задействовались силы Одиннадцатого авиационно-десантного корпуса Штудента, располагавшего транспортными средствами до пятисот воздушных машин, включая сюда бомбардировщики и истребители сопровождения. На самом важном участке командовал сам майор Вальтер.
Третья рота майора Вальтера нацеливалась на аэродром Сола, важнейшую военно-воздушную базу Норвегии. Во главе роты стоял опытный парашютист лейтенант Фрайхерр фон Брандис. Своему заместителю, капитану Вальтеру Герике, вставшему во главе четвёртой роты, майор поставил сложнейшую задачу. Один взвод парашютистов должен был занять два лётных поля в Ааборге, остальные же силы направлялись на захват Вординбургского автомобильного моста, соединявшего два берега островов Фальстер и Зеландия. Это было уже на территории Дании. Этим мостом надо было овладеть непременно, так как по нему проходила единственная скоростная стратегическая дорога к сердцу Дании - Копенгагену, что должно было парализовать работу всего государственного аппарата.
Таковы были хорошо выверенные и просчитанные не раз планы блицкрига в отношении двух европейских государств. Далее начались реалии.
Разыгравшийся в тот день ураган можно было сравнить с "ветрами Пандоры", что мы и сделали в самом начале нашего репортажа, но, вместе с тем это мог быть и священный ветер "камикадзе", потопивший пятьсот лет назад в Японском море объединённый флот монгольского хана Хубилая, пытавшегося присоединить Страну Утреннего Солнца к обширной монгольской империи. (Разумовский хмыкнул и посмотрел на фамилию автора статьи. Таковых оказалось две - Д. Миллер и У. Герц. Надо запомнить). Позднее Читатель поймёт, что мы этим хотели сказать.
Германские эсминцы, высадив горных стрелков Дитля, вступили в бой с объединённой эскадрой норвежских и английских ВМС. Сначала перевес был на стороне Бонте. Его боевая группа потопила норвежские броненосцы береговой охраны "Эйдсвольд" и "Норге", но затем удача от них отвернулась. Союзные корабли перестроились для боя и начали топить, один за другим, германские эсминцы. Морское сражение началось 9 апреля и продолжалось весь следующий день. К тому времени был подбит и затонул миноносец "Антон Шмитт", а в результате жесточайшей артиллерийской перестрелки пошёл ко дну английский флагманный эсминец "Хантер". Можно было торжествовать, но германский флагман "Вильгельм Хейдкамп" тоже погружался в холодные "свинцовые" воды Норвежского моря, унося в своём израненном чреве контр- адмирала Фридриха Бонте и сотни германских моряков, погибших во славу германского Рейха. Над водами Вест - Фьорда остались торчать мачты остальных восьми миноносцев. Флотская группа Бонте была полностью уничтожена. А ведь он  ещё должны были поддерживать с моря горнострелковые части Дитля. Теперь генералу пришлось действовать на свой страх и риск.
Одновременно с этим продолжалась драма в Южной Норвегии. Небо над Осло, покрытое низкой облачностью, наполнилось гудением авиационных моторов. Движение было такое плотное, что два транспортника "Юнкерс- 52" столкнулись в воздухе и рухнули вниз с экипажами и десантом на борту. Да и сам аэродром Форнебю был покрыт туманом. Что это, как не десница Всевышнего? Парашютисты Вальтера десантировались на удачу, ориентируясь по картам и приборам. Учитывая, что два самолёта уже погибли, а ещё несколько парашютистов унесло порывами ураганного ветра далеко в сторону, то сил германского десанта было явно недостаточно, чтобы путешествовать по Осло в поисках королевской семьи. Да и силы самообороны очнулись от ступора неожиданности и начали сопротивляться. Майор Вальтер сконцентрировал остатки своих подчинённых в единый кулак и подавил сопротивление, одновременно сигнализируя о том, что можно садить транспортники на захваченное лётное поле. Программа- минимум была выполнена, а про максимум можно было забыть.
Остальным группам повезло чуть больше. Из-за плохой погоды самолёты Люфтваффе дольше установленного срока барражировали в небе, пытаясь нащупать "окна" в слое сплошной облачности. В результате их заметили. На базе Сола находились основные силы норвежских воздушных торпедоносцев "Карпони- 310", которые здорово вредили кораблям германских ВМФ. Наконец, улучив момент, Фрайхерр фон Брандис отдал приказ к десантированию и вниз фигурки солдат с парашютами системы RZ416. Хотя они и сделали прыжок затяжным, но раскрывшиеся купола затормозили движение и явственно выделили цели. Наземные силы тут же открыли массированный ружейно-пулеметный огонь на поражение. Так бы всех десантников фон Брандиса расстреляли бы ещё в воздухе, но на выручку им поспешило звено истребителей "Фокке - Вульф- 109". С риском для жизни они, исключительно ориентируясь по показаниям приборов и собственному лётному искусству, пронизали облачность и появились точно над позициями охраны аэропорта, после чего буквально перепахали их очередями пушек и пулемётов. Это действие оказалось столь результативным и вместе с тем неожиданным, что десантников больше никто не пытался обстреливать. Уцелевшие парашютисты собрались по зову лейтенанта и молниеносным броском заняли аэродромные укрепления. Вторая волна с наземным десантом на борту тут же приземлилась и успела захватить всю базу норвежских ВВС с неуспевшими взлететь бомбардировщиками, а также взять под контроль порт Ставенгар и два стратегически важных моста. Таким образом, юг Норвегии оказался в руках германских вооружённых сил.
Не терял времени и капитан Герике. Его парашютисты опустились точно на Вордингборский мост, одновременно захватив оба его конца. Охранники опешили от столь дерзостной операции и сдались почти без боя. Еще один взвод был выброшен на севере Дании, над городом Фредриксхавн. Там находились два важнейших датских военных аэродрома базы ВВС Аальборг. Датские охранники, успокоенные непогодой над их головами, дремали в казармах и упустили момент высадки десанта. Если бы они не проспали и перестреляли десантников, опускавшихся с высоты 1500 метров, то это дало бы время поднять в воздух истребители "Фоккер Д- ХХ1"" и превосходство Люфтваффе в воздухе над Данией и Норвегией могло бы пошатнуться. История и зависит от таких вот пустячных, на первый взгляд моментов. "... Оттого, что в кузнице не было гвоздя". Но охрана почивала до того момента, как бойцы Герике спокойно опустились на землю и скоро вся база перешла в их руки, а уже через полчаса на Аальборг приземлились первые "Юнкерс- 52" с десантными частями 163-й пехотной дивизии.
Пожалуй, в самом тяжёлом положении теперь пребывал Эдуард Дитль. Без поддержки с моря ему приходилось тяжело. Всё же Нарвик захватить ему удалось, но уже на следующее утро в гористой местности к северу от города высадился десант англо- французских сил. Около пяти тысяч опытных бойцов попытались отбить захваченный город. Их поддерживала артиллерийским огнём союзная эскадра. В городе стало жарко. Дитль оценил обстановку и честно доложил всё командованию. Адольф Гитлер узнал о ситуации едва ли не первым и тут же отдал приказ Дитлю бросить город и отступать на юг. Но тут высказал своё мнение видный стратег Йодль. Невероятно, но он сумел убедить фюрера германской нации в своём видении ситуации и тот положился на опыт оперативного руководства. По предложениям Йодля был проведён польский блицкриг и сейчас профессиональный полководец был уверен в успехе. Сначала планировалось наладить воздушный мост между Фленсбурном и Нарвиком, используя в качестве посадочной полосы лёд замёрзших горных озёр. Но Нарвик был слишком далеко, за пределами дальности полёта тяжёлых бомбардировщиков, которые переоборудовали под транспортники. Точнее, туда бы они добрались, но обратно их было уже не вернуть. Не надо ещё забывать об английской эскадре и норвежских стрелках, а также десанте, атаковавшем части дивизии Дитля.
В результате быстрой смены ориентиров, было решено использовать резерв Вальтера, первую роту парашютистов под командованием Герберта Шмидта. Горные стрелки Дитля несли потери и десантников послали им на выручку. В ночную пору их выбросили над долиной Гудбрансдален, далеко за линией фронта. Вообще-то их планировали высадить гораздо дальше, но погодные условия внесли свои коррективы. Возле городка Домбас на них наткнулись части норвежской армии, отступавших от линии фронта в районе Осло. Хотя норвежские части были порядком потрёпаны, но они сориентировались быстрее своих германских коллег и сумели организоваться столь быстро, что атаковали подразделение Шмидта ещё до того, как те опустились на землю. В результате такого контакта у лейтенанта осталось не более шестидесяти человек, и они окопались на склоне снежной горы, взяв под контроль участок стратегической дороги Осло - Нарвик, по которой планировали добраться до Дитля. Четыре дня парашютисты вели бой и только после того, как у них вышли боеприпасы, им пришлось сложить оружие. Оставалось их к тому времени всего 34 человека. Несмотря на эту победу, норвежцы войну проиграли, после того как в дело вступила 163-я пехотная дивизия, переброшенная в результате всех этих манёвров по воздуху. Они выручили из окружения и Дитля. В течение недели Норвегия, а вместе с ней и Дания признали поражение. Адольф Гитлер продолжил своё успешное шествие по Европе".
Вот так спокойно и даже нагло были попраны международные права. Что ж. В сентябре прошлого года война началась с захвата Польши, теперь же она просто продолжилась. Следом за Польской республикой под власть Гитлера попали Норвегия с Данией. Кто следующий? Скорей всего Гитлер покончит с карликовыми государствами - Голландией, Бельгией, Люксембургом, образует некую фашистскую коалицию, куда войдут профашистски настроенные режимы Италии, Испании, Венгрии, Румынии, Болгарии, Финляндии. Вот тогда-то и начнётся настоящая бойня. Куда посмотрит Гитлер? На юго-восток? Тогда очередь за Югославией, Грецией, Турцией, Ираном. Или он двинется на запад, поглощая территории Франции, Англии, Ирландии? А может, главные его интересы распространяются на восток, и он раздвинет "плечами" бронированных танковых дивизий границы Советского Союза? Скорей всего, именно так и будет, ведь об этом бешеный Адольф написал в своей программной книге "Моя борьба". Европа должна быть под властью Германии. Тысячелетний Рейх охватит собой Евразию и Северную Африку, Америка признает власть Германии и сделается заокеанским доминионом. В Америке и Азии будут сосредоточены все вредные химические производства, чтобы освободить Европу от дымящихся заводов. Постепенно Старый Свет превратится в Эдем, где будут выситься стометровые памятники фюреру, повсюду будут царить благоденствие и благополучие. Конечно же - для арийцев. Другие народности станут служить германцам. Евреев, цыган и большую часть грязных ленивых славян придётся уничтожить, африканским неграм и азиатам путь в Европу будет заказан, разве что после операции стерилизации. Их дело - работа на благо Рейха, в основном это будет сельское хозяйство, хлопок и рыболовство...
-- Позвольте присесть к вам.
Мысли Разумовского, пессимистично- чёрные, разбежались, как вспугнутые тараканы. Он отодвинул от себя стопу газет, одновременно поднимая глаза. Напротив него стоял незнакомый господин, облачённый в серый габардиновый костюм. Незнакомец был аккуратно причёсан, а близко посаженные к переносице глаза неотрывно смотрели на собеседника. Оставалось отметить начищенные воском миланские туфли и массивный перстень на безымянном пальце левой руки, покрытом едва заметным пушком. Этот человек мог быть спортсменом, занявшимся коммерческой деятельностью, так и военным, пребывающим в отпуске. Разворот плеч, короткая шея, прижатые к черепу уши, но вместе с тем - проницательные глаза и тонкие пальцы, перебирающие поля шляпы из тёмного фетра.
-- Пожалуйста.
Гость ему улыбнулся и, не дожидаясь повторного предложения, опустился в соседнее лёгкое креслице, сплетённое из крученой лозы.
-- А я ведь вас знаю, Александр Филиппович, -- сразу признался незнакомец.
Разумовский вопросительно поднял брови, и его нежданный сосед быстро продолжил:
-- Я уже не раз видел вас в "Тереме" и желал познакомиться, но только сегодня наконец решился подойти.
-- Вы меня знаете? -- удивлённо поднял брови Разумовский.
-- Ах да, -- спохватился его неожиданный собеседник. -- Позвольте представиться. Феликс Кон. К вашим услугам.
Назвав свою фамилию, незнакомец стремительно поднялся из кресла и наклонил голову, на краткий миг зафиксировав подбородок на узле галстука в серую крапинку. Теперь окончательно стало ясно, что месье Кон принадлежит к военной касте. Что ему понадобилось от политолога- правоведа, занятого чтением газет?
Видимо этот вопрос отразился на лице  завсегдатая "Терема" тенью недоумения и господин в штатском улыбнулся.
-- Наверняка вас удивило моё столь бесцеремонное обращение? -- не замедлил поинтересоваться он.
-- Н- нет, -- после краткой заминки ответствовал Александр Филиппович. -- Ко мне часто подходят студенты после лекций в университете и бывают порой разнообразны в сфере интересов.
-- Хоть я и не принадлежу к числу вагантов, но тоже хотел бы пообщаться со столь интересным собеседником.
-- Кто же вы? -- не удержался от любопытства политолог.
-- Кон. Майор, оставивший службу в Иностранном Легионе. Признаться, жизнь немало побросала меня по свету, и теперь мне захотелось быть хозяином собственной судьбы и лично решать последствия собственных побуждений.
-- Очень приятно, -- улыбнулся Разумовский, -- наверное, таковы желания каждого из тех, кто заслуженно причисляет себя к виду "хомо сапиенс".
-- ... Вот только редко удаётся идти по жизни с высоко поднятой головой, -- подхватил тут же мысль собеседника майор, -- настолько всё в нашей жизни взаимосвязано цепью невидимых стяжек, которые делают из человека "куклу", своеобразную "марионетку" с известным запасом свободы, получив которую он предпочитает "не замечать" своей зависимости от неких внешних факторов.
-- Вы так полагаете? -- спросил с деланным любопытством Разумовский. Он ещё не решил для себя, импонирует ему или нет этот напористый чуть насмешливый тип беседы. Признаться, собеседник не отталкивал от себя и выглядел достаточно уверенным в себе, но не наглым, что присуще было, к сожалению, для части молодёжи, причастной к финансовым или политическим верхушкам общества.
-- Да, -- коротко, по-военному, ответил Кон и улыбнулся, показав ряд крупных зубов. -- А вы считаете иначе?
По-видимому, его сосед по столику не раз участвовал в риторических поединках, потому как ответить вопросом на вопрос было весьма искусным ходом защиты, переходящей в нападение.
-- В современном обществе это так, -- был вынужден признать Александр Филиппович, -- но раньше...
-- Раньше условия были иными, -- перебил его майор. -- Теперь всё по-другому. Общество набирает силу и отдельный индивидуум перед ним ничто. Сколь бы угодно большим самомнением эта человеческая козявка не обладала, но с фактами не поспоришь - сомнут- с.
-- Мне так кажется, -- улыбнулся Разумовский, -- что вы на это общество сердиты. Неужели по вам проехался "каток" общественного мнения?
-- Должно быть так, -- пожал плечами отставник, -- но всё это осталось в прошлом.
-- Но оно до сих пор докучает вас неприятными воспоминаниями?
Это была маленькая месть Александра на излишнюю напористость офицера. Он сделал укол честолюбию собеседника, но тот сделал вид или действительно не заметил намёка.
-- Грехи молодости. Дело в том, что в юности я весьма сочувствовал левацким догмам. Мало сказать, что сочувствовал, но даже кое в чём помогал. Признаюсь вам, что среди моих знакомых были члены Банды Бонно.
-- Банды? -- брови Разумовского взлетели вверх, отчего кожа на лбу собралась в гармошку.
-- Это была левоанархистская организация с элементами уголовщины. Она действовала почти три десятилетия назад, ещё до первой мировой. Анархист Казерио в 1894 году убил президента Франции Франсуа Сади Карно. Но он, кажется, числился в другой группе. Вы, надеюсь, понимаете, что дело было достаточно серьёзным, но я мало задумывался тогда о закулисной стороне борьбы. Только когда на меня вышла Сюртэ, я спохватился. И заметался, попытавшись вырваться из паутины связей. Тогда мне пришло в голову "удачная" мысль. То есть в те дни я считал её удачной. Вы уже, наверное, поняли, что я решил завербоваться в армию и не просто в армию, а в одну из её самых независимых частей - Иностранный Легион. Мне показалось тогда это забавной выходкой - щёлкнуть по носу сыщиков Сюртэ, но скоро я понял, куда я попал.
При этих словах Феликс Кон достал нервным движением из кармана плоский портсигар со сложной вязью монограммы на крышке, достал оттуда тонкую египетскую сигаретку, прикурил её от спички, а портсигар убрал обратно. Александр Филиппович всё это время его самым бесцеремонным образом разглядывал, изучая, но Кон этого даже не заметил. Или он был до конца искренен или это был великолепный актёр.
-- Таких бедолаг там предостаточно. Попав в обстоятельства, они спешат удрать из Европы, внушив себе, что за пределами европейского континента заканчиваются их проблемы. В какой-то степени это так. Но это поистине дьявольская правда. Господи, мы попадаем не просто на другой материк, а оказываемся в совершенно чужом мире, где отлетают прочь все нажитые привычки и ощущения, где не нужен лоск европейской цивилизации, где сам воздух пропитан чужеродными миазмами. Послушайте, уважаемый. -- почти закричал майор, привлекая к себе внимание окружающих, -- а вы знаете, что такое "кафар"?
-- И что же это? -- спросил с любопытством Разумовский, откидываясь на спинку лёгкого плетёного креслица. Всем своим видом он демонстрировал спокойствие. Если кто из завсегдатаев "Терема" что и подумал, то не подал и виду и уже через мгновение все были заняты своими делами. Европа, мать их ети, здесь каждый за себя, один Бог за всех.
-- Кафар, продолжал страстным голосом Феликс Кон, перебирая в руке сигаретку, которая после каждой затяжки становилась заметно короче, -- это просто- напросто "таракан". И ещё так называют в Алжирской Сахаре безумие, когда кажется, что черепная коробка превратилась в скопище тараканов. Они ползают там, в жирной мозговой каше, копошатся... На моих глазах здоровые парни сходили с ума и стрелялись, разбивая голову револьверной пулей, чтобы избавиться от ужасного ощущения. Это всё действие палящего солнца и вид бесконечных песчаных барханов. Наверное, среди медиков существует какое-нибудь грамотное объяснение этого безумия, но легионерам от этого лучше не становится. Тамошние лекари врачуют лишь огнестрельные раны, да солнечные ожоги, разные нутряные болезни от воды плохого качества и поедания местных плодов. Сама природа в Сахаре борется против экспансии Европы, и ничего с этим не поделаешь. Некоторые пытаются найти утешение в вине, пьют абсент или местное пойло, но это только усугубляет болезнь. Признаюсь вам, господин Разумовский, песчаные холмы, выветренные ветром скалы и раскалённый шар солнца гораздо страшнее суданских берберов или нигерийских каннибалов. Человек - это что? Такой же кусок плоти, как поросёнок или там курица и никто не будет рассуждать на тему венца Природы. И уже не важно, обладаешь ты или лишён опыта войны, но там совсем иное - силы Природы, проявления Бога, с которым любому человеку не совладать, как себя не тешь... Что-то я чрезмерно расчувствовался, прошу за это прощения.
Феликс Кон широким жестом смахнул с лица капли слёз, отчего на щеках остались красные полосы от пальцев поднялся.
-- Я не могу больше отвлекать вашего внимания, -- почти что чопорно доложился этот странный майор Иностранного Легиона, -- но прошу вас оказать мне толику внимания в следующий раз, если беседа наша не показалась вам убийством редких свободных для досуга минут.
-- Ну что вы, -- тут же возразил Разумовский, -- я буду счастлив ещё раз встретиться с вами и поговорить дольше, нежели чем сегодня.
-- Позвольте откланяться.
Кон кивнул головой и отошёл, прямой как палка и сразу исчез в проёме выходных дверей. Сквозь цветной витраж мелькнула его фигура. Но, может быть, это был кто-то другой. Толстое стекло искажало реальность и не годилось для уверенной фиксации. Александр Филиппович задумался. Только теперь он сообразил, что вся беседа у них проходила на русском языке. Неведомый гость говорил с акцентом, но фразы выстраивал верно.
Феликс Кон. Так, кажется, представился этот человек.

-- Кон? -- голос по ту сторону трубки попробовал фамилию Феликса, проигрывая её в различных интонациях. Должно быть, таким необычным образом легче было выудить из глубин памяти нужный факт. -- Ах да. Ну как же! Феликс Кон, офицер Иностранного Легиона, пробывший в плену у туземцев более десятка лет. Это хороший сюжет для авантюрного романа в стиле Герштеккера или Персиваля Рена. Представь себе, уважаемый Александр, затерянный в песках Сахары форт. И вдруг гарнизону той крепости приходит приказ покинуть защитные стены и двигаться на юго-восток, в сторону нагорья Ахаггар, где скрывается эмир Махди эль - Сенусси, бросивший выбор Франции и поднявший мятеж в местностях Эль - Джуф и Эль - Шеш. Тамошние туземцы встали под зелёное знамя Аллаха и вырезали гарнизоны нескольких укреплений. Весь Первый корпус снялся с насиженных позиций и отправился карать арабов. Это была самая странная война. Туареги с лёгкостью перемещались по пустыне на беговых верблюдах; появляясь с флангов, они обстреливали легионеров и тут же уносились обратно в песчаное безмолвие, затянутое дымкой пекла. Пришлось применять авиацию. Воздушные разведчики корректировали перемещения французских войск, и они здорово прищемили хвост мятежникам. Тогда те укрылись в нагорье, где среди скал имелось множество потайных укрытий. Легион потерял множество солдат и офицеров, но особенность и сила французской заморской армии в том, что личный состав там не очень-то и ценится. Ну, пропало несколько сотен иноземцев, и что? Кто их будет искать? Среди пропавших был и Феликс Кон. Потом, уже вернувшись обратно, он многое порассказывал. Некоторые из его рассказов слышал и я. Но передавать их дальше я бы не стал. И тебе не советую. Почему, я объясню чуть позже, а пока снова "вернусь" в Алжир.
Вместе с другими пленниками Феликса Кона увели в самое сердце Сахары - в Судан. Многие из легионеров были ранены и пеший путь их доконал. Их кости сохнут до сих пор где-то в песках Африки. Немногие, среди которых был и Кон, добрались до Нигера. Часть пленников увели в Мавританию, нескольких в Сенегал. По каким причинам арабы решили оставить себе белых солдат, было не до конца ясно. Быть может, они надеялись получить богатый выкуп, или поднести в подарок своему султану экзотического раба, или желали потешить своё дикарское самолюбие лицезрением каждодневных мучений кафиров? Наверное, отчасти все предположения имели под собой почву.
Сам Феликс Кон достался одному высокопоставленному феллаху по имени Эль - Хаким. Араб заставил Кона скинуть жалкие лохмотья, в которые давно уже превратилась военная униформа легионера, и одел его в белоснежный бурнус. Он относился достойно к своему невольнику, если не принимать во внимание отдельные яростные выходки, когда араб орал, скалил зубы и вонзал в тело раба остриё кинжала дамасской стали. Вероятно, на теле Кона до сих пор остаются следы тех отметин. Эль - Хаким принадлежал к касте хассанов, то есть воинов, и в результате разжился достаточно, чтобы вложить свободные средства в торговлю.
Для этого он и прибыл в Тимбукту, недавнюю столицу оманского султаната. До сих пор там остаются развалины султанского дворца, сложенного из круглых глазурованных кирпичей. Облачённый в белый бурнус, Феликс не раз видел семь мечетей с высокими минаретами, откуда бородатые муэдзины воздают хвалу Аллаху. Но это всё лирика. Мавры, населявшие те места, чрезвычайно агрессивны к иноверцам и Кону приходилось скрывать своё лицо и принадлежность к расе европейцев.
Эль - Хаким с азартом ударился в ремесло негоцианта, закупал и продавал специи, благовония, фрукты и перья экзотических птиц. Некоторые сделки приносили выгоду, другие - напротив. Так продолжалось несколько лет. Всё это время араб таскал пленника с собой. Он надеялся увлечь Феликса в свою веру и через него выйти на европейские рынки. Признаться, этот дикарь был не без внутреннего размаха. Чтобы не гневить хозяина, Кон выучил основные сунны Корана, но не проявлял особого энтузиазма во время молитв. Чувствуя шаткость позиций, арабский купец так и не решился представить своего напарника- раба перед глазами имама, чтобы доказать свою преданность вере.
Так бы и сгинул наш герой где-нибудь в Гвинее или Гане, если бы не собственная ловкость. Он таки уговорил своего хозяина отправиться в Габон, вошедший в состав Французской Экваториальной Африки как часть Конго. Предприимчивый араб нарисовал для себя картину будущих барышей, закупил экзотических для европейца товаров и отправился в дальний путь. Теперь Феликс Кон уже не был рабом, имел при себе старенькую однозарядную винтовку и плохо заточенную саблю для защиты от грабителей. А таковых в тех диких местах было предостаточно. Многие местные жители не считали для себя зазорным ограбить пришельцев. Приходилось откупаться, предлагая бакшиш, или ответно угрожать винтовками.
Где-то на полпути Эль - Хаким заскучал, подсчитав уже понесённые убытки. Получалось, что когда они доберутся до факторий Габона, торговать будет уже нечем. Купец - хассан с проклятьями напал на своего компаньона и попытался всадить ему кинжал в брюхо, но Феликс ожидал нечто подобное, к тому же теперь он был вооружён и ловким ударом он проткнул неудачливого купца. Удивлённый Эль- Хаким схватился за рукоять сабли и упал, оглашая окрестности гортанными воплями. Поражённые охранники торгового каравана наблюдали, как приятель и доверенное лицо хозяина уходит прочь, уводя с собой скакуна. Может быть, они и сделали бы попытку удержать убийцу, но тот предусмотрительно держал в руке ружьё, а только что он им наглядно показал, каким славным рубакой может сделаться, если его сильно прижать. Никому из нанятых слуг не захотелось проверить, так ли он хорош в ближнем бою, как им всем показалось. К тому же со смертью хозяина прекращался и контракт, а остатки товаров переходили в собственность наследников, коими  себя солдаты и носильщики резонно посчитали. В мгновении ока они всё поделили и разбежались в разные стороны.
Далее всё сокрыто дымкой таинственности. Ясно одно - Феликс Кон вышел победителем из  безнадёжной, казалось бы, ситуации. За годы мытарств он изучил не только арабский язык и обычаи стран Тёмного континента, но и адаптировался к тамошним особенностям и научился ими пользоваться. Он вышел, в конце концов, к европейцам и опыт его был по достоинству оценен. Кон застрял в Африке на десятилетие, но за это время дослужился до майора и заработал более чем приличную сумму денег. Наверное, пользуясь своими знаниями Экваториальной и Северной Африки, он выполнял специфические задания французских экспедиционных властей. Так это или не так, проверить весьма сложно. Дело в том, что Феликс Кон пользуется покровительством генерала Жоржа- Августа Бидо, видного военного и политического деятеля Франции. В своё время Бидо закончил школу иезуитов, и скрытность впиталась во все поры его натуры. Я бы не советовал с ним связываться. За ним стоят весьма и весьма серьёзные фигуры.
В трубке вздохнули. Судя по голосу, рассказ подошёл к концу. Разумовский поблагодарил своего консультанта и отключился. Он доверял этому человеку, работавшему в пресс- службе Генерального штаба французской армии и осведомлённом о многих вещах, закрытых для непосвящённых. Морис был талантливым репортёром, но предпочёл стать военным чиновником. Хотя это обстоятельство никак не отразилось на их дружеских отношениях.
Признаться, этот Феликс Кон весьма заинтриговал Разумовского, и он размышлял об их короткой встрече два дня, а потом другие события перекрыли тот миг и уже другие дела привлекали внимание политолога. Он читал лекции, писал статьи, участвовал в конференциях, углубился в публичную жизнь.
В свободное время он продолжал посещать салон мадам Крони, чайную Зворыкиной и, конечно же - заведения "Русский Самовар" и "Терем". Приятно было посидеть там, отрешиться от суетной парижской жизни, растаять в ничегонеделанье, которое турки называют словом "кейф", ассоциирующим с чашкой чёрного кофе и изгибом кальянного чубука.
-- ... Разрешите присесть к вам за стол.
Забытый полузнакомый голос отвлёк его от дремотных дум, какие посещают человека в тихом месте после сытного обеда из любимых блюд и большой чашки ароматного чая, сдобренного мятой и смородинкой.
Феликс Кон. Он опять откуда-то появился, из экзотического нигде, где пребывают персонажи легенд и мифов. Разумовский сосредоточил взгляд на лице майора и сделал попытку подняться.
-- Сидите- сидите, -- едва не замахал руками Кон. -- Я уже пожалел, что отвлёк вас от размышлений. Просто у меня выдалась свободная минута, и я опять увидел вас. Только поэтому я и решился подойти.
-- И очень хорошо, -- горячо подхватился  Александр Филиппович. -- Признаться, я редко беседую с людьми воинских профессий, а это очень любопытно. Особенно когда беседуешь со знающим человеком.
-- Да, -- улыбнулся Кон, -- когда это ни к чему не обязывает.
-- Вы забываете, -- запротестовал Разумовский, -- вы забываете о моих увлечениях.
-- Никак нет, уважаемый Александр Филиппович. Напротив, мне лестно в свою очередь встретиться со специалистом в делах политики.
-- И права. -- Уточнил Разумовский и обрадовано добавил. -- Вот видите, нам обоим интересно. И это замечательно. Вы куда исчезли в прошлый раз?
-- Я занятой человек и мои занятия часто отнимают слишком много времени.
-- Позвольте, но мне показалось, что вы говорили о завершении службы.
-- Вы верно запомнили. Да, я вышел в отставку, но кое- какие контакты сохранились, а вместе с контактами и обязательства. Они позволяют мне то существование, к которому я, признаюсь вам как на духу, я пристрастился.
-- Послушайте, да вы мне напоминаете некоего графа Монте-Кристо, если вы позволите ассоциировать вас с персонажами господина Дюма.
-- Если уж сравнивать меня с персонажами сего славного писателя, то скорей уж надо вспомнить шевалье Рене д,Эрбле, известного всем под псевдонимом Арамис. Это будет больше соответствовать действительности. Как бы мне не хотелось, но я не являюсь миллионером, разбрасывающимся состоянием, полученным по воле Рока, ни мстителем, карающим своих обидчиков, а вот роль Арамиса мне больше импонирует. Я не гнушаюсь общества прекрасных дам, будь они из самого светского слоя или простые златошвейки.
-- Но тот Арамис ещё и принимал участие в политических интригах, причем, весьма успешно.
-- Оставим это на волю самого большого фантазёра Франции, за что его обожают не только здесь, но и во всём цивилизованном мире. А дела политические суть весьма забавная игра, напоминающая самый затейливый пасьянс. Признаюсь вам по секрету, Александр Филиппович, если вы начали заниматься комбинациями, то это затягивает на всю жизнь. Мы и дальше будем этим заниматься, даже если не выходить из своего дома. Нити, управляющие сегодняшней политикой, натянуты столь густо и сильно, что можно дотянуться до них, откуда угодно. Достаточно лишь знать, где искать.
-- Всё это звучит весьма таинственно и вместе с тем интригующе.
-- Вы так находите? -- ухмыльнулся Кон. -- Тогда мы с вами являемся родственными душами. Признаюсь, что я это почувствовал ещё в первую нашу встречу.
По этому случаю была заказана и выпита бутылка "Мерло", а потом завязалась длинная беседа.
-- ... А вы не заметили, любезный Александр Филиппович, насколько изменился мир за последние десятилетия? Если раньше государством управляли аристократы, знать с положением, то теперь наверх поднимаются деятели с самого низа.
-- Да- да- да. Это очень любопытное явление.
-- Германией управляет фюрер. А кто он был? Непризнанный художник, не гнушавшийся подённой работой, чистивший улицы Вены, выбивавший ковры, выполнявший курьерскую работу. Он сделал ставку на политику и не прогадал. Сейчас он во главе самого мощного европейского государства. Теперь вспомним другого вождя, Бенито  Амалькаре Муссолини. Сын кузнеца, школьный учитель, он нищенствовал в Швейцарии, просил там подаяние. Наверное, там он встречался с лидерами социал-демократии Российской империи, с Плехановым, с Ульяновым- Лениным, с Мартовым. Там он стал социалистом, редактировал социалистическую газету, но со временем изменил цвет предпочтений с красного на коричневый и создал "Союз ветеранов", фашистскую организацию, разросшуюся до партии, и через несколько лет власть упала ему в руки. Владетельные аристократы были вынуждены подчиняться им. А Советская Россия? А Китай? Как они там поют? "Кто был никем, тот станет всем". И все эти никто всплывают из бурлящих народных недр и делают дело. И если держать руку на пульсе истории, то можно управлять этими процессами, которые на первый взгляд кажутся бессистемными.
-- Я понял вас, -- возбуждённо включился в монолог Кона Разумовский. -- Вы говорите о том, что делая политику сегодня, мы меняем историю завтра.
-- Вот именно, -- обрадовался майор. -- Это возбуждает в высшей степени. Оставаясь в тени, мы правим миром завтрашнего дня.
-- И.. кто же это "мы"? -- спросил, испугавшись чего-то, политолог. Внезапно как бы пахнуло могильным холодом. Но это просто кто-то из входящих распахнул чрезмерно широко двери и порыв сквозняка едва не сбросил пачку газет со стола. Машинальным движением Александр Филиппович припечатал ладонью вспорхнувшие было листы.
-- "Мы" - это группа офицеров некой патриотической организации, среди которых немало лиц российского происхождения. Есть даже весьма известные фамилии. Кое-кого вы прекрасно знаете. Что вы можете сказать о личности Петра Николаевича Краснова?
-- Ну как же, Пётр Николаевич был генералом от кавалерии, атаманом Войска Донского, но военный поход его против большевиков не удался. Посидел в ставке Юденича, ведая там вопросами пропаганды, затем подвизался в Эстонии, в основном консолидируя массы потерявшихся солдат и офицеров, отправляя их на Запад, потом эмигрировал в Берлин, а затем сюда. Здесь, в Париже, он продолжает действовать, участвуя в работе Общевойскового Союза Российского Офицерства, РОВС.
-- Вы забыли рассказать о миссии Краснова в Эфиопии, о его участии в русско-японской войне 1905-го года.
-- Да, но это незначительные этапы в его биографии.
-- Кто бы знал, -- загадочно прищурив глаза, заявил Кон, -- какие факты в нашей биографии значимы, какие нет. Тем не менее, Краснов очень примечательный человек, лидер, и он готов изменить историю в свою пользу, а также в пользу России.
-- Это, каким же образом? -- удивился Разумовский.
-- А вот об этом я и хотел с вами побеседовать.
Казалось, что глаза Феликса Кона прожигают насквозь. Он вроде аппарата немецкого учёного Вильгельма Рентгена пытался видеть всего Разумовского, прочитать его самые затаённые мысли. Снова пыхнуло холодным ветром. Снова кто-то распахнул дверь в "Терем". На улице было ветрено. В это время транспортные "Юнкерсы" Второго воздушного флота несли десантные подразделения Курта Штудента к германо-бельгийской границе, где была построена целая система мощных фортификационных укреплений, ощетинившихся крупнокалиберными орудиями. Это были крепости Эбен - Эмаэль, Антверпен и Льеж, со стенами и перекрытиями из двухметрового слоя армированного бетона.
Началась операция "GELB"("Жёлтый").

Глава 4. Наум Эйтингон (Леонид Наумов).
Высокие хромовые сапоги тёрли ногу, и Леонид был хмур. Наверное, со стороны казалось, что этот высокий худощавый офицер с тёмными глазами и поджатыми губами занят мыслями о каких-то особо важных делах, но причиной той озабоченности были сапоги. Он отворил высокие створки входных дверей здания НКВД на Дзержинского, 2, кивнул охраннику, который узнал полковника службы и весь подобрался, двинулся дальше.
Штаб по улаживанию проблем с Троцким занимал три этажа, причём целый этаж из них был отведён под архив, где трудились интеллектуалы, работая над бумагами Четвёртого Интернационала, или выискивали в "Бюллетене оппозиции" какие особенности. Контора писала.
В конце "аппендикса", которым заканчивался коридор, была обитая дерматином дверь, за которой находилась комната, временно оборудованная под кабинет Эйтингона- Наумова. Леонид подозревал, что до него там была кладовка, которую очистили, вымыли и поставили сюда письменный стол. И как только они сумели его протащить по изгибам коридора? Русский человек, левша, отличается от западного мэна этакой инженерной изворотливостью, но только если западный умник придумывает некую мудрёную хреновину чтобы жить в комфорте и при этом ещё и прибыль получить, то русак в лепёшку расшибётся, чтобы придумать такую вещь, которая позволит ему себя лишний раз не утруждать физическими нагрузками. Это как в сказке - " по щучьему веленью, по моему хотенью, идите вёдра за водой на речку сами".
Распахнув скрипучую дверцу несгораемого сейфа, Леонид достал початую бутыль "Русской" водки. Наши черти всегда всех обойдут в этом вопросе. Водочка была чистая, как слеза обиженного ребёнка, за которую незабвенный Фёдор Михайлович обещал покарать всё человечество. Сейчас есть кому карать. И за что.
Налил в стопочку, которая имелась здесь же, в шкафу. Замахнул одним глотком. Отломил и занюхал горбушкой очерствевшего ноздреватого хлеба. Господи, хорошо-то как! Лишь после этого зажевал ржаного хлебушка. Как его не хватало им там, в Испании. Поставил бутыль обратно.
Говорят, в Стокгольме некий Ларс Ольссен Смит изобрёл собственную водку, "Абсолют Рент Брэнвин", то есть абсолютно чистый спиртной напиток, если дотошно переводить свейскую вязь с этикетки. И достигал он этого с помощью ректификации. Вроде бы выгодное дело, на наш залитый глаз, но сей хитроумный Ларс Смит умудрился разориться и на почве этого окочурился ещё в 1913 году. Обедневшая от окончания "Абсолюта" Европа решилась на мировую войну, чтобы вплотную протиснуться к мировым запасам качественной водки, но русская душа- рубаха стеной встала на пути этого окаянного похода.
Чтобы настроение окончательно закрутить в положительный резонанс с посылами души, скинул опостылевшие сапоги и забросил их через гроб стола. Умники из Управления исправлагерей додумались использовать врагов, чтобы те разнашивали новенькие сапоги. Наумов восхитился такой иезуитской сообразительности. Наш человек завсегда одним выстрелом трёх зайцев завалить пытается, чтобы не гонять по лесу зазря.
В дверь деликатно постучали.
-- Заходь, -- буркнул полковник, усаживаясь за стол. На залитом фиолетовыми чернилами бархатном квадрате валялось скопище папок из плохого картона. "Дело", "дело", "дело". Мать их в душу! Сия канцелярия утомляла значительно.
-- Позвольте, -- в проём ввернулся юркий улыбающийся проныра со впалой грудью и в чёрных сатиновых нарукавниках поверх застиранной гимнастёрки. Ну что это! Не боец, а чернильница какая-то.
-- Вас попросили изучить, -- безгубый рот раздвинулся до ушей, очки в проволочной оправе сползли на лепёшистый, картофелиной, нос, открывая беспомощные глазки с редкой щетинкой ресниц.
-- Посмотрю. Клади сюда.
Канцелярист положил пухлую папку поверх других и повернулся, чтобы выйти из кабинета. Полковник набычился.
-- Стой!
-- Чегой-то ещё? -- оглянулся крючкотвор.
-- Ты что, чернильная душа, боец ты или кто?
-- Делопроизводитель, -- ответил "боец" и попытался встать во фрунт, но настолько исказил армейский строевой приём, что Наумов только сплюнул.
-- Ты хоть в армии-то был?
-- Никак нет, -- ответил чиновник, -- по болезни не допущен, к чему есть в подтверждение бумага с печатями..
-- Сюда тогда чего залез? -- бесцеремонно спросил Наумов.
-- Способности имею с документами работать. Усидчивость и внимание, а также анализ данных.
-- Понятно. Можешь идти.
Глядя на узкую спину, Леонид хотел было снова сплюнуть, но таки сдержался. Может, именно такие и должны здесь сидеть, горб отращивать. Его же дело, это действие, где одинаково важна интуиция, наблюдательность и реакция.
Помусолив палец, начал лениво перелистывать разнокалиберные страницы. Протоколы, отчёты, донесения. Как всё это надоело! Иное дело - Китай, где они совместно с Салнынем, резидентом Разведупра РККА в Шанхае, они организовали и мастерски провели устранение маршала Чжан Цзолиня, который узурпировал всю военную власть в Пекине, превратившись фактически в единоличного диктатора. Или - Испания, где он сражался в отряде "Шведа", Лейбы Фельдбина, более известного как Александр Михайлович Орлов, самого опытного из ликвидаторов ИНО НКВД. Мадрид, Барселона, Гвадалахара, рейды по тылам противника, где они устраивали засады и обстреливали с пулемётов машины с франкистами. Испанские фашисты орали, прошиваемые пулями, а сердце пело. Хорошие были денёчки. Там, в Мадриде, они пили тягучее испанское вино с подполковником Висенто Роко. Роко рассказывал ему, как учился в сиротском военном училище, куда его определили после смерти отца, сержанта, как попал он в толедский Алькасар, куда он мечтает вернуться преподавателем, рассказывал о "Большом капитане" Гонсало Фернандесе из Кордовы, о котором он собирался написать книгу.
Хотел, но "над всей Испанией безоблачное небо" и кадеты из дворянских семей взяли в руки оружие и направились в Севилью, а он, преподаватель Роко, поехал в Мадрид, к президентскому дворцу, защищать свободу.
До сих пор он вспоминает защитников- интернационалистов: отряд польских рабочих из Лодзи, колонна "Агилао" из Бальбоа, "Красные львы", батальон "Кропоткин", группа львовских спортсменов, сеговийская милиция, школа стрелков Загреба, батальон "Пи- и- Маргаль". Всех и не перечтёшь. Был даже батальон парикмахеров откуда-то из Лиона. Социалисты, коммунисты, соцдеки, анархисты, троцкисты, левые самых немыслимых оттенков. Приходилось много работать.
Орлов выполнял функции консультанта по вопросам контрразведки при штабе правительственных войск. Он, со своим помощником, выявлял предателей- коллаборационистов среди персонала президента и устранял затем выявленных. Одновременно несколько летучих групп то и дело отправлялись на задание. Чаще всего они шерстили за линией фронта, устраивали акты диверсии, помогали с тыла республиканцам, но иногда им давали конкретные адреса определённых людей. Каждая такая операция тщательно готовилась, но опыта им было не занимать, и акты проходили легко, играючи.
"... Мигель Альберти собирался заложить заряд динамита, но его подвели посредники. Вместо динамитных шашек они привезли коробку с устройством, похожим на дореволюционную "адскую машину", с какими работали ещё народовольцы. Посредники уверяли, что это настоящая бомба, способная поднять в воздух весь особняк Койоачане, божились и целовали крест. Альберти им поверил, сумел протащить мину в дом и с риском быть пойманным за руку, заложил её в подвале. По уверениям "специалистов", заряд должен был сработать ночью, когда хозяева дома заснут, как и большинство из охранников. После взрыва достаточно будет подъехать на машине к дому и расстрелять по развалинам пулемётную ленту. После такого обстрела гарантированно не останется никого и ничего живого, а участники операции могут скрыться в трущобном районе Мехико, откуда их выведут люди Германа Лаборде, генерального секретаря компартии Мексики.
Казалось, что учли каждую мелочь, но вновь подвела техника. Наши люди дежурили, разбившись на пары, готовые в любой миг открыть огонь. Внезапно ночью послышался грохот, повалил густыми струями дым. Вся территория осветилась прожекторами, охранники выпустили собак, которые вылетели за ворота, ощетинившись от страха, перемешанного с яростью. Внутри особняка громко кричали. Сразу стало ясно, что акция не удалась. Дом устоял и если кто и был там убит, то живых оставалось достаточно, чтобы дать достойный отпор. Тут обнаружили одну из наших групп. Охранники начали стрелять, наши люди тоже открыли ответный огонь из пистолетов, отступая в сторону зарослей.
Слышно было, как завывают сирены полицейских автомобилей. Ждать дальше не имело смысла, наши люди расселись по машинам и укатили прочь. Позднее Альберти пытался свалить неудачу на поставщиков заряда, но те свою вину отрицали. Мол, машину собрал опытный химик, имевший опыт работы, а неудача связана с тем, что мину заложили в подвал, где перекрытия оказались не хуже, чем в бункере форта. Каменная кладка выдержала удар взрыва, лишь местами потрескалась, а начавшийся пожар террористы не использовали в должной мере из-за риска и вовсе провалить операцию, раскрыв всю подноготную.
Мигель Альберти работал в команде Зборовского и участвовал в устранении Рудольфа Клемента, а также в убийстве Игнатия Рейсса. Марк Зборовский лично поручился за преданность Альберти. Дальнейшее участие Альберти в деле с Троцким признано нежелательным. Он отбыл в Нью-Йорк, где поступил в распоряжение Гая Овакимяна, советского генерального консула и одновременно резидента ИНО НКВД..."
Отслюнявив несколько бумаг  назад, Наумов внимательно перечитал рапорт Овакимяна, в котором резидент отчитывался за подготовку операции «Карта". Теперь стало яснее. До него и раньше доходили слухи, что в январе 1938 года НКВД пытался ликвидировать "Льва революции", но несколько досадных упущений свели на "нет" всю подготовительную работу. Вернувшись обратно, Леонид Наумов внимательно перечитал докладную записку резидента. Что-то его смущало. Ага. Те посредники, что принесли взрывное устройство. Кто они такие?
Перелопатив полпапки, полковник обнаружил след. У Марка Зборовского была своя, автономная команда исполнителей. Он курировал Седова, сынка и наследника Троцкого, искусно компроментирируя и даже устраняя людей, связанных с троцкистским Интернационалом. Постой-ка, а ведь в те годы и сам Наумов, точнее - тогда еще Эйтингон, поработал в той стезе. Помнится, под руководством Орлова он лихо провернул одно дельце. Они заминировали дорогу, по которой мчался "Пежо" с занавешенными окнами. Автомобиль двигался в направлении, где занял оборону батальон молодчиков как раз троцкистского толка. Машину подбросило взрывом, потом она загорелась, а среди трупов обнаружили обугленное тело Эрвина Вольфа, личного секретаря Троцкого.
Интересный факт. Что же случилось тогда, в начале 19368 года, что так обострило отношения между столпами революции?
Перелистывая бумаги, полковник НКВД попытался сосредоточиться. К тому времени Сталин устранил всех своих потенциальных соперников. Из старой гвардии РСДРП(б) он остался единственным, кто ещё находился в ковчеге власти. Остальные канули в Лету или влачили жалкое существование. Оставался, правда, ещё Лев Давидович Бронштейн, Троцкий, засевший на другой половине света и руководивший оттуда левыми организациями своего собственного Интернационала. Если задуматься, то он исполнял роль некоего вождя мирового пролетариата, тогда как Сталин руководил народом конкретной страны - Союза Советских Социалистических Республик. А не...
Внезапно протрезвев от прошившей его мысли, Леонид Наумов- Эйтингон даже помотал головой, отгоняя ту вредную мыслишку, но она не желала улетучиваться, вертелась в извилинах, вворачивалась в душу. "А не сделано ли всё это специально? Советская Россия строит себе социализм в окружении враждебных ей капиталистических государств, а тем временем другой вождь с мировым именем готовит новый удар по мировой буржуазии. Для этого он и перебирается из страны в страну, оставляя везде кадры. Турция, Норвегия, теперь вот Мексика. А если следующая Великая Революция готовится где-то там, в Латинской Америке, где народ сочувствует революционерам? А все противоречия между Сталиным и Троцким лишь для отвода глаз?"
Стало жарко. Захотелось распахнуть форточку, нет, всю створку окна, высунуться по пояс, поймать ртом побольше уличного ветра. Но не получится. Его закуток вмурован в массивное здание НКВД. Здесь даже мышей не было. Вон в углу плесневеет кусочек сыра.
Изворачивая душу, заскрипела дверца стального ящика, быстро булькнулась в гранёную стопку порция водки. Опрокинул в рот, зажевал хлебушком.
Сталин действовал в России, которая занимала половину Европы и половину Азии. Революция активно завоёвывала позиции на Кавказе, в Средней Азии, примеривалась к Индии и Китаю. А за океаном рабочие демонстрации проходили в Североамериканских Штатах, в Бразилии, Аргентине, Мексике. Два кукловода вели всяк свою партию. Или то была одна партия, общая?
Заволновавшись, Наумов начал спешно перелистывать бумаги в папке, тщательно подшитые и пронумерованные. Наверняка поработал тот, в чёрных нарукавниках, "талант работать с документами". Если только представить себе, что всё это именно так, то становилось понятным, почему главный политический противник Сталина до сих пор жив и здоров. Вот только два с лишним года назад произошло покушение в Койоачане. А может это был просто напросто фарс? Те посредники из окружения Зборовского специально соорудили недостаточный заряд, а Мигель Альберти целенаправленно поместил бомбу в подвал? И это всего лишь знак, этакое "послание" Троцкому от Сталина, мол, зарвался товарищ, остепенись, подумай.
Перелистав всю папку, Наумов не нашёл больше никаких упоминаний ни про Альберти, ни про "техников" Зборовского. Скорей всего тех уже не было в живых, автокатастрофа или внезапная скоротечная болезнь. Случайностей в нашей жизни бывает немало.
Вспомнилось покрытое копотью лицо Эрвина Вольфа. Побарабанив пальцами по крышке картонного "дела", Леонид поднял трубку и сделал заказ. Через несколько часов, за которые он успел пообедать в буфете  и вскипятить воду в чайнике, чтобы заварить крепкого чайку (не как ту "мочу", какую дают в буфете), дверь внезапно распахнулась и "чернильная душа" выгрузил на стол ещё одну кипу папок.
-- Зачем столько? -- удивился, но делопроизводитель заглянул в бумажку и заявил, что "раскомплектовывать "дела" приказу не было".
Пришлось рыться в связках докладов и рапортов, выискивая сведения о Вольфе. Постепенно начало проясняться. Выходило, что секретарь Троцкого прибыл тогда на встречу с лидерами ПОУМ, Каталонской марксистской партии, исповедовавшей идеалы Маркса- Энгельса- Бебеля. Они не имели представительства в Третьем Интернационале и, похоже, Троцкий решил подсуетиться. Фактически он тайком влез в вотчину, которую Сталин считал своей. Неслучайно руководитель иностранного отдела НКВД Слуцкий срочно появился в Испании под именем Маркоса ("Маркос" - Маркс?), имел встречу с министром- коммунистом Хесусом Эрнандесом. О чём они договаривались, осталось в тайне, но в скором времени взорвалась машина с Вольфом, а против ПОУМа провернули хитроумную комбинацию. За операцию отвечал Антонов- Овсеенко, работавший под "крышей" советского генерального консула в Барселоне, и венгерский коммунист Эрне Гере, имевший серьёзную поддержку в лице Сталина. В то время Гере был старшим оперативным работником Коминтерна в Испании. Подготовленный ими провокатор Родригес Сала во главе отряда боевиков захватил 3 мая 1937 года барселонскую телефонную станцию. Бойцы из числа членов ПОУМа попытались отбить станцию. Около тысячи человек было убито с обеих сторон после четырёх дней ожесточённых боёв. Остатки добивали полицейские части. Возник политический скандал. С подачи Коминтерна выходило, что ПОУМ бьёт в спину революции.
Полковник Наумов вспомнил, что и сам участвовал в нескольких акциях. Там, в Испании, он носил псевдоним "Котов" или "генерал Котов". Орлов принёс как-то пачку ордеров на арест руководителей ПОУМ. На них была печать и резолюция полковника Ортеги, генерального директора службы безопасности при испанском правительстве. Не все поумовцы были готовы для ареста. Кое-кого пришлось пристрелить как сопротивлявшихся.
Спокойно! ПОУМ, смерть Вольфа, а 17 февраля 1938 года Слуцкий умирает, на следующий день после посещения Фриновского, заместителя наркома внутренних дел. Орлов, так тот и вовсе предпочёл из Испании не возвращаться. Он просто исчез, прихватив на добрую память папки с секретными "делами". Кажется, он ещё вёл дневник, как писатель Михаил Кольцов.
Медленно растворилась дверь. Наумов поднял голову. В проёме стоял Судоплатов, непосредственный начальник Леонида. Полковник попытался подняться, но его начальник махнул рукой, вошёл в комнату и опустился на стул.
-- Разрешите доложить, товарищ...
-- Не надо, -- махнул рукой шеф. -- Оставь эти штучки для армейцев. Сейчас уже ночь. Многие разошлись по домам. Узнал вот, что ты ещё не уходил, решил заглянуть. Редко приходится общаться вот так, с глазу на глаз.
-- Так мы всё больше по заграницам, -- осклабился хозяин кабинета- кладовки.
-- Вот и я об этом. Нет ли у тебя чего?
-- Одну минуту.
В который раз уже за день скрипнула многослойная дверь сейфа и на свет лампы появилась та самая бутыль, содержимое которой заметно убыло. К стопке присоединилась чашка из раскомплектованного чайного сервиза. На блюдце легли наскоро собранные бутерброды из хлеба с колбасой и горсть сушек, посыпанных маком.
-- Там, за кордоном, небось, не так чаёвничаете? -- спросил шеф, хотя и сам был за границами гостем не редким.
-- Всяко бывает, -- пожал плечами Леонид.
-- Ну, давай во здравие, -- предложил Судоплатов и первым замахнул стопку. Но Наумов если от него и отстал, то не более чем на мгновение.
-- Работаешь, значит, -- окинул намётанным глазом заваленный бумагами стол начальник, -- копаешь материал?
-- Хочу вот разобраться в задании, -- сообщил доверительно опер, -- только не всё ещё ясно. Документов слишком много, а нужное как-то ускользает.
-- А ты особо-то не старайся. Вон у нас спецов сколько, два этажа набралось, да большинство уже по домам растеклось. Операцию "Утка" не ты один разрабатываешь. Не засоряй без необходимости голову. Тебе бы лучше отдохнуть, скоро опять командировка.
-- Куда? -- осторожно спросил Эйтингон.
-- За океан, Лёня, за океан. В гости к "дядюшке Сэму". А там уже тебе шепнут нужный адресок. И не один ты туда поедешь. А с хорошими людьми. Это настоящие специалисты своего дела. Они тебе помогут. А тебя с завтрашнего дня будут звать Леонов. Господин Леонов.
Они беседовали ещё с час, пока не разошлись. Судоплатов так и не сказал своему человеку, что настоящей причиной той внеурочной командировки стало появление в Мексике некоего Алонсо, а если быть точнее, то Пауля Вольфа, выполнявшего для Розенберга самые деликатные поручения. И этот Алонсо начал активно разрабатывать подходы к Троцкому.

Профессионалами оказались Витторио Кодовилья, приверженец учения Сталина, с подачи Интернационала основавший коммунистическую партию Аргентины, и другой Витторио - Видали. Первый из них был видным деятелем Коминтерна. Наумов в бытность свою "Котовым" встречался с Кодовильей в Каталонии. Кажется, тогда Витторио лично принимал участие в допросах Андреса Нина, бывшего секретаря Красного Профинтерна в Москве, министра юстиции в правительстве Каталонии. И, на своё несчастье, одного из главных лидеров ПОУМа. Кодовилья не гнушался самых изощрённых издевательств в тюремной камере замка Алкала, требуя доказательств предательской деятельности ПОУМа в отношении к сталинскому Коминтерну. Андрес Нин погиб, оставив свою кровь на руках Кодовильи. Вторым спутником был коминтерновец Витторио Видали, не новичок в делах ликвидации отступников. Поговаривали о его связях с сицилийской мафией и киллерами корпорации "Мёрдер инкорпорейтед".
Серьёзные люди.
Кодовилья был высоким плечистым здоровяком с красной, кирпичного оттенка, рожей. Его руками можно было ломать кирпичи, и он естественно смотрелся бы в брезентовой робе докера, но приличный бостонский костюм, модный галстук шнурком и мягкая шляпа вовсе не казались чем-то инородным. Можно добавить к этому весьма поверхностному портрету ещё вечную сигару, которую он почти не вынимал изо рта.
Видали был совсем другим, маленького роста, коренастый, но в плечах нисколько не уже Кодовильи. Наверное, поэтому он казался толстяком, хотя в его теле было не больше жира, чем у товарища Витторио. В молодости он занимался профессиональным боксом, и нос его был сломан, отчего, сейчас смотрел в сторону. Волосы давно уже покинули массивный купол черепа, похожего своей величиной на выпуклую палубу американского авианосца, что было причиной подначек друзей. Отметим особо - друзей, ибо враги не рисковали шутить с Видали. Тот не всегда понимал шутку и бывало так, что потом тело иного "шутника" находили в канаве с проломленной головой. Это могло быть, как делом рук самого Витторио Видали, так и его многочисленных сторонников из боевого отряда поддержки итальянского крыла Коминтерна.
Сначала группа прибыла в Нью-Йорк, на "совещание", среди участников которого так и не появились фамилии троицы. Прожив несколько дней в отеле, они снова двинулись в путь, получив инструкции, адреса и средства. Сейчас путь их лежал в Мексику.
Мехико- сити вмещал в себя миллион удовольствий, среди которых были знаменитая мексиканская кухня на основе перца "чили", индейская водка "пульке", благородная кактусовая водка "текила", бои быков "коррида", вывезенные конкистадорами из Испании, знойные тропические танцовщицы, серенады под луной и многие другие развлечения, предназначенные для многочисленных зарубежных состоятельных гостей. Вот только все они прошли мимо наших героев.
По планам Овакимяна, встретить московских гостей должны были люди Лаборде. Встретить, разместить и обеспечить всем необходимым. Но список этого "необходимого" был столь специфичен, что Герман Лаборде возмутился, а возмутившись, устроил совещание членов ЦК партии. Он поднял вопрос об автоматах Томпсона, которые ему заказали, взрывчатке, автомобилях, полицейской форме. Готовился настоящий террористический акт и лидер мексиканских коммунистов, пользуясь удалением своей страны  от рубежей Советской России, решил показать свой норов. Мол, он цивилизованный человек, а не убийца, даже если тех послал сам... Это был уже настоящий вызов, бунт на ковчеге коммунизма, который дрейфовал по буржуазному империалистическому миру. Бунт необходимо подавлять. Часть товарищей Лаборде заявила Герману, что он низложен. Не оправдал, значит славного звания "вождя мексиканского народа".
В смещении Лаборде большую роль сыграл авторитет Кодовильи, его умение дискутировать и связи в красных политических кругах Латинской Америки. Видимо, московские товарищи всё же контролировали ситуацию, имея свои "глаза" и "уши" в окружении не только либерально настроенного Лаборде, который довольно близко сошёлся с Троцким, но даже и у Бронштейна.
Всех подробностей кулуарных дел того маленького политического переворота Эйтингое- Наумов- Леонов не знал, да это его и не интересовало. У него было вполне конкретное задание, и он его собирался выполнить при любых обстоятельствах. Перестановка в недрах ЦК компартии Мексики выдавила наверх Сикейроса, видного мексиканского художника, молодого салонного завсегдатая с полоской смоляных усиков над верхней губой и копной вьющихся волос, ниспадающих на выпуклые сливы глаз. Отныне Давид Сикейрос "курировал" Леонова сотоварищи.
Вернулся из Штатов и Видали. У него там было своё поручение, и он его с честью выполнил. Дело касалось всё того же Троцкого. Надо "Львом революции" сжималось потихоньку кольцо. Витторио Видали приехал не один. Его сопровождали два десятка горилл. Это были всё итальянцы с Сицилии, все как на подбор высокие, плечистые, сплочённые. Они не общались ни с кем, кроме Видали или друг друга. Их поселили в особняке на самой окраине Мехико- сити, вдали от любопытных глаз. Там они чистили оружие, резались в карты, готовили спагетти под умопомрачительным количеством соуса "чили", или слушали пластинки с записями миланских опер. Музыку они все просто обожали. Кроме автоматов, кольтов и динамита, они привезли две неаполитанские мандолины и гитару. У Чезаре Буэновентуры был дивный тенор и его авторитет поддерживался на должной высоте. Он вполне мог бы сделать себе имя на сцене театра, но лицо его было изуродовано шрамами, как душа - вендеттой.
План операции был тщательно разработан в Москве, в "штабе Троцкого", а детали Эйтингон- Наумов обсуждал с Судоплатовым. Казалось, они предусмотрели всё. Центральной фигурой операции должен был стать Сикейрос. Записной балагур, художник- коммунист мог влезть в душу любому. У него имелся в "арсенале" целый набор психологических отмычек для подобных дел. Оттого он считался дамским угодником. Позже он был вхож в дом Троцкого, где успел завоевать репутацию своего.
23 мая 1940 года Сикейрос, Витторио Видали и Чезаре Буэновентура уселись в "форд" с откидной крышей. Сикейрос был облачён в форму майора мексиканской армии, которая шла ему не меньше, чем стильный костюм с ватными плечами и широкополая фетровая шляпа. Итальянцы натянули на себя полицейскую форму. Остальные боевики, увешанные оружием, разместились в четырёх громоздких американских автомобиля "бьюик". Затем вся кавалькада направилась в сторону Койоачана.
Когда показались огни виллы Троцкого, кортеж остановился. "Бьюики" были поставлены так, чтобы служить заграждением, если кто попытается поспешить на выручку ренегата. Часть людей Видали осторожно окружила виллу, отсекая возможные пути отступления на тот случай, если кто попытается спастись из дома бегством. Стволы "Томпсонов" нацелились на ворота виллы и на освещённые окна.
Проходили бесконечные вереницы минут, но ничего не происходило. Сикейрос нетерпеливо  посматривал на стрелки брегета, который хранился обычно в узком кармашке бархатного жилета, прицепленный к лацкану пиджака золотой цепочкой с набором вычурных брелоков. Чего он ждал?
Внезапно распахнулись ворота, и наружу вышел маленький отряд, нет, группа вооружённых людей. Итальянцы подобрались. Впереди шагал командир отряда, на ремне его болталась кобура с массивным револьвером. За ним, короткой колонной, шли четверо охранников с карабинами за спиной. Они совершали обход комплекса зданий. Витторио знаком отдал приказ остановиться. Бандиты притаились за деревьями, или затерялись в колючем кустарнике, а когда дозор вступил на аллею между шпалер кустов, одновременно со всех сторон на них прыгнули тени.
Через мгновение охранники были оглушены, обезоружены и связаны так, что не смогли бы шевельнуть и пальцем. Их бесцеремонно свалили в ложбинку. Один из налётчиков остался охранять их, нацелив на тела хищный хобот автоматного ствола.
Горло командира патруля цепко держали крепкие пальцы Витторио, а Буэновентура поигрывал длинным клинком кинжала. Впрочем, американец, коим оказался пленник, не делал попыток к сопротивлению. К нему приблизился Сикейрос. Художник цинично улыбался.
-- Хэлло, Харт, -- он подал знак Видали и налётчик разжал пальцы. Американец зашатался и потёр горло ладонями. Из его рта вырвался хрип.
-- Надеюсь, -- продолжал невозмутимо главарь банды налётчиков, -- что ты будешь благоразумен. Не забывай, что твоя семья  находится в наших руках. Посмотри на этих парней. Они не знают жалости. Если ты не будешь следовать моим инструкциям, то уже к завтрашнему утру никого из твоих уже не будет в живых. Поверь, их разрежут на куски. Эти парни не моргнут и глазом, отправляя твоих родителей, сестру и младшего брата на тот свет... А ведь у тебя есть ещё и невеста. Она мечтает о вашем совместном счастливом будущем. Помни об этом.
Рот Харта открывался и закрывался. "Негодяи". Единственное слово, которое он смог из себя выдавить. Медленным движением Сикейрос достал из кармана "кольт" и почесал стволом правое крыло носа.
-- Я понимаю твоё негодование, -- наконец сказал он. -- Должно быть, на твоём месте я высказался бы ещё крепче. Сейчас ты отведёшь нас в дом. Нас интересует только твой хозяин. Я его застрелю из вот этого пистолета. Потом мы удалимся. Остальных трогать не будем. Включая и охранников. Ты заметил, что они остались в живых и почти не пострадали?
-- Ты обещал, что убивать никого не будешь.
-- Только одного человека. Больше нас никто не интересует. Мы исчезнем. Ты никого не видел. Твои домочадцы тоже никого не видели. Они это уже обещали. Дело за тобой. Иначе прольётся много крови. Будет много боли. Выбирай.
-- Пошли.
-- Минуточку.
Витторио Видали вытащил из кобуры Харта револьвер и сунул его себе за ремень.
-- Так-то будет лучше.
Отряд двинулся дальше. Только вместо охранников из числа полиции Мехико за спиной Харта шагали сицилийцы. Они умело, походя, обезоружили тех, кто дежурил у ворот, заперли на большой замок комнату с отдыхающей сменой полицейских, которые при этом даже не проснулись. Харта била крупная дрожь.
В распахнутые ворота гурьбой устремились бандиты. Два десятка автоматов нацелились на распахнутые окна комнат. Если наружные стены виллы были сложены из толстого слоя кирпичей и представляли собой фортификационное укрепление, с точки зрения военного человека, то стены внутреннего двора, патио, были не в пример тоньше. К тому же по случаю душной ночи все стёкла были подняты и перегородки убраны, чтобы дать свободный проход редким порывам чистого воздуха. Этим решили воспользоваться убийцы.
Только теперь Харт понял, что его провели. Он закричал, но Сикейрос почти мгновенно сбил его с ног рукоятью "кольта". И сразу застрочили два десятка автоматов. Свинцовые пули пробивали тонкие стены, разбивали картины и статуи, что стояли в нишах стен, выщербливали перекрытия, застревали в толстых стенках многочисленных шкафов, набитых книгами.
Послышались крики и стоны. Кто-то начал отстреливаться из внутренних помещений дома. Вскрикнул один из налётчиков, ужаленный пулей. По знаку Видали Буэновентура взмахнул рукой и метнул в ближайшее окно бомбу. Почти сразу оттуда вылетел сноп огня. Бомба была зажигательной. Улыбаясь во все свои белоснежные зубы, Чезаре метнул ещё две зажигательные бомбы в другие окна. Потянуло дымом. Пламя жадно поглощало обломки мебели, поползло по деревянной обшивке стен. Начался пожар.
Спальня Троцкого там, -- ткнул пальцем Сикейрос. -- Давай динамит.
Буэновентура скинул с плеча тючок. Там лежали связанные вместе палочки динамитных шашек. К одной из них был подведён короткий запальный шнур. Сейчас мощный взрыв разрушит целое крыло дома, похоронив вместе с Троцким его жену, внука, ближайших слуг. Чезаре торжествующе хохотал. Это его партия. Автоматная стрельба была лишь увертюрой к динамитному соло. Рука Чезаре не знала промахов. Это он взорвал в своё время дона Анастазио, разорвав его на куски ловко брошенной гранатой, усиленной пироксилиновой шашкой. Чезаре Буэновентуру  знали Фрэнк Дашаре Аббанданте, Витто Гурино, Макс Голлоба и другие легендарные исполнители "Бруклинского концерна смерти", боевого отряда "Коза ностра".
Чиркнула серная спичка, зашипел язычок пламени, вгрызаясь в нити бикфордова шнура. Развернулось плечо, готовая к броску рука примерилась к той точке, куда должно влететь это адское устройство, связка динамита весом в полдесятка килограммов.
-- Не- е- ет!
Залитый кровью Харт приподнялся над брусчаткой и, что есть силы, дёрнул за ноги Чезаре. Тот пошатнулся, связка вырвалась из руки, мелькнул сыпавшийся искрами запальный шнур и динамитный заряд булькнулся в небольшой бассейн, отделанный розовым мрамором.
-- Уходим! -- крикнул Сикейрос. Время было упущено. В доме оставались живые люди. Кое-кто из них палил из ружей. Вот-вот из Мехико понесутся полицейские отряды. Телефонные  провода они перед наступлением обрезали, но пальба десятков автоматов могла привлечь внимание. Витторио Видали не хотел терять никого из людей "Коза ностры". Это могло повлиять на его дальнейшие контакты с мафией.
Пришлось отступить. Двое были легко ранены, других потерь бандиты не понесли. По стенам виллы Троцкого было выпущено свыше трёхсот пуль. Сикейрос надеялся, что хотя бы одна из них пронзила тело Бронштейна, иначе всё дело пошло бы насмарку.
Отступая, прихватили с собой и Харта. Американец что-то шептал, находясь в полубреду. Голова его была разбита ударом пистолетной рукоятки. Люди Видали укатили прочь, унося с собой улики - автоматы, бомбы, полицейскую и армейскую форму. Штурмовые лестницы, приготовленные на всякий случай, остались у стен дома, брошенные при отступлении. Ими так и не успели воспользоваться.
Пока добрались до дома Сикейроса, обнаружилось, что американец находится при смерти. Взбешенный Буэновентура всадил- таки ему кинжал в спину, когда главного охранника Троцкого загружали в машину. У Сикейроса были некие планы на Харта, которые он намеривался разыграть, но делать теперь было нечего, обиду он проглотил. С сицилийцами связываться было опасно, слишком уж бешеные. Сикейрос достал "кольт" и выстрелил в затылок Харта. Труп, с помощью Чезаре, закопали подальше от дома, дёрн уложили таким образом, чтобы не бросалось в глаза, что здесь что-то копали.
Стали ждать новостей.
Той же ночью Витторио Видали, вместе со своими головорезами, исчез из Мексики. Перешли они дорогу по автодороге, или у них была подготовлена яхта, или они использовали чартерный самолёт, Наумов не знал. Он со стороны наблюдал за операцией и теперь пребывал в ярости. Его уверяли, что он имеет дело с профессионалами.
В итоге Лев Троцкий отделался лёгкой раной в правую ногу, жена получила ожоги от разрыва одной из магниевых бомб, десятилетний внук тоже был поранен и тоже неопасно. В живых остались и большинство из обслуги и охраны.
Началось следствие. Выяснилась роль американца в устранении патрульной группы. На Харта был объявлен розыск. Его подозревали в пособничестве налётчикам. Тут обнаружилось, что кто-то убил всю его семью. Из виновника начальник охраны предстал жертвой. К тому же скоро был найден его труп. Харт был зверски убит и спрятан.
У Сикейроса не выдержали нерва, ведь Харт был спрятан рядом с его виллой- студией, и он ударился в бега, попытался укрыться в провинции, затаиться там, среди нищих пеонов, но его популярность сыграла в тот момент против него. Две недели он прятался в хижине подёнщика, которому он отвалил крупную сумму песо, объясняя свой поступок тем, что скрывается от одного столичного офицера, жену которого соблазнил. В один тусклый  день ему надоело прятаться в пыльной хибаре и, облачившись в тряпьё, он сделал вылазку в местную пивнушку, где на самом видном месте висел плакат с его фотографией и суммой награды за поимку. Уже вечером его доставили в полицейский участок Мехико.
Опасаясь огласки, Витторио Кодовилья развил бешеную деятельность. Он создавал общественное мнение по этому запутанному делу, подкупая судей, находил нужных "свидетелей". Обстоятельства смерти Харта были искажены и перестали служить основанием для обвинения в умышленном убийстве. Сыграло роль и то, что Харт был иностранцем, и что был причастен к нападению. Не были найдены другие участники налёта, а художник уверял, что стреляли некие бродяги по дому "лишь в психологических целях", желая напугать русских, без цели кого-либо убить или ранить. Суд не взял во внимание, что для запугивания было выпущено свыше трёхсот пуль, что применялись зажигательные бомбы и даже динамит, который, к счастью, так и не взорвался.
Теперь Сикейросу инкриминировали только кражу двух автомобилей. Его выпустили под залог, так как он доказал, что не является опасным для окружающих. Тут, как нарочно, пришло приглашение от известного чилийского поэта Пабло Неруды заняться реставрацией настенных росписей в католическом соборе Сантьяго. Сикейрос воспользовался приглашением и таким образом ушёл даже от того лёгкого приговора, который ему вынесли уже после отъезда.
Казалось бы, что операция безнадёжно провалена, но Эйтингон- Леонов не зря провёл столько времени в службе НКВД. Он заблаговременно разработал на всякий случай личный, дополнительный, план. Мало ли что... Его опасения оправдались. Не надо надеяться на наёмников, пусть и имеют отличные рекомендации и характеристики, лучше ответственное дело делать самому, или самым близким людям, которым безгранично доверяешь.
К тому времени, как Леонов с двумя Витторио - Кодовилья и Видали, прибыл в Нью-Йорк, здесь уже ждала его давняя подруга - испанская коммунистка Каридад. Вместе с ней в Мексику приехал её сын - Рамон Меркадер. Эйтингон улучил момент и повидался со своей пассией. Страстная, как все испанки, Каридад набросилась на Леонида... К себе в номер он вернулся под утро, отговорившись, что встречался с товарищами из посольства.
После сокрушительного провала Сикейроса. Эйтингон- Леонов вышел на связь с Овакимяном и раскрыл ему подробности запасного варианта операции. Резидент НКВД план одобрил. Всё это время Рамон уже вовсю действовал. Он сумел очаровать патронажную сестру Сильвию Агелов, американку русского происхождения. Сильвия посещала один из троцкистских кружков и даже побывала у кумира в Мехико. Симпатичный молодой человек, спортсмен, имеющий хороший голос и отличный музыкальный слух, легко вскружил девушке голову. К тому же он демонстрировал приверженность к коммунистическим идеалам, а как-то признался своей подруге, что его кумир - Троцкий. Расчувствовавшись, Сильвия даже захлопала в ладоши. Она была очень непосредственна. В Рамона она просто влюбилась. Он сделал ей предложение. Она, с радостью, согласилась. Почти родственница, она устроила жениха в нью-йоркскую газету и обещала, что поспособствует встрече Рамона с Троцким. Жених собирался сделать о великом революционере большой репортаж.
Если бы Сикейрос выполнил всё успешно, то Рамон Меркадер вскоре бы "уехал". Но после провала первого варианта акции, его роль вышла на авансцену из толпы "статистов". Троцкий едва успел оправиться от шока, как ему доложили из секретариата, что некий "Джонсон" ищет с ним встречи. После известных событий обычно легковерный, безмерно уверенный в себе и личном обаянии, Бронштейн решил подстраховаться и навёл справки. Журналист оказался американцем, принадлежал к известной газете и, самое главное, за него ручались сторонники из нью-йоркской  организации. Троцкому всегда было, что сказать миру, и он дал согласие на встречу.
Надо отметить, что "Джонсоном" Меркадер въехал в Соединённые Штаты. Настоящий Джонсон погиб в Испании, на уличных баррикадах в Мадриде, защищая столицу Испании от франкистских мятежников. Его паспорт, как и другие паспорта бойцов Интербригады, попали в руки резидентуры НКВД. Документы были настоящие и их, после незначительной доработки, использовали. Таким вот образом Рамон Меркадер стал "Джонсоном".
Когда Сильвия Агелов со своим "мужем", как представили журналиста, в первый раз появилась на вилле, облепленной строительными лесами, за ними бдительно приглядывали полицейские сыщики. Встреча проходила в присутствии свидетелей, на которых ни хозяин, ни гости не обращали внимания. Карандаш "журналиста" мелькал над блокнотными листами, а Лев Давидович блистал. Он довёл до масс новые постулаты своего учения, предъявил доказательства происков его врагов и уверил читателей, что его борьба никогда не закончится, а наоборот, скоро должны появиться новые обстоятельства.
Статья должна была появиться в газете, а журналист ещё и ещё раз появлялся на вилле, где вовсю шли ремонтно-восстановительные работы. Усиленная охрана наконец сделала надлежащие выводы. Перед входом в дом установили стальную балку, ворота усилили, а из стен торчали пулемётные рыла.
Привыкнув к посетителю, охранник уже не держал ладонь на рукояти пистолета, а в последний раз даже не вошёл в кабинет, а наблюдал за беседой из тамбура. "Джонсон" волновался. Он здесь был уже в шестой раз, в последний.
Перед выездом Леонов передал ему, через мать, специальный образец револьвера "Смит - Вессон - шорт" с двухдюймовой длины стволом, но приличного 38-го калибра, из оксидированного металла. "Джонсон" должен был выстрелить в Троцкого в упор и, если понадобится, в охранника. Грохот выстрелов должен был скрыть шум строительных работ. Кроме револьвера у Рамона был длинный кинжал, каким Буэновентура прирезал Харта. Нож был отлично сбалансирован и хорошо лежал в руке. Но, в дополнении, Меркадер прихватил ещё и ледоруб. Отличный альпинист, он ловко управлялся с этим орудием, которое он превратил в оружие, для чего отпилил часть рукоятки. Теперь ледоруб был незаметен под плащом- макинтошем, в котором "Джонсон" явился к Троцкому.
Журналист заявил, что статья готова, и он привёз с собой гранки. Троцкий ещё раньше заявил, что желает ознакомиться с конечным результатом репортажа. Рамон передал ему пачку отпечатанных листков и встал рядом.
Охранник поглядывал из другой комнаты на беседующих людей. Рукоять его револьвера выглядывала из открытой кобуры. Сторожу было скучно, его утомлял посетитель, из-за которого он был вынужден сидеть в помещении, вместо того, чтобы подняться на крышу, где оборудована площадка для отдыха. И ещё, зачем это репортёру понадобился неудобный плащ? Ведь ещё жарко - двадцатое августа и пусть небо облачное, но дождя-то нет.
Троцкий, внимательно читая текст, о чём-то спросил "Джонсона". Перед вождём мирового пролетариата лежали листы гранок, по обе стороны от которых, по настоянию охраны, лежало по револьверу. Ещё под ногой находилась тревожная кнопка, запускающая сирену. Лев Давидович чувствовал себя в безопасности.
После вопроса Рамон Меркадер естественным движением зашёл за спину Троцкого, как бы читая гранки. Он наклонился, полы дождевика разъехались и рука, незаметно для охранника, опустилась на ледоруб, укреплённый на ремне. Схватив его за рукоять, Меркадер сделал шаг назад, одновременно вынимая из верёвочной петли орудие скалолазания. Троцкий повторил вопрос и, удивлённый молчанием репортёра, начал поворачивать голову, чтобы посмотреть на "Джонсона". В это время тот ударил.
По замыслу Меркадера, ледоруб должен был пробить череп. Тогда Рамон выпустит рукоятку из рук и выдернет из кармана револьвер, чтобы расправиться с охранником. Затем, скрывая оружие в рукаве, он быстрыми шагами покинет виллу. Во дворе его дожидается машина с отлаженным двигателем. За воротами, на аллее, стояла ещё одна машина. Там сидели Каридад и один из агентов Овакимяна, переданный им в подчинение "Леонову". Сам же Эйтингон- Наумов сидел в третьем автомобиле, на окраине Койоачана, откуда хорошо были видны окрестности виллы- крепости.. Он хотел быть в курсе событий.
Ледоруб опустился. Троцкий дёрнулся и страшно закричал. Он успел заметить блеск отточенной стали и попытался увернуться. Но ледоруб всё же пробил ему голову. Хотя и не так, как думал это сделать Рамон. Троцкий не умер мгновенно, а длинно пронзительно закричал, испытывая шокирующую боль.
Вместо того чтобы откинуть прочь инструмент, Меркадер им снова замахнулся, но Троцкий уже упал, скатился за стол, где до него было уже не дотянуться. Рамон оскалил зубы и потянул из кармана револьвер. В этот миг на него налетел охранник, схватил за руки. "Репортёр"- убийца попытался стряхнуть его с себя, но, хоть и обладал недюжинной силой спортсмена, сделать этого не смог. Профессиональный борец, охранник выкрутил Меркадеру руку, вырвал "Смит- Вессон", повалил на пол и коленом упёрся убийце между лопаток.
Привлечённые криком, в кабинет бежали секретари, охранники, домочадцы. Рамон вытаращил глаза и закричал. У него хлынули слёзы. Даже Эйтингону было видно, как суетятся на вилле Троцкого. Там что-то случилось. "Что" - он хорошо знал. Машина с Каридад оставалась стоять на месте. Ещё минута, и к ним помчатся всполошившиеся охранники. Он мигнул фарами. У машины Каридад заурчал двигатель. Испанка набросилась на водителя, чтобы остановить его и дождаться сына, который вот- вот вынырнет из ворот особняка, ставшего ловушкой. Водитель, дюжий тип с усами в пол-лица, грубо оттолкнул от себя фурию и понёсся прочь, стараясь не скатиться в кювет.
Уже на пароходе Наумов узнал, что Троцкий всёж- таки скончался, пусть и на следующий день, 21 августа 1940 года. Шестидесятидвухлетний "Лев революции" нашёл гибель от рук фанатика той самой социалистической революции, для свершения которой он так много сделал двадцать с лишним лет назад.

Глава 5. Рудольф Гесс.
К лету 1940 года политическая карта Европы имела по преимуществу коричневый цвет. Была захвачена Норвегия, одновременно с ней Голландия, затем - Люксембург, бои шли во Франции, где маршал Анри Петэн был уже готов сложить оружие. Италия восторженно приветствовала фюрера. Болгария, Румыния, Финляндия, Словакия считали за честь присоединиться к намечающемуся Берлинскому пакту. Очередь была за Балканами и Грецией. Своих послов прислал председатель "национального правительства" Китайской Республики Ван  Цзинвей и каудильо Испании Франко.
Казалось, времена торжества германской нации уже наступили, но Рудольф Гесс чувствовал какое-то душевное опустошение. Его постоянно кислая физиономия едва не стала причиной размолвки с фюрером. Гитлер хотел видеть оптимизм в своём ближайшем окружении и ему действовало на нервы выражение лица своего заместителя.
В чём же была причина такой непонятной меланхолии?
Политика всякого государства, будь то внутренняя или внешняя, состоящая из метастаз международного влияния, складывается из национальной идеи, философских догм и кулуарных интриг, последствия, развития которых имеют не меньшую способность влиять на будущность государства, чем вполне официальная программа развития. Это касается как самых незначительных анклавов, так и мощных держав, таких, как Соединённые Штаты Америки, Советский Союз или гитлеровская Германия. Там, там и там имели место закулисные игры, от итогов завершения которых зависели судьбы сильных мира сего. После того, как Европа признала власть Гитлера и Германии, время вовсе не остановилось, маховик милитаризации общества продолжал набирать обороты. Дивизии вермахта маршировали по европейским столицам и путь их лежал... Куда им двигаться дальше?
Это был один из главнейших вопросов. Ответом, правильным ответом, могло стать как дальнейшее укрепление Рейха, так и программируемый крах. А этого бы хотелось избежать. Приходилось просчитывать все возможности.
Хорошо, когда человек имеет умную голову и чистый рассудок, позволяющий ему просчитывать те или иные последствия с помощью собственных поступков, но, когда такой человек поднимается с помощью своих способностей на вершины возможной карьеры, эти способности начинают доказывать свои возможности. Такой человек видит будущее в том виде, в каком оно состоится на основании аналитических выкладок. Когда все вокруг торжествуют и празднуют победу, такой вот "ясновидящий", нострадамус своей эпохи, сохраняет унылое молчание. Он знает, что его "пророчества" низринут его из пышных кабинетов. Предупредить товарищей, коллег, ослеплённых сегодняшними успехами, почти что невозможно. Остаётся действовать на свой страх и риск, пытаясь направить инерционную махину государства в единственно верном направлении.   
У истеричного фюрера германской нации, демонического Гитлера, бывшего в молодости всего лишь неудачливым художником Адольфом Шикльгрубером, было всего несколько личных друзей. Своей беззаветной преданностью сумели завоевать это звание военный лётчик, ставший рейхсмаршалом авиации, Герман Геринг и Пауль Геббельс, министр пропаганды, связали себя кровью во время "Ночи длинных ножей" Рейнгард Гейдрих и Герман Гиммлер, как земляк и главный почитатель фюрера в Австрии Эрнст Кальтенбруннер, благодаря серии успехов "волчьих стай" субмарин гросс- адмирал Карл Дёниц. Да, все они считались друзьями фюрера, но сам Гитлер называл своим верным товарищем именно его, Рудольфа Гесса.
Именно Гесс сидел с ним в одной камере тюрьмы Ландсберг и записывал под диктовку программную книгу "Моя борьба", которая должна была стать первой частью обширного труда "Четыре с половиной года борьбы с ложью, глупостью и трусостью". Там, в тюремной камере, он был не просто стенографом, секретарём, он был тем аналитическим оселком, на котором Гитлер шлифовал свои фразы, впоследствии ставшие цитатами. Если быть до конца честным, то Рудольф Гесс вполне мог бы претендовать на соавторство, но он сознательно передал все лавры харизматической личности, предпочёл стать "тенью фюрера" и был до конца ему признателен. В 1925 году он отредактировал текст и осенью издал "Майн кампф", вызвавший фурор в политическом бомонде Германии. К 1940 году книга была издана в количестве шести миллионов экземпляров, приблизившись по популярности к Библии. Да она и была Библией Третьего Рейха. Через Гесса Гитлер вёл переговоры с лидером союза германских промышленников Фрицем Тиссеном и заставил того раскошелиться на миллион марок. Деньги пошли на строительство партийной резиденции "Коричневый дом" в Мюнхене. От слова Гесса зависела карьера, и даже судьба многих руководителей официальных госучреждений и Германского трудового фронта.
Популярность Рудольфа Гесса у фюрера достигла таких высот, что Гитлер личным указом отменил высокие должности рейхслейтера и обергруппенфюрера СС, взамен выдав удостоверение с золотым тиснением "Заместитель фюрера", что так и не имело больше прецедента в германской истории.
Власть Гесса была велика, но ей противодействовала некая тайная коалиция, которая стихийно сгруппировалась вокруг ставки фюрера. Коллеги по борьбе консолидировались, когда кто-то взлетал слишком высоко. Такие союзы были порой кратковременны, но иногда сохранялись и на длительный период. Всему были свои причины.
Как человек высокого интеллекта, Рудольф Гесс тянулся к людям знающим. Наверное, поэтому он и сошёлся с Альфредом Розенбергом. Их беседы часто затягивались за полночь, хотя и тот и другой являлись очень занятыми людьми. Обоих отличала высочайшая работоспособность и умение вычислить завтрашний день.
Именно Розенберг сумел убедить Гесса, что восточный блицкриг может обернуться для Германии особой проблемой. Слова "крах" и "провал" старались обходить, используя более мягкие эпитеты. В качестве консультанта и партнёра по бриджу к ним иногда присоединялся адмирал Канарис, высокого роста худощавый эстет с внешностью типичного европейского аристократа. Фридрих Вильгельм был самостоятельной личностью и редко объединялся с кем-либо для того, чтобы интригами убрать неугодную фигуру. Возможно, в данной ситуации его привлекала игра и возможность общения с интеллектуалами.
Похоже было, что пик популярности Канариса в окружении фюрера прошёл после войны в Испании, где Абвер весьма эффектно помог генералу Франко подготовить мятеж и начать военные действия. Дальнейшие лавры перехватил Геринг, который бдительно следил за всеми, кто мог бы подточить его популярность у фюрера. И Гиммлер, и Гейдрих не считали для себя зазорным всячески ущемлять военную разведку, низводя её результаты и подчёркивать одновременно своё участие в операциях за рубежом, как по настоящему профессиональную работу.
Встречались чаще всего в Потсдаме, небольшом красивейшем городе, который избрали для своей резиденции прусские короли, этакий немецкий Версаль. Переодевшись в гражданское, Розенберг, Гесс и Канарис прогуливались по парку Сан- Суси, основанному ещё в 1745 году и разделённому на северную, сицилианскую и голландскую части, кормили жирных ленивых уток на озере Хайлигер- Зее, заросшем ухоженным камышом, или курили ароматные гаванские сигары на открытой террасе особняка Гесса, откуда были слышны песни с пластинки шведской певицы Зары Линдер, которую Гесс просто обожал.
-- ... Откуда у вас такие отличные сигары? -- поинтересовался как-то Канарис, с наслаждением принюхиваясь к табачному листу, украшенному золотым обрезом с торговым значком Кубы.
-- Вы отлично знаете сами, уважаемый Вильгельм, -- усмехнулся Гесс, подмигивая Розенбергу. -- Мой отец недаром долгое время возглавлял торгово-экспортную фирму "Гесс и К(омпания)". Такого рода аксессуары непременный элемент любого приличного салона. Престиж с одной стороны, вкус с другой. Надо соответствовать. Впрочем, не мне вас учить. У вас самого папа - видный администратор металлургических заводов.
-- Увы, Рудольф, отец мой давно уже предстал перед Всевышним. И мне приходится самому заботиться о хлебе насущном, и о своём месте в современном мире, опасном во многих отношениях.
Несмотря на сетования, Канарис был оборотистым человеком и имел личные счета в банках Женевы, Мадрида и Буэнос-Айреса, которые позволяли ему вести безбедную жизнь. Человек, весьма осведомлённый в конфиденциальных вопросах инсайда, адмирал знал, как и куда вложить личные средства. Как правило, он не ошибался.
-- А не раскинуть ли нам бридж? -- на правах хозяина предложил Гесс партнёрам, после того, как сигары были выкурены, а пузатые фужеры с "Хенесси" опустели на треть.
-- Отличная идея, -- подхватился Розенберг и деланно начал засучивать рукава. -- В какой бридж сыграем? Контакт, тови или аукцион?
-- Трио. Так будет удобней, -- сообщил Рудольф Гесс и пригласил всех в игровой зал, который был устроен в каминной комнате. Загодя слуги заготовили берёзовые полешки и сложили их "домиком", оставив запас на медном листе на тот случай, если игра затянется. Гесс любил распахивать окно зала, а свежий ветер Хафеля быстро выдувал тепло из открытого кабинета. В этой ситуации обширный камин с экраном был незаменим, являя собой ещё и некий элемент высокого стиля.
-- Как распределим свои силы, господа? -- спросил Гесс, подкатывая к ломберному столу передвижной столик на резиновых бесшумных колёсах. На подставке были размещены бутылочка настоящего "Арманьяка", бокалы, тарелочка с нарезанным лимоном и несколько ваз с фруктами, чтобы можно было и выпить и закусить, не останавливая игры. Здесь же стоял инкрустированный серебряными гвоздиками ящичек с гаванами.
-- Я могу сесть на Восток, -- предложил Розенберг.
-- Отлично, -- заулыбался Гесс. -- Это будет соответствовать действительности. Наш уважаемый друг курирует восточное направление интересов Рейха. Кому другому сидеть на этом месте? Тогда я сяду на Север.
-- Мне остаётся Юг, -- улыбнулся Канарис. -- Юг меня вполне устраивает.
-- Начало многообещающее. Значит, вам открывать торговлю, -- заметил Гесс, сдавая карты партнёрам, не забывая и "болвана". Эти карты заняли место на Западе. Каждый из игроков мог следить за картами "болвана", касаемо это было игры или торговли. Рудольф сдал каждому по тринадцать карт, включая сюда, конечно же, и "болвана". Затем Канарис начал "торговаться", делая заявку или пас, или контру, в зависимости от оценки карт. Козырями были объявлены пики, и адмирал обязался выиграть семь взяток, для чего заявил:
-- Одна, пики.
Игра началась. Партнёры следили за картами, за лицами соперников, временами прикладываясь к коньяку, закусывая его пластинкой лимона, чуть присыпанного сахарной пудрой, или делая затяжку ароматным дымом. В первой игре роббер достался Канарису. Он затянулся сигарой, наблюдая за реакцией партнёров. Теперь места менялись. Юг становился Востоком, Север - Югом, Восток - Севером.
Игра продолжилась.
-- Что творится сейчас в Югославии? - между геймами спросил у адмирала Розенберг.
-- Обычное дело, -- невозмутимо ответил Канарис. -- Премьер Югославии Цветкович, после того, как его бросили союзники в Великобритании, кинулся в объятия Максимилиана Георга фон Хеерена, посланника Германии на территории Балкан, но было уже поздно. Время правительства Цветковича уже на исходе. Не сегодня - завтра на улицы Загреба войдут колонны вермахта и Цветкович на этом закончится.
-- Да, Республики Югославия больше не будет на карте истории, -- подтвердил Гесс. -- Хорватия получит независимость. Официально она будет именоваться Независимое государство Хорватия, а во главе встанет полковник Анте Павелич. Сейчас доктор права Павелич находится во Флоренции, под сенью Муссолини, но на днях его спешно доставят на Родину. Хаджия дождался своего часа.
-- Формально Павелич является террористом и руководителем террористической организации - Усташской хорватской революционной организации (УХРО). От рук усташей в Марселе погиб югославский король Александр Второй. У них есть свой тренировочный лагерь в Борегано, где они, с помощью итальянских инструкторов, отшлифовывают мастерство убийств и диверсий.
-- Сможет ли стать государственный преступник руководителем Хорватии? -- усомнился Розенберг.
-- Муссолини ходатайствовал за своего протеже перед фюрером, -- объяснил Гесс. -- Гитлер принял послов дуче и обещал своё содействие в этом вопросе. Считайте, что дело уже улажено.
-- А что будет дальше?
-- Павелич мечтает присоединить к Хорватии Боснию, где он родился, и Словению, но это ему вряд ли позволят. Хорватия не станет такой сильной. Достаточно того, что признают её самостоятельность.
-- Хорватия войдёт в Тройственный Союз, и Германия двинется дальше. Куда?
Все трое задумались, глядя сосредоточенно в раскрытые веером карты, хотя никто из них наверняка видел вовсе не масти и калибр карт.
-- Скорее всего, фюрер сделает шаг на восток, -- наконец нарушил молчание Канарис. -- И это будет, при всём моём уважении к гению вождя, не самый лучший ход в военной кампании.
-- Советская Россия - достойный соперник, -- подтвердил Розенберг, нервно переставляя карты с одного места на другое. -- В последнее время Советский Союз несколько ослаб.
-- Ход Гейдриха с дневниками Тухачевского - гениальная задумка, -- заметил Гесс.
-- Во-первых, бумаги ему передал русский генерал Скоблин, жена которого, Надежда Плевецкая, бывшая прима Петербургской придворной оперы, была замечена на связях с ГПУ Ежова. Потом уже те дневники Гейдрих переправил в Москву через президента Чехословакии Бенеша и даже получил от доверенного лица Сталина в середине мая 1937 года три миллиона золотых рублей. По мере получения тех скандальных материалов Сталин передавал через своего эмиссара в Берлин установленную сумму. Мне это доподлинно известно. А теперь скажите, -- скривился руководитель Абвера, -- мы с вами достаточно серьёзные люди, чтобы не пудрить друг другу мозги. Если бы Сталину не надо было повалить Тухачевского, он бы его не сдал.
-- Но ведь Тухачевский - самый лучший полководец Советов. За ним - будущее, -- удивился Гесс. -- Зачем же платить за него золотом, да ещё используя столь сложную комбинацию с эмигрантскими кругами и третьими странами.
-- Не будем вдаваться в подробности. Россия, суть сегодняшняя Византия, со всеми вытекающими отсюда последствиями, с великодержавными замашками и интригами внутри партийной верхушки. Они пытаются отлить нового человека, советского, послушного, и одновременно с тем невзыскательного, как раб, но производительного и инициативного, как человек абсолютно свободный. Для этого и закружилась махина репрессивно- пеницитарного аппарата, чтобы убыстрить процесс социальной эволюции. Вот только что получится в итоге, хотелось бы знать.
-- Это же антипод нашему арийскому сверхчеловеку, -- воскликнул Гесс, откинувшись на спинку массивного кресла, -- раб нового поколения, суперраб, с высокой квалификацией исполнителя и с низкой планкой потребителя.
-- Потому наши страны и пришли к некоторого рода консолидации, -- осклабился Розенберг. -- Сталин готовит расу рабов, которые со временем перейдут под крыло ариев. Пока что Иосиф Великий видит господствующим классом Центральный Комитет своей партии. Мы не будем противоречить его устремлениям.
-- Но это входит в противоречие с доктриной нашего фюрера, -- нашёл нужным вставить хозяин гостеприимного особняка.   
-- Вот и надо нам всё уяснить, -- поддержал его Розенберг, -- взвесить и выработать наиболее удобный план дальнейшего развития Германии, с использованием всех внешних факторов. Европа - самый маленький мировой континент и дальнейшая эскалация нашего влияния неминуемо затронет одну из влиятельнейших сторон. Это - или Англия с её заокеанским могучим союзником - Североамериканскими Штатами, или Советская Россия с бескрайними просторами, трудным климатом и гигантским человеческим ресурсом в полторы сотни миллионов голов населения.
-- Это всего населения, -- заметил адмирал, нацелившись на новую сигару, -- со стариками, младенцами и сонмом национальных меньшинств, с которыми уже работают наши люди.
-- Вспомните историю, уважаемый Вильгельм, -- развернулся к разведчику всем корпусом Розенберг. -- Наполеон разбил русскую армию под Москвой, ожидая падения России, но его постигло разочарование. А скоро для его армий наступили трудные времена, когда с одной стороны подкатил жуткий арктический мороз, а с другой - каждый русский превратился в солдата; деревни с жалкими домишками, крытыми прелой соломой, поставляли, один за другим, партизанские отряды. Заметьте, это не испанская народная война, это что-то вроде восстания гуннов, стихия. Эту силу не контролировал ни Кутузов, ни император Александр. Они лишь направляли волны народного гнева на головы французских войск. Это и стало причиной краха Бонапарта, как полководца. Он просчитался, оперируя европейскими категориями.
-- Не проводите ли вы здесь, Альфред, некоторые параллели? -- спросил, грассируя, заместитель фюрера, Рудольф Гесс.
-- Это может сделать любой наблюдательный человек, -- парировал Альфред Розенберг. -- Надо лишь уметь делать выводы из всемирной истории. Но я вовсе не принадлежу к пораженческой партии. Сейчас  на нас играет само время. Сталин уродует собственную страну, переваривая население не хуже иного восточного тирана. Надо поддержать его в этом направлении, подбрасывая время от времени топливо нашего участия в топку его намерений, выжидая нужного момента. В этом мы истинные союзники. Англия чувствует, что мы подступили к самому порогу этой атлантической крепости. Вот- вот эмиссары Черчилля уговорят союзников- американцев и те наконец-то вступят в активную фазу войны. Надо их опередить.
-- Но Ойген Отт докладывает, -- нашёл нужным сообщить Канарис, -- что премьер- министр Японии Йонаи Мацумаса склоняется к нападению на США, чтобы развязать себе руки в Тихоокеанском бассейне.
-- Мацумаса начнёт войну не раньше, чем ему позволит это сделать микадо, -- отрезал Гесс, нахмурив брови. -- Хирохито является воплощением живого бога для каждого японца.
-- Но он редко высказывается на заседаниях кабинета министров, -- заметил Канарис, прикурив от большой зажигалки в корпусе из ароматного сандалового дерева. -- Обычно он молчит, лишь наблюдает за ходом дискуссий. А настоящей реальной властью в стране обладает гэнро - неофициальный правительственный совет из придворных деятелей и светочей политики и экономики транснационального уровня.
-- Это так, но они тоже чтут императора, и последнее слово остаётся за ним, -- настоял на своём Гесс.
-- Можно уговорить Риббентропа нажать на Японию, -- высказался Розенберг. -- Если одновременно наши войска и Квантунская армия сделают ход, то разрабатываемая мною "карта" ГУЛАГа принесёт бридж- премию.
-- Похоже, бридж- премию получу я, -- улыбнулся Канарис, заглянув между делом в свои карты. -- Делаю заявку на большой шлем. Пожалуйста, господа.   
Действительно, карты адмирала было крыть нечем. Игру сделал Юг. Собирая ставки и складывая аккуратную стопку рейхсмарок в бумажник крокодиловой кожи от Гуччи, адмирал прищурился, как бы прицеливаясь к Розенбергу.
-- Дорогой Альфред, я бы не хотел, чтобы вы недооценивали Риббентропа. Этот псевдоаристократ из Везеля решил делать собственную игру. У него в Англии большие связи, ещё с тех времён, когда он торговал элитными винами, женившись на дочери крупнейшего торговца шампанским Отто Хенкеля. Да и связи его дипломатического корпуса с Советским Союзом тоже не надо сбрасывать со счетов. У него весьма крепкие позиции. На эту тираду Розенберг ничего не ответил. Он и сам об этом превосходно знал. Он рассчитывал на пост министра иностранных дел Германии, но Гитлер всё же склонился к кандидатуре Иоахима Ульриха фон Риббентропа, который в скором времени собрал под своё начало крепкую команду из родовитых аристократов и профессиональных дипломатов, оттяпав у Гесса кусок зарубежного НСДАП, и организовал "Бюро Риббентропа", переподчинив его затем лично фюреру. Тот по достоинству оценил широкий жест и не раз оказывал протекционизм главе дипломатического корпуса.
Уже прощаясь, Канарис пожал руку Гессу и, улыбаясь, предложил свести его с одним человеком, который может быть весьма полезен Рудольфу. Хотя предложение было сделано как бы, между прочим, походя, Гесс почувствовал, что за этим предложением что-то есть. Канарис осознавал, что будущее его может оказаться весьма шатким и предлагал союз.
Выждав несколько дней, Гесс связался с адмиралом, поболтал с ним о том о сём и, на прощанье, полюбопытствовал, с кем же хотел познакомить его Вильгельм. Адмирал, помедлив, назвал место, где им надлежит встретиться. Место и время. На встречу, Гесс явился загодя. Он осмотрел с порога кабачок, который разместился в подвале старинного здания из красного кирпича. Низкие своды нависали над головой, на колоннах хозяин развесил фонари, выполненные под керосиновые лампы. Весь подвал был разделён на отдельные тамбуры, где можно было уединиться от соседей. Для тех, кто предпочитал общую кампанию, имелись два длинных стола, покрытых скатертью, чтобы дубовые доски не портились от пролитого пива или шнапса. По стенам были развешаны обрывки сетей, на которые хозяин, бывший моряк, развесил кораллы, раковины и чучела экзотических рыб. Сам он был здесь же, возвышался над стойкой, облачённый в привычную тельняшку с закатанными рукавами, а позади него виднелся штурвал с отполированными почерневшими рукоятками, намертво прикрученный шурупами к каменной стенке, всё остальной пространство коей занимали стеллажи с разнокалиберными бутылками. Хозяина звали Мартин.
Отослав телохранителей вглубь прокуренного зала, Гесс уселся на низенькую скамью в нише, заслонившись тумбой с наклейками разных парусников. У хозяина он заказал пинту тёмного пива и смаковал его до прихода адмирала.
Канарис явился в условленный час. Он был не один, а с высоким субъектом в тёмном пальто и берете, открывающим большие уши. У незнакомца были длинные руки, а по походке можно было узнать в нём боксёра. Их отличают падающие движения, словно он в любой момент был готов уклониться от удара.
Глотнув пива из глиняной кружки, Гесс взмахнул рукой. Хотя его почти не было видно, но Канарис тут же повернулся на взмах и через мгновение уже усаживался за столик, улыбаясь и глядя Гессу прямо в глаза. Спутник адмирала, не дожидаясь приглашения, тоже уселся.
-- Позволь представить тебе, Рудольф, моего приятеля, -- сразу начал Канарис, снимая с головы шляпу и вешая её на костыль, специально для этого торчавший из стены. -- Это Уильям Джойс, радиокомментатор и автор передачи "Германский призыв".
Джойс сразу же протянул Гессу руку. Рукопожатие его было крепким. Парень обладал немалой силой. По виду его можно было определить, что он умеет убеждать не только кулаками. Глаза его блестели, а губы ежеминутно шевелились, словно он хотел говорить, но сдерживал себя.
-- Уильям - ирландец, -- продолжил Канарис, представляя своего знакомого. -- С 1929 года он проживал в Англии, где занимался активной борьбой с коммунистами, а в 1932 году вступил в Британский фашистский союз Освальда Мосли, где занимался вопросами пропаганды. Со временем у них с Освальдом появились разногласия, и Джойс посчитал нужным покинуть БФС и, объединившись с депутатом парламента Беккетом, организовал собственную группу единомышленников, Национал- Социалистическую Лигу, похожую во многом на НСДАП, проповедуя антикапиталистические и антиеврейские идеи. Как конкурента, Мосли выдавил Джойса с островов, и наш знакомец решил перебраться на континент, в Германию, где, наконец, нашёл своё место. Сейчас он работает на нашей радиостанции и вещает на английском языке для своих слушателей, убеждая их в скором приходе власти арийского большинства на всю территорию Европы. У него даже есть свой псевдоним - Лорд Хау- Хау.
Представив своего спутника, адмирал абстрагировался от беседы, заказал у Мартина баварского пива и трепангов в соусе из сои, морских гребешков и барбариса. Мартин Шпандау  в прошлом служил на крейсере "Бремен", в те же годы, когда фенрих Канарис поступил на борт крейсера перед отправкой последнего к берегам Южной Америки, где среди прочих кораблей германской флотилии они участвовали в блокаде Венесуэлы. Тогда юный Вилли, выпускник Морского кадетского корпуса в Киле, ещё только осваивал морскую науку на практике, зеленел от морской болезни или страдал животом, отведав экзотические блюда, кои предлагали шустрые торговцы на вёсельных лодках, торговавших прямо на ходу. С тех пор утекло немало воды в мировом Океане, Канарис покинул морскую службу и занял кабинет руководителя армейской разведки, а Мартин встал за стойку собственного заведения, которое приносило небольшой, но стабильный доход, позволявший ежемесячно откладывать по двести- триста марок в Дойче банк.
Обнаружив как-то кабачок под названием "Морское дно", Канарис избрал его для негласных встреч, перебрасываясь с хозяином несколькими фразами о старых временах. Морщинистое лицо кабатчика расплывалось в мечтательной улыбке, а своего вечного "спутника" - вычурную трубку, вырезанную из сучка мамонтова дерева, он просто забывал, оставляя её дымиться на стойке, обитой медным позеленевшим листом.
-- Насколько высоки шансы встретиться с кем-либо из руководящих лиц Форин- Оффис или Правительства Великобритании? -- пытливо расспрашивал Гесс ирландского фашиста.
-- У меня остались связи в парламенте Англии, в Ирландии меня тоже хорошо знают, но трудно отсюда решать вопросы такого порядка.
-- А если встретиться с кем-нибудь из руководителей Англии?
-- Здесь? -- удивился Джойс. -- Навряд ли они на такое пойдут.
-- Я понимаю, -- нахмурился Гесс. -- Я говорю о нейтральной стране.
-- Сейчас нейтральных стран осталось мало, -- пожал плечами ирландец, -- а те, что ещё остались, Швейцария, Швеция или Турция, наводнены сотрудниками всех мировых разведок и оттого трудно гарантировать, даже невозможно, что посещение высокопоставленного служащего правительства, пэра или лорда, останется без внимания, а уж тем более, если необходимо провести с ним негласные переговоры.
В словах Джойса был свой резон. Конечно, можно было воспользоваться кадрами Канариса, но служба Гейдриха зорко следила за своими конкурентами и наверняка какой-нибудь бдительный служака донёс бы шефу, что Абвер встречается с англичанами накануне военных действий, а это, с соответствующей подачи, чревато самыми серьёзными последствиями. В такого рода делах надо действовать наверняка. Таким образом, оставалось одно - встреча должна произойти на Британских островах. Может - в Ирландии? Джойс говорил, что у него там остались верные друзья. Это так просто. Подплыть на одной из субмарин Дёница в залив Голуэй, откуда можно будет легко достичь Дублина, где и назначить встречу. План неплохой, но навряд ли он даст действенные плоды. Британец, настоящий британец, остаётся самим собой только дома. Недаром пословица "мой дом - моя крепость" родилась именно здесь. Если хочешь, чтобы влиятельный британский политик выслушал тебя и пошёл навстречу, надо постучать в дверь его особняка и получить приглашение войти.
-- Послушайте, Уильям, -- наклонился вперёд Рудольф, глядя прямо в серые глаза Джойса. -- Если кто-то из нас, руководителей Рейха, опустится в Хитроу, гарантируете ли вы, что его там достойно встретят, выслушают и отнесутся к предложению со всей серьёзностью?
-- Я думаю, что могу гарантировать, -- ответил после паузы Джойс, - но только мне необходимо время, чтобы связаться с Мосли, с Беккетом, с Соммерсмиттом, а также с остатками моей Лиги.
-- Давайте, Уильям, действуйте, -- Рудольф Гесс "выстреливал" из себя слова, находясь почти что в экстазе, -- но помните, что время не ждёт, оно убивает, убивает каждого из нас. Помните об этом. Помните каждую минуту!
Канарис пережёвывал трепангов, окуная их в четырёхугольную мисочку с кисло- сладким кантонским соусом и, казалось, был полностью погружён в себя. Но это была всего лишь видимость. Старый пройдоха не упустил ни одного слова, точно так же, как и вмонтированный в тумбу крошечный магнитофон компании "Телефункен", выполнявший специальные заказы для Абвера и РСХА. У Канариса уже скопилась целая коллекция записей, которые делали уязвимыми фигуры из верхов Третьего Рейха. Это была коллекция особого рода...
Наконец-то Рудольф Гесс решился окончательно. Его личный вояж даст дополнительный шанс Германии уцелеть в пожарище мировой войны, выжить и победить. Нельзя сбрасывать со счетов Великобританию с её многолетним опытом дипломатических, политических и военных побед. В этом британцы опередили всех. Без Британии американцы теряли почву в Старом Свете и будут вынуждены переключиться на войну с Японией, которая, в силу своих имперских амбиций, решила отхватить себе всю Азию, Австралию, Океанию, став полновластным хозяином океанских вод. Пусть столкнутся, лоб в лоб, два океанских дракона. В ожесточённой борьбе они нанесут друг другу столько ран, что появление третьего участника - Великого Евразийского Рейха решит итог войны в пользу последнего. В своём будущем Рудольф Гесс видел себя фюрером, фюрером Британского Союза, в который вместе с Альбионом войдут и побеждённые Североамериканские Штаты Германии, и Канадский Доминион, и Латиноамериканский Союз, и....
О, эти сладостные цветные сны! Он как бы переносился с их помощью в иной мир, в мир благополучия, в Эру Арийского Процветания, где высились сверкающие небоскрёбы, величественные статуи, символизирующие победу германской идеи, стелы со свастикой, пантеоны полководцев, вырубленное в скалах Аппалачей изображение его, Гесса, смотрящего в безбрежное грядущее...
Эти сны, подобно наркотическому зелью, грызли изнутри мозг Гесса, и он спешил, спешил изо всех сил. И раньше он уделял бюрократическим процедурам гитлеровской канцелярии недостаточно внимания, а сейчас и вовсе забросил эти дела, которыми занялся его заместитель, Мартин Борман, опытнейший из чиновников, аккуратист и педант, финансист и экономист. Он, позиция за позицией, отвоёвывал у Гесса его влияние, забирая в свои крепкие руки нити управления как Штаба заместителя фюрера, так и "Фонда Адольфа Гитлера".
Пока Борман исполнял обязанности Гесса, доказывая фюреру личную необходимость, Рудольф обкатывал истребитель "Мессершмидт- 110Д", вспоминая утерянные навыки пилота эскадрильи "Рихтгофен", которой до окончания Первой мировой войны командовал Генрих Геринг, после чего тот и был объявлен военным преступником и скрывался в Дании и Швеции, в то время как Гесс учился на экономическом факультете Мюнхенского университета, где профессор Хаусхоффер и сделал студента- фронтовика приверженцем идеи арийского превосходства.
Наступило время поддержать идею Хаусхоффера, Эккарта и Гитлера, взвалить её на собственные плечи и совершить поступок, который может закончиться как вознесением на небеса популярности, так и падением в колодец забвения. Поэтому и приходилось делать всё самому.
Между полётами на истребителе и изучением карт диспозиций противника, а также прогнозами метеосводок, он вызвал на встречу Уильяма Джойса. Ирландец появился, бледный и чисто выбритый. Он встретился с эмиссаром Мосли - Джонатаном Уэсли, и британский "фюрер" подтвердил, что в Лондоне готовы выслушать особого посла Германии, чин которого Гесс присвоил по собственному посулу. Речь шла о герцоге Гамильтоне.
Медлить далее было бессмысленно.
Заканчивался апрель 1941 года. Впереди вспухал очередной нарыв эскалации похода Германии. Рудольф Гесс уселся за штурвал "Ме- 110Д" и повернул стартовый ключ. Он сознательно не направился в сторону Северного моря, чтобы полёт максимально долго походил на обычный тренировочный. Истребитель набрал высоту и с крейсерской скоростью полетел в направлении Франции, чтобы в нужный момент повернуть, обогнуть Англию и приземлиться близ Инглиш- Мур, в Шотландии, где его будут ждать люди Мосли.
Ликующее чувство радости переполняло грудь пилота. Он ощутил эту эйфорию в самый первый раз, когда поднял "Мессершмидт", чтобы приручить воздушную машину, "подружиться" с ней, чтобы они привыкли друг к другу. Наверное, с таким же чувством подлетали к Земле Божьи посыльные - архангелы, посланные доставить весть Всевышнего к избранным. Да-да, он и есть такой вот избранный. Чувство душевного восхищения собой возносили его в поднебесье, туда, где уже не встретишь птиц, а города, даже самые крупные, кажутся крошечными и ничтожными, как людские посылы и побуждения.
Что это там виднеется? Кажется, это Страсбург. Гесс добавил газа. Керосина у него в баках было предостаточно. Он приказал заполнить и дополнительные баки, которые располагались под крыльями. 
Не сразу он заметил внизу три крылатых силуэта, а когда заметил - расхохотался. Его пытались догнать! Он забрался ещё выше, натянул на лицо намордник кислородной маски. Моторы протестующе гудели, набирая обороты, машина подрагивала, ведь она двигалась на пределе высоты. А затем Гесс кинул истребитель вниз. Он сразу ушёл, оставляя позади преследователей, которые явно не обладали опытом пилотажа военных схваток.
Над проливом его попытались атаковать флотилии миноносцев, но ватные шарики разрывов зависали где угодно, но только не там, где нужно. Гесс снова ушёл от атаки. Он запел даже песенку авиаторов времён Первой мировой войны про Берту, которая ждёт своего парня, а тот на железной птице колошматит "лягушатников", сбивая их "Ньюпоры" и "Форманы" один за другим почём зря.
Далее пришлось сбросить высоту. Теперь Гесс летел над поверхностью Атлантического океана. Морская пучина изгибалась навстречу ему, вскидывалась волнами, но он лишь хохотал над бессилием Природы перед божественным статусом избранного ария, которому всё по плечу, нет невозможного, а если что-то и зависит, то лишь собственно от него самого.
Справа осталась Ирландия, впереди виднелись Гебридские острова, ещё дальше угадывался берег Шотландии, прикрытый облачным покровом, который задержался на Гремрианских горах, природной крепости шотландских кланов, веками отбивавшихся от кровавых походов бриттов. Там до сих пор оставались жертвенники загадочного народа пиктов и сооружения жреческой касты друидов.
Основной запас топлива уже сгорел в форсунках жадных пастей моторов "Мессеров". Пути назад не было, даже если такая слабость вдруг скрутила бы заместителя фюрера, решившегося на поступок, достойный Цезаря. "Рубикон перейдён". Появилось звено английских истребителей "Харрикейн", которые окружили "Мессершмидт" Гесса, чтобы не дать ему уйти. Английские пилоты начали приближаться, заставляя Рудольфа идти на посадку, но он продолжал полёт, игнорируя противника.
Они так и долетели до Инглиш- Мур, германский истребитель в окружении английских перехватчиков. Рудольф Гесс направил свою машину на взлётную полосу и приземлился, демонстрируя неплохой класс пилотажа. Впрочем, один из перехватчиков столь же лихо опустился  и стал поперёк полосы, а остальные барражировали в небе, громыхая над головами аэродромных служителей.
От здания диспетчерской к приземлившейся машине приблизились два приземистых джипа "Виллис", в сопровождении массивного "Бентли". Оттуда вышла группа людей. Все были одеты в макинтоши и шляпы.
Хотя солнце скрылось за горизонтом ещё до того, как "Мессершмидт" Гесса опустился на бетонную полосу, дуговые лампы освещения давали более чем достаточно света. Тени отступили прочь.
Откинув армированный защитный колпак, Гесс спустился на бетон. К нему подошли трое англичан. К самому представительному из них Гесс и обратился.
-- Сэр Мосли, баронет Его Императорского Величества? Я не ошибаюсь?
-- Нет. Ошибаетесь. Освальд Эрнальд Мосли арестован сегодня за связь с нацистским режимом Германии. Я сотрудник "Интеллидженс Сервис" С кем имею честь беседовать?
-- Я Рудольф Гесс, заместитель Адольфа Гитлера.
Его словно ударили мешком по голове. Он сразу понял, что вся затея уже провалена. Джойс подвёл его. Мосли подвёл его. Канарис подвёл его. Все его подвели...
Равнодушно он вытянул перед собой руки. На запястьях защёлкнулись наручники. Как всё получилось глупо. Он сам залез в ловушку. Не было ли всё это подстроено Канарисом, который столь ловко подвёл к нему своего "лорда Хоу- Хоу"?
Потом, уже в тюремной камере, он сумел мобилизовать свои душевные силы и сделал попытку встретиться с Гамильтоном, но было уже поздно. Воспылавший гневом Гитлер, узнавший историю бегства своего личного друга Руди в Англию, пришёл в ярость и предал "анафеме" Гесса, а затем, с подачи Бормана, объявил того сумасшедшим. И сами британцы тщательно проверили нацистского бонзу на предмет душевной болезни. Ни лорд Гамильтон, ни премьер Черчилль с Гессом встретиться не пожелали. Вместо них к развенчанному заместителю фюрера приходили разные люди, в военной форме или гражданских костюмах, но с одинаковым выражением лица и внимательным взглядом холодных глаз.
Постепенно Рудольф Гесс замкнулся в себе, а потом, когда снова увидел давешний сон о собственной статуе, вырубленной из цельной скалы, зашёлся, проснувшись, в безумном хохоте, который остановила бригада врачей уколом расслабляющего психотропного препарата.

Глава 6. Николай Герасимов.
Вагонные колёса во всех странах стучат одинаково. Рельсы, соединённые друг с другом, вытягиваются в бесконечную линию железной магистрали, но стыки остаются и на этих стыках колёса как бы спотыкаются. Этакий микродисбаланс в ограниченном мгновением месте. Но миг тот по своей природе истекает, а вагон движется до следующего стыка, и так, пока не доберётся до конечной станции, которая, через известный промежуток времени становится началом нового рейса. Такова жизнь, такова природа человеческой суеты.
Николай Афанасьевич Герасимов, инженер- технолог фабрики игрушек, расположившейся в пригороде воеводинского города Нови- Сад, бездумно смотрел в окно, сквозь меняющийся пейзаж хорватской провинции. Поезд, состоявший из цепочки стареньких пульмановских вагонов, походил на колонну гигантских трудолюбивых муравьёв, которые устремились, по приказу своей царицы, на самую дальнюю точку своих обширных владений, и теперь несутся сквозь буковые рощи, скалистые отроги, пересекая реки по прочным конструкциям мостов, и то движение ничем было не остановить, ибо только безумец стал бы ломать устои Природы, частью которой были и муравьи.
Этому способу отрешиться от мыслей научил Герасимова его добрый знакомый путеец Борко Здравок. Он убеждал инженера, что надо лишь представить окружающее частью творения матери- Природы. И непременно уверовать, что всё так и есть. Это успокаивает, настраивает на умиротворяющий лад, "растворяет" тебя в мировом порядке. Николай Афанасьевич не раз проверял на себе способ путейца и это действительно помогало.
Но только не сегодня. Он всеми силами пытался применить затею Здравка, но ничего не получалось. То есть, на какой-то миг он поднимался над суетой, но скоро она возвращала его обратно. Уж слишком всё было серьёзно.
В воеводинской организации Народно- трудового союза российских солидаристов Николай Герасимов занимал пост руководителя среднего звена, то есть под его командой состояла дюжина молодых людей числом около трёх дюжин. Они собирались вместе на коллективные посиделки, дискутировали, баловались чаем или молодым виноградным вином, бывало, ставили пьески по Чехову или Аверченко, помогало друг другу, и не только советом. Этот союз позволял им оставаться русскими, россиянами, хотя многие другие потомки бежавших в эмиграцию от Советов, ассимилировали, растворившись среди балканских народностей. Они даже говорили по-русски с трудом, мучительно вспоминая нужные слова.
Примерно такую же роль выполнял во Франции РОВС, Общевоинский союз русского офицерства. Правда, в Париже гуляло больше денег. Там была самая большая по численности монархическая община, масса православных священников, и они поддерживали  некую идею о русском реванше, освобождении России от большевистского ига. Они всячески подталкивали НТС и другие организации в Европе, Турции и Китае, заставляя их отчитываться за поступления финансовых средств. Они требовали активных действий.
Правда, с каждым прожитым годом этот прессинг снижался. Советы крепчали, отряды храбрецов, что переходили границу, вылавливались ЧК- ОГПУ и уничтожались. До заграниц доходили слухи о том, насколько беспощадны были чекисты, и это отбивало охоту у юнцов- мечтателей ехать спасать Россию. Ведь жизнь как-то наладилась и здесь, в Европе. По крайней мере, у большинства. Постепенно всё больше борьба с коммунизмом переходила в бумажное русло отчётов и циркуляров. Видимо, это устраивало и деятелей в Париже, потому что денежный "ручей" хоть и уменьшился, но окончательно не оскудевал. Да и своими силами собирали кое-что.
Известное беспокойство доставляли германцы, которые активизировались с каждым месяцем всё больше. Они сотрясали Европу, но Старый Свет, поворчав, предпочёл "не заметить" стараний нацистов. А потом прошёл аншлюс Австрии, присоединение Судетов, и страны, одна за другой, стали падать в корзину германских "собирателей арийского мира".
Погрязнув в обыденной жизни в бумажной работе, которая искажала окружающую реальность, энтеэсовцы проморгали не только переворот в Югославии, но и появление гитлеровских дивизий на территории Балкан. Как всё это отразится на российском эмигрантском движении?
Домой, на квартиру Герасимова, пришла срочная телеграмма от Званского, секретаря Дивнича, возглавлявшего НТС с 1930 года. Текст сообщения был буквально пропитан паническим настроением, а суть его состояла в том, чтобы Герасимов отправлялся в Хорватию для сопровождения экстренной группы. В помощь ему был предоставлен Максим Юденич, молодой таксист, спортсмен, отличный стрелок.
На вокзале его встретил Званский. Он лично прибыл из Белграда. По его словам выходило, что в Хорватии дела НТС обстояли весьма плачевно, если не катастрофически. Усташи действовали открыто, убили ряд сербских политиков, известного писателя и наглели с каждым днём. Арестована масса народа, среди которых оказались и российские люди, граждане как Хорватии, Сербии, Черногории, так и других европейских государств. Если волна арестов продолжится, то НТС, как организация, развалится в считанные дни. Околович, а затем Рар, Артёмов и Стеценко прислали сообщения, как развиваются события. Это заставило Дивнича действовать, попробовать спасти хотя бы остатки хорватского отделения НТС.
Вместе с Герасимовым, в соседнем купе ехал Юденич, в другом вагоне устроился профессор Белградского университета Никифор Гор, трибун, оратор, сочувствовавший братскому славянскому народу, имевший большие связи в среде хорватской интеллигенции. Вместе с ним ехал и Юозас Птушка, воеводинский офицер, также имевший знакомцев в армейских кругах Загреба и Триеста.
Поезд шёл из Нови- Сад в Триест, откуда экспресс уходил в Италию, но они туда не поедут, так как покинут вагон в Риеке, портовом городе на берегу Риекского залива, являющегося составной частью Адриатического моря. От Триеста Риеку отделял полуостров Истрия. Риека служил в роли главных хорватских морских ворот. Триест же наполовину принадлежал Италии и как бы являлся маленьким филиалом Венеции, упрочая её позиции.
Этот край просто кишел контрабандистами, которые перебрались сюда с итальянского побережья, под давлением "чернорубашечников". Хорваты в этом отношении были другие. Контрабандисты, преимущественно албанского происхождения, весьма уверенно маневрировали среди Долматинских островов, снабжая торговцев всего побережья, от Триеста и до Превезы, самыми разными товарами.
Поезда, идущие из Центральной Сербии, встречались усташескими патрулями сразу, как только вагоны пересекали административную границу. Хорватские националисты бдительно проверяли документы, сличая их со своими списками. Частенько случалось так, что бедных пассажиров, в чём-то уличённых, ссаживали с поезда и уводили. Патрульные ходили, увешанные оружием, выглядели чрезвычайно грозно и никто с ними не решался спорить. Маршруты, проходившие по административному краю Воеводине, досматривались не так строго. Именно поэтому группа энтеэсовцев и путешествовала сейчас по беспокойной хорватской земле.
Максим Юденич распахнул окошко, и порыв бриза проник в купе. Пахло йодом, морской солью и ещё чем-то неуловимым, связанным с морской романтикой. Впереди свистнул гудок паровоза, и парнишка наполовину высунулся наружу, стараясь разглядеть, что там такое. Через секунду он сел на диван, раздвигая губы в широкой улыбке.
-- Море! -- восторженно сообщил он.
Не удержавшись, выглянул наружу и его спутник. Теперь не было необходимости высовывать голову наружу. Поезд вскарабкался на очередной увал, откуда развернулась панорама залива. Впереди виднелись улицы, застроенные белыми домишками, мелькнули золочёные купола храма, на рейде стояла разнокалиберная флотилия торговых кораблей, от каботажных шаланд со свёрнутыми парусами до крупнотоннажных океанских пароходов с закопченными трубами и вальяжными шкиперами в ослепительно белой форме.
А за всем этим светилась мириадом отражений на гребешках волн солнечные блики, превращая морскую лазурь в золотое кипение. Именно в таких водах резвились когда-то античные нереиды и нимфы, заманивая моряков в свои сладостные объятия. Если существовали где в мире блаженные Эмпиреи, то они находились именно здесь.
Правда, скоро эта иллюзия рассеялась.
Часто бывает так, что самая привлекательная картина при более пристальном изучении представляет из себя удручающее зрелище. Запылившийся холст покрывает сетка тоненьких трещин, которые образовались на слое высохших от времени красок. От золочёной рамы отщепился кусочек, а позади картины так и вовсе целые тенета паутины с засохшими комочками пауков. Но если отодвинуться назад, то картина снова оживёт, солнечный луч наполнит краски живительной глубиной, а запечатлённые персонажи или пейзаж заставят поверить в свою зафиксированную реальность.
По мере приближения к городу, белоснежные коробочки зданий преображались в серые каменные блоки; прямые, издали, улицы стали кривиться, как бы выражая гримасой своё отношение к непрошенным гостям. Впрочем, после того, как пассажиры высыпали на платформу перрона, прошли мимо носильщиков с тележками, дежурного по станции в фуражке с кокардой и невозмутимого полицейского с огромной жёлтой кобурой в центре живота, привокзальная площадь встретила их более приветливо.
Двух- , трёх-, и даже четырёхэтажные строения отражали полуденное солнце стёклами окон. Некоторые из них были распахнуты, проветривая внутренние помещения, а подоконники были уставлены кашпо с цветущими растениями. Маргаритки, фиалки, флоксы, нарциссы и даже капризные южные орхидеи услаждали взоры хозяев и гостей. На балкончиках было развешано для просушки выстиранное бельё или хранился домашний скарб. Прямо напротив станции два старичка чинно сидели на балконе уровня третьего этажа и цедили чай из фарфоровых чашек. Между ними, на круглом столике, стоял пузатый самовар, тускло отсвечивая медным боком. Это наверняка были представители южного племени славян, образовавших ещё тыщу лет назад балканское государство.
Кроме славян, немало здесь было и мусульман, в турецких малиновых фесках, черноглазых и крикливых. Торговки громкими возгласами зазывали к себе прохожих, предлагая и расхваливая свой товар, какой только можно себе представить.
В открытых дверях магазинов стояли хозяева или приказчики и всяк на свой манер приглашали потенциальных покупателей, предлагая войти и прицениться к товарам, заманивая скидками и низкими ценами.
Послышался разнотональный вой клаксонов. На открытой асфальтированной стоянке выстроился ряд "опелей" и "паккардов", а водители- таксисты были готовы кинуться к чемоданам по первому знаку будущих пассажиров. Здесь же находились и конные экипажи. Лошади нервно прядали ушами и перебирали тонкими бабками ног при рёве автомобильных сирен. Возничие хрипло ругались в адрес автомобилистов, а те предпочитали делать вид, что не слышат проклятий.
Жилище Околовича располагалось за городом. У Герасимова была бумажка с адресом, но он её порвал и выбросил в клозет, как только поезд оказался в Хорватии. Дождавшись своих спутников, Гора и Птушку, все они забрались в тесный салон "опеля", со второй попытки захлопнув дверцу. Чемоданы были загружены улыбчивым водителем в полувоенного покроя френче и новеньких кожаных крагах, которые затягивали его голени и ощутимо пахли кожей.
Видимо, по своей инициативе, водитель прокатил по улицам Риеки, что по- хорватски означало "река", таким образом, чтобы можно было полюбоваться городскими достопримечательностями. В первую очередь это были Городские ворота, сохранившиеся едва ли не с тех времён, когда здесь находилось поселение Тарсатика, выстроенное римлянами ещё в первом веке христианской эры. Пассажиры с любопытством глянули на барельефы австрийских императоров Леопольда Первого и Карла Шестого, вылепленные на фронтоне Городской башни, а вот от поездки на холм Трсат они вежливо отказались. И напрасно таксист соблазнял им видами Трсатского замка, выстроенного ещё в Средневековье и перестроенного генералом Лавалем Нугентом в стиле неоготики в 1826 году. Не соблазнились они и Францисканским монастырём пятнадцатого века и даже храмом Божьей Матери Трсатской, которые имелись всё на том же знаменитом холме в исторической части города. Они ограничились теми видами, которые возникали по мере движения машины в нужном направлении.
Город жил своей жизнью и почти ничто не выдавало, что Риека жила в каком-то особом режиме. Впрочем, пару раз они видели группы людей в кожаных куртках и с автоматами, повешенными на плечо, на перекрёстках стояли грузовые машины, на которых были установлены треноги с пулемётами, но солдаты при этом лениво сидели у колёс грузовика и о чём-то болтали друг с другом, пересмеиваясь.
Поколесив по заросшим кустарником улочкам городской окраины, автомобиль вылетел на тракт, проходивший вдоль морского берега. Вдалеке, на расстоянии двадцати или даже более того километров, виднелись очертания острова Црес. Вдоль острова двигался пароход, изрыгая из труб клубки чёрного дыма, который относился в сторону моря и там рассеивался. Над гребнями волн с пронзительными криками носились бакланы и чайки. Время от времени то одна из них, то другая, складывали крылья и ныряли вниз, чтобы, коснувшись поверхности, снова взмыть вверх, но уже держа в клюве бьющуюся рыбу. Впрочем, везло не всем и те чайки, что промахнулись, кричали ещё пронзительней, вымещая в крике досаду и оправдывая свою неуклюжесть перед всем миром.
Дорога то опасно приближалась к кромке плато, то углублялась в распадки. Мимо проплывали окружённые зеленью виллы нуворишей или бедные хибары крестьян. Чем дальше к югу, тем разителен контраст между чопорной пышностью богатства и удручающей безнадёжностью нищеты.
Не успел исчезнуть позади город за стеной кипарисового леса, как машина, фыркнув мотором, остановилась перед закрытыми воротами из бронзовых прутьев, соединённых между собой массивными пластинами серого чугуна. Рядом с воротами находилась сторожка с распахнутой дверью. Обычно там отсиживался привратник, когда стоял ненастный день и потоки дождя заливали окрестности. Но этот день был на редкость погожим. Весна закончилась и незаметно перешла в лето, лето 1941 года.
Получив щедрую плату, водитель нажал клаксон, но на рёв сигнала никто не появился. Приглядевшись, Николай заметил, что ворота не заперты. Между створками зияла щель в пол-ладони. Толкнул обеими руками створку и она, скрипнув, отъехала ровно настолько, чтобы мог пройти один человек.
Подхватив чемоданы, гости, один за другим, вошли на территорию усадьбы, оглядываясь по сторонам.
Посыпанная белым ракушечником дорожка вела прямо к ступеням, ведущим внутрь дома. Дом, двухэтажная вилла, имел два крыла и походил на бунгало плантатора американского Юга. Видимо первый владелец поместья происходил из американской семьи или имел заокеанские пристрастия. На уровне второго этажа тянулась открытая галерея, которая опиралась на крепкие колонны на обширной террасе. Герасимову показалось, что на миг в окне мелькнуло лицо, но это могла быть и колыхнувшаяся от сквозняка портьера.
Почти все окна были подняты и, наверняка, внутри виллы гулял свободный ветер. Что же там произошло? Где хозяева? Неужели здесь недавно произошла трагедия? Чтобы ответить на эти и другие вопросы, которые наверняка появятся, надо было войти внутрь здания.
Под ногами хрустел ракушечник. Каждый из гостей старался ступать как можно осторожней, чтобы не шуметь, отчего чувство тревоги только усилилось. Сначала у Юденича, а потом и у Птушки в руках появились пистолеты. Был "Вальтер ПП" и у Герасимова, но Николай, поколебавшись, оставил оружие лежать в саквояже, между несессером и сменой белья. Он не считал оружие панацеей от беды.
Позади дома располагались службы и флигель, где ранее проживала обслуга, повар, гувернантка, садовник, сторож, кого могли себе позволить нанять хозяева особняка. Там же располагался гараж для машины. Туда направился Птушка. Гор решил обойти поместье по периметру, углубившись в цитрусовый сад, землю которого усеивали лепестки опавших цветов.
Оглянувшись, Герасимов поднялся по скрипевшим под ботинками ступеням и вошёл в холл. Его телохранитель Максим прошёл вдоль стенки по террасе, сжимая во вспотевшей ладони револьвер, и вошёл в дом через другую дверь. Таким образом, вся их группа, незначительная по численности, распалась. Перед особняком остались стоять сиротливой кучкой чемоданы, которые гости, не сговариваясь, составили в ряд. Только Николай Афанасьевич оставил при себе саквояж. Он выполнял роль руководителя миссии и "держал фасон", демонстрируя уверенность в себе.
Внутри дома отсутствовали признаки чего-то экстраординарного. Вещи не были раскиданы, обстановка располагалась там, где ей надлежало быть из ощущения целесообразности. Отсутствовала даже пыль на полированной поверхности австрийского рояля, на стойке которого остались открытые листы нотной тетради. В вазе стояли чуть увядшие мимозы, а на курительном столике открытой крышкой манил сигарный ящик из палисандрового дерева.
Под чьими-то шагами скрипнула половица. Зашуршала открываемая дверь. Николай Афанасьевич развернулся всем корпусом на шум и вопросительно вскинул брови, ожидая появления Околовича, игравшего непонятную роль в этой затянувшейся игре. Вот только вместо всклоченной шевелюры здешнего руководителя НТС он увидел короткий "бобрик" Максима. Юноша недоумённо пожал плечами и снова исчез, продолжая осмотр дома.
Поджав губы, Герасимов решительно направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Что бы здесь не произошло, разгадку можно будет найти там, в кабинете хозяина. Он обязан был оставить им записку с пояснениями, какой- нибудь знак, что делать и чего ждать. Ведь с виду всё было в полном порядке.
Приблизившись к кабинету, Герасимов уловил обонянием запах табачного дыма. Это успокаивало. Значит, кто-то здесь всё же находится.
Ну конечно же, Околович удалил прочь всех домочадцев. Он всегда придерживался внешних факторов, обожал игру, конспирацию, тайные знаки и всю прочую мишуру, именуемую в совокупности подпольной деятельностью. Кажется, он имел в своё время отношение к Борису Савинкову, и вся эта любовь к таинственности впиталась во все поры его организма. Надо простить ему это. У каждого свои причуды.
Решительно распахнув дверь кабинета, Герасимов шагнул внутрь, но тут же остановился, потрясённый.
Вместо щупловатого Околовича, в утюженном костюме, крахмальной сорочке и с небрежно всклоченной шевелюрой над нервным тонким лицом, перед ним сидел, небрежно откинувшись на мягкую спинку кресла, совсем другой человек, похожий на опасного зверя, с вырубленными чертами лица, с короткой бойцовской причёской, с пронзающим взглядом серых пуговок глаз, с "люгером" на столе рядом с расслабленной хищной ладонью.
-- Входите, Николай Афанасьевич, -- пригласил хриплым голосом незнакомец гостя, жестом указывая на банкетку, поставленной у стены под большим пейзажем в стиле божественного Сандро Боттичелли. Герасимов невольно оглянулся. Позади никого не было. Подчинившись приглашению, он уселся, поставив саквояж на колени. Большие пальцы рук самопроизвольно легли рядом с застёжками, чтобы одним быстрым движением распахнуть сумку и выхватить оттуда "Вальтер".
Наверное, эта мысль каким-то образом проявилась на лице гостя, так как незнакомец, по-хозяйски расположившийся в кресле, засмеялся.
-- Успокойтесь, уважаемый Николай Афанасьевич. Здесь вы находитесь под моей защитой. Пистолет вам не понадобится. Можете поставить свой чемодан на пол. Так он не будет отвлекать вас от беседы.
Герасимов ощущался себя "не в своей тарелке". Собеседник его явно оказался на высоте. Он знал многое, если не всё, и чувствовал себя здесь, словно он и есть хозяин дома. Но, кажется, сейчас ситуация прояснится. Можно и вправду расслабиться. Где-то рядом находится Максим. Снаружи - его спутники. Волноваться не было особой нужды.
-- Вы удивлены, Николай Афанасьевич? -- поинтересовался незнакомец.
Его голос правильно выстраивал фразы, гармонируя их в нужной последовательности, но акцент выдавал, что разговаривает он с иностранцем, немцем или австрияком. И пора как-то проявлять инициативу.
-- Похоже, вы меня хорошо знаете. А с кем имею честь беседовать, могу ли я узнать?
-- Конечно. Я адвокат. Если быть более точным, то ваш адвокат. И от меня зависит ваше дальнейшее существование.
Вот так. Одной фразой незнакомец и припугнул его и обнадёжил. Герасимов покосился на саквояж, но, облизнув губы, вмиг ставшие сухими, моментально собрался.
-- Как прикажете понимать ваши слова? И где Околович?
-- Околович? -- переспросил незнакомец, "не заметив" агрессии в голосе гостя. -- Здесь. То есть поблизости. Он скоро будет, и вы сможете с ним побеседовать. Я специально устроил всё так, чтобы первым пообщаться с вами.
Ах, так это всё проделки этого напористого господина. А он здесь явно не в первый раз. И какова роль Околовича во всей этой непонятной ситуации?
-- Меня зовут Гельмут. По моей просьбе Околович вызвал вас в Риеку. Ваш товарищ сделал правильный выбор в новом раскладе сил. Теперь надо определиться и вам. Я лишь немного приоткрою карты, сделаю первый ход, а вы оцените ваши шансы и сделаете ставки.
Итак, после прихода к власти Павелича, Хорватия стала самостоятельным государством, имеющим к Югославии лишь косвенное отношение. Политический расклад поменялся полностью. Ваше положение, положение отделения НТС изменилось. Хорватам больше нет нужды брататься со славянами из холодной Сибири. У них появились свои приоритеты. Это Германия, Италия, и другие примкнувшие к ним государства. Хорватские националисты помнят многое. Прежде всего, это гегемония влияния Сербии, первого союзника России на Балканах. У них, усташей, накопилось немало счетов, как к сербам, так и к русским. Великая Германия взялась поддерживать стремление Хорватии влиться в обновлённую Европу. Многие параметры будут пересмотрены и оценены заново...
Стараясь сохранять невозмутимый вид, Николай Герасимов, с пятого на десятое воспринимал речь "адвоката" Гельмута и со всех сторон оценивал своё положение. Они явно угадали в западню. Их поджидали. Значит ли это, что с Околовичем покончено? Он не устоял перед пытками. Его люди рассеяны по Хорватии... или... погибли. Это - данность. Теперь - что будет с ними? Не зря же поджидали здесь, устроив такую совершенную ловушку.
По рассмотрении всех обстоятельств самый записной оптимист пришёл бы в отчаяние. Оказаться в стане врага, без намёка на помощь со стороны. Оставалось надеяться на себя. Не надо им было расходиться по одиночке. Все вместе, но они были какой-то силой, этакий жалкий кулачок, но он мог бы пробиться наружу, добраться до побережья, а там... Что там? Пока что обдумывать это весьма эфемерное будущее было вовсе необязательно.
Где-то на границе инфернального восприятия слуха он ощутил приближение автомобиля. По дороге, где совсем недавно катили они, ехала машина. А вдруг это люди Околовича? Герасимов незаметно напряг мышцы, приготовившись к прыжку.
Глыбоподобный Гельмут продолжал монотонно разворачивать перед немым слушателем панораму перспектив, но его ладонь продолжала оставаться в опасной близости от рукоятки "люгера". Одно движение и ствол начнёт выплёвывать свинцовых "дьяволят", алчущих кровавых жертвоприношений.
И вдруг внизу послышалась возня. Кто-то побежал. Выстрел! Ещё один. Сдавленный крик. Что там происходит?
Невольно Герасимов поднялся с банкетки, но Гельмут оставался сидеть, тяжело глядя на него из-под набрякших век.
-- Я бы не рекомендовал делать резких движений. Не забывайте, что отныне вы находитесь на чужой территории, где действуют свои правила поведения и трактовать их не в вашей прерогативе.
Автомобиль действительно ехал сюда. Николай Афанасьевич покосился на саквояж. Гельмут оставался сидеть в полной неподвижности. Означало ли это, что он полностью контролирует ситуацию в доме и окрестностях?
-- Понимаю, что вас грызёт любопытство, -- снисходительно продолжил свою речь его грозный страж. -- Что ж, подойдите к окошку. Отсюда будет прекрасно видно всё.
Чуть помедлив, Герасимов последовал приглашению. Действительно, кабинет располагался так, что внешний фасад ничем не заслонял обзора. По аллее, достаточно широкой, катил автомобиль. Сквозь стёкла, отражающие свет солнечных лучей, нельзя было разглядеть, кто находится внутри, но зато прекрасно виделось другое. Двое в полувоенной форме вдоль стены дома волокли Птушку. Куртка на несчастном офицере была разодрана. Видимо, он пытался защищаться. Его одежду и лицо покрывали тёмные пятна. Была ли это кровь или он так испачкался в грязи, сражаясь с нападавшими, отсюда было не разглядеть. Невольно Николай вскрикнул. Юозас поднял голову и, судя по всему, увидел товарища, потому как сделал попытку остановиться. Конвоировавшие его люди тут же пресекли остановку. Один злобно ударил его ребром ладони по шее, а второй потащил дальше, ухватив за ворот куртки. Ноги Птушки беспомощно скребли землю, ему никак не удавалось подняться и пойти самому.
А потом входная дверь широко распахнулась. Наружу вышли ещё двое. Такие же безликие, как и первые. Они несли, за руки и за ноги, Юденича. Вытащив его наружу, они бесцеремонно швырнули тело на обочину. И по тому, как тело упало, Герасимов понял, что с Максимом уже всё кончено. Вчерашний студент уже никогда не доучится, не будет участвовать в спортивных состязаниях, не поцелует понравившуюся девушку.
Со всхлипом, напоминающим в большей степени стон, Герасимов развернулся. Гельмут продолжал невозмутимо разглядывать его. Видимо, он кое-что прочитал по лицу гостя, потому как снова открыл рот.
-- Я мог бы сказать, что сожалею. Но это не так. Идёт война, а у неё свои правила. Того, кто сопротивляется, уничтожают. Если ты не можешь защитить себя сам, погибнешь. Это - главный постулат Природы. Чарльз Дарвин назвал это явление естественным отбором. Человеческий социум не что иное, как один из бесчисленных видов живой материи, класс млекопитающих, вид приматов. Может быть это звучит обидно, но человеческий разум у некоторых "говорящих обезьян" отступает под влиянием инстинктов. Чувство самосохранения одних призывает к активности, других - наоборот. Всё просто. Что для вас станет преамбулой действия?
Гельмут с ленивой снисходительностью препаратора следил за движениями Герасимова. Николай Афанасьевич окончательно потерялся перед фактом происходившего, задавленный аргументами своего "адвоката" и круговоротом разворачивающихся событий. Промолчи, признай своё поражение, подожми хвост, упади на четвереньки, оближи сапог победителя, и ты уцелеешь. Мало того, получишь миску баланды для поддержания жизненных сил и лежанку в тёмном углу для отдохновения. Можно существовать и таким образом и даже наладить мироощущение. Довольствовался же древний эллин Диоген Лаэртский из Синопы ("протягивая руку друзьям, не сжимай пальцы в кулак") для ночлега винной бочкой, и ничего, выработал свою модель понимания действительности; он даже ходил днём с факелом, выискивая во тьме низменности понимающие души. О его опытах сохранились труды и жизнеописания.
Вот сейчас он разобьёт сжимающий панцирь страха. Будь что будет. Кожа покрылась гусиными пупырышками, органы внутренней секреции сделали вброс адреналина.
И...
С грохотом распахнулась дверь. Внутрь вошёл незнакомый человек с покатыми плечами борца, с прилипшими ко лбу прядями тёмных волос, с глубоко запавшими глазами и узкими поджатыми губами. Руки его поросли тёмным волосом, словно он вот-вот мог перевоплотиться в оборотня, завыть волком, кинуться на тебя и жадно вцепиться в горло. Стремительной походкой, как бы не торопясь, но быстро и бесшумно передвигаясь, новый незнакомец прошёл совсем рядом с Герасимовым и остановился перед столом.
-- Что скажешь, Йошка? -- спросил его Гельмут.
Один сопротивлялся. У него  хватило ума не палить из пистолета, потому почти и не пострадал. Второй оказался дураком., посчитал себя героем. Легко ранил Ходжию. Пришлось кончать юнца.
-- Это всё?
Гельмут нарочито вёл беседу по-русски, чтобы Герасимов всё понял. И сделал выводы. Йошка отвечал, старательно подбирая слова. Он бы лучше говорил по- немецки, или итальянски, но "адвокат" выбрал славянский язык и усташ старательно следовал правилам.
-- Нет. Третий не стал сопротивляться. Он сам встал на колени и поднял руки. Самый умный.
Этим умником оказался Никифор Гор. Профессор, ведущий преподаватель Белградского университета, оратор и эстет, любимец прогрессивного студенчества, его коньком были логические построения, он часто цитировал Вергилия, Цицерона, Платона. Его сила проистекала с кончика языка. Он мог аргументировано опровергнуть любого демагога, но перед грубой силой пасовал, сохраняя свой ум и способности.
Было слышно, как перед входными дверями оживлённо разговаривали. Потом кто-то двинулся внутрь. Внизу по- хозяйски протопали, заскрипели ступени и через несколько нестерпимо долгих мгновений дверь в кабинет отворилась.
На пороге застыл Околович. Одним взглядом он оценил обстановку и широко улыбнулся. Казалось, вот сейчас он распахнёт объятия, шагнёт к Герасимову и развеет всю эту дурацкую мистификацию, прекратит дьявольский калейдоскоп пата. Но Околович подобострастно поклонился, кивнул Гельмуту, широко улыбнулся Йошке и обратился к Герасимову.
-- Я рад за вас, Николай Афанасьевич. К счастью, для вас всё хорошо закончилось.
-- Хорошо?! -- едва не закричал инженер, но буквально в последний момент смял эмоции в склизлый ком, утопил его в желчном пузыре, развеял в коконе ауры. Осталась горечь, от которой почернело сердце. -- Только что погиб Максим Юденич, профессор Гор стоял на коленях перед... а Птушка...
-- Цел ваш Птушка, -- бесцеремонно перебил его собеседник, вчерашний соратник, сегодняшний ренегат, -- чуть поцарапали лик его, этим и ограничились, а профессора так и вовсе пальцем не тронули, я только что своими глазами видел - сидит себе на скамейке, малость побледнел, но это же минимум неудобств по сравнению с бедолагой студентом. Эх, Максимушка, излишне шустёр был парнишка, но тут уж ничего не поделаешь. Минимум жертв, минимум. Такое я им поставил условие...
-- Условие?.. -- начал было Герасимов, но Околович замахал руками, прервал инженера.
-- Ничего не скажу. Здесь всем сейчас заправляет герр Зингер. Он тут голова и он всё объяснит. Я человек маленький и подчиняюсь силе и стечению обстоятельств. Хочу лишь, чтобы жертв было поменьше, а разума больше. Остальное приложится.
Чувствовалось, что ему хочется забраться в кресло, раскинуться в нём, вытянуть ноги и разглагольствовать дальше, как он привык это делать, краем глаза улавливая восхищённые взгляды юнцов и пристальный взгляд девушек, новое поколение, народившееся уже здесь, на балканской земле. Но он не решался сделать это сам, а герр Зингер не предлагал. Наконец Околович придумал для себя нейтральный вариант. Он как-то боком прошёлся по кабинету, стараясь не поворачиваться к немцу спиной и держать при этом на виду Герасимова и хищного вида усташа. Это ему почти удалось. Таким образом, он добрался до полумягкого стула с гнутой спинкой и осторожно присел на него.
-- Я попробую объяснить вам, Николай Афанасьевич, ситуацию. Все последние годы мы, эмигранты, ничем не занимались. Нет, я неправильно выразился, -- замахал он руками и кривенько улыбнулся. -- Мы все как-то устроились здесь, кто хуже, кто лучше, но прижились. И даже пустили корни, переженились на местных красавицах, наладили быт, нашли работу по способностям и темпераменту. Но при этом мы оставались русскими единомышленниками, когортой борцов, а это вовсе не почётное звание. Для того чтобы быть борцами, надо делать нечто конкретное, дело. Да, первое время у нас получалось, находились люди, оружие, интерес. Составлялись группы, и даже целые отряды. Они переходили границу и занимались местью. Да, это была чистой воды месть. Месть за порушенные надежды, за жизнь, перечёркнутую новыми реалиями, за существование на чужбине. Сопротивления большевистским нововведениям по большому счёту не получилось. Они сделали ставку на тёмные народные массы, живущие воспоминаниями о вольнице Стеньки Разина, о мужицком царе Емельке Пугачёве. Оттого сразу приняли новую сказку о Ленине, прогнавшем царя. Большевики искусно сыграли на российском менталитете, а потом было уже поздно. Люмпенизация метастазами разрушила сложившееся гражданское общество, выдавила наружу слой оголтелой нищеты, вооружённой новой философской догмой Маркса, переработанной большевистскими экспериментаторами в некий религиозно- общественный синтез. Это было что-то новое, лишь весьма отдалённо напоминавшее революцию санкюлотов в Париже, закончившуюся казнью Людовика Шестнадцатого и супруги его, Марии- Антуанетты. Там, во Франции, казнь проходила всенародно, под торжествующий рёв тысячных масс, провожавших взглядом падающий клинок гильотины. У нас же императора казнили тайно, расстреляв из наганов в подвале Ипатьевского дома, обманув венценосцев, заманив их на место казни обманом. Но я немного отвлёкся. Это немецко-большевистское учение строилось на утопических догмах теоретиков, и походило по глубинной сути на первые христианские общины, где труд и плоды его были общие, но как-то умалчивалось, что первохристиане те были по преимуществу рабами. Иудеи, а затем и римляне были не против такого религиозно- партийного строительства, за исключением некоторых одиозных высокопоставленных извращенцев, вроде Нерона, Калигулы или Тиберия, но те преследования попадают под категорию диагноза...
-- Меня мало интересуют экскурсы в историю Франции или Рима, -- попробовал прервать словесный поток ренегата инженер, но сделать это в его положении, положении пленника, оказалось затруднительным.
-- Хорошо, -- сразу согласился Околович. -- Я хотел лишь показать аналогии. Доказать, что наши действия, особенно в последние годы, зашли в тупик, имели нулевой результат. Все наши собрания, разговоры о борьбе, о реставрации России по образу начала века суть не что иное, чем полемика в лондонском клубе за чашкой чая и сигарой. Сотрясение воздуха и ничего более. Вдумайтесь в эти слова, и вы поймёте, что это так. Теперь же ситуация диаметрально изменилась. У нас впервые, за долгие годы, появилась реальная возможность сделать что-то действительное, масштабное, государственное. Устоявшееся равновесие в Европе нарушил Гитлер. Дивизии вермахта подошли непосредственно к границам России. Я долго думал над этим и... решился. Судьбы России и Германии всегда были тесно связаны. Они не раз воевали друг с другом, потом замирялись, помогали, ссорились, как это полагается между любящими супругами. Именно так! Недаром последний русский император Николай Романов выбрал себе в супруги Алису Гессен- Дармштадскую, ставшую в замужестве Александрой Фёдоровной. Но это далеко не единственный случай в нашей истории царственных династий. При Анне Иоанновне в Россию перебралось масса германцев, великолепно вписавшихся в российскую культуру. Немецкие колонии долгое время процветали в Поволжье. А посмотрите, как развиваются отношения Советов с Германией Гитлера. Это же настоящие Совет да Любовь.
-- А как же Первая мировая война? -- не удержался от вопроса Герасимов, поглядывая на невозмутимого Зингера.
-- Недоразумение! -- почти закричал Околович. -- Политические игры англофилов во главе с Милюковым, пытавшемся разыграть свою собственную карту на принудительную индустриализацию страны. Для этого пожертвовали государственником Столыпиным, опиравшемся на крепкий слой аграриев. Англофилы хотели втолкнуть Россию в Европу, понастроить здесь мануфактур и сталелитейных заводов, вошли в союз с Англией и Францией, в их "Антанту", а те подло втащили нас в войну с Германией, сделали так, что основной удар пришёлся на нас. В ответ германские стратеги, вместе с японским микадо, субсидировали большевистскую партию Ленина, которая устроила в стране переворот. Вот здесь, надо признаться, немцы перестарались. Они не просчитали до конца последствий, но любовь от этого только выиграла. Германия проиграла тогда мировую кампанию, но именно в России появились первые заводы Юнкерса, строившие современные бомбардировщики, в России германские генералы обучали курсантов, с Россией заключили многомиллионные контракты на поставку товаров первой необходимости в ответ на хлеб и другое продовольствие. Германия помогла России выбраться из разрухи гражданской войны и периода военного коммунизма. Россия в ответ не допустила гибели германского народа от голода и безработицы. Сейчас оба государства набрались сил. Оба находятся на экономическом подъёме. Германия имеет мощный научный, технический и промышленный потенциал, Россия - безграничный человеческий ресурс, бескрайние просторы Сибири и полезные ископаемые, которых хватит на сотни лет экстенсивного развития. Германия готова помочь России стряхнуть с себя большевистскую коросту и слиться с ней в единое целое, к чему нас подталкивает весь ход истории. В скором будущем над миром восцарствует Евразийский Третий Рейх, перед мощью которого поблекнут самые влиятельные империи прошлого.
Признаться, картина, которую рисовало воображение Околовича, могло зацепить любого, неравнодушного к перспективам государственного развития. Речь его была тем действенней, чем больше в ней было кусков правды, что армировало речь, делало её убедительной. Но Николай Герасимов не хотел поддаваться убеждениям предателя. Перед глазами его стояло беспомощно расслабленное тело Максима Юденича, стоявшая на коленях поникшая фигура профессора Гора. Мелочи? Положим, но они действовали весьма отрезвляюще.
Видимо что-то отразилось во взгляде инженера, так как Йошка Булич судорожно шагнул вперёд, мигом оказался рядом  и тут дыхание Герасимова прекратилось. От резкого неожиданного удара он задохнулся, уцепился за куртку ката. Сознание поплыло прочь. Сквозь туман беспамятства он услышал фразу Зингера, которую тот адресовал Околовичу:
-- Истина, подкреплённая силой, становится гораздо убедительней...

Глава 7. Захар Безбородов.
В самый полдень, когда раскалённый диск солнца обжигает окрестности, и каждый клочок тени притягивает к себе, кажется желанной мечтой, шершни впадают в настоящее безумие. Они носятся в воздухе с сердитым гудением, как маленькие штурмовики, пикируют на тело и нещадно впиваются в него своими толстыми ненасытными жалами. От острой боли можно закричать и броситься прочь, зажимая рукой пораженное место.
Будучи ещё мальцом, Захар вспоминал знойную пору сенокоса, когда они все, односельчане, выходили в пойму Вычегды, мужики становились в ряд и шли вперёд, мерно взмахивая косами. Жала "литовок" влёт резали разнотравье, оставляя за собой стерню. Бабы и ребятня шли по ложбинкам, у каждого свой участок, своя мера работы. Обычно северное солнце лениво плавает в поднебесье, недремным оком своим поглядывая свысока на копошившихся внизу людишек, но на макушке лета, внезапно чему-то озлившись, обжигает своими лучами внизу всё. Захар читал в растрёпанной книжке, что в некоторых южных странах такой зной стоит круглогодично и земля настолько выгорает под неимоверным пеклом, что превращается в пустыню, которая тянется на сотни и сотни вёрст. Такая пустыня есть, к примеру, в Африке и называется она - Сахара. Как-то удивительно, по названию похоже на сахар. Может быть где-то там, в непостижимой дали Чужеземья и вправду земельные холмы превращаются с помощью чудесной силы в исполинские сахарные головы, кои потом тают под лучами яростного светила. Вот бы на миг попасть туда, нагрести того расчудесного сахару полную сумку и приволочь домой. То-то бы радости случилось. Бабка Марфа раздула бы угли и запалила самовар, а дед Игнат распушил бы усы и гудел бы басом, молодец, мол, Захарушка, справный мужичок растёт. Он даже поведал о своих размышлениях приятелям, но те только посмеялись над ним, прозвали "сахарной головою", а потом и просто "голованом" или "головлём". Это была рыба такая, что плескалась день-деньской в ручье и пускалась что есть мочи прочь при виде малейшей опасности. Захар на смех тот разобиделся, притащил из дома книжку и совал её в руки насмешникам, но те стали перекидывать её друг дружке, пока та совсем не развалилась, разлетевшись облаком отдельных листочков. Порывом ветра листы те раскидало по всей улице, Захар бросился собирать, да где уж там. Приятели его, сорванцы, кинулись в подмогу, осознав проступок, но всех листков собрать не получилось и книжке той наступил конец. Скоро её разобрали на самокрутки мужики, чтоб добро зазря не пропало.
Если лежать, вжавшись в землю, закрыв глаза и вспоминать отдельные картинки прошедшей жизни, особенно годы детства со всем набором радостей и огорчений, то самая безнадёжная ситуация не кажется такой уж законченной. Пули, жужжащие над самой головой, пойдут за шершней, а танковая колонна войск фон Манштейна окажется тракторами колхозной МТС. Нужно лишь заставить себя поверить в это и страх рассосётся, душащую душу, паника отступит, развеется ветерком и лишь где-то на границе сознания будет маячить мысль, что как не обманывай себя, но рано или поздно придётся открыть глаза и тогда правда накроет тебя новой лавиной ощущений и чем дольше ты пребываешь во мгле фантазий, тем горше будет возвращение в реальность. А может и лучше, если пуля- шершень вдруг пронижет тебя насквозь и все проблемы разом и закончатся, надо лишь приподняться, вскочить на ноги и бежать, и даже глаза открывать не обязательно. Страшно конечно, но потерпеть и сразу - всё...
Захар набрал полную грудь воздуха, подсунул под себя руки, напряг мускулы и толкнул тело вверх мощным рывком, но вместо того, чтобы одним ловким движением оказаться на ногах, готовых мчать его прочь, ткнулся с размаху носом в землю.
-- Ты чего, совсем с ума съехал? -- захрипел ему в ухо Потап Ненашев, почти что земляк и оттого дружок, худой, даже щупловатый мужичишко, на котором военная форма висела, как на огородном чучеле, нелепо и отчуждённо.
-- Отстань, -- локтем отмахнулся Захар, мазнул ладонью по лицу и глянул на пальцы. Так и есть - красные. Из носа капало. Здорово он в землю тюкнулся, но всё-таки кое-какая польза получилась. Паника, вывшая в глубине души, куда-то улетучилась.
-- Захар, -- тряс его за плечи Ненашев, -- что с тобой?
-- Погодь, Потап, -- повернул к нему окровавленное лицо пограничник, -- кажись , порядок пока во вверенном мне подразделении.
Видя, как отшатнулся Ненашев, Захар добавил:
-- Это ты меня под локоть толкнул, вот я к земле-то матушке и приложился. И знаешь, кажись, помогло мне это.
-- Мне показалось... -- начал было Ненашев, но Захар его перебил:
-- Просто камень попал. Лежать было неудобно. Хотел было отползти, но тут ты мне "помог".
-- Прости, друг, -- густые "генеральские" брови Потапа взлетели под самый обрез пилотки, а по щеке скатилась струйка пота, оставив почти чистую дорожку на вымазанном лице. Глянув на приятеля, Безбородов ухмыльнулся:
-- Хорош... Видел бы себя сейчас.
-- А на себя-то посмотри. Чисто мертвяк, только живой.
-- Хорош гутарить, -- оборвал напарника Безбородов, внезапно нахмурившись. -- Надо отсюда выбираться. Их отделение оставили прикрывать отход роты. Безбородов, командир отделения, имел в подчинении двух пулемётчиков с "деттярями" и помощниками, таскавшими патронные диски, и ещё с полдесятка бойцов с трёхлинейками Мосина. Выбранная позиция помогала им некоторое время сдерживать наступление фрицев, но скоро к тем подоспело подкрепление в виде танка и подразделения пехоты на мотоциклах. Видимо, у немцев была с собой радиостанция.
Первым же снарядом был убит один из пулемётчиков, Гарик Симонян. Вот только ещё строчил по надвигающемуся танку, пули щёлкали по броне, затем взрыв и... молчание.. Точнее, другие продолжали стрелять, а Симонян замолчал. Ненашев умудрился, скрываясь за какой-то лесиной, привстать и разглядел исковерканный пулемётный ствол и тело человека... два тела.
Второй пулемётчик, видя такой разворот, решил поменять расположение. Они подхватили с помощником пулемёт и побежали к распадку, что начинался в десятке метров. Не успели добежать. Их подрезало одной очередью. Кто-то из немецких автоматчиков исхитрился. Видать снайпер, мастер стрельбы, набивший себе руку в тире, а может и во время кампаний во Франции, Польше, Греции. Германия ведь уже не первый год воюет, а они.. сунулись вон к финнам, да получили по носу, на каждого финна положили десяток наших. Вот тебе и война.
После того, как перестали стрелять пулемёты, танк развернулся на одном месте, расшвыряв веером вокруг земляные ошмётки, и укатил прочь. За ним умчались и мотоциклы с гогочущими сытыми фрицами. Остались те, которых попытались задержать Безбородов со своими солдатами. Без пулемётного прикрытия, с винтовками, у которых ограничен боевой запас, было бы глупо вступать в бой. Через десяток минут, самое большее через полчаса с ними со всеми будет покончено. Понимал это не только Захар, но и каждый из подчинённых ему бойцов. Потап достал из сумки гранату и сунул её за ремень.
-- Пусть под рукой будет. Если что... взорвусь вместе с немцами.
-- Погодь хоронить себя. Пока ещё живы.
Похоже, немцы поверили, что с русскими покончено. Оставалось добить тех, кто ранен. Они выстроились цепью, все, как на подбор, крепыши, в глубоких касках с рожками вентиляции, мундиры болотного цвета расстёгнуты, рукава по локоть закатаны, руки лежат на автоматах, чтобы мгновенно отреагировать на появившуюся цель - вдруг кто-то из русских попытается бежать.
Когда они ещё только разворачивались здесь, Захару показалось, что диспозиция выбрана удачно. Перед ними была дорога и поле, усеянное ромашками и чемерицей. Пограничники устроились за полосой кустарника и берёз, позади, в нескольких метрах начинался лес, куда уходил батальон, в третьей роте которого и служил Захар со своими товарищами.
Умело замаскировавшись, они устроили секрет, боевую засаду, на которые так ловки пограничники. Когда к ним приблизились грузовики, туда полетели гранаты. Одна машина загорелась, другая успела отойти. Вражеская пехота посыпалась на дорогу, на обочины, и тогда заработали пулемёты ДП. Надо признать, что немцы мигом отреагировали, залегли и начали отход, прикрываясь дымовой завесой от горевшего грузовика. Надо было продержаться пару часов, или сколько получится, чтобы свои успели углубиться в лесные заросли. После того, как немцы отступили, прошло три четверти часа. Фрицы постреливали, но пограничники молчали. После скоротечного боя они передвинулись в другое место, но тот случай, если их огневые точки успели засечь. Так их обучали кадровые офицеры на военно-тактических занятиях.
Потом подошёл танк и положение их, и без того довольно спорное, обернулось полным провалом. Теперь танк укатил, но без пулемётной поддержки, с одним бойцом, двумя винтовкам и последней гранатой вступать в сражение было равносильно самоубийству.
Тем временем расчётливыми движениями Потап заменил магазин у винтовки, вставил снаряжённый, и выдохнул из себя:
-- Ну, двум смертям не бывать, а одной не миновать...
-- Остынь, -- оборвал его Захар. -- Не лезь поперёк батьки.
Конечно, был Безбородов гораздо представительней Потапа, грудь колесом, плечи широкие, руки ухватистые, пилотка ловко сидела на стриженой макушке и усики залихватские красовались под носом, но в груди у Захара снова заклубился страх. В глазах у Ненашева не было ничего, кроме решимости умереть и сержант поспешно отвёл взгляд, приложился к биноклю, якобы уточняя обстановку. А чего её уточнять? И без того всё яснее ясного.
И вдруг всё изменилось. Ровно застучал "дегтярь" и линия немецких солдат изломалась. Они кричали, падали, некоторые кинулись обратно. Рядом взмахнул рукой Потап. Граната описала короткую дугу и разорвалась прямо среди гитлеровцев, усиливая панику.
-- Отходим!
Он закричал, а сам уже сорвался с места, пригнулся и заскакал из стороны в сторону, стараясь не запутаться в кустарнике с разлапистыми ветками. Позади него Ненашев спокойно высадил обойму по немцам и тоже кинулся к лесу.
Уже за ёлками, отдышавшись, Безбородов как-то сразу успокоился, поверив, что вылез на этот раз из захлопнувшегося было капкана и только теперь вспомнил про пулемётчика. Кто же их спас? К нему присоединился Потап и теперь торопливо набивал магазин из подсумка, где у него лежала распечатанная пачка с патронами.
-- Скорей! -- хрипло крикнул сержант, приспособив винтовку в развилку корявой берёзки. -- Прикроем пулемётчика.
Он поймал на мушку смутную фигуру в "болотном", потянул курок. Винтовка привычно дёрнулась в руках, а фигурка, взмахнув руками, опрокинулась. Где-то рядом сопел Ненашев. Его трёхлинейка тоже рявкнула, и ещё один фриц покатился по обагрённой кровью земле.
Видимо пулемётчик понял, что теперь его очередь спасаться. Он вскочил, рывком взвалил пулемёт на плечи и зашагал под сень деревьев. Бежать сил у него уже не было. Сошки упора рогами торчали у него над головой.   
-- Это же... -- зашептал рядом Потап и тут же закричал в полный голос. -- Володька! Карташов! Бросай "дуру", тикай что есть мочи!
Пулемётчик, худощавый юноша, первогодок, откуда-то с Урала, услышал, заулыбался во весь рот, отчего его веснушчатая мордочка аж засветилась сквозь слой грязи. Был он в отделении Безборородова единственным неумехой, отчего ему постоянно влетало от Захара. Никак деревенский парнишка не мог приспособиться к воинской службе, всегда был голодный, плохо до него доходили политзанятия и тактические навыки, зато казарму мыл и форму стирал лучше всех, а сейчас вот вообще героем оказался. Даже пулемёта бросить не захотел, а зря...
Пули навылет прошили худую впалую грудь и Карташов, продолжая улыбаться, начал клониться на ту сторону, на какую давил "дегтярь", нога зацепилась за другую ногу и Володька упал. Фрицы вновь очухались и яростно поливали стену лесных зарослей из автоматных стволов.
Отстреливаться более не стали. Потап попытался было ползти к Карташову, но Захар приказал ему остановиться.
-- Разве не видно, что парень убит?! -- закричал он, выкатив налитые кровью глаза. -- Надо идти к своим. Сейчас немцы будут здесь. У нас закончились патроны. Мы натуральнейшим образом погибнем... или попадём в плен... а так мы ещё повоюем.
-- Мы ещё повоюем, -- эхом повторил за приятелем Ненашев и подчинился. Они закинули за плечи винтовки с опустевшими магазинами и полубегом направились по тропе туда, куда ушёл полтора часа назад батальон. Позади строчили автоматы и продолжали непонятно орать гитлеровцы, проклинавшие русских, стреляющих из засад...

Вторая пограничная бригада была расквартирована в Гродно. Точнее, там располагался штаб, размещалась комендантская рота, квартирмейстеры и всяческая хозобслуга. Заставы с личным составом вдоль пограничной полосы с Польшей, с недавних пор сделавшейся генерал- губернаторством Третьего Рейха во главе с рейхслейтером Гансом Франком, обергруппенфюрером СС Фридрихом Крюгером и бригаденфюрером СА Йозефом Бюлером.
Считалось, что гитлеровская Германия является почти что союзником Советского Союза, к чему имелся соответствующий договор - пакт, подписанный на высоком правительственном уровне. Оба государства обзавелись тесными связями и взаимными обязательствами. Границу пересекали железнодорожные составы, везущие продовольствие, сырьё или товары повседневного спроса. В Минске, Киеве, Москве вежливо общались деятели, но между тем разведка докладывала о постепенной концентрации частей вермахта. Вдоль демаркационной линии выстраивалась целая группа армий "Центр" под командованием генерал- фельдмаршала Фёдора фон Бока, старого знакомого генералов Генштаба РККА. Именно с войсками фон Бока встретились наши военачальники во главе с генералом Тюленевым в Брест- Литовске, когда с обеих сторон ( с разницей в десять дней), они напали на Польшу. Тогда они были союзниками и продолжали ими оставаться на протяжении почти двух лет, в течение которых на территории "Генерал- губернаторства" появились печально известные лагеря смерти Освенцим, Майданек, Треблинка и другие, менее масштабные.
Знающие люди, аналитики по своей сути, понимали всю шаткость равновесия двух держав, и это равновесие было нарушено. Танки Гудериана перепахали границу и вермахт начал блицкриг согласно разработанным пунктам плана "Барбаросса". Бомбардировщики Первого воздушного флота Люфтваффе под командованием генерал- полковника авиации Альфреда Келлера бомбили Минск, Гродно, Киев, многие другие города. Неожиданный массированный бомбовой удар напоминал кару Господню. Наверное, за то, что вступили в союз с Гитлером, не дали Англии, Франции, Соединённым Штатам покончить с агрессивной политикой нацизма ещё тогда, в 1939 году.
Ещё в субботу, 21 июня, пограничники выходили на охрану государственной границы, спиной ощущая мощь Отечества, а уже через сутки оказались неожиданно в тылу противника, вкатившегося механизированной танковой стеной. И ничто его не могло задержать.
Это был шок! Шок, от которого тем труднее было оправиться, что он продолжался снова и снова, и с каждым днём только усиливался...
Это была не позорная финская кампания, когда "чухонцы" дали неожиданный отпор и были готовы зубами держаться  за каждое село, за каждую мызу, за каждое дерево, за которым мог скрываться снайпер, стрелок высочайшего класса. Это был не поход за "возвращение" Западной Украины и Западной Белоруссии, когда поляки отчаянно ворочались между двух жерновов, нацистской Германией и коммунистическим Советским Союзом, закончившийся так, как было запланировано. Это была не национализация банков и предприятий стран Прибалтики, когда латыши, литовцы, эстонцы отдавали своё имущество и лишь редкие смельчаки уходили в леса, создавая там "лесное братство", преследуемое частями НКВД и пограничными отрядами.
Это было совершенно другое. 
Батальону, где служил Захар Безбородов, ещё повезло, если это подходит под определение везения. Кто-то позвонил в штаб и сообщил, что в районе Скидель видели парашютистов. Туда и бросили пограничников. Надо добавить, что такие случаи участились именно во второй половине июня 1941 года. Ночные самолёты сбрасывали отдельного человека или целую группу, и они бесследно исчезали. Было это провокационным слухом или действительно что-то готовилось? Особые отделы округа перезванивались друг с другом, телефонировали в Москву, но там отмалчивались или советовали усилить бдительность. Вот и усиливали. Сняли с границы и отправили на патрулирование целый батальон, за ним - другой , а потом внезапно началась война.
В первый раз с немцами, как с врагами, Безбородов встретился лицом к лицу через пару дней после шока. Их перебросили к станции Богданово, где заметили спускавшиеся парашютные купола. Погранцы подоспели вовремя. Только что замолчали зенитные орудия, установленные возле здания вокзала. Один из "Юнкерсов" задымил, накренился, ушёл назад. Его напарники тоже отступили, предварительно сбросив десант.
Те десантники неожиданно оказались одетыми в нашу форму, с кубарями на петлицах, с ППД и наганами, с винтовками Мосина и Токарева. С ходу они попытались выбить охрану станции, оттеснить её с мостов, но помощь в лице взвода пограничников помогла устоять солдатам- гарнизонникам. Было тех диверсантов- десантников числом более трёх десятков, и отступать они не собирались, даже после того, как Ненашев подстрелил их командира. Половина немцев успела получить ранения, четверо были убиты, не считая командира, а отступать пришлось нашим, когда на помощь десанту пришли мотоциклисты с пулемётчиками, начавшими стрелять прямо на ходу, с колясок. Это было похоже на тачанки Махно, только ещё более маневренно.
Вот с того дня, с 25 июня 1941 года и потерял бравый солдат- пограничник Захар Безбородов мужество и уверенность в своих силах. Ушла, потерялась материальная база уверенности той в лице мощного государства с прочными тылами и Красной Армией, что всех "сильней от тайги до Британских морей". Непобедимая и легендарная отступала так быстро, что пограничники неожиданно оказались в глубоком тылу противника.
Суть "блицкрига" состояла в быстром продвижении. Дивизии вермахта в человеческом исчислении свыше четырёх с половиной миллионов солдат внезапным бронированным кулаком прорвали рубежи соседа, которые, по причине дружественного договора, не были в достаточной степени защищены, и при деятельном сопровождении бомбардировочной авиации двинулись вперёд, завывая танковыми дизелями и бензиновыми моторами транспортных грузовиков. Четыре с половиной миллиона! Это невиданная в мировой истории концентрация войск. И это только вермахт. А были ещё союзники. Румыния, Болгария, Венгрия, Италия. Это ещё один миллион человек, солдат. 48 тысяч орудий и миномётов, более трёх тысяч танков, около пяти тысяч самолётов. Эта крупнейшая в истории армада вошла на территорию Советского Союза. 22 июня в четыре часа утра вермахт перешёл границу, а уже 24 июня был взят Вильнюс, а 28 июня Красная Армия оставила Минск. Такое продвижение было столь ошеломляюще, что начальник Главного штаба Вермахта генерал- полковник Франц Гальдер записал в своём дневнике, что "кампания против России выиграна в течении четырнадцати дней".
Никто в окружении фюрера не сомневался, что противник уже не остановится. У русских не было серьёзных рубежей обороны, как это докладывал и глава Абвера Канарис и руководитель разведки СС Гейнц Йост. Но Генеральный секретарь ЦК коммунистической партии, он же - Верховный Главнокомандующий Иосиф Сталин издал знаменитый приказ № 227 ("Ни шагу назад"), бросивший миллионы плохо вооружённых солдат на дула орудий и пулемётов противника.
Враг продвигался вперёд, но уже не так стремительно. Третья танковая группа генерал- полковника Германа Гота находилась на острие ударной группировки. Четыре танковых и три моторизированных дивизии 10 июля 1941 года взяли Витебск, через четыре дня ожесточённых боёв заняли Калинин. 17 июля Готу вручили Рыцарский крест с дубовыми ветвями. Точно такой же орден вручили тогда же и Гейнцу Гудериану за срыв попытки советских войск начать контрнаступление под Ельней.
Вдохновлённая успехами Вторая танковая армия Гудериана начала операцию по масштабному окружению сразу пяти армий РККА. Образовался невиданный "котёл", перенасыщенный военной техникой и людьми.
Это было в районе Вязьмы, а далеко на западе, на Украине, в Белоруссии, в странах Прибалтики, оставались десятки, сони незначительных групп и целых отрядов, которые пытались воевать, проводили воинские операции, отступали в пустоту или гибли, отчаявшись. Между Минском и Белостоком крутились три армии и четыре механизированных корпуса, чтобы было понятней. Среди прочих частей были остатки Второй пограничной бригады, во главе которой очутился опытный комбриг Иван Георгиевич Бессонов, дослужившийся к началу войны до начальника боевой подготовки пограничных и внутренних войск НКВД. Уралец, из семьи рабочего, Бессонов служил в РККА с февраля 1920 года, то есть более двух десятков лет. Кадровый военный, опытный офицер, получивший специальную подготовку на секретных курсах Четвёртого управления НКВД, он сумел организовать вокруг себя достаточно эффективное ядро, которое координировало деятельность и пограничников, и конвойников, и прибившихся к ним артиллеристов, сапёров инженерной части и даже обслугу аэродрома.
После ряда мытарств четыре десятка в большинстве своём раненых пограничников под командой старшего лейтенанта Годова, среди которых были Безбородов с Ненашевым, влились в соединение Бессонова. Увидев вокруг множество людей в привычной форме, грузовики с продуктами, боеприпасами и даже орудиями на резиновом ходу, отчаявшиеся солдаты приободрились, но та радость была только на один день.
Иван Бессонов искусно маневрировал своими отрядами, продвигаясь по глухим лесам Белоруссии, используя географические особенности местности, располагаясь биваком так, чтобы ни со стороны, ни сверху, лагерь заметить было невозможно. Применялись разного рода хитрости их многочисленного арсенала тайной подготовки.
Надо дополнительно отметить, что задолго до войны, в 1936 году было решено создать сеть замаскированных складов провианта, оружия, предметов первой необходимости, а также мест скрытого базирования. Это планировалось на тот случай, если вдруг организованный враг перейдёт границу и начнёт военные действия против Страны Советов. Параллельно с материальной частью готовились и кадры будущей партизанской армии. Молодые коммунисты и комсомольцы занимались спортом, стрельбой и постигали азы диверсионной работы в тылу противника. Старые подпольщики рассказывали молодым слушателям о секретах конспирации и борьбе в условиях подполья. Курировал акцию командарм Якир и ветеран тайных войн Берзин. Такие лагеря были созданы на Украине и, частично, в Белоруссии. Таким образом, создавалась база для массированного сопротивления, но дело закончилось пшиком, когда НКВД репрессировало верхушку Красной Армии в 1937 году. Среди других были и Якир с Уборевичем, которым среди прочих обвинений инкриминировали "создание банд и вооружение их для террора на территории Украины и Белоруссии". Обоих командармов расстреляли, подготовленные укрытия и склады были разрушены, отряды несостоявшихся подпольщиков были разогнаны, кое-кого даже упрятали подальше за излишнее усердие в деле подготовки тайных операций. Герой гражданской войны, маршал Клим Ворошилов заявил, что Красная Армия достаточно сильна, чтобы не допустить какого угодно противника на нашу землю. Подобные шапкозакидательные речи произносились и в российском Генеральном штабе накануне войны с Японией в 1904 году. После этого последовала сдача Порт- Артура, провальное сражение при Мукдене, разгром российского флота в Цузимском морском побоище. Именно после этого случилась революция 1905 года, потопленная в крови. Известно, что справляться со своим народом у русских властей получалось всегда лучше, чем с врагом внешним.
Не раз Бессонов с сожалением вспоминал о тех несостоявшихся базах. Вскользь о них поминали на курсах. Он даже нашёл те места, но, кроме заросших кустарником ям, ничего не осталось. А ведь были искусно вырытые землянки с замаскированным входом, с остроумной системой вентиляции сквозь щели в корневой системе деревьев, с лежанками и печами, где можно спрятаться, обсушиться, приготовить пищу. Теперь же здесь оставались одни лишь развалины.
Движение подразделения сильно сдерживали раненые и, как ни странно это звучит на первый взгляд, наличие транспорта. Но если не забывать, что путь прокладывать приходилось среди самой неудобицы, где дороги отсутствовали вовсе, а заменяли их направления движения, становилось понятно, отчего застревающие то и дело грузовики тормозили ход отрядов.
С ранеными решили расстаться, распределив некоторых по крестьянским хуторам, предварительно снабдив их провиантом и остатками лекарств, а с самыми тяжёлыми врачи бригады Козырев Михаил Степанович и Шендерович Глафира Яковлевна остались в городе Юратишки, загрузив всех в местную районную больницу. Иначе поступать было нельзя. У большинства этих бедолаг начались соложения, в том числе и гангрена, что означало неминуемую смерть без медикаментозных услуг, соответствующего ухода и процедур.
Затем бросили пушки, разобрав и надёжно спрятав казённую часть орудий. Затем пришла очередь грузовиков. Без всего этого бригада теряла свой статус воинской части. Люди за время пути оборвались, заросли бородами и напоминали теперь партизан времён гражданской войны. Да они и вынуждены были пользоваться методами партизан, "лесных братьев".
Одной из главных проблем стала добыча продовольствия. Бригада Бессонова, точнее - её остатки, тем не менее имели численность свыше полутысячи человек. И каждый из солдат хотел есть. Какое-то время использовали армейские сухие пайки, тушёнку, галеты и крупы. Кашевары гоняли полевые кухни, сдабривая пищу травами, которые собирала специальная команда из легкораненых бойцов, но их нельзя было растянуть до бесконечности. Пришлось отправлять бригады на поиски провианта. А где его взять, если не у местных жителей, белорусских крестьян?
Одной из таких продовольственных бригад и стал отряд лейтенанта Годова. Ощетинившись винтовками, пограничники вошли на улицы небольшой деревушки. По огородам копошились люди, всё больше старухи или ребятня, одетые в разношёрстные обноски, среди которых многое было когда-то военной обмундировкой. Каким-то образом селяне добывали себе одёжу из армейских каптёрок. Скорей всего, выменивали на продукты у отступающих красноармейцев.
Выбрав на взгляд самый большой дом с крышей из крашеных жестяных листов, Годов одёрнул гимнастёрку, поправил фуражку и решительно, кулаком, распахнул створку ворот. Набычившись, он вошёл в сени, опустив голову под низкой притолокой. Подняв глаза, он опешил. Прямо в лицо ему смотрели чуть загнутые острия вил. Рукоять цепко держала молодая бабёнка в теле, в наброшенном на плечи пиджачке.
Годов кашлянул, озадаченный решительным видом хозяйки.
-- Чего надо? -- сурово спросила та.
-- Что так встречаете гостей? -- вопросом на вопрос ответил лейтенант.
-- Кто вас знает, что вы за люди, -- смерила его взглядом, с фуражки до запылённых сапог, женщина, не опуская вил.
-- Мы есть отряд Красной Армии, -- с достоинством ответил офицер.
-- Тю, -- насмешливо ответила несносная баба. -- Так Красная Армия далеко уже отсель. Они так спешили, что побросали у нас своё имущество, но порося нашего прихватить не забыли. Мол, на нужды Родины. А мы нечто не Родина? -- с обидой в голосе спросила хозяйка, опуская немного вилы. Теперь острия смотрели не в лицо Годова, а куда-то в грудину.
-- Что ты имеешь против нашей армии? -- спросил, нахмурив брови, лейтенант, стараясь не замечать "железа". -- Армии, которая тебя защищает.
-- Хороши защитнички, -- горько хмыкнула баба. -- Небось тоже за кабанчиком явились? Или за курями? Собрать, да и обратно в лес, пока немец не объявился.
Лейтенант "играл" желваками, подыскивая достойный житейским аргументам ответ, как вдруг неподалёку ударила короткая очередь, и следом за ней послышался истовый женский вопль. Годов развернулся и выскочил наружу. Стоявший за его плечом Безбородов сдёрнул с плеча винтовку, следом за ними, как была, с вилами, вышла и "защитница" своего домашнего очага.
Посреди соседнего двора лежал огромный хряк. Рядом с ним стояла на коленях старуха не старуха, но состарившаяся быстрее прожитых годов баба, одетая в телогрейку, сквозь многочисленные прорехи которой торчали клочки ваты. Неподалёку стоял, переминаясь с ноги на ногу, боец. Автомат он закинул за плечо. Из окон и из-за полуоткрытой двери, ведущей в запущенную хату, где стены были давно не белены, а крыша начала покрываться комковатым сизым мхом, выглядывали детишки, не решаясь выйти наружу.
Увидев командира, боец Иван Беляев постарался придать своему телу то положение, какое, как он считал, соответствует воинскому уставу, и, выкачивая глаза, торопливо доложил:
-- Так вот, товарищу командир, порося обнаружил. Они его сховать пытались под тулупом в сарайчике. Думаю я, чегой-то тулупчик шевелится, толкнул стволом, а оно захрюкало. Ага, думаю. Сорвал лопатину, а оно бежит, да мимо меня, во двор и в неизвестном направлении. Пришлось применить оружие. А тут эта баба из избы выскакивает да на меня. А я что? Стою себе. А она вон до порося голосить начала...
Пока Беляев, боец первого года службы, выходец из-под Вологды, из такого же деревенского "угла", бестолково докладывал лейтенанту, начал подтягиваться деревенский народец. Старичок в потёртой бесформенной шапчонке засмолил самокрученную папироску, поглядывая на Годова с-под кустистых бровей. Покрытая мхом старушонка в немыслимой старости плюшевой кацавейке выглядывала из-за его плеча, опираясь на клюку. Молодая бабёнка, судя по её виду, на сносях, стояла на пороге соседнего дома, поглядывая на солдат, что подтягивались сюда же. Кое-кто тащил найденные мешки, один вёл за собой упиравшуюся козу.
-- Ну что, -- устало произнесла та, что так и не выпустила вил из рук, -- насобирали "трофеев"? Можете уходить, а мы уж как-нибудь попытаемся выжить. Нам не привыкать. Вы спрашивали, отчего это мы так неприветливо встретили вас. Рассказать? Несколько дней назад вот такие же, как вы, из лесу вынырнули, тоже что-то там о чести говорили, о патриотизме, а потом двух коровок из двора у Матрёны свели, а Глашку на сеновале снасильничали. Тоже "защитники". Куда уж без вас.
Спорить с женщинами лейтенант- пограничник не стал. Приказал солдатам построиться. Соорудил носилки, в которые поместили убитого хряка. Затем все построились в шеренгу, Годов черкнул расписку, что в такой-то деревне боевое подразделение номер... реквизировало на нужды армии хряка у хозяйки имярек. По окончании боевых действий финансовые органы армии обязуются возместить ущерб. Подписавшись, он вручил расписку хозяйке, но та всё ещё не очухалась от неожиданной потери. Стараясь не встречаться глазами с селянами, солдаты построились в колонну и двинулись обратно, в направлении бивака.
Пока они шли по лесной дороге, как-то приободрились. Всё же нельзя забывать и про обстоятельства. Война же идёт! А где им брать продовольствие, как не у своих же сограждан? А что без платы, так это лишь временно. Вот прогоним врага, и справедливость восторжествует во всех, самых малых формах.
Словом, когда вошли в свой лагерь, все были спокойны, как может быть спокоен солдат во время военной кампании. Но лагерь их встретил оживлённым гулом. Но лагерь их встретил оживлённым гулом. Оказалось, что недавно вернулась ещё одна продовольственная команда, из числа внутренних войск НКВД. Во главе продотряда стоял капитан Гришак. Для личного доклада он отправился к самому комбригу. Но его бойцы, вместе с весьма богатой добычей поделились рассказом, как им эта добыча досталась. Годов направился к Бессонову доложиться, а его бойцы оттащили продукты к кашеварам, после чего присоединились к остальным, слушавшим рассказ из уст одного из вояк Гришака.
По словам круглолицего солдатика, они строем вошли в деревню, кажется, в Погорелово. Так же, как и Годов, Гришак выбрал самый справный двор. Оказалось, что там проживает деревенский голова, однорукий инвалид. Ему капитан и отдал приказ раскошелиться и выдать энное количество провианта для подразделения Красной Армии, сражающегося с немецко-фашистским агрессором. Инвалид, конечно же, начал артачиться и отнекиваться, мол, всех мужиков мобилизовали, как и лошадей, а отступающие части забрали даже подростков, кто покрепче, и реквизировали все запасы еды, какая была. Осталась малая толика для поддержания жизни в деревне, что грозило закончиться голодом.
Инвалиду Гришак не поверил. Виданное ли дело, чтобы у селянина да не было продуктов. Они же этим и живут. Получалось, что хитрые деревенские попрятали продукты, а сейчас перед ними "ваньку валяют". С такими у Гришака разговор был короткий. Капитан громогласно заявил, что селяне явно готовятся пойти на сговор с противником и ждут немца с нетерпением, если так встречают представителей родной армии. Тут инвалид т сказал что-то об РККА, которая излишне быстро отступает и, мол, оставляет мирное население на откуп Германии. Гришак взъярился, достал пистолет и пристрелил провокатора по законам военного дерева. Затем повернулся к набежавшим на выстрел жителям деревни и заявил, что если сей же час они не принесут сюда, во двор, съестного, то его разборки с пораженческими настроениями в этом гнезде предателей продолжатся. Напуганные его сердитым видом и, самое главное, телом застреленного "головы", селяне натащили столько провианта, что его едва можно было унести. Прикатили телегу, всё уложили туда, а в возок запрягли пегую корову, которая весьма кстати подвернулась под руку. Правда, глупая скотина упиралась и никак не хотела превращаться в тягловую силу, но два бойца покрепче уцепились в недоуздок, еще трое толкали дроги сзади и таким вот образом транспорт всё же двинулся. Но не успели они пройти и сотни метров, как со стороны деревни хлестнул выстрел. Кто-то целился с чердачного оконца по капитанской фуражке, но стрелок оказался неумехой и пуля ни в кого не попала, застряв где-то в земле. Гришак приказал отряду остановиться, инцидент тот он посчитал нападением на представителей государства, причём государства воюющего и ответ его соответствовал "моменту". По приказу капитана по дому, где засел стрелок, был дан залп, затем огонь перенесли на соседствующие хаты. Потом несколько бойцов вернулись в Погорелово и подожгли обстрелянные дома. Местные жители то ли успели разбежаться, то ли хорошо попрятались. После того, как пламя разгорелось, отряд вновь построился и двинулся восвояси, понукая ревущую со страху корову, которая сначала пыталась вернуться, но потом смирилась со своей участью.
Безбородов выслушал до конца всю историю. Свою оценку событиям он так дать и не решился. С одной стороны это походило на грабёж и убийство, но с другой - ведь война же идёт и значит, что закон теперь совсем другой, более жёсткий. Но приятель его, Потап Ненашев, был с тем не согласен.
-- Нельзя было так. Ведь свои же, а мы их... Как они после этого будут ко Красной Армии относиться?
-- Известно как, -- буркнул в ответ Захар. -- Бояться будут. Бояться и уважать. Человек с ружьём. С ним шутить не следует.
-- Да не шутили они, -- сердито ответил Ненашев. -- Скорей защищались. Ведь им жить там, хоть под супостатом, но жить. Даст Бог, погоним врага, освободим и их.
-- А ты что, Потап, -- спросил, прищурившись, Захар у приятеля, -- сомневаешься в этом? Али как?
-- Не о том говоришь, Захарка, не о том думаешь.
Высказавшись таким вот туманным манером, Ненашев подхватил винтовку и отправился прочь. Захар, испытывая чувство вины, посмотрел вслед дружку, почесал затылок и тоже двинулся, но в другую сторону, к навесу, под которым расположился своеобразный штаб подразделения. Навстречу ему, скорым шагом, почти бегом, выскочил Гришак. Коротышка- капитан едва не задел обтянутое гимнастёркой плечо сержанта, но, кажется, даже не заметил того. Лицо его, лунообразное, с пипочкой- носом и "щёточкой" усов под ним, побагровело, а глаза злобно сверкали. Губы его кривились, то пережёвывая слова проклятий, то в приступе зубовного скрежета. Одно было понятно - только что в штабе скрестились, как мушкетёрские шпаги, два мнения.
Может вернуться? Безбородов остановился и даже оглянулся. Воинский лагерь вокруг него жил своей походной жизнью. Вот повели на водопой лошадей, от площадки, где стояли полевые кухни, потянуло ароматом - получив приварок, кашевары пытались улучшить рацион, продемонстрировать своё умение, свою нужность.
-- Эй, солдат, -- послышалось неподалёку, -- принеси-ка водички.
Захар повернулся на голос и вытянулся согласно уставу, а затем бегом побежал в сторону кухни. Под навесом стоял комбриг, который его, простого сержанта, попросил об услуге.
Выслушав просьбу командира в передаче через сержанта, повар вручил Захару целый котелок ключевой водицы, до того прозрачной, что котелок казался пустым. Так же полубегом Безбородов вернулся к штабу.
Бессонов дожидался его. Выпив из жестяной кружки воды, он вдруг скинул пропотевшую гимнастёрку и склонился перед пограничником.
-- Давай, лей!
Щедрой струёй Безбородов лил холодную родниковую воду между лопаток комбрига. Вода стекала по плечам, а там Иван Георгиевич ладонями подхватывал её, плескал в лицо, на грудь, на загорелые плечи. Так же резко поднявшись, он ладонями растёр тело, покрасневшее от такого "контрастного" душа. "Вафельным" полотенцем, что висело на гвоздике, он вытер голову. Уже поворачиваясь по направлению к навесу, он снова обратился к Захару, глядя чуть мимо него.
-- Благодарствую, солдат. Сообрази-ка чайку, будь ласков.
И снова сержант помчался на кухню. Видимо, и в самом деле крут был тот разговор. Поэтому и разлетелись штабные, попрятались, чтоб не попасть под горячую руку командира. Роль вестового выпала по воле случая ему, сержанту пограничной службы.
Скоро он уже нёс котелок со свежезаваренным чаем. Для аромату уговорил повара бросить туда, в котелок, смородины листьев и целый пук иван- чая, оттого кипяточек заблагоухал, а чтобы дух тот не улетучивался, закупорил плотно котелок крышкой, да ещё полотенцем сверху обернул, чтобы рукам горячо не было, да и щель между крышкой и ободком законопатить не худо, что для заварки только на пользу.
Принюхавшись к травяному благовонию, Бессонов заулыбался, мечтательно прищуривая глаза, налил себе, отхлебнул, крякнул от удовольствия.
-- Садись, сержант, чаёвничать со мной, -- неожиданно предложил он пограничнику. Отказываться Захар не решился, и налил себе в другую кружку, деликатно, двумя пальчиками, подцепил кусок сахару, желтоватого и твёрдого, как камень. Макая его в кружку, он тихонько сосал сахар, которого не пробовал уже недели три, и слушал комбрига.
-- ... Вот ведь как получается, -- глядя куда-то в глубь леса, рассказывал, как бы самому себе, но вместе с тем и новому сотоварищу, Бессонов. -- Попали мы все в отчаянное положение. По форме своей мы являемся подразделением Красной Армии, а в действительности перешли на партизанское положение. А у тех имеются свои особенности. Надо определяться. Или- или. Вот так-то...
Увидев, что командир замолчал, с наслаждением отхлёбывая чай, Безбородов решился вставить своё слово.
-- Надо бы всё же к своим как-то пробиваться.
-- Надо бы, -- повернулся к нему комбриг и почти что пронзил его молнией опустошающего взгляда. -- Обязательно надо. Но наши силы слишком слабы, чтобы вступать в бой с явно превосходящим противником.
-- А если как-то незаметно? -- набрался храбрости предложить сержант. -- Да ещё помощи по радио запросить. Ведь подможут.
-- Да я уже просил, -- с болью ответил комбриг, -- последние батареи просадил, пока с кем-то там в штабе фронта общался. И знаешь, что они ответили?
Безбородов не стал переспрашивать, да его вопрос и не был нужен Бессонову, так как он вёл риторический разговор, с самим собой, со своей натурой, совестью.
-- Ответили мне, что не до нас им там, по ту сторону фронта. Что бои идут кровопролитные и что не хватает им там ни сил, ни средств. И приказал мне тот голос "потусторонний", чтобы мы своими силами навалились, значит, с тыла, да ударили по немцу, чтобы войска наши передых малый получили. Вот так, нам отдали приказ погибнуть. Вот ты, солдат, готов погибнуть?!
Едва не поперхнувшись, Захар поставил кружку, положил рядом то, что от сахарного кубика осталось, огладил гимнастёрку и вытянулся, глядя поверх головы комбрига. Мгновение тот ещё вглядывался в лицо сержанта, потом взгляд его снова съехал в глубину леса.
-- Вот и я тоже... не готов... Почему это я, боевой офицер, командир бригады, должен положить всех, подчёркиваю, всех своих людей из-за того, что кто-то там, наверху, проспал, прожрал нападение фашистов, не обеспечил, не предусмотрел. Ладно бы один я, ладно бы ещё взвод мой, ну пусть даже рота, прости меня Господи, но положить полтыщи народу, да для чего? А будет ли от того толк?! Вот это я пытаюсь понять. 
   Тут уж Захар Безбородов решил промолчать, а ещё он решил как-то вернуться к своим ребятам, к своим рядовым проблемам, заботам и обязанностям, где не надо решать судьбу, жизнь или смерть, сотен людей.
-- Разрешите идти, -- вытянувшись во фрунт, глядя перед собой, выдавил из себя пограничник.
-- Иди, солдат, -- устало разрешил комбриг, но тут же переспросил: -- Командир-то твой кто?
-- Старший лейтенант Годов, -- отчеканил сержант.
-- А, знаю такого, -- улыбнулся Бессонов. -- Спроси у него, отпустит ли он такого бойца ко мне при штабе служить. Фамилия-то у тебя как?
-- Сержант Безбородов. Командир пограничного наряда.
-- Благодарю за службу, сержант. Ты уж спроси у лейтенанта, понравился ты мне...
Бессонов Захару тоже понравился. Вроде бы в общении простой, но вот глазищами-то как зыркнул, ровно шилом кольнул. И роста не слишком большого, не сажень в плечах, а хватка чувствуется. Такой может за собой людей повести, недаром в комбриги выбился. Вот только как Безбородову рядом с ним себя вести? Предложил к нему в ординарцы идти, при штабе работать. Это как Петька Исаев, знаменитый товарищ героя гражданской войны комбрига Василия Ивановича Чапаева.
С такими вот мыслями отправился Захар искать своего приятеля Потапа Ненашева, позабыв о недавней размолвке, а тот ещё от обиды не отошёл, не захотел слушать, губы поджал, отвернулся. Осерчал тогда и Безбородов, и сразу направился к старшему лейтенанту Годову. Так вот, вместе, они и пошли к Бессонову, а тому уже не до них было. Вернулась разведка - отделение другого пограничника, лейтенанта Зябликова. Они нарвались на противника и приняли бой. Вернулось только четверо. Большая часть полегла под пулемётно- автоматным огнём. И сам Зябликов, докладываясь, пошатывался не только от голода и слабости - его гимнастёрка была покрыта бурыми пятнами и зияла прогоревшими дырами. Досталось разведчикам по полной программе.
А ночью расположение поредевшей бригады оказалось окружённым мотопехотой противника. Егерская рота выследила-таки оставшихся разведчиков и по рации вызвала войска. Где-то неподалёку рычали танковые дизеля. По лесосеке двигались танки, а с другой стороны выстроились цепи солдат с пулемётами. Прорыва сквозь линию фронта не получилось, да и партизанского рейда, судя по всему, не будет тоже.
Вдруг там, на опушке, громоподобно загудело, и между ёлками заметались сороки, стрекоча в панике, а громовой голос, делая неправильные ударения и выстраивая произвольно слова, заявил:
-- Русски зольдаты, сдавайтесь! Сопротивлений нет! Ви окружён! Сдавайтесь или смерть! Раздумья - один час!
Послышался холодный стук метронома, многократно усиленного через репродуктор. Время пошло.

Глава 8. Гельмут Зингер.
Щётки "дворников" размазывали по ветровому стеклу машины хлопья мокрого снега. Зима 1941- 42 года отступала, как доблестные войска фюрера на Восточном фронте, огрызаясь и пытаясь вернуть утраченные позиции.
От этого сравнения настроение испортилось окончательно. Штурмбанфюрер СД Зингер, насупившись, следил за мелькающими вдоль борта "Майбаха" домишками под красными черепичными крышами. Ещё совсем недавно они восхищали его, эти коттеджи баварских бюргеров, которые попрятались от непогоды по домам, закрыв окна ставнями. Они предоставили всё на волю Гитлера и Имперского Руководства НСДАП, партии фюрера, взявшей на себя ответственность изменить плавное течение Истории, заставить её служить на пользу Рейха.
Автомобиль двигался по направлению к Хаммельсбургу, небольшому городишке, рядом с которым был устроен особый концентрационный лагерь для высшего командного состава РККА.
В результате быстрого продвижения вермахта по территории Советского Союза, в плен попало множество солдат, офицеров и даже генералов Красной Армии. Десятки тысяч, сотни, миллионы пленных, они помещались в лагеря на территории Украины, Белоруссии, Польши, а особо важных персон доставляли в Германию. Один из таких лагерей был устроен в Баварии.
Искусно подогревая настроения пленённых офицеров и генералов, сотрудники СД подталкивали их к действиям, для чего использовали дружественные им круги русской эмиграции. Сам Зингер работал с Красновым, Семёном Николаевичем, русским офицером, донским казаком, участником Гражданской войны, успевшим побывать начальником конвоя генерала Петра Врангеля.
С Семёном Николаевичем Зингер познакомился в Париже, где Краснов трудился во Втором отделе Управления по делам русской эмиграции. Офицер по специальным операциям Шестого управления СД, подчинявшийся лично Эрвину Вейнманну, необычно быстро сошёлся с казаком Красновым. Хороший психолог и практик, прошедший школу Альфреда Науйокса, друга Гейдриха, он искусно применял полученные знания, при этом имея внешность солдафона, весьма недалёкого и грубого. Это позволяло ему переигрывать партнёра, оставаясь впереди, хотя бы на шаг.
Хотя, надо признать, как бы это ни было трудно, бывали в его практике и провалы. Нет. Провалы - это сказано излишне прямолинейно. Скорее сюда можно подогнать другое определение. Форс-мажорные обстоятельства. Пусть кто-то доказывает, что невыполнимых поручений не бывает, бывает недостаточное количество приложенных усилий. Для себя Зингер давно уже решил, что чрезмерное усердие в заранее проигрышном деле мало того, что не рационально, так может ещё и сыграть в определённый момент против тебя. Не хотелось бы, чтобы высокие персоны из высших кругов СД, а в особенности из штаба рейхсфюрера решили, что Гельмут Зингер похож на неудачника, ведь он не справился с задачей "А", подкачал на выполнении задания "Б", не осилил стратегическое направление "Ц". Отсюда вытекал вывод - а не направить ли оплошавшего сотрудника в Белоруссию на борьбу с набиравшем силу большевистским подпольем и партизанским движением. Этого Зингеру очень не хотелось. Конечно, он состоял в списке "Ж", где числились особо доверенные сотрудники СД, имевшие доступ к самой конфиденциальной информации, к тайнам тайн Рейха. Таких не принято посылать на Восточный фронт. Но кто его знает, что на уме у власть предержащих. В последнее время в фавор резко пошёл Мартин Борман, личный секретарь фюрера, человек- тень...
Человек действия, Гельмут не считал зазорным и отступить при нужде. Таким вот образом он отказался от видимо перспективной работы с одним из советских военнопленных, с Яковом Иосифовичем Джугашвили, сыном самого Сталина.
Намеренно или нет, но артбатарея старшего лейтенанта Джугашвили была окружена в районе усиленных боёв между Полоцком и Витебском. Артиллеристов пленили, допросили и развезли по концлагерям. Командира батареи, под конвоем специальной бригады СС, под командой штурмбанфюрера СС Отто Скорцени, в подчинении которого не было никого ниже звания  штурмфюрера, был препровождён в Северную Баварию.
Когда-то здесь располагалась клиника для лечения психических заболеваний, полученных в результате боевых действий. Первая мировая война давно уже закончилась, а душевнобольные солдаты всё ещё бродили, "ходили в атаку" или "отступали". Кое-кто всё же вылечился, некоторые так и умерли, "на войне", после чего были похоронены на маленьком прибольничном кладбище, а к остальным были применены экстраординарные методы "лечения". После прихода к власти Гитлера, новый германский канцлер занялся чисткой нации. Все сумасшедшие были расстреляны, гомосексуалисты, коммунисты, социал-демократы, евреи, цыгане отправлены в спешно отстроенные трудовые лагеря или высланы за границу. Это касалось деятелей мирового уровня. Адольф Шикльгрубер в ту пору ещё не решался бросать перчатку в лицо мировой общественности.
Сначала в освободившейся клинике собирались устроить санаторий для ветеранов НСДАП и СА, но сама атмосфера больничного комплекса была такой затхлой, что корпуса, кое-как подремонтированные, долгое время простояли в запустении, потом были восстановлены, а, в конце концов, там обосновался сверхсекретный объект, место заключения для военнопленных высшего командного звена.
К таковым был причислен и Джугашвили, который хоть и являлся всего лишь старшим лейтенантом, но зато имел весьма и весьма перспективные родственные связи. "Фелькишер Беобахтер" опубликовал на своих страницах победную реляцию о том, что старший сын Иосифа Сталина предпочёл сдаться в плен и сотрудничать с германским командованием, чем прозябать во фронтовых окопах.
Несколько раз  Гельмут Зингер беседовал с пленённым грузином, но тот всякий раз игнорировал самые убедительные аргументы, всё больше погружаясь в себя. Наконец Зингер сделал для себя вывод. Лучше признать поражение до того, как обернутся прахом смелые планы Гиммлера  и Гейдриха об использовании такого агента влияния. Зингер написал уничижительный доклад и непокорного лейтенанта отправили в Польшу, в лагерь Освенцим, что располагался под Любеком. Фабрика смерти как раз для таких упрямцев. Сыграло свою роль и то, что Сталин отклонил предложение обменять Якова на двух пленных генералов вермахта. "Мы солдат на генералов не меняем", заявил Верховный Главнокомандующий армии Советов. Ну что ж, пусть пеняет на себя. Он сам подсказал им дальнейшие действия. Отправить лейтенанта в самое страшное место, изнанку войны, туда, откуда уже не возвращаются.
Пора уже выбросить из памяти это бледное худощавое лицо, покрытое сизой щетиной. Забыть лихорадочно горящие глаза. Не вспоминать тонкие интеллигентные пальцы пианиста, мнущие предложенную ему сигарету с ароматным турецким табаком. Всё! Этого не было.
Впереди его ждали новые задачи. Кое-что обнадёживало. Умно подготовленная разработка начала приносить плоды. Сначала один офицер, за ним другой дали согласие на сотрудничество. Имелись и другие кандидатуры. Сомневающиеся. Они ещё не сделали выбор. Это очень сложный психологический процесс. На одной чаше весов лежал национальный уклад, помноженный на большевистскую агитацию, утяжелённую паническим страхом, страхом перед неизбежным наказанием в том случае, если он попадёт в руки своих. Расправа будет жестокой и неминуемой. На другой чаше весов была эфемерная свобода и "слава" ренегата, продавшегося иноземцам, пришедшим завоёвывать Отчизну. Трудный выбор. Поэтому и работали в Хаммельсбурге самые опытные психологи. Они доказывали, насколько сильна армия Гитлера, покорившая уже всю Европу и большую часть европейской России. До победного марша по улицам Москвы не так уж долго и ждать, хотя и сопротивляются сталинские дивизии, не жалея своих людей. Если бы не это обстоятельство, то вермахт подходил бы к Уралу. Всё равно это случится, рано или поздно, и вот здесь важную роль сыграют специалисты военного дела, которым здесь, в лагере, создали особые условия. Их откормили, одели, верят, что они одумаются, взвесят всё и пойдут на сотрудничество. В первую очередь это выгодно им самим, доказать, как они радеют за свою страну. Дело Германии - выкорчевать коммунизм- большевизм с русской земли, и дело патриотов России помочь им, взять на себя львиную долю борьбы. Ведь это и их задача - защитить свои земли от уничтожения. Вся Россия превратилась в сплошной лагерь, где униженные и оскорблённые люди, превращённые в рабов, строят заводы, каналы, дороги, города и новые лагеря, для новых рабов, которые заменят старых, выдохшихся.
Многое, слишком многое из ядовито- сладких речей пропагандистов оказывалось правдой, и эта правда плющила, заставляла забыть о присяге, о долге, чести, совести. Да и какая была честь сгинуть в неметчине без вести и пользы. А здесь уверяли, что польза России будет и преизрядная. Что их обманывали, бросили на произвол судьбы, заранее приговорили к позору.
Трудно было выбирать при таком мучительном раскладе. Но сделать это придётся. Слишком накладно содержать всё возрастающее количество офицеров и генералов. Пора отделять зёрна от плевел.
Приходилось спешить. Вчера вечером Зингер получил от шефа нагоняй. Абвер Канариса действовал весьма успешно. Дивизия особого назначения "Бранденбург- 800" активно участвовала в боях против врага. У них имелись союзники из числа украинских националистов Андрея Мельника и Степана Бандеры, из которых составили два национальных батальона "Нахтигайль" и "Роланд". Хоть украинские хлопцы и пытались вести себя самостоятельно, но Лахузен- Вивермонт не зря усилил оба батальона опытными германскими инструкторами. А ещё на базе отряда "Бергман" формировался Горнокавказский легион, куда отбирались представители горских народов - чеченцев, дагестанцев, осетин, ингушей, черкесов. Если у Канариса пойдут дела, то его влияние полезет в гору, тогда как акции заграничного отдела СД девальвируются. Закон сообщающихся сосудов, из школьного курса физики.
Требовалось срочно чем-то противопоставить активность Канариса и одновременно форсировать события в Хаммельсбурге. Предчувствуя, Гельмут приготовил русским небольшой сюрприз.
Скрипнув тормозами, "Майбах" остановился. Гельмут Зингер распахнул дверцу и выбрался наружу. Невольно он задел локтем борт машины. Чёрная полировка была покрыта слоем стекающей грязи. Глянув на пятно, украсившее рукав чёрного мундира, штурмбанфюрер громко выругался. Эсэсман, которого выдали ему в качестве ординарца, вытянулся во фрунт, выпятив широкую грудь. Зингер покосился на него и кивнул на машину. Эсэсман отдал честь и помчался за ведром и тряпкой.
Повернувшись на каблуках, Зингер направился к штабу, где его должен был дожидаться Семён Краснов. Усатый богатырь в германском мундире с имперским орлом над правым нагрудным карманом, Семён Николаевич сдёрнул с головы смушковую папаху с кокардой. Зингер снисходительно кивнул ему, хотя по воинскому званию, да и по годам, Краснов был выше. Но оба не обращали на такую мелочь особого внимания. Главное, чтобы общее дело сдвинулось с мёртвой точки.
-- Ну, как обстоят дела? -- спросил штурмбанфюрер.
-- Отлично, ваше высокоблагородие, -- широко улыбнулся Краснов, но тут же поправился, -- герр штурмбанфюрер.
-- Как ведут себя ваши соотечественники?
-- По-разному, но, в общем-то, дело движется в нужном направлении. Они обязательно дозреют.
-- Хотелось бы надеяться, но нас поджимают конкретные сроки. Время не ждёт. Пора подтолкнуть их и заставить сделать выбор. Довольно им жрать продукты Рейха. Если они с нами, получат свои пайки, нет - извольте перейти совсем на другой рацион.
-- Ещё бы немного поработать, -- заторопился казачий полковник. -- Недельку- другую и к нам перейдут ещё люди.
-- Пустое, Семён Николаевич. Человеком больше или меньше, особой роли не играет. Главное - подтолкнуть процесс. Вы внедрили своих людей?
-- Как и договаривались. Всё по плану... Распахнулась дверь. В комнату вошёл автоматчик в чёрном мундире и каске, надвинутой на глаза. Он отдал честь Зингеру и тут же отступил в сторону. За ним неспешно вошёл Рольф Зеенверст, обрюзгший штандартенфюрер СС, с отечными глазами и налипшими на лоб прядями редких волос. Когда-то он сделал успешную карьеру в СА, но вовремя отшатнулся от Рема. Его устроил в этот лагерь и сделал комендантом приятель, Теодор Эйке. Зеенверст был фанатично предан Эйке, Гиммлеру и, конечно же, фюреру. Он мог бы продвинуться и выше, но не решался высовываться, опасаясь, что ему припомнят близость к Рему, Штрассеру и Штеннесу в бытность функционером СА. Конечно, с той поры утекло много воды, но подковёрная возня усиливается, как только человек начинает делать карьеру, наступая кому-то на пятки. А у него было к чему придраться. Поэтому и пристрастился  Зеенверст к коньяку, благо этот продукт ему поставлял кузен из Виши, где он служил в гарнизоне, занимая немалый пост в хозяйственном обслуживании части.
-- Герр штурмбанфюрер? -- зыркнул мутными рыбьими глазами комендант на гостя.
-- Хайль Гитлер, -- вытянул руку в партийном приветствии Зингер. Эсэсовцы сопровождения вытянулись по стойке смирно, как и Краснов.
-- Хайль... Почему вы не зашли предварительно ко мне? Рольф Зеенверст в каждом действии пытался предугадать последствия для себя лично. Оттого некоторые его поступки не всегда соответствовали уставу внутреннего ордена СС.
-- Извините, штандартенфюрер, -- поджал губы Зингер. Его положение было достаточно высоко, чтобы отчитываться перед каким-то там комендантом, пусть он и имеет хорошего покровителя в лице командира дивизии СС "Мёртвая Голова". За плечами самого Зингера стояли люди не менее серьёзные. -- Я собирался нанести вам визит, но несколько позже. Дело, порученное мне, не терпит отлагательств и я хотел увериться, что всё действительно готово. Поэтому я направился, сначала сюда, к моему помощнику, а затем намеривался зайти к вам.
-- Мне донесли о вашем появлении, -- запоздало буркнул комендант.
-- Я уверен в хорошей квалификации ваших людей и хотел бы иметь среди тех, с кем вынужден вести работу, достаточное количество профессионалов. Краснов открыл было рот, чтобы уверить Зингера в надёжности своих спецов, но под взглядом своего куратора поперхнулся и промолчал, а Гельмут между тем продолжал:
-- Скоро мы все узнаем, насколько успешно продвинулся наш проект использования военнопленных на благо Рейха.
-- И как скоро мы это увидим? -- важно поинтересовался комендант. Он выпятил вперёд живот, сцепив руки за спиной, и покачивался на каблуках начищенных ординарцем сапог.
-- Когда вам это будет угодно, -- ухмыльнулся Зингер, глянув на заплывшую фигуру штандартенфюрера, переставшего следить за собой, -- хоть сейчас. Для этого я и прибыл сюда.
-- Великолепно, -- скривился комендант, с ненавистью глядя в лицо Зингера, -- но вначале предлагаю пообедать. Ведь вы устали, пока добирались до нас.
-- Благодарю, -- поклонился Гельмут, -- и, хотя не чувствую особой усталости, с удовольствием поем в компании офицеров лагеря.
Если и хотел комендант уединиться с представителем СД в своём кабинете, чтобы "прощупать" настроения в Главном управлении имперской безопасности РСХА, то сейчас Зеенверст будет вынужден переместиться в более демократическую обстановку общей столовой для офицерского состава лагеря, где вряд ли можно будет обсуждать дела имперской политики. Но настаивать на обеде тет-а-тет комендант посчитал ниже своего достоинства. Он поднял и опустил брови, покосившись на сопровождавшего его офицера и тот сразу удалился, дабы отдать распоряжение. Зингер про себя усмехнулся. Где уж тягаться этому обрюзгшему толстяку с ветераном тайных операций.
Надо было признать, что с обедами дело у Зеенверста обстояло неплохо. Он привёз с собой одного немца из Страсбурга, который держал там долгое время кафе, но потом вдруг решил перебраться на историческую Родину и даже вступил там в СА, но всякий, глянувший раз на его крупный нос, вывернутые губы и выкаченные глаза, начинал сомневаться в принадлежности собеседника к арийской расе. Повар горячился и совал паспорт с фиксированными данными, но потом плюнул на всё, смирился и вернулся к привычному ремеслу. Вот только сейчас он держал не ресторанчик на площади Гутенберга, где начинается Винтерштрассе, а заправлял кулинарной частью в секретном концлагере. Так уж повернулась судьба.
На сегодняшний день приготовлены были цыплята со свиной грудинкой, шницеля с гарниром из тушёной капусты, жареные перепела с рисом и запечённый целиком поросёнок, покрытый хрустящей корочкой. Натирая поросёнка, повар не пожалел чеснока и специй и теперь дух от него шёл по столовой атакующе.
Краснов с сопровождавшими его казаками обедал здесь же, в офицерской столовой, но только в соседней комнате, немного меньшей по размеру, хотя и довольно уютной. Стены были там обиты проолифленными досками, а под потолком торчали кабаньи головы с табличками, на которых были начертаны фамилии охотников, увековечивших своими охотничьими трофеями штабные помещения. Надо признаться, что среди прочих, была и табличка Рольфа Зеенверста.
Союзникам подали чесночный суп, рулет из рыб и капустные котлеты. Скромней, чем офицерам СС, но приготовлено всё было отменно. А если добавить сюда ещё бутылку шнапса, то всё выглядело вполне пристойно. Казаки ополовинили бутылку перед обедом "для аппетиту" и допили после "для пищеварения". Во время обеда они перебрасывались короткими малозначащими фразами.
За дощатой стеной была совсем другая атмосфера. Здесь тоже был шнапс, может, чуть лучшей очистки, и вино, рейнское и тирольское. Под хрустальный звон стаканов и выкрики "хох" и "прозит" начались разговоры. Гельмут Зингер рассказал любопытствующим офицерам историю о хорватских партизанах Павелича, потом загнул скабрезный анекдот, а дальше уже господа офицеры сами начали оживлённо беседовать. Коллектив распался на несколько компаний, занятых каждая своей проблемой. Здесь обсуждались и будущие волжские имения для ветеранов национал- социализма, и возможный союз Сталина с Рузвельтом, и виды на будущий урожай зерновых, картофеля и винограда, и даже прелести некоей фрау Марты, особы, судя по всему, чрезвычайно любвеобильной, поскольку целая группа мужиков со знанием дела обсуждали весьма пикантные подробности, недоступные для человека, имевшего лишь поверхностную степень знакомства с той самой фрау.
-- Чем же дышит Берлин? -- спросил Зеенверст, наклонившись почти к самому плечу Зингера. Должно быть, он считал, что высказанный так вопрос будет более конфиденциален. Гельмут поморщился от дурного запаха, смеси чеснока, пота, табака и больных зубов.
-- Вы чаще меня бываете в Берлине, -- усмехнулся штурмбанфюрер СД. -- Нам, полевым сотрудникам, слишком много времени приходится затрачивать, разгребая грязь где-нибудь на Балканах, в Турции, в Норвегии. Теперь вот нас ожидает Россия. Скоро я начну блуждать по Берлину, когда попаду туда, так редко мне приходится в последнее время бывать в столице. Я лучше знаю Варшаву, Киев или Загреб, честное слово.
-- Я понимаю, -- почти перебил собеседника комендант лагеря, оттолкнув от себя пустую тарелку. -- Я говорю об атмосфере, об особенностях внешней политики.
-- И опять не по адресу, -- спокойно ответил Зингер. -- Эту тему успешно раскроет чиновник из ведомства Риббентропа или человек Шелленберга, если вы войдёте в сферу его доверия, что вообще-то не так уж легко. Я же не могу рассуждать о высших сферах. Вернее, могу, но неосознанно, без доли вероятия.
-- Но, тем не менее, -- побагровел лицом Рольф Зеенверст, -- вы здесь, а не на олимпийских пустошах Афин или нефтепромыслах Ирака. А это что-то значит.
-- Вы правы, герр штандартенфюрер, -- лениво признался Зингер. -- Вашей наблюдательности трудно что-то противопоставить. Именно здесь, в вашем лагере, может быть, концентрируется фактор, какие меняют течение хода истории, пуская её в то или иное русло, которое станет настоящим. А это очень серьёзно и требует особого внимания.
-- Вы говорите загадками, -- пожевав губами, заявил комендант, глядя в стену, на которой висел портрет фюрера. -- Или вы издеваетесь надо мной?
-- Как можно? -- искренне удивился Зингер, задумавшийся было над решением поставленной перед ним задачи. -- Это противоречит внутреннему уставу ордена офицеров СС. К тому же я практик, работающий с конкретным материалом, а не с теоретическими выкладками или идеологическими догмами. Прошу прощения, если каким-то образом ущемил вашу гордость. Поверьте, у меня и в мыслях не было ничего подобного.
-- Нет, -- перехватил у собеседника инициативу комендант, -- это вы меня простите. Моё настроение случайно прорвалось наружу. Признаюсь, что сидеть здесь, на задворках Рейха, и следить за славянами вовсе не так легко, как это бы показалось на первый взгляд.
Зингер с удивлением посмотрел на Зеенверста.. Сидеть здесь, в глубоком тылу, в столовой благоустроенного лагеря, почти санатория, и жаловаться на горькую судьбу. Да если бы услышал эти стенания кто-нибудь с Восточного фронта, или из гарнизона в Генерал- губернаторстве, в Белоруссии или в Сербии, то они подняли бы на смех этого полковника. Слишком многие поменялись бы местами с этим горе- героев.
-- Так давайте исправим это досадное недоразумение, -- предложил штурмбанфюрер. -- Я доложу, где надо, и останусь здесь, рядом с рейнским, шницелями и озабоченными русскими генералами, а вы езжайте в Белосток, собирайте зондеркоманду, которая будет действовать в тылу сталинских войск. Да что там, ещё лучше возглавить эту группу, и взорвать изнутри Северную Русь, поднять восстания в лагерях Северной Двины и Печоры. Поверьте мне, штандартенфюрер, вы станете героем, и сам фюрер повесит вам на грудь Рыцарский крест с дубовыми ветвями и мечами. Ваше имя занесут в пантеон героев Рейха, вместе с именами Адольфа Голланда, Вернера Мёльдерса и других истребителей, подводников и альпийских стрелков. Правда, это может быть посмертная слава, но дело стоит того, чтобы оставить свой след в истории.
-- Оставьте это, -- попросил пристыженный комендант. -- Лучше вернёмся к вашему проекту с военнопленными.
-- Это не мой проект, -- поправил Зенверста Зингер, -- а более высоких людей из Имперского министерства по делам оккупированных восточных территорий. Я всего лишь курирую крохотную часть этого обширного и важного дела.
Первым всё же поднялся из-за стола комендант. За ним встал Зингер, а уже следом потянулись другие. Попутно они переговаривались, обмениваясь впечатлениями, но уже не так громогласно, как только что, за столом.
Большая часть обедавших рассеялась по территории, приступив к служебным обязанностям или предавшись отдыху, но небольшая часть потянулась следом за комендантом и его важным гостем. Чуть особняком двигались казаки из группы Краснова. Они отличались и формой, похожей на форму вермахта, но с другими нашивками и погонами.
Таким образом они покинули административную часть лагеря и вошли в охраняемую зону, которую по периметру ограждали нити колючей проволоки и стояли вышки с прожекторными установками. Правда, только этим лагерь и походил на другие концентрационные лагеря. Бараки для высших офицеров и генералов имели ухоженный вид, а униформа заключённых была многим лучше роб простых военнопленных. По сути своей это была привычная военная форма, только без знаков различия и с нашитыми номерами. Да и сами заключённые не были измождены лишениями и тяжёлой работой. Они занимались хозяйственными делами, обслуживая себя и лагерные нужды, или предавались беседам. Генералов работой не загружали вообще.
Гитлеровские офицеры углубились на территорию заключённых, осматриваясь по сторонам самым внимательным образом. Домики, где проживали заключённые, походили на сельские коттеджики. На окнах висели ситцевые занавески, а стены были выкрашены в разные цвета. За домами виднелись огороды, откуда овощи и фрукты поставлялись в столовую, как русскую, так и германскую. Но сейчас было ещё рано для огородничества, и земля чернела, наливаясь силой для будущего урожая. Казаки куда-то затерялись, но Гельмут Зингер шёл целенаправленно. За ним спешил Зеенверст, похлопывая стеком по голенищу сапога. Следом двигалось ещё два, нет, три эсэсовца. У каждого на поясе висела кобура с пистолетом. Видимо, они выполняли функцию охраны при коменданте. Ничего не поделаешь, ведь рядом представители вражеской армии, пусть и под пулемётными стволами с охранных вышек.
Кто чем занимался. Кто-то перекапывал землю, которая отошла от заморозка под утренним солнцем, применяя её под грядки, кто-то подметал "улицу" между бараками, кто-то собирал мусор, но часть офицеров сконцентрировалась в кучку. К этой толпе и направился Зингер. Люди были так увлечены беседой, что не сразу обнаружили присутствие немцев среди них.
В центре толпы стоял капитан- танкист со следами ожогов на лице. Обе руки его были перевязаны грязными бинтами. Он горячился, выгибая костлявую грудь. Глубоко запавшие глаза его горели в запале, а голос дрожал от ярости. Его слушали.
-- ... Вы здесь удобно устроились. А в это время тысячи наших товарищей гибнут под пулями фашистов. Им приходится отступать перед вражеской силой. Я сам недавно ещё сидел в танке, выцеливал гадов, а сейчас... попал сюда. К вам! И что я вижу? Вы здесь в лучших условиях, чем мы - там. Кормёжка, сон, огородик вон намечается. Чем не жизнь?!
-- А что мы можем сделать? -- спросил кто-то из толпы пленных. -- Ведь мы же в плену, в окружении вооружённых до зубов солдат противника.
-- Что? -- взъярился капитан. Я тебе скажу - что. Зубами вцепиться в глотку гадам. Вырвать из пальцев дубинку, пистолет. Выточить нож и всадить его в спину надзирателя. Вот что! А в противном случае всех вас ждёт один итог - пуля.
-- Это почему? Мы под охраной Женевской конвенции о военнопленных.
-- Тьфу, -- сплюнул под ноги говорившего танкист. -- Это на вашу конвенцию. И это не только я плюю, а и вся наша страна. Мы не признаём эту конвенцию.. У нас не может быть военнопленных, а только трусы и предатели, поднявшие руки перед фашистами и готовые за миску похлёбки признать новую власть.
-- А сам-то ты как сюда попал? -- поинтересовались из толпы.
-- Известно как, из горящего танка, -- пояснил излишне горячий капитан. -- Выскочил, а оружие внутри осталось. Счёт тогда на секунды шёл. Налетели гады, скрутили да сюда вот доставили. Вместе с трусами и предателями посадили. Но я им так не дамся. Всё одно обратной дороги уже нет.
-- Это как? -- не унимался любопытствующий..
-- Приказа Сталина № 227 не знаешь? Ни шагу назад, а кто немцам сдался, тот враг народа и подлежит наказанию.
-- Даже если...
-- Без исключения, -- оборвал фразу танкист.
-- Браво, -- захлопал в ладоши Зингер, выбираясь в первые ряды. -- В нашем лагере объявился коммунист. Настоящий большевик. Я прав?
-- Не ошибся, фашистский пёс.
Капитан- танкист прищурил запавшие глаза и отступил к стене ближайшего барака. По виду его нельзя было сказать, что он сильно напуган. Видимо, заранее всё для себя решил.
-- Может быть даже комиссар? -- вкрадчиво спросил Зингер. Говорил он по-русски, тщательно выговаривая слова.
-- Может и комиссар, -- подтвердил пленный танкист, -- только тебе-то с того какая польза?
-- Ну как же, -- усмехнулся штурмбанфюрер, -- кое-какая польза всё же имеется. Все слышали, как ты тут подстрекал людей к мятежу. А это наказуемо. Вот сейчас, прямо здесь, и проведём экзекуцию большевистского агитатора.
-- Стреляйте, собаки! Стреляйте!! Всё равно победа за нами обернётся.
-- С фанатиками спорить бессмысленное занятие. Да и стрелять сам я вовсе не стану. Пусть это сделают твои же товарищи.
-- Тут столько подлецов и предателей, что отбою от желающих не будет, -- закричал танкист и повернулся к толпе военнопленных. -- Ну! Кто из вас застрелит коммуниста и комиссара?
Гельмут Зингер с интересом вглядывался в лица окружавших его людей. Кто-то нахмурился и отводил глаза , другие явно сочувствовали танкисту, некоторые предпочли занять нейтральную позицию и не реагировали на сцену.
-- Ну же, -- обратился к пленным Зингер. -- Не надо заставлять ждать товарища. Он так спешит перебраться на другой свет, в свой, коммунистический, рай, где у каждого комиссара своя персональная лопата, тачка и норма выработки на ближайшую тысячу лет.
Все молчали, а задние начали отодвигаться, но вдруг наткнулись на дула автоматов. Незаметно площадку окружила цепь автоматчиков в чёрной форме СС. Отступать было некуда. Приходилось принимать решение.
-- Ну-ка, вот ты, -- вдруг указал пальцем Зингер. -- Как твоё имя?
-- Иван.
-- Все вы здесь Иваны. Фамилия, звание.
-- Бессонов. Иван. Комбриг пограничной части.
-- Это уже кое-что. Ты хорошо слышал речи комиссара?
-- Да.
-- Наверное, у тебя в части был такой же комиссар? И тоже говорил, что ни шагу назад, что попавшие в плен будут потом сурово наказаны. Так?
-- Нет. Мы попали в окружение с первых дней войны и пробивались к фронту, но так и не дошли.
-- Вам повезло. Если бы вы пробились, то Особый отдел фронта не пожалел бы вас. Кто постарше званием - в расход или в лагерь, лет так на двадцать, а остальных сунули бы в штрафные части, то есть пустили бы на пушечное мясо. Слыхали про таких? Это - смертники. Кому повезёт выжить, те получают прощение, но после повторной ошибки или пленения итог один - смерть.
-- Смерть предателям! -- закричал танкист. -- Смерть фашистским гадам! Родина ничего не забудет.
Медленно, картинно, Зингер расстегнул кобуру и достал оттуда "Вальтер". Перебросив его из одной руки в другую, он ловко поймал его за ствол и вручил рукояткой вперёд Бессонову. Тот, помедлив, принял пистолет.
Сразу же один из сопровождавших Зеенверста эсэсовцев достал "парабеллум" и сунул ствол в ухо комбрига. Тот вздрогнул.
-- Обычная предосторожность, -- заявил, улыбаясь, штурмбанфюрер. -- Оружие требует бережного к себе обращения. Ведь это огромная ответственность. Перед собой и окружающими. Чтобы не было искушений сделать эффектный, но бессмысленный жест. Итак...
С пистолетным стволом в ухе, комбриг растерянно глянул на танкиста, стоявшего у стены барака. Тот поднял перевязанные руки, словно это была единственная его защита. Капитан прищурил глаза и глянул на своего "палача".
-- Что же ты остановился, иуда? -- спросил он осипшим, севшим голосом. -- Отрабатывай свою похлёбку.
Ужасно тяжёлым казался пистолет. Рукоять удобно лежала в ладони, флажок предохранителя предусмотрительно оттянут, но не было сил поднять руку. Нажим ствола в ухе усилился.
-- Что, кишка тонка? -- осклабился между тем танкист. -- Эй, господин фашист. Предлагаю выгодную сделку. Видимо, вам не к лицу руки свои нашей кровью марать. Так я могу помочь. Дайте мне этот пистолет. Или нет, лучше пулемёт с полным снаряжённым магазином, и я всю эту свору, всю шоблу к стенке поставлю и зараз положу. И вам хорошо - с чистыми руками останетесь, и мне выгода - уж отведу душу с предателями. Родине опять же польза - экономия с боеприпасами.
-- Ну так как, Иван? -- вкрадчиво спросил Зингер. -- Кому мне отдать предпочтение? Тебе, с комплексом вины перед Родиной, отторгнувшей вас, или комиссару, который хорошо знает, что хочет он и советское командование. Выбирай, но не оттягивай момент. Может быть поздно.
Теперь все смотрели на Бессонова. Надо же было оказаться рядом. Он почувствовал тяжесть в груди. Ствол "парабеллума" нагрелся и грозился расколоть тем жаром череп. Казалось, не понадобится даже и пули, вот-вот голова треснет и так. Медленно, неуверенными толчками, он поднял "Вальтер". Поверх мушки он увидел глаза капитана. Это были и в самом деле глаза фанатика. Тот скрежетнул зубами, а потом вдруг плюнул. Плевок до Бессонова не долетел, но комбриг вздрогнул и, почти машинально, нажал на курок.
Грянул выстрел.
Танкист зашатался, повалился спиной на стенку барака, прижал перебинтованные руки к груди, вытянул кадыкастую шею, поросшую седой щетиной.
-- Па- а- а- дло!
Выдохнув ругательство, непонятно в чей адрес, он сполз по стене и растянулся в пули. Грудь его была залита красным. Подбородок опустился.
Одним движением пистолет из руки Бессонова выкрутили. Он этого не заметил, как и исчезнувшее дуло "парабеллума" в ухе. Он глядел на вытянувшееся тело танкиста. Тот явно сам напрашивался на смерть. Если бы он завёл этот разговор ночью, шёпотом, то нашёл бы слушателей и понимание, а вот так, среди белого дня... Непонятно.
Охранники, сопровождавшие коменданта, начали расталкивать толпу. Откуда-то вынырнули казаки из окружения Краснова, ухватили тело танкиста за ноги, и поволокли его прочь.
На площадке остались несколько багровых пятен. И Бессонов.
Удовлетворённый полученным зрелищем, Зеенверст удалился в сторону секретной части, чтобы отдать распоряжение увеличить охрану в два раза. Это было на руку Гельмуту. Он прошёл в отведённый для Краснова сектор. Семён Николаевич уже дожидался своего куратора.
-- Ну, как всё прошло? -- поинтересовался полковник казачьих войск.
-- Неплохо, -- поощрил его старания штурмбанфюрер. -- Сначала мне показалось, что ваш человек немного переусердствовал, но потом всё направилось. Молодцы. Кстати, где ваш герой?
-- Сейчас, -- засуетился Семён Краснов. Он повернулся к двери и закричал: -- Эй, кто там, где Штумп?
-- Штумп? -- поднял брови эсэсовец.
-- Йозеф Штумп, актёр из Братиславы, -- зачастил Краснов. -- Мои люди его уже не раз использовали. Гениальный актёр. Играет потрясающе.
-- Еврей?
-- Ну, может быть есть капля- другая семитской крови. Играет очень уж натуралистично. Из глухого слезу вышибает. Да вы и сами убедились сегодня.
Сказать было нечего. Действительно, Йозеф Штумп отлично разыграл раненого танкиста, большевика- фанатика, и подтолкнул к действиям колебавшихся пленных. Только так их и можно было склонить к настоящему сотрудничеству. Они должны были сами начать работу.
В дверях тем временем появился новый человек, лёгкий и гибкий, поправляющий на себе мундир. Волосы его блестели, только что вымытые. Признаться, Гельмут Зингер не сразу узнал "танкиста". Это и был Йозеф Штумп, артист из Словацкого национального театра.
-- Штумп? -- спросил штурмбанфюрер, нахмурив брови.
-- Так точно, герр офицер, -- щёлкнул каблуками сапог актёр. Видимо, он не только протирал подмётки о театральные подмостки, а и служил в армии. Интересно, на чьей стороне?
-- Благодарю за службу, Штумп. Давно ли работаешь в сотрудничестве с Красновым?
-- Уже третий месяц, герр офицер. После того, как закрылся наш театр, а я остался без средств к существованию, мне предложили новую работу. Платят даже больше, чем было раньше, вот только зритель пошёл другой...
-- ... И цветов после показа не подносят, -- усмехнулся Зингер. -- Ничего. Бывает и хуже. Посмотрел на бедолаг?
-- Посмотрел, герр офицер.
-- Это наши будущие союзники. Просто приходится им немного помочь, подтолкнуть то есть. Хорошо, можешь быть свободен. Ха- ха. Весёлая шутка, если не забывать о том, что мы на территории концентрационного лагеря. Кстати, кто тебе писал роль?
-- Господин Краснов. И его люди. Кое-что я добавил от себя.
-- Я заметил. "Фашистские гады" и всё такое прочее.
-- Виноват, герр офицер, но...
-- Но-но, не оправдывайся, Штумп, иначе я изменю своё мнение о тебе. И твоей игре. Возможно, нам ещё пригодится твоё искусство лицедейства. Кстати, как тебе удалось столь натуралистично показать сцену расстрела? Я сам видел, как плеснула струйка крови после выстрела холостым патроном.
-- Это довольно простой приём, -- улыбнулся Штумп, расправляя плечи. -- Здесь я соединил медицину с кинематографом.
-- Весьма любопытно, -- поощрительно улыбнулся Зингер. -- Раскрой же свои профессиональные секреты. Быть может, кое-что из них нам пригодится в будущем. Мало ли что нас ожидает впереди. Сниматься в кинематографе, играть на театральной сцене, или заняться медициной. Может быть, я буду ассистировать профессору Заурбаху.
Штумп понял, что в его адрес иронизируют, но предпочёл лишь широко улыбнуться.
-- Вы сами удивитесь, насколько всё просто. Я взял обычную резиновую спринцовку, грушу для клизмы и наполнил её свиной кровью, а потом спрятал за пазухой. При выстреле, произведённом тем советским офицером, мне оставалось только прижать руки к груди, сдавливая резиновый баллончик и оттуда правдоподобно плеснуло настоящей кровью. Я слышал, что подобные приемы используют в съёмочных павильонах во время работы над фильмами, и лишь применил их опыт на деле.
-- Великолепно, -- признал штурмбанфюрер, -- а если бы русский произвёл несколько выстрелов?
-- Ещё одна ёмкость была прибинтована к руке. Я бы раздавил баллончик и размазал ту, дополнительную кровь. Главное, заметить, куда направлен ствол пистолета, а остальное - дело собственной ловкости. Признаюсь, что я заранее тренировался. Никто бы ничего не заподозрил.
-- Ты - весьма ловкий субъект, -- признал, наконец, Гельмут Зингер, проведя взглядом от запавших глаз словака до сапог. -- Я обязательно запомню твои советы.  А тебе объявляю устную благодарность. Ещё тебе вручат дополнительную сумму в рейхсмарках. Верных нам людей мы щедро награждаем, тогда как ведущих двойную игру ждёт суровая кара.
Йозеф Штумп начал было благодарить, но, выслушав последние слова, вытянулся, прижав руки ко швам. Зингер ещё раз глянул на него и отвернулся.. Для себя он решил проверить ещё раз словака и, если в биографии его не окажется никаких эксцессов, использовать в тайных операциях, где необходима актёрская игра и профессиональные качества лицедеев. Словак мог ещё им здорово пригодиться.
Улучив момент, Штумп покинул комнату, а Зингер начал инструктировать Краснова, объясняя ему задачу работы с военнопленными, в деле организации из них некоего объединения по борьбе с советской властью в тылу вермахта, помощь в ликвидации подполья. Пусть советские своими руками убивают друг друга, расчищая дорогу и пространство для будущей колонизации этих диких просторов.

Глава 9. Потап Ненашев.
-- Стоять!
Сколько можно. Он на ногах уже двое суток. Или трое? Время смешалось в голове, превратилось в нечто материальное, вроде удавки, которая захлестнула шею и сдавливает, сдавливает, сводя с ума, отнимая жизнь... Всё померкло...
-- Поднять его.
Цепкие руки подхватили под мышки, дёрнули бесцеремонно кверху, отрывая от блаженной прохлады кафельной плитки, к которой он прижался щекой, всего на миг, а потом...
Потом он уже снова стоял на ногах. Если это можно было назвать ногами, отлаженный Природой механизм движения, который, среди прочих, сделал Человека царём этой самой Природы. И палачом другого человека.
-- Отвечай.
-- Что... отвечать?..
Он не хотел открывать рта, но тот сам, предательски, открылся. Вот с таких вот мелочей, уступок, и начинается путь измены. И не важно, предаёшь ли ты верного друга, Родину или себя самого.
-- Кто послал тебя, и вашу группу в тыл наших войск? Абвер, фронтовая разведка, гестапо, СД? Какую цель вы преследовали после проникновения на нашу территорию? Саботаж, диверсии, акты террора?.. Говори!
-- Я... я... не знаю.
Предательский дрожащий голос. Он любого может утвердить во мнении, что хозяин такого дрожащего голоска непременно замешан в чём-то этаком, незаконном, злодейском. Это голос разоблачённого врага, которому есть что скрывать, надо лишь надавить, заставить и он расскажет, выложит всё по пунктам.
Или это голос измотанного до последней капли терпения человека, измученного до грани возможностей. Дальше уже нет ничего. Дальше уже - смерть. А это страшит. Жизнь, заложенная в человека Высшими Силами, запрограммирована таким образом, что он, носитель чуда, жаждет и дальше жить и быть, продолжить борьбу со Временем, борьбу за существование, которую Чарльз Дарвин назвал Эволюцией.    
Виданное ли дело - выдержать побои, издевательства, лишение пищи, воды, а теперь ещё и сна, когда приходится стоять на ногах и отвечать на бесконечные вопросы, которые задают сменяющие друг друга следователи. Эту пытку они называют "конвейер", вот только собирают здесь не автомобили Форда, а необходимые доказательства волны предательств, захлестнувших Страну Советов и ставших причиной разгрома Рабоче- Крестьянской Красной Армии на Балтике, Севере, на Украине и в Белоруссии. Везде выявляются гнёзда предательства и организации врагов народа. А разоблачают их доблестные бойцы НКВД под бдительным руководством Лаврентия Берии.
-- Рассказывай давай, Потап Ефимович, каким образом ты попал в руки врага?
-- Каким образом?
... Каким образом? Когда окружили их объединённую бригаду там, в белорусском лесу, и вражеский голос сквозь динамик дал им время на выбор, многие растерялись. У тех, кто потерял голову, опустились руки, к тому же молчал комбриг Бессонов, командир, слова которого ждали бойцы. Ждали и заранее ужасались. Боялись они и боя с превосходящими силами и предстоящего пленения. "Куда бедному крестьянину податься? И тут клин, и тут". Безвестный актёр, сыгравший обиженного красноармейцами крестьянина в фильме братьев Васильевых выдал бритвенной остроты афоризм, истинный до последних дней, и говоривший о беззащитности маленького человека перед социостихией.
-- Они специально дали нам время, чтобы успеть завершить обход, -- вдруг заявил кадровый лейтенант Кашин, рядом с палаткой которого и остановился в ту минуту Ненашев. -- Взво- о- од, слушай мою команду. Становись!
Потап оглянулся, нет ли рядом Захара, но тот остался где-то там, среди замерших в растерянности людей. Людей, готовых сложить оружие. А лейтенант Кашин, бойкий и молодой, худощавого сложения, но вместе с тем подтянутый офицер, был готов действовать. Раздавая чёткие команды, он построил своих людей и повёл их в сторону, противоположную той, откуда раскатисто разносился усиленный радиодинамиками голос фрица.
Расчёт Кашина оказался верным. Его взвод, разбитый на отделения, просочился ложбинками и перелесками, ползком и перебежками, и побежал- покатился дальше.
"Спросят - как перейти жизнь?
Отвечайте - как по струне бездну -
Красиво, бережно и стремительно".
( Н. и Е. Рерих "Листы сада Мории")
Савелий Кашин продолжил практику Бессонова - уклоняться от боевого контакта и при первых же выстрелах уходить, разбегаться. Мелкие же группы немцев - уничтожать. Так они расстреляли вражеский дозор на двух мотоциклах и подобрали четыре немецких новеньких автомата. Один достался Ненашеву, так как в спешке отступления он оказался безоружным. Своя винтовка осталась в расположении роты Годова.
Если в их одиссее по своей же, теперь оккупированной немцами, земле и присутствовала Божья помощь, то она закончилась, когда они достигли той линии фронта, которой стремились достичь всеми фибрами души. Попытались незаметно перебраться через реку, на одном берегу которой укрепились наши силы из армии генерала Тюленева, а на другом разместились немцы 4-ой армии фон Рейхенау. Солдаты Кашина на самодельных плотах и отдельных плавунах попытались форсировать водную преграду, но внезапно наткнулись на кинжальный пулемётный огонь. Глазастые часовые, наученные горьким опытом, обнаружили подозрительные объекты и посчитали ситуацию хитрым нападением гитлеровских диверсантов.
Вот так, неожиданно, был уничтожен почти весь взвод во главе с самим Савелием Кашиным, пронзённым несколькими нашими же пулями. Жестокая ирония судьбы. В довершении и с немецких позиций застрочили пулемёты, взлетели в воздух ракеты, осветив округу мёртвенно- призрачным светом.
Отступать было некуда, и Потап устремился вперёд, вручив свою жизнь и судьбу в руки Всевышнего. Он плыл и молился, а когда ноги нащупали дно, выполз на берег и поднял руки. Руки, в одной из которых был зажат пистолет- пулемёт Шмайссера. Иронией судьбы стало то, что следующим на берег выполз рядовой Приходько, также вооружённый автоматом германского производства МП-40. От нервного напряжения, в котором он пребывал всё последнее время, у него случился припадок, от которого он потерял рассудок и потому, очутившись на твёрдой земле, сразу начал садить, очередь за очередью, туда, откуда их взвод гвоздили пулемётчики, положившие многих из его товарищей.
Конечно, уже через мгновение бедолагу Приходько пристрелили. Может быть, чуть позже он бы и сам пришёл в себя, отшвырнул бы автомат в сторону, объяснил причину срыва, вот только в связи с его кончиной взятки с него были уже гладки. Ещё трое, кто всё же выплыл, были без оружия и почти что голыми. Они начали плакать и хватать своих за руки, но были скручены и доставлены в расположение Особого отдела дивизии, как злостные враги и убийцы.
При других обстоятельствах Потап Ненашев легко бы доказал свою принадлежность к регулярным формированиям Красной Армии, потому как сохранил и личный жетон и красноармейскую книжку, но злосчастная судьба распорядилась за него. Книжка размокла, чернила в ней расплылись, а следователи Особого отдела были уверены, что к ним в руки попали настоящие диверсанты и потому особо не церемонились, а когда выяснилось, что дело они имеют со своими соотечественниками, вместо того, чтобы признать ошибку, они окончательно озверели.
Не обращая внимания на то, что большая часть захваченных была ранена, они били их палками, требуя признаться в принадлежности к германским формированиям, называя бедняг не иначе как "фашистскими  гадами" и "контрой". Следователи переусердствовали, так как от ран и побоев скончался сперва один, а следом второй пленник из "плавучего десанта". Тогда они спохватились. Чуть подлечив, отправили оставшихся пленников в штаб армии, настрочив пространственный рапорт об обстоятельствах пленения. В армейском штабе за них взялись с новыми силами, вымучивая признания.
Наверное, напарник Потапа всё же признался в чём-то, так как бить его перестали, а, наоборот, даже накормили борщом и предложили горячего чая с бубликами. Твёрдую пищу он есть не смог из-за выбитых зубов, лишь похлебал супа, чтобы придти в себя.
Всё это время Потап пытался найти слова, чтобы достучаться до сознания следователей, раскрыть им истину, но его никто не слушал. Им не нужна была правда, понял он наконец, и замолчал, чем только разозлил палачей. Они уже составили бумаги, где всё объяснялось, надо было лишь подтвердить написанное и расписаться. Ненашеву заявили, что он является сотрудником абверкоманды-103, именуемой "Сатурн", и что его заброской занимался полковник Ровель, но, благодаря мужеству и опыту наших бойцов, заброска отряда была пресечена, а диверсанты уничтожены в ближнем бою. Бесполезно было доказывать, что он не верблюд. Оставалось только молчать.
После этого и начался "конвейер". Иногда ему показывали других людей с изувеченными окровавленными лицами и заставляли признать в них коллег по "Сатурну". Это называлось очной ставкой. Ненашев отказывался от знакомства и допрос продолжался. Его тоже показывали другим, избитым или нет, но обязательно запуганным до скотского состояния. Что именно ему говорили, он воспринимал плохо, временами впадая в прострацию. Наверное, в том, сомнамбулическом состоянии, он в чём-то сознался чекистам и те обрадовались, но, когда пришёл в себя, отказался от сказанного и "конвейер" закрутился с новыми силами.
Вдруг появилась мысль, что всё происходящее с ним не имеет отношения к реальности. Такого просто не могло быть. Ну да. Но что же тогда здесь разворачивается? Сам Потап никогда в театре не был, но представление о спектаклях имел. У них даже проводились сценки, разыгрываемые сельской комсомольской ячейкой, где юнцы прокатывали сельчан, грешивших пьянкой, драками или иными действиями, не вписывающимися в социалистическую картинку сельской идиллии. Может и сейчас он попал в действия некоей труппы, ведущей непонятную ему игру, где ему отведена роль врага. Закончится трагедия, падёт некий занавес и актёры разойдутся по гримёркам. А Потапа Ненашев? Отведена ли и ему гримёрка, где он мог бы лечь на топчан, вытянуться и отключиться, позабыв про "грим" из бутафорских гематом и потёков крови. А потом проснуться и... что? Участвовать в другой трагедии? Под названием "Смерть предателя"?
А может?..
Может быть...
Может быть он уже мёртв, а всё происходящее с ним и есть то, чем пугал их батюшка, отец Никодим, про геенну огненную, серный смрад и скрежет зубовный, про мир мучений и боли, где терзаются грешные души, носители которых, человеки, не хотели жить по законам, установленным Всевышним, а поимели нахальство установить свои, богопротивные, человеконенавистнические, где говорится много о смерти и мало о жизни, где прославляется ширившаяся борьба, разрушение жизненных основ и укладов, Церкви и помазанника Божьего.
Если так, то почему же так терзают его, Потапа Ненашева? Ведь он же ничего плохого не сотворил. Никого не убил, ничего не отнял, правда и не сделал ничего, когда арестовывали отца Никодима и отсылали на Соловки, когда раскулачивали соседей, таких же крестьян, может чуть более состоятельных, но только по той причине, что работали от зари до зари, и даже того более. Молчал Потап, и вот теперь на своей шкуре испытывает то, через что уже прошли десятки односельчан.. А впереди будет и булькающий клёкот закопчённых котлов и шипение гигантских раскалённых сковородок, и дьявольский пронзительный визг чертей с красными угольями глаз, в фуражках с пентаграммою звёзд на околыше, и новая боль, перед которой померкнет уже перенесённая.
-- Слышь, браток, -- послышался хриплый шепоток. Он отличался от лающих окриков следователей- чекистов и походил на хрустальное пение ангела не более чем утренний хрип петуха на соловьи рулады, но уже само ощущение того, что за шёпотом не стоит неумолимая и безжалостная сила, уже делало тот сиплый голос сладким вокализом великого певца древности Лина, умерщвлённого Аполлоном. -- Браток, ты жив?
Интересный вопрос. А как ответить на него, чтобы ответ был правдой?
-- Не... знаю.
-- Значит, живой, -- обрадовано захрипел голос, -- а то я не знаю, что и думать. Тебя занесли сюда, в камеру, да и бросили. Если бы труп, так оттащили бы в подвал, или закопали сразу, а если сюда кинули, то значит... Хотя, о- хо- хо, клятая наша жизнь, кажется, это уже ничего не значит.
С трудом Потапу удалось разлепить один глаз. (Второй заплыл после очередного следовательского удара). Но можно было его и не открывать. Ничего видно не было. Давящая тьма окружала его со всех сторон, погребла его в своих пучинах. Правда, нос улавливал смрад застоявшегося воздуха, немытых тел, испражнений и других гадостей, которые переполняли его жизнь с некоторых пор. Зажмурил глаз, но скоро снова открыл.
Видимо, где-то имелась щель, откуда просачивался лучик дневного бытия. Совсем малюсенький, потому как и не разглядеть его, но пребывающему во мраке и этого хватило, чтобы начать угадывать очертания.
Потап скорей угадал, чем увидел, сотоварища по несчастью. Тот сидел на чём-то вроде доски (на другом подобии топчана лежал и Ненашев). Сосед по камере показался ему угловатым, едва ли не с горбом, с мосластыми руками, впавшие щёки заросли свалявшейся бородёнкой, а глаза утонули в глубоких впадинах. Редкие седые волосы стояли дыбом, напоминая нимб, какие были над головами страдальцев и мучеников, нарисованных на стенах церквушки, где служил отец Никодим. Может, в далёком будущем и они станут страстотерпцами и великомучениками для тех, обладателей блаженного далёка.
-- Слышь, браток, -- тем временем тормошил Потапа сосед, -- ты не молчи, а то больно уж  на мертвяка похож, а я их опасаюсь. Поговори со мной.
-- О... чём? -- с трудом разлепил лепёшки разбитых губ красноармеец.
-- Ну, как о чём, -- растерялся сосед, -- о себе. За что тебя сюда бросили?
-- А тебя за что? -- переспросил Ненашев, выплывая из темноты.
-- За антисоветскую пропаганду и пораженческое настроение, -- махнул рукой сосед.
-- Это как?
-- Да в окопе брякнул, что не устоять нам перед немцем, с одним ружьём на двоих, когда он танком бронированным прикрыт, а сверху бомбы с самолета сыплются. В сердцах сказал, не заметил, что неподалёку комиссар обход совершал. Видать, он те мои речи и услыхал. Вот после этого меня под микитки сцапали, да сюда приволокли. Хотели ещё саботаж пришить, но я от него отказался. Избили, конечно. Сейчас вот здесь сижу. "Тёмная" это называется.
-- Давно? -- прошептал Потап.
-- Ась? -- не понял его шёпота сосед.
-- Давно здесь сидишь? -- переспросил чуть громче красноармеец.
-- Порядком. Я представляю себе, что меня в блиндаже после бомбёжки засыпало. Раз в день в "кормушку" баланду просовывают, и ломоть хлеба. Ничё. Жить можно. Крысы вот только. И клопы. А так - ничё. А у тебя?
-- А у меня - чё, -- ответил Ненашев. -- Сам небось видишь.
-- Да разве здесь можно что разглядеть? -- удивился сосед. -- Разве что побили там тебя дюже сильно.
-- Побили, -- согласился Потап. -- Уж отвели душеньку. Как до сих пор ещё дышу. Сомневаться вот начал, а может я уже окочурился, да на том свете очутился, и терзают меня черти за грехи прижизненные.
-- Насчёт чертей это ты верно подметил, -- усмехнулся сосед. -- Они и есть черти и склоняют тебя к жизни чертячьей. Что ты такого сотворил, что им в лапы угадал?
-- Не захотел немцу в плен сдаваться. Мы с ребятами пробивались аж с границы с Польшей. Света белого не видели. Всё больше по ночам, да по лесным чащобам пробивались. Натерпелись там всякого. Насмотрелись и на немцев, и на мародёров, что по лесам тоже шастают, воевали, чудом как до своих прорвались...
-- А дальше что? -- спросил сосед, заметив, что Ненашев замолчал.
-- Ударили по нам пулемётами. Трое только до берега доплыли. Ну и я. Один из нас с перепугу нервенного огонь по своим же открыл.
-- С кем приплыл?
-- Нет, по тем, кто стрелял. Кто всех товарищей, с кем я на карачках сотни вёрст прополз, в грязи да в крови, ко дну пустил.
-- И что?
-- Шлёпнули его в тот же момент. А нас загребли в контрразведку. Шпионы мы, мол, и террористы. Специально ночью приплыли, чтобы наших убивать.
-- Требуют признаться добровольно.
-- А вы?
-- А что мы? -- в сердцах ответил Ненашев. -- Сначала доказывали про ошибку, свои, мол, и точка. Пока мои товарищи от побоев не сгинули. А я ведь даже их фамилий не знаю.
-- Да- а, попал ты, -- признал сосед, -- удачно, что называется, и вовремя. Не знаю, что тебе и посоветовать.
-- А что тут советовать, -- приподнялся на локте Потап. -- Свой я. Чего тут доказывать. Разберутся.
-- Ишь ты, -- удивился сосед. -- С товарищами твоими уже разобрались. И тебя то же самое ждёт.
-- Иди ты! -- окрысился Потап.
-- Сам подумай, -- продолжал терпеливо сокамерник. -- Вы ночью попытались перейти линию фронта, часовых обстреляли...
-- Они первые начали!
-- Служба у них такая...
-- Служба - по своим же стрелять?!
-- Охрану нести служба, -- назидательно сказал сосед. -- К тому же ночь была, темно, на лбу у вас не написано, свои вы или чужие лазутчики, вот они и начали пальбу. А вы ещё и отстреливаться придумали.
-- Приходько это. С нервенного перепугу. Ведь сколь под немцем пришлось идти, вот и сказалось всё в последний миг.
-- С перепугу или сознательно, это уже не важно. По научному это прозывается стечением обстоятельств. И сложились они не в вашу пользу. Отсюда танцевать требуется.
-- Куда танцевать? -- не понял метафоры Потап.
-- К следователям, -- пояснил умудрённый нажитым опытом сосед. -- И признаться им - мол, так и так, заставили немцы взять в руки оружие, а я решил обхитрить их, согласился как бы вражью сторону принять, а когда к своим попал, сразу сдался и оружие вражеское бросил.
-- Но я же не сдавался немцам, -- в отчаянии закричал, нет, зашептал Ненашев, -- я бы лучше смерть принял, чем на службу к ним...
-- Смерть принять никогда не поздно, -- спокойно заметил сосед. -- Да я и не говорю, что ты предатель. Тут хитрость нужна, браток, если и дальше жить планируешь. Я тут за месяц следствия такого насмотрелся. Ого!
-- Чего насмотрелся?
-- Да на таких, как ты, на упрямых. Нет, мол, и точка. Таких здесь злостными врагами считают. И дают им на полную катушку. Двадцать лет лагерей. Или - расстрел. Стреляют чаще.
-- А если ошибка? Вот как у меня.
-- Война ведь, -- пожал покатыми плечами сосед. -- Тут лучше невиновного похоронить, чем ловкого вражину на свободу выпустить. А ошибки... Ну что ошибки. Всяко бывает. Вот ты на ус мотай да выводы делай.
-- Какие? -- с тоской переспросил несчастный.
-- Признайся. Мол, да, к своим хотел попасть, использовал шанс, ни в кого не стрелял, сразу руки поднял. Накажут, конечно, но хоть жив останешься, отсидишь своё, тем временем война кончится, и поедешь домой вольным соколом. Даже и лучше - не надо пулям кланяться. Я вот для себя так решил.
-- Но ведь это же пятно на всю жизнь.
-- А уж тут ничего не попишешь. Сумел замазаться - сумей теперь уцелеть. Потом как-нибудь отмоешься. Может, найдётся кто, что твою правду подтвердит. Тогда, после войны, и подходы к людям будут уже другие.
В этих словах был резон. Их надо было обдумать, не отвлекаясь ни на что. Потап Ненашев закуклился в своих мыслях, прикидывая все "за" и "против", примеряя их к ситуации. Реальность для него снова смазалась.
-- ... Стоять!
Он зашатался, привалился было спиной к стене, но лопатки не ощутили привычной твёрдости и он рухнул навзничь, больно ударившись затылком. перед глазами полыхнул сноп белых искр. Он застонал, но его уже подхватили, вздёрнули на ноги, грубо и бесцеремонно, как это полагалось делать с врагами. Такими, как он, Потап Ненашев.
-- Ненашев... И фамилия-то у тебя какая-то чужая.
-- Какая есть, -- нашёл в себе силы сказать Потап.
-- Р- р- разговорчики, -- прикрикнул молодой краснощёкий следователь с пушистыми ресницами и веснушчатым лицом. Он держал перед собой серую папку со стопой бумаг. На пальцах синели кляксы от чернил. Рядом лежала обычная ученическая самописка. Следователь внимательно читал написанное.
-- Итак, вы сознаётесь во всём?
Ненашев кивнул головой. Он уже и не понимал, приснился ли ему тот разговор в подземном бункере с опытным заключённым, который силой логики убедил его "сознаться" и спасти себя для лагеря, или это собственное решение воспылавшего желанием жить организма. Да, собственно говоря, это было не так уж и важно. Главное другое - наконец-то прекратится эта затянувшаяся пытка следствия, и он придёт к чему-то конкретному, пусть даже это будут тюремные нары. Пусть. Главное, что в часах Кроноса упадёт песчинка первого дня, а когда к горе песка- времени присоединится последняя, скрипучие лагерные ворота распахнутся, впуская внутрь луч солнца свободы, который остановится на счастливом лице Ненашева. Будет ещё и для него праздник.
-- Да.
-- Подпишитесь.
За время вынужденного неподвижного стояния мускулы ног сместились, перекрутились, и сейчас каждое движение отдавало мучительной болью, но он всё же нашёл в себе силы сделать один падающий шаг, переместил тело на вторую ногу, ещё шаг и вот он уже у обычного канцелярского стола, крышка которого была обтянута тёмно- коричневым дерматином, покрытом пятнами чернил (или крови?!), нагнулся над протоколом, заполненным ровным наклонным почерком. Вот только буквы как-то не воспринимались, казались чужими, несли в себе что-то нехорошее, мерзкое.
Потап наклонился над столом, нащупал самописку и подписался, разбрызгивая чернильные капельки. Перо было старое, уже успело стереться и остриём царапало бумагу.
Следователь брезгливо посмотрел на кривой росчерк подписи, на капельки синих чернил, промахнул бумагу специальным валиком и захлопнул папку, стягивая её белыми тесёмками. Стражник ухватил заключённого цепкими пальцами и вытянул в коридор. На непослушных ногах Потап отправился вперёд, а конвоир его подталкивал в спину чем-то твёрдым, командуя: "Налево", "прямо" или "к стене", чтобы пропустить другого подследственного.
Поместили Потапа в камеру СИЗО. Там уже и без него было душ около сотни. Каждый со своей болью, со своим обвинением. Были тут "антисоветчики", "террористы", "саботажники", "шпионы", весь спектр пятьдесят восьмой статьи УК. Была даже монахиня в чёрном, до пола, глухом одеянии. Откуда она здесь взялась, было непонятно. Кроме них, было ещё несколько бытовиков, блатных, каких-то подростков, шелудивых стариков.
Блатные держались кучкой, играли в карты или гуторили о чём-то своём, на непонятном языке, "по фене", как они выражались. Вроде бы по-русски, но как-то чудно.
"Пятьдесят восьмая статья" сидели отчуждённо, косясь недоверчиво друг на друга, ведь у каждого из них было серьёзное обвинение. Потап за всю свою жизнь не видел сразу столько "провокаторов" и "террористов", как здесь. Конечно, немцев было много больше, все отлично вооружены, но, то были чужеродцы, закордонные, фашисты, а здесь собрался, казалось бы, свой брат, русские, украинцы, латыши. Неужели и правда все они отпетые преступники? На всякий случай, помня собственное, почти что случайное, положение, он опустился на край длинного ряда лежаков. Сидевший рядом дедок пододвинулся, запахнув рваную донельзя холщовую сорочку, грязную и пропотевшую.
На новичка почти никто не обратил внимания, лишь один из блатных оторвался от веера карт, прикрыв их рукой от конвоира, вытянул шею, разглядывая вновь вошедшего, но, не углядев при нём никаких вещей, снова углубился в игру. Через несколько минут он заворчал, проигравшись. Его товарищи громко, не стесняясь, засмеялись и потребовали расплатиться. Проигравший достал что-то из кармана, но оно было отвергнуто игроками. Они перестали смеяться и недовольно заворчали. Молодой проигравшийся урка отодвинулся от них. Глаза его бегали по сторонам. На мгновение взгляд его остановился на Потапе и тот почувствовал тревогу от непонятной ещё опасности, но уркаган уже отвернулся от него, проигнорировав новичка. Он уже выделил из толпы колченогого мужичка, сидевшего в обнимку с торбой, и качающейся походкой направился к нему.
-- Эй, кацап, -- придвинулся он к мужичку, -- одолжи-ка жрачки. Слышь, проигрался я, кореша требуют пайки, сала там или сухарей. Я знаю, у тебя есть, я потом тебе верну, гадом буду. Раскрывай мешок.
Мужичок не желал расставаться с добром. Другие урки начали подначивать своего, который не имел среди них большого влияния и пребывал на низшем уровне воровской иерархии.
-- Давай, Крючок, вытряхни из деревни барахлишко.
-- Смотри, как бы дядя тебя самого не обшмонал.
-- Гляди, Крючок, мы этого парня к себе возьмём, а тебя к параше греться определим.
Видимо, это была настоящая, реальная угроза и вертлявый вор осмелел. Он вцепился обеими руками в торбочку и попытался вырвать её из рук крестьянина, но тот не отпускал мешка, а наоборот, изловчившись, оттолкнул уркача. Тот, не ожидая отпора, едва не опрокинулся с нар, чем вызвал взрыв смеха среди своих.
Озлившись, он сунул за пазуху руку. Почуяв опасность, мужичок прижал своё добро к груди и попытался улизнуть, но соседи его сидели столь плотно, что деться было некуда. Тем временем Крючок сделал новую попытку завладеть мешком.
-- Отдай жрачку, паскуда, -- крикнул он и одной рукой ухватил за лямку сидора. Хозяин мешка взвыл и дёрнулся назад, но урка неуловимым движением взмахнул рукой и внезапно щека крестьянина разъехалась, а из глубокой раны красными горошинами покатились крупные капли крови.
-- Ого, Крючок зубы показал, -- ощерился щуплый зэк с покрытыми татуировкой плечами. -- Теперь держись.
Раненый мужичок заголосил, ухватился за лицо обеими руками. Сквозь грязные пальцы струилось, кровь капала на грудь, на колени. Крючок победно огляделся, подхватил завоёванный мешок и победной, вихляющейся походкой направился ко своим. Другие урки одобрительно смеялись, довольные успешным окончанием стычки.
Ненашев огляделся. Соседи несчастного парня сделали вид, что их не касается такой оборот. Ограбленный тихонько выл, зажимая резаную рану. Кровь загустела и уже не лилась. Кое-кто исподлобья поглядывал на воров, но никто не решался перечить им. Блатные были в камере силой, хотя и была-то их здесь жалкая кучка, но держались они все вместе и, судя по всему, были вооружены каким-то самодельными ножами, обломками бритв или просто железками.
Но на его глазах сотворилась несправедливость. Потап хотел, как другие, промолчать, но копившаяся все эти дни злость внезапно прорвалась наружу. Да и сколько можно оставаться сторонним наблюдателем? С нашего молчаливого согласия и творятся каждодневные безобразия в этом мире, далёкого от совершенства именно по этой причине.
Когда Крючок, торжествовавший лёгкую наглядную победу, проходил мимо него, Ненашев чуть качнулся вперёд, зацепил свисающую лямку мешка и рывком вырвал добычу из рук Крючка. Тот не ожидал подобного исхода и, по инерции, шагнул дальше, но уже с пустыми руками.
Постоянные нападки со стороны блатной компании было настолько привычным и обыденным явлением в общей камере, что на это почти никто и не обратил внимания. Отняли, так ведь не у тебя. Люди продолжали беседовать, и в камере стоял ровный гул голосов, но теперь гул как-то разом сошёл вдруг на "нет" и установилась относительная тишина. Все выжидали.
Не веря себе, Крючок оглянулся. Может, произошла ошибка, и он просто уронил отнятый мешок? Но тут же убедился, что сидор крестьянина перекочевал в руки новичка, одетого в изодранное, покрытое пятнами крови, военное обмундирование.
-- Ты чего? -- ощерился урка, показывая изъеденные гнилью кариеса почерневшие зубы. -- Какой ты масти?
Потап, не упуская худую фигуру вора из виду, ничего не ответил, взвесил торбу на руке и швырнул её крестьянину. Тот едва ли не на лету подхватил мешок и сунул его под себя. На него никто и не посмотрел. Теперь всё внимание камеры было сконцентрировано на новичке.
Приободренный, что новичок промолчал, а не заявил своих прав, как вор в законе, Крючок подобрался, выставил вперёд руку, среди пальцев которой поблёскивал кусочек остро заточенной стали.
-- Крови захотел? -- шипел урка. Обычная "шестёрка", Крючок всеми силами жаждал заработать хоть какой-то авторитет среди своих, чтобы его признали, усадили рядом, позволили участвовать в разборках. Если и теперь он оплошает, то придётся ему до "зоны" ютиться под нарами, вместе с шантрапой- малолетками. А Крючку очень хотелось себя показать, выдать себя за бывалого бандюгана- мокрушника.
-- Не бузи, -- тихо ответил Ненашев.
Если бы он вскочил на ноги, угрожающе закричал, рванул бы на себе гимнастёрку, поднял бы табурет, Крючок бы струхнул, отскочил, ждал бы помощи от своих и ему бы помогли, но взбунтовавшийся против людей военный являл собой покорную овечку, случайно вмешавшуюся в дела "волков" и желающую теперь одного - чтобы её оставили в покое. В покое? Как бы ни так!
-- Да я -- тебя...
Крючок не успел сообщить, что он сделает сей же час с Потапом, да тот и не стал ждать, а снова качнулся вперёд и кулак "бунтаря" врезался в выпирающий кадык худосочного воришки. Тот только хрюкнул и кулем свалился на пол. Железка, которую он сжимал в кулаке, закатилась под нары и пропала.
Это было так неожиданно, что все продолжали молчать. Опешившие от такой смелости воры ещё только вскочили на ноги, а переполненный яростью Ненашев уже летел к ним. Нырнув вперёд, он врезался головой в живот самого высокого и тот с воплем полетел на пол. Мелькнул кулак и ещё один урка захлебнулся кровью вперемежку с выбитыми зубами.
Только тут камера ожила и загомонила. Может быть в первый раз обречённые люди подумали о сопротивлении. Только сейчас заметили, что уголовных-то и было всего человек шесть- семь. Трое уже лежали, а Потап с остальными обменивался ударами. В руках двоих появились ножи. Ещё один откуда-то сноровисто достал металлический шкворень и поднял его, намериваясь ткнуть зазубренным концом в лицо бунтаря- солдата.
Так бы и закончилась жизнь Потапа Ненашева, "диверсанта" и "шпиона", но опомнился тот мужичок, которого недавно едва не ограбили. Он повис на руке плешивого верзилы, вооружённого железным прутом, и даже опрокинул его на пол. А потом на помощь пришли ещё двое. И ещё.
Через несколько минут блатные отодвинулись к стене, огрызаясь и скаля зубы. На полу остался лежать в беспамятстве Крючок и... тот крестьянин, кого он пытался ограбить. В суматохе бедняге пробили голову, и он теперь дёргался в агонии, разбрызгивая вокруг капли крови.
Распахнулась дверь и в комнату ворвались конвойные. Дубинками они отогнали к стенам толпу заключённых и вынесли изуродованное тело. Очнулся и пополз к своим Крючок, но его тоже схватили, заломили руки за спину и поволокли к выходу.
Дверь захлопнулась. Блатные остались в углу. Оттуда они грозили всем и в особенности новичку, Потапу Ненашеву. Но тот мало обращал внимания на угрозы. Ему удалось отвоевать приличное место на нарах и он там устроился. Надо отметить, что среди "пятьдесят восьмой статьи" с началом войны появилось много военных, и они часто давали достойный отпор ворам. Блатные передавали друг другу вести о "злых фраерах", коих становилось с каждым днём всё больше и больше. Положение "королей зоны" в некоторых местах пошатнулось, но действия лагерной администрации, поддерживающей криминальный авторитет, "друзей народа", помогали тем перебороть бунт, отыграть своё.
Ночью Ненашев спал очень чутко и спас тем, в очередной раз, свою жизнь. Почувствовав над собой зловонное дыхание, он поднял руку и её ожгло. Кусок толстой проволоки, наточенной до булавочной остроты, пронзил запястье. Потап, не обращая внимания на боль, поймал чужую руку, ударил ею о край нар. Ночную тишину разорвал громкий вопль, чужая рука вывернулась из ладони Потапа и пропала. Зажав рану, он забылся во сне.
Утром он глянул на группу блатных. Так и есть. Один из них баюкал руку, зажатую между двух палок. Судя по-всему, рука у вора была сломана. Он старательно отворачивался, чтобы случайно не встретиться взглядами со "злым фраером".
Потом был скоротечный суд. Прокурор зачитал обвинение. Оно внушало своей выстроенностью, но, руководствуясь тем, что Ненашев добровольно сложил оружие, расстрел был замещён двадцатью пятью годами лагерей. Ненашева запихнули в туго набитый вагон- зак и поезд тронулся, унося эшелон с осужденными в Леслаг, где их ждали работы на лесоповале, железной дороге и строительстве других лагерей, для новой волны заключённых. Чего- чего, а этого добра в России было предостаточно.

Глава 10. Фридрих Канарис.
Если долго- долго смотреть на пламя, появится ощущение, что оно живое. Языки пламени движутся, пожирают топливо, веселятся, трещат дровами, а потом, если не подкинуть ещё сосновое полешко или кусок антрацита, стареет, уменьшается в размерах, седеет пеплом и тихонько умирает. Но та "молодость" возвращается, если есть что подбросить в камин.
Глубоко в недрах Земли бушует и царствует великий бог Огнь. Не даром в прошлом ляди поклонялись Вулкану, другому хтоническому божеству. Быть может дух жреца- фламина нашёл воплощение в бренном теле адмирала и потому ое может чувствовать события до того, как они произойдут. Эта способность и привела его в кабинет руководителя разведывательной службы.
Фридрих Вильгельм Канарис подобрал с медного листа полешко сандалового дерева. Он бросал их в помя костра для аромата. Дым от сгоревшей древесины заполнял комнату сладковатым ароматом прошлого, перенося его в годы юности и молодости, когда он был хозяином себя и своих поступков, совершая деяния, достойные пера Майн Рида или Понсона дю Террайля.
К примеру, эти полешки ему присылал Мажуранай Десперести, торговец антикварными изделиями из Паталинга, городка на Малаккском полуострове. Канарс с ним познакомился в мае 1924 года, когда был послан на Дальний Восток с секретной миссией. Миссия заключалась в организации строительства подводных лодок для Германии. После окончания мировой войны в начале двадцатого столетия, по условиям Версальского мирного соглашения Германии было запрещено строить военные заводы по производству наступательного вооружения. Приходилось крутиться. Люди Геринга договорились с правительством России и начали производство истребителей и бомбардировщиков "Юнкерс", а также строительство танков. Морские корабли собирались на стапелях Южной Америки, а субмарины - в Юго- Восточной Азии.
Пользуясь случаем, Вильгельм посетил столицу штата Селангор - Куало- Лумпур. По старой привычке он всюду заводил знакомства. Вот и предприниматель Десперенси с его помощью получил контакты в Макао и Сиднее, что выгодно сказалось на торговле. В обмен он поставлял Канарису необходимую информацию, а иногда ещё и сувениры, предметы восточной старины, просто брикеты сандалового дерева или экзотические фрукты и вина. Информация была дороже всего.
Помнится, в далёком сейчас 1914 году он, лейтенант Вилли Канарис, создал целую сеть платных осведомителей, вкладывая частенько и личные деньги. Товарищи по малому крейсеру "Дрезден" подсмеивались над ним, советовали лучше направить свободные финансы на смуглых стройных девиц, но лейтенант оказался дальновидней сослуживцев и агентура себя оправдала. Благодаря полученным сведениям, крейсер "Дрезден" благополучно миновал несколько весьма напряжённых моментов, когда за ними охотилась английская эскадра. Командир крейсера отметил старания молодого лейтенанта благодарностью. А потом крейсер вошёл в состав эскадры адмирала фон Шпее и началась настоящая морская война. Но силы противника намного превосходили кайзеровскую эскадру и она была разгромлена. "Дрезден" скрылся в неприметном заливе у побережья Чили. Новый, 1915 год, они встретили в устье одной из рек, спрятавшись от всего мира. Почти три месяца доблестные германские моряки терпели лишения и, когда закончились припасы и, самое главное, топливо, решили сдаться чилийским властям на Мас- а- тьера и выслали для переговоров группу парламентёров. Переговоры прошли удачно и чмлмйские чиновники обязались принять экипаж "Дрездена", как перемещённых лиц. Но английская разведка тогда сорвала все планы и 14 марта, в нарушение всяческих международных норм, англичане атаковали крейсер, уже было сдавшийся властям Чили. После тяжёлого боя, при отсутствии огневых запасов, команда открыла кингстоны и крейсер затонул. Немецких моряков заключили в лагерь, но предприимчивый лейтенант разработал план побега и, самое главное, успешно воплотил его в действительность. Как герой Жюля Верна из команды лорда Гленарвана, он перебрался через горный хребёт Кордильеров и попал в Аргентину, откуда под именем Рида Росаса отправился в Германию. Его похождения могли бы составить книжку приключений, этакий Кара бен Немси Карла Мая, но Канарис старался не афишировать ни своей жизни, ни своего окружения.
Добравшись до Германии, он сумел так себя показать, что уже в ноябре этого года был в Испании, где начал активную организацию агентурной сети для военного флота Германии в Средиземноморье. С этой задачей он справился и его поставили командовать транспортной подводной лодки UC-27, потом он топил на другой субмарине вражеские корабли, за что был награждён Железным крестом 1 и 2-го класса, а к концу войны уже имел чин капитан- лейтенанта...
Адмирал вздохнул и кочергой начал перемешивать уголья в камине. Пламя снова поднялось и потянуло теплом.
Боже, что за времена тогда были! Германия проиграла войну. Монархия исчезла после Ноябрьской революции 1918 года. На развалинах её появилась Веймарская республика, конституция, президент и рейхстаг. Некоторые офицеры прочили конец Германии и даже кончали жизнь самоубийством. Но не таков был Вилли Канарис. Он никогда не опускал рук и вошёл в командование республиканского флота и даже убедил депутатов Национального собрания вотировать план создания военнизированных отрядов. Это было в феврале 1919 года.
С воцарением Веймарской конституции подняли голову социал- демократы. Их вожди Карл Либкнехт и Роза Люксембург установили связи с Советской Россией. Германия становилась красной. Организация "Группа "Спартак" преобразовалась в прокоммунистический "Союз Спартак", где заправляли всё те же Либкнехт, Люксембург, Меринг, Пик и другие видные социал- демократы. Им противостояли Добровольческий корпус фон Эппа, "Стальной шлем" и Рабочая партия. Страна стояла на распутье - влево или вправо двигаться дальше.
Канарис умудрялся достойно существовать, балансируя между взаимопротивоположными позициями. Как пример, можно привести расследование гибели Либкнехта и Розы Люксембург. Участников убийства задержали и был военно- полевой суд, среди членов которого был и он, Канарис. Голосовал он, как и все, за наказание, но сам же позднее организовал побег и обставил всё так, что потом ничего не смогли доказать. Его освободили от ареста и перевели на пост адъютанта при военном министре. Через год его снова арестовали "за содействие заговорщикам", когда Капповский путч провалился. И опять доказательств не нашлось.
Потом было восстановление Балтийского флота, участие в создании "Чёрного Рейхсмарине", которые противоречили пунктам Версальского мира, но позволяли сохранить подготовленные морские кадры.
Большая часть жизни Канариса прошла за кадром. Он учавствовал как в налаживании агентурных сетей, так и в становлении морского флота Германии, ВМФ, для чего размещал военные заказы в Испании, организовал обучение немецких лётчиков в Марокко, ведал внешними связями командования ВМС, обличал левых депутатов в Рейхстаге, обвиняя последних в развале флота.
Публичного политика из него не получилось. "Рота фане" разразилась серией статей как о самом Канарисе, так и о некоторых сторонах его закулисных деяний. После скандала Канариса из Главного командования ВМС удалили и он принял должность старпома на линейном корабле "Силезия". К тому времени флот возглавил адмирал Эрик Редер, свято следовавший кодексу офицерской чести. В его мировоззрение плохо укладывался жизненный путь Вильгельма Канариса. Редер всячески препятствовал попыткам последнего учавствовать в политической или секретной жизни Германии. Но позже Канариса перевели начальником штаба военно- морской базы Норзее.
Сейчас он мог бы оценить то спокойное время. 1930 год. В Европе царит благодушие и, по большей части, благоденствие. Настоящая идиллия. И только деятельная натура Канариса не позволяет ему предаваться релаксации. Ему уже шёл сорок четвёртый год. Пора подумать о том, чего он в жизни достиг, чего добился. Карьера остановилась и не было повода, чтобы её немедленно улучшить.
Благодаря связям вернулся на корабль и стал командиром линкора "Силезия". А тут резко пошли в гору акции НСДАП и вот уже наци получили контрольный пакет в Рейхстаге.
Вот оно! Это те люди, которые раскачают Европу.Канарис своей возможности не упустит. Но не всё так замечательно. Функционеры партии, пришедшей к власти, начали проверять активы. В ходе учения офицеры "Силезии" подкачали, их действия плохо координировались с действиями остальной эскадры, под управлением контр- адмирала Бастиана. Инспектировавший учения Герман Геринг отметил это отдельной строкой, а разгневанный Канарис надерзил контр- адмиралу. Карьере - конец?! 
Так или иначе, но Вильгельм Канарис отправился почти что в ссылку, принял командование крепостью Свинемюнде. Это был малозначимый форт на границе с Данией. Другой офицер, на его бы месте, откупорил бутыль шнапса и предался унылой меланхолии. Любой другой, но только не Канарис. Старые связи сделали своё дело. За год работы он завоевал доверие другого морского офицера - Конрада Патцига, возглавлявшего отдел абвера в Военном министерстве. Патциг за годы своей работы в отделе сильно укрепил Абвер, но проиграл Гейдриху в опыте кулуарных интриг. Под Новый год, когда наступил 1936, подал прошение о переводе на флот и рекомендовал вместо себя другого морского офицера - Фридриха Вильгельма Канариса.
Так 1 января 1935 года в управлении военной разведки Войскового управления Военного министерства появился новый руководитель. Первое, что что сделал новый начальник, это заявил о необходимости тесной связи между Абвером, СД и НСДАП. Канарис громогласно заявлял, что не дело секретным службам Рейха конкурировать друг с другом. Надо вести единую игру. Одновременно он начал перекраивать агентурную сеть по всей Европе, улучшая и омолаживая кадры. В его кабинете появлялись совсем неожиданные люди. То это был тунисский бей в тканом золотом халате, то мадьярский анархист с буйной шевелюрой, то албанский контрабандист в длинном жилете, или греческий священник с окладистой волнистой бородой. Да и сам начальник частенько отправлялся в загранкомандировки, лично инспектируя гибралтарскую резидентуру или швейцарские салоны влияния. После мятежа генерала Франко перебрался в Испанию, где у него была масса полезных знакомств, как личные связи ещё с 1915 года, когда Канарис налаживал агентурную сеть для германского флота, так и люди Патцига. Тесное сотрудничество со спецслужбами Испании прекрасно сказалось на работе. Канарис оказался едва ли не главным организатором помощи Франко. Влияние начальника Абвера увеличилось. После создания ОКВ - Верховного командования вермахта под началом Канариса оказался не только Абвер, но и отделы тыла и пенсионного обеспечения. А это и финансы, и управленческий размах. Казалось бы до высоты Олимпа оставалось совсем чуть- чуть, но по истечении нескольких месяцев очередная реорганизация лишила его дополнительных функций. Неизвестные "доброжелатели" убедили командование, что негоже распылять силы руководителя разведки на несвойственные ему функции.
Вильгельм отнёсся к этому спокойно, хотя всё внутри кипело. Он жаждал показать себя не только тактиком тайных операций, но и стратегом административно- хозяйственного значения, приблизившись к выскочкам типа Гиммлера, Гейдриха, Геринга, вся удача которых состояла в том, что они оказались в нужное время в нужном месте, то есть ядом с Гитлером. Чтобы добиться того же, Канарису приходилось прикладывать чудовищные усилия, но и тогда выходило далеко не всё. Он знал, кто вставляет ему палки в колёса.
Это был он - Рейнгард Тристан Ойген Гейдрих, сын музыканта, директора консерватории. С детства Гейдрих увлекался музыкой, играл на скрипке, но потом ушёл в дела политики. После окончания мировой войны он решил связать свою судьбу с ВМФ. Получилось так, что мичман Гейдрих попал на крейсер "Берлин", командовал которым в ту пору Канарис. Двадцатилетний Рейнгард удачно манипулировал слухами и сплетнями, чем навлёк на себя неудовольствие командира. Пути их скоро разошлись, но Гейдрих не умел прощать старых обид. Конрад Патциг попытался обезвредить его, вывести на чистую воду после "Ночи длинных ножей" в 1934 году. Но тогда влияние Гейдриха, сосредоточившего в своих руках СД и полицию безопасности, было на порядок выше. Патциг отправился командовать броненосцем "Адмирал граф Шеер", а Гейдрих возглавил Главное управление полиции безопасности. По сути своей, вчерашний подчинённый Канариса обогнал в карьерном росте своего командира. Мало того, что обошёл по службе, так ещё и пользовался своим положением, чтобы побольней ущемить конкурента.
Оставаясь интеллигентным и корректным, Канарис в очередной раз углубился в работу с  немцами Судетской области, создавая арсеналы, базы на территории Чехословакии, Польши, хотя и предупреждал о нежелательности военных действий в Польше, Моравии, Богемии, советовал действовать дипломатическим путём, приводя для примера аншлюс с Австрией. Антиподом его был Гейдрих, работавший грубо, прямолинейно и действенно. Приходилось и Канарису организовывать отряды. На базе роты специального назначения быс создан 800-тый строительный учебный батальон специального назначения. Пришлось перешерстить практически весь вермахт, чтобы отобрать достойный контингент. В конце концов люди были собраны и начали интенсивную плотную тренировку.. Подготовленные диверсанты приняли участие в Польской, а затем и во Французской кампании, захватывали переправы, разрушали казармы, вносили сумятицу в тылу войск противника. Но в спешке подготовка была пройдена не до конца. Было много жертв в личном составе диверсионных групп. К тому же Канарис совершил крупную ошибку, передав не подтверждённую другими источниками информации, весть о большом наступлении французской армии. В указанном им направлении были сконцентрированы дополнительные войска, но противник так и не попытался атаковать. Гитлер высказал неудовольствие армейской разведкой.
Осторожно Канарис начал прощупывать  руководство армии на предмет недовольства фюрером, но его поиски закончились ничем. Если генералы и испытывали негативные чувства, то хорошо их прятали. Частично Канарис вернул высокое доверие, предупредив ОКВ о готовившемся Великобританией захвате норвежских портов. Попытка была пресечена, а десанты парашютистов и спецназа заняли Норвегию.
После Французской кампании Канарис представил разработанный план по захвату английской крепости Гибралтар, но у Гитлера были другие планы и тщательно разработанная операция так и не состоялась. Напрасно отряд подрывников дежурил в Альхесиросе, а в Танжере дежурила подводная лодка. Им был дан приказ вернуться. Это был сильный удар по самомнению Канариса.
Именно после этого он пошёл на сближение с Гессом и Розенбергом. До того Канарис пытался добиться успеха чисто профессиональным путём. Но это не принесло ожидаемых плодов. Политическая коалиция совсем другое дело. Хотя бы таким вот образом войти в обойму высших чиновников Рейха.
Неудача Гесса обескуражила непотопляемого адмирала. Рудольф Гесс был назван сумасшедшим самим фюрером и лишён всех должностей. После этого он ни разу не встречался и с Розенбергом, как раньше, тет-а-тет. Гейдрих не дремлет. Он ждёт удобного момента, чтобы подсечь и выдернуть на белый свет ещё одного претендента, на которого можно повесить всех собак.
Спасала усиленная работа. Через русскую эмиграцию Канарис подкинул НКВД компромат на сталинский генералитет. Попутно добавили туда доказательства, что Гитлер готовится к большой войне с Англией. Пусть Сталин сидит спокойно на своём кремлёвском троне. Ещё Канарис организовал при Абвере особый отдел "Валли", где разрабатывались планы оперативно- диверсионных операций в тылу советских войск. Забросили несколько групп для сбора информации.
Но проклятый Гейдрих, используя связи через Гиммлера, перетянул на себя одеяло успеха. Вся слава и почести достались ему, а людям Канариса, дивесантам отрядов "Бранденбург-800" лишь раны да лишения.
Накапливалось раздражение, которое требовало выхода. Как человек, умеющий просчитывать комбинации на несколько ходов вперёд, Канарис видел и результаты.
Непременно, в самое ближайшее время, мстительный Гейдрих подставит ему ножку и это будет такое падение, после которого адмирал уже не поднимется. Канарис узнал, что начальник РСХА заинтересовался личностью Остера.
Генералу- майору Гансу Остеру адмирал покровительствовал. Через него он планировал выйти на связь с английскими спецслужбами. У Остера была репутация недолюбливающего нацистов. Он даже зимой 1939- 40 года нашёл способ информировать правительства Норвегии и Голландии о планах ОКВ оккупировать эти страны. Конечно, прагматичные европейцы подозревали нечто подобное, но компетентный генерал предоставил подробности. К тому же, пользуясь связями в армейских кругах, Остер постоянно выискивал недовольных нацистской политикой и опекал их, подогревая недовольство. По сути своей, он готовил заговор, переворот в вермахте, но действовал довольно легкомысленно. Пытался войти в доверие к генерал- фельдмаршалу Эрвину фон Вицлебену, только что уволенному в запас командующему Западной группой армий "Д". Параллельно Остер, начальник кадров и архива Абвера, искал подходы к генерал- полковнику Францу Гальдеру, начальнику Генерального штаба вермахта, открыто конфликтовавшего с самим фюрером. Это было весьма подозрительно и Гейдрих не даром начал интересоваться излишне активным генералом. Канарис имел на Остера большие виды, но, если придётся, готов был им пожертвовать.
Постепенно СД повсеместно вытеснило Абвер из Германии и европейских государств. Точнее, сотрудники военной разведки продолжали работать, но их коллеги из РСХА перехватывали все инициативы и отгребали жар себе на пользу. Пришлось с этим фактом смириться. Канарис переключился на дальние пределы.
Из числа военнопленных знающими специалистами были навербованы добровольцы северокавказских национальностей - чечены, ингуши, дагестанцы, авары. Из них был создан отряд "Бергман" (в переводе с немецкого - "Горец"), подразделение "Горнокавказского Легиона", части, созданной по образцу альпийских стрелков. Горцев усиленно тренировали и готовили к заброске на Кавказ, где они должны были поднять восстание и прибрать к рукам нефтяные источники, а также перекрыть доступ к азербайджанским нефтепромыслам. Операция носила название "Шамиль", по имени знаменитого имама Дагестана и Чечни.
Это был не единственный интерес Канариса. Параллельно готовилось ещё несколько  не менее экзотических операций. Одной из разработок стал бывший соратник Джовахалнара Неру, лидер индийской партии "Форвард блок" Субхас Чандра Бос, видный деятель национально- освободительного движения. Ярый противник английской колониальной администрации, он посчитал не зазорным сотрудничать с эмиссарами Канариса. По поручительству Боса из пленённых в Тунисе индийских солдат и офицеров создали волонтёрский отряд- легион "Свободная Индия". Формально он стал одним из зарубежных подразделений полка "Бранденбунг-800". Сам Бос был тайно переброшен на подводных лодках в Непал, откуда должен был распространять искры недовольства англичанами. В союзе с ним должен был действовать капитан абвера Обердофер, заброшенный на территорию Афганистана ещё в июле 1941 года, как руководитель археологической экспедиции. Резидент Обердофер за это время создал целую сеть исполнителей вдоль северо- западной границы Индии. У него был отличный помощник - лейтенант Витцель, за большие знания местных жителей и обычаев прозванный Пуштуном. Рота диверсантов "Бранденбурга" под командованием Обердофера и армия, которая должна была собраться вокруг легиона "Свободная Индия", поднимут мятеж против англичан в Индии и Афганистане. В этом состояла суть операции "Тигр".
Кроме того Абвер активно помогал Рашиду Али, поднявшего восстание в Ираке в тылу английских войск. Рашид эль- Гальяни охотно принял помощь оружием.Для координации действий Канарис создал Зондерштаб Ф и начал организацию двух специальных частей - отряд-287 и отряд-288 из левантинцев и немцев, говоривших на арабском, персидском и английском языках.
Планировались рейды батальона "Зондерфербанд-287" по Тунису и Северной Африке, для создания дестабилизации в войсках союзников. Командовал ими капитан абвера фон Кениг. Отряд действовал автономно от армии Роммеля, хотя иногда и пользовались материальной базой танковой армии "Африка".
В Южной Африке тоже готовилась своя операция - "Боярышник", где использовались конфликты между английскими поселенцами и племенами воинствующих зулусов. Как в аналогичных обстоятельствах, им помогали оружием и инструкторами из числа специалистов по партизанской войне.
Если все эти операции, а также другие, находящиеся пока лишь в стадии планирования, принесут успех, это непременно отразится и на благополучии самого Канариса. Адмирал был прагматиком и понимал, что ему необходима крупная победа, чтобы реабилитировать себя в глазах фюрера. Но и этого было недостаточно. Необходимо было решить вопрос с Гейдрихом. Откладывать дальше уже было нельзя.
-- Господин адмирал, машина готова.Вильгельм поднял голову и и улыбнулся Курту Урфару, верному слуге, нет - скорей товарищу. Урфар работал у них в имении, а когда сюда перебрался Канарис, принялся всячески его опекать. Адмирал знал, что к Урфарду подкатывались с СД, но старый Курт искусно притворился тугодумом- маразматиком и от него отступились.. Признаться, 67 лет - срок в нашей жизни немалый и многие в его годы уже не могут себя обслуживать, но Урфар был закалён жизнью и многого стоил, благодаря своей верности и осознания чувства долга.
Старик принёс шинель голубого отлива, но Вильгельм предпочёл гражданскую охотничью куртку. Он решил совершить турне в Висбаден, совмещая деловую поездку с отдыхом. Конечно, это очень далеко, почти полтысячи километров, но зато там имеется прекрасный бальнеологический курорт национального значения. Там состоится совещание по вопросам административного характера. Вообще-то адмиралу туда было ехать не обязательно, но он решил на несколько дней покинуть Берлин. По нескольким причинам.
Одевшись по- походному, включая и горные ботинки на высокой шнуровке и мягкую фетровую шляпу, Канарис спустился во двор, выложенный округлым булыжником. Там стоял отливающий синевой чёрный полированный "Майбах" с усиленным двигателем и пуленепробиваемой бронёй. Как важную персону, его обычно сопровождала охрана на форсированных "Мерседесах". Впереди ехал мотоцикл БМВ с рацией. Обычной прикрытие для чиновника правительственного уровня.
Сегодня от такой свиты Канарис отказался. Его должен сопровождать лишь "Опель- адмирал" с Баллером из секретариата и два охранника- спецназовца из "Бранденбург" в качестве телохранителей. Этого совешенно достаточно. Так распорядился адмирал.
Поехали не через Магдебург, а через Ютебог. Впереди летел "Опель", за ним - через необходимый просвет - "Майбах". Рядом с Канарисом сидел его дежурный адъютант, Рудольф Диркман, капитан абвера, также одевшийся по- походному. Попутно вели непринуждённо- светскую беседу.Диркман почитал Шиллера и мог часами говорить о творчестве драматурга и теоретика Просвещения. о его переписке с Гёте и Лессингом. Сейчас он разбирал драму "Вилльгельм Телль".
-- ... Но ведь речь всё же шла о его сыне? -- лениво, сдерживая зевоту, делая вид что спорит, говорил Канарис.
-- В этом и состоит высшая сила патриотизма. Для обычного человека в собственной семье заключается главное, а Патриот, каким был Телль, выше этого. К тому же он не повредил сыну. Порукой этому было его необычайное умение стрелять из лука.
-- Но всё же... -- не успокаивался адмирал, -- всё же могла произойти любая случайность - незапланированный порыв ветра, произвольный толчок, да мало ли что - и стрела, вместо того, чтобы пронзить яблоко, рассекла бы детский череп. Готовы ли вы, уважаемый Рудольф, выставить так вот, на потеху толпы, собственного сына, чтобы прострелить за сто шагов тыкву, пусть не яблоко, установленное на его голове?
Вполне конкретный пример, наглядный для любого прагматика. Место и действие, которое тебе знакомо.Оно сильно меняет картину, нарисованную мысленно.
-- Ну, -- замялся Диркман, -- всё же я не такой замечательный стрелок. К тому же вряд ли кто заставил бы меня..
-- Но я же не предлагаю ехать к вам домой и заниматься пулевой стрельбой над вашими домочадцами. Это вопрос чистой теории.
-- Стал бы, -- твёрдо ответил адъютант. -- Если это необходимо для блага фатерлянда, то стал бы.
-- Великолепно, -- усмехнулся адмирал.-- Кажется, это сказал Шиллер, что воля есть отличительный признак человеческого рода, а сам разум - только вечное правило для руководства волею. Вы - большой патриот, уважаемый гауптман, но, запомните мои слова - не надо преуменьшать роль сына. Он ведь не только удобная подставка для мишени, но и основа для вашей благополучной старости. Именно он, в первую очередь, будет заботиться о вас, а потом уже фатерлянд в лице его многочисленных чиновников, у которых тоже есть престарелые отцы, требующие ухода и внимания. А вопрос, надо ли стрелять по сыновьям и для чего, имеет свою предтечу. Попросту говоря, надо уметь управлять ситуацией, чтобы она не ставила нас в такое положение, когда приходится выбирать - или Родина, или сын. Желательно, чтобы осталось, для взаимного удовольствия, и то и другое. В этом и состоит искусство владения информацией. Дам и сам Шиллер не раз говорил, мне вспоминается, что свободен лишь тот, кто владеет собой. Подумайте над этим, уважаемый Рудольф.
-- Благодарю за урок, господин адмирал, -- почтительно произнёс адъютант, -- но мне как-то не приходило в голову рассматривать тот знаменитый исторический эпизод с такой стороны.
-- Я вовсе не умаляю трагедии Шиллера, а просто на примере его хочу вас научить думать, а потом уже действовать, ибо человек отражается в своих поступках. Это, кстати, тоже из высказываний вашего кумира.
Руководствуясь инструкцией, полученной от адмирала, Диркман задумался и оставил Канариса в покое. Машины приближались к Лейпцигу.
Вдруг их обогнал мотоциклист. Видимо он очень спешил, если сумел обойти несущийся  на большой скорости кортеж. Наверное, то был Фельдегерь, везущий срочное донесение в какой-нибудь штаб.
Но, обогнав машины, мотоциклист свернул к обочине и, не слезая с седла, поднял руку. Канарис приказал остановиться. Он узнал гонца. Это был посыльный из центрального управления Абвера. "Опель- адмирал" среагировал быстро и тоже затормозил, а потом сдал назад.
Посыльный отдал честь и подошёл к "Майбаху". Диркман наконец вспомнил о своих обязанностях из выскочил из салона автомобиля. Посыльный заглянул внутрь машины и только после этого отдал пакет, скреплённый печатью и секретным грифом.
Адмирал, получив конверт из рук адъютанта, тут же вскрыл его и углубился в чтение, откинувшись на спинку кожаного кресла. Вчитываясь в текст, он нахмурился. После внимательного изучения документа, он тщательно сложил его вдвое и спрятал во внутренний карман куртки, после чего повернулся к адъютанту.
-- Гауптман, обстоятельства изменились. Моё присутствие необходимо в другом месте. Придётся вернуться.
-- Но ведь вы собирались обязательно присутствовать на совещании в Висбадене, -- воскликнул Диркман. Признаться, он уже мысленно обживал удобства климатического санатория и потому презрел нормы субординации. О чём тут же пожалел. Но Канарис, казалось, этого даже не заметил. Он напряжённо размышлял.
-- Да, я хотел бы там присутствовать. К тому же запланировано моё выступление. Что же делать? Да, а почему бы тебе, Рудольф, не заменить меня на этом бюрократическом мероприятии?
Канарис пронзительно глянул на адъютанта. Тот смешался, не в силах найти аргументы, чтобы согласиться. Или отказаться.
-- Но... но... как же так? Я не голов.
-- Пустое, -- уверенно заявил адъютант. -- Моя речь отпечатана и находится у секретаря. Сейчас ты перейдёшь в другую машину и вы все вместе отправитесь в Висбаден. По пути ты успеешь изучить тот доклад, чтобы не опростоволоситься перед солидным обществом. Я на тебя надеюсь. Вспомни Шиллера, который говорил, что человек вырастает по мере того, как растут его цели.
--Но... -- бормотал растерянный адъютант, -- там, в машине, нет места.
-- Потеснитесь. "Опель- адмирал" - достаточно просторная машина.
-- А как же охрана? Она должна сопровождать вас.
-- Охрана останется с докладчиком, дабы сохранить его уверенность. Меня сопроводит фельдфебель. Через неполные два часа я буду на месте, а вам ещё ехать и ехать. Так что разговаривать далее нет больше времени.
Адъютант забрал свою сумку с термосом и другим дорожным припасом, и направился к "Опелю", в то время как "Майбах" развернулся и покатил назад. Посыльный выехал вперёд и держался перед Канарисом. В одно мгновение они исчезли из глаз, оставив  своё обескураженное сопровождение.
Не успел "Майбах" отъехать и нескольких километров, как вдруг случился новый конфуз - его мотор начал чихать, а потом и вовсе заглох. Водитель открыл крышку капота и запустил руки в двигатель. Вид он имел весьма озабоченный. На вопрос адмирала он не смог сказать ничего вразумительного.
Канарис нахмурился.
-- У меня нет времени, -- заявил он безапелляционным тоном. -- Разбирайся с мотором, а потом возвращайся. Я поеду с фельдфебелем на его мотоцикле. После возвращения переберёшь весь двигатель. Чтобы эксцессы подобного рода не повторялись. В противном случае... впрочем, надеюсь, всего этого не потребуется.
Испуганный водитель вытянулся по стойке "смирно" и провожал мотоцикл глазами, пока тот не скрылся из виду. Лишь после этого он расслабился и выпил чашечку заготовленного эрзац-кофе, а потом принялся искать поломку. На своё счастье он её нашёл и быстро устранил. Можно было возвращаться.
Хорошо спланированная операция разворачивалась по часам. Канарис избавился от лишних свидетелей, потом - от машины. Мотоциклист его доставил в ближайший городишко, где адмирал взял заготовленную, тоже заранее, машину. Это был ничем не примечательный "опель- капитан", в меру замызганный. Отпустив гонца, он уселся в машину и погнал её, но не в сторону Берлина, а в совсем противоположном направлении - к Дрездену. Впрочем, столица Саксонии тоже не была его конечной целью. Оставив её в стороне, он углубился в сельскую часть, направляясь к чешской границе, где виднелись Рудные горы.
На соседнем кресле,  рядом с водительским, лежала подробная дорожная карта, по которой и ориентировался Канарис. Благодаря ей он составил свой маршрут таким хитрым образом, чтобы максимально далеко объезжать все населённые пункты, от городков с кирпичными ратушами и кирхами до одиноких крестьянских хозяйста, окружённых колхозными постройками. Его никто не должен видеть.
Постепенно машина углубилась в лес. Канарис бросил ещё один внимательный глаз на карту. Уже близко. Знали бы эти самоуверенные нахалы из СД, что сейчас делает он, ариец с внешностью римского сенатора, они бы задохнулись от злости. Но, историю куют те, кому это по силам. К тому же, если снова вспомнить высказывания всё того же Шиллера, то глупец тот, кто бросает дело на полдороге и смотрит, разинув рот, со стороны, что из этого выйдет. Такие обороты были не в привычке Канариса и потому он сделался адмиралом и одним из самых влиятельных людей Рейха.
Дорога уже закончилась. Какое-то время адмирал ехал, потом загнал "опель" в заросли кущины, достал из багажника охотничий "манлихер" и дальше отправился пешком. Путь его лежал на взгорье, заросшее грабом.
Поднявшись по склону на несколько метров, он внезапно очутился на старой железной узкоколейке. Трава затянула рельсы так, что их почти не было видно. Лишь кое-где проржавевший металл выглядывал на белый свет из-под зелёных плетей.
Приободрившись, адмирал зашагал по истлевшим шпалам, насвистывая "Боже, храни королеву". Винтовку он закинул за плечо. Куртка его была расстёгнута. глаза почти и не бегали по сторонам.
Через пару десятков метров узкоколейка нырнула внутрь увала. Наверняка, лет сто назад здесь находился рудник и кипела жизнь. С тех пор многое изменилось. Канарис смело ступил внутрь. Кашлянул.Эхо перекатилось от одной каменной стены к другой и затерялось где-то в глубине тёмного пространства дыры.
Солнечный свет доходил примерно до полусотни метров, а потом ослабевал, перевоплощался в сумрак, а ещё дальше уже царил мрак. Именно туда и направился адмирал, отсчитывая шаги.
Когда он дошёл до сотни, его остановили. Включилась рефлекторная лампа.
-- Стой! Назовите себя.
-- Свои, -- улыбнулся Вильгельм Канарис. -- Вы это прекрасно видите.
-- Мы видим другое, -- сообщил сердитый голос и в освещённый круг шагнул человек с американским автоматом в руках. Одет он был в простую и прочную одежду, какую носили люди в этой местности. Широкие штаны были заправлены в ботинки на толстой подошве, а поверх плотной рубашки была надета куртка из парусины. Завершающий одеяние берет был надвинут почти на глаза. На ремне висели четыре сферические осколочные гранаты. Это был воин, а никак не селянин.
-- В таком случае, могу порекомендовать себя, -- невозмутимо продолжал адмирал. -- Руководитель военной разведки Германии. Прибыл сюда с неофициальным визитом, но по договорённости.
-- Спокойно, Томми, -- послышался голос за спиной Вильгельма. -- Всё в порядке. Этот человек действительно прибыл один.
Почувствовав, как с его плеча снимают ружьё, Канарис оглянулся. Подошедший сзади нёс на плече винтовку "Ли Энфильд" с оптическим прицелом. Если он прятался где-то снаружи, то делал это очень ловко - Канарис не заметил и признака чьего-то присутствия. Но наблюдатель мог использовать и расщелины для слежки, оставаясь невидимым для постороннего взгляда.
-- Вы сильно рисковали, господин адмирал, -- произнёс вновь прибывший. -- Это смелый поступок, с вашей стороны.
-- Для начала, давайте познакомимся, -- предложил Канарис. -- Меня вы хорошо знаете. Хотелось бы и мне знать, с кем я буду беседовать.
-- Офицер 10-го подразделения коммандос Уильям Стросберри, -- отрапортовал англичанин, блесну в улыбке зубами. Он имел полный набор крупных зубов, веснушчатый нос, широкий лоб, оттопыренные уши и крепкую руку. Остального нельзя было разобрать под мешковатой одеждой.
-- Очень приятно встретить настоящего джентльмена, -- весьма кривовато улыбнулся Канарис, -- в этой Богом забытой дыре.
-- Вы сами просили об этой встрече, -- ответил англичанин. -- И вот мы здесь. Вы являетесь нашей гарантией, что мы также спокойно уйдём отсюда, как прибыли.
-- Согласен, -- кивнул головой немец. -- Но, может быть, перейдём к существу дела. Я обладаю малой толикой времени, пока мои враги не спохватятся и не начнут поиски.
-- Враги? -- удивился коммандос. -- У высшего чиновника Рейха.
-- Точно так, -- подтвердил адмирал, кивая головой. -- И, уверяю вас, очень могущественные.
До англичан давно доходили слухи, что в нацистских кругах идёт беспрерывная драчка за место рядом с фюрером. Интриги позволяют спихнуть одних и подняться на их место другим. Но впервые это подтвердил бонза такого уровня. Коммандос усмехнулся.
-- Я могу стать национальным героем, -- спокойно заявил он, -- если притащу на Остров руководителя германской разведки.
-- Вполне возможно, -- согласился с ним Вильгельм. -- Но только одного из множества других. Ничего не изменится. А национальным героем вы и так станете, если доставите домой те сведения, которыми я с вами намерен поделиться.
-- Но с какой стати вы делаете это? -- спросил английский офицер. -- Ведь вы представляете собой враждебное нам государство. Вы готовы стать предателем? Но во имя чего? Что вы хотите взамен?
-- Вы намекаете на тридцать сребренников? -- не удержался от встречного вопроса Канарис. -- Хотите обидеть? Но я промолчу. Есть некоторые вещи, которые обязаны оставаться вне политики. Это общечеловеческие ценности. Они-то и побуждают меня к действию. Волею обстоятельств в руки ко мне попали эти документы...
Из рукава, из крошечного кармашка- клапана, Канарис достал микрокапсулу с фотоплёнкой. Она была не больше пуговицы. При необходимости её легко было проглотить. Окажись в безвыходном положении, адмирал так бы и сделал.
-- ... Сейчас Рейнгард Гейдрих занял пост заместителя протектора Богемии и Моравии. Барон, бывший министр иностранных дел Германии, Константин фон Нейрат показал себя слабым управителем, с точки зрения функционеров НСДАП, и потому его аппарат был усилен Гейдрихом и обергруппенфбрером СС Карлом Франком. Самого барона скоро отправили в бессрочный отпуск, а СС и СД занялись кровавой вакханалией.
-- Но я по прежнему не понимаю причин этой встречи, -- пожал коммандос плечами. -- Всё это мы знали и без вас.
-- Перехожу ко главному, -- продолжал Канарис. -- 20 января 1942 года на Ванзейском совещании Гейдрих обнародовал разработанный лично им план "окончательного решения еврейского вопроса". Вы знаете, как относится к евреям Адольф Гитлер и понимаете, что он дал плану широкую дорогу. Согласно ему, в скором времени должны бесследно исчезнуть около двадцаит миллионов человек.
Двадцать миллионов человеческих жизней!  Это население целого европейского государства. Документы действительно стоили того, чтобы их получить. Одно обнародование данного намеривания грозило крупным международным скандалом, после чего нацисты уже не смогут осуществить эту чудовищную гекатомбу под сенью тайны. То есть, огласив эти античеловеческие планы, уже спасались миллионы жизней.
-- Всё необходимое - здесь, -- повторил адмирал и вручил капсулу Стросберри. -- Постарайтесь это донести до дому.
-- Я сделаю это. -- Коммандос внезапно вытянулся и козырнул Канарису, чем вверг в дикое недоумение своего напарника Томми. -- Я уверен, что потом, после войны, вам зачтётся этот поступок.
-- Надеюсь, -- сухо ответил адмирал и добавил. -- Да, вот ещё что. Ответственным за эту операцию назначен сам Гейдрих. Насколько я осведомлён, он уже закончил подготовительные операции и вот- вот перейдёт к действиям. Есть ли у вас надёжные люди в Праге?
-- Найдём, -- ответил Стросберри, переглянувшись с Томми. Адмирал смерил его взглядом, забрал "Манлихер" и направился к выходу, который светлел пятном в сотне шагов от них.

Глава 11. Йошка Булич. 
Такой уклад полностью соответствовал его характеру. День за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем в каждодневных упражнениях, тренировках, затем - вылазка в тыл врага, акт кары, отход, период адаптации на новом месте и - изнуряющая подготовка к новому рейду. В процессе подготовки он растворялся душой. Но, если признаться честно, как на духу, может быть так было просто потому, что иной-то жизни он до сих пор просто не знал.
Пятнадцатилетним подростком Йошко вступил в "Хорватский домобран". Уж больно правильно шлворили пропагандисты Павелича о притеснениях над хорватами со стороны Сербии. Он был с этим полностью согласен. На фабрике толстопузого серба Жванича погиб отец Йошки, но фабрикант отделался несколькими динарами, которые он посчитал достойной компенсацией по утере кормильца. От огорчений захворала мать. Её взяли к себе, вместе с младшими сёстрами, кто-то из дальней родни, но сам Йошко ехать в деревню не захотел, остался в городе, подрабатывая разной мелочёвкой, а всё свободное время проводил в "Домобране". Он даже находился поблизости, когда смелые молодцы покарали Рисовича, главного редактора просербской газеты "Единство". Уж больно настырно газетный писака пропагандировал великосербские идеи о едином балканском государстве Югославия. Вот только доктор права Анте Павелич говорил обратное. А когда убедительных слов не хватало, переходил к более веским аргументам.
6 января 1929 года военные захватили власть в стране. Павелич использовал ситуацию, чтобы усилить пропагандистский нажим. Вместе с товарищем Перчецем и другими единомышленниками, он создают УХРО - Усташескую хорватскую революционную организацию и становится "поглавника усташески" или вождём усташей. Сербская военщина объявила усташам войну (как и они ей), а "поглавнику" пришлось искать спасения за границей. В июле 1929 года в Белграде Павелича и Перечица приговорили к смертной казни. Заочно. А вожди УХРО тем временем подписали тайный союз с самой знаменитой революционной организацией в Европе. ВМРО - Внутренняя македонская революционная организация. После смерти лидера ВМРО - Теодора Александрова, организация переживала системный кризис, от неё отделилась боевая коммунистическая дружина, а с остатками ВМРО усташи заключили соглашение о вспомоществовании. За ВМРО стояли спецслужбы монархических Болгарии и Италии, использовавших македонских террористов в своих целях.
Союз двух революционных организаций дал свои плоды - теперь инструкторы ВМРО готовили из усташей специалистов по диверсионной борьбе. Сами они уже прошли хорошую школу на полигонах Италии и Болгарии. Появились финансы. Численность усташской организации возросла до 500 человек. Это только активно действующая часть. Внутренний распорядок жёстко регламентировалсяся уставом - за недовольство, неосторожное слово, непослушание руководителю предусматривалась смерть. Это было жестоко, но зато железная дисциплина спаивала ряды организации.
Давно уже угловатый подросток Йошко возмужал до подготовленного бойца. Что бы он видел, если бы уехал тогда с матерью и сёстрами? Кукурузное поле, маленькую сельскую церковь, да вечерние посиделки общиной с танцами. Наверняка мать приглядела бы для него девицу, которая мигом бы забеременела, привязывая его к дому и к полю. Такова жизнь селянина. Теперь же он повидал другое. Объездил с товарищами всю Хорватию, был в Воеводине, Македонии, наведывался в Болгарию, раз даже посетил пограничные итальянские земли во время поездки в Триест. И всё это сопряжено с опасностью, некими военными играми, экспроприациями, тайными сходками, напряжённой работой и многодневными тренировками.
Как-то раз его отметил благодарностью Серватци, один из вождей УХРО, за рейд в Италию. Они прибыли в Задаре, получили там груз из десятка длинных ящиков и переправили их в Хорватию. Всю дорогу у Булича гулко стучало сердце. Он догадался, что они транспортировали оружие - автоматические пистолеты с заводов Пьетро Беретта, а ещё карабины "Каркано", самозарядные винтовки системы Скотти и даже настоящие пистолеты- пулемёты конструктора Маренгони, бьющие непрерывными очередями, а это 25 патронов Глизенти калибра 9-мм. Настоящее армейское оружие. Благодарность была заслужена.
Группа, в которую попал Булич, взорвала мост через реку Ушицу и расстреляла патруль. Пришлось отступать. Заметали следы, пока не оказались в Венгрии. Здесь их встретил и разместил соратник Павелича - Перчец. Он нашёл общий язык с венгерскими властями и "Венгерской лигой жизни" Ференца Салоши, то есть чувствовал себя у мадьяр вольготно, "в своей тарелке".
Одновременно в том лагере не находилось более тридцати человек. Обычно их было десятка два. Иногда чуть более того. Все, без исключения, плотно занимались огневой и физической подготовкой. Йошко накоротко сошёлся с таким же, как он, Иозефом Кроботом.
Как-то раз, группу из восьми человек спешно перебросили в Сербию. Они скрывались то в одной квартире, то в другой. Утром неизвестный принёс им оружие - пистолеты Беретта калибра 9-мм и девятимиллиметровый же "Фроммер-29М", состоявшие на вооружении итальянской и венгерской армий. Руководитель группы, Сефев, разделил полномочия - одни занимались наблюдением, другие прикрывали отход, третьи - совершали акт. Главным исполнителем назначен был Кробот. Вторым номером - его приятель Булич. Так, вместе, они и пошли по белградской улице, оба - в длинных дождевиках, руки - в карманах, скользкие от пота пальцы сжимали рукоятки пистолетов. Потом Иозеф пошёл один, Йошко отстал на полквартала. Сефев просигнализировал, сняв шляпу и вытерев лоб носовым платком. Возле шестиэтажного здания с лепными барельефами остановился "мерседес", оттуда вылезли два человека. Перед актом им дали посмотреть фотокарточку. Один из двоих и был тем, со снимка. Кробот ускорил шаги, вынул руки из карманов и начал стрелять. Сначала упал один, за ним - другой. Иозеф кинул пистолеты в карманы и так же торопливо, но не бегом, дошёл до угла, где к нему присоединился вспотевший от волнения Булич.
Позади кричали, звенел полицейский свисток, а два товарища шли по улице, непринуждённо беседуя. Так казалось со стороны. На самом деле оба были взволнованы до крайности. Дошли до ближайшего проходного двора, нырнули в подворотню, а там их ждала машина. Они сноровисто запрыгнули внутрь салона, прикрыли занавесками окна.. Почти одновременно с ними в машину сел Сефкв. Автомобиль покатил прочь, а уже на следующий день все газеты пестрели сенсационными заголовками, типа "24 августа 1933 года вражеская пуля прекратила жизнь депутата Национального Собрания Мирко Нейдорфена".
Они учавствовали и в других операциях, а 30 июля 1934 года взорвали бомбами полицейское управление в городе Капровница. А скоро их группу арестовали. Поговаривали, что кто-то в окружении Перчеца их выдал. Уже позднее Йошка узнал, что предателем стала Елка Погорелец, которую специально внедрили к усташам, и не её одну.
Группу осудили на пятнадцать лет, но уже через несколько месяцев отпустили на свободу (за исключением Иозефа Кробота, непосредственного исполнителя). Все они выехали за пределы Югославии. Скрылись кто в Болгарии, кто в Венгрии, а кто и в Италии. Среди последних был и Булич.
Встретили их на диво хорошо. Помогли деньгами, дружеским участием. Йошка (он чуть изменил своё имя, всего-то на одну буквицу), одетый в превосходно сшитый костюм, в лаковых туфлях, сидел в ресторации, пил мартини и кьянти, любезничал с девушками. Так продолжалось целый месяц. Это был период реабилитации.
А потом снова началась привычная жизнь. Кроссы, физические упражнения, огневая подготовка, работа с холодным оружием, монтаж взрывных устройств. Его выделили в напарники к опытному боевику Величко Георгиеву, македонскому террористу из ядра ВМРО. В отличии от Иозефа Кробота, Георгиев имел устрашающую внешность, крупнопористую кожу, массивный нос, налитые кровью глаза. Его жилистые руки не знали пощады. Казалось, он находил удовольствие, терзая противника. При первой встрече, здороваясь, он так сжал руку Буличу, что тот едва не закричал от дробящей сустав боли. Жестокий садист тем временем с интересом вглядывался в глаза нового напарника.
Несмотря на первые удручающие впечатления, Йошка многое почерпнул от нового товарища. Македонец научил его стрелять на ходу, причём сразу с двух рук и даже в разных направлениях. Тут главное было в концентрации внимания. Потом он показал Буличу несколько приёмов с переломами костей, вызывающих увечья. Правда сам Йошка во время демонстрации пострадал не сильно, но приёмы старательно отрепетировал. Кто знает, что в этой жизни нам пригодится?
Снова начались дальние поездки. Они с Величко прибыли во Францию, в портовый город Марсель. Это была торговая столица Франции. Здесь соединялся весь мир. Кого тут только не было. И турки, и арабы, и лиловые негры, индийцы, европейцы всех мастей, чопорные англичане, наглые янки, пёстро разодетые латиноамериканцы. Все привезли какой-нибудь товар и теперь азартно торговались, покупая или продавая. Игорные дома, рестораны и вертепы встречались на каждом шагу. Аристократический район города, бульвар Лоншам, был окружён парками и проспектами, трущобы тянулись далеко вдоль реки Роны до Старого порта и "Сада развалин", предмета интересов историков. Когда-то отсюда вышел целый полк санкюлотов, чтобы поддержать восставший Париж. Потомки "бесштанной" голытьбы до сих пор клошарствовали в злачных районах Марселя. Здесь были свои районы, контролировавшиеся цыганами, каталонцами, корсиканцами. Но это касалось только трущоб, аристократический центр был надёжно ажанами и "Сюртэ женераль".
Группа Георгиева разместилась не в самом плохом районе, в заранее арендованном здании. Соседей в доме не было. Йошка и ещё двое пошли поразвлечься в бордель. Один из боевиков остался для охраны "базы", а сам Величко никуда не пошёл. Он достал свои пистолеты - внушительный американский револьвер "Кольт 45-го калибра с удлинённым стволом и австрийский "Штейер", который можно было использовать как автомат, если приставить к нему специальный приклад, выполняющий функцию кобуры. У автоматического пистолета даже имелся переключатель для стрельбы короткими, по два- три патрона, очередями. В увеличенный магазин входило шестнадцать патронов, так что огневая его мощь была внушительной, а калибр - 9мм, сами понимаете.
Усталые после продолжительных возлияний и оргии, которой закончился вечер в соседствующем публичном доме, они вернулись обратно. Георгиев при виде Булича оскалил зубы, то ли в усмешке, то ли в гримасе злости, но пьяный Йошка не обратил на македонца внимания, а как был, одетым, рухнул на постель.
Когда на следующее утро он с трудом продрал глаза, Величко всё в той же позе сидел у стола и менял ствол у "Кольта". То ли он так и не ложился, то ли ему хватило на сон нескольких часов. Скорей всего, то был второй вариант, хотя македонец действительно отличался крепким здоровьем.
Целый день Георгиев отсутствовал, запретив своим людям покидать дом. Вечером он заявился и собрал всех в маленькой комнате, где спал и держал оружие. Судя по его речам, им предстояло совершить большое дело, крайне необходимое их Родине. После окончания дела их хорошо вознаградят.
Все они отнеслись серьёзно к речи известного боевика. По ходу выяснилось, что речь идёт об устранении, ни много- ни мало, короля Югославии Александра Первого Карагеоргиевича, который после переворота 1929 года нашёл убежище во Франции. Скоро он, вместе с министром иностранных дел Луи Барту, прибудет в Марсель из заграничной поездки. Задачей усташей будет их достойно встретить.
Распределили роли. Главную задачу Георгиев взял на себя. В помощники он определил Булича и ещё одного - Гачиновича. Остальных расставил на подготовленных позициях, откуда они должны были автоматным огнём рассеивать охрану и полицию, буде такая вмешается. Он даже задействовал корсиканскую банду, которая должна была перекрыть улицу, чтобы помешать полиции подбросить свежие силы.
Йошка Булич к Богу относился с равнодушием, но тут опустился на колени и принялся шептать молитвы, какие пришли на ум. Их его научила мать, про которую он давно уже не вспоминал, а сейчас вдруг представил себе и теперь вот шептал молитвы. Кто-то ещё украдкой перекрестился. Остальные предпочли проверить оружие.
Наступил знаменательный день - 9 октября 1934 года. Гркппа прибыла к марсельскому порту и рассредоточилась согласно плана. Георгиев устроился на балконе дома, возвышающегося у самого проезжего тракта, улицы Ла- Канбьер. Булич с Гачиновичем на арендованном авто стояли у обочины, остальных не было видно. Сердце сткчало, как паровой молот.
Вспомнился тот день, когда они с Иозефом Кроботом ликвидировали Нейдорфена. Точнее, стрелял Иозеф, но волнений на долю Йошки выпало ничуть не менбше. Похоже, что в этот день стрелять придётся и ему.
Завыли сирены в порту. Глухо бухнул пушечный залп. Встречали особу королевских кровей. Гачинович достал из внутреннего кармана фляжку с виноградной водкой, отхлебнул глоток и предложил Буличу. Тот отказался. Сейчас требовалась твёрдая рука и быстрое мышление.
Наконец мимо пролетел полицейский бронеавтомобиль, следом ещё один. Сколько же здесь задействовано охраны? Булич похолодел от неприятного предчувствия. Он выглянул в окно автомобиля. Георгиев наклонился вперёд, положив руки на ограждение балкона, украшенное гирляндами цветов.
Показался длинный "Роллс- Ройс". Его сопровождали мотоциклисты в белых мундирах с автоматами за плечами. Довольно красивое зрелище. Что сделает сейчас Георгиев?
Йошка снова глянул на балкон. Македонец поднялся во весь рост. В его руке был предмет, напоминающий крупный саквояж. Почти без размаха террорист швырнул вниз адскую машину. Мотоциклисты, заметив движение, начали разворачиваться, когда среди них рвануло. Половину людей убило сразу. Остальные попадали тоже, оглушенные или контуженные взрывом. Мостовую разворотило и в эту яму, не успев затормозить, въехал "Роллс- Ройс".
Блестящая решётка ручной работы ещё только ткнулась во вздувшийся булыжник, а Величко летучей мышью уже прыгал с балкона. Ещё на лету он начал садить пули из "Штейера". Обладающий феноменальной меткостью, он покончил вмиг с теми из охранников, кто проявлял хоть какую-то осмысленность.
Казалось, что взрыв прогремел час назад или более того, но никто не спешил на помощь важным персонам в покареженном лимузине. Где-то завыли полицейские бронемашины, как вдруг рядом, как в ответ им, вдруг заворчал мотор. Это Гачинович очнулся от ступора и сейчас же их "Пежо" сорвался с места. Булич высунул руку с "Береттой" в окошко и приготовился стрелять.
В "Штейере" закончились патроны. Георгиев закинул автомат за спину, где тот повис на ремешке, и выдернул из-за ремня "Кольт". Из лимузина выглядывало чьё-то испуганное лицо. Увидав повернувшегося к нему македонца, этот "кто-то" вскрикнул и закрылся ладонью. Террорист выстрелил туда, прямо сквозь ладонь, потом ещё и для верности ещё. Над головой строчил автомат. Их прикрывали свои. Корсиканцы обещали перекрыть дороги, сковать полицейские силы.
Рядом остановился "Пежо". Молодцы! Ещё мгновение и можно будет уходить. Македонец оглянулся и тут его пронзила тяжёлая пуля. Стреляли откуда-то издалека, потому что рядом с машиной никого из телохранителей, готовых к сопротивлению, уже не было. Все были или мертвы или тяжело ранены и едва ворочались в лужах крови.
Свистнуло снова. Глухой удар, от которого перехватило дыхание. Георгиев попятился, но нашёл в себе силы снова подойти к "Роллс- Ройсу". Ему надо было всего лишь сесть в "Пежо" и приказать уходить. Он бы сам наложил себе жгут, чтобы прекратить кровотечение, или ему помог бы Булич, но вместо этого двинулся к лимузину. Машину затянуло дымом. Один из мотоциклов загорелся., но македонец не думал о взрыве топливного бака. Он навалился на борт машины, заглянул в окно. Бывший югославский король лежал на сидении с закрытыми глазами. Мундир с аксельбантами был запятнан кровью. Министр Барту стоял на коленях. В голове его зияла дыра, сквозь которую торчали обломки черепа. Водитель скрючился за рулём, свесив безжизненную руку. Секретарь, а может то был адъютант, ворочался, едва слышно постанывая.
Георгиев вытянул вперёд руку с револьвером, почти дотянувшись стволом до Александра. Это будет контрольный выстрел. Вдруг его снова ударило, да так, что отказали ноги. Всё тело онемело. Они его всё-таки достали. Сконцентрировав внимание, он сфокусировал взгляд и снова навёл ствол на экс- короля. Палец надавил на гашетку. Револьвер коротко рявкнул и вывалился из обессилевшей руки. Величко, или Владо Черноземский, как его звали дома, расслабленно улыбнулся и повис на борту лимузина.
Это действие. уместившееся в одну минуту, потрясло Булича. Вот так погибают настоящие герои. Но ему такой кончины не хотелось, хотя бы в этот миг, и он закричал Гачиновичу: "Жми!!"
Словно градом стегануло по машине. Йошка даже не понял, что это пули. Его обожгло. Он мазнул по боку и глянул на пальцы. Кровь!
-- Жми давай!
Бачинович не ответил. Он грудью навалился на баранку и не шевелился. Убит?! Усташ выругался и толчком распахнул дверцу, выскочил на булыжник мостовой, побежал, путаясь в длинных полах пальто. Увидел кепи жандарма, автоматный ствол, выстрелил навскидку и устремился прочь.
На ходу скинул сковывавшее движения пальто. Потом спохватился - в кармане остался ещё один пистолет и ручная граната. Но останавливаться не стал - не было времени. Наоборот - припустил так, как никогда до того не бегал.
В считанные секунды пересёк улицу, влетел во двор, промчался по нему ветром, перевалился через стену, упал в канаву. Где-то строчил автомат. Их всё ещё прикрывал кто-то из своих. Почему не уходит?! А может, его уже обложили и он просто отстреливается?
На улице появился ажан с винтовкой в руках. Йошка срезал его и помчался дальше, направляясь в район, где проживали корсиканцы. У них можно будет укрыться.
Кажется, его преследовали. Да, точно, его гнала целая толпа. Он споткнулся, упал, нырнул в какую-то вонючую канаву, погрузился с головой в отвратную жижу. Сумел удержаться там, не всплыть сразу. Когда уже не было мочи держаться, поднялся, со стоном вдохнул порцию воздуха.
Вокруг не было никого. Булич оглянулся, спрятал под одеждой, точнее в лохмотья, в какие превратился его костюм за последние минуты гона, пистолет, и побрёл почь, туда, где сгрудились лачуги. Традиционно обитатели трущоб укрывали всех беглецов от преследования государственной стражи. Его приняли за грязного, опустившегося клошара, пропустили. Искали отчаянных террористов, а не такого жалкого оборванца.
В корсиканском квартале он наконец нашёл нужного человека. Его выслушали, вывели из Марселя, но взамен пришлось отдать пистолет и все наличные деньги, какие имелись при нём, предусмотрительно спрятанные в кожаном ремне, оборудованном потайными кармашками.
Неделю он мыкался по французскому побережью, пока не связался со своими. Его вывезли в Алжир и полгода он обитал в арабских селениях, в компании таких же, как он, скрывающихся бедолаг. Уж очень сильно разворошили они с Георгиевым тогда европейское гнездо.
Уже потом, когда страсти поутихли, Булич перебрался в Марокко, оттуда - в Грецию, а уже потом через Албанию вернулся в Хорватию. Но этот путь растянулся на долгие десять лет.
За эти годы, которые прошли мимо, вдали от Родины, жизнь в стране сильно изменилась. В первую очередь - кончилось подполье, уже не надо было контролировать каждый шаг, придумывать слова, действия, предусматривать отходы. Чувство свободы, свободы дома, многое значило. Во-вторых, исчезло великодержавное сербское давление. Теперь не было такого, что любой значимый пост автоматически занимал серб, или марионетка, управляемая сербскими  кукловодами. В-третьих... Да что там перечислять, поменялось слишком многое, ведь ни страна ни прогресс не оставались на месте. Им не надо было прятаться на задворках мира, чтобы выжить. Легче было сказать, что сохранилось, почти без изменения. Это жизнь простых людей, из обычной селянской глубинки, тех, кто живёт с поля.
Очутившись в Хорватии, Йошка нашёл время, чтобы навестить родных. Мать, сестёр. Оказалось, что пока его не было (прошло полтора десятка лет, как он оставил семью), мать успела помереть. Уже и могилка провалилась, травой заросла, крест весь потемнел и покосился. Сёстры были замужем, по соседним сёлам, за обычными мужиками, обзавелись детьми, хлопотали у хлева, ухаживали за домашней скотиной и сопливыми племянниками. Это для него, Йошки Булича, они были племянниками.
Детвора испуганно таращилась на чернявого дядьку в кожаной куртке, перетянутой портупеей, на воронёные пистолеты, на шапку, украшенную эмблемой УХРО . Никакого чувства к ним Йошка не испытывал. Да и сёстры, обрадовавшиеся при виде давно запропастившегося брата, на следующий день уже с опаской на него поглядывали. Что им ждать от него? Да и мужья их, крестьяне, обходили родственника стороной, стараясь лишний раз с ним не встречаться, или молчали, отводя глаза. "Гайдамак". Услышал он как-то за спиной. Здесь его принимали за душегуба, убийцу, разбойника. Что ещё ожидать от этих покорных людей? Они терпели турок, терпели сербов, будут терпеть и дальше, если снова кто заявит права на эти земли. А таких найдётся, если внимательно взглянуть на окрестности. Красивейшая, здоровая природа, тучная плодоносная земля, стада, отары домашних животных, живительные источники. Самой Природой здесь предназначена счастливая жизнь.
Поправив крест на могиле, обещал себе вернуться и поставить мраморный памятник с барельефом девы Марии. С этими благостными мыслями и покинул Булич эти места. И вроде бы какой долг вернул. На душе сделалось сразу легче.
Вот только дальше как-то не ладилось. Некоторые его товарищи по организации всё же приспособились к переменам, скинули военную униформу, облачились в дорогие костюмы, заняли места в обставленных кабинетах. Кто-то начал выгодный банковский бизнес, кто-то пошёл во власть, муниципальную либо столичную, другие заняли офицерские должности в хорватской армии, то есть каждый использовал свой шанс как-то сделать карьеру, использовать момент.
Один только Йошка Булич не мог определиться. Уже и армейские казармы казались тюрьмой, и канцелярские кабинеты нагоняли смертную тоску. Хотелось чего-то этакого, к чему уже привык, сжился. Вернуть бы то, старое время, когда им приходилось таиться, жить в напряжении. Что-то во всём этом было завораживающее, вроде игры, но игры особой, со смертью. Наверное, её-то ему сейчас и не хватало.
Как-то собрались к круг со старыми приятелями. Вечер был интимно спокойным. Йошка сидел на равных с "Ючо" и "Максом", выбившимся в полковники усташеской войницы, службы охраны и порядка, своеобразной хорватской милиции. "Макс", или Векослав Любурич, хлебнув ракии, начал зазывать  к себе, в Третий департамент Усташской службы безопасности, Йошку. Любурич отвечал за создаваемую в Хорватии сеть концентрационных лагерей, по образу и подобию германских, куда сгоняли сербов, евреев, цыган и другой неугодный политический или социальный элемент. "Макс" сулил Йошке хорошую хлебосольную должность и спокойную службу. Казалось, что ещё человеку надобно, но Булич отказался от столь лестных предложений.
Тогда, выпучив красные, налитые ракией глаза, к Буличу наклонился "Ючо". Юрай Рукавина, с кем Йошка не раз встречался в тренировочных лагерях Италии и Венгрии, учавствовал в акциях. Теперь Рукавина стал важным человеком, возглавил УНС, Усташка Надзорна служба, по-просту усташескуб службу безопасности.
-- Слухай сюда, Лех (это был подпольный псевдоним Булича), дело конечно твоё, но, видится мне, ты начал уже тухнуть без дела. И у тебя сейчас две дорожки в перспективе - спиться и сгинуть без следа, или взяться за ум.
-- Лучше за ум, -- прервал его пьяный вусмерть Йошка, жалеющий сейчас себя до слёз.
-- Молодец, -- дёрнул его за рукав Макс- Любурич. -- Я говорил тебе, Ючо, что Лех у нас молодец. Недаром он тогда лишь один из Марселя вернулся.
-- Стихни, Макс, -- оборвал его Рукавина, -- я в этом и не сомневался. Конечно, Лех, ты слишком долго определяешься с интересами, но на то и существуют друзья, старшие товарищи, чтобы помочь советом, направить.
-- Куда вот только, -- развёл руками Булич. -- В домобран не хочу, армейская служба не по мне, это совершенно точно, в войницу поступать тоже не очень хочется. Остаётся канцелярский стол? От одной только мысли об этом уже живот спазмом крутит. Что же делать?
-- Что? -- переспросил Макс, отрыгнув кислым водочным перегаром.
-- Выпьем? -- вместо ответа предложил Булич, наполняя стаканы из глиняного кувшина с молодой виноградной водкой. Макс цапнул стакан и одним глотком ополовинил его, после чего поднял стакан выше и осоловелым глазом глянул на преломлённый мир сквозь содержимое стакана. -- Чудеса...
-- Я предлагаю то, что придётся тебе по вкусу, -- продолжал Рукавина. -- Работу с немцами. Тем более, что ты уже учавствовал в этом.
-- Когда? -- удивился Йошка.
-- Забыл? Мы ещё разогнали здншнюю организацию НТС, русских эмигрантов.
-- А- а, этих сербских прихлебателей, -- подхватил Любурич. -- Я запер кое-кого из них в Ясеноваце, пусть общаются там с жидами да сербами, ха- ха.
-- Тихо, Макс, -- нахмурился Ючо. Он был не так пьян и контролировал свои слова и действия.-- Помнишь, Лех?
-- С... трудом, -- признался Булич, наморщив гармошкой лоб. Мысли и воспоминания, под действием винных паров, как бы пустились в разухабистый пляс и не желали выстраиваться в логическую последовательность.
-- Через Эттори Мути, он ещё был консулом фашистской милиции в Триесте, а сейчас генеральный секретарь Национальной фашистской партии, на нас вышли немцы, из СД. Провели совместную акцию, схватили русаков.
-- А- а, -- протянул Йошка, -- сейчас вспомнил.
-- Немцы готовят базу для тренировочного лагеря от СД. Будут готовить группы для заброски в Россию. Требуется инструктор по стрельбе. Пойдёшь? Я тебе составлю протекцию.
-- По стрельбе? -- уточнил Булич. -- По стрельбе - пойду. Давайте пойдём, постреляем. Прямо с-час...
-- Пойдём! -- радостно завопил Любурич, достал из открытой кобуры "Вальтер", попытался подняться, но ноги его уже не хотели слушать голову и Векослав опрокинулся, свалив кувшин, стаканы, тарелки с закусью на пол, и захрапел там, посучив ногами.
-- Слабоват стал Макс, -- заявил Лех, сверху вниз глядя на приятеля.
-- Попей-ка с него, -- бросил Ючо, отряхивая с рукава куртки капли брызнувшей ракии. -- Значит, по рукам?
-- По рукам, -- ответил Булич. -- Я даже имя того немца вспомнил. Гельмут. Гельмуи Зингер, да.
С самим Зингером Булич встретился лишь раз, потому что немецкий офицер срочно уезжал. Ходили глухие слухи, что чешские  террористы, прошедшие курс подготовки в Шотландии, где их тренировали инструкторы МИ-5 и Второго отдела чешского министерства обороны, базировавшегося в Лондоне, совершили крупный акт в Праге. Чешских диверсантов не зря обучили приёмам саботажа, диверсий, а также разведывательным мероприятиям. Именно они 25 мая 1942 взорвали бомбу на дороге, ведущей в Градчаны, где находился пражский кремль, ставший резиденцией Гейдриха. Осколками той бомбы обергруппенфюрер СС был смертельно ранен, но нашёл в себе силы, чтобы самостоятельно вылезти из раскуроченного взрывом представительского "Мерседеса" и даже обстрелять убегавших террористов, которые затем укрылись от облав в крипте  собора Кирилла и Мефодия, где и погибли от очередного налёта гестапо. Попытка Гейдриха стрелять по терористам была не более чем действием в состоянии шокового аффекта, затем он почти сразу же потерял сознание. Заместителя протектора перенесли во дворец Градчан, куда тут же вызвали врачей. Они констатировали, что раненный получил внутреннее повреждение основания позвоночника и его попытка преследовать диверсантов закончилась параличем. Обездвиженного, лишённого сознания и всяческой чувствительности Гейдриха срочно оперировали лучшие хирурги Германии. Одна операция сменялась другой. Нейрохирург Нейман попытался спасти жизнь раненного, работая с тончайшими нервными связями, но безрезультатно. Через три дня Гейдриха похоронили. На церемонии прощания Адольф Гитлер назвал Гейдриха "Человеком с железным сердцем" и что "он был одним из величайших защитников великого геоманского идеала" За спинами бонз мелкая сошка руководства перешёптывалась, что Гейдрих в последнее время часто конфликтовал с Борманом и Гиммлером, которых не устраивал возрастающий авторитет коллеги. Мол, здесь пахнет забытой деятельностью нелегального судилища Фемы. Так это или нет, рассудит история. Но прах убитого был с помпой доставлен в пантеон героев Рейха, а на территории протектората начался террор в отношении местного населения, среди которого пытались раствориться диверсанты.
Карл Герман Франк, обергруппенфюрер СС, принявший власть после смерти Гейдриха, начал широкомасштабные репрессии. Из Германии и с оккупированных территорий собралась большая команда специалистов по партизанской борьбе, как из аппарата СД, так и РСХА в целом. Было арестовано 3188 заложников. После коротких конвеерных судов казнили 1357 человек. По данным разведки, часть диверсантов скрывалась в деревне Лидице. Эта деревня была полностью уничтожена, а дома сожжены командой огнемётчиков. Такая же участь постигла селение Лежаки. Гитлеровский генерал со стеклянным глазом стал общим пугалом для всех чехов и словаков.
Но Прагу от Загреба отделяет Альпийский горный хребёт, а хорватов и чехов ещё более растянутое  социопространство. Булич теперь постоянно находился в тренировочном лагере близ городка Дробац, где имел свою комнатку в коттедже. Жизнь наконец кпорядочилась и вошла в привычное русло. Он демонстрировал искусство "македонской стрельбы", перемещаясь по стрелковому павильону и поражая на ходу мишени, с обеих рук, выбивая рекордное количество очков с помощью "Вальтера", "Парабеллума" или "Беретты". Не чурался стрельбы из винтовки или автоматического оружия, но настоящий класс показывал, оперируя пистолетами или револьверами. Должно быть, в этом он уже обошёл своего учителя Георгиева.
Ещё Буличу нравилось общаться с русским Герасимовым. Этот инженеришка до ужаса боялся усташа. По глазам чувствовалось, что боится. Это как-то вдохновляло Йошку. Он даже специально его прессовал, дополнительно гонял по полигонам, заставляя бежать кросс с рюкзаком, набитым песком, или преодолевать "полосу риска", когда сам Булич палил из "шмайссера" над головой бегущего Герасимова. Он как бы начал "опекать" русского инженера, "делать из него человека", оставаясь при этом для него пугалом. Всё это называлось занятиями психофизического характера.
Позднее часть курсантов и преподователей вдруг перебросили в генерал- губернаторство, под Белосток. Это произошло после того, как курсанты научились действовать в горной местности, спускаясь с помощью страховки со скалы, или подниматься ввепх, используя минимум подсобных средств и природных условий, переправляться через горную речку с оружием, плавать  в быстрой реке в обмундировании с автоматом и мешком взрывчатки, нырять в воду с высоты трёх метров и с завязанными глазами, чтобы имитировать таким образом ночные условия и усилить роль слухового аппарата.
На новом месте были совершенно другие условия. Характерными здесь были участки заболоченной местности, густые лесные заросли, водные преграды.
Кроме стрельбы и владения огнестрельным оружием, Булич преподовал приёмы английского и французского бокса, но этим не ограничивался его личный арсенал физического воздействия. Он владел ещё корсиканским боем с ножом, а также наловчился использовать гарроту, как это делают убийцы в Неаполе, то есть он умел выжить как в условиях города, так и дикой местности.. Здесь же его дополнительно обучили владеть новыми образцами радиосвязи, монтировать взрывные устройства нового уровня. Вот, пожалуй и всё. Боевику УХРО этого хватило за глаза.
Курсанты тренировочной базы СД должны были уяснить для себя ещё больше дисциплин, чтобы выжить в условиях Советской России.
К примеру, как преодолеть заболоченный участок. Надо было на глаз классифицировать его - принадлежит ли участок к моховому, травяному или лесному болоту, определить особенности, наиболее глубокие и труднопроходимые места, своими руками сделать из веток болотоступы, научиться толково помогать друг другу вылезать из топи. Пока курсанты изучали зыбуны и сплавинные болота, они измучились, ходили вымокшие и грязные, искусанные мошкарой. Но болота Подлясе это одно, а болота Коми или Архангельска нечто совершенно иное. Причём, в худшую сторону.
Далее проходили особенности работы в зимний период. На Севере России зима продолжалась, не как в Европе - два- три месяца, а добрых полгода. Точнее - полгода - злых. Чтобы не обморозить тело, необходимо было многому научиться. Например, для теплоизоляции ног надевать две пары носков, , а между ними оборачивать ногу газетой либо обёрточной бумагой. Это обеспечивает надёжную теплоизоляция ног. Ещё надо было обувь беречь, чтобы не промокла. Для этого рекомендовалось носить бахилы или чехлы из прорезиненной ткани. Образующаяся прослойка воздуха сохраняет поверхность ноги довольно тёплой. Водяной пар собирается на внутренней поверхности бахил, выполняющей роль водосборника, и обувь непрерывно подсушивается.
Оказалось, что очень важно утеплять и голову, и лицо, потому что именно на них приходится значительная часть теплоотдачи организма. Для действий в условиях Арктики нужно было проходить особую подготовку, умение ориентироваться в заснеженном лесу, во время пурги, сильного ветра. Вообще, оказалось, что ориентация в тайге требует особого умения и знаний. После продолжительного снегопада простые лыжи уже не годятся для перемещения, особенно в лесу. Нужно уметь изготовить снегоступы, использовать для движения русла рек, уметь определить родники, "спрятавшиеся" под слоем снега. Здесь любая мелочь могла стоить в итоге жизни.
Здесь, в лагере, "подопечный" Булича, Герасимов, сдружился с европейским интеллигентом Александром Разумовским, парижским русским, эмигрантом из РОВС, жаждущим спасти Россию. Пусть их. Булич только посмеётся. Пока что он, как пастух, подгонял эмигрантов, заставлял их постигать науку выживания.
... -- Группа, подъём!
В первые дни, после внезапного пробуждения, курсанты бестолково метались, сталкиваясь друг с другом, суетливо одевались, делая множество лишних движений, наконец строились, сонно прищуриваясь и зевая. Если из бросить в марш- бросок, то быстро стирали ноги, уставали, сбивались с направления. Сечас, после ряда интенсивных тренировок, всё заметно улучшилось.
-- Курсант Сагайдачный готов!
-- Курсант Герасимов готов...
-- Курсант Земляк готов...
-- Курсант Разумовский...
-- Курсант...
-- Курсант...
Отрапортовали, ждут поставленной задачи. Форма у всех прилажена, молодцы. Оглядел ряд лиц, нахмурился:
-- Слушай задачу. Курсант Земляк, ты назначаешься часовым. Будешь охранять склад боеприпасов. Задача группы заключается в захвате и уничтожении склада. Вторым часовым... буду я.
Неожиданность. Обычно инструкторы со стороны наблюдают за всеми ошибками или находками курсантов. После урока ошибки разбираются, находки анализируются, берутся на вооружение.
-- Пошёл- пошёл!
В мгновении ока группа из восьми человек исчезла в темноте. Остался Земляк. Не спеша Булич достал из железного ящика винтовку, пристегнул к ней штык. Бросил ружьё курсанту.
-- Бери. Смотри в оба. Увидишь кого, стреляй, или бей штыком. Всё будет по-настоящему. Посмотрим, чему вы научились здесь за четыре месяца.
Земляк, западный белорус, из-под Гродно, щёлкнул магазином. Действительно, патроны были самые настоящие, боевые.
-- Кончились игры, -- осклабился в хищной улыбке усташ, -- начинается жизнь. Правда, кончиться она может смертью. Но для нас-то это в порядке вещей. Так что, смотри в четыре глаза. У твоих дружков ножи, удавки и крепкие руки. Всё по-настоящему. Лично я никого не пожалею. Если ты попадёшься врагу, то можешь стать причиной гибели всей группы.
Казарма, ставшая временно складом боеприпасов, от леса отделялась тремя десятками метров. Такое же расстояние тянулось до тренировочного городка  с полосой препятствий, ямами- ловушками и стендами "неожиданности" для обучения концентрации внимания.
Оглядываясь, Земляк кружил вдоль стены, то посматривая на тёмную стену леса, то косясь на расплывчатые силуэты препятствий. Булич присел на ступени крыльца, достал пачку болгарских сигарет, закурил.
Со стороны казалось, что он задремал, положив руку с сигаретой на колено. Но на самом деле хорват прислушивался. Тренированное ухо может расслышать сотни комбинаций звуков, отфильтровать те, что не свойственны природе  и данной местности, анализировать базу данных.

Умение маскироваться относится к базовым элементам подготовки диверсанта- разведчика. Подготовленного человека учат маскироваться тем, что есть под рукой - натирать открытые части тела землёй или грязью, набивать одежду травой и ветками кустарника, ползать так, чтобы не задеть сухие ветки, не наступить на валежник. Самое главное - двигаться, когда тебя не может видеть глаз противника. Неподвижный объект сливается с фоном, движение демаскирует. Всё искусство скрытого передвижения и заключается в том, чтобы использовать нужный момент. Это если смотрит глаз. А если слушает ухо?
Самое удобное время для диверсионной работы - это ночь или сумерки.  Темнота помогает маскироваться, скрытно приближаться к объекту, прятать следы, вызвать панику. Хорошо подготовленный человек в ночных условиях вдвое, втрое сильней. Главное - умело пользоваться тенью, не демаскировать себя, действовать осторожно и, вместе с тем, решительно. Необходимо сделать темноту  не противником, но союзником.
Тем временем Земляк поставил винтовку у крыльца и куда-то пропал. Булич, не поворачивая головы, усмехнулся. Наверняка белорус решил применить какую-нибудь хитрость из того арсенала "возможностей", каким его обучили Булич и другие преподователи центра. Он или протянет сигнальный шнурок или поместит на подступах шумовое устройство, собранное на ощупь и по памяти.
Во время рейда диверсантам придётся изучать объект внимания с помощью биноклей, прежде чем атаковать его. Здесь же нужно действовать по памяти. Итак - кто- кого?
Незаметно он достал пистолет и взвёл курок. Хватит их натаскивать, пора показать, чему научился этот сброд, свезённый сюда со всей Европы. По преимуществу это были русскоязычные жители  Страны Советов или эмигранты. Пускай воюют. И он бы сам повоевал там, но за хорошие деньги.
Внимание! Пискнула какая-то пичуга. А ночные птицы и звери, они как природная сигнализация. Если хорошо знать их повадки, то это значительно облегчает задачи слежки. У Булича с этим было неважно, но он не расстраивался. Этот минус компенсировался опытом и великолепной реакцией.
Итак, похоже, процесс сдвинулся с "мёртвой" точки...
Курсанты могли бы выждать пару- тройку часов, чтобы накалить нервы у часовых, измотать их ожиданием нападения, но, чем дольше готовишься, тем больше шансов в чём-то просчитаться. Для координации действий нужна связь, а этого у курсантов не было, лишь собственная сообразительность.
Постепенно, сидевший на ступеньках Булич сдвинулся к входной двери в казарму. Теперь со стороны его видно не было - тёмная одежда сливалась со зданием. Совершенно бесшумно Йошка поднялся, ноги его, как мощные пружины, подбросили тело, руки уцепились за навес и он, подтянувшись, устроился на довольно узкой и неудобной площадке. Едва слышно скрипнула под ногой плохо подогнанная доска. Теперь инструктор находился на своеобразной наблюдательной вышке. К нему уже так просто не подобраться. А где же Земляк? Часовой не должен отлучаться с поста. Наверняка тоже затаился. Это напоминало игру в прятки. Кто кого первый обнаружит.
Внизу кто-то перебежал. Сделано это было довольно ловко. Слышно практически ничего не было. Так, мелькнуло что-то, на грани восприятия. Его подопечные не теряли времени даром. Войти на "склад" они не решатся, пока не найдут "часовых". Если те "поднимут  тревогу", это будет приравнено к поражению.
Короткий вскрик и глухой удар. Перебежка. Ага, Земляк обездвижел одного из диверсантов. Молодец, белорус, приглядел-таки для себя укрытие. Открылся, демаскировал себя, но тут же сместился в сторону. И опять его нет.
Внизу снова обнаружилось движение. Булич достал пистолет, взял его за ствол и приготовился к прыжку. "Тень" внизу снова сдвинулась. Йошка прыгнул. В полёте ещё начал движение рукой и, очутившись на земле, ударил диверсанта. Пожалуй, удар получился излишне жёстким. Под рукоятью пистолета хрустнуло. Человек кулем рухнул, даже неохнув. Булич было нагнулся к нему, но вдруг горло его захлестнул прочный шнурок удавки. Всё же они его провели! Как это и должно быть, действовали попарно, прикрывая друг друга.
Шнур врезался в горло, перекрывая воздуховод гортани. Йошка всем телом подался назад, чтобы сбить курсанта с ног, но тот упёрся коленлм в спину и перебросил инструктора через себя, не отпуская захвата. Усташ беспомощно свалился на землю. Перед глазами поплыл хоровод расплывчатых пятен, пульсировали какие-то искры или звёздочки, звенело в ушах от прилившейся крови. Он заскрёб руками, нащупал пистолет, который выронил во время падения.
Нажим удавки всё усиливался. Человек, поймавший его, явно намеривался убить хорвата. Но тот не желал умирать от руки обученного им же эмигранта. Изловчившись, он ткнул наугад ногой назад. Душитель от неожиданности охнул, нажим чуть ослаб и Булич сумел заглотнуть порцию воздуха. Горло горело, трахея ныла и тут удавка снова начала затягиваться.
Дальше медлить было нельзя. Большим пальцем Йошка сдвинул предохранитель, вывернул руку назад и начал стрелять. Ещё до первого выстрела гаррота соскользнула с горла. Нападавший метнулся прочь. Булич ещё раз выстрелил вслед, наугад.
Сбоку появилась ещё одна тень.Кто-то бежал к нему. Убийца возвращается, чтобы докончить начатое дело? Усташ поднял пистолет и всадил в упор две пули. "Нападавший" закричал, винтовка отлетела в сторону. Винтовка? Похоже, он только что собственноручно застрелил напарника, одного из курсантов. Ярость начала переполнять голову. Булич перешагнул через тело, поднял винтовку, начал опустошать магазин, целясь в разные стороны. Когда магазин винтовки опустел, схватил ружьё, выставив штые вперёд, как пику.
-- Я взял склад! -- послышался крик из-за спины. Булич развернулся на месте. На крыльце стояд один из курсантов. янеожиданно даже для себя самого, Йошка широко размахнулся и швырнул ружьё как копьё.
"Дротик" мелькнул в воздухе и тут же послышался громкий вопль. Штык пробил тело и пришпилил курсанта к стене, как большую бабочку в коллекции натуралиста.
Лишь после этого Булич вошёл в казарму и врубил общий свет.   

Утром прошёл большой совет в кабинете начальника лагеря. Штандартенфюрер СС Йольц барабанил пальцами по полированной поверхности бюро. Булич стоял у стены, бледный, как покойник. Глаза его смотрели в пол.
-- Результатом тренировки стало два трупа. Плюс ещё один с пробитой головой. Это уже не боец. Его можно списывать уже сегодгя, как инвалида. Ещё один уже очнулся. Хорошее учение вы устроили, инструктор.
-- Максимальное приближение к боевым условиям, -- глухо ответил, не поднимая глаз, усташ.
-- Скорей это похоже на бойню, -- констатировал начальник центра.
-- Кто-то из них попытался убить меня, -- наконец сделал попытку оправдаться Булич.
-- Кто? -- спросил в упор комендант.
-- Я собрал всех и допросил сразу же, -- ответил хорват, -- но никто не признался. Может быть... может быть это был один из тех, кого я убил.
-- Земляк, ваш напарник в учениях? -- спросил комендант, прищурив холодные глаза, переполненные презрением, -- или второй, кого вы проткнули насквозь штыком? Как там его, -- он заглянул в досье (целая куча папок лежала перед ним на столе). -- Игорь Полухин. Может быть - он?
-- Нет. Не Земляк. Он был в другом месте, -- забормотал хорват. -- Полухин? Вероятно. Он напал, потом бросился прочь, а затем решил вылезти вперёд, чтобы доказать, что он здесь не при чём. Вошёл на крыльцо, объявил о взятии склада. Наглость первостатейная. Во мне что-то взыграло и я его... убил.
-- Что? -- презрительно хмыкнул комендант. -- Вы понимаете, что формально я теперь должен распустить группу, уже фактически подготовленную? Людей расстрелять, или поместить в концлагерь, начать следственные мероприятия, то есть поставить на нашей операции жирный крест. И всё это по вине излишне самоуверенного инструктора, даже не немца.
-- Я разберусь во всём, -- заявил Булич, подняв наконец глаза. Напоминание о его хорватском происхождении подстегнуло его. В душе снова начал копиться гнев. Его унять было трудно, но и позволить ему вырваться наружу нельзя ни при каких условиях. -- Я выведу преступника на чистую воду. Я буду дневать и ночевать со своими людьми, ходить с ними в сортир, не отпускать ни на шаг.
-- Хорошо, -- холодно улыбнулся Йольц. -- Сделаем так. Вас я перемещу в казарму, к вашим людям, как вы и хотели. С сегодняшнего дня вы наравне с ними. А дальше посмотрим. После выполнения задания...
"После выполнения задания". Булича словно оглушили. Он надеялся в скором времени, после выпуска, вернуться обратно в Хорватию, поступить на службк к "Ючо". Но теперь это становилось невозможным. Его бросят с другими смертниками в ледяной ад России. Это - верная смерть. В тамошних условиях ему просто не выжить.
-- Что-то вы в лице изменились, герр курсант, -- участливо спросил комендант. -- Не волнуйтесь. Если вы добросовестно готовили своих людей, то у вас всё получится. К тому же завтра приходит пополнение из Германии - прибудет ещё одна группа из числа военнопленных. Это всё русские. Они привыкли к жизни в условиях России. Основная функция операции  ляжет на них. Ваша группа будет действовать параллельно. Всё не так уж плохо. По крайней мере, вы хотя бы ещё живы, чего не скажешь о Земляке.
Римский филосов, воспитатель и наставник Нерона, Луций Анней Сенека, говорил, что "отдельных солдат полководец может наказывать по всей строгости, но если провинилось всё войско, ему придётся оказать снисхождение. Что удерживает мудреца от гнева? Обилие грешников". Сенека был мудрым человеком и умер от чаши с ядом, который его заставили выпить слуги Нерона. Философ умер, но мысли его остались, чтобы наставлять и просвещать нас в трудную минуту.
-- Это дело я закрываю. Виновным в нападении будем считать Полухина. Вы входите в состав группы и будете моим личным информатором. После выполнения задания предоставите обширный и подробный доклад. Можете идти.
Булич покинул административное здание. Жизнь его полностью менялась, но сильный человек сумеет преодолеть трудности. Он выжил среди арабов, после расстрела югославского короля, выживет и среди русских. Жаркое пекло африканских пустынь или застывший ад арктического севера России? Что из них более страшно? Скоро он сможет сравнить их на собственной шкуре.

Глава 12. Анджей Пионтковский.
Он застонал. Кажется, ему отбили почки. Анджей посмотрел. Так и есть - в моче была кровь. Проклятые палачи!
-- Шнеллер! -- рявкнул охранник. -- Вперёд!
Шатаясь, Анджей зашагал по узкому коридору с железными дверями. Там, в тесном помещении камер, томились узники - поляки, украинцы, мадьяры, гуцулы, евреи. Они виновны в том, что не арийцы и не хотят быть рабами арийцев.
-- Шнеллер!
Охранник толкнул его в спину концом дубинки и Анджей убыстрил шаги, чтобы не упасть. Его вели в кабинет следователя гестапо. Интересно,чья сегодня очередь? Будет его допрашивать Пучеглазый или Хорёк? Так он про себя прозвал гестаповцев, которые вели следствие по группе Сопротивления, к которой принадлежал и Анджей. Сегодня была очередь Пучеглазого. Это хорошо. Конечно, это не означало, что Пучеглазый, или герр Дуккер, был вежлив и добр к подследственному, а Хорёк, герр Уреке, так тот конкретно имел репутацию садиста и палача. Таким образом, по контрасту, Пучеглазый был человечней своего коллеги, порой проявлял участие и интерес к личности Анджея, но иногда, по причине плохого настроения, срывался на крик, засучивал рукава мундира и охаживал его бока резиновым шлангом, заполненным песком. Но, надо отметить, такое случалось не так уж часто, как в те дни, когда следствие вёл Уреке. Хорёк был педантом и напоминал характером и внешностью арифмометр, весь такой маленький, аккуратный, поблёскивающий круглыми стёклами очков. Его кумиром был Генрих Гиммлер, аграрник, ушедший в политику, всего добившийся благодаря близости к сильным мира сего и личной лояльности к фюреру. Так же, как и рейхсфюрер, Уреке сам предпочитал рук не марать. Для этих целей у него имелись помощники- исполнители из числа надсмотрщиков, два дюжих фельдфебеля. Сам же Хорёк посвёркивал из-за стола стёклами очков и терпеливо дожидался, когда Анджей откроет рот. Из всего описанного можно догадаться, что сам заключённый всё же предпочитал из двух зол Пучеглазого.
-- Пан Пиотковский? -- осклабился гестаповец. -- Выбрали время, чтобы нанести нам визит?
Слава Всевышнему, сегодня у Пучеглазого хорошее настроение. Значит, он будет философствовать, угощать чаем из термоса и сигаретами из слабого эрзац- табака. Главное, не мешать ему, не прерывать его монологов.
-- Всему миру известна гордость Польской Шляхты. Это не от вас ли в 1574 году улепётывал король Польши Генрих Валуа, чтобы занять освободившийся после смерти брата трон в Париже? Ха- ха. Но это вопросы истории, не имеющие отношения к тем проблемам, что занимают нас в настоящее время.
Не спеша, Пучеглазый развязал тесёмки серой папки, украшенной римским орлом, раскинувшим крылья. Папка имела буквенно- цифроврой код для удобства поисков её среди множества других папок, с другими делами.
-- Итак, на чём мы остановились в прошлый раз?
Это был вопрос, но вопрос из той породы, которые не требуют ответа.
-- Если мне память не изменяет, то в прошлый раз мы закончили двумя хорошими ударами в поясничную область, после чего пан Пионтковский временно стал недееспособным, по причине чего допрос был прерван, а пана доставили в его аппартаменты.
Пока говорить было не обязательно.
-- Предпочитаем помалкивать? -- благодушно поинтересовался гестаповец. Был он роста высокого, весь какой-то нескладный, длиннорукий, длинноногий, с выпирающим кадыком  на длинной же худой шее, с короткой вставшей дыбом причёской, в плохо начищенных сапогах и сбившемся на бок галстуком. Это от привычки ослаблять ворот рубашки, упиравшийся в кадык. -- Что ж, это позиция из категории "Язык мой - враг мой", но мы постараемся изменить её на ту, что полезна нам и чтобы язык ваш сделался нашим общим союзником.
На полчаса Пучеглазый углубился в изучение материалов, какими была заполнена папка, словно раньше у него на это не было времени. Наконец он поднял голову.
-- Здесь написано, что вы были задержаны на квартире пана Неймана, где была устроена засада. Что вы скажете на это?
Анджей вздохнул. Стась Нейман был приятелем Пионтковского и вовлёк его в Сопротивление, дав рекомендацию Гвардии Людовой. Анджей успел выполнить несколько заданий, а потом... потом его схватили.
-- Пан Нейман был моим товарищем. Вместе с ним мы занимались в гараже...
-- ... Где были найдены два германских автомата и четыре магазина с патронами к ним, -- прервал его следователь. -- Это ваше оружие, которым вы убивали немецких солдат и чинили террор в Варшаве?
-- Нет, про автоматы я ничего не знал.
-- Хорошо, -- легко согласился гестаповец, -- а что вы скажете относительно спрятанной у Неймана радиостанции?
-- Ничего, -- пожал плечами Анджей, -- и про радиостанцию я не знал. Мы встречались со Стасем Нейманом, пили пиво, ходили на танцы...
-- На танцы? -- уточнил герр Дуккер, вчитываясь в какой-то листок, подшитый в дело, -- а вот здесь имеется заключение дактилоскопической лаборатории, что и на рации, и на автоматах найдены отпечатки пальцев. Пальцев пана Неймана. И ваших. Выходит, не только на танцах вы пропадали, или ходили туда, вооружившись на всякий случай до зубов?
Анджей наклонил голову, разглядывая цементную поверхность пола. Не раз он лежал на нём, а сгустки крови смывались просто ведром воды. В углу имелся специальный сток, откуда вода утекала в канализацию.
-- От этого вам уже не отказаться. К тому же пан Нейман признался. Вы, в числе других, учавствовали в актах террора против войск фюрера. А это уже карается смертной казнью.
Анджей Пионтковский, кому исполнилось неделю назад девятнадцать лет, ещё ниже склонил голову, чтобы скрыть подступившие слёзы. Не дело показывать свою слабость перед безжалостными врагами.
-- Правда, -- продолжал гестаповец, -- у тебя ещё есть шанс спасти свою жизнь. Это полностью сознаться во всём и рассказать о всех, с кем вы с Нейманом контактировали в деле Сопротивления.
Вот так. Умереть или стать предателем. Рассказать о других, кого тут же схватят, поволокут в подвалы, станут пытать, добиваясь признания, чтобы выйти на новых людей. Таким образом была искоренена организация Сопротивления в Лодзи, в некоторых других местах.
-- Кого ты защищаешь, малец, -- наклонился к нему герр Дуккер, -- коммунистов? Ха- ха. Давай-ка я тебе кое-что расскажу об этой компании.
Польская коммунистическая партия зародилась в те времена, когда Польша входила в состав Российской империи. Тогда она называлась социал- демократическая партия Польши и Литвы и разделялась на две фракции, одна из которых тяготела к РСДРП, а другая к социал- демократам Германии. Этой фракцией руководила Роза Люксембург. Она не раз вступала в диспуты с Лениным, называла русских социал- демократов татаро- монголами, но контактов не прерывала. Потом в России случилась революция. Власть перешла в руки коалиции революционных партий, от конституционных демократов до социал- революционеров. Это не устроило партию Ленина и большевики совершили свой переворот, который в последствии они именовали Великой Октябрьской Революцией. Конкурентов они разогнали, а кто не скрывал недовольства - расстреляли.
Это касаемо России, а тем временем Польша, воспользовавшись разрушительными процессами в империи, срочно объявила о своей независимости. Уже и лидер имелся - глава польской социалистической партии Юзеф Пилсудский, скорей уж националист, чем социалист, но это не суть важно. Доблестный маршал скоро понял, что в такой час не до разговоров и запретил деятельность других партий, кроме ППС. Социал- демократам, которыми заправляли Адольф Варский и Феликс Дзержинский, пришлось выбирать, куда им дальше - в Россию к Ленину, или в Германию, под крыло Либкнехта и Люксембург. Дзержинский долго в сомнениях не мучился и скоро возглавил российский аппарат репрессий - Чрезвычайную комиссию по борьбе с саботажем и контрреволюцией. У него был свой аппарат единомышленников - Менжинский, Уншлихт, Урицкий, такие же птенцы революции, как и он. Варский впоследствии тоже эмигрировал в Россию, в 1929 году, когда его товарищ, "Железный Феликс", был уже мёртв. Варский занял свой пост в Интернационале, организации, которая экспортировала идеи сталинского коммунизма в разные страны мира. Что интересно, через несколько лет Варского арестовали ученики и товарищи Дзержинского. К Варскому и его соратникам применили в НКВД суровые методы допроса. Говорят, что к концу следствия Варский сошёл с ума и был уверен, что находится в руках гестапо. Забавно, не правда ли? Варский, Будзинский и ряд других видных деятелей польского коммунистического подполья были расстреляны в ночь с двадцатого на двадцать первое августа 1937 года в подвале Бутырок. Вот так, пан Пионтковский, поступают Советы, на которых вы так старательно с паном Нейманом трудитесь, не покладая автоматов.
Но это ещё не всё. Сталин и его аппарат, пригласили в том же 1937 году других руководителей КПП, которые оставались в Польше. Ты их должен знать - Ринг, Генриховский и другие. Они послушно отправились в Москву и все двенадцать членов ЦК КПП бесследно там исчезли, как и сотни польских коммунистов рангом пониже. Думаешь, для чего это делалось? Молчишь? Ну, я всё равно отвечу.
Когда в 1939 году Советский Союз и Германия заключили пакт о ненападении, они о многом договорились , в том числе поделили Польшу - СССР "вернул" себе Западную Украину, Галицию и Западную же Белоруссию, отхваченные в двадцатые годы маршалом Пилсудским, а собственно Польша отошла к Германии. Понятно, что не просто так это случилось. Началась мировая война, но дело уже было сделано до того, как солдаты начали стрелять друг в друга. Улавливаешь тенденцию, пан Пионтковский?
Опять молчишь. А ведь это далеко не первая попытка Советов ущемить Речь Посполитую. Ещё Ленин попытался вернуть рванувшегося прочь бывшего российского вассала. Он объявил Пилсудскому войну и двинул войска в поход. Другой вопрос, что Юзеф Пилсудский оказался лучшим стратегом и тактиком. В обозе Красной Армии ехал тогда Юлиан Марклевский, конго Ленин уже назначил главой польского правительства, конечно же поностью подконтрольного РСДРП и лично товарищу Ленину. Но попытка вторжения не удалась. Не будем поднимать вопрос об участии в кампании Сталина, который надеялся проявить свой гений полководца. Вопрос не в этом. Неудавшемуся президенту пришлось переквалифицироваться в советские дипломаты, а потом - в ректоры университета национальных меньшинств. Улавливаешь суть?
Продолжаю. В 1926 году советское правительство провело всеобщую перепись населения. Среди прочих в России насчитали 792 тысячи поляков. В 1939 проходила следующая перепись. Так вот, этих же поляков насчитали уже 626 тысяч. Спрашивается, куда же задевались свыше полутора сотен тысяч человек? Внезапно умерли или решили вернуться в генерал- губернаторство, чтобы строить там своёарийское будущее? Подумай сам. А я тебе дам наводку - только в одной Москве было арестовано и позднее растреляно дсять тысяч поляков. Умножь это на всю Россию. Ты будешь и дальше защищать тех, по ком вопиет о мщении кровь тысяч, нет - десятков тысяч посполитых?! Тебе хочется, чтобы речь шла о миллионах?
Пучеглазый, герр Дуккер, задумался. Мысли его занимала "Красная капелла". Это была самая масштабная операция, которую вело гестапо за всю историю своего существования. После того, как посол СССР Деканозов убрался из Берлина, он оставил там сеть информаторов, вооружённых хитроумными радиопередатчиками самых разных систем. Информаторы наблюдали, анализировали обстановку и передавали данные в Москву. Это было очень действенно и , в скором времени, все столицы Европы и стратегически важные города уже имели своих наблюдателей. Они составили слаженный хор исполнителей, или "пианистов". Так возникла "Красная капелла", которую принялось раскручивать гестапо вкупе с зарубежным аппаратом СД. Радисты пользовались сложным шифром, кодировка которого непрерывно менялась, и дешифровщики никак не могли нащупать ключ. 
Шеф гестапо, группенфюрер СС Генртх Мюллер оборудовал целую станцию радиоразведки, которая контролировала всю Северную Францию и Бельгию. Начались аресты во Франции, Голландии, Швеции, Дании, но - в первую очередь всё же в Германии.
Масштабы распространения сети советской разведки ужасали. Гиммлеру, озвучившему доклад Мюллера о проделанной работе, досталось от Гитлера. Разъярённый фюрер брызгал слюной, неистовствую по поводу "как допустили такое".
После этого доклада на закрытие "Красной капеллы" бросили дополнительные силы. Теперь, кроме стационарных установок радиоперехвата, охватывающих целые государства, улицы Парижа, Афин, Праги, Белграда, Будапешта, Варшава, Киева и многих других  прочёсывали передвижные радиопеленгаторы, установленные на автомобильные шасси. Дело пошло гораздо быстрее.
Теперь настала очередь следственных бригад, раскручивающих арестованных. Брали целые организации Сопротивления, которые пепесекались с сетью информаторов. "Пианисты""Красной капеллы" начали работать тоньше, ногестапо уже уцепило ниточку и теперь её терпеливо разматывало. Математический отдел службы дешифровки ОКВ наконец смог "раскусить" код. Был арестован ряд видных информаторов, но сеть "Красной капеллы", даже прореженные арестами, тем не менее продолжала функционировать, вызывая нарекания Гитлера, Гиммлера и других высших правителей Рейха.
Ценой титанических усилий гестаповцам удалось силой заставить или хитростью перевербовать ряд радистов, и вот уже одна точка, вторая, десятая, а затем уже полсотни радиостанций начали гнать Советам тщательно отмеренную дезу, насыщенную для придания особого "блеска" толикой правдивых сведений. Светилы контрразведки вместе с гроссмейстерами анализа просеивали радиодепеши через "сито" проверок, отделяя зёрна правды от плевел дезинформации. Кто кого переиграет? Это было похоже на шахматнуб партию равных партнёров. Но кто-то всё же должен победить в конце концов! Учитывалась каждая мелочь. Гестапо начало подчищать сусеки.
Герр Дуккер достал из кофра металлический термос, открутил железный колпак, налил из колбы дымящегося кофе с запахом цикория и обезжиренных сливок в фарфоровую чашку и пододвинул её арестанту.
-- Попробуйте кофе, пан Пионтковский. Это лично мой, привезён из Швеции.
Случайно Пучеглазый проговорился о месте своей последней командировки, но на этот малосущественный факт не обратили внимания ни он сам, ни растерянный Анджей. Тот усиленно соображал, как ему выпутаться из положения, в котором он пребывал уже вторую неделю. За это время почернели синяки, почти перестали ныть сломанные рёбра и выбитые зубы, зарубцевались раны, сгладились болевые ощущения. Внутренне он уже был готов кое-чем поделиться, если начнётся второй этап обработки, но пытался дозировать информацию, чтобы совсем уж не скурвиться, и не умереть при этом от побоев. Двойственное ощущение, взаимоисключающее друг друга, но жить хотелось очень и очень сильно. Пожалуй, только в экстремальных условиях мы начинаем ценить то, на что обычно внимания не обращаем в повседневной суете нашей жизни. Выпить утром чашечку свежезаваренного кофе, заезть его булочкой со сливочным маслом, прогуляться по улице, почитать газету, включить безбоязненно радиоприёмник, поцеловать любимую девушку. Всё это элементарные желания, но настоящую ценность их начинаешь понимать, когда со скрежетом безнадёжности захлапывается дверь тюремного каземата.
-- Надо уметь проигрывать, пан Пионтковский, -- устало увещевал Пучеглазый. Он себе тоже налил кофе и сейчас уписывал за обе щёки бутерброд с толстым куском колбасы, глядя в глаза арестанта. -- Подумайте ещё раз, взвесьте всё, что вы приобретаете, что теряете. Что пойдёт в дебет, что в кредит. Это как две чаши весов. Какая из них перевесит. Станете ли вы безвестным героем, про которого так никто и никогда не узнает, или вы вернётесь в привычную жизнь. Поверьте, пан Пионтковский, прошлого уже не вернёшь, и это не более, чем агония. С карты истории навсегда исчезли Вавилон, Карфаген, империи отоманов, инков, Александра Македонского, Карла Великого, Наполеона Бонапарта. Но это не означало, что вместе с государством исчезал и народ. Возьмите в качестве ближнего примера Австро- Венгерскую монархию. Мощное европейское государство, имевшее сотнб миллионов подданных. И вот его не стало, но люди-то остались на своём месте. Просто Австро- Венгрия распалась на части, поменяла название. Хорошо это или плохо? Ни то, ни другое. Это - целесообразно. Её растащили в стороны две другие сверхдержавы - Россия и Германия, как в далёком прошлом тягототение Юпитера и Марса в сочетании с солнечным разорвало на части маленькую планету Фаэтон. Обломки её до сих пор кружатся вокруг Сатурна, образовав пояс астероидов. Катастрофа планетарного характера. От неё пострадал и сам Марс - потерял большую часть атмосферы, которую утащил за собой в безграничные космические просторы мстительный Фаэтон. Это стало началом заката Марса. Интересно, были ли там люди- марсиане и, если были, уцелели ли они в той битве богов. Возможно, учёные будущего разгадают эту загадку, но мы вернёмся к нашей истоической аналогии. Германия и Россия расстащили Австро- Венгерскую монархию на части, но и сами при этом многого лишились, вместо того, чтобы усилиться. Парадокс. Оба государства пережили революции и только через десятилетия начали восстанавливать былое могущество, для чего снова начали поглощать европейское жизненное пространство. Это - история и политика, помноженные друг на друга, и беда маленькому человечку, если он будет противопоставлять свои силы и личность этим глобальным процессам. Он просто исчезнет. Пшик, и нет его. Но, если он примет участие в процессе строительства того, нового, не противодействуя, но гармонизируя свои силы вместе с теми процессами, то силы его преумножатся и неизвестно ещё каких высот он сможет достигнуть.
По звонку в камеру вошёл конвоир. Анджей Пионтковский сделал торопливый глоток, допивая предложенный ему кофе. Напиток показался божественно вкусным, этакой амброзией, доступной лишь олимпийским небожителям. Но гестаповский офицер потреблял его и готов поделиться с ним. Усилием воли Анджей утопил в себе это гнилое чувство - благодарность палачу, поцелуй Иуды. Но слова, которые говорил Пучеглазый, "разъедали" душу, неумолимой логикой доказывая рассудку о верности рассуждений, противопоставить чему можно было лишь личное упрямство побеждённого и веру в некие идеалы.
Медленно он двигался по бетонным тоннелям коридоров, забранным решётками и металлической сеткой. Но он почти не видел этого удручающего архитектурного "уродства". Анджея занимали внутренние проблемы.
Очутившись в тесной камере, он уселся на топчан, на тонкий тюфяк, набитый прелой соломой, и сжался там, обхватив голову руками. Его вынуждали сделать выбор. Но он-то этого выбора не хотел! Уж лучше бы его там расстреляли. Или забили бы до смерти. Он бы просил своих палачей на пороге Небытия!
Но подарить ему надежду!.. Наполнить камеру призрачными миражами той, прошлой жизни, которая не повторится уже никогда. Ему чудилось влажное дыхание Природы, мычание коровы с переполненным выменем, далёкий смех компании парней и девушек, шум ветра в кронах деревьев, плеск дождевых струй, выбивающих пузыри из луж, утренние песни птиц, кваканье лягушек на закате, драчка мартовских котов на заднем дворе, пение девушки под гитарный перебор струн... Да мало ли какие видения проносились перед его глазами и ушами в ту ночь. Вспомнились вдруг слова из Священного писания, где дьявол искушал Иисуса Христа, обещая ему царствие над всеми царствами, но Иисус ответил тогда искусителю, что "господу Богу своему поклоняйся и Ему одному служи". Тогда дьявол отступился от праведника, а Христос отправился в Палестину и обзавёлся там учениками- апостолами.
У Анджея положение совсем иное. Хотя имеется искуситель, но если гордо отвергнуть его предложения, то он не отступится, не исчезнет в облаке серного дыма, а вызовет команду солдат с винтовками и, после ружейного залпа, его земное существование на этом закончится. Может быть там, после смерти, есть и вечное блаженство и ещё что, но Анджею в эти, конкретно в эти минуты вспоминаются картины этой, земной, жизни. Подумать только, до сегодняшнего дня он равнодушно проходил мимо всего этого великолепия. Нет бы остановиться, преклонить колени, пасть перед ликом Природы, соединиться с ней душой, а вместо этого он возомнил себя вершителем судеб и - результат - очутился в душном каземате, который никак не разрушить силой веры.
А если нет?
Анджей перевернулся на спину, глянул на нависающий свод потолка. Над ним высились тысячи тонн камня, которые давили, принижали его, уверяли в его ничтожности. Может ли он им сопротивляться? И надо ли?
Перед глазами встало лицо Стася. Нейман вскочил с места, когда дверь слетела с петель в результате мощного удара. Квартира наполнилась солдатами в чёрном и людьми в штатском, принадлежность которых к гестапо не подвергалась сомнениям. Пионтковский ждал, что Нейман сейчас выхватит гранату и взорвёт её, уничтожая всех вокруг, включая в первую очередь себя, и его, Анджея. Он ждал этого с восторогом юношеского масксимализма и ужаса человека, который ещё только начал вкушать прелести жизни. Нейман не шевелился, пока на запястьях его не защёлкнулись стальные браслеты кандалов. Больше Анджей своего товарища не видел. Лишь один раз ему показалось, что он встретил его в коридоре, когда конвоиры тащили Пионтковского с допроса. Вот только Анджей сомневался, был ли тот измурзанный человек его товарищем по борьбе. Уж больно сильно он изменился.
Именно Стась и привлёк ученика железнодорожных мастерских Пионтковского, недавнего студента Варшавского университета, в ряды подпольщиков. Анджей даже успел поучавствовать в ночном нападении на склад военной аммуниции и обстрелял кортеж грузовиков, закрытых от постороннего взгляды брезентовыми пологами. Было всё это ночью и он не узнал бы никого из тех, с кем бок о бок воевал. Один лишь Нейман, на правах более опытного бойца, командовал своим товарищем и общался с другими на равных.
Надо отметить, что в те дни в Польше, или генерал- губернаторстве, как именовались эти земли в гитлеровских блиц- картах, Сопротивлением занимались две крупные силы, редко контактировавшие друг с другом. Прежде всего это была Армия Крайова, или Отечественная Армия, если переводить это на русский язык. АК контролировалась и поддерживалась правительством Андерса, расквартированном в Лондоне. Там готовились кадры, доставлялись финансы, оружие. Самые действенные акции принадлежали Армии Крайова.
Другая сила была чуть сенее значительна, но всё равно достаточно внушительная. Это - Гвардия Людова, боевой отряд Польской рабочей партии. Она тоже получала помощь из-за рубежа. Оружие, снаряжение доставлялись авиацией Советской России. Вот только покровители из-за той стороны Восточного фронта желали контролировать всё и вся. Даже во глве некоторых групп стояли русские или поляки, долгие годы прожившие в Советском Союзе. Может, от того итоги операций были менее результативны, чем у АК.
Снова заскрипела дверь. Вошёл конвоир и потребовал подниматься. Как быстро пролетела ночь. Опять допрос. С трудом разогнув ноги, Анджей поплёлся по коридору. Надзиратель торопил его, но дубинку на этот раз не применил ни разу. Он даже улыбался, а когда Пионтковский споткнулся, придержал его под локоть.
В это время послышался вскрик. Анджей повернул голову. В открытых дверях камеры стоял здоровенный мордастый фельдфебель, палач, ассестировавший при допросе Хорьку. Он держал в своих толстых руках, покрытых веснушками и курчавым рыжим волосом, Стася Неймана. Тот был изьит и на ногах стоять сам не мог. Однако же он заметил обходительность надзирателя по отношению к Анджею и не смог сдержать крика негодования. В глазах Стася кипело пламя ярости. Но почему? Из-за того, что конвоир не ударил арестанта, а подхватил его под руку? И только...
Неймана утащили прочь, дав ему на прощание тумак, от которого Стась потерял остатки сознания. Анджея ввели в комнату. Пучеглазый стоял у окна и разглядывал сквозь переплёт решётки небо.
-- Птицы низко летают, -- сообщил следователь Анджею. -- Значит, быть дождю. А я зонтик с собой не захватил. Придётся здесь переждать. А ведь не хочется, пан Пионтковский, тюрьма ведь, на волю тянет. Думаете, приятно лишнее время проводить в этих пропитанных смертью и сыростью стенах?
Анджей промолчал. Что он мог сказать? Сам он ни за какие каврижки добровольно не остался бы здесь. Пусть бы шёл дождь, ливень, вселенский потоп, он выбежал бы за распахнутые ворота, раскинул руки навстречу миру. Даже воздух, он там был другой, нёс иные ароматы, запахи свободы.
-- Знаете, пан Пионтковский, -- продолжал гестаповец, по прежнему стоя спиной к подследственному, -- какие у нас, следователей, профессиональные заболевания? Ревматизмы и болезнь сердца. По сути своей, так же, как и вы, мы часть жизни проводим за решёткой. Конечно, я понимаю, что условия содержания у нас совершенно разные, но ведь только от вас зависит, станут ли они чрезмерно суровыми или наступит немедленное улучшение, если вы обязуетесь сотрудничать и докажете тем свою личную лояльность германским властям. Кстати, вы, пан Пионтковский, наверное уже оценили наше к вам отношение, точнее - некоторые изменения в отношении. К примеру, не откажетесь ли вы от горячего бигоса или от пары свиных сосисок с тушёной капустой. Это очень вкусно.
По знаку гестаповца, в камеру внесли поднос, источающий аромат кулинарного Эдема. Надзиратель поставил поднос на стол и, не гляды на арестанта, вышел. Анджей не мог отрвать глаз от глубокой глиняной миски, наполненной капустой. На самом верху лежали и сочились жиром две толстые, как молочные поросята, сочные сардельки. На другой тарелке лежали нарезанные ломти ржаного хлеба. Между ними пенился высокий стакан с пивом. "Пльзенское"? -- мелкнула мысль, но глаза уже снова возвратились к сарделькам.
Желудок сжался и вопил там, внутри тела, о непомерном голоде, он урчал, источая желудочный сок. Спазмы скрутили горло. От переполнившей рот слюны арестант не мог сказать ни слова, лишь сглатывал. Он не заметил сам, как очутился за столом, словно на миг потерял сознание, сохраняя при этом дееспособность, или волшебным образом телепартировался. Короче, в себя Анджей пришёл, когда ложка отправила в рот первую порцию капусты. Казалось, что ложка действовала сама, а он лишь держался за неё.
Сначала он просто смотрел на толстые бока сарделек, не прикасаясь к ним, словно не веря ещё до конца в реальность происходившего, будто миску должны отнять, как только он потянется к тем дивным колбаскам. Но гестаповец продолжал стоять у окна и всматриваться в небосвод. И Пионтковский не выдержал, схватил рукой сардельку, вонзил в её бок зубы. Оттуда брызнул сок, обжигая лицо, но арестант не обратил на этот пустяк внимания. Все ощущения для него сейчас сконцентрировались на вкусовых рецепторах полости рта и на блаженном чувстве насыщения. Прожевав и проглотив сардельку, Анджей взял стакан и сделал один, но большой глоток. Подержал пиво во рту и - проглотил.
Всё происходило с ним вовсе не во сне, а на самом деле. Уже не спеша, почти что с достоинством, он съел вторую сардельку, сжевал последний хлебный ломоть, допил остатки пива. С сожалением глянул на миску, подобрал ложкой оставшуюся капусту. Захотелось языком облизать внутреннюю поверхность миски, чтобы не потерять ничего, но он всё же преодолел себя и даже отодвинулся от стола, вспомнив про правила приличия.
Словно дожидаясь этого момента, Пучеглазый повернулся, широко улыбаясь. В руках он держал несколько фотоснимков.
-- Я рад, что мы пришли наконец к согласию. В доказательство я сделаю вам, пан Пионтковский, маленький подарок. Можете взять его с собой, в камеру, украсите им стену.
С этими словами он развернул веером снимки и протянул их арестанту. Анджей взял их. На всех фотокарточках с отличной экспозицией был запечатлён он сам. Вот он разговаривает с Пучеглазым. Вот пьёт кофе. Вот улыбается гестаповцу, выслушав какую-то шутку. Ещё один снимок.
-- Это ещё не всё, -- добавил герр Дуккер, -- скоро проявят плёнку с кадрами вашего пиршества. Будет что вспомнить в старости. Те снимки мы вам тоже подарим. Признаться, они даже вашему приятелю, пану Нейману, понравились. Он вас так разглядывал. С вашего разрешения, мы их ему тоже презентуем.
Проклятье! Так вот оно что!! Теперь стало понятно, что было причиной той странной реакции Стася. Он посчитал Анджея предателем, который не выдержал пыток. Сам Стась, избитый так, что не мог сам стоять, держался, а он, Анджей, готов выложить врагу всё. Всё? Но он же ничего не знает. Что он может рассказать?
-- Вы переживаете, пан Пионтковский? -- подошёл к нему Пучеглазый. -- Напрасно. О чём тут переживать? Разве что порция была слишком маленькой. Но эта беда поправимая. Мы вас поставим на дополнительное довольствие. На тюремных харчах не разживёшься, а ведь жить-то надо. Но то будет порция человека, сотрудничающего с нами. Выбирайте.
Анджей вскочил на ноги, открыл рот, но в этот момент резко распахнулась дверь и вошёл Хорёк. За ним вдвинулись два шкафа, два фельдфебеля. Хорёк остановился и раздражённо ударил по сапогу стеком. Один фельдфебель подхватил Анджея за ворот, поднял его так, что ботинки не доставали до пола, а второй что есть силы ударил его кулаком в живот. У Анджея перехватило дыхание, рой искр с гудением наполнил пространство кабинета, а желудок вывернулся, освобождаясь от пищи, которой совсем недавно так торопливо наполнялся. Вся эта масса шлёпнулась на пол, а сверху упал и сам арестант. Обозлённый фельдфебель двинул его в бок тяжёлым сапогом. Анджей отлетел в сторону.
Ведром воды второй палач смыл с пола остатки пищи и пятна хлынувшей крови. Хорёк откровенно скалил в усмешке зубы, а Пучеглазый сочувственно вздыхал.
-- Итак, пан Пионтковский. Сейчас всё зависит от вас. Я не в силах защитить вас от герра Уреке. У него свои методы ведения следствия. У меня другие взгляды, о чём я вам уже говорил. Но нас поджимает время. Так что всё зависит от вас. Или вы идёте на контакт, или освобождаете это место для другого, более сговорчивого. У нас много таких, как вы, найдётся с кем поговорить по душам. Признаться, я бы предпочёл общаться с вами, бывшим студентом университета, чем с каким-то рабочим, отупевшим от однообразной работы и ненависти ко всем неполякам.
Фельдфебель прицелился сапогом и впечатал его в бок арестанта. Тот охнул, изогнулся, пытаясь вдохнуть воздух. Пучеглазый сел на корточки, взял руку Анджея, легонько сжал её. Казалось, из глаз его вот- вот брызнут слёзы.
-- Ну, решайтесь, пан Пионтковский. Скажите "да" и всё это мигом прекратится.
Где-то в глубине душт поляк понимал, что гестаповцы разыгрывают с ним иезуитский спектакль, в котором для него отведена определённая роль, и разум подсказывал ему те слова, каких от него ожидают. "Да" и побои прекратятся, его поднимут на ноги, накормят, переоденут, выведут за тюремные стены и внедрят в подпольную организацию, а он будет звонить своему куратору и пересказывать всё, что узнал в подполье.
Фельдфебель снова поднял ногу и сапог тараном выбил из тела арестанта сознание. Показалось, что вместе с рассудком из тела выскользнула и душа. Анджею даже показалось, что он видит себя со стороны, лежащим на цементном полу, как ненужная никому кукла. Он понимал, что такое невозможно, но как бы видел, как фельдфебели вышли из комнаты, а Пучеглазый с Хорьком закурили и принялись о чём-то беседовать и даже смеяться.
Потом в комнате появился ещё один человек, в чёрной гестаповской форме. Хорёк и Пучеглазый вскочили, отдали ему честь по-нацистски. Офицер подошёл к телу, глянул на него, затем потрогал его кончиком сапога. Станно было видеть сверху его склонённую голову в чёрной фуражке.
-- Вы его случаем не убили? -- спросил он, глядя на вывернутое тело.
-- Никак нет, герр штурмбаннфюрер, -- вытянулся в струнку Хорёк. Даже его аккуратная причёска над узкой мордочкой сияла от лакейского восторга. -- Фельдфебели действовали согласно строгих инструкций. Поляк скоро придёт в себя. Он прошёл обработку согласно вашего сценария.
-- Великолепно. На его долю придётся специальная миссия. Этот человек сыграет свою партию. Его роль ничтожна, но от исполнения зависит слишком многое.
-- Так точно, герр штурмбаннфюрер.
-- Проследите, чтобы, как только он очнётся, ему оказали помощь. После того, как он подпишет бумагу о сотрудничестве, подлечите его, приведите в норму. Потом известите меня по телефону, номер которого вы знаете. И помните, что наша операция конфиденциальна в высшей степени.
-- Яволь, герр штурмбаннфюрер!
Каблукисапог со звонким щелчком соединились. Теперь гестаповские офицеры, несмотря на явные различия, казались близнецами- братьями. Не глядя на них, штурмбаннфюрер СС вышел из камеры пыток. Анджей Пионтковский продолжал видеть всё, оставаясь бесплотным духом. Неужели это и есть смерть? Но эти выродки говорили, что он жив.
-- Интересно, что хочет от этого недочеловека Кристиан Шольц? -- задумчиво спросил Пучеглазый.
-- Я тоже теряюсь в догадках, -- признался Хорёк. -- Зачем начальник отдела связи Министерства авиации, видный сотрудник Института Германа Геринга заявился в нашу тюрьму и приказал принести все досье на арестованных подпольщиков. Затем выбрал самого малокомпетентного, беспомощного юнца и выделил его среди всех? К чему вся эта возня вокруг него? Я давно приказал бы расстрелять щенка, коли из него нечего вытянуть.
-- Я бы тоже, дорогой Альфред, но не надо забывать, что Шольц ближайший помощник Мюллера, , его доверенное лицо. Они с ним вместе работали в гестапо, с самого первого дня. Тут явно замешана Большая Политика, от которой нам, мелкой сошке, лучше держаться подальше, как мотыльку от отня. Не заметишь, как исчезнешь. Нет - и всё!
-- Послушай, Вальтер, а что это наш подопечный слишком бледный. Проверь-ка у него пульс.
Пученлазый пал на колени, поймал запястье, прижал к нему два пальца, потом скинул фуражку и приложил ухо ко впалой, в багровых пятнах синяков, груди, потом повернул лицо к Хорьку.
-- Скорей, Альфред, вызывай доктора! Кажется, он перестал дышать...
Гестаповцы ещё о чём-то говорили, но голоса их отдалялись, переходили в ничего не значащее бормотание, а помещение начало наполняться мерцающим светом и мелодичным гулом, который с каждым мгновением становился звончее. Наконец свет и звук начали объединяться в светлый тоннель, конца которого не было видно. Анджей направился к нему. Необычайная лёгкость и благостное спокойствие переполняли его. Он даже не оглянулся в последний раз посмотреть на своё тело.
Вдруг его резко остановили, а потом рванули назад. Неужели и сюда добрались цепкие руки гестапо?
Когда Анджей полностью пришёл в себя, он лежал на больничной койке. Судя по всему, он уже не находился в тюрьме. Помещение ничем не напоминало те мрачные давящие камеры, где он провёл последние дни жизни. Первый, кого он увидел, был Пучеглазый. Гестаповец был одет в белый халат и улыбался ему.
-- Ну что, ожил? Молодец, поздравляю с возвращением к жизни. Люди герра Уреке перестарались. Их уже перевели на караульную службу, с понижением в звании. Может быть, это убавит немного ваши страдания, пан Пионтковский. Теперь, когда вы обязались сотрудничать с нашей службой, вас ожидают большие перемены в жизни. Оклад в рейзсмарках, премиальные, домик в деревне с личным хозяйством. Скоро вы сделаетесь завидным женихом, пан Пионтковский. Девушки будут за вами табуном ходить.
-- Какие девушки? Какое сотрудничество?!
-- Вы ничего не помните? -- озабоченно нахмурился Пучеглазый. -- Ах да, доктор предупреждал, что возможны провалы в памяти. Но это скоро пройдёт. А что касается сотрудничества, то можете полюбопытствовать сами.
Со всё возрастающим изумлением Анджей развернул бумагу и прочитал обязательство работать с гестапо. Была там и его подпись. Всё было верно. Он стал в конце концов предателем. Захватило дух. Анджей побледнел.
-- Ну что, -- заулыбался Пучеглазый, сворачивая свидетельство, -- всё нормально. Таких, как вы, пан Пионтковский, у нас уже множество. Все вместе мы одолеем врага. А сейчас с вами хочет поговорить один человек. Будьте с ним предельно вежливы. Он прибыл из Берлина и имеет на вас виды. А это означает, что вам крупно повезло.
Дверь в палату открылась и в помещение вошёл штурмбаннфюрер СС Кристиан Шольц. Он пристально посмотрел на поляка и решительно, широко шагая, направился к нему, поскрипывая хромом сверкающих сапог.

Глава 13. Алексей Гущин.
Разведгруппа в составе капитана Гущина, лейтенантов Смольчука и Буковского, а также сташего сержанта Ольги Янув была сброшена над территорией Польши с нового ночного бомбардировщика ЛИ-2.
Десантировавшие разведчики опустились нормально, сумели собраться вместе, спрятали парашюты и лётные комбинезоны. Документы у всех были настоящие и, под видом командировочных, они вошли на перрон станции Пшемысль, где находилась транспортная развёрстка, и вполне легально купили билеты до станции Рудно, которая являлась предместьем Львова.
Гущин играл роль оберста Вебера, главного инженера строительной компании, специализирующейся на возведении укреплённых районов, радистка Ольга Янув выполняла роль его секретаря, а Ефим Смольчук при них шёл за технического специалиста Иоганна Вольфа, Тадеуш Буковский получил документы и "легенду" офицера Пауля Гловеца, координирующего деятельность строителей с Вермахтом и Полицией безопасности.
Вся четвёрка закончила спецшколу в Зеленограде, получила хорошую подготовку, а Ольга Янув кроме специального курса училась ещё и в театральном училище, потому ролевая игра была для неё не в диковинку. Целью группы было проникновению во Львов и установление контакта там с Дмитро Клячкивским, по достоверным данным возглавивший там краевое управление Организации украинских националистов (ОУН).
Необходимо сказать, что атаман Евгений Коновалец создал Организацию украинских националистов (ОУН) и долгое время возглавлял её, борясь за Великую Украину, пока 11 октября 1938 года не был уничтожен спецагентами НКВД. На его место сел Андрей Мельник, объявивший себя по родственному преемником свояка Коновальца. Всё это очень даже не понравилось другому вождю - Степану Бандере, имевшему репутацию террориста. К тому времени на счету Бандеры была жизнь министра внутренних дел Польши Бронислава Перацкого, за что он был осужден на пожизненный срок. Но Бандеру освободили гитлеровские войска и он рьяно бросился на борьбу с Мельником. Затрещали выстрелы, взрывались бомбы. Украинцы стреляли друг в друга, отстаивая позиции своих вождей. Более активный, Бандера даже собрал в феврале 1940 года в Кракове конференцию ОУН, где официально объявил о своей непримиримой позиции, а также вынес ряд смертных приговоров ближайшим сотрудникам "батьки" Мельника. Война расширила свои границы. В апреле 1941 года ОУН распался на две части - соответственно ОУГ Бандеры (революционеры) и ОУН Мельника. Оба назначили свои проводы (генеральное представительство) и областных начальников. Оба имели вооружённые отряды и связь с Абвером Канариса.
Вот на этом разногласии и решил сыграть НКВД. Выяснилось, что в своё время один из видных оуновцев, а именно Дмитро  Клячкивский был арестован органами НКВД за противоправную подпольную работу. Тогда Дмитро был членом референтуры молодёжной организации ОУН, то есть находился в близком окружении Бандеры. Клячкивского приговорили к расстрелу. Тогда Дмитро сделал заявление и "сдал" часть своей референтуры. Расстрел ему заменили на десять лет тюремного заключения. Но "сговорчивость" молодого, но уже довольно влиятельного оуновца, привлекла внимание компетентных органов. Из Москвы прибыл видный чекист и они неделю общались тет-а-тет. Чекист укатил обратно, а вскоре, уже после начала войны, Клячкивский благополучно "бежал" из тюрьмы. Остальных арестантов или срочно расстреляли, или спецэшелоном вывезли в тыл, чтобы надёжно изолировать ы ГУЛАГе.
Судя по всему, Степан Бандера принял своего товарища с распростёртыми объятиями. Ну как же, молодой боец за свободу "вильной" Украины вырвался из чекистского острога и был готов дальше продолжать борьбу с москалями. Дошло до того, что Дмитро, под именем Клима Савура, возглавил УПА - Украинскую повстанческую армию. Тогда-то и решили в НКВД напомнить Клячкивскому о неких обязательствах, какие он подписал в тюрьме.
Под Москвой произошёл первый оглушительный разгром гитлеровских полчищ и план молниеносной войны "Барбаросса" был окончательно похоронен под обломками мифа о непобедимости Вермахта. Стратеги Ставки Верховного Главнокомандующего Красной Армии воспряли духом. Начали появляться различные долгоиграющие разработки по разложению тыла гитлеровских войск. Именно в те дни началась "подкормка" партизанских соединений Ковпака, Фёдорова и других зафронтовых генералов. Разведгруппы НКВД начали закидываться в оккупированные Белоруссию, Украину, Прибалтику, Польшу, с заданием закрепиться там и действовать, опираясь на местные организации Сопротивления. Или автономно.   
Базировалась группа в Дублянах, неподалёку от Львова, куда частенько наведывались разведчики, отрабатывая подходы ко Климу Савуру. Сделать это оказалось затруднительно. Главный командир УПА проживал в белокаменном особняке с вычурными колоннами, увенчанном башенкой в стиле "готика". Возле особняка постоянно дежурили вооружённые группы националистов, а по улице прогуливались полицейские патрули германской комендатуры. То ли таким образом полицейские учавствовали в охране Савура, то ли оккупационные власти не до конца доверяли украинским "хлопцам" и контролировали окрестности штаба верховного командования марионеточной армии.
Как-то обнаружилось, что Клим Савур со своими телохранителями регулярно посещает офицерский клуб "Субмарина" и допоздна засиживается там за карточным столом. Это уже было кое-что. На следующий же день "случайно" за ломберный столик присели оберст Вебер со своей секретаршей Хельгой. Оберст проиграл Савуру полсотни рейхсмарок, а миловидная секретарша танцевала, и далеко не раз, с украинцем. Так состоялось первое "прощупывание"  Клячкивского.
За первой встречей последовала вторая, третья. Главнокомандующий УПА заинтересовался военными строителями. Он и сам был не прочь построить несколько линий обороны, но как к этому отнесётся германское командование? "Вебер" уверил его, что это дело он берёт на себя и свою службу. А смазливенькая секретарша строила "гарному хлопцу" глазки.
В своё время Клячкивский закончил юридический факультет Львовского университета. Отец, рабртавший в крупном банке Львова, надеялся, что сын пойдёт по его стопам, станет юрисконсультом солидной компании, но Дмитро после службы в польской армии вступил в "Рух", а затем - в провод Забржской организации спортивного товарищества "Сокол", которое курировал ОУН Коновальца. Парень всё больше уходил в дела организации и всё меньше говорил о деловой карьере. Но, в конце концов, дела и на этом поприще пошли в гору.
Клим Савур считал себя неотразимым, и кокетство Хельги принял за чистую монету. Она не походила на любовницу шефа и оуновец посчитал для себя удобным приударить за красоткой, судя по всему, прибалтийской немкой.
При встече он делал комплименты, дарил цветы, а раз преподнёс бусы из настоящего малахита. Это удачно пошло в тон к зелёным глазам "секретарши". Она ему благодарно улыбнулась и легонько пожала руку. Савур посчитал это знаком, что она готова сдаться.
Оберст Вебер делал вид, что это его не касается, что он не замечает ухаживаний украинца, направленных на его помощницу. Да и сам Вебер частенько был настолько поглощён собственными заботами, что не видел, что творится у него под носом. Это Клима Савура вполне устраивало. Он принёс карты- схемы тех районов, которые планировал усилить фортификационными укреплениями. Доблестные войска фюрера стойко сопротивлялись наступательным операциям сталинских орд, но... бережёного и Бог бережёт.
Иоганн Вольф и Пауль Гловец отправились осматривать будущие УРы, в сопровождении свиты функционеров УПА. Вольф фотографировал и делал отметки в блокноте, а Гловец беседовал с местным населением.
Тем временем Клим Савур пёр напролом. Убедившись, что шеф прелестницы Хельги погрузился в сложные расчёты, он сделал секретарше недвусмысленное предложение - как-нибудь вечерком уединиться и провести время вдвоём. Глаза его при этом так масляно блестели, что и идиот догадался бы, что он имеет в виду. Хельга зарделась, неопределённо пожала плечами, поправила воротничок ладно сидящего мундира, а потом поставила условие, чтобы не было лишних свидетелей. Ей, немке, не к лицу компроментировать себя, шефа и всю службу в целом. Это Савуру было только на руку. Он вовсе не намеривался афишировать эту намечающуюся связь. С одной стороны это давало лишний повод для недругов из числа сторонников Мельника, с другой - у него появились конкуренты и среди бандеровцев. До Савура докатился слушок, что на его место прочат Романа Шухевича, ближайшего товарища Бандеры. Шухевич- "Тур" даже сидел с Бандерой в одной тюрьме после убийства ими министра Перацкого и посла Голуфки. Похоже, Степан Бандера планировал усилить своё влияние в УПА. Перестал он доверять Савуру или здесь были замешаны политические интриги?
Не надо было также оставлять без внимания и немцев.Как они ещё отнесутся к тому, что украинец попытался охмурить представительницу арийской расы? Если этому делу придать соответствующий окрас, то кресло главкома под Климом Савуром однозначно зашатается.
Всё это так, но Клячкивский себя уже мало контролировал. Ольга Янув, или Хельга Хорст, настолько умело манипулировала им, что он потерял контроль над своими желаниями, почти этого не осознавая. Он сам подготовил квартирку на окраине Львова и сообщил заветный адресок "любовного гнёздышка" своей арийской пассии.
Быть может генерал УПА планировал через Хельгу и Вебера войти в сферу германских интересов, найти новые "контакты", обойти Шухевича, имевшего чин капитана авбера, служившего в спецотряде "Нахтигайль", подразделения полка "Бранденбург-800". Но, скорей всего, он просто искал достойного повода оправдать свои тайные желания.
Казалось, что всё получилось на редкость удачно. Оберст Вебер погрузился в расчёты будущего строительства. Ему как-раз доставили собранные его помощниками материалы. Этого ему должно хватить не менее, чем на неделю. Вольф и Гловец собирались на осмотр нового участка, у Каменки- Бугской, где на левом берегу Буга планировалось построить ряд бетонных блиндажей и открытые позиции для артиллерийских установок. Хельга обещала устроить так, чтобы освободиться ближе к вечеру.
Главком УПА торжествовал. Он достаточно могущественен, чтобы любой его, самый фантастический, каприз воплощался в действительность. Он объявил своим товарищам, что планирует хорошенько отдохнуть и распустил дополнительную охрану.
В тайне от немецких спецслужб, в особняке, принадлежавшем Клячкивским, и где был устроен официальный штаб УПА, строителями сделан был секретный выход наружу. Украинские националисты обожали таинственность и оборудовали тайники и всяческие схроны в любом месте, где базировались. Это вошло в их кровь  и помогало в тайных войнах против могущественных врагов.
Вот через такой секретный проход Клим Савур покинул охраняемый особняк и, переодетый в солдата, отправился на свидание. В предвкушении интрижки он всё убыстрял шаги и в конце едва не бежал.
Перед домиком, выбранным им для свиданий, он задержался. Проверился, нет ли слежки. За украинцев он был спокоен, так как лично составил маршрут патрулей таким образом, чтобы те не приближались к заветному месту, а немцы сами не совались на окраины, взвалив эту обязаность на своих помощников из ОУН- УПА.
На подоконнике стоял подсвечник с зажжённой свечой. Значит, Хельга была уже там, нетерпеливая пташка. Она не менее его хотела этой встречи. Всё, что делается из любви, говаривал Фридрих Ницше, совершается всегда по ту сторону добра и зла. В конце концов мы любим наше собственное вожделение, а не предмет его. Кровь в жилах нетерпеливого главкома забурлила и он, отбросив последние сомнения, направился решительно к дому.
Отбросив щеколду с калитки, он почти бегом пересёк песчаную дорожку и вскочил молодецким прыжком сразу на верхнюю ступеньку крылечка. Его словно ждали. Дверь, едва слышно скрипнув, отворилась. Оттуда выглянула Хельга. Она нарялилась в узкое платье с белым кружевным воротом. На груди красиво лежали малахитовые бусы. Белокурые волосы были уложены высокой короной. Она была в эту минуту сама Красота и эта красота нежная цветка предназначалась ему. У впечатлительного главкома захватило дух от предстоящей услады.
Раскинув руки для объятия, он вошёл в дом. Хельга быстрым движением прижалась к нему, ответила на поцелуй, а потом вырвалась и снова открыла дверь, выглядывая наружу.
-- Что там ищет моя фройляйн? -- спросил с игривой улыбкой кавалер.
-- Твою охрану, -- ответила красотка, всматриваясь в темноту.
-- Можешь не напрягать свои прелестные глазки, -- осклабился Савур. -- Её здесь нет. Часть я отправил домой, остальные дежурят в штаб- квартире. Они уверены, что я уже заснул, ха- ха.
-- Отлично, -- успокоилась секретарша. -- Проходи в дом.
Похохатывая, Клим Савур распахнул дверь и вошёл в гостиную, которую недавно оборудовал в стиле "ля- мажор". Ноги его вдруг приросли к полу. Он бы ещё стоял там, в дверях, открыв рот, но толчок Хельги в спину заставил его войти внутрь. Секретарша вошла следом и плотно закрыла дверь на засов, прикрученный лично главкомом.
За круглым столом, прикрытвм кружевной салфеткой, под зелёным вычурным абажуром, скрывающим лампу, сидел оберст Вебер, а у стены стоял, с автоматом в руках, Иоганн Вольф.
-- Проходите, проходите, Дмитро батькович, -- предложил Вебер и ноги у Клима Савура сделались безвольно- мягкими, ватными - говорил-то немецкий оберст, инженер германской строительной компании, на русском языке и по речи его сразу стало понятно, что язык тот для него родной.
Савур обернулся на запертую дверь, а красавица Хельга, сделавшаяся в один миг из ласковой оболбстительницы холодной и равнодушной хищницей, ловко выдернула у него из кармана "Вальтер". Сопротивляться не было никакого смысла. Он сам выстроил для себя эту ловушку и сделал так, чтобы выхода из неё не было.
-- Давайте поговорим, гражданин Клячкивский, -- предложил "Вебер".
-- Что там говорить, -- глухо ответил главком УПА. -- Ваша взяла. Стреляйте.
-- С этим делом мы всегда успеем, -- возразил "оберст". Сначала поговорим. Перво- наперво, хочу передать вам привет от товарища Алексеева, друже Лев.
Если бы главком УПА не уселся на стул с гнутой ажурной спинкой, он непременно бы упал от внезапной слабости в ногах. Этот псевдоним он сам выбрал, когда его вербовал "товарищ Алексеев", вытащивший его из камеры смертников. Он обязался перед НКВД поставлять информацию о внутренних делах ОУН, о тайных тропах и секретных операциях. Давая обязательства, он рассчитывал вернуться обратно, к своим, и там покаяться. Но, когда и в самом деле вернулся, открыться не решился, так как тогда уже полным ходом шла открытая схватка между Степаном Бандерой и Андреем Мельником. А теперь, когда от Бандеры его начал оттирать Роман Шухевич, это и вовсе теряло всякий смысл.
-- Что я должен ответить? -- С болью в голосе спросил Клим Савур. -- Просить о пощаде или уверять, что не мог наладить с вами связь?
-- Это не ваша вина, -- спокойно ответил "Вебер". -- Обстоятельства сложились так, что гитлеровский блиц- криг едва не сорвал все наши разработки. Но теперь, когда немец остановлен, мы начинаем восстанавливать все утраченные связи. Сегодня дошла очередь и до вас. Не будем терять времени, оно у нас весьма ограничено.
-- Что я должен делать? -- спросил незадачливый любовник.
-- Прежде всего успокоиться. В данную минуту вам ничто не угрожает. Затем вам придётся сосредоточиться и воспроизвести на бумаге всё, что с вами произошло за то время, как вы "бежали" из тюрьмы. Далее нас интересуют сведения об Украинской повстанческой армии, её потенциале в борьбе против гитлеровского Вермахта. Ещё нужны подробные характеристики деятелей УПА и ОУН, суть конфликта между Бандерой и Мельником, степень их сотрудничества с Абвером и СД, взаимоотношения с Армией Крайова и лондонскими эмигрантскими кругами. Как вы уже поняли, нас интересует многое, а времени маловато. Я понимаю, что всего написать вы не успеете, поэтому мы можем прибегнуть к помощи фройляйн Хельги. Она владеет техникой скоростного письма. Вы будете диктовать, а она запишет. Но сначала вам всё же придётся самому, своей рукой, описать свой "побег" и то, как вас принял Степан Бандера.
-- Понимаю. Вам нужны гарантии. Но... если я откажусь?
-- В иаком случае вам придётся исчезнуть, -- спокойно объяснил "Вебер". -- Отсюда вы выйдете лишь в том случае, если выполните наши условия. Вы сделали это тогда, в тюрьме, и я думаю, что сделаете и сейчас.
-- Как мне обращаться к вам? -- тянул время украинец. -- Думаю, что оберст Вебер не ваше настоящее имя.
-- Это ненужные вам подробности, улыбнулся "оберст". -- Вы уже привыкли к этому имени. Не вижу причины менять его на другое. Помните, что время идёт, а мы топчемся на месте. В случае опасности Пауль Гловец подаст сигнал и мы исчезнем, оставив вас здесь.Признаться, вы выбрали хорошее место. Вряд ли мы сумели бы подобрать лучшее.
-- Уж постарался, пся крев, -- ругнулся главком и закрыл глаза. Выдохнув воздух, он напрягся: -- Я готов. Давайте бумагу.
Два часа, не разгибая спины, Дмитро Клячкивский, как старательный школяр строчил ручкой, исписав мелким почерком целую пачку линованой бумаги. Память у него, как оказалось, была превосходная, стиль академический и никто ему не мешал. Вольф скоро вышел наружу и присоединился к товарищу. Они вместе охраняли домишко, окружённый полисадником, заросшим бузиной.
Наконец Дмитро выпрямил спину и отбросил ручку в сторону. Она покатилась по столу и упала на пол, на домотканую дорожку. Клячкивский потянулся, разминая одеревеневшие суставы.
-- Всё. Я написал всё, что помнил и знал. Можете забирать. Здесь хватит, чтобы изобличить любого в ОУН, включая и меня. Меня - в первую очередь.. Потому как я уже нахожусь в ваших руках.
-- Отлично, -- похвалил главкома УПА руководитель разведгруппы НКВД, просматривая листок за листком. -- Написано действительно обстоятельно. Можете малость отдохнуть. Фройляйн Хельга тем временем заварит нам чаю. Нашего чаю, друже Лев, настоянного на брусничном листе, с шиповничком. Он придаёт силы, повышает настроение. Потом будете только диктовать, а это уже легче. Затем мы обсудим с вами условия дальнейшей работы.
Уже под утро, когда заалела из-за горизонта нежная утренняя заря, "Вебер" поднялся, собрал разбросанные по столу листы бумаги, сложил их ровной стопой и спрятал внутри кожаного портфеля, с которым его часто видели на улицах Львова.
-- Мы уходим, друже Лев, -- сообщил он выжатому Клячкивскому. -- Можете прилечь ненадолго. Но вернуться советую всё же до утренней смены караула. Ваши записки будут тщательно изучены. Потом вас найдёт наш человек. Он сделает это так, чтобы вас не компроментировать. Получите задание. Если будете следовать полученным инструкциям, спасёте свою жизнь.
-- Меня подсиживают свои же, Роман Шухевич, генерал- хорунжий УПА, пожаловался главком УПА и "оберст Вебер" серьёзно кивнул.
-- Мы учтём это. Поможем и с этим. Пока что прощаемся. Завтра мы отправляемся в Берлин. Советую настоятельно прилечь.
Клим Савур послушно прошёл в соседнюю комнату и опустился на широкую двуспальную постель, на которую он совсем недавно мечтал кинуть Хельгу. Вспомнив это, он зарычал, сорвал атласное покрывало и швырнул его в угол. Хлопнула входная дверь. Главком сел на кровать и спрятал голову между ладоней, после чего зарыдал...
"Оберст Вебер", или Алексей Гущин, обманул оуновца. Они вовсе не собирались в Берлин. Пауль Гловец, или Тадеуш Буковский, подогнал загодя приготовленный автомобиль. Вся группа заняла места и автомобиль выкатил из предместья Львова по дороге, где не было немецкого кардона, а для оуновского дозора Клим Савур сообщил сегодняшний пароль- пропуск.
Алексей Гущин проживал в селе Карачарово, на Приокской улице, где, по преданиям, жил герой земли русской Илья Муромец, богатырь дружины князя Владимира. Илья-то ведь тоже был Гущиным. По семейным легендам Алексей являлся его далёким потомком. И силой его также Бог  не обидел, и любовью к Родине. Гущин дослужился до чина капитана по ведомству НКВД и учавствовал даже в гражданской войне в Испании. Тогда он ещё не служил в органах, а был восторженным комсомольцем, готовым за идею идти на смерть. Пройдя огонь и воду, он остался живым и невредимым и покинул Пиринейский полуостров, когда война закончилась поражением социалистов и коммунистов. Пароходами беженцы уходили прочь от обожжённых солнцем кастильских берегов, где уже влавствовали франкисты. Среди других беженцев были и советские волонтёры, одним из которых и был "Васильев", то есть Лёха Гущин. Дома ему предложили идти в НКВД и он согласился.
Когда началась война с немцем, он уже имел звание лейтенанта и служил в Четвёртом Управлении НКВД под командованием комиссара госбезопасности товарища Судоплатова. К осени из учебных подразделений сформировали Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения НКВД СССР (ОМСБОН), которую возглавил Вячеслав Васильевич Гриднев. Тренировки спецназа проходили на стадионе "Динамо". Всего в бригаду собралось до 25000 солдат и офицеров. Были здесь и эмигранты из разных стран - немцы, румыны, поляки, чехи, американцы, испанцы, даже китайцы и вьетнамцы. Из них собирались диверсионно- разведывательные группы, которые должны были действовать как во фронтовой зоне, так и в глубоком тылу противника.
Первые заброшенные в тыл к немцам группы занимались диверсионной работой по-мелочи - подрывали танк или обстреливали машину с гитлеровцами, после чего спешно уходили в лес. Или сжигали склад с топливом, валили линии электропередач. Взрывали железнодорожную колею или мост. Сначала занимались мелкомасштабной работой, но постепенно к диверсантам присоединялись скрывающиеся по лесам бойцы РККА, скитавшиеся там ещё с начала войны, бежавшие из плена заключённые концлагерей, доведённые до отчаяния местные жители. Надо добавить, что одним из направлений деятельности тех разведгрупп была расправа над предателями, сельскими старостами, полицаями, провокаторами. Диверсанты врывались в деревню, собирали народ и публично расстреливали  тех, кто сотрудничал с гитлеровцами. Или расстреливали таких ночной порой сквозь окна в тех сёлах, где силы самообороны были слишком многочисленны. Часто вступали в стычки с оуновцами и бойцами Армии Крайова, которые принципиально не поддерживали представителей советского командования.
Вся группа Гущина убралась не только из Львова, но и с Дублян. Сначала направились на восток, до города Буска, а оттуда свернули на юг и проехали по грунтовой дороге до леса. Остановились в пролеске, Ольга развернула рацию, Ефим Смольчук слазил на дерево и пристроил там антенну. Заготовленное Гущиным донесение улетело в Центр. Ответили через час. Янув скорописью записала строчку кодированных цифр, подсвечивая себе фонариком. Гущин прикрыл её, вместе с рацией, дождевым плащом. Хотя они и находились в лесу, об осторожности забывать не следовало. 
Сразу после окончания сеанса радиосвязи разведчики спешно свернулись, рацию поместили в футляр пишущей машинки, а автомобиль двинулся дальше. Немецкая служба радиоперехвата не демала и, возможно, навстречу уже неслись машины с гитлеровцами. Миновали деревушку Гологоры, но не стали там останавливаться. Уже рассвело, утро набирало свои силы, природа пробуждалась. Доехали до Дунаева, свернули к Поморянам. Это было довольно крупное село, где имелся комендант, почта, сельская управа.
Поморяны находились на развилке дорог. Можно было ехать на юг, до Бережан, откуда легко добраться до Тернополя, хоть на машине, хоть на поезде, или свернуть на восток, доехать до Сборова и дальше. Там масса сёл, есть где затеряться. Можно рвануть на север, через Плугов и Золочёв ехать на Броды, откуда прямой путь в Ровно. На западе находился Львов и в перспективе польская граница, где их искать вряд ли кто догадается.
Имитировали поломку машины. Гущив в форме оберста направился в управу, потребовал к себе коменданта. Вёл себя грубо, чем сразу завоевал уважение сельского головы, кряжистого мужика с бегающими глазами и копной седых волос. Комендант мелко крестился и поминал через слово Бога, обещая сей момент помочь с машиной. "Вебер" осадил его и потребовал дом для отдыха, а водитель пусть сам занимается машиной.
Пока Гловец- Буковский с озабоченным видом копался в моторе, Вольф- Смольчук набрал в каску ягод и устроился на крыльце управы, меланхолично сплёвывя косточки от черешен в заросли колючего боярышника. Поблизости крутился комендант. К нему присоединился угловатый верзила с оттопыренными ушами. Как выяснилось, верзила был племянником головы и одновременно возглавлял сельскую стражу из полутора десятков полицаев.
Высоких гостей разместили в просторной избе. "Вебер" устало повесил на вешалку фуражку с орлом, снял мундир. Секретарша уединилась, чтобы помыться с дороги. Хозяева, выставив на стол "что Бог послал", от греха подальше убрались к родне в соседнюю хату. Это было на руку разведчикам. Ольга села к столу расшифровывать полученное кодированное сообщение.
Через три четверти часа она положила листок перед Гущиным. Центр требовал переслать полученные материалы в Ровно, где их будет ждать в условленном месте связной, который заберёт пакет для передачи его в партизанский отряд, откуда вместе с почтой бумаги будут доставлены на Большую землю. При этом Центр требовал оставаться рядом с Клячкивским. В Москве появилась идея использовать вражду бандеровцев и мельниковцев. Подконтрольный главком УПА мог быть очень полезен.
Посовещавшись, решено было послать Смолчука и Буковского в Ровно, а "Вебер" со своей секретаршей вернётся в столицу Западной Украины. Разведчики рассчитали, что Клим Савур не станет спешить в гестапо, а если увидит, что "Вебер" спокойно продолжает работу, уверится, что во Львове крепкая организация сотрудников НКВД. Не надо было забывать и про бандеровскую службк безпеки, которую вовсе не стоило сбрасывать со счетов.
На следующий день "оберст Вебер" поднялся по ступенькам клуба "Субмарина". Под руку он поддерживал свою спутницу, фройляйн Хельгу Хорст. В радикюле секретарши лежала граната. Если бы их попытались задержать, она , не задумываясь, подорвала бы их обоих. Их профессия не даром связана со смертельной опасностью. С этой мыслью они уже свыклись, хотя у улыбающейся Хельги и слегка побледнели щёки, но она ступала твёрдо.
Так же спокойно "Вебер" проследовал мимо Клима Савура, едва заметно кивнув ему головой, и направился в игорный зал. Ему смертельно хотелось отдохнуть после напряжённой тридцатишестичасовой работы. Но был необходимо предстать перед своим "подопечным" по причине психологического характера.
"Вебер" глянул на главкома УПА лишь мельком, но, тем не менее, отметил его потрясённый вид. Оуновец на глазах весь как-то съёжился. Похоже, он в глубине души рассчитывал, что разведчики уже далеко и когда ещё вернутся обратно - неизвестно. За это время многое может измениться, а уж к следующей встрече Клим Савур намеривался подготовиться так, чтобы уже в луже не очутиться. Все его намеривания рассыпались в прах при виде парочки.
Перекинувшись со знакомыми малозначащими фразами, "Вебер" сыграл один роббер в покер, кивнул Хельге и они удалились. К вечеру Клим Савур напился.
Хорошо спланированная НКВД операция по устранению вождя ОУН Коновальца здорово ударила по всей националистической организации. Больше единства у них уже не было. ОУН разбился на две главные части и несколько незначительных групп, которые не признавали ни Мельника, ни Бандеру. Но влияния на политику эти группы не оказывали и потому в расчёт никем не принимались. Парадоксально, но обоих лидеров, и Андрея Мельника и Степана Бандеру, поддерживали немцы и итальянцы. Оуновцы получали финансовую и материальную помощь, то есть оружие, аммуницию и инструкторов по обучению навыкам армейских и диверсионных операций.
Многоопытный Мельник, прошедший большую жизненную школу, был тонким политиком и имел все шансы возглавить ОУН, но молодой волк Бандера рвался наверх жестоко и неудержимо. Едва разменяв четвёртый десяток, он тоже стал крепким лидером и утверждался за счёт агрессивности и связей. Степан подтолкнул молодого и образованного Ярослава Стецько, своего заместителя в организации, объявить в Киеве 30 июня 1941 года о создании Украинской державы. Тут же Бандера издал декрет, назначающий Стецько председателем краевого правления. Бандеровские юрисконсульты спешно оформляли документацию государственной аккредитации правительства Стецько, считая, что Мельник непременно заявит свои права на управление Украиной. Молодая горячая кровь сделала своё дело.
"Не говори "гоп", пока не перепрыгнешь", "не суйся в воду, не зная броду", "терпи казак, атаманом будешь". У народа есть много пословиц, обучающих мудрости жизни, но "если бы молодость знала, если бы старость могла". Пока Бандера со Стецько занимались составлением кабинета министров, конкурент их, многомудрый Мельник, отбыл в Берлин, где задействовал связи и добился аудиенции у Гитлера. Лидер украинских националистов ОУН-М осудил торапливость Бандеры, его желание создать независимое ни от кого украинское государство. Итогом той встречи стал арест 5 июля Степана Бандеры. Поводом послужила резня, устроенная во Львове сторонниками Бандеры, во время которой погибло около трёх тысяч человек, частью коммунисты и совслужащие, частью сторонники Мельника, а частью и вовсе посторонние люди, подвернувшиеся под горячую руку.
В гестапо Бандера покаялся, попутно сдав своего заместителя. 9 июля Стецько вместе со всем новым правительством были арестованы и препровождены в Берлин. Там украинцы осознали, насколько они поспешили, заразившись от Бандеры эйфорией по части обретённой свободы. Бандера подтвердил своё согласие всячески помогать германской армии укрощать свободолюбивый украинский народ. Но, параллельно он постарался связаться со своими людьми в Украине с наказами вооружаться и готовиться к продолжительной борьбе. Сообщения были перехвачены, гестапо затеяло новое следствие, и в сентябре 1941 года Бандера, Стецько и всё правительство отправились в немецкий концлагерь Заксенхаузен "на перевоспитание". Правда, надо добавить, что им там были созданы вполне приемлемые условия существования. Бандера был силой и это обстоятельство не стоило сбрасывать со счетов.
В отсутствии молодого конкурента влияние Мельника стало неуклонно повышаться. Он даже резиденцию свою, что была в Ровно, перенёс поближе к особняку Эрика Коха, рейхскомиссара Украины, протежировавшего Мельнику. Отличавшийся звериной жестокостью, Кох перенёс эти свои привычки и на Украину. До этого поста он губернаторствовал в Белостокском районе Польши. В Ровно был самый активный штат гестапо.
Всем этим и планировали воспользоваться московские стратеги. Они хотели столкнуть Мельника, действовавшего под крылом у Коха, с Климом Савуром, собиравшем во Львове Украинскую повстанческую армию. Маленькая война в тылу противника пойдёт на пользу Советскому командованию и подполью Украины. А если ещё дать некие гарантии Клячкивскому из Москвы, своеобразную индульгенцию, то, может быть, он проявит даже инициативу.
Тем же вечером Клим Савур ворвался в заветный домик в пригороде, где так резко поменялась его жизнь. Окна были тёмные, дверь приоткрыта, как он её второпях давеча оставил. Савур вошёл внутрь и... в лицо ему ударил сильный луч ручного электрического фонаря.
-- Мы вас ждали, друже Лев, -- послышался спокойный и даже равнодушный голос "Вебера". -- Располагайтесь.
Медленно Клим Савур подошёл к знакомому столу и уселся. Совсем недавно он записывал здесь свою "исповедь" этим агентам НКВД. И вот снова сам угодил в ту же самую ловушку.
-- Успокойтесь, -- глядя в глаза оуновцу, произнёс "оберст". Он хорошо видел реакцию собеседника. -- У нас нет необходимости нападать на вас. Наоборот. Мы хотим помочь выпутаться из щекотливой ситуации.
-- Это из которой? -- омертвевшими губами спросил главком УПА. Хорошо бы, если советские разведчики застрелились бы сейчас же, на его глазах. Вот это и была бы лучшая помощь с их стороны.
-- Помнится, -- продолжал "оберст", -- в нашу прошлую встречу вы жаловались, что Степан Бандера готовит вам преемника на посту командующего армией?
-- Да, -- уныло ответил Савур. -- Это Тарас Чупрынка, или Роман Шухевич. С 1929 года он сотрудничал с итальянской разведкой, псевдоним - Тур, а с 1930 года уже референт по военным делам краевой экзекутивы ОУН. Тогда же близко сошёлся с Бандерой, с которым организовал и провёл убийство польского посла Тадеуша Голуфки в Киеве. В 1935 году за убийства его осудили на четыре года, а в 1937 году, после досрочного освобождения, он перебрался в Германию и прошёл там курс обучения в военной школе. В 1938 году вернулся на Родину и создал там Генштаб национальной обороны Карпатской Украины. Сын юриста, он получил образование в Львовском политехническом институте. Вошёл в правительство Стецько как член "краевого провода". Единственный из правительства, который не был арестован, хотя именно он организовал во Львове резню в ночь на 30 июня 1941 года. Ведь он к тому времени получил чин гауптмана и служил в отряде "Нахтигайль", числившимся подразделением абверовского "Бранденбург-800". Сейчас отряд "Напхтигайль" вошёл в 201-й охранный батальон, вместе с другим отрядом - "Роланд". Вот его-то и прочит Бандера в главнокомандующие Украинской повстанческой армии, после того, как я завершу её формирование.
-- И как далеко продвинулось дело? -- поинтересовался "Вебер".
-- Продвинулось, -- вздохнул Савур. -- Я не могу до бесконечности тянуть с этим, хотя и понимаю, что работаю против себя.
-- Насколько я осведомлён, этот самый Бандера личность вполне самодостаточная и не желает плясать под дудку немцев. Он считает, что в силах вести самостоятельную игру. И армия в этих обстоятельствах - достаточно весомый козырь.
-- Конечно, -- жалко улыбнулся оуновец. -- Как только Шухевич получит бразды правления УПА, он тут же развернётся. Кстати, его поддержал и граф Шептицкий, митрополит Галицкий, архиепоскоп Львовский и епископ Каменец- Подольский. Это очень влиятельный человек, как в политике, где он был депутатом Галицкого сейма и членом австрийской Палаты господ, так и в церковных делах. Его лично знал папа Пий Одиннадцатый и в 1924 году ходатайствовал перед польскими властями, когда Шептицкого в 1923 году интернировали. Шептицкий благословил правительство Стецько на служение украинскому народу...   
-- Это всё понятно, -- прервал его жалостливый монолог "оберст". -- Командующий УПА Шухевич может выступить против немцев, если они перейдут известный предел жестокости по отношению к украинцам?
-- Д- да, подтвердил, с секундной заминкой, Клим Савур.
-- А это непременно случится, зная звериные нравы Коха. Тот не привык сдерживать своего личного отношения ко славянским народностям.
-- Должно быть так, -- ответил Клячкивский, начиная понимать ход рассуждений своего "куратора".
-- Отсюда следует вывод, что, как украинский патриот, Клим Савур должен отправиться в Ровно на встречу с Мельником, чтобы поделиться с тем своим беспокойством в деле формирования УПА. Наверняка Мельник разделит ваши опасения и задействует личные связи в аппарате рейхскомиссара, чтобы удалить Шухевича, лишить того возможности встать у руля армии. Вам надо доказать Мельнику, что только вы в силах сделать так, чтобы не разразился конфликт между ОУН и оккупационной армией Германии.
-- Но, если так, -- робко поинтересовался оуновец, -- где же выгода советским властям? Казалось бы, должно быть наоборот - все передерутся, а ваши останутся в стороне.
"Оберст Вебер" улыбнулся. Националисты передерутся в любом случае, так как не желают идти к согласию, а его задачей было прибрать к рукам командующего УПА. Можно ли будет манипулировать Шухевичем? Наврял ли, а с Климом Савуром у них намечалась превосходная партия, которую можно будет очень хорошо разыграть. Скоро к нему присоединятся вернувшиеся помощники и тогда Клячкивский уже точно не соскользнёт с крючка.
На следующие несколько дней Алексей Гущин устранился от "игры". Он "залёг на дно". Связь с внешним миром поддерживал через Ольгу Янув. Инициативная "Хельга" закадрила служащего комендатуры, курировавшего ОУН. Кокетничая, она узнавала разного рода детали совместной работы Вермахта и деятелей из УПА. Через коменданта узнала о прибытии Клима Савура, вернувшегося из командировки в Ровно.
Встретившись как бы случайно в "Субмарине", где "Хельга" вальсировала со служащим комендатуры, ловкая "секретарша" сумела незаметно передать Савуру записку, где просила о встрече. Любвеобильная фронляйн не унывала в отсутствии шефа.
Вечером, тщательно проверившись, Клячкивский вошёл в тихий домик. Он просидел за столом, прослушиваясь к каждому шороху, около часа, в нетерпеливом ожидании, как вдруг распахнулась незаметная на фоне обоев дверца и оттуда вышел "Вебер". Савур остолбенел. О тайном проходе не знал никто, его совершенно случайно обнаружил сам Гущин и теперь предстал перед оуновцем, как Мефистофель перед доктором Фаустусом.
Последовала краткая немая сцена, после чего Савур быстро успокоился и достал из портфеля бутылку коньяку. Распечатав её, он понемногу налил в два стакана, после чего цапнул ближайший к себе и приподнял.
-- Давайте выпьем, герр Вебер, -- предложил главком, -- за наш удивительный союз. Вы подали отличную мысль и мы с Мельником пришли к согласию. Надо лишь выждать. Я и дальше буду тянуть время, а там решится вопрос с Шухевичем и, может быть, с Бандерой.
-- Не жалко, товарища-то? -- спросил "оберст", поднимая второй стакан и принюхиваясь к содержимому. -- Ведь столько лет вместе.
-- Он меня ещё раньше сдал, -- пожал плечами Савур. -- Списал в расходный материал. Надо жить реалиями. Я хочу сказать, что доволен, как всё получилось.
Он опрокинул стакан в рот, опрожняя его одним глотком, весь сморщился, но тут же налил снова, после чего зажевал коньяк ломтиком лимона.
-- От бедного императора Николая Второго, слишком доброго для монарха мировой державы, на добрую память потомкам останутся две вещи, -- заявил Дмитро Клячкивский. -- Это "богатырки", или "будёновки", как у вас их поименовали, разработанные лично Николаем Романовым вместе с известным художником Виктором Васнецовым, и способ закусывать коньяк лимоном. Это - уже история.
-- Хорошо, -- признал "Вебер", проглотив лимонную дольку, -- но вернёмся к нашим делам. Как прошла встреча?
-- Я уже говорил, -- широко улыбнулся Клим Савур. -- Сначала возникла маленькая заминка, но моё умение говорить, ведь не даром же я закончил юридический факультет Львовского университета, и умение Мельника всё внимательно слушать, а, выслушав - делать выводы - привело к положительному результату, к нашему взаимному удовольствию. Единственное, что смущает меня в данной ситуации, -- признался оуновец, -- так это реакция Бандеры, когда он узнает, что у него не выгорело с Туром. Вот это меня начинает волновать больше всего.
-- Можете успокоиться, друже Лев, -- теперь настала очередь улыбнуться "Веберу". -- Мы переломим ситуацию в нашу пользу. После того, как с Шухевичем разберутся, но не раньше, а после того, вы выйдете на связь с Бандерой, и скажете ему, что к вам явились эмиссары Мельника и заявили, что мол он, Бандера, собирался убрать его, Савура, с поста командующего им же созданной повстанческой армии ОУН, но Мельник того конкурента сделал и теперь требует от Савура ответной благодарности, а именно - перейти под заботливое крыло мельниковского ОУН. Поверь мне, после такого признания Бандера будет вам искренне признателен, а освободившуюся агрессию перепрофилируют в иное русло.
-- Великолепно, -- прошептал Клячкивский, -- великолепно. Вы словно бы мой ангел- хранитель и мне хочется оказать ответную услугу.
-- Услугу? -- переспросил огорошенный "Вебер". Он не ожидал ответного шага от оуновца. -- Какую же?
-- Мы много разговаривали с Мельником. Похоже, он мне доверился и уже считает своим сторонником. А это для него очень выгодно. Чтобы как-то расположить меня, он много чего наговорил, хвастаясь своей осведомлённостью в делах немцев. Он хотел показать, что в аппарате Коха его ценят. Так вот, он проговорился, что не так давно, всего пару дней назад, гестапо схватило одного молодого поляка. Тот проходил обучение в секретной школе СД, где готовят диверсантов для заброски в советский тыл. Мельник говорил, что гестаповцы сильно обрадовались, что схватили поляка. Мол, тот узнал о некоей операции СД и хотел перебежать ко красным, перешёл польскую границу и начал прощупывать подходы к подпольщикам, когда его схватили. Они добиваются от него, с кем он в том центре СД он ещё связан. Скоро его отправят прямо в Берлин, в аппарат Гиммлера. Интересная история?
Интересная? Алексей Гущин задумался. Сбежавший из подготовительной школы СД мог действительно поведать интересные вещи. Но как его достать оттуда? Разве что использовать...
-- История действительно забавная. Но, чтобы она стала по-настоящему интересной, требуется продолжение. Заодно проверим и вашу лояльность. Короче, вам придётся устроить тому заключённому побег.
-- Побег? -- побледнел Савур. -- Из гестаповской тюрьмы?
-- А что такого? -- улыбнулся "Вебер". -- У вас в подчинении целая армия. Но, успокойтесь, друже Лев, тюрьму атаковать не понадобится. Ведь вы сами недавно говорили, что поляка должны в скором времени переправить в Берлин. Вот и воспользуемся этим обстоятельством. Подразделение УПА атакует транспорт и отойдёт с пленником. Я дам вам рацию. Оставите её на месте боя. По рации они сделают вывод, что поляка отбила разведгруппа русских, до которых дошли слухи об этом поляке. Но это ещё не всё. Ту операцию вы по-своему опишите Бандере, мол, с немцами- оккупантами столкнулись. Степан останется довольным активной деятельностью подконтрольной ему УПА.
-- А Мельник?
-- Что Мельник, -- пожал плечами "оберст". -- Он тоже человек и тоже украинец. При всей его близости к Коху, он не будет сдавать УПА, которая только- только приблизилась к нему. Он найдёт достойные оправдания. А поляка приведёте ко мне. Не забывайте, что вы у нас в руках. После окончания войны будет учитываться всё.
-- Я же понимаю, опустил глаза Дмитро Клячкивский. -- Я потому всё и рассказал. Сделаю это в лучшем виде. У меня такие хлопцы.
Он так и вышел, не поднимая глаз. Потому что они торжествующе горели. Клим Савур вовсе не такой дурак, каким его считают другие. Он умеет защитить себя, используя других. И в самом деле он был у Мельника, поведал ему историю, которой обучил его "Вебер". Похоже, Мельник поверил. Особенно после того, как Савур намекнул, что служба безпеки УПА разрабатывает группу коммунистического подполья, имеющую связь с Москвой. Тогда Мельник посоветовал подсунуть им поляка, который находится в гестапо Ровно. Зачем этот поляк Москве, Мельник говорить не стал, знать у него свои причины, да это не так уж и волновало Дмитро. Главное, чтобы агенты НКВД убрались куда подальше. Если они не исчезнут с тем поляком, он, Клим Савур, устроит им здесь несчастный случай. "Оберст Вебер" считает, что Клячкивский у него в руках. Знал бы он, что Мельник, среди прочего, рассказал о задержании двух диверсантов в форме немецких офицеров. Точнее, задержать их не удалось. Они погибли в перестрелке, успев сжечь чемодан с бумагами. По документам они числились, как Иоганн Вольф и Пауль Гловец. Так что крючок у "Вебера" чист, а Клим Савур снова в свободном полёте.
Всего этого Алексей Гущин не знал. Он будет ждать прихода Клячкивского с освобождённым поляком, а пока они с Янув провели последний радиосеанс, где сообщили о ходе дела с Клячкивским, ещё о поляке, которого должны освободить оуновцы, и о временном прекращении связи. Попросио поторопиться с помощью и спросил о судьбе Смольчука с Буковским, которые до сих пор ещё не вернулись из Ровно.
Свернув рацию, они отправились обратно, дожидаться Дмитро. Гущин надеялся прибрать его к рукам окончательно. Он рассчитывал, при помощи московских разработчиков операций, начать войну украинских боевиков с германскими войсками.
Сила на стороне тех, кто умнее, хитрее, изворотливей. Особенно когда дело касается тайной войны, опыта ведения которой было не занимать у работников НКВД. Здесь и война в Испании и создание сети "Красной капеллы" и многое- многое другое, о чём капитан Гущин даже не подозревал.

Глава 14. Григорий Усольцев.
"Умри ты сегодня, а я - завтра".
Этот зэковский принцип можно было начертать масляной краской на воротах лагеря, как писали рыцарские девизы на геральдических щитах, прибитых над входом в рыцарский замок средневековой Европы. Принцип придумали блатные и навязали его всем остальным - мужикам, бытовикам и пятьдесят восьмой статье, то есть врагам народа. Правда, сами уголовные не торопились умирать и завтра, и на следующей неделе, и в ближайшем обозримом будущем. Они прекрасно адаптировались в этой системе, приспособились и умудрились наладить сносную жизнь. За чужой счёт, тех, которыи умирать - сегодня!
Сам Григорий попал в жернова системы уже давно, ещё с 1935 года, когда маховик репрессий только- только начал раскручиваться. А точкой отсчёта можно считать 1 декабря 1934 года. Даже время известно: 16 часов 38 минут.
Что же случилось тогда? Всего несколько человек знали всю картину происшедшего, а с недавних пор таких осведомлённых стало на одного человека больше - Григорий Усольцев силой логических размышлений докопался до истины. Плюс один и минус множество других, которым подобное знание сильно укоротило жизнь.
Итак, начнём с самого начала. ! декабря 1934 года Леонид Васильевич  Николаев, отчаявшийся безработный петроградец, очутился в коридоре Смольного, в прошлом - института благородных девиц, а затем - резиденции руководящего аппарата ленинградской партийной организации. В кармане у безработного лежал револьвер. Настроен он был решительно, хотя его сильно лихорадило. У него имелся пропуск со всеми необходимыми печатями. Вахтёр пропустил его в здание, а внутри охраны не оказалось. Николаев успел изучить развешанные по стенам инструкции и транспоранты, когда в 16 часов  зо минут из своего кабинета вышел первый секретарь ленинградского комитета ВКП(б) Сергей Миронович Киров. Он весь день составлял доклад о ноябрьском Пленуме ЦК ВКП(б) и направился в конференц- зал дальше по коридору, чтобы зачитать этот доклад активу ленинградской парторганизации. Он не обратил внимания на безлюдный коридор, за исключением одного человека, одетого в поношенное чёрное пальто. Деловито он направился к ожидавшим его людям, прошёл мимо одинокого посетителя, тот повернулся ему вслед, вытянул вооружённую наганом руку. Грохнул выстрел. Киров не успел дойти до кабинета своего помощника, второго секретаря ленинградского обкома, Михаила Чудова. Пуля попала в затылок. Так стреляют киллеры или профессиональные палачи. Револьвер сам выпал из ослабевшей руки, а Николаев лишился чувств.   
В первую минуту его тоже посчитали жертвой. Коридор наполнился толпой людей. Все одновременно говорили и двигались. Искали Борисова, отвечавшего лично за охрану Кирова. Того не было.
Потом разобрались. Очухавшегося и впавшего в истерику Николаева забрали в органы. Получилось так, что Усольцев там вёл в это время следствие параллельного дела и кое- какие детали дошли до него, закрытые для всех остальных.
Прежде всего удивляло, что в Смольном в тот день не было охраны, вообще никакой. Ответственный сотрудник НКВД Борисов, подчинявшийся непосредственно Кирову и лишь потом Ягоде, тоже отсутствовал. Потом сказали, что сие лишь стечение обстоятельств, но Борисова тем не менее арестовали. Сталин, Молотов и Ворошилов, видные деятели Политбюро ЦК ВКП(б), выразили желание лично допросить начальника охраны Кирова. Странное дело, но в гараже НКВД не оказалось другого транспорта, как грузовик. Одни машины были неисправны, другие - на задании. Борисова, закованного в наручники, посадили в закрытый фургон. Рядом с ним сели два сотрудника НКВД. Третий залез в кабину и занял место рядом с водителем.Когда двигались по улицам города, случилось неожиданное. Чекист внезапно перехватил руль управления и резко его повернул. Грузовик полетел на стену дома и лишь мастерство водителя спасло их. Грузовик всё же вывернул, черкнув стену дома бортом. Обалдевший шофёр не знал, как и реагировать на такое неслыханное действие, а сидевший с ним рядом чекист вёл себя так, будто ничего и не произошло. Только когда машина прибыла на место, оказалось, что Борисов мёртв, так как у него была свёрнута шея. Охрана начала уверять, что по пути произошла авария, шофёр о чём-то испуганно мямлил, но покалеченный борт машины говорил сам за себя. Авария действительно имела место и смерть телохранителя списали ещё на одну досадную случайность.
Убийцу Кирова берегли, как зеницу ока. С ним беседовал сам Сталин, даже предложил ему чай с лимоном. Перед вождём Николаев покаялся, рассказал о своём безрадостном детстве, как он мальчиком учавствовал в революции, правда вместе с эсерствующими студентами, но зато с большим красным бантом на пальто.. В шестнадцать лет, в 1920-м году вступил в комсомол, а когда миновало двадцать лет, его приняли в ВКП(б). Здоровья он был хлипкого и с военной службой ничего не получилось, да он и не мечтал о карьере военного. Бумажная работа для него подходила больше. Но вот загвоздка - по своему буйному характеру он не мог вжиться в коллектив. конфликтовал, часто качал права. За два года, 1919- 20 успел побывать секретарём сельсовета, помощником слесаря, строгальщиком, но заводской цех вызывал только отвращение, устроился управделами райкома комсомола, вступив в партию, стал инспектором обкома, но всё ненадолго. Последнее место работы - Институт истории партии при Ленинградском обкоме ВКП(б) оставил 4 апреля 1934 года. С тех пор пребывал в безработных. Это ужасно бесило. Ведь другие-то устроились  в этой жизни, пользовались пайками, меняли квартиры, содержали любовниц. А он, заслуженный революционер...
Глядя в глаза убийцы, Сталин скорбно кивал. Со своей свитой он занял целый этаж Смольного, желая лично присутствовать во время следствия. Арестовали множество людей, начиная от заместителя начальника Ленинградского УНКВД Запорожца(Гарькавого), который первый арестовал и допросил Николаева, и Котолынова, возглавлявшего ленинградский комсомол в те годы, когда в его ряды был принят Николаев, и до простых людей, случайно оказавшихся в зоне охвата Смольного.
Начали паскручивать Котолынова, который не захотел сотрудничать со следствием и, больше того, упрекавший его в предвзятости. Ему инкриминировали связь с "белогвардейцами", а потом и вовсе назвали руководителем группы из шести террористов. Николаев - один из тех шести.
Начальника УНКВД Филиппа Демьяновича Медведя сменил Яков Саулович Агранов, он и возглавил следствие. Тогда в бумагах появилась фамилия Зиновьева. Бывшего первого секретаря ленинградского обкома ВКП(б), до Кирова, изо всех сил подшивали в дело. 16 декабря обком возглавил Андрей Жданов. Он не выходил из кабинета Сталина в течении всего следствия.Так же, как помощник Ягоды Булавин, начальник оперативного отдела НКВД Карл Паукер, Агранов, Молчанов, Волович, другие видные чекисты.
12 декабря арестовали Евдокимова, бывшего секретаря ЦК ВКП(б) и Бакаева, начальника НКВД области при Зиновьеве. Подошла очередь самого Зиновьева, а потом Каменева. Процесс из уголовного становился политическим.
В первые дни следствия до Усольцева дошёл слушок, что этого самого Николаева уже задерживали в Смольном и тоже - с револьвером. Следствие тогда вёл лично начальник начальник УНКВД Филипп Медведь. Он по душам поговорил с Николаевым, выслушал его жалобы на свою излишнбб, порой, ревнивость относительно бывшей супружницы, и - выпустил того. И даже револьверчик ему вернул. Ещё более глухо мелькнуло - Николаевым интересовался Генрих Ягода. Более того, нашёл его, они поговорили и 1 декабря 1934 года Николаев очутился в Смольном с пропуском в руках и револьвером в кармане. Нужно ли дополнительно сопоставлять данные?
А в день убийства Кирова Медведь из Ленинграда исчез, не было его и потом, во время следствия, когда арестовали сразу пятнадцать руководителей областного НКВД. Правда, потом и он объявился. И его, и Ивана Запорожца тоже судили, но дали смешные, детские сроки. Медведь получил три года, Запорожец столько же. Их отправили на Дальний Восток, на золотые рудники "Лензолота", где Запорожец стал начальником управления дорожного строительства Колымского лагерного комплекса, Медведь тоже занимался непыльной работёнкой - охраной лагерей в высоких должностях, и на Беломорканале, и в Сибири. А потом следы их затерялись, когда начали чистить ягодников. Обоих расстреляли в 1937 году, в тот же день, когда было вынесено судебное решение о высшей мере.
Таким вот ассоциативным образом Григорий Усольцев, почти случайно, выяснил, что в своё время, в 1930 году заместитель Генриха Ягоды Михаил Абрамович Трилиссер раскопал в архивах прошлые грехи наркома. Работал де он до революции при одном фармацевте в ассистентах и проявлял в аптечных делах завидную сноровку, до такой степени, что его обвинили в отравлениях, а когда его уличили, юный Енох Гершонович запаниковал и чуть ли не обязался на царскую охранку работать осведомителем, чтобы себя тем обелить и от наказания отмазаться. Скользкие те документики Трилиссер потащил к Сталину, в глубине души надеясь выйти из его кабинета наркомом. Сталин его внимательно выслушал, документики те обещал "проглядеть" и забрал их себе, а Ягода вполне благополучно оставался на своём посту до 1936 года, когда 30 сентября передал дела преемнику - Николаю Ивановичу Ежову. С того момента технически эффективный НКВДначал покадрово меняться. Сейчас в учёт брались не профессиональные данные сотрудника, а его социальное происхождение и меру лояльности делу партии и лично товарищу Сталину. Случайно или нет, но в 1937 году были казнены три тысячи бывших сотрудников НКВД из аппарата Ягоды. Тогда Григорий Усоьцев в первый раз возрадовался, что его осудили и сослали в лагерь. В 1935 году, а не в проклятом 1937. Это сохранило ему жизнь, по крайней мере.
В его времена, а в органы он пришёл работать с 1924 года, по комсомольскому набору, люди совершенствовались в профессии, работали на совесть. Конечно, было много перегибов, особенно после того, как вынес доктрину, что с развитием социалистических достижений будет возрастать и противодействие со стороны внутреннего врага. На каждой стройке, в каждом заводе появился спецотдел со своим смотрящим, бдительным стражем революции. А потом началась коллективизация, которая должна была выдернуть крестьянство из состояния вечной спячки, разрушить некие устои, которые мешали селу прогрессивно мыслить, соединиться с городским пролетариатом в деле строительства нового будущего. Большой Почин принёс и Большую Боль. Крестьяне не желали меняться. Пришлось НКВД "идти в народ". Целыми эшелонами поехали на Север, в Сибирь, на Дальний Восток "раскулаченные", по-просту говоря политически несогласные, строить то же будущее, но уже "с другого ракурса".
Несколько подобных "дел" вёл и Усольцев. Тяжело было, но он чувствовал, что это надо, а не то Россия так и останется отсталой аграрной страной. Они заставили себя начать мыслить государственно, иначе лопнуло бы сердце от людской боли и страданий.
Они учились, читали политинформацию, учавствовали в движении агитбригад, субботниках, проводили творческие вечера, заочно учились, повышая параллельно свой культурный уровень. Но после смерти Кирова словно распахнулись какие-то ворота в мифические конюшни царя Авгия и поплыло оттуда столько дерьма, что стало удивительно, как оно "там" скопилось, в мире нового завтра, в преддверьи светлого Будущего. Как это они не замечали, что рядом копится нарыв, который рано или поздно прорвётся...
Те, которые их сменили, надели глухо застёгнутые мундиры, уселись за следовательским столом в кабинетах, уже не читали Фридриха Энгельса и Эдмунда Гуссерля, не изучали дактилоскопию, криминалистику и криминологию, не погружались в зыбкую пучину психологических эссе Фрейда и Юнга. Зачем? Генеральный прокурор Вышинский громогласно заявил, что признание подследственного есть царица доказательст вины, и теперь в кабинетах, где раньше стучала пишущая машинка и шелестела бумага, теперь хрустели кости и вопили подследственные. "Дела" пеклись, как блины на кухне. Следственное управление напоминало конвейер крупного завода. Появилось даже такое определение - "конвейер", когда несколько бригад следователей сменяли друг друга, непрерывно добиваясь признаний от несчастного, которого заставляли стоять сутки, двое, трое, неделю, уж кто сколько выдерживал. Люди признавались, только чтобы покончить с этим адом. Несчастные, они не подозревали, что побывали всего лишь в "чистилище", а непосредственно с адом им придётся столкнуться чуть позже, когда эшелон их выгрузит на место отбытия наказания - десять лет, превратившиеся в вечность.
В силу своего философского подхода к жизни, Гртгорий сумел вжиться в систему лагерных отношений и как-то к ней приспособиться. Некоторые его знакомые и товарищи слишком лично приняли арест и срок, доказывали свою невиновность, преданность идеалам, уверяли об ошибке, искали врага и в результате быстро сгорали, не протянув и года из отмеренной ОСО десятки.
Сам же Усольцев принял перемену в жизни как каруВсевышнего, за то, что учавствовал в переделе. Большевики замахнулись на то, что находилось в ведомстве богов - на Эволюцию. Они искусственно попытались форсировать естественный отбор, выковывая человека будущего - homo soveticus. Известно, что трудности закаляют человека. Слабый умирает, а сильный становится ещё крепче. В древней Спарте попытались сотворить подобное, но она была слишком мала, человеческого ресурса не хватило. Опять же не надо забывать о многочисленных врагах. В России же с ресурсом - слава Богу - полтораста миллионов душ. Есть где разгуляться экспериментатору! А поленный в результате социоселекции тот самый долгожданный советский сверхчеловек должен был довершить дело мировой революции. Однако же Высшие Силы ополчились на Россию, или это в верхних эшелонах власти пошла борьба за "тёплое место", но только с каждым годом эксперимент только ширился, выходя из-под контроля. Всевышний и начал наказывать - сами участники тоже угодили в недра передела.
Главное - смириться с неизбежным, а смирившись, уже гораздо легче адаптироваться в новом мире. Что это целый мир, Усольцев убедился, перемещаясь по этапам. Где-то снаружи люди жили, ссорились, мирились, пели песни, как в кинокартине "Весёлые ребята", строили социализм, а в параллельном мире унылые серые колонны брели на лесоповал или на рытьё канала, а их сопровождала бдительная охрана с лающими овчарками. Это два мира жили параллельно, и почти не пересекались. Не дай Бог было оступиться, провалиться в окно, шансов вернуться обратно, к привычному, было уже ничтожно мало. А когда началась война, всё только усугубилось. Доходили слухи, что те лагеря, которые оказались в зоне наступления фашистских армий, спешно уничтожались. Если вывезти людей не было возможности, их расстреливали из пулемётов, а трупы сталкивали в огромные ямы. Даже следов не оставалось от тех братских могил.
Некоторые говорили, что пусть уж лучше так, и конец каждодневным мучениям, нормам выработки, которые выше человеческих возможностей, скудному пайку, издевательствам блатных. И сам Григорий присоединялся к такому мнению, но только с оговорками, частично. Пусть бы их окружили, подняли ружья и тогда настанет последний час, после которого уже всё равно. Тогда он бросит вызов судьбе и кинется на конвойных, попытается померяться с ними силой. И пусть погибнет при этом, но не как покорная овца, а как воин, один из трёхсот исторических спартанцев.
Используя свою теорию, он умел приспосабливаться, находил общий язык с блатными, с лагерной администрацией, с разными категориями людей, попавших в лагеря ГУЛАГа. Самое главное было - не лезть человеку в душу, не бояться, не просить ничего, не принимать на веру сказанного, относиться ко всему с известной долей юмора, не примерять этот день в сравнении к оставшемуся сроку. Это сравнение уже увело в могильную яму массу и более сильных, физически, людей.
Пользующегося авторитетом Усольцева поставили бригадиром, "бугром". Он ходил с палкой, но в дело пускал её крайне редко, хотя и часто замахивался. Это входило в ритуал должности, который ломать было нельзя, чтобы не вылететь к простым смертным. А это, хоть и злой получался каламбур, смерти подобно.
Усольцев за несколько лет срока сменил не один лагерь. Успел побывать на Беломорканале, откуда и пошло словообразование "зэк", или как правильней - "зе- ка" ("заключённый- каналокопатель"). Тогда было прорыто речное русло длиной 227 километров, от села Повенец, что на берегу Онежского озера, и до города Беломорска, с юго- западного берега Белого ох-и-студёного моря. Наверное, потому оно и Белое, что или подо льдом, или по воде шуга плавает, скользкая, как мыло. Народу тогда на том строительстве вымерло - тьма, как на строительстве египетских пирамид, десятки тысяч. Собственно, сам канал был копан в 1933 году, а при Усольцеве ремонтировались шлюзы. Потом были архангельские острова, строительство дорог в условиях вечной мерзлоты, валка леса в просеках. Это было не менее убийственно, чем копание канальных котлованов посредством кайла, лопаты и тачки.
И здесь Усольцев выжил. Судьба кинула его в Вятлаг. Заправлял им начальник ГУЛЖДС Нафталий Аронович Френкель, бывший купец- миллионщик, иронию судьбы сделавшийся генералом НКВД, строителем БАМа. Коммерсант от Бога, при большевиках он нашёл своё место на железной дороге, точнее - на железнодорожном ГУЛАГе и в военные годы заправлял всем русским Северо- Востоком. Он даже дом имел, по старой памяти, из железнодорожного пульмановского вагона. Конечно, внутри всё отделано было по высшему разряду, имелось автономное отпление, сортир, кухня с поваром- корейцем, смазливые горничные, которых и приласкать в темноте не грех. На том передвижном доме Френкель перемещался по всей своей территории, а это пространство среднего европейского государства. Чаще всего он проживал в Вятке, которая к тому времени была переименована в город Киров. Оказалось, что Сергей Миронович именно отсюда родом, из скромного уездного города Уржум, где у него остались две родные сестры и о которых он, к слову сказать, так никогда и не вспоминал.
Во время войны Вятка- Киров получил второе рождение. Сюда были эвакуирована добрая часть ленинградских предприятий, и самих ленинградцев, и даже детские дома, включая и тот, где жили дети испанцев, перебравшихся в СССР после победы франкистов. До войны жителей в Вятке было 115- 120 тысяч человек, в 1942 году стало уже более двухсот тысяч. Такое вот развитие.
Правда, Вятлаг включал в себя не только Кировскую область, но и кус Архангельской, Вологодской областей, Удмуртской АССР и почти всю Коми, в совокупности - полмиллиона квадратных километров территории. Вот это вотчина! Целые королевские владения, где некоронованным корролём был турецкий еврей Нафталий Френкель.
ИТЛ27/4 Вятлага находился на берегу речушки Колвы, на том месте, где проходит граница Северного полярного круга. Это можно было определить и визуально. Если возле лагеря ещё имелся какой- никакой лес, то уже северней он переходил в тундру с кустарником и мшистыми холмами. летом тучи комарья вились над заболоченными низменностями, а зимой жуткий мороз сковывал всё в снежно- ледяной панцирь, хотя на нормах выработки это мало сказывалось.
В особо сильные морозы закутанные в заплатанное тряпьё зэки, согнувшись под пронизывающими струями ветра, собирали валежник, чтобы скормить его жадной топке чугунной печи, стоявшей посередине каждого барака или палатки. Да, бывало и такое! Убыль в этих северных лагерях была ужасающей, до восьмидесяти  и более процентов заключённых. Так что туда всё время подкидывали новый контингент. Мест не всегда хватало. Бараки были забиты под обвязку и новичков селили в объёмистые брезентовые палатки, стены которых усиливали жердями, обкладывали снегом и... заводили туда людей. Возле ревущей огнём печи ещё было ничего, но уже у стен дыхание опадало инеем. Сидеть или лежать можно было, тесно прижавшись к соседу. Бывало, что после подъёма десятки человек не вставали. Они замерзали во сне, истощённые и измождённые.
Центральное отделение Печорских лагерей находилось в крошечном селении Усть- Уса, названном так потому, что в этом месте река Уса вливалась в полноводную Печору. На высоком печорском берегу и стояла группа бараков и брусочных домов, поименованных посёлком. Проживали здесь лагерное начальство с домочадцами, охрана, обслуживающий их персонал. Постепенно появились своя амбулатория, магазины, почта, школа, мастерские. Вот так, на зэковском материале и зарождались многие города европейского Севера, Сибири, Дальнего Востока нашей Родины.
Хотя в этих северных широтах лето короткое, как заячий хвост, оно заканчивается всегда неожиданно. В начале июня тает последний снег, просыпается гнус и мошкара, и зверствуют они весь июль, когда и есть - лето ( понятно - для северянина, южный человек подумал бы, что весна там незаметно переходит в осень, а та - в зиму). В августе начинаются дожди, а потом вдруг видишь вместо опостылевшей мороси белую порошу. Тем, кому мерзкая сырость проела всю плешь, радуются, но старожилы знают, что до начала стужи - считанные дни.
Сам Усольцев к зиме подготовился - выменял на присланные из дома унты у охраны драный, но ещё крепкий полушубок, покрыл его остатками ватника - получилась чуть ли не доха, на валенки натянул прорезиненные бахилы, сшил вместе, одна в другой, две пары руковиц, пространство между которыми проложил газетой, для тепла. Так что на первое время он был абсолютно спокоен.
В той, полузабытой, прошлой жизни, где он служил в НКВД, сидел в следовательском кабинете и строчил дела, жизнь ему казалась однообразной. Чтобы вырваться из серого сумрака ,будней, он посещал с подругой театральные спектакли, ходил на концерты в Филармонию или Консерваторию, заглядывали они в Эрмитаж или Русский музей, но чаще всего в Синематеку "Колизей". Было так, что лейтенант Усольцев сидел в читальном зале Публичной библиотеки им. Салтыкова- Щедрина и листал там толстые тома в кожаных переплётах, занимаясь самообразованием. Желание такое появилось у Григория после бесед с подследственными, а были среди них и профессора с дореволюционным стажем ("белогвардейская контра"). Хотя говорили они вещи конттеволюционного характера и не всегда ему понятные, но чувствовалось, что суть-то их верна. Чтобы не казаться дураком (хотя бы в собственных глазах), он шёл в читальный зал, находил те незнакомые слова и вчитывался в определения, ухватывая главное (по собственному разумению). Потихоньку, малыми шагами, он начал разбираться в делах экономики, философии, психологии, человековедения.
Эта жажда познания по первому времени в лагерях притупилась, но потом снова вспыхнула с прежней силой. Связано это было с элементарным желанием выжить. Он слушал рассказы старожилов, то есть тех, кто умудрился каким-то чудом пережить зиму. Он старался понять, как им это удалось. Всё услышанное Григорий складывал с личными наблюдениями.
Потом сфера его интересов расширилась. Если сначала он подходил к поморам или эвенкам, то затем переключился на заключённых иного профиля. Кому-то это может показаться удивительным, но в те времена в лагерях был довольно большой процент осужденных с высшим образованием и даже профессоров, а то и академиков. Крупные хозяйственники, экономисты, "ставшие" вредителями и саботажниками, соседствовали с учёными, физиками, химиками, биологами и прочими "террористами". Было у кого перехватить толику знаний. Было бы желание.
сами учёные, попавшие в такую среду, чувствовали крушение всех идеалов, равнозначное концу жизни. Вопросы Усольцева возвращали их к привычному, помогали "обрести землю под ногами" и так преодолеть мучительную стадию адаптации, да и сам Григорий получал пользу. Лагерь неожиданно для него соединился с университетом международного уровня.
Видимо, в конце лета под Москвой, на Кавказе, в Крыму, немцы провели ряд успешных наступательных операций, потому как с новыми этапами пришло больше обычного фронтовиков. Дезертиры, самострелы, мародёры, они решили обмануть верную смерть, как они размышляли, и отсидеться в тылу. После зубодробительного "следствия" они наконец попадали в лагерь и испытывали душевный подъём. Танцевали "яблочко", трепака, много шутили. Это в первые дни, а потом до них доходило, на что они променяли фронтовую жизнь. Кое-кто бросался писать покаянные письма, уверяя, что осознал вину, брался своей кровью смыть и тому подобное. как это обычно писалось. Они мало задумывались, что уже получили ярлык "врага", который закрывал им дорогу назад. Другие вступали в стычки с ворами, с лагерной администрацией и гнили в карцерах. Третьи шли на общие работы вместе со всеми и вскоре теряли последние силы, а вместе с ними  и волю к жизни, веру, что когда- нибудь выберутся отсюда.
В свою бригаду Усольцев отбирал людей штучно. Конечно, всех рассовывали по разнорядке, но, в силу заработанного авторитета, Григорий имел право голоса, к нему прислушивались, так как его бригада шла всегда в передовых и пайки у них были выше. К нему в бригаду пытались пробиться блатные, но он их вычислял и безжалостно изгонял. Конечно, и среди них встречались "золотые руки", но уж больно они любили туфту и возможность словчить при всяком удобном случае.
В большинстве других бригад, где должности бригадиров, учётчиков, нормировщиков занимали блатные, нашедшие общий язык с администрацией, так называемые "суки", дела обстояли совсеи по-другому. И смертность там была много выше, и выработка ниже. Всё потому, что бедным зэкам, интеллигенции, крестьянству, фронтовикам приходилось работать и за себя, и за того парня. Блатные считали для себя зазорным пачкать руки. Они сидели у костра или делали вид, что чем-то заняты, бригадиры их не трогали, конвою было всё равно, а их товарищи рвали себе жилы, потому что выработка умножалась на всю бригаду, а когда норма не была выполнена, пайка снижалась. Такой вот хозрасчёт, ёшкин кот! При этом воры оставались всегда "при своих", то есть и здесь всё сказывалось на бедных забитых "врагах народа". Потому и мёрли они как мухи. А кто уже "поплыл", теряли всяческий человеческий облик, и старались добрать недополученные калории на свалке, питаясь там тем, от чего брезгливо отвернулась бы и свинья.
Как-то Усольцев по делам направился к лагерному штабу (он учавствовал в КВЧ - культурно- воспитательной части и готовил концерты), проходил мимо помойки, где на корточках сидели двое - старик и молодой парень, похожий своими длинными мосластыми конечностями на паука. Они что-то там находили и тянули в рот. Вот старик выцепил там очередную гадость, но оценка найденному у них была своя, потому что молодой вдруг кинулся к нему, вырвал из рук половинку сгнившей брюквы и бросился бежать прочь, качаясь от слабости.
Старик попытался было подняться, чтобы пуститься вдогонку и вернуть себе брюкву, но только ноги его не пожелали повиноваться хозяину. Он так и не смог подняться и остался сидеть там, опустив голову. По лицу его струились слёзы, оставляя дорожки на грязных щетинистых щеках. Что-то заставило Усольцева остановиться. Он присел рядом, нащупал в кармане половинку пайки, завёрнутую в чистую тряпицу. Бригадир достал её, развернул и протянул старику. Тот, увидав хлеб, цапнул кусок покрытой грязью рукой и сунул его в рот, принявшись яростно разжёвывать остатками зубов.
Закончив с хлебом, он было снова потянулся к куче гниющих отбросов, но остановился. То ли его смутило чужое присутствие рядом, то ли он просто выматался. Григорий помог ему подняться и дойти до соседнего барака. Там размещалась бригада вора Корявого. Корявый был жестоким извергом, не расставался с палкой и заставлял своих работать исключительно силой. У него были помощники и смертностью бригада Корявого опережала прочих.
К доходягам в лагерях все уже давно привыкли. Они сами, добровольно, перешагнули в себе человеческое достоинство, их предпочитали просто не замечать. Как правило, доходяги быстро помирали от дистрофии, пеллагры, цинги или остановки сердца. Итог был один.
Второй раз старика Усольцев встретил, когда тот сидел на земле, подставив лицо последним лучам осеннего солнца. Дни становились всё короче и солнце порой не успевало даже выглянуть из-за туч. Закрытые глаза старика так глубоко запали в глазницах, что лицо напоминало череп. и снова Григорий остановился, вытащил из кармана  кусочек пайкового хлеба и протянул встрепенувшемуся старику. Тот принял  дар, развернул тряпочку, посмотрел на кубик хлебного мякиша. Снова показались слёзы. Это тоже было частое явление у доходяг. Мелкими кусочками он отщипывал мякиш и отправлял в рот. Челюсти монотонно шевелились, как у коровы в стойле. Усольцев повернулся, чтобы уйти, как вдруг...
-- Благодарю вас, милостивый государь.
Голос старчески дрожал и вибрировал, и Григорий подумал, что ослышался. Сказанное не укладывалось в лагерный лексикон, , не имело право тут присутствовать. Он рывком повернулся. Старик улыбнулся ему распухшими дёснами, где торчали почерневшие корешки зубов.
-- Позвольте представиться. Его Императорского Величества Петербургской Академии наук профессор Никифор Зяма. Имею честь поблагодарить вас за доброту в этом Богом позабытом месте.
-- Ты... вы... профессор? -- выговорил наконец бригадир.
-- Я и сам сейчас не верю в это, -- ответил со вздохом старик, тщательно пережёвывая слова. -- Не хочется верить. Это было в прошлой жизни, в другом государстве. Сейчас, когда мир перевернулся, я пал до состояния ниц. А с кем я имею честь беседовать?
-- Я... -- запнулся было бригадир, но тут же продолжил, -- Усольцев Григорий Гаврилович.
-- Кем же вы были ранее?
-- Следователем. Работал когда-то в "органах". Теперь вот сам...
-- Понятно, -- поник головой бывший профессор. -- Ирония судьбы. Из князи - в грязи. Се ля ви. От сумы да от тюрьмы зарекаться у нас не следует никому. Но я не удивляюсь. Я уже беседовал здесь с командармом, архиепископом и дирижёром венского симфонического оркестра. Где бы ещё я смог встретиться с ними, да ещё лежать на одних нарах. Это большая честь, даже для такой скромной персоны, как ваш покорный слуга. С чем разрешите откланяться, меня джут великие дела.
Старик с трудом поднялся на непослушных ногах и исчез внутри барака. Усольцев проводил его изумлённым взглядом. Эта встреча каким-то образом изменила его.
Следующий раз он целенаправленно оказался у барака Корявого. Тот выгонял своих работников, усиленно работая палкой. Удары сыпались налево и направо, равно как и грязная ругань, к которой все привыкли и воспринимали не как обидные слова, а в качестве средства повседневного общения.
-- Эй, Корявый, -- позвал бригадира Усольцев, с минуту понаблюдав за построением, -- у тебя в бригаде я видел одного старика.
-- У меня много стариков, -- осклабился Корявый, мерзкого вида человек с узким лицом и прижатыми к черепу ушами. Его глаза всё время рыскали, не в силах сконцентрировать взгляд на чём-то одном, а язык поминутно облизывал губы, отчего они постоянно шелушились. -- Проклятые лентяи. Они всё время норовят закосить. У меня нет места лентяям и дармоедам.
Стоявшие за его спиной мордовороты с наколками на открытых местах, готовы были подтвердить эти слова. Вступать с ними в перепалку не было резона, да и подошло время заняться своей бригадой.
Через несколько дней Усольцев подошёл к бараку. С трудом ему навстречу вышел Зяма. Старик улыбнулся, обнажая распухшие дёсны. Глаза терялись среди морщин.
-- А я ждал вас, молодой человек, -- сообщил он, слабо взмахнув рукой. -- Почему-то думал, что вы непременно придёте.
-- Вот я тут вам принёс, -- сказал Усольцев, не придумав, как это сделать иначе и достал из кармана кусок хлеба с настоящим сливочным маслом, огрызок сухой колбасы, половину яблока и четвертинку плитки шоколада.. Это одному из членов бригады пришла с воли посылка и он щедро поделился ею с бригадиром. Всё, что получил, григорий принёс старику. Профессор уже "доходил" и это приношение могло элементарно продлить его дни.
-- Благодарствую, милостивый государь, благодарствую. Только не подумайте, помилуй Бог, что я считаю это ваше приношение какой-то компенсацией за то, что я попал в этот лагерь, где скоро и сгину, а вы, в своё время, сами послылали таких, как я... Ну, вы понимаете?
-- Нет, -- прикусил Григорий губу и даже отвернулся, -- я вовсе об этом и не думал.
-- Вот и прекрасно, -- обрадовался старик и даже ухватил кривыми артритными пальцами Усольцева за рукав, -- вот и хорошо. А то, не дай Бог, я бы не смог принять от вас это сокровище, а это так трудно, в моём-то положении. Но сейчас всё в порядке, всё в порядке...
Старик повторил последнюю фразу, а сам глазами пожирал продукты с воли, давая желудку приготовиться к маленькому пиршеству. Он отщипнул хлеба с махоньким кусочком, каплей масла и отправил в рот. Пережёвывая, он даже закрыл покрасневшие от конъюнктивита глаза.
-- Ах, молодой человек, Григорий, м- м, Гаврилович, как это прекрасно. Давно забытый вкус. Мне казалось, что ничего этого уже не существует в Природе - масло, сметана, шоколад, фрукты. Всё давно закончилось. Осталась брюква, лежалый картофель, капуста да рыбные кости. Иного уже нет. А вы тут с таким даром. Как мне отблагодарить вас?
-- Да вы кушайте, -- улыбнулся бригадир. -- Не надо забивать себе голову. Вам поправиться нужно, на ноги встать.
-- А это уж навряд ли, -- равнодушно ответил профессор, отправляя в рот кусочек шоколада. -- Моё время уже заканчивается. Но я не боюсь, нет. Смерти не боится тот, кому известна Истина.
Тогда Усольцев не обратил внимания на эту фразу, а ушёл, проверив, нет ли поблизости блатных или доходяг, которые попытались бы отнять подношение, этот маленький подарок.
Если бы кто спросил у бригадира, чем так приглянулся ему тот грязный старик, еле державшийся на ногах, он навряд ли смог ответить. Он и сам не понимал причины. Просто его тянуло поговорить с ним, приобщиться к чему-то. К чему? Может, это выяснится через день, два.
Следующие дни он был занят, много времени отнимали каждодневные обязанности, требующие личного присутствия бригадира. Он урегулировал конфликт. Один из фронтовиков угрожал расправой вору, укравшего у него присланные из дома бурки и шарф. Тот обещал фронтовика "пощекотать пером". Солдатику кое-что вернули, конфликт был улажен, но на душе было неспокойно. Воры в последнее время обнаглели. Администрация демонстративно не обращала внимания на некоторые вопиющие факты.   
-- ... Он по своему несчастный человек, -- неожиданно заявил Зяма Усольцеву при следующей встрече, когда бригадир поинтересовался о взаимоотношениях старика с Корявым. -- Подумайте сами, -- продолжал Зяма, -- что видел этот человек в своей сорокалетней жизни? Лагеря, отвратительные рожи, грязь, подлость, ожидание ночного удара заточенной железкой. Что может выйти из человека, если он всю сознательную жтзнь провёл за решёткой? Это и есть для него мир действительности, а он лишь существует по его законам и ничего более того.
С такой стороны Григорий на Корявого не смотрел и не задумывался, как живут блатные, что у них за душой, на чём держится их мир. Он замолчал, а профессор улыбался, глядя на качающиеся под порывами ветра кроны низкорослых северных деревьв.
-- Подумать только, лишь здесь я начал замечать Природу и понял о месте Человека в этом мире.
-- И какое же оно, это место? -- С любопытством школяра поинтересовался Григорий.
-- Малое. Среди миллионов других, имеющих такое же право на существование. А Человек вылез вперёд, распихав других локтями и присвоил себе самолично титул "Царя Природы". Вот Высшие силы и показывают, где его место в этом мире, моё, ваше, Корявого. Здесь, в мшаных болотах Заполярья, в арктическом холоде.
-- Но, помилуйте меня, -- попробовал спорить Усольцев. -- Я понимаю как-то Корявого, натворившего в своей жизни много зла другим, даже себя, ведь через мои руки десятки людей попали в такие вот лагеря, даже хуже этого. Есть ещё немало тех, кто действительно заслужил, но вот вы. Вас-то за что, таких как вы, профессор?
-- А такие, как я, уважаемый Григорий Гаврилович, и сделали возможным то, что Человек смог противопоставить себя всем остальным. А ведь по сути-то человек так, тьфу, букашка малая, в самом начале пути приближения к Богу.
-- Я... не понимаю.
-- Что ж тут такого, -- вздохнул Никифор Зяма, -- я и сам-то понял это совсем недавно. Меня, по сути, за это и сунули сюда, за догадливость.
-- Поясните пожалуйста, -- попросил бригадир доходягу, но тот принял это как должное. Сейчас, в эту минуту, он был не униженный зэ- ка в драном ватнике "костерком", когда из всех прорех торчали язычками пламени клочки ваты, а профессор столичного университета, читающий лекцию восторженно внимающим студентам, пускай студент был один, зато аудитория своим куполом простёрлась до горизонта.
-- Человек, это малость, суть оболочка в соединении с душой, свой земной путь совершает в суете и неведении. Ничтожная часть обращает свои помыслы в дело постижения Мироздания, и то большинство из них строят на этом постижении свою карьеру и благосостояние, то есть снизоводят науку до земного, обыденного, подминают её под себя. Всему есть своё объяснение, а если вразумительного объяснения нет, то его надо придумать, притянуть за уши, а если не получается, не сходятся концы с концами, то всегда имеется хороший выход - умолчать или вовсе запретить необьяснимое. Оно не существует, ибо не может существовать никогда.
Но в самом существовании Человека есть немало загадочного. Великий естествоиспытатель Чарльз Дарвин предположил, что человек произошёл при определённом стечении обстоятельств из древней обезьяны. Наступил Ледниковый период и бедным обезьянам пришлось начать соображать и трудиться, чтобы не вымереть. Так получился человек, за многие тысячелетия, постепенно, совершенствуясь. Так трактовал, вкратце, сэр Дарвин. Но не все учёные с ним согласились. Вот и ваш покорный слуга сомневается. Скорей всё было с точностью до наоборот. Обленившийся, деградировавший человек, впавший в маразм, одичал и опустился до скотского состояния. За тысячелетия он выродился в обезьяну. Это больше похоже на истину. Там, в далёком туманном прошлом, произошла некая катастрофа планетарного масштаба, может быть даже техногенного характера, то есть по причине неразумного хозяйствования, и всё пошло прахом, а люди, излишне зависимые от условий существования, быта или других причин, не смогли приспособиться и одичали до такой степени, что потеряли право быть людьми.
-- Но, профессор, -- попытался было возразить бригадир, -- потом условия стали иными. Они могли бы снова стать ими, ну, человеками, тьфу, людьми.
-- Это не так просто, -- грустно улыбнулся зэк, -- снова стать человеком. Те, кто опустился, уже редко возвращаются обратно. Вы можете представить себе, скажем, Корявого, на ассамблее, в смокинге, с бокалом шампанского в руке.
-- Нет, -- улыбнулся Усольцев.
-- Вот и я не могу. Но речь идёт, по большому счёту, совсем о другом. Мы малость отошли от нашей темы в сторону.
-- А о чём мы говорили? -- спросил Григорий. Сама мысль об обратной теории Дарвина захватила его.
-- Об Истине, душе человека, его пути в этом мире.
-- А что путь... Живи, давай жить другим, расти детей.
-- Вот видите, молодой человек, -- обрадовался профессор Зяма, -- вы говорите чудесные вещи. Именно так - жить, не мешать жить другим, растить детей. И совершенствоваться. "Самосовершенство и невмешательство". Знаете ли вы, дорогой вы мой Григорий Гаврилович, чей это девиз?
-- Девиз? -- удивился Усольцев. -- Это что-то из рыцарских времён.
-- Даже раньше. Это девиз особой группы людей, называбщих себя розенкрейцерами, членами общества Розы и Креста, названного так по имени их самого известного вождя и предводителя. Но корни ордена сокрыты кщё раньше, в стране Лангедок, в её просвещённых городах - Тулузе, Фуа, Каркассоне, Альби. Там, на границе между французской Наваррой и кастильским Арегоном, собрались видные учёные того времени, лучшие люди науки, искусства, глубокой мысли и слова. Их называли альбигойцы, или катары- чистые. Самая большая община их располагалась в городе Альби, отсюда и обобщённое название.
Развитие Лангедока настолько ушло вперёд по отношению к соседям, что они начали влиять на политику Европы, а вместе с ней и на религию. Этого Римская церковь позволить не могла и быстро организовала крестовый поход. Именно тогда и возникла Святая Инквизиция, возглавляемая  Доминиканским орденом. В июле 1209 года отряды крестоносцев вошли в богатый Лангедок. Вместе с рыцарско- монашескими отрядами в страну хлынули банды мародёров и разбойников, снабжённых индульгенциями. В марте 1244 года пала последняя крепость Монсегюр, под одобрение всего христианского мира. В Европе, именно после разгрома мирового центра развития и просвещения, наступила продолжительная чёрная пора мракобесия.
-- Постойте, профессор, -- не выдержал Усольцев, -- но ведь крестовые походы были направлены в Палестину, на освобождение гроба Господня от сарацинов.
-- Да, тот крестовый поход или вымарывался из исторических хроник или принижалось его значение. Самое главное, не упоминалась действительная причина.
-- Какая же? -- вновь спросил бригадир.
-- Их называли еретиками, отступниками. А им просто была ведома Истина. Эту тайну им открыли тамплиеры. Их орден возник в 1118 году, когда аббат Бернар Клервоский собрал девять молодых знатных рыцарей, чтобы защитить с их помощью христианский мир от лженаук, проникающих в Европу от арабов. Они защищали Древнюю Тайну. Постепенно Орден тамплиеров достиг такого могущества, что папа Климент Пятый и король Франции Филипп Красивый решили покончить с ним. Они пригласили великого магистра Жака де Молэ на совещание по поводу военных действий на Святой земле. Но на совещании великого магистра арестовали, а по всей Франции началась облава. Всех тамплиеров схватили практически в одну ночь. Потом прошёл процесс, подобие ваших "троек" и ОСО. Это была одна лишь видимость правосудия. Приговор всем был вынесен заранее. За связь с дьяволом тамплиеров приговорили а смерти. Спаслись единицы и ушли в глубокое подполье, унося с собой Древнюю Тайну.
-- А что это за тайна, о которой вы говорите уже второй раз? -- снова вмешался в монолог Григорий.
-- О, это была такая весть, что перевернула бы весь христианский мир. Дело в том, что тогда, в Иудее, на Голгофе, Иисус Христос, Мессия, вовсе не погиб на кресте. Всё это большой миф. Они договорились с Понтием Пилатом и долгое время сам Иисус, и его потомки, работали над укреплением христианства. Римляне рассчитывали, что новое религиозное учение поможет им держать в узде смирения приверженцев христианства, несметные полчища рабов, для которых они и предназначали новую веру. Но история распорядилась иначе и христианство само пережило Римскую империю и даже заняло его место. Римский папа восседал в Ватикане, римском квартале, ставшем столицей христианского мира.
-- Так потомки Иисуса Христа и стали римскими папами?
-- Нет, уважаемый Григорий Гаврилович, потомки Иисуса Христоса... Кстати, христосами в древней Иудее называли тех, кто вёл за собой последователей. Так вот, потомки Иисуса Христоса не стали папами римскими. Они контролировали Церковь со стороны, негласно, через третьи руки. Но Католическая Римская Церковь всё дальше уходила в сторону от первоначальной цели. Я уже не говорю о Византии, которая пошла другим, азиатским, путём. Пришлось потомкам частично легализироваться. Они и образовали тот Орден тамплиеров. Но попытка ограничить влияние Ватикана неожиданно закончилась крахом. На том совещании Жак де Молэ заявил, что он прямой потомок Иисуса Христоса и предьявил доказательства.
-- Интересно какие? -- вмешался Усольцев.
-- Подлинные документы и чашу Грааля, из которой причащался Иисус. Доказательства бесспорные, но Жак де Молэ не учёл, что высшие иерархи католической церкви не захотят менять правила игры. Они предпочли выдать де Молэ за дьяволопоклонника и сжечь его на костре. История пошла так, как она идёт до сих пор.
-- А если бы Жак Молэ переиграл своих недругов, принародно объявив о своей сущности.Тогда как?
-- Трудно даже предположить. Вообще-то христианская церковь старалась, чтобы народ оставался в меру тёмным. Такими легче манипулировать. Рабу прикажи, он и подчинится.
-- Интересно, -- вздохнул Усольцев. -- Это и есть Истина?
-- Нет, -- ответил коротко Зяма. -- Это Древняя Тайна. А Истина... Она в другом.
-- В ыём же? -- шёпотом спросил бригадир. Ему захотелось вдруг опуститься перед профессором на колени. Он уверовал, что уста Зямы действительно глаголят Истину в её прямом значении.
-- В том, что все мы есть суть атомы Божества.
-- Я не понимаю.
-- Это трудно понять. В каждом человеке сокрыта душа. Это особое магнетическое поле, атомарное разумное облако, некий зародыш, который после смерти бренного тела вырывается на волю и присоединяется к гигантскому облаку, полю, что окружает всю нашу планету невидимой энергетической оболочкой. Я встречался с одним профессором, Вернадским, который разрабатывал особую теорию, о Сфере Разума, Ноосфере. Это и есть то Божественное поле, про которое говорю я. Это и есть - Бог, вернее та его ипостась, что именуется Святым Духом.
-- Так что же Он и в самом деле существует - Бог?
-- Да, -- ответил Никифор Зяма. -- И - мало того - все мы несём в себе кусочек Бога, кусочек будущего Бога, который ещё в нам вызревает.
-- Подождите, подождите, -- обхватил руками голову Усольцев, -- дайте сообразить. Но как же религиозные учения, догмы, пророки, мессии?
-- Ноосфера незримо присутствует рядом с нами, координирует развитие, иногда вмешивается... Но не материально, оно может передавать информацию, даже такую программу, что внедряется в яйцеклетку женщины. Тогда рождается богочеловек, осведомлённый о таких вещах, о которых простой человек даже не помышляет. Но ему приходится приспосабливать свой уровень под развитие сограждан, разрабатывая философское или религиозное мировоззрение. Порой это получается, порой нет.
-- Но в Библии говорится не только о Боге, но и о Дьяволе, Сатане, Люцифере.
-- Да, вздохнул Зяма. -- Энтропия и Хаос. Два полюса у магнита. У Ноосферы тоже есть соперник. Это Некросфера, Мёртвый разум.
-- Это как?
Усольцев спросил, но ответа слышать как бы и не хотел. Уж слишком много на него обрушилось знаний. Нельзя столько сразу. Они не помещались в нём, не усваивались.
-- Вот видите, -- губы старика разъехались, обнажая красные воспалённые дёсны. -- Вы ещё не готовы...
-- Нет, -- прервал его бригадир, ухватившись за рукав телогрейки, -- я готов, но только не так, сразу...
-- Эй! -- вдруг послышался крик и рядом оказался Корявый. Скулу его пересекал свежий разрез и он был зол, зол в высшей степени. Видать он только что схлестнулся с кем-то и переполнявшая его ярость требовала выхода. -- Ты чего это к моему дохляку пристаёшь? Иди в свою бригаду, там и командуй.
Блатняк грубо схватил старика за плечо и толкнул его в сторону барака. Зяма едва устоял на ногах и, шатаясь, скрылся за дверями.
-- Слушай, Корявый, -- зашипел Усольцев, разъярённый до крайности, ты свои грабки попридержи. А то я не посчитаюсь с тем, что ты "в авторитете". а попишу тебя так, что мама родная не узнает. А старика я завтра в свою бригаду переведу. У тебя он не жилец, а у меня глядишь как-нибудь до конца срока дотянет.
-- Чем он тебе так приглянулся? -- спросил Корявый, бегая глазками. Одну руку он сунул за пазуху, где явно прятал нож или какое другое оружие насилия. -- Старый псих, он постоянно бормочет всякие непонятные вещи. Уж мы его били- били, били- били, а он всё едино бормочет...
Корявый ещё говорил, а Усольцев уже прыгнул. Он сбил блатного с ног, локтем правой руки двинув в нос вора. Одновременно он пальцы левой руки вонзил в глазницы противника и нажал. Корявый взвыл. За последние годы Григорий хорошо  изучил все бандитские приёмы схваток и без стеснения использовал их, когда его вынуждали.
Вдруг бок его ожгло. Корявый вырвался из захвата и пропал. Ему здорово досталось, но и сам Усольцев пострадал. В боку его торчала "пика" - заточенная спица на короткой деревянной ручке. Григорий выдернул её и, согнувшись, пошёл в сторону лагерной администрации. Последние шаги дались особенно тяжело, перед глазами всё поплыло. Кто-то подхватил его, не дал упасть. Под руки его поволокли в амбулаторию, откуда свезли в больницу. Корявый совсем малость промахнулся. Пика чудом не порвала селезёнку.
Неделю Усольцев провалялся на больничной койке, да потом ещё неделю был восстановительный период. Когда он вернулся обратно в лагерь и вошёл в барак, его тепло встретили товарищи. Кто-то даже обнял его, другие тоже осторожно тормошили бригадира, улыбаясь и подшучивая. В бригаде Усольцева ценили и искренне радовались его возвращению. Григорий отвечал на десятки вопросов, а сам поглядывал на двери. Наконец, улучив момент, вышел наружу и решительно зашагал. Показался следующий барак. Рядом со входом стоял Корявый, разговаривал с тремя мрачного вида зэками, явно из своих. Блатные увидали Усольцева, попятились было, но Корявый, чувствуя поддержку своих, присел, оскалил в усмешке зубы. Лицо его перечёркивала чёрная от грязи повязка. Видимо и он пострадал в той драке.
-- Корявый, -- глухо спросил Григорий, сжимая в карманах ватника кулаки, -- где старик?
-- Какой старик? -- деланно удивился вор. Видимо он собирался потешиться над своим оппонентом вволю, но, что-то увидав за спиной Усольцева, подобрался и отступил назад. -- А, тот блаженный? Так какой из него работник. Его на командировку послали, на Колву-4. Пусть передохнёт там.
Колва-4. Это один из самых отдалённых лагпунктов. Дальше и лесов-то нет, одна тундра. Ещё дальше располагался Хорей- Вер, всего несколько домов, на речушке Колвовис. Какого чёрта они отправили туда старика?!
-- Смотри, если что там с ним случится, я тебя, Корявый, на части порву.
-- А- а, падла! -- Внезапно заорал вор, рванул на себе ватник так, что полетели по сторонам пуговицы и завязки. Затем сдёрнул с лица повязку, глянул мёртвым провалом пустой глазницы. -- Чего тебе от меня надо?! Кто он тебе - отец, брат, сват? Просто ещё один старый сумасшедший доходяга. Да для него каждый следующий день - последний.
Другие воры молчали. Обычно они стояли друг за друга горой. Особенно когда это касалось противостояния блатных и мужиков, сидоров поликарповичей. Но сейчас они присмирели, лишь воровато озирались, будто готовились к отходу.
На душе сделалось гадко. Он ещё многого не успел распросить у Никифора Зямы, которому было известно слишком многое. Как он попал в лагерь? За что? Кто его враги? Усольцев развернулся. За его спиной, плечом к плечу, стояла вся его бригада. Они решили, что их бригадир пошёл посчитаться с Корявым за ножевой удар и все пошли следом, как один человек, решив не позволить ворам расправиться с этим человеком. Но стычки не состоялось. Все разошлись.
Вечером Усольцев постучал в дверь оперуполномоченного по лагерю капитана Тимошенко. Сидящий внутри что-то хрипло крикнул и Григорий толкнул обитую металлом дверь. Капитан Тимошенко сидел за столом. Перед ним стояла бутылка "дымного" самогона. Он уже успел ополовинить штоф и потому близко посаженные глаза его смотрели каждый самостоятельно.
-- Заключённый...
-- Достаточно. Заходи. Садись. Наливай.
Тимошенко говорил быстро. Фразу ограничивал одним словом. Это помогало ему владеть языком при той кондиции, которой он уже достиг.
-- Сл- шаю.
Удивительно, но опер действительно был готов слушать посетителя.
-- Я по делу, -- Григорий снял с голову шапку и зажал её в кулаке.
-- П- нятно. Короче.
Оперу трудно было концентрировать внимание. Следовало сразу говорить то, ради чего он пришёл. Усольцев набрал полную грудь воздуха, выдохнул, налил на треть стакан, замахнул самогонку, выдохнул ("ух, стерва!"), кашлянул в кулак и приступил:
-- Капитан, ты меня знаешь, я бригадир отряда В-7. Моя бригада ходит в передовых...
-- Ещё к- роче.
-- Нам нужен специалист в мастерские. Такой был в соседней бригаде, В-9. Но тот бригадир, из блатных, использовал спеца на общих работах, а это уже пожилой человек. А он мне нужен позарез.
-- Ну а я-то при чём? -- выкатил глаза опер.
-- Нужно ходатайство о переводе, -- торопливо пояснил Усольцев.
-- Нужен человек, б- ри его.
-- Я и хотел так сделать, но, пока валялся в больничке, его перевели в лагпункт Колва-4. Ему не выжить там, а здесь он нужен как специалист высокого класса.
-- Кто?
-- Профессор Никифор Зяма.
-- Он ещё живой? -- удивился опер и даже чуть протрезвел. -- Кто его туда сунул?
-- Бригадир. Блатной Корявый.
-- А- а, -- протянул Тимошенко. -- Узнаю его почерк. Там заправляет его приятель, тоже из воров, Фима Ростовский. Если Корявый имел зуб на твоего Зяму, то Фима его уже того, успокоил.
-- Но это же старик, -- едва не закричал Усольцев, но сумел сдержать себя, -- кому он мог помешать? А здесь он, как воздух...
-- Ну хорошо, -- согласился опер. -- Только для тебя. Завтра же пошлю запрос.
-- Нет, -- набрался решимости Григорий. -- Сегодня. И не запрос, а меня. Я сам его привезу. Я отвечаю за производство. Мастерская может в любой момент встать.
Схватив стакан, он опрокинул его в рот, проглотил "огненную воду" и выдохнул воздух.
-- Ну ладно, -- осоловело посмотрел на него опер. -- Пользуешься моей добротой. Сейчас напишу сопроводиловку.
Кое-как капитан составил бумагу и приказал бойцу с автоматом сопровождать Усольцева. Тому не хотелось на ночь глядя идти куда-то, по грязи, но служба есть служба. Надели дождевые плащи, взяли фонари и двинулись. А туда ведь без малого сотня вёрст. Солдатик побурчал- побурчал, а потом заставил Усольцева свернуть с дороги. Они вошли во двор брусчатого дома, солдат поставил бригадира у стенки, а сам исчез внутри. Слышно былокак там громко разговаривают, а потом дверь распахнулась, оттуда колобком выкатился разозлённый коротышка, за ним вывалился ухмыляющийся конвоир, а следом выглянула раскрасневшаяся полуодетая баба, увидала Усольцева, сплюнула и затворила дверь. В воздухе остался витать дух блинов, варёной картохи и ещё чего-то неуловимо знакомого, но как бы забытого.
Каким-то образом солдатик сумел уговорить ездового выдать ему лошадь с тележкой. Они взгромоздились на передок и лошадь поплелась вперёд, с чавканьем вытаскивая копыта из липкой грязи. Вообще-то по трассе курсировал грузовичок- полуторка, но не каждый день, и лошадь их здорово выручила - не пришлось перемещадь пуды грязи по дорогк на Колву-4.
Так всю ночь и шлёпали. Попеременно сидели на облучке, намотав вожжи на кулаки. Раз лошадь отдыхала, где у бревенчатого мостика через Колву притулился баркас с бакенщиком. Он вышел  к ним, посидел, повздыхал, потом ушёл обратно - спать.
Подъехали к воротам лагпункта, когда солнце уже поднялось. Часовой выставил автомат, крикнул: "Стой, кто идёт?" Конвоир ответил с матюжком. Их пропустили внутрь.
Бригада уже ушла на работу по заготовке леса. Усольцев отдал сопроводительный документ с требованием. Комендант лагпункта, унылого вида вислоносый еврей в стареньком казённом обмундировании повертел бумагу, потом вздохнул и пожал плечами:
-- Бригадир и нарядчик на работах, а я не могу знать всех заключённых. Вон их у меня сколько, поболе сотни.
-- Ну, это старик, -- начал размахивать руками, разгорячившись, Усольцев, -- доходяга, бывший профессор из академии. Зяма его фамилии. По ошибке его к вам определили.
-- Ишь ты, по ошибке, -- скептически почесал в затылке комендант. -- Зяма, говоришь? Всё равно не знаю. Вот что. Тут вчера бригадир, из блатных он, Фима Ростовский, забузил тут с кем-то, вроде со стариком. Мол, работает тот плохо. То- сё. Словом, загляни в покойницкую. Не тот ли это Зяма?
Ноги потяжелели. Усольцев вышел из хижины, где проживал этот комендант, и направился к яме, выкопанной рядом с частоколом, увитом колючкой. Яма была закрыта дощатой крышкой. Ухватившись за ременную петлю, Григорий потянул на себя крышку.
Прямо на него снизу смотрел Никифор Зяма, многострадальний профессор Его Императорского Величества Академии наук России. После смерти он даже как бы помолодел - часть морщин разгладилась, согбённая фигура выпрямилась. Профессор даже улыбался, или это губы его сложились таким образом. В черепе зияло ровное четырёхугольного сечения отверстие.
-- Кто ж его так-то? -- шёпотом спросил сам себя Усольцев.
-- Это у нас полагается так, -- пояснил из-за спины голос.  Комендант набросил на плечи тужурку и вышел следом. -- После смерти голову пробиваем ломом. Чтобы никто не обжёг отсюда, имитировав смерть.
Опоздал. Григорий Усольцев повернулся и медленно отправился обратно, к натопленной избе коменданта. Тот задвинул крышку на место и догнал Усольцева.
-- А сами-то вы кто будете? -- поинтересовался он, надев на нос очки с потрескавшимися стёклами, сразу сделавшись похожим на Орджоникидзе.
-- Бригадир. Григорий Усольцев из лагеря, откуда к вам Зяму направили. За ним и приехал. Видный то специалист был, учёный с мировым именем.
-- Ишь ты, -- удивился комендант, -- я за свою жизнь не видел столько знаменитостей, пока в лагере не очутился. Я ведь тоже из этих, не политический правда, бытовик, да. Освободился вот вроде, но назад пока возвращаться не буду. Опытный уже, знаю - появишься на Большой землн, а там посмотрят- прикинут, пгп, зэк, и впаяют новый срок, так им спокойней ыидите ли.. Так уж лучше я здесь вроде как за вольного покручусь, а там видно будет.
-- За что же его тот Фима? -- кивнул головой назад Усольцев.
-- Кто ж их знает. Слово за слово. Старик, хоть и доходный был по виду, но болтал много. Говорил чудные вещи, мол в каждом человеке  зерно Божье заховано, которое после смерти прорастает. Чудно и непонятно. Фима со своими давай над ним изголяться. Кто, мол, тебе сие рассказал, может, Боженька, а профессор ему в ответ, что может и Бог и мол каждый человек вроде антенны от радио и может сам слышать Бога, но только не каждому то дано, а лишь избранным. Ну Фима и осерчал, ударил его в лицо. Их там, блатных, несколько человек было. Кто-то из них слишком сильно двинул, а старику много ли надо? Сомлел, а потом смотрим, не встаёт и не встаёт. Когда тормошить его стали, он уже твёрденький стал. Закоченел, значит.
-- А что же блатные? -- скрипнул зубами бригадир.
-- Ну что блатные, -- повторил комендант. -- Разошлись, в карты играли. Что с них, душегубов, взять?
Усольцев сгоряча да растройства крепкого хотел выехать сразу обратно, но конвоир упёрся. Ехать без отдыха он не хотел. Да и лошадь устала, целую ночь и всё утро брела по дороге, по которой лишь трактора ездили. Солдат требовал, чтобы выехали они не раньше, чем на следующее утро.
Вечером явилась колонна зэков. По бокам шли "сынки" в полушубках, с автоматами в руках. Серая колонна ползла, как многосегментная гусеница, вошла в ворота и распалась на бригады, которые потянулись, после проверки- счёта в бараки - ужинать.
Самого шумного, с палкой в жилистых руках, с цыганистой внешностью блатаря для себя Усольцев вычленил сразу. Тот ершился и покрикивал, с гонором оглядывая окружающих его людей. Невольно Григорий оказался рядом.
-- Ты - Фима Ростовский? -- спросил он в упор.
-- А ты кто таков, какой масти, мужик или урка? -- процедил блатарь.
-- Привет тебе от Корявого, -- неожиданно для самого себя выложил Григорий.
-- А- а, заулыбался, засверкал фтксами вор, -- то кореш мой, вместе на кичу загремели. Нпверное, напомнить мне Корявый прислал, про старика того? Чудно, знаешь, ему чуть ли не в управлении лагерном поручили Зяму того к праотцам отправить, а он тянул всё. Потом вот мне перепоручил.. Ну да я долго сопли жевать не привык. Спроси - почему?
-- Почему? -- послушно спросил Усольцев.
-- А он говорил, Зяма тот датый, что придёт за ним человек и заберёт его. Он, человек тот, не позволит им его, Зяму, трогать. Смешно, правда ведь? Он вообще много чкпухи всяческой нёс. Вот и про человека того. И где он?
-- Здесь я, -- сообщил Усольцев и достал руку из-за пазухи, где держал её во время разговора. А в руке той был штырь, шкворень металлический, коим Григорий на всякий случай перед поездкой тайно вооружился. Этим шкворнем он Фиму одним движением проткнул насквозь так, что конец штыря вылез из прорехи позади. Фима охнул и открыл рот, только вместо привычной ругани из открытого рта хлынул поток чёрной крови.
В барак с сонным начальником караула вбежал полуодетый солдат. Он запыхался и никак не мог выговорить слова, лишь таращил глаза, а потом всё же выдавил:
-- Бунт... "пятьдесят восьмая" с блатными режутся... У конвоя автоматы отобрали...

Глава 15. Кирилл Дейнега.
Майор госбезопасности Дейнего, помощник помощник полковника Маклярского, курировавшего приграничную зону между Польшей и Западной Украиной, входящий в Особую группу при наркому внутренних дел, нахмурив широкие кустистые брови, вчитывался в стоки докладной записки.
Было отчего тревожиться. Командир разведгруппы Алексей Гущин (позывной "Браво"), который должен был контролировать Клима Савура, командующего Украинской повстанческой армии, совершил прокол. Он отклонился в сторону от поставленной перед ним главной задачи. Половина группы погибла, попав в засаду ровненского гестапо, но сам Гущин, вместо того, чтобы лечь на дно и держать на коротком поводке Клячкивского, начал метаться, придумал повод с неким поляком, договорился с Климом Савуром, люди которого освободили того поляка и Гущин со своей напарницей попытались вернуться обратно. Сейчас специальная комиссия разбиралась в правомочности поступков капитана. Пришлось активизировать дополнительный, законсервированный, канал связи. Гестапо Ровно устроило охоту за разведгруппой, пытаясь вернуть себе пленника. Оуновцы подбросили на место проведения операции  освобождения рацию (позывной "Браво"). Потом боевики УПАсамоустанились. Капитан Гущин в обличии оберста Вебера с секретаршей добрались до Житомира, где Гущин знал адрес явки. Но явка к тому времени находилась под наблюдением гестаповцев. Хорошо, что наш человек не растерялся, искусно притворился немецким сотрудником и ретировался оттуда. Но запудрить гестаповцам мозги не получилось в нужной степени. Сопоставив факты, на "оберста" устроили облаву.
С истерзанным поляком, они умудрились опять вырваться из кольца. Во время короткого огневого контакта была ранена Ольга Янув. Ей прострелили лёгкое. Пришлось оставить её в деревне Крапивня у случайных людей, которым Гущин заплатил остатками оккупационных марок, ходивших в качестве оплаты на тех территориях, что были захвачены врагом.
В деле спасения капитана Гущина было задействовано много людей. Проведена специальная транспортная операция. Их забрал самолёт, сделавший ночную посадку на поляне, обозначенной кострами. Их всё же благополучно вывезли и сейчас комиссия решала с подноготной того возвращения Гущина.
По всему выходило, что первая часть операции "Савур" прошла удачно. Командующего УПА Гущин- "Вебер" крепко прихватил за жабры, получил необходимые для дальнейшей разработки материалы, но уже вторая часть начала давать сбои. Вместо того, чтобы сделать фотокопии, а подлинники спрятать в надёжном месте, Гущин решил переслать в Центр именно подлинные бумаги, не решаясь держать их под рукой. Сомнительное мнение, тут можно думать двояко, но в результате два посланных разведчика угодили в засаду. Наши бойцы повели себя достойно, приняли бой с неравными силами, и оба погибли, но успели при этом взорвать портфель с бумагами. Материалы в гестапо не попали.
Как в этих обстоятельствах должен был поступить Гущин? Надавить на Савура и уйти на границу с Польшей, пересидеть там пару недель, а потом послать к своему "подопечному" человека, показать таким образом, что НКВД по прежнему цепко держит Клячкивского "в захвате". Потихоньку додавливать командующего УПА до начала вооружённой борьбы с гитлеровцами, разыгрывая карту украинской вольницы. К тому времени Гущину в помощь прислали бы бригаду помощников - товарищей из НКВД Восточной Украины.
Вместо этого капитан усилил давление на Клячкивского, самостоятельно дорабатывая операцию. Он направил Клима Савура на встречу с Андреем Мельником, не позаботившись хотя бы о малом контроле той встречи. По мнению наших консультантов, Клячкивский и Мельник сумели договориться и провели свою, встречную разработку, в результате которой удалили разведчиков прочь, не компроментируя командующего УПА перед глазами простых членов ОУН или германского командования. Необходимо эти сведения каким-то образом перепроверить, уж больно тонкая здесь вырисовывается игра.
Отдельным пунктом проходит вопрос о поляке, молодом варшавянине Анджее Пионтковском. То, что рассказал поляк, казалось очень важным. В этом отношении Гущина можно понять, его желание переправить Пионтковского в Центр, для дальнейшей разработки. Но беспокоил ряд обстоятельств.
Во- первых, что сведения о поляке Гущин получил от оуновцев - Клячкивского и Мельника. И первый, и в особенности второй, были ярыми врагами советского строя и коммунистической идеологии. Ладно, можно ещё как-то принять их нелюбовь к немцам, формально - союзникам, которые звонко щёлкнули ОУН по носу, арестовав правительство самостийной Украины во главе с оуновцем Стецько. Украинские националисты решили подсунуть бяку фрицам в ответ на грубую игру последних. Здесь надо было хорошенько разобраться.
Во-вторых, эта необычная история с похищением пленника из рук гестапо. Того хотели перевезти в Берлин, а тут доблестные воины Клима Савура сделали налёт и обыграли всё настолько чисто, что никто не связал нападение с УПА. Или оуновцы в последнее время здорово повысили свой профессионализм, или здесь игры немецкой разведки, в которой задействованы и ОУН и УПА. Тёмная история, хотя известно, что верхушка украинской организации не гнушалась сотрудничать с немецкой разведкой. Правда, это в первую очередь касалось Абвера Канариса, обожавшего многоуровневые комбинации, в традициях салонной политики века девятнадцатого, просвещённого. Здесь же явно замешано гестапо, предпочитавшее более грубые, но действенные приёмы. Гестапо и ОУН, Мельник и Клячкивский, СД и поляк Пионтковский.
А, в-третьих, это сам пан Анджей. Варшавянин твердил о тайном центре СД, готовившим акции в тылу Красной Армии, о широкомасштабной акции. И эта новость из раздела архиважных. По уровню той, где говорилось, вступит или не вступит императорская Япония в войну против Советского Союза на Дальнем Востоке.. Держать там или не держать десятки полностью сформированных дивизий. Уверившись в нейтралитете Японии, дивизии были переброшены под Москву и это оказалось решающим фактором в сражениях против армий фон Манштейна. Советские разведчики хорошо поработали в сердце Японии, но правильное ли решение примет сейчас он, Кирилл Дейнега?
Хрустнул в руках карандаш. Не глядя, Кирилл швырнул в корзину обломки, вынул из стаканчика, расписанного "под Хохлому", новый и нарисовал большой знак вопроса прямо на фотографии Пионтковского. Поляк находился здесь же, в здании Управления НКВД, в специальной комнате, под наблюдением бригады врачей из органов. Парень действительно побывал в тюрьме гестапо и тамошние специалисты по допросам поработали с ним по полной программе. Зрелище весьма специфическое и удручающее. Интересно, каким образом Гущин провёз его через половину Украины, в таком-то состоянии? Врачи сказали, что Пионтковский всё это время держался в состоянии душевного подъёма посредством внутренних резервов организма.
Сейчас же, очутившись в Советской Федерации, подъём тот  угас и сразу наступило резкое ухудшение. Весьма несвязно он успел повторить свою историю, и потерял сознание, да так сильно, что наступила клиническая смерть. Только совместными усилиями бригады квалифицированных врачей его вытащили из состояния запредельной комы. Теперь приходилось дожидаться, когда же он окрепнет достаточно, чтобы выдержать новые и новые беседы, как их мысленно классифицировал Дейнега.
Посмотрев на именные командирские часы, он резко вскочил, вышел из кабинета и по лестнице опустился на подвальный уровень. Здесь было так же светло, как и на верху. Под потолком ярко светились лампы, заливая коридор ослепительным светом. Возле дверей в самом конце коридора стоял парный пост. Два бойца в синей форме с голубыми петлицами, в синих фуражках, пристально разглядывали его. Когда он подошёл ближе, они откозыряли Дейнеге и отодвинулись в сторону, освобождая проход. Кобуры с ТТ у обоих были расстёгнуты.
Кирилл кивнул им и отодвинул в сторону заслонку. Там имелось специальное устройство для наблюдения по типу перископа на подводной лодке. Можно было видеть того, кто находился в комнате без его ведома. С помощью рукоятки объективы "перископа" поворачивались, позволяя следить за ним по мере перемещения по комнате. Гущин сидел на собранной постели, запустив пальцы во всклоченные волосы.
Бесшумно распахнув дверь, Дейнега вошёл внутрь. Гущин поднял голову и, увидев вошедшего, сразу вскочил.
-- Товарищ майор... -- начал он.
-- Сиди, капитан, -- дружелюбно ответил Кирилл, подошёл поближе, хлопнул по плечу. -- Всё в порядке.
-- Товарищ майор, -- попытался собраться разведчик. -- Скажите мне прямо... Я... арестован?
-- Спокойствие, капитан, -- улыбнулся майор. -- Никто здесь не говорит об аресте. А если ты про запертую комнату и стражу у дверей, то успокойся. Всё это только для твоей же пользы. Пока отдыхай, набирайся сил. С питанием-то как, не обижают?
-- Нет. Питание отличное, но как-то душа не на месте, -- признался разведчик. -- Меня поместили сюда, в четыре стены. Уж больно это похоже на тюремную одиночку...
-- Вы не видели одиночки, -- улыбнулся Дейнега, -- Алексей Михайлович. Иначе подобрали бы другое сравнение.
-- Ещё разбирает беспокойство по поводу Ольги Янув.
-- Мы работаем и в этом направлении.
Дейнега не стал говорить Гущину, что по радиоприказу в Крапивню наведались наши люди из украинского подпольного комитета, но никаких следов радистки не нашли. Местные жители давали путаные объяснения. Большая часть деревни была раззорена. Кто говорил о карательном немецком отряде "Зондеркоманда-205", кто о плановой зачистке, говорили о бое оуновцев с каким-то отрядом, даже о налёте банды марадёров, выдававших себя за партизан. Важно было одно - радистка Янув исчезла в неизвестном направлении. Её пытались разыскать, но безуспешно, до сегодняшнего дня, по крайней мере.
-- Жалко товарищей, -- опустил глаза Гущин. -- Смольчука и Буковского, настоящих коммунистов.
-- В этом я к тебе присоединяюсь без всяких условий, -- в отличии от Алексея, майор не сводил с капитана глаз. -- Они погибли, как герои. Представлены посмертно к наградам. Товарищ Судоплатов лично подписал ходатойство. Но вернёмся к нашим проблемам.
-- Я готов, -- напрягся Гущин. -- Спрашивайте.
-- Успокойтесь, капитан, -- благодушно сказал Дейнега. -- Кроме вас, нам не с кем поговорить на эту тему. Сейчас вы - единственный свидетель, оттого и все вопросы сваливаются на одну вашу голову.
-- Ну а как же поляк, Анджей, как его там - Пионтковский?
-- Да. Есть такой, но на его голову свалилось столько несчастий... Словом, не выдержал он - умер. Такие вот дела. Немногое успел рассказать. Да вы с ним успели пообщаться, пока по левобережной Украине мытарились. Вот сейчас вспомните всё, в мельчайших подробностях, что он вам успел рассказать.
-- Подумать только, -- побледнел Гущин, -- и этот... Но ведь из последних сил держался.
-- ... И это его доконало, -- добавил майор. -- Такое случается. Организм крепится, чтобы дождаться помощи, а когда она рядом, расслабляется, и - фатальный исход. Ещё бы чуть- чуть. М- да.
-- Когда мы с Ольгой пришли на ту конспиративную квартиру, где встречались с Клячкивским, он нас уже там дожидался. Поляк был с ним. Лежал на кровати, бредил. Дмитро уверял нас, что поляк знает что-то очень важное и что это его подарок за нашу идею вступить в союз с Мельником. Пионтковский уже тогда был очень плох. К счастью, Янув закончила шестимесячные медицинские курсы и оказала ему более или менее, но квалифицированную помощь. Он пришёл в себя и, узнав, с кем имеет дело, рассказал о себе. Звать его - Анджей Пионтковский, он участник варшавского Сопротивления, был связан с Гвардией Людова, то есть с нашими товарищами, попал в гестаповскую засаду и был схвачен с товарищем, ведущим в их тандеме. Гестаповцы обстряпали дело так, что подпольщики приняли Пионтковского за предателя, но он всё равно не соглашался служить врагу. Тогда к нему применили крайние меры обработки. Вы сами видели, в каком он состоянии. Во время той обработки он услышал, как гестаповцы хвалились друг перед другом в личной осведомлённости. Они говорили о целом разведывательном центре в районе Белостока, где проходят обучение русские, набранные по концентрационным лагерям всей Германии и оккупированных областей. Что готовится крупная акция в северной части европейской России, куда будет сброшен парашютный десант с грузом оружия. Они поднимут волну восстаний в лагерях тех мест, обеспечат восставших оружием. Затем будет организован воздушный мост, который соединит немецкие базы в Норвегии и подготовленные посадочные полосы в России. Туда будут переброшены Одиннадцатый авиадесантный корпус генерала Штудента, зондеркоманда СС "Дирлевангер" и казачий корпус атамана Краснова.
-- Всё это серьёзно в высшей степени, -- заявил майор, поджав губы и недоверчиво всматриваясь в лицо Гущина. -- Как вы сами оцениваете, капитан, можно ли доверять поляку?
-- Он был искренен, -- подумав, ответил разведчик. -- Перед смертью людям не свойственно кривить душой.
-- У меня сложилось такое же мнение, -- подтвердил Дейнега. -- Тогда сформулирую вопрос по другому - не могла ли это быть подстава со стороны немецкой разведки - подсунуть нам этого юношу, который был замучен до полусмерти и мало что воспринимал, вложив ему в уши нужные им сведения и, с помощью комбинации, отдали его нам.
-- Я не могу быть уверенным на сто процентов, подумав, признался Андрей, -- но уж больно всё сложно. Если бы немцы стали проводить подобную операцию, то они навряд ли задействовали бы таких ненадёжных посредников, как две конфликтующие между собой половины ОУН, которые готовы сожрать друг друга, как конкурентов.
-- А может, на этом и построен расчёт, что мы не поверим в возможность сговора?
-- Не знаю- не знаю. А что они выигрывают, если мы поверим поляку? Не станем же мы оттягивать с фронта армии, как с Дальнего Востока в 1941 году?
Дейнега задумался. Всё это сильно его утомляло, так как не укладывалось в привычные логические схемы. Поляк говорил о конкретных фактах, приводил фамилии задействованных в операции людей. Самое главное, Маклярский сообщил своему заместителю, что проверка дала положительный результат. Действительно, под Белостоком имеется особо охраняемая зона, находящаяся в ведомстве СД. Всё строго охранялось. Удалось выяснить, что там проходят тренировки людей со славянской внешностью. С этой стороны история Пионтковского как бы подтверждалась. Всё остальное требовало более детальной и долговременной проверки, что неизбежно связано со сложными проблемами. Забрасывать к немцам разведывательные группы, активизировать информаторов. А может, немцы таким способом намеривались обезвредить местные подпольные организации? Подбросить "наживку" и выждать, пока клюнет крупная рыба.   
-- Хорошо, -- присел на табурет, стоявший у окрашенной в бурый цвет стены, майор, -- давай теперь подробно рассмотрим вопрос с Клячкивским. Дмитро- Лев принял наше предложение, не так ли?
-- Да, принял, -- потвердил разведчик, состредоточившись. -- Он был очень взволнован и переживал, что мы его "достали". Сделано всё было согласно разработанного плана и Лев не мог отыграть назад. В те минуты.
-- В те минуты, повторил майор Особой группы. -- В состоянии этакого аффекта он дал подписку на сотрудничество с органами, а также обширные материалы на всю верхушку ОУН. Многое нам было уже известно. После этого он уже увяз в этом дело основательно. Делать откат в этой ситуации очень затруднительно. Но тут вы совершили ошибку - попытались полученные материалы переправить сюда.
-- Но это было предусмотрено заданием, -- попробовал было оправдаться Гущин. -- Я действовал согласно полученных инструкций.
-- На то мы и профессионалы, -- жёстко оборвал его майор, -- чтобы руководствоваться не буквами инструкций, написанных здесь, а обстоятельствами, возникшими там. Вы действовали в глубоком тылу противника, в окружении иуд, предателей, агентов гестапо. Необходимо было предусмотреть всё.
-- Согласен, -- вздохнул Алексей, -- но тогда мне то решение показалось единственно верным. Малочисленность нашей группы не позволяла нам полностью контролировать всё и вся...
-- Но больший состав мог привлечь внимание контрразведки. "Оберст Вебер" не мог иметь большое количество специалистов, ведь он прибыл во Львов для получения заказов на строительство укрепрайонов в приграничной зоне.
-- Всё это так. Постоянное напряжение обостряет чувство опасности. Нам пришлось тяжело.
-- Не забывайте, капитан, что сейчас идёт вона и вас послали не на сбор картошки.
Алексей Гущин вскочил с кровати. Желваки его играли под кожей, он весь напрягся, вытянувшись по стойке "смирно". Губы сжались в линию, а глаза метали молнии. Смотрел он перед собой, в стенку.
-- Садись, капитан, -- тихо, себе под нос, буркнул Дейнега. -- Я здесь неофициально, как видишь, протокол не пишу. Разговариваем по душам, по простому, как коллеги, товарищи по оружию. Вспомни, спросить мне больше не с кого.
Помедлив, Гущин опустился на кровать. Панцирная сетка под ним скрипнула.
-- Эх, ты, земляк Ильи Муромца, а туда же, губы поджал, как кисейная барышня, вот сейчас истерика начнётся. Институт благородных девиц, а не отряд особого назначения.
-- Если это по душам беседа, насупивщись, сказал Гущин, -- то принёс бы с собой бутылку водки, чтоль. Выпили бы, помянули погибших, и разговор бы пошёл сам, смазанный.
-- Это ты верно сказал, -- вздохнул майор. -- Прости, что не догадался. Но, давай вернёмся ко Клячкивскому. Как он воспринял рекомендацию связаться с Мельником?
-- Сначала едва не захохотал, настолько ему эта мысль показалась смешной, ведь Клим Савур был человеком Степана Бандеры, входил  в ближний круг окружения вождя "молодёжного центра" ОУН, а многоопытный зверь Андрей Мельник был слишком хитрым политиком. Но потом я напомнил ему, что этот самый Бандера готов выбросить его за борт УПА, назначив более удобного преемника, что Бандера находится в Заксенхаузене под охраной гестапо, а Мельник расположился в Ровно, под боком у рейхскомиссара Украины Коха и вполне разумно раскинуть пасьянс в другой, более удобной комбинации, что позволит ему удержаться во главе УПА и приблизиться к элите ОУН. Да и сам Бандера в конечном итоге останется доволен, если представить идею в нужном ракурсе. Клячкивский укатил в Ровно, выписав себе командировку. Через несколько дней вернулся в превосходном настроении. С Мельником они нашли общий язык. Тогда он и рассказал о поляке, находившемся в тюрьме Ровно. Савур рассказал, что якобы поляка собираются отправить в Берлин, как важного свидетеля. Предложил свою помощь в освобождении. Мол, это будет его подарок за союз с Мельником. Обещал использовать своих боевиков, устроить налёт и отбить заключённого, когда того повезут на аэродром. Я посчитал, что это позволит ещё больше связать его с нами, заставить УПА начать воевать с фашистами пусть тайно, малыми дозами. Позднее дело дойдёт и до крупномасштабных операций.
-- Расчёт, повторяю, был верным. Настораживает другое. Поляк был участником варшавского Сопротивления. Отчего же он оказался вдруг в тюрьме города Ровно, где находится рейхскомиссариат Украины? Это же совершенно разные ведомства, с разным подчинением. Очень подозрительно. Если поляк важен им, как свидетель, зачем они сразу его не паправили в Берлин оттуда, из Варшавы, а привезли на Украину?
-- Может, хотели устроить очную ставку с кем-нибудь здесь?
-- Но ведь он, как сам признался, в Сопротивлении мелкая сошка, ничего не знает, им командовал его напарник, использовал на подхапте. Нет, это всё очень подозрительно.
-- Выходит, -- поразился Гущин, -- я привёз сюда вражеского шпиона?
-- Нет, -- возразил майор. -- Всё намного сложнее. Поляк настоящий подпольщик, и говорил он правду, но вот эта история с гестапо. Странно, ведь то, что поддаётся проверке, подтверждает правдивость рассказанной им истории. Но она не может быть правдой. По-крайней мере, полной правдой. Или я ничего не понимаю в тайной войне.
Гущин пожал плечами. Стратегический разбор данных не в его компетенции и прерогативе. Для этого надо было владеть всей оперативной информацией, а это уже область Особой группы при Ставке Верховного главнокомандования. Он и так погряз в этом деле, проявив инициативу с поляком. Сидел бы во Львове, контролировал бы Клима Савура, глядишь и Ольга осталась бы цела. Но, если Савур с Мельником так хорошо спелись, да ещё гестапо через них свою комбинацию провернуло, то Львов стал бы для них очень жарким местом и они разделили бы участь Пионтковского. А так хоть он добрался до своих.
Послышался стук в дверь. Кирилл Дейнега поднялся и вышел. За дверью стоял побледневший охранник. Он сглотнул и доложился, козырнув на всякий случай:
-- Так что просили доложить, поляк тот, что в палате лечебной содержится, представился.
-- Как?! -- поразился майор. -- Его же недавно откачали. Врачи сказали, что опасность миновала.
-- Не могу знать, -- выкатил круглые глаза чекист. -- Сейчас дежурный примчался, сверху, просил доложить и сей же миг умчался обратно. Его кажется, ещё пытаются оживить, но результата нет.
-- Но там же дежурила сестра, рядом с больным.
-- Сестра шуры- муры разводила с дежурным, лясы точила, а когда спохватилась, поляк уже и не дышит. Дежурный сказал, что так с улыбочкой и остался лежать, лишь глаза закатил.
-- Звони в караул, -- приказал майор. -- Пусть сестру арестуют вместе с дежурным. Будем проводить расследование. Что-то уж больно много смертей.
-- Есть, -- вытянулся охранник.
-- Да, вот ещё что, -- вспомнил вдруг майор. -- Как тебя?
-- Сержант Малофеев, товарищ майор.
-- Есть ли у тебя бутылка водки, сержант?
-- Никак нет, товарищ майор, -- вытаращился охранник. Глаза его забегали из стороны в сторону.
-- Жаль, очень жаль, -- нахмурился Дейнега и отвернулся, собираясь вернуться в комнату, но охранник, кашлянув, остановил его.
-- Виноват, товарищ майор... Г- хм, водки действительно нема, но вот трошки самогоночки имеется. Хотел после окончания дежурства здоровье поправить.
-- Хорошо, сержант, -- Дейнега принял бутылку тёмного стекла, заткнутую капустной кочерыжкой. Содержимое булькнуло где-то на уровне половины. -- Я тебе компенсирую потом.
-- Что вы, товарищ майор, -- засуетился охранник. -- Коли для дела, так мы всей душой за.
Кирилл Дейнега кивнул стражу и вернулся в комнату. Попутно он прихватил жестяную кружку с тумбочки. Выплеснув на пол остатки чая, он молча достал зубами затычку и налил самогонку на треть в кружку и наполовину в стакан.
-- Давай, капитан, помянем Анджея Пионтковского, Ефима Смольчука, Тадеуша Буковского, Ольгу Янув. Они были настоящими воинами- интернационалистами, борцами с фашизмом и погибли в борьбе с ним.
-- Но, -- облизнув губы, нерешительно попытался возразить Гущин, глядя на майора, -- ведь про Ольгу ничего ещё неизвестно. Может быть она...
-- Если жива, -- прервал его Кирилл, -- то после тоста за упокой будет жить да жить.
-- Он несколькими глотками выпил самогон. Сначала показался он ему простой водой, мутной правда, но потом взяло. В желудке заклубилось и вверх пошёл жар. В голову дало. Лицо покраснело от прилива крови. Он налил ещё.
-- Давай выпьем, Лёха, -- сказал он глядя в пустоту, -- за смерть проклятому фашизму, за то, чтобы Гитлера вздёрнули на самой большой виселице на самой высокой горе, и остался тот труп там висеть для назидания другим, которые тоже собираются отправиться мир завоёвывать.
Опрокинув стакан в рот, Алексей проглотил ядрёную самогонку, которая подействовала на него неожиданно сильно. Его развезло, это его-то, силача- здоровяка, поднимавшего на плечах лошадь. Видимо, сказалось нервное напряжение последнего времени.
-- Давай-ка, герой, -- предложил Дейнега, глядя на осоловевшего капитана, -- ложись, да выспись хорошенько. Скоро ты вернёшься в свою часть. Долго отдыхать сейчас времени нет, людей катастрофически не хватает. Может, скоро снова придётся отправляться за кордон.
Медленно Дейнега поднялся по лестнице на третий этаж и вышел в коридор, как-раз в ту минуту, когда из палаты вынесли носилки, накрытые застиранной простынёй с лиловым чернильным штампом с краю. Словно какой-то языческий знак отмечал покойного. Кирилл подошёл и приподнял край покрывала. Пионтковский и правда улыбался. Эта улыбка казалась искусственной на мучнисто- белом лице.
Уже в своём кабинете Кирилл Дейнега сел за стол и составил обширнейший отчёт. Он, как председатель комиссии по расследованию обстоятельств возвращения Гущина- Пионтковского, должен сделать выводы о правдивости или лживости рассказа Анджея Пионтковского и дать свои заключения о деятельности Алексея Гущина. От его выводов зависело очень многое, вплоть до судьбы капитана - быть ли ему и дальше в контингенте сил особого назначения или менять военную форму на робу заключённого. Было и такое мнение.
Сказать по правде, поляку просто повезло, если это слово подходило для злоключений бедного парня. Ему много выпало выдержать, но, если бы он остался жить, могло выпасть ещё больше. Не было гарантии, что его не подослало гестапо и пришлось бы пану Пионтковскому пройти ещё и через следственные кабинеты НКВД. Конечно, это не гестапо, но из него, так или иначе, всё равно выбили бы правду. А потом, вне всякого  сомнения, он попал бы в один из многочисленных трудовых лагерей. Словом, парень сделал правильный выбор, отдав Богу душу.
Строчку за строчкой, Дейнега писал докладную записку, бесстрастно отмечая победы и ошибки капитана Гущина. По большому счёту положительного эффекта в его действиях было больше и, скорей всего, Гущина скоро снова кинут в самое пекло, дав в его подчинение очередных выпускников диверсионной школы, и - вперёд!
По мнению Дейнеги выходило, что служба СД пыталась провести большую провокацию, имитировав проникновение в наш тыл крупных сил противника, масштабные волнения в лагерях Вятлага, численность заключённых в которых варьировала  где-то около одного миллиона человек. Это же целая армия, пусть хоть и доходяг, но частью имевших фронтовой опыт и, в большинстве своём, яростных противников коммунистического строя. Для усмирения последних потребуется применение армейских соединений, бомбардировочной и штурмовой авиации, и это в то время, как началось наступление 6-й армии генерала Паулюса и 4-й танковой армии генерала Гота под Сталинградом. Совсем недавно, в июле 1942 года, Паулюс провёл успешную операцию, окружив и взяв в плен около 55 тысяч человек. Было тогда уничтожено 1000 советских танков. Вдохновлённый крупной победой, генерал- полковник, любимец фюрера, нацелился на Сталинград, желая бросить город Сталина к ногам Гитлера. И если сейчас, в эти тревожные дни, начать суетливые перемещения войск, дело может кончиться большим поражением с нашей стороны. Паулюс к тому времени сконцентрировал в кулак более ста пятидесяти тысяч солдат, это если не принимать в расчёт ещё и танковую армию. 7 сентября началась масштабная атака, большой кровью 13 сентября взяли мамаев курган, щедро оросив его кровью, своей и вражеской, каждый метр той земли. И это только было начало.
Докладную записку Дейнега предоставил Маклярскому и вместе с полковником и генералом Судоплатовым они отправились в Ставку.
Удостоверения работников НКВД обычно открывали любые двери, но здесь была своя охрана, подчинявшаяся непосредственно генералу Власику. Дюжие молодцы с горскими усами и пронзительными чёрными глазами, споро обыскали офицеров, заставили сдать табельное оружие, перетрясли планшеты, но не нашли ничего запретного. лишь папки с бумагами. Чекистов встретил дежурный генерал Борзов, выслушал доклад, попросил подождать, потому что члены Совета Обороны в данную минуту заняты. Как только освободятся, генерал обещал передать просьбу принять их.
Прошли в столовую залу, заняли столик, заказали кофе и бутылочку коньяку. Официантка принесла заказ. Посидели, выпили, а потом Судоплатов удалился, ушёл по делам, навестить кого-то из старых знакомых. Ожидание затягивалось.
-- Что ты обо всём этом думаешь? -- спросил Маклярский, глядя из-под широких нависающих бровей на майора. Тот чуть пожал плечами и бойко ответил:
-- Полную картину мне представить затруднительно. Всё ещё много неясностей, но интуиция подсказывает, что здесь что-то нечисто. Явно затеяна игра гестапо и стратегов СД. Они что-то готовят, но, если подбрасывают нам эту информацию, то удар будет совершенно в другом месте. Предположительно - на авказе, с захватом бакинских нефтяных скважин и хранилищ. Гитлер захлёбывается от недостатка топлива. Военная махина, раскрученная им, пожирает огромное количество нефти. Иточников Норвегии и Румынии им явно не хватает, а ближневосточная нефть надёжно прикрыта американскими и английскими флотилиями.
-- Я тоже так думаю, -- признался полковник и вытер широкий блестящий лоб носовым платком, -- но в нашем деле, как у сапёров, главное - не ошибиться в расчётах. Фронтовая разведка даёт ежедневные сводки, но наша новость из разряда первостатейных. Или получим по ордену, или - сам понимаешь...
Дейнега поёжился, словно от озноба. Его выводы строились на личных ощущениях и потому все шишки могли посыпаться на его голову в удвоенном количестве. Ещё раз мысленно перебрал факты. Вроде бы ошибки быть не должно. Он отпил кофе и потянулся за рогаликом, обсыпанным маковыми зёрнышками, но тут полковник толкнул его в бок. Кирилл от необходимости едва удержался на стуле, на миг потеряв равновесие.Оказалось, у входа маячил Судоплатов. Мрачный, как туча, начальник Особой группы потащил их прочь. Уже снаружи он начал ругаться, пересыпая мат адресными междометиями. По ходу дела выяснилось, что в одном из лагерей обширной территории Вятлага вспыхнул мятеж. Новость эту он перехватил у одного из дежурных сотрудников оперативного отдела НКВД при Ставке. Туда доставлялись все депеши. Известие вовсе не шокировало состав группы, но в свете доклада Дейнеги, который они собирались представить в штаб, дело могло обернуться очень неприятной стороной. Тогда Судоплатов, там же, в отделе, начал перебирать оперативные сводки. Наткнулся на записку о нарушении воздушного пространства со стороны Норвегии. Несколько дальних бомбардировщиков углубились на нашу территорию, как было написано в докладной записке, для разведывательных целей. Хотя дело было ночью, их заметили и обстреляли, но они куда-то свернули и растворились во мраке ночи. Вроде бы обычная картина, но после рассказа Анджея Пионтковского всё могло рассматриваться очень серьёзно.
Судоплатов уединился в переговорной комнате и замучил телефонистов и радистов, поднимая своих и оперчасти Архангельска, Мурманска, Вятки, Сыктывкара. Потихоньку начал раскручиваться маховик аппарата.
Не глядя, Маклярский сунул Дейнеге портфель. Тот достал картонную папку со своим докладом и сунул её в свой планшет. Материалы нуждались в доработке. Судоплптов ходил, мрачный, как грозовая туча.
Наконец Маклярский решил узнать у шефа некоторые подробности. Тот буркнул:
-- Ты знаешь, кто заправлял тем лагпунктом на Ош- Куры, где забузили зэки?
-- Откуда я могу знать? -- пожал плечами массивный Маклярский.
-- Фамилия Ретюнин тебе ни о чём не говорит?
-- Нет, -- честно ответил зам.
-- А такая вот - Лейба Гершель?
Маклярский задумался, потёр широкий лоб, потом вдруг глаза его его расширились.
-- Гершель? Так это же помощник Яшки Блюмкина.
-- Вот- вот, -- удовлетворённо буркнул генерал, -- того самого Яшки, который стрелял в немецкого посла Мирбаха в Петрограде, организовывал убийство Бажанова в Париже, создавал из еврейских эмигрантов террористическую сеть в Палестине. Тогда он был известен как Моисей Гурфинкель, а Лейба был там его правой рукой. Они в Турции были вместе, где Блюмкин числился резидентом ОГПУ в Стамбуле и тайно посещал Троцкого в Бююк- Аде, на Принцевых островах.
-- Но ведь Блюмкина расстреляли в 1930-м году.
-- Да, как троцкистского агента, но его сотрудники к тому времени рассеялись, некоторые остались на Востоке, кто-то бежал на Запад, другие предпочли покаяться. Ретюнин- Гершель был среди последних.
-- Странно, товарищ генерал, -- поделился Маклярский своими сомнениями с Судоплатовым, -- что он остался в живых.
-- Я тебе скажу одно, -- ответил генерал, -- что Гершель сопровождал Блюмкина в одной экспедиции в Монголию...
-- И что? -- нетерпеливо спросил полковник.
-- А то, -- передразнил его Судоплатов. -- В Монголии они задержались ненадолго.. Там к ним присоединились иностранные специалисты и они продолжили путь, который привёл их в Тибет.
-- При чём здесь Тибет и Монголия? -- поморщился широкоплечий полковник.
-- А при том, что в то же время туда была отправлена экспедиция, подготовленная профессором географии Мюнхенского университета. Целью экспедиции была объявлена этнография, но среди участников большинство имели чины в СС и СА. Среди "этнографов" были известные теперь диверсанты Отто Скорцени, Карл Кюнстлер, Амон Гётх. Обе экспедиции вернулись из Тибета и больше туда уже не пробовали соваться.
-- Ну и что? -- заинтересованно спросил полковник. -- Чем там всё закончилось?
-- Не знаю, как у немцев, а у нас из всего состава экспедиции на сегодняшний день в живых остался один Гершель.
-- А остальные - погибли?
-- Да, -- кивнул головой Судоплатов, -- здесь много непонятного. Совершенно тёмная история. Кто сам застрелился, кто под машину попал, один с ума съехал и нёс полную ахинею, причём на ненятном никому языке, Ретюнин вот в кутузку загремел по бытовке. Им сильно Глеб Бокий интересовался, который материалы той экспедиции изучал, но так до него и не добрался. А теперь вот неуловимый Ретюнин из небытия и всплыл. Во главе восставших зэков. Вот что, майор, -- повернулся генерал к Дейнеге. -- Сегодня же ты возглавишь группу наших людей, отправишься в Вятку, организуешь там оперативный отряд и лично займёшься этим делом. Задача ясна?
-- Так точно, товарищ генерал! Разрешите вопрос.
-- Говори, майор.
-- Могу ли я взять с собой капитана Гущина?
-- Причина?
-- Вдруг там обнаружится кто-то из тех, с кем контактировал в Западной Украине Клячкивский. Глаз у Гущина намётан. Да и квалификация разведчика у него на высоте.
-- Ты ему доверяешь? -- спросил Судоплатов.
-- Так точно, товарищ генерал. Который уж год в одной команде.
-- Хорошо. Бери его с собой. Но приставь к нему парочку ребят поглазастей. В качестве "телохранителей". Мало ли что.
-- Будет исполнено, товарищ генерал.
-- А ты не тянись, майор. Я хорошо помню этот твой доклад. Разбирать его станем, когда ты из Вятки вернёшься. Так что... старайся.

Глава 16. Ефим Лялин.
Ветка больно ударила по глазам. Ефим закричал, с трудом увернулся от следующей и надвинул на глаза защитные очки. Только что он сдвинул их на лоб, чтобы разглядеть, куда же это он летит. И вот незадача - ветка. Глаза слезились. Потоки слёз мешали смотреть, а значит и видеть. Он напружинился и почти сразу его сильно рвануло. Он повис на стропах, зацепившись парашютом за разлапистую ель. Стянул снова очки, рукавом смахнул слёзы и огляделся. Он висел у самой земли. Разогнул ноги и кончиком утеплённой бутсы коснулся поднятого корня, потом полоснул ножом по стропам.
Ефим Лялин, обер- лейтенант германской армии, потомственный архангельский помор, возглавлял разведывательно- диверсионную группу, приписанную к разведцентру СД. Вторую группу возглавлял хорват Булич. Она должна была высадиться здесь же. От удара о дерево выбило дух и он попытался прийти в себя, опустившись прямо на мокрый мох- сфагнум.
Был Ефим родом из большого архангельского села Мезень, знаменитого поморами- промышленниками и кормчими. Из их села вышел знаменитый кормщик и землепроходец Исай Игнатьев, разведчик новгородский, осваивавший устье Колымы. Летом 1646-го года именно глазастый Исай первым разглядел остров Айон за скалистыми берегами Чаунской губы. Неоднократно торговался с аборигенами тамошними, именовавшимися луораветланами, наменял у них моржовых зубов и вернулся назад, в стан на Колыме. Потом снова не раз плавал к аборигенам, не раз вступал с ними в огневую стычку, был сильно поранен и умер в 1659 году. Ещё был такой Юшков Афанасий, тоже кормщик и мореход полярный. Учавствовал в Великой Северной экспедиции, промышлял зверя морского у Новой Земли. В молодые годы, 1736- 37 гг., служил лоцманом в отряде командира- командора Степана Гавриловича Малыгина, начальника западного отряда Великой Северной экспедиции. Потом два десятка лет промышлял в Ледовитом океане, уходил на боте далеко в море, и умер там же, не доплыв до Новой Земли.
Среди предков у Лялина тоже люди были морские и служивые. К примеру, кормщик Алексей Химков, облюбовавший для охоты на моржа острова Шпицберген. Как-то Алексей застрял там вместе с сыном Ванькой, да двумя подручными матросами - Фёдором Веригиным и Степаном Шараповым. Случилось сие событие несчастным летом 1743 года. Хоть и лето считалось по календарю, но по морю носило громадные льдины. Одна из них невзначай тронула струг Химкова, да так, что бортовые доски с треском разъехались.. Выбрались они тогда на остров Малый Брун, в юго- восточной части архипелага, с починкою судна не получилось, кручиниться долго времени не было - стали готовиться к продолжительной зимовке. Обычное, в общем-то, для поморов дело. Вот только затянулась та зимовка на шесть лет и три месяца. Только представьте себе полярных робинзонов и их ужасное житьё. Александр Силькерк, Робинзон из Йорка Даниэля Дефо пробыл на своём острове много больше, дай Бог памяти, как бы не восемнадцать лет. Но то был тропический остров, ввиду устья Ориноко, у побережья Южной Америки, битком напичканный овощами, фруктами и всяческим удобоваримым зверьём. Живи - не хочу! Наши же земляки довольствовались столь малым, что мореход и исследователь Шпицбергена Амос Корнилов, обнаруживший на диком берегу острова Эдж землянку и трёх исхудавших, как скелеты, людей ( Веригин к тому времени умер), дивился и всё не верил, что они здесь провели шесть лет. Потом русский академик Ле- Руа издал в Санкт- Петербурге в 1772 году книгу под названием "Приключения трёх российских матрозов, к острову Ост- Шпицбергену принесённых, где они шесть лет и три месяца прожили".
Да и другие предки Лялина не хуже были, учавствовали кормщиками, лоцманами или промышленниками- охотниками в экспедициях Отто Евстафьевича Коцебу, Ивана Фёдоровича Крузенштерна, Ивана Никифоровича Иванова и других исследователей сибирских берегов и морей Ледовитого океана.
Придерживая рукой автомат ППШ с неудобным круглым магазином, Лялин достал из нагрудной сумки фонарь и начал мигать с определённой последовательностью. Скоро зашуршали ветки и к нему стали стягиваться его люди. Собралось восемь человек, то есть меньше половины.
Их должны были высадить с меньшей высоты, но пилоты самолётов были обстреляны, когда пролетали над Мезенской губой. Видимо, возле островка Моржовец стоял сторожевой корабль, зенитки которого и обстреляли транспортные "Юнкерсы". Лётчики занервничали, начали метаться из стороны в сторону, поднялись выше намеченного и в результате диверсантам пришлось парашютироваться в условиях экстрима, ночью, над густым лесом, почти наугад.
К утру подошли ещё семеро. Привёл их заместитель Лялина, парижский интеллигент Александр Разумовский, любивший Россию с Елисейских Полей.. Потомственный эмигрант плохо знал свою Родину, но горел желанием познать её, спасти и принять деятельное участие в операции с бунтом заключённых. Он мало что понимал в этом, но говорил много и горячо. Немногословный практик Лялин и говорливый Разумовский должны были создать вместе образ лидера, который поведёт за собой два десятка подготовленных бойцов из числа бывших военнопленных, эмигрантов и просто наёмников, готовых продать своё мастерство за приличный дивиденд.
Утром собрались все. Все, за исключением двоих, и, как специально, эти двое были очень важны для группы - один был радистом, без которого связаться с разведцентром СД будет невозможно, равно как и с группой Булича. Вторым был местный житель, коми- зырянин, Пётр Веселов, охотник- браконьер с Визинги.
Предметом шуток была его деревня. Называлась она - Рай. Вот от той "райской" жизни Веселов и занялся браконьеррством, сбывал тайно шкурки лис, норки, мясо оленье, лосиное. Через это и загремел в лагерь, откуда решил спастись, написав заявление об отправке на фронт. Но там оказалось совсем лихо - постоянные авиабомбёжки, обстрелы тяжёлой артиллерии. Всё это походило больше не на войну, а на кару небесную неразумным людишкам. Хотел было Пётр стрельнуться, но каждый раз всё что-то удерживало, а когда товарищи в очередной раз отступали от немца, отстреливаясь, предпочёл упасть в ямину от разорвавшейся бомбы и притвориться убитым, благо падали щедро и слева и справа. Лежал так он весь день, думая отлежаться, а потом уползти до кустиков, а там в лесок и - глубже, глубже. Охотник, он мог существовать в лесу автономно, ни от кого не зависеть, вот и патронов скопил про запас - мысля такая у него давно уже зрела. Но, когда уж смеркаться начало и он из воронки своей полез, сырой и грязный, очутился вдруг прямо перед немцами. Они на него враз автоматами нацелились, Петро мигом ружбё своё обратно в яму кинул и руки кверху дёрнул. Так он военнопленным сделался, а уже в лагере ему нашептали, что все беды у него, у Веселова, от большевиков- коммунистов. Они ему жизни не давали, зверем существовать заставляли. Но теперь, когда немец начал Россию осваивать, малые угнетённые народности вздохнут свободней. Надо лишь показать свою готовность сражаться с коммунистами, немцам помогать, и вернут его тогда домой. Петро Веселов своё согласие дал, собеседование прошёл, бумаги какие-то подписал и его перевели в другое место, где кормили не в пример щедрее, но пришлось там поползать, пострелять. То он на стену лазил, то по деревьям таился. Потомственный охотник, он был стрелком превосходным, в следах разбирался, мог тайник ловко организовать, охотничью "лёжку", бесшумно по лесу двигаться и различать повадки зверей и птиц. То есть прирождённый разведчик- диверсант. Дали Петру погоны обер- ефрейтора и бутылку шнапса для того, чтобы он эти погоны по русскому обычаю "обмыл". Взял Петро винтовку и на целый день в лесу пропал. Подумали тогда, что сбежал курсант, тревогу объявили, а тут как раз явился и кабана на плечах притащил. Хотел по- своему отметить повышение. Думал было наказать его оберфюрер СС Георг Любке, но потом рукой махнул - дикие народности, даже не поймёт, за что наказывают. Пожарил Веселов добытого кабанчика по- таёжному, "с дымом", бутылку распечатал, пригласил Лялина, других курсантов, даже вечно хмурого Ёшку. Славно тогда гульнули. На радостях Петро вспомнил деревню, свои годы молодые и кому-то по сопатке было уже съездил, но разгуляться до конца, как дома, не дали, руки верёвкой спутали и спать кинули. Был Петро доволен, наклнец-то "всё путём" поехало, как он жить привык...
Несколько часов прочёсывали лесные чащобы, пока не нашли обоих отсутствующих. С радистом было совсем плохо - строп ему шею захлестнул и от рывка позвонки не выдержали. Он всё ещё там болтался, голову на бок свернув, удавленник, а рация его зияла разбитым корпусом и отсвечивала осколками ламп, что внутрях до того были. Пётр Веселов лежал поблизости. У него распухла нога. Он уже скинул сапог и разорвал штанину. Сказал, что неожиданно в темноте наткнулся на висевшего радиста, попятился, нога вдруг попала между корней, он упал и от острой боли потерял сознание. Судя по всему, он умудрился раздробить ладыжку. Необходимо было зафиксировать ногу и оставить Веселова недели на две- три. Вот только тех двух- трёх недель спокойствия у группы не было.
Ефим матом выразил своё отношение к делу, хотел в сердцах пристрелить Веселова, но тот был главным проводником группы, отлично ориентировался в этой местности и без него задача сильно усложнялась.
Перво- наперво следовало определить, куда они попали. У Лялина имелся набор мелкомасштабных карт, запечатанных в непромакаемую плёнку, но, чтобы ориентироваться по ним, надо знать, где они находятся. Самолёты должны были высадить десант севернее Сыктывкара, где мало населённых пунктов и потому меньше шансов, что группы будут обнаружены. Потом они должны развернуть лагерь, оборудовать стоянку, ряд тайников, где будет складировано оружие, которого был сброшен целый контейнер. Оружие предназначалось для вооружения повстанцев первой волны. Потом в ход пойдёт оружие, отбитое у охраны, а там уже на подходе будут главные силы десанта. Кстати, по плану, нужно было организовать взлётно- посадочные полосы и дать сигнал о готовности. Тогда начнётся массовая переброска по воздуху воинского контингента. Тогда их задача будет считаться выполненной полностью.
Пришедший в себя Веселов неожиданно заявил, что, скорей всего, сбросили их гораздо южнее, и даже не в Коми, а наверное - в Кировской области. Правда и здесь имелась масса лагерей, но были и гораздо ближе и места дислокации войск и дивизии внутренних войск, да и местность ту Пётр знал не в пример хуже. Знал, но неважно.
Долго сетовать на судьбину было не в характере Лялина. Он заставил своих людей заняться устройством лагеря, две пары разведчиков послал в разных направлениях для контактов с группой Булича. Сам же занялся рацией. Провозившись с полчаса, ногой отпихнул остатки - сделать что- либо не представлялось возможным.
Радиста схоронили, завернув тело в брезент. Сверху набросали камней, прикрыли слоем снятого дёрна. Со стороны м не разберёшь, что здесь могилка находится. Для всех человек этот пропал.
К вечеру разведчики вернулись ни с чем. Или группа Булича, которая находилась на другом самолёте, была сброшена в нужном месте, то есть далеко от них, или они успели сориентироваться и уже ушли. Надо было тоже решаться. Сидеть здесь, в лесной глуши, не было толку и смысла. Действовать. Плохо, что не получилось встретиться с Буличем. У тех тоже имелась рация и можно было таким образом восстановить связь. Ну ладно, раз изменить он ничего не в силах, придётся с этим повременить.
Поползав по лесным дебрям, обнаружили контейнер. Он не пострадал при спуске. Грузовой парашют сняли, разделили на секции. Парашютный шёлк им ещё пригодится.. Подготовили тайник, куда складировали часть оружия, обильно покрытого смазкой. Сырость не должна повредить оружие. Потайной склад- арсенал прикрыли дёрном, ветками, тщательно замаскировали, позаботившись об ориентирах. Оставшуюся часть схоронили в другом месте. Если один тайник каким-то образом был бы обнаружен, оставался второй.
Тот, другой тайник, оборудовали по другому принципу. Если первый выкопали, проложили парашютной тканью, затем туда поместили автоматы, винтовки, пистолеты, ящики с патронами и гранатами, затем снова проложили слой парашютного шёлка, а потом уложили дёрн с неповреждённой травой, то для второго выбрали старое дерево, подкопали землю у корней, выпилили отверстие и сложили внутрь полого ствола автоматы, гранаты, патроны, взрывчвтку, потом вернули всё в первоначальный вид. Работали осторожно, чтобы не оставлять следов. Закончив работу, ушли по ручью, прошли так несколько километров, нашли каменистую гряду, выбрались по ней из ручья и лишь после этого углубились в лес, направляясь к базе.
Среди бурелома расчистили пятачок, брезентом оборудовали навес, маскировочной сеткой опутали упавшие стволы. Получился довольно комфортабельный лагерь. Имелись спальные места для каждого, а у Лялина даже отдельный угол со столом из гранатного ящика и освещением из лампы- коптилки. Костёр организовали так, что дым расходился в кустарнике, не поднимаясь вверх. Для этого переориентировали заслоны из поваленных деревьев, создав воздухотоки, рассеивающие дым. По организации укрытия им можно было поставить "отлично", но что касается ориентира...
Разглядывая карту, Лялин только бесился. Здесь они, или вот здесь, или там. Компас показывал направление, звёзды - стороны света, но для точного определения их нахождения нужен был дополнительный фактор. Указатель, или "язык". Захватить местного жителя, распросить его, а потом по обстоятельствам - отпустить или, для верности, оставить в лесу навсегда.
Ещё раз обругав Веселова, Лялин  выбрал двоих, которые по внешности больше походили на местных. Пошли Кузнецов и Минин, один псковский, второй - житель Кронштадта, мастеровой. Взяли ружья, оставили воинскую амуницию. Уже успевшие обрости щетиной, они больше походили на дезертиров, чем на охотников. Веселов дал несколько дельных советов. Стало чуть лучше. Решили назваться заблудившимися и спрашивать Котлас. Мол, оттуда выехали, углубились в лес в сторону востока да вот заблукались. Встретившийся должен подсказать. Мол, эк вас занесло. Вы же вона где. Тогда разведчики, сетуя на свою рассеянность, удаляются в указанном направлении, а дальше уже будет видно. Если местный насторожится, то он или попробует следовать за ними, не выдавая своего присутствия, или попробует как можно скорее рвануть обратно, чтобы сообщить о подозрительных людях в лесу "куда следует". В обеих случаях с излишне прозорливым бедолагой придётся покончить.
Когда разведка вернулась, Лялин понял, что у них не всё в порядке.
-- Нашли "языка"? -- спросил он прежде всего.
-- Нашли, -- кивнул Кузнецов, высокий сутулый мужик с привычкой горбиться. Ему вечно мешали длинные руки, но ножом он действовал превосходно.
-- Так где же мы?
-- Совсем не там, где думали, -- буркнул второй из "охотников", круглолицый Минин, с прокуренными до желтизны зубами и щёточкой усов под пористым носом. Глаза его колюче поблёскивали. -- Мы нашли молоденького пацанчика и брякнули ему про Котлас. Так он вытаращился. Мол до тудова сотни две с гаком вёрст и как это мы могли по чащобе столь много прошагать. Пришлось сказать, что на машине сперва нас подбросили, а там уж затерялись. Вроде догадался малец, что мы за "птицы", потому как вдруг бросился наутёк.
-- Ушёл?! -- сквозь зубы, с угрозой, спросил Лялин.
-- Нет, -- снова сказал Кузнецов, -- насилу догнали. Но побегать пришлось. Уж очень шустрый малый. Больше бегать не будет.
-- Сказал. С Кобры он, ягодой интересовался. Бруснику собирал.
-- Так, -- обрадовался Ефим. -- Кобра. Уже кое-что.
Половину часа он изучал карту, водя по ней пальцем, наконец нашёл ту Кобру. И в самом деле это было очень далеко от тех мест, где они должны были действовать. Проклятые авиаторы, они все там перетрусили у себя в кабине и сбросили их наугад, чтобы доложить потом, что задание выполнили, несмотря на ряд трудностей. награды ещё получат.
Что делать им? Они оказались волею рока вне зоны планированной операции, без связи. Если действовать в этом квадрате, то координации с группой Булича не будет, они быстро привлекут к себе чужое внимание и, в конце концов, пропадут без всякого толка и пользы. Какой вывод отсюда следует?
Подумав, Лялин решился. Он объявил общий сбор группы. Все заняли места, кроме Минина и Сулько, находившихся в дозоре. Даже Веселов зорко поглядывал со своего лежака.
-- Мы попали в безвыходное положение, -- сразу заявил Лялин.
-- Как так? Что это значит? -- посыпались вопросы с разных сторон. Ефим усмехнулся.
-- Поясняю. Вместо одной точки нас сбросили в другой, за три сотни вёрст. Даже больше. Нам туда не добраться вот так, всем отрядом. Обязательно где-нибудь ввяжемся в огневой контакт. Связи нет. Группу Булича мы не нашли.Перспективы самые печальные. Я делаю со своей стороны предложение, а уж вы с ним соглашайтесь или нет - дело ваше.
-- Какое предложение? -- хриплым басом прогудел Кузнецов.
-- Нам придётся разделиться и выбираться самостоятельно. Группами по два- три человека. Только так можно не привлечь к себе внимания.. Да. Кто-то погибнет, будет схвачен, но есть реальный шанс и пробиться.
-- Куда?
-- Давайте вместе думать. Или в те места, где запланирована немцами операция. Там наши руки, умение и оружие пригодятся. Мы займём место, где и должны быть. Потом заявим об ошибке пилотов. Нас поймут, оправдают, своё мы получим, что нам причитается.
-- А ещё какой вариант?
-- Заняться борьбой с Советами самостоятельно. Оружия нам хватит. Появляться из ниоткуда, наносить удар и исчезать в лесах. При известной ловкости этим можно заниматься месяцами. Здешние леса пустынны. Можно устроить десяток- два схронов, блиндированных землянок...
-- Если бы мы приготовились загодя к зиме, -- высказался Кощавцев Степан, один из самых безмолвных, маленького роста и неопределённого возраста мужичонка, ас взрывного дела, в прошлом кажется горняк- шахтёр, -- то можно было бы выбрать этот путь. Выбора больше нет?
-- Выбор есть всегда, -- Лялин был абсолютно спокоен. Для себя он уже всё решил. -- Вариант третий. Мы все разбегаемся. Сейчас каждый зависеть будет от себя, спасать себя сам. Залезайте всяк в свой медвежий угол. Пересидеть, переждать, посмотреть, куда ветер подует. Уехать подальше, сменить фамилию, документы. Нас многому научили. Если с толком применить полученные знания, прожить можно. Совсем прижмёт - перейти границу. С нашей профессией мы без куска хлеба не останемся.
-- Вот это мне нравится больше, -- ухмыльнулся Кузнецов. -- Тут всё зависит от себя. Как потопаешь, так и полопаешь. Буду пробиваться на юг. Там, в Поволжье, народу много, затеряюсь, немцы доберутся, так объявлюсь, а нет, так я уж как-нибудь сам. Даже лучше. Короче, не пропаду.
-- Эй, постойте, -- подал голос Веселов, приподнимаясь на локтях, -- а как же я? Ведь я не могу двигаться. Что, мне оставаться здесь, одному?
-- А что, хочешь нанять себе носильщиков? -- ухмыльнулся Кузнецов. -- Хорошо заплатишь, так я тебя понесу, если нам по пути будет. Нет, так извини - подвинься, своя рубашка ближе к телу.
-- Теперь относительно нашего проводника, -- невозмутимо продолжил Лялин. -- Он действительно не может двигаться. Лучшим выходом для него будет остаться здесь. В скором времени выпадет снег. Продукты мы поделим поровну. Топлива здесь в изобилии. Полежать, отдохнуть пару недель, не самое тяжёлое испытание, тем более в хорошо оборудованном укрытии. Перед уходом мы тебе, Петро, свежатинки оставим. Нажаришь- наваришь, на неделю хватит, плюс консервы- галеты, вода имеется. Чего тебе ещё? Спитра пара фляжек, порошки- микстуры. Поправляйся на здоровье.
Подумав, Веселов согласился, а потом даже повеселел. Местный житель, ему до дома здесь совсем недалече. Проберётся тайными тропами, устроится, бабёнку какую к себе перетащит. Разве не об этом он мечтал во фронтовых окопах и на арестанских нарах? А с бабами сейчас полное изобилие, мужики все на фронте воюют или на оборонных предприятиях вкалывают. Какая откажется, чтобы свой мужичок под боком имелся. То есть, впереди вырисовывались перспективы. Это лучше, чем в бой бежать, "уря" кричать или на пару с зычарами против чекистов выступать. То будет кровопролитнейшее сражение, чекистам рассусоливать да сопли жевать не с руки, они и огнём их будут поливать и газами ядовитыми травить, только держись. По всему выходило, что им подфартило на редкость, и не лётчики здесь виноваты, а судьбина такая намеченная.
Следующие дни прошли в лихорадочных сборах. Лялин лично пристрелил здоровенного сохатого, вырезал бочину, притащил в лагерь. Вторым заходом перетащили остальное. Петро Веселов суетливо покрикивал с лежанки, давая советы, как лучше разделать лося, сподручней приготовить. Получилось и правда на диво. Тем временем диверсанты составляли пары, тройки, сходились, расходились, обсуждали маршруты движения., чтоб уж наверняка. Слышались крики недовольства, пьяный, с взвизгиваниями, смех, матерщина. Лялин в споры не вмешивался. По сути своей, он уже сложил с себя командование группой. Теперь она разделилась на несколько группочек, в каждой из которых вырисовывался свой собственный лидер, вождь, который доведёт, побеспокоится, предусмотрит то, о чём и не подумаешь по причине личной недалёкости.
Сам, для себя, Лялин уже насетил свой собственный маршрут. Он двинется на восток, потом повернёт на север, вдоль западных уральских увалов, на Приполярный Урал, вдоль реки Коротихи на полуостров Пай- Хой, заберётся на остров Вайгач, или по- местному Хаюдей-я, будет жить пока что там. Суровая жизнь, но для него сие привычно. Зверя там предостаточно, рыбы, а для жилья найдётся заброшенное зимнище, охотничья избушка промысловиков, что забредают сюда в летний период.
Для компании он выбрал бы себе Петра Веселова в спутники, жаль вот, что тому с ногой не повезло. А остальные были просто сбродом. Разве что выделялся Разумовский. Такой вот точно здесь пропадёт. Может, оттого и молчит всё, сидит, как в воду опущенный. Похоже, никуда он не пойдёт, а останется здесь же, с Веселовым. Потом они вместе уйдут. А если бросит его здесь Петро? Подумает, что такой спутник будет для него обузой. Скажет, мол, на охоту перед дорогой схожу, а сам ноги сделает. япропадёт здесь Разумовский, как пить дать пропадёт. Ещё вроде бы Минин не против Лялина. Всё где-то рядом да поблизости ошивается, улыбается в щёточку усов, подмигивает. Коли так, то скоро сам подойдёт с предложением.
Пока что Лялин готовился к походу. Автомат брать он не захотел. Это оружие предназначено для ближнего боя, для атаки хорошо, а в его дальнейшие намеривания война не входила, по крайней мере на этом этапе. Спокойное неуклонное движение, сбор пропитания, потом - зимовка, а там он придумает, как жить дальше. Нет, автомат будет лишним грузом. Гораздо лучше винтовка - советская трёхлинейка системы Мосина или американский "Ремингтон", но таких у него в контейнере не было, потому ограничился винтовкой маузера. Набрал патронов к ней. На грудь приспособил кобуру с пистолетом ТТ. Конечно, он не такой надёжный, как парабеллум, или удобный, как "Вальтер", но достаточно дальнобойный и мощный. Если попадёт вдруг в засаду, пистолет ему пригодится, как и золингеновский парашютный нож с убирающимся в рукоять клинком. Что ещё взять? Да, немного лекарств - антибиотики и хинин. Несколько банок тушёнки и кус пропечённого мяса. Их учили, как готовить питательный порошок из мяса, но это потом, на зимовке.
-- Алё, шеф, есть разговор.
Это был Минин. Так и есть, он всё же выбрал удобный момент для разговора. Поблизости никого не было, кроме равнодушного ко всему Разумовского, смотревшего без отрыва в мерцающий огонь костра. Казалось даже, что это он заснул так - с полуоткрытыми глазами.
-- Слушаю.
-- Если тебе нужен спутник в дорогу, так я готов составить компанию. Послушал тут мужиков. То, что собираются делать они, мне не по нраву. Ненадёжно как-то всё. Идти туда - не знаю куда. Кто их ждёт дома, да ещё в военное время? Моментально арестуют и - новые лагеря, а то и вообще - стенка. Это не по мне. Я этой войны не начинал. Меня заботит одно - выжить в этой катавасии. Я даже готов терпеть режим, лишь бы меня не трогали. Так как?
-- Как же думаешь жить? -- вместо ответа спросил Ефим. Он методично укладывал заплечную сумку. В дополнение он решил взять кусок брезента. Можно сделать из него походнуб сумку или использовать как полог, подстилку, дополнительную накидку от дождя или снежной метели.
-- Залягу на дно. Пережду как-нибудь до конца войны. А там уж куда ветер подует. Подамся домой или заберусь куда подальше - в Сибирь, на Дальний Восток. У нас места столько - всю жизнь искать будешь и всё одно не сыщешь. Да и кто меня станет искать?
Слушая Минина, Лялин улыбался, слегка кивая головой. У него были примерно такие же планы. Спутник ему не помешает. Минин, наблюдая положительную реакцию руководителя, повеселел.
-- Я заранее согласен на всё. Верю, что самый реалистичный, а значит и выполнимый, будет именно у тебя.
-- Может быть, но только вот понравится ли он тебе? Я пойду на север. Буду зимовать в Заполярье. Выдюжишь?
-- Постараюсь. Это туда, где медведи белого оттенка всю зиму шатаются? -- уточнил он.
-- Не боишься? -- вместо ответа спросил командир. Минин мысленно поёжился, представив на миг громадину полярного зверя, хищно нависшую над ним, но спорить не стал, и снова подтвердил готовность следовать туда, куда надо.
-- И ещё, -- не поднимая головы, добавил Ефим. -- Возможно, с нами пойдёт ещё один человек.
-- Кто? -- удивился диверсант. -- Если Веселов, то он пока что ещё не при деле, а тогда кто? Кощавцев? Гурьян?
-- За них не знаю, -- невозмутимо сказал Лялин. -- Я говорю про Разумовского.
-- Разумо- о- овского? -- озадаченно протянул его собеседник. -- А зачем нам его с собой тащить?
-- Если не согласен, то пожалуйста, ищи себе другую компанию.
-- Нет- нет, -- пошёл на попятную Минин. -- Я согласен на кого угодно. Даже на Веселова. Только не до конца понимаю смысла всего этого.
-- А тебе и не обязательно до конца понимать. Не хочешь видеть дальше собственного носа, и не надо. Не потому ли во главе группы поставили меня, а не тебя, или вон Кузнецова? Тут требуется особое мышление.
По сути своей, он громко щёлкнул Федота по носу и сейчас искоса наблюдал за его реакцией. Кронштадтец пожевал губами, наконец лицо его расплылось в улыбке и он заявил:
-- Я всё понял. Отлично. Зато мне не надо размышлять о будущем. За меня это сделают другие. Я лучше буду хорошим исполнителем.
-- Ну и ладушки. Выснись. Завтра спозараночку и отчалим. Пока остальные не проснулись.
Минин послушно удалился и скоро удовлетворённо захрапел - для него будущее уже было ясно. Другие тоже начали укладываться, перешёптываясь. Лялин подсел к Разумовскому, который не повернул к нему головы. Кажется, за весь вечер он так и не изменил позы.
-- Александр Филиппович, вы меня слышите?
Разумовский ничего не ответил и никак не показал готовности слушать.
-- Я понимаб ваше отчаяние, -- продолжал говорить Лялин. -- Готовились к операции, летели, прыгали с парашютом, а тут вдруг оказалось, что всё зря. И остались мы все здесь у разбитого корыта, не у дел, где-то на задворках. Но ведь это не причина опускать руки. Всё в Божьей воле. Значит, такой оборот был угоден Всевышнему. Нам дан шанс пересмотреть жизнь и решить, куда двигаться дальше. Я видел, как вы напряжённо раздумывали.
-- Да, -- наконец раскрыл рот эмигрант. -- Я решил...
-- Подождите, Александр Филиппович, -- прервал его обер- лейтенант. -- Потом вы скажете, что решили, но сначала выслушайте меня. Вы прожили всю жизнь за границей, в далёкой отсюда Франции, и потому у вас сложились неправильные, то есть далёкие от реальности, некоторого рода романтические представления о России. Оттуда, с той стороны, всё кажется другим, искажённым. Поверьте, Александр Филиппович, вы во многом заблуждаетесь. Россия вовсе не ожидала вашего возвращения, как бы ни печально это звучало. Вы здесь чужой, хотя и говорите по- русски. Там, у себя в Париже, сидя в шантан- кафе, вы всё представляли в розовом свете, в радужных оттенках романтического нереалия. Мужики, бредущие за сохой, пасущиеся на лугах коровы, беременные бабы, полошущие на мостках бельё, восторженные студенты, внимающие умудрённому профессору в пенсне и пышных бакенбардах, идущие по зову гудка на работу мастеровые. Всё это уже не так! Вы обманывались. Посмотрите на Минина. Такие вот сейчас мастеровые, с ножом за голенищем сапога. Посмотрите на Кузнецова. Сейчас такое у нас крестьянство, пьяное, во всём разуверившееся. Взгляните на Гурьяна. Это - студенчество. Кощавцев. Попов. Чудов. Посмотрите на них внимательно, вглядитесь в лица. Это - русские люди, потерявшие смысл в этой жизни, растерявшие материальные ценности. Рушится семья, церковный уклад, человеческое сообщество превращается в стадо, стадо рабов, строителей коммунистического "завтра", которое прорастёт совсем иной общностью. А нынешним людям вовсе не нужен Разумовский, Александр Филиппович, русский интеллигент- искатель, оседлавший белого жеребца. Подумайте обо всём этом, а потом скажете, что вы решили. Я подожду.
Разумовский молчал. По лицу его блуждали, переливаясь, блики от тухнущих головней костра. Казалось, что это оттенки мыслей вырываются наружу сквозь череп и тонкий слой эпидермиса, чтобы сделать молчание более красноречивым, многозначным. Но вот Разумовский открыл рот.
-- Я думаю, Ефим, что вы тоже ошибаетесь. Ошибаюсь я, чрезмерно идеализируя свою Родину, взяв в руки оружие, чтобы навязать свою волю в союзе с врагом народа российского. Я был далёк от сегодняшнего, наверняка трагичного настоящего, но сейчас-то я здесь и здесь для того, чтобы соединиться с моими согражданами, разделить все их горести, порадоваться их радостям. Я пойду туда, куда должен был идти.
-- Ну что ж, Александр Филиппович. Думаю, никто из нас удерживать вас силой не станет. Найдутся и без нас желающие. Идите прямо на север, к сталинским лагерям смерти. Немного дальше, вон на карте обозначено, встретится вам село Ловля. Интересное название для селения, не правда ли? Если вспомнить историю, то Вятский край, кайские леса суть ссылка, места не столь отдалённые. Здесь много перебывало народа сосланного, так вот здешние людишки и специализировались на ловле беглецов. Отсюда - Ловля. А за последние годы они никак не растеряли квалификацию гона, потому как удесятерилось число сидельцев, а значит и беглецов. Идите и обрящете. Каждому воздасся по поступкам его. Помните Библию? И, знайте, для этих людей вы никак не мессия, а пособник супостата. Вот так и не иначе.
-- Но ведь и мы не более, чем отщепенцы, -- жалобным тоном ответствовал эмигрант. -- Если другого пути не было оказаться на Родине. Только так я могу принести пользу здешним людям, нашим людям.
-- Здешний народ уже нахлебался помощи, вволю, -- жёстко заявил Лялин. -- Теперь бы не мешали ему в себя придти, разобраться, где чёрное, где белое, да на ногах вновь утвердиться. Недаром у народа нашего пословица имеется соответствующая: "живы будем - не помрём". А соваться в это проклятое время со своими советами - лишнее, да что там - опасное дело. Вы уж мне поверьте на слово.
-- Но мне же говорили, уверяли, что народ только толчка ждёт извне, чтобы подняться, скинуть ярмо, расправить широкие плечи, ухнуть по- молодецки и засучить рукава для строительства новой жизни.
-- А его недавно в эту жизнь носом сунули, да так крепко, что юшка брызнула, да залила всё окрест, по колени в этой юшке стоим, до сих пор хлюпает. От той новой жизни народ пребывает в оцепенении. К тому же и про старую жизнь его уверили, мол, проклятый царский режим. Мол, именно в нём и есть корень зла. Нет к нему обратного хода. Вот и замер народ. Вперёд - страшно, да и взад вроде как нельзя. Вот и замер народ. Такой вот парадокс. Вы же Разумовский, так - разумейте.
Эмигрант обхватил голову руками и застонал, раскачиваясь из стороны в сторону.
-- В народе говорят, в нашем народе - утро вечера мудренее. Ложитесь спать, Александр Филиппович. Утром вам само решение в ладошки скатится, как спелое наливное яблочко в наших сказках. Вот по тому решению и действовать станем. Лады?
-- Лады, -- кивнул головой эмигрант и закрыл глаза, опускаясь навзничь, где сидел. Вздохнвв, Ефим прикрыл его кожухом. Отправился спать сам.
Почему он выбрал в спутники именно Разумовского? На первый взгляд решение было довольно странное. Из спутника он мог легко превратиться в обузу, особенно если держать в памяти предстоящий путь. Но Лялин верил, что с этими трудностями он совладает, и зимовку с Божьей помощью и своим опытом в условиях Заполярья сдюжит, а вот что дальше? Вмёрзнуть в лёд или годами жить в землянке ему не хотелось. Он надеялся разжиться харчами и двинуть на запад прямо по льду, на собачьих упряжках, как в своё время Роберт Пири, добравшийся на нартах до Северного полюса. А здесь надо идти намного южнее. Он путешествовал, он сможет, да и Разумовского перетащит. Добраться бы им только до Шпицбергена, он его хорошо знает, долгие годы провёл там, дойти до норвежской базы, а оттуда - в Европу, а там уже Разумовский будет помогать Лялину.
В своё время норвежцы уже вывозили Ефима оттуда, с Груманта, когда официально присоединили архипелаг к Норвегии, и там действовали десятки исследовательских групп. Ефим очутился в Осло, поступил в университет, закончил его, и жил в столице, а потом война и пришли немцы. Появилось желание использовать шанс, а тут, ровно чувствовал, нарисовался вербовщик из СД, знаток душ, улыбнулся белозубо и Ефим поверил в судьбу. Так он и очутился здесь.
Сморило. Он опустил голову на мешок и - отключился. Как это обычно бывает, сон его был связан с последними мыслями. Увидел он студёный берег моря, скалистые стены Груманта, с тайными бухточками и тюленьими лежбищами. Попал он туда летом 1924 года, сбежав с материка на парусном баркасе, с помощником, приятелем Илюхой Бугриным. С детских лет зачитывался Ефим книгой о скитанияз предков - Химковых, Алексея да Ваньки, изучил всё их житие и похождения, потом плавал вместе с батей на тот остров.
Когда советская власть дотянулась до Мезени и отец Ефима, промышлявший тюленей и рыбу, был убит анархиствующими бандитами в кожаных тужурках, Лялин решил бежать прочь. Попрощался со сродственниками, сел в баркас с закадычным другой Илюхой и отчалил от берега. Штормом утлую лодчонку едва не перевернуло, парус в конце пути сорвало с мачты и унесло прочь, да и мачту саму от того рывка расщепило аж до днища. Хоть и с чудом пополам, но они всё же добрались до земли. А потом были годы скитаний по пустынным берегам, болезнь и смерть Илюхи, галлюцинации- видения. Когда он увидел норвежцев, то решил, что опять ему привиделась марь, но "видения" окружили его, хлопали по плечам, дышали табачным дымом.
Если бы те исследователи- географы прибыли туда чуть позже, скажем через месяц или даже пару недель, то нашли бы в избушке высохшее тело и записки, оставленные на столе. Ефим всё это время аккуратно вёл корабельный журнал, записывал туда правда, из экономии, только самые значительные события. Например, когда на берег вынесло разбитую шлупку с иностранного судна, с обледеневшими следами крови на скамье, или когда к избушке вышла семья белых медведей и искала, чем же тут можно поживиться, или когда разбушевавшимся ветром на берег вытолкнуло огромный, в десятки метров, кусок льда, а в нём виднелись вмороженные человеческие фигуры в необычной одежде.
Вспомнился день, когда он увидел на горизонте дым. Наверняка он поднимался от закопчённой корабельной трубы, а это значило, что где-то поблизости - люди. Ефим забегал, закричал, понимая, что его никто не слышит и потому метнулся в избу, схватил ружьё, суматошно запихнул в казённик патрон, из последних, которые берёг, как ничто, выскочил наружу и выпалил в воздух...
Грохнуло и запахло порохом.
Ещё ничего не понимая, Лялин вскочил, выдёргивая одновременно из кобуры пистолет, очумело огляделся. Только- только начало светать, кругом суматошно мелькали тени, лязгало оружие. Вспыхнул фонарь. Веселов светил, охватывая стан широким кругом, двигаясь, пока не захватил световым пятном лежащее тело, из-под которого медленно копилась лужица крови.
-- Разумовский...
Кто-то сказал в полголоса. Лялин вздохнул. Он сам убеждал эмигранта дождаться утра, чтобы принять единственно верное решение. Вот он и принял. Наверняка всю ночь не спал, а мучил себя раздумьями до тех пор, пока... Эх, беда- человек, что на роду написано, от того не своротишь.
-- Ну, что уставились, -- зло закричал Кузнецов, -- покойника не видели, мать вашу растак?!
-- Не разевай рот, -- кто-то огрызнулся из сумрака. -- Сам там будешь.
-- Да я...
-- Молчать! -- закричал Лялин и сразу добавил: -- Не к добру это. Похороним беднягу и - разбегаемся. Нам здесь больше не место.
Копая лопатой мёрзлую землю, едва не подавился скользкой мыслишкой: Сам ли Разумовский себя кончил, или помог ему кто из коллег? Вон Кузнецов, давно точивший зуб на интеллигента из Парижу, или вечный студент Гурьян, надсмехавшийся над мировоззрением Александра Филипповича. Или взять Минина. Ему очень не хотелось иметь такого попутчика. Или он всё же ошибается в своих подозрениях?
Так или иначе, но через час Ефим Лялин становище покинул, ни разу не оглянувшись. А ещё через час там остался один Веселов, не по фамилии печальный, старавшийся не смотреть на следы, исчезавшие среди бурелома.

Глава 17. Лейба Гершель.
В молодые годы Гершель частенько задумывался, когда началось противостояние между евреями и всем остальным миром. Может быть, при Нероне, когда и начался настоящий геноцид. В палестинском городе Кесарии, названном в честь великого римского императора Кесаря Августа, евреи добились больших привелегий благодаря своему богатству. Простые сирийцы видели в этом несправедливость и часто жаловались римскому наместнику Гессию Флору. Тот придумал для себя потеху - накладывал штраф на обоих жалобщиков, а потом прилюдно издевался над ними, разбирая содержание их притязаний. Но постепенно виноватыми у прокуратора становились исключительно евреи. Сирийцы поняли из этого, что римляне против евреев имеют большой зуб и, сговорившись, нанесли неожиданный удар. За один час было убито двадцать тысяч евреев. Ни одного не осталось в Кесарии.
Надо сказать, что сирийцы (как тогда называли всех жителей восточного побережья Средиземного моря) занималисб хлебопашеством или воинским делом, а евреи - тостовщичеством и торговлей. Необходимо всё же добавить, что понявший ошибочность своей политики Гессий Флор организовал флот из галер и вывез иудеев из окрестностей кровожадной Кесарии, но "машина" уже заработала, евреи начали собираться в отряды, а то и просто в шайки, и убивать сирийцев в Филадельфии, Геразе, Скифополисе, Гесевоне. Они выжгли Себасту и Аскелон, разрушили Газу, мечом прорядили Гавлонитиду и Декаполис. Убивали всех, кто не был евреем. Сирийцы отвечали тем же. Вся Южная Сирия стала ареной беспощадной войны. Происходили ужасные вещи. К примеру, в Скофополисе, на который напали обезумевшие банды евреев, местные жители дрались бок о бок со своими сирийскими согражданами против единоверцев, но это не помешало жителям Скифополиса, в перерывах между боями, прирезать своих соседей.
Видимо недовольство иудеями пропитало весь Ближний Восток, потому что очаг резни всё расширялся. Дошло дело до Александрии. Часть её населяли евреи. Они построили для себя совершенно обособленный город. На одном из собраний в амфитеатре греки объявили о неких претензиях, на что евреи наточили мечи и зарубили тех недовольных, а потом зажгли факелы и стали угрожать спалить амфитеатр со всеми присутствующими. Префект Александрии Тиверий Александр, кстати тоже сам еврей, но вконец оримляневший, попробовал погасить спор, а потом вызвал легионеров, но разъярённые евреи напали на римских центурионов, погнали их было прочь, но не смогли устоять против мощного профессионального воинства. Началась резня. Дельта, как назывался еврейский город в Александрии, был буквально завален трупами, числом около пятидесяти тысяч.
Из Антиохии выступил Цестий Галл, императорский легат в Сирии. Началась настоящая война по уничтожению евреев и выдавливания их за пределы Римской империи, которая в те времена и составляла весь цивилизованный мир. Это было началом? 
Или надо вспомнить те гонения, что переживали евреи в Египте за полторы тысячи лет до рождения Иисуса? Тогда появился пророк Моисей, бывший командующий египетской армией, и увёл евреев, числом свыше шестисот тысяч, с берегов Нила в страшные аравийские пустыни, где бродили они сорок лет, пока среди них не умер последний раб, а лишь затем Моисей повёл их в Земли Обетованные, где сразу же начались бесконечные войны с ханаанами за право жить здесь и благоденствовать.
По преданиям Ветхого Завета, ханаане суть потомки Ханаана, сына Хама, который надсмеялся над своим пьяным отцом, пророком Ноем, и был изгнан прочь. Было ему обещано Ноем, что потомки его будут рабами у потомков других детей Ноя. Но ханаане расплодились без счёта и пытаются противостоять евреям на протяжении уже пяти тысячелетий.
После долгих размышлений понял Лейба, что причина вражды всех остальных к евреям заключается в том, что всюду, где они появлялись и создавали свои общины, они втирались в превилигированные слои и начинали щедро черпать привелегии, не учавствуя при этом в их создании. Они не строили для блага других, но лишь для себя и своих сородичей, они воевали на стороне граждан той страны, гдн поселились, но лишь для своей пользы, и строили себе автономию, анклав, что в конце концов выливалось в недовольство, а то и в откровенную резню.
Рассеянные по всему миру во времена римского владычества, евреи к началу двадцатого века населили практически все страны, оставаясь сплочённой "нацией без государства", имея крепкие и устойчивые связи с зарубежными общинами. Самая обширная община была в России, немного ей уступала община в Америке. Чуть меньше была в Европе, но Старый Свет часто раздирали противоречия, что затрудняло еврейские связи, но тем не менее...
В конце августа 1897 года в швейцарском городе Базеле состоялся Первый Сионистский конгресс по инициативе венского журналиста Теодора Герцля. Из семнадцати стран мира на конгресс собралось 197 делегатов. На этом конгрессе были сформированы - впервые - цели и задачи евреев, объединяющие их как единую нацию, а также зародилось кадровое ядро ВСО (Всемирной Сионистской организации). Возглавил её инициатор собрания - журналист Герцль. Одним из важнейших пунктов "Базельской программы" было создание еврейского государства - Израиля. ВСО сделала заявку в Антанту, тогдашний самый мощный межгосударственный альянс и потребовала справедливости. После рассмотрения вопроса английские дипломаты предложили сионистским кругам альтернативу - поселения в Восточной Африке, субсидии на которые европейские дельцы гарантировали. Но сионисты с самого начала были нацелены на Палестину. Начались совещания. Прошёл второй конгресс ВСО, Третий. Мнения разделились. Некоторые уже склонялись к африканскому варианту, но европейское еврейское единство, особенно из Восточной Европы, неуклонно требовало "только Сион". Смерть Герцля в 1905 году поставила в тех спорах точку. На Седьмом Сионистском конгрессе разногласия были улажены и евреи сделали окончательный выбор - Палестина. Солицей должен был стать Иерусалим.
На средиземноморское побережье прибывали суда с пейсатыми переселенцами. Первые из них появились там ещё в 1882 году, когда идея создания объединяющей евреев организации ещё витала в воздухе. Переселенцев субсидировала банковская империя Ротшильдов. Причём сами Ротшильды от тех денежных потоков совсем не обеднели. Скорей даже наоборот, они организовали денежные сборы от единомышленников со всего мира и пустили их в оборот. Отсюда и поступала постоянная финансовая подпитка из Европы. Теоретик Герцль сумел убедить политиков Великобритании, что тем выгодно присутствие евреев, как европейских союзников, в этом важном азиатском узле. Во-первых, здесь сосредоточены богатейшие нефтяные источники, во-вторых, путь в Индию и Индокитай лежал через Палестину, в-третьих, важно контролировать умонастроения непостоянных арабов. Британские политики не даром славятся быстрым умом. С этой стороны проблем не возникло.
Началась активная скупка европейскими банками земельных угодий, скота, промышленных предприятий Палестины у местных арабских помещиков. Переселенцы получали работу и начали трудиться для себя.
Среди прочих выгод, Великобритания просчитала, что недовольство арабов англичанами с их универсальным принципом "кнута и пряника" в скором времени переключится на евреев. Но была ещё одна тайная причина. Стратеги британской политики с тревогой наблюдали за тесными связями германских реакционных кругов и функционеров экстремистского крыла РСДРП. Германия помогала большевикам деньгами, транспортом, оружием. Влияние последних в России неуклонно повышалось. Существенную часть РСДРП составляла еврейская молодёжь, помогавшая "делать революцию".
Началась мировая война, но те связи не прервались, они даже стали ещё прочней, разве что перешли на уровень подполья. Итогом мог быть развал России, подточенной большевизмом изнутри, и выпадания из войны Российской империи, взвалившей на свои плечи обузу главного противника Германии. Уход России из участия в войне мог плачевно сказаться на положении Великобритании и Франции. Тогда автоматически уходит в сторону хитрый заокеанский партнёр - США, помогавший хотя бы материально, под предлогом укрепления собственных позиций.
2 ноября 1917 года министр иностранных дел Англии Джеймс Бальфур послал под видом частного письма могущественному финансовому магнату лорду Ротшильду декларацию, в которой правительство Великобритании обязалось всячески содействовать образованию "еврейского национального очага" на территории Палестины. Декларация Бальфура делала намерения ВСО по созданию Израиля легитимными.
Новое государство признали США в лице президента Вудро Вильсона, в начале 1918 года правительства Франции и Италии также дали положительный ответ. 25 апреля 1920 года на конференции в Сан- Ремо представители правительств Антанты одобрили Декларацию Бальфура и ходатайствовали о включении её в текст Севрского мирного договора между странами Антанты и Турцией, официально владевшей в то время землями Палестины. Этот законный акт вступил в силу 10 августа 1920 года.
Но ещё задолго до этих мероприятий еврейские поселенцы начали расчищать для себя место под солнцем. У них появилась даже своя доморощенная армия - легион под командованием В. Жаботинского. Они "регулировали" отношения между арабами и евреями, почему-то всегда в пользу последних. В январе 1918 года в Палестине появилась сионистская комиссия с британскими мандатами. Комиссия начала формировать аппарат еврейского управления, правительство пока ещё не созданного государства Израиль. Начались волнения среди арабского населения. Чтобы как-то успокоить арабов, европейские посредники заявили о роспуске еврейского легиона Жаботинского, который тут же начал создавать нелегальные "части самообороны".
Итогом военных приготовлений стала кровавая стычка в марте 1920 года между переселенцами и местными жителями. Затем схватки произошли в самом Иерусалиме, который арабы никак не желали отдавать пришельцам. Но к тем пришла официальная помощь от мировой общественности. Израиль стал официально признанным государством. Хлынул поток эмигрантов.
Действовавшие с 1908 года вооружённые сионистские группы "Бар- Гиора" стали основой для тайной террористической организации "Гашомер", которая расправлялась без всякой жалости с борцами- арабами. В 1921 году исполком ВСО начал создание вооружённых отрядов "Хаганы", из которых впоследствии была сформирована национальная армия.
Именно тогда среди очередной волны переселенцев началась вязаться разведывательная сеть ОГПУ на Ближнем Востоке. Во глве сети стоял некий Моисей Гурфинкель, террорист иностранного отдела ОГПУ. А "правой рукой" его стал молодой, но очень способный боевик Лейба Гершель.
Ему до сих пор иногда снилась та сказочно- романтическая жизнь на берегу Средиземного моря, с внезапными поездками, стрельбой на улицах древнейших в мире городов, переодевания, схватки с неприятелем, ночные бегства и новые нападения. Тогда, в Палестине, вершилась "мировая политика", от которой зависели не только высокие персоны в европейских правительствах, но и ход всей мировой истории. Тогда он только начинал об этом догадываться.
  Результатом именно тех действий стал отзыв Якова Блюмкина- Гурфинкеля в Москву, откуда его отправили на пылающий Кавказ "улаживать отношения" свойственными ему способами. Потом был поход в Монголию, куда Блюмкин собирался забрать своего товарища, но ему не позволили, а затем Блюмкин пропал. Его перевели на какую-то страшно секретную работу. Иногда он перебрасывался письмами со старым боевым товарищем. Рассказывал, что часто бывает в Европе, где ему поручают привычную для него работу, а был он террористом высшего класса, с обширными связями.
Потом пришло странное письмо. Тогда Гершель был уже в Турции, отвечал там за нелегальную связь. Яков встретился с ним в стамбульском ресторанчике и намекнул, что возможно в скором времени появится много профильной работы на территории России, и что он, Яков, собирает снова свою команду. Осторожно Гершель прощупал, через третьих лиц, контакты Блюмкина. И похолодел. Этот авантюрист повадился ездить на Принцевы острова, где в Блюк- Аде, в скромном по азиатским понятиям особняке поселился "лев революции" Лейба Бронштейн, Великий Еврей, поддерживающий своих. Надо отметить, что сразу после Октябрьской революции, когда большевики ворвались во власть, начались подковёрные трения между двумя фракциями, еврейской и кавказской. Они интриговали друг против друга, заискивающе при этом улыбаясь и заглядывая друг другу в глаза, ставили друг другу ножки, пожимая принародно руки, да что там мелочиться, при удобном случае - стреляли в спину. Так продолжалось до середины двадцатых годов, пока делами разруливал Ульянов- Ленин, искусно манипулировавший и теми и другими товарищами. Но в 1923 году внезапно болезни его обострились и он ушёл с политической сцены. Остались два равносильных друга- врага - Троцкий и Сталин. Не надо упоминать, кем каждый из них являлся. За Троцким стояла созданная им Красная Армия и РВС, за Сталиным - партийный аппарат и кавказские республики. Троцкий считал себя на голову выше и умнее Кобы и потому того недооценивал. Последовал каскад ходов и Троцкий был задвинут на второй план сталинскими ставленниками - Будённым и Ворошиловым. Одновременно начался разбор дел по Красной Армии. Рассматривались отдельные случаи "партизанщины". После чистки влияние Троцкого в РККА сошло и вовсе на "нет". Одновременно всплыло понятие "гегемонистского троцкизма", как опортунистического течения, чуждого для РСДРП.
Вот тогда уж Троцкий окончательно понял, что здесь он проиграл. Он попытался аппелировать к Ленину, но тот был к тому времени плотно "опекаем" Сталиным. Ленин, полубесчувственный, сделал попытку вернуться в политику, но то была скорее агония, нежели чем глубоко осмысленный, продуманный поступок. Через считанные дни его не стало. Троцкий заметался. Официально его ещё не преследовали, но он хорошо понимал, что это преходящее, временное явление, и что "время уже пошло". Сколько-то он пребывал в Алма- Ате, ожидая, что туда подтянутся его сторонники, коих всё ещё оставалось немало. Он был готов оставить за собой Казахстан с перспективой расширения своего влияния на Китай, но его предупредили. что границу Казахстана пересекла группа кавказских джигитов, работавших с Кобой и Камо в Тифлисе. Стало понятно, для чего абреки въехали в Азию. Весть доставил посыльный от Блюмкина, в то время усмирявшего Кавказ.
Таким вот образом Троцкий окончательно покинул Советскую Россию, которую он сделал таковой, со своими сотоварищами. Его сопровождали супруга и наследник - Лев Седов, а также самые ближайшие сподвижники. Попутешествовав, Лев Давидович Бронштейн остановился в Турции, надеясь перебраться оттуда в Израиль, если ему предложат там достойное место. К тому времени там уже действовало немало агентов его влияния, но буржуазное веяние Великобритании и Ротшильдов оказалось сильнее. Вождём с Востока никто не заинтересовался. Пришлось ему начать постепенное увеличение своего присутствия, вмешиваясь в политику Средиземноморья и устраивая, где можно, своих ставленников. Тогда его и посетил Яков Блюмкин.
Троцкий принял его необыкновенно ласково. Всегда отличавшийся позёрством и пафосом, Бронштейн щедро обещал Блюмкину благосклонность, намекая на высокий пост в ближайшем будущем. Но даже здесь, за Босфором, за ним чутко следили. К Троцкому тайно прибыл видный деятель ВСО Шмуэль Даян и поговорил с соотечественником по душам. Он намекнул ему, что в его положении Эрец Исраэля не для него, что Сталин не потерпит присутствия столь близко друга- врага, "льва революции", что внутренние силы, патриотическая еврейская молодёжь тоже не в восторге. Может случиться всякое и тогда не поймёшь, из-за чего же вспыхнула искра. Палестина перенасыщена насилием и ещё один очаг им ни к чему. Поразмыслив, взвесив все "за" и "против", Бронштейн отбыл в Европу, откуда впоследствии перебрался за океан, в Америку, где снова начал подниматься, "вставать на ноги". Он был готов действовать, возглавив Четвёртый Интернационал.
По Советской России прошли очередные грабли зачисток. Сталин, с помощью Ягоды, пропалывал страну от плевел "троцкизма". Лейба Гершель предпочёл забиться в дальний угол, в незаметную щель. Теперь он был счетоводом Ретюниным. Старые связи оборвал. Новых не заводил. Жалел Лейба, что не убрался из страны, когда это ещё можно было сделать. Сейчас же границы были "на замке". Приходилось жить, тайно надеясь на то, что не вспомнят, не найдут.
После того, как ощутил за собой наружное наблюдение, а уж по этой части опыт у него был богатый, он запаниковал. Уходить в бега уже не имело смысла, но жить-то хотелось и Лейба использовал последнюю возможность. "Подчистив" финансовую документацию, он анонимно "стуканул" в фининспекцию и скоро уже ревизоры вывели "на чистую воду" очередного растратчика. Льва Ретюнина судили и отправили в лагерь на три года. Он с честью отсидел положенное, а потом остался при зоне распорядителем. Это было самое надёжное - затеряться среди зэков. Потом до него докатился слушок, что с Троцким "кранты". Конец Троцкому, конец троцкизму и значит - троцкистам. Скоро гонения должны прекратиться. Для гарантии Ретюнин решил переждать несколько месяцев, и - переждал. Началась война. Теперь появляться на воле вообще потеряло всякий смысл. Его могли замести на фронт или снова упечь, но уже лет на десять- пятнадцать.. Пришлось, скрепя сердце, продолжать бесконвойное существование во глубине ГУЛАГа.
Так, потихоньку, тянулось время. Год прошёл, сравнительно спокойно, второй начался. Он париспособился снова, как вдруг к нему ворвались те, что вновь перевернули его жизнь. Приятель- знакомец Григорий Усольцев вдруг схлестнулся с блатными, да так крепко, не на жизнь, на смерть, что мигом вокруг него закипело. Неожиданно в руках у Григория очутился автомат, который он выхватил у сопровождавшего его конвоира, и пошло- покатилось. Стрельба, крики, кровь. Выскочила из барака охрана, их окружили, с вышек начали было стрелять, но уже не понять было - в кого, куда. Примчался спросонок начальник охраны, так и его скрутили до того, как он соображать толком начал. Сами не поняв как, зэки вдруг стали хозяевами лагпункта и только тогда остановились, не зная, что им делать дальше.
Начавший бузу Усольцев как-то сомлел, скукожился. Следователь, "шестёрка" НКВД, он мог провести следствие, выявить иуду, но, когда дело коснулось военной операции, командирского голоса, уверенного приказа, ужаснулся. У него вовсе отсутствовал воинский опыт, навыки тактики и стратегии, атаки и отхода, флангового обхода, засад и других премудростей войны. Лидеру, командиру Усольцеву не хватало специалиста, начальника штаба.
Таковым сделался Лев Ретюнин, несколькими советами дав понять Усольцеву, как действовать дальше. Надо выстроиться в колонну, нескольким зэкам, обязательно с опытом фронтовых действий, чтобы выстрелов не шугались, переодеться конвоирами и всем двигаться в сторону ближайшего лагпункта, захватить его, сразу идти к следующему, вооружаясь и вырастая численно. Самых решительных ставить во главе новых отрядов. Первая цель - Усть- Уса, где сконцентрировано управление печорских лагерей. Если они успеют захватить управление, то дело уже будет наполовину сделано. Там имелись склады оружия, продовольствия. Вооружиться и скопом двинуться на Кожву. Если они дойдут туда, то тысячные отряды зэков сомнут заслоны отрядов НКВД. Потом они организуются, выставят заставы. Команды фронтовиков тихой сапой взорвут железную дорогу, что проходит через Вятку. Тогда им будут не страшны армейские соединения, железная-то дорога не на ходу. Армия численностью до миллиона доведённых до остервенелого отчаяния бойцов, сможет сколь угодно долго сопротивляться, партизанить, а там к ним и другие потянутся - обиженные малые народности, крестьянство, может перейти на их сторону даже часть войск, а также другие лагеря, получившие надежду.
Осознав такую картину, Усольцев воспрял духом, начал командовать, ему с готовностью подчинялись, счетовод Ретюнин маячил рядом, но вроде бы и не при чём был. Мыслишка у него зрела - подняв кутерьму, незаметно уйти в сторону, если запахнет жареным. Но сперва он хотел Усольцеву сунуть нужных людей, чтобы подольше не остывал, вёл за собой, командирствовал. Но тот, простая душа, обратился за советом к Ретюнину, при всех, это к счетоводу-то. После этого попробуй - затеряйся.
Унылая колонна зэков месила грязную кашу, направляясь к соседям. Усольцев, в офицерской бекеше, в тёплой папахе, с наганом на брюхе, важно шествовал впереди колонны. Позади шёл, в солдатской шинелке, в очках с проволочной оправой, Лёва Ретюнин. За спиной болталась винтовка. По бокам колонны шествовали "конвоиры", покрикивали, держа наготове автоматы и винтовки. Невдомёк им было, что на их истощённых фигурах слишком уж мешковато сидит форма с чужого плеча, а обритые наголо головы, даже прикрытые армейскими шапками, откровенно "зэковские".
Наученные Ретюниным, топорами свалили телеграфные столбы, а охрану связали и оставили в бараках. Собаки, глядя на такой беспредел, бессильно бесились в вольерах, бросаясь на железную сетку, но помешать не могли. Из пункта ушли все, даже те, кто не хотел идти. Таких увели насильно, чтобы не освободили конвойных, выслуживаясь перед ними.
Как и предсказывал Ретюнин, охрана ближайшего пункта не обратила особого внимания на охраняемую колонну, пока та не подошла к воротам. Стоявший там солдат лениво поинтересовался, кто такие прибывшие, всматриваясь в лицо старшего. Но тот неожиданно сгрёб сторожа за грудки, ударил о стену из поставленных впритык брёвен, вырвал из ослабевших рук автомат. Ещё не понимая, за что его бьют, сторож разинул рот, чтобы матюгнуться или закричать, но уже туда ему пихали заготовленную тряпку. А ворота уже отворялись и потекла внутрь колонна серых безмолвных фигур.
Щёлкнул одиночный прицельный выстрел и запрокинулся часовой на ближайшей вышке, глядя в пустоту остановившимися глазами. Колонна ещё не вся вошла, а лагерь почти был уже захвачен, как Троя хитроумными греками. Улисс- Ретюнин прятался за узкими спинами, опустив ружьё, стволом вниз.
Раз только он махнул прикладом и мчавшийся на него с бешеным рыком верзила с перекошенной от ярости рожей захлебнулся в собственном вопле и очутился на мёрзлой земле. Кто-то наступил ему в спешке на лицо, вдавливая в раззявленный рот грязную жижу с треснувшей подошвы. Верзила- конвойник не помнил себя от изумления, настолько ловко его свалил тот худой плюгавый еврейчик с уныло вытянутым лицом, но уже в другой миг позабыл про него, пытаясь подняться срнеди мечущихся людей. Он и не заметил, как по горлу его чиркнул обломком ножа какой-то блатной, который затем вырвал у него автомат и сразу метнулся прочь. Верзила вцепился в горло ладонями, пытаясь закрыть, зажать рану, а через пальцы бежало, струилось, хлестало красным. Верзила встретился глазами с унылым, закричал ему что-то о помощи, но, прочитав во взгляде приговор, рухнул на колени и сунулся в прах лицом. На этом мир закончился...
Этот лагерь без крови взять не получилось, как у себя. Да рано или поздно всё равно она бы пролилась. На Руси кровь, как водица, да и цена ей такая же - обкусаный грош.
Ретюнин требовал - дальше. Быстрее! Промедление - смерти подобно!! Чьи это слова? Суворова? Ленина? Того, кто знал, что говорит. Но измученные зэки не могли идти дальше. Не могли и не хотели. Зачем? Они уже и так здесь хозяева. Надо отдохнуть, напитать жаждущие тела, осмыслить положение. А вот этого и никак нельзя было делать. Надо - пока подъём - дальше, пока ещё не понял никто, что дальше-то - тупик. А не зная того, лбом стену прошибёшь и очутишься на воле! Но разве объяснишь это рабам?
Кое-как организовав свой отряд, Усольцев собрал состав лагерников и объявил, что принёс им свободу, но они должны сберечь её и нести дальше, соседям, чтобы те поделились обретённой долгожданной свободой со своими соседями. Вот тогда будет победа, тогда можно будет лечь и дать волю чувствам.
По лицам было видно - не понимают. Отворачиваются, не хотят понимать. Уже стерпелись, привыкли, что они не люди, что свобода не их образ жизни, существования, не их стихия. Захотелось завыть, но Ретюнин уже дышал в затылок: "Нужна встряска. Стресс уничтожить другим стрессом". Оскалил зубы, поднял ППШ и над головами - весь магазин, весь коробчатый кругляш, пока не звякнула вхолостую возвратная пружина.. Лишь сейчас ожили, завертели головами.
-- Хотите, чтобы вот так же - по вам? Нет?! Слушай мою команду. Фронтовики! Выйти из строя! Кто не боится - выйти из строя!! Кто не хочет, чтобы ему плевали в рожу - выйти из строя!!!
Зашевелились ряды и поползли вперёд, раздвигая соседей локтями - один, два, десяток, три десятка.
-- Получить оружие. Оденьтесь в конвойное обмундирование. Будете конвоировать колонны. Командиры среди вас есть?
Нашлись и командиры. Даже комбриг. Ещё двое ротами командовали. По первости вполне достаточно. На ходу объяснил задачу. Поняли и сразу как-то подобрались. Уже и не подумаешь, что вчера ещё они таскали - вшестером - здоровенные брёвна, или кайлами вгрызались в промёрзшую землю, или тащили, с натугой, гружёную тачку - социалистические носилки для одного каталя.
Ретюнин начал потихоньку отодвигаться назад, за чужие спины. "Мавр своё дело сделал, мавр может уйти". Но Усольцев, нет- нет да и начнёт шарить по толпе глазами, выискивая его. Ещё не привык, что рядом появились кадровые специалисты, которые знают, как и что. Ретюнин с его опытом тайной войны уже не нужен. Как-то бы ещё сообщить это Усольцеву. Но ведь догадается, осерчает, следить будет, чтобы рядом был, не утёк. Тогда уже будет сложней. Его не должны запомнить. Он здесь человек сторонний.
Встретился с глазами Усольцева, кивнул ему. Мол, свою службу знаю. И место. Это Усольцев здесь голова, а Ретюнин лишь на подхвате.
А с Усольцевым уже считались. Комбриг ему козырнул, высказав свои соображения. Григорий одобрил, покосившись на "начштаба". Ретюнин промолчал, лишь улыбнулся.
Неожиданно пошёл снег. Сделалось ещё хололоднее. Кое-кто в колонне заворчал. Закричали, чтоб назад ворочались. Там - тепло и жрачка, можно пересидеть непогоду, а уж потом... Дудки! Фронтовики, почувствовав в руках оружие, запокрикивали, мол поживей и разговорчики в строю отставить. В колонне в открытую начали возмущаться. Пришлось останавливаться и объяснять. А это опять отняло время. Что-то он забыл. Не давала покоя смутная мысль. Ретюнин забросил винтовку за спину и раскинул мозгами, спрятав руки в карманах. Забыл что-то, но что? Внезапно вспомнил - телефон. Он не позаботился о телефонной линии! Но, может быть, это сделал кто-то другой? Ведь должны же и сами думать, вояки. Посмотрел на искажённые злобой лица, нет - морды, вздохнул тяжело. Эх, жисть- копейка. Ну почему кму всегда выпадает шестёрка? Кажеися, вылез уже, баста, так нет, в последний миг - раз и на самое дно.
-- Что делать-то будем?
Рядом нарисовался Усольцев. Захотелось спросить - "своей головы нет?", но сдержался, хмыкнул, посмотрел на серую линию горизонта, на понурившиеся фигуры, на озабоченное лицо Григория.
-- Известно что - плясать будем, в присядку! "Барыню" - смогёшь?
Усольцев опешел. Шутит Ретюнин, да ещё в такую минуту. -- Если мы сейчас же ещё два пункта, хотя бы, не займём, в Усть- Усу можно и не соваться, они приготовятся к встрече. Небось уже дальше названивают.
Побледнел его собеседник лицом, усваивая информацию, значит небезнадёжный и выводы делать не разучился. А тот уже побежал вперёд, где комбрин и другие "краскомы".
-- Шире шаг! Быстрей! Быстрее!
Не поздно ли? Зэки ругались, но скорость движения чуть увеличили, спотыкаясь, хватаясь друг от друга. Тащили с собой дубинки, железные прутья, колья. Винтовки и автоматы были лишь к "конвоя". Ещё несколько пистолетов прятались под робами. И всё!
А впереди их ждали пулемёты. Ощетинившиеся штыками винтовок сытые стрелки, автоматчики, гранатомётчики. А если уже вызвали самолёты? Всего одна сброшенная бомба разгонит весь отряд, по численности равный фронтовой роте, может - с натяжкой - двум. Ещё одна колонна ушла на другой лагерь. Но вдруг там передумали? И вернулись назад...
-- Шире шаг! Потерпите, братцы, ещё четыре- пять километров, и придём.
Старшие хотят подбодрить своих, но чего уж обманывать - шагать ещё десятка полтора- два километров.Впереди застучал мотор. Усольцев махнул рукой. Все остановились. По звуку - приближался мотоцикл. Ишь как его носит по распутице. И это ещё хорошо, что подморозило малость. Вот он уже показался вдали. Раскидав ошметья грязи, остановился. Видимо то была разведка. Вдруг мотоциклист начал разворачивать машину. Зэки завыли - уйдёт, вражина!
Щёлкнул одиночный выстрел. Мотоциклист отпустил рогатую машину и медленно улёгся рядом. Решили - сдаётся. Мигом подбежали к нему, а он - мёртвый. Под левой лопаткой на спине пятно Кто-то мастерски снял его из мотоседла. Все оглянулись. Ретюнин опустил винтовку. Он уже понял, что они проиграли. Зэки слишком медленно соображали. Скудное питание и каждодневный тяжёлый труд сделал своё дело, как они не хорохорились.
Потом он протолкнулся вперёд.
-- Товарищ командир!
Это он Усольцеву. Мол, он среди рядовых, как все, остальные.
-- Разрешите обратиться.
-- Чего тебе?
-- Может, мне вперёд сгонять, на мотоцикле. Разведка нам тоже не помешает. Знать, что там, за горизонтом, да как.
-- Дело говорит, -- поддержал комбриг. -- Как это я не подумал.
-- Хорошо, -- обрадовался Усольцев. -- Езжай, Ретюнин. Но только не один. С тобой поедет...
Он заскользил глазами по серым лицам, а там уже улыбались, блатные вперёд лезли. Мол, я, вот он, бери меня.
-- Оставь, командир, -- схватил Григория за рукав Лев, -- не надо никого. Одному на мотоцикле сподручней. Вон я даже винтовку оставлю. Этот ведь тоже один был. Машине легче. Да и проходимость тут, сами понимаете.
Скрепя сердце, Усольцев отпустил его, ведь Ретюнин показал себя напористым и энергичным, деятельным бойцом, несмотря на то, что рядом были и более молодые, и более сильные.
Ретюнин нажал всем телом на рычаг стартёра. Двигатель рявкнул и завёлся, ровно заурчав.
-- Постой, браток, -- остановил его вдруг Григорий. Ретюнин оперся на ногу и повернул голову. Командир отряда протянул ему пистолет - воронёный ТТ. Лев промолчал, что за пазухой у него уже имелся револьвер - старенький офицерский "наган с потёртыми деревянными "щёчками" на рукоятке. Молча взял пистолет, сунул за ремень, потом выжал газ и помчался по дороге, если можно было назвать полосу густой грязи дорогой.
Мотоцикл сильно заносило. Чем больше прибавлялась скорость, тем самостоятельней вела себя двухколёсная машина. Руль норовил вырваться из рук, а колесо прыгнуть в сторону. Приходилось проявлять недюжинную сноровку и силу, чтобы держать в подчинении взбесившийся мотоцикл.
После очередного рывка, когда Ретюнина едва не обдало струёй жидкой грязи, вырвавшегося из-под переднего колеса, мотоцикл взлетел на пригорок и Лев увидел вражеский дозор.
Они стояли посередине дороги - десяток крепких мужиков в ушанках и белых полушубках, перепоясанных ярко- жёлтыми ремнями. В руках они держали автоматы, но большая часть - стволами вверх или вниз. И все, как один, смотрели на приближавшегося мотоциклиста.
Пока Ретюнин пришёл в себя от такой неожиданности, отступать стало уже поздно.То есть он мог бы попытаться развернуться на этой дороге, превратившейся в тесто, и рвануть назад, уповая на судьбу и на удачу, но сам лично он не более получаса назад ловил мушкой винтовки спину такого же ловкача, пытавшегося использовать свой шанс. А ведь он имел дело с десятком автоматчиков. Да через секунду рой устремится в погоню и ведь они его мигом догонят, разорвав шинелку в клочья, а вместе с ней и тело.
Выбора не было. Он закричал что-то и помчался к ним, манипулируя рулём с ловкостью профессионального жокея, ну, может быть, того же жокея, но уже на пенсии. Пронзительно крича, он внезапно потерял на всём ходу управление и мотоконь обрадованно взрыкнул, поднял колесо, мгновение гарцевал так, а потом окончательно вырвался на волю, как могучий мустанг. Только вместо того, чтобы умчаться прочь, в бескрайние просторы прерии со слоем вечной мерзлоты, он опрокинулся и обиженно взвыл, забрызгав всё и вся слоем липкой грязи.
Мотоциклист растянулся, скрючив под себя руки, и замер. К нему помчался весь дозорный отряд. Самые молодые вырвались вперёд, они спешили к разведчику, который узнал нечто такое важное, что требовало самого неотложного способа доставить сведения и он поспешил...
Вдруг "мотоциклист" Одним движением оказался на ногах. В руках его были зажаты два пистолета. Тут же начали звонко щёлкать выстрелы. С каждым выстрелом он делал шаг в сторону. Пока солдаты опомнились, половина их состава уже падала, пронзённая пулями этого неизвестно откуда взявшегося стрелка.
Если бы они остановились, открыли ответный огонь, то, конечно же, подстрелили одиночку. Но уж больно он был спокоен, наверняка у него приготовлен для них ещё какой сюрприз. К примеру - граната, или даже две. Карманная артиллерия не только уравновешивала шансы, но и сводила на "нет" количественное преимущество солдат.
Глядя на спины улепётывавших бугаёв, Ретюнин усмехнулся. Боёк ТТ уже сухо щёлкал, а в гнезде "нагана" оставалась последняя неразбитая гильза. Он аккуратно спрятал пистолеты, прошёл вперёд несколько шагов, наклонился над ближайшим к нему телом подстрелянного солдатика, вырвал из его холодеющих рук новенький автомат. Казалось, что на нём ещё сохранилась заводская смазка. Ретюнин передёрнул затвор и наставил мушку на удаляющиеся спины. Несколько коротких очередей и с беглецами было покончено.
Вполне могло быть, что кто-то из тех солдатиков вовсе и не был убит, а притворился подстрелянным из хитрости и теперь лежит, дожидаясь "мотоциклиста", как только что дожидался тот их.
Ретюнин дал ещё пару очередей по лежащим телам, подобрал ещё три автомата, загрузил их на мотоцикл и покатил назад. Так же, как он, поступил бы Ксмо - Симон Тер- Петросян, Григорий Котовский или Яков Блюмкин, то есть те романтики революции, авантюристы, что жили борьбой, находили в ней силы и потому им подвластны были такие деяния, о которых потом слагают легенды.
Запустив двигатель мотоцикла, Ретюнин залез на седло и покатил назад, придерживая локтем автоматы. Бойцы отряда, который он представлял, услышали все эти выстрелы и, когда Лев подъехал, часть заключённых удирала. Печально, но к ним присоединились и некоторые из фронтовиков, что изображали конвоиров, с настоящим оружием в руках.
Ретюнин подкатил к Усольцеву, сбросил ему под ноги захваченные трофеи и сказал, вытирая грязной рукой грязь с лица, отчего оно вовсе не стало чище:
-- Принёс я печальные вести. Про нас им уже известно. Там, за пригорком, нас ждали. Правда, и было там всего с десяток автоматчиков, но скорей всего, это был только авангард. Остальные спешно вооружаются, организуются и потому карательная акция стала делом не дней, а уже часов. Мы проиграли им в скорости, так что нам остаётся с честью погибнуть в безнадёжной борьбе или тихо вернуться назад, представляя всё масштабными эпизодами "сучьей" войны блатных.
-- А что предлагаешь ты? -- спросил Усольцев, пронзительно глядя в тусклые глаза "начштаба".
-- А так ли это важно, -- усмехнулся тот, отворачивая лицо, -- если результат всё одно будет единым?
-- Тогда что ты будешь делать сейчас?
-- Я? -- переспросил Ретюнин, словно прислушиваясь к звуку. -- А что я? Меня тут больше нет. Я ухожу, потому что толку от меня решающего больше не будет, да и люди твои не хотят, по большому счёту, сражаться, а значит, мы уже проиграли. Это печальное чувство и потому я хочу остаться один. Да, чуть не забыл.
Он улыбнулся, достал из-за ремня ТТ и вернул пистолет Усольцеву, после чего снова уселся на мотоцикл.
-- Прощай, командир. Мне было приятно снова вспомнить прошлую жизнь, хотя бы на пять минут. Я пытался уйти от себя, спрятаться на самое дно, но сейчас понимаю, что делать этого никак нельзя. И прими от меня, Григорий, последний совет - никогда не беги от себя, оставайся тем, кто ты есть. От попыток противостоять Судьбе один только вред. И тебе и окружающим. Прощай...
Он отпустил ручку газа и мотоцикл помчал его вперёд, в пустоту, где ямы нет ничего и никого, где все равны и никто не лезет быть главным. Он катился по набравшейся сырости земле, уже схваченной морозцом, и ехал дальше, а когда кончится бензин, он бросит мотоцикл и пойдёт дальше пешком, закутавшись в шинель, а если натолкнётся на один из дозоров, разосланных по округе, то у него ещё остался "наган" с последним неизрасходованным патроном и пусть будет то, что должно случиться, но только Лейба Гершель больше никому кланяться не станет.

Глава 18. Василий Сагайдачный.
-- Рация! Почему она не работает?
-- Не могу знать. Недавно работала. Эта затянувшаяся перебранка действовала на нервы. Командир группы Йошка Булич наступал на радиста Николая Герасимова, сжимая костистые кулаки. Он даже съездил ему пару раз. Один глаз у радиста начал заплывать. Сагайдачный, исполнявший роль заместителя Булича, отвернулся. Что тут можно сказать? Связь группы с Цетром - задача наиважнейшая.
После того, как они с большим трудом собрались вместе в полном составе, дела группы шли далеко не так, как было запланировано. Перво- наперво, не смогли связаться с группой Лялина, которая должна была действовать чуть южнее, если такое понятие вообще трактовалось на русском Севере. Но соседи упорно не отзывались. С большим трудом вышли на связь с Белостоком, с Зингером. Сквозь шорох помех доложились, что прибыли на место и приступили к устройству базового лагеря.
По расчётам надо было устроить основной, или базовый лагерь, и два запасных, с сетью хорошо замаскированных укрытий. Но на месте выяснилось, что устроить тайники- схроны будет затруднительно. Первоначально надо было соорудить землянки и замаскировать входы- выходы, а также воздуховоды и отдушины. Но земля начала промерзать и копать было трудно. Пришлось довольствоваться упрощёнными вариантами - углубляли выемки на месте выворотней, где корни упавшего дерева прихватили с собой часть земли. Яму маскировали сетками и валежником.
С большим трудом устроили командный пункт, укрепив вокруг ямы бортами из натасканных камней. Свод соорудили из парашютного купола, укреплённого жердями. Получилось более или менее прилично.
Затем Булич отослал диверсантов на устройство запасных пунктов с оружейными хранилищами и путями отхода. Здесь хорват планировал устроить штаб восстания и координировать действия зэков, потому и требовал устроить не много ни мало, а подобие укрепрайона, используя подручные средства, засеки, ловушки, растяжки с гранатами, растяжки с автоматами. Всё должно быть серьёзно.
Люди были вымотаны до предела. В лагере оставались только сам Булич, да ещё кто для охраны, а порой не было и этого. И вот обнаружилось, что кто-то забрался в лагерь и вывел из строя рацию, то есть лишил группу связи.
Булич сообразил, что саботаж учинил кто-то из своих. Испытывающий антипатию к радисту группы, русскому эмигранту Николаю Герасимову, он в первую очередь напустился на него, выпустив наружу всё раздражение, которое копилось в нём последние недели. Он даже дал волю кулакам, хотя и чувствовал, что радист здесь не при чём. Кто-то знал про недовольство хорвата инженером из Воеводины и довольно искусно использовал шанс, одновременно ограничивая возможности отряда.
Усташ бесновался, ощущая своё бессилие. Там, в Европе, он был персоной, в окружении Павелича пользовался известной долей влияния, но, поддавшись увещеваниям некоторых своих товарищей и собственной авантюрной жилке, угадал в обстоятельства, которые его уравняли с подчинёнными ему славянами. И, чтобы вернуть авторитет командира, надо было провести следствие, выявить вредителя, наказать его примерно, восстановить связь.
Для того, чтобы вычислить гада, надо было воссоздать всю картину последних перемещений бойцов по лагерю и его окрестностям так подробно, как только это возможно. Нужно допросить каждого о его собственном местонахождении и тех, кого он видел. Затем систематизировать услышанные рассказы и выявить посредством логики того, кто обманом скрывает правду.
Собрав всю группу, Булич выстроил всех в шеренгу и заявил:
-- Сегодня, в течении дня, кто-то из вас залез в командный бункер и вывел из строя рацию. Кто может что сказать на эту тему?
Диверсанты молчали, переглядываясь друг с другом. Судя по всему, эта новость уже распространилась среди них и уже была темой для обсуждения. Хорват повернулся к Сагайдачному и приказал ему:
-- Разбить отряд на тройки. Пусть каждая тройка находится в отдельном укрытии. Я буду вызывать их по одному. Мы будем говорить.
Лейтенант Сагайдачный разделил группу. Каждая тройка собралась у своей землянки, позыркивая на руководство глазами. Приказав им спрятаться, Василий тоже спустился в яму, названную бункером. Булич сидел за столом из оружейного ящика и сумрачно щурился.
-- Вызывй по одному. Давай первого.
Сагайдачный выглянул за полог и крикнул:
-- Зверев. Никодим. Подь сюды.
Переваливаясь на кривых ногах, в землянку спустился бывший зэк Зверев, штрафник и военнопленный. Набрякшее лицо, заросшее густой щетиной, неприятный запах вызывал антипатию. Самому Звереву на эти пустяки было плевать. Отличался он недюжинной силой и умел прекрасно в лесу ориентироваться. В группу его записали за знание лагерной жизни, различных тамошних особенностей, за силу и презрение к опасности.
Усташ скептически оглядел кряжистую фигуру и, вздохнув, начал допрос.
-- Что можешь сказать по существу дела?
-- По чему?
-- Про рацию что знаешь?
-- Не знаю ничего. Для меня этот ящик с лампами да стрелками ничего не значит. Лучше было взять ещё один ящик с гранатами. Больше толку. А тут - раз, и не работает. А что там да как? Попробуй сейчас разберись. Нет. С гранатами всё проще.
-- Где ты был сегодня?
-- В урочище. Нашёл там распадок. Оборудовал в нём тайник, расширив лисью нору. Теперь там можно спрятаться так, что ни одна душа не обнаружит.
-- Понятно. С кем ты там был?
-- Я-то? Так с Данилою. С Мерзлявым.
-- Он с тобой всё время там был? Никуда не отлучался?
-- Зачем ему отлучаться? Ветки мне таскал, валежины. Я ими лаз тот так сховал, что ни в жисьть не отыскать.
-- Поблизости видел кого?
-- А кому тут, в глухомани зыряновской быть? -- удивился Зверев.
-- Из наших видел кого?
-- Вроде видел. Мелькнул за деревьяии. Я только фрицевский автомат увидел, успокоился - свой, значица. А потом делом увлёкся и больше никого уже не видел.
-- Понятно. Следующего зови.
-- Кого?
-- Следующего. Давай Данилу.
-- Мерзлявого?
-- Его. 
Булич едва не потерял остатки терпения, с трудом сдержавшись, чтобы не тыкнуть в широкую спину дегенерата с внешностью выродка. Спустя пяток минут полог поднялся и с облаком холодного воздуха в натопленный бункер вошёл долговязый парень с удлинённым лицом и выкаченными глазами. Казалось, что он чему-то сильно удивлён. Судя по всему, у парня была базедова болезнь.
-- Данила Смерд, -- назвался по уставу парень.
-- Заходи, Данила, садись, -- указал Булич на колоду.
Парень прошёл, низко согнувшись, чтобы не задеть шапкой нависающие парашютные складки. Присел, попытался пристроить на коленях кургузое тельце "шмайссера", но Сагайдачный отобрал автомат и поставил его у стенки. Данила вздохнул, провожая лейтенанта глазами, но сказать ничего не решился.
-- Итак, Данила, что ты можешь сказать относительно сегодняшнего дня?
-- Чего?
-- Где днём был, падло?! -- не выдержав, вызверился усташ. Данила чуть отодвинулся назад, нахмурившись.
-- Не надо на меня шуметь, не глухой, -- сумрачно и сдержанно заявил он. -- А был я в лесу тутошнем. Помогал Никодиму сооружать логовище, для спряту, значить.
-- Куда уходил Зверев? -- быстро спросил Булич. -- Долго ли отсутствовал?
-- Про то сказать не могу, -- спокойно ответил парень. -- Про то, что уходил он. Был Никодим там неотлучно, разве что в нору залезал и там оставался. Вот тогда я его не видел. И ещё, когда я за дровами, жердями там разными да валежником, отлучался. Тогда тоже его не видел. Но, что отлучался с того места Никодим, не могу сказать.
-- Хороший схрон Зверев соорудил? -- спросил Сагайдачный.
-- Хороший, -- повернул Данила голову и покосился в сторону куросиновой печки, на которой уже закипал чайник. -- Я лазил туда. Можно прятаться и никто не найдёт.
-- Можешь идти, Данила, -- сказал хмуро Булич. -- Кто там ещё остался?
-- С нами ещё Барвинок сидел.
-- Вот давай Барвинка сюда и зови.
Данила подобрал автомат, повесил его на плечо, согнулся и вылез с проход, прикрытый брезентовым пологом. Через минуту тот снова распахнулся.
-- Разрешите.
-- Давай, входи, Барвинок, не лето, чай.
Стефан Барвинок, селянин из Закарпатья, пошедший по собственному почину в полицию, едва не убитый в ночном бою партизанами и запросивший у немцев защиты. Несколько месяцев  его использовали в гестапо, потом сунули в отряд, организованный группенфюрером СС Готтлобом Бергером из разного рода отщепенцев и уголовников, для действий в тылу армейской группы "Центр". Барвинок успел там дослужиться до роттенфюрера СС, как его перевели в учебный центр переподготовки, откуда его взяли в СД.
Булич с отвращением глянул в хитрый прищур тёмных глаз, на горбатый нос и оттопыренные уши. Признаться, Барвинок старался и его старания замечали, потому как пан Стефан постоянно вертелся где-то поблизости от начальства, умудряясь оказываться рядом всякий раз, как только в нём появлялась надобность.
-- У вас, пан Стефан, -- сквозь зубы цедил усташ, глядя перед собой, -- очень хорошее зрение. Вы всё видите, всё знаете, всё замечаете. Должно быть, вам известно и то, кто сегодня днём вошёл в бункер и подходил к рации, кто достал из неё переходной блок питания и лампы. Вы это знаете и сейчас расскажете нам. Не правда ли?
-- Я очень хочу помочь вам, -- расплылся в улыбке Барвинок, постреливая глазами то на Булича, то на Сагайдачного. -- Я действительно днём, или даже скорей утром, наведывался в лагерь прихватить баночку тушёнки. Заглянул в землянку, достал из мешка банку, потом назад вернулся. Помню ещё, оглянулся, а позади чья-то тень метнулась. Силуэт. Кто-то ещё, кроме меня, видать вернулся. Хотел я его дождаться, да потом всё же ушёл.
-- Узнаешь, кого там видел? -- спросил без надежды Булич.
-- Кто его знает, -- пожал плечами Барвинок. -- Если встать на то место, а другие походили бы там, глядишь и узнал бы.
-- Давай прямо сейчас всё и организуем, -- обрадовался усташ.
-- Навряд ли получится, -- задумчиво произнёс Сагайдачный. -- Надо дождаться вечера, чтобы солнце опустилось. Тогда освещение будет то же самое. А ещё лучше утром проверку устроить.
-- Утра ждать не станем, -- твёрдо заявил командир. -- До вечера осталось час с небольшим. Пока займёмся остальными. Кто там следующий?
-- Да любого можно звать, -- пожал плечами лейтенант. -- Все здесь.
-- Непорядок это, -- нахмурился хорват. -- Поставь там дозор. Мало ли что. Пусть в оба глаза смотрят. Вдруг кто чужой поблизости шныряет, или свой удрать замыслил. Хватать такого и тащить без промедления прямо ко мне.
-- Слушаюсь, -- козырнул Сагайдачный. Затем вылез из бункера.
-- И следующего там зови, -- послышалось вослед.
Сагайдачный кликнул Захара Котова. Диверсант, бывший ростовский беспризорник, вор и убийца Сопатый, направился к землянке. Покосившись на лейтенанта, он скрылся внутри. Василий дошёл до ближайшего укрытия, заглянул внутрь.
-- Эй, кроты, а ну вылазь.
Через узкий лаз все трое выбрались наружу - Зверев, Мерзлявый, Барвинок. Все вытянулись, готовые выполнять приказ.
-- Шеф распорядился идти в дозор. Зверев, караулишь северную сторону лагеря, Барвинок - южную, ты, Данила, бери на себя восточную. Задание понятно?
-- А запад? -- спросили все почти одновременно.
-- Сейчас Сопатого допростя. Он и пойдёт запад охранять. Всё понятно?
-- Так точно.
-- Приступайте, мужики.
Поглядел им вслед, как они, с оружием в руках, расходятся в разные стороны. Потом развернулся и шагнул к бункеру. Навстречу вывернулся Котов, едва не сбив лейтенанта с ног. Морда у Котова была красной от волнения. Сагайдачный покосился на него и нырнул под полог.
Усташ поднял голову на звук шагов.
-- А, это ты, Василий. Заходи. Послал дозор?
-- Послал. Ну, как тут идут дела?
-- Идут, -- сквозь зубы ответил Булич, яростно таращась перед собой. -- Непонятно вот только, и вправду все они такие дураки или прикыдываются столь ловко.
-- Скорей всего и то и другое одновременно, -- предположил Сагайдачный. -- У нас в государстве ведь как - с умного и спрос больше, а с дурака что взять? Говорят - много будешь знать, скоро состаришься. От забот, значит, что даёт лишнее знание. И ещё говорят - незнайка на печи сидит, а знайку в острог ведут. Во все годы так было, а сейчас и подавно.
Йошка Булич слушал своего помощника и в тысячный раз жалел себя, как же угораздило его попасть в этот медвежий угол. Вдруг его размышления были нарушены. В бункер вошёл следующий человек.
-- Чего тебе, Крылов? -- спросил с недовольной миной хорват у вошедшего. Тот неопределённо пожал плечами и сообщил, что его сюда послал Котов.
-- Ах да, -- спохватился командир, успевший позабыть про допрос. -- Конечно, проходи, устраивайся вот здесь. Автомат-то убери, чего с автоматом припёрся. Ты бы ещё миномёт с собой прихватил. Вон к стене его поставь. Давай, Крылов, рассказывай, где ты был сегодня, да что делал.
-- Яму копал, -- сообщил Крылов, плешивый детина без бровей и ресниц, с большим губастым ртом и масляными глазками. Загремел он до войны в лагерь за износилование, а потом попал в руки немцев из разбомбленного состава, где перевозили зэков. Крылов указал немцам на конвоиров, назвал их комиссарами. Его взяли на службу. Продвигаясь по ней, он попал в разведшколу СД, а потом в группу Булича.
-- Какую яму? Где?
-- Да тут, неподалёку. Вместе с Барвинком и Котовым. Потом Барвинок лопату бросил и ушёл. Мы с Котовым остались. А Барвинок скоро вернулся. Задумчивый весь такой.
-- Задумчивый? -- спросил Булич. -- Почему ты так решил?
-- Он назад несколько раз оглядывался. Видимо, нашёл что-то интересное.
-- Допустим, -- вступил в допрос Сагайдачный. -- А зачем уходил Барвинок?
-- Да Котов его припугнул. Мол, тут скоро навалом чекистов нагрянет. Вздёрнут они Барвинка на первой же осине. За все его грехи. Вот он и сбёг. А потом вернулся. Банку с собой консервную притащил. Но сам есть не стал. Котов её смолотил. Один. Потом к Барвинку снова вязаться начал - где был да что видел там.
-- А он?
-- Не знаю. Яму я копал. А они сачковали. Как только я копать закончил, все в лагерь и вернулись.
-- Видел ещё кого?
-- Нет. Я бы сказал.
-- Можешь идти, Крылов, -- буркнул Булич. -- Зови следующего.
Когда диверсант скрылся, хорват ударил кулаком в ладонь.
-- Этот Стефан, Барвинок который, явно видел кого-то здесь.
-- Он и сказал это, -- не понял огорчения командира Сагайдачный.
-- Говорил, но мне-то сказал, что не узнал того, кто орудовал здесь. А на самом деле...
-- Понятно. Сейчас я кликну Барвинка, -- поднялся на ноги Василий.
На выходе из бункера он столкнулся с Герасимовым. Радист хотел посторониться, но лейтенант схватил его за рукав.
-- Николай? Хорошо, что я тебя встретил. Пойдём со мной. Вероятно, понадобится твоя помощь.
Они углубились в лес. Сагайдачный покосился на Герасимова. Радист спешил следом, размахивая руками. Вдруг лейтенант остановился.
-- Почему без оружия? -- едва не закричал, но сдержался.
-- У меня пистолет, -- похлопал Николай по кобуре. -- Мне, как радисту группы, достаточно этого.
-- Да что ты говоришь, -- оскалился в нехорошей улыбке Сагайдачный. -- Мы в тылу противника, да ещё в лагере творится чёрт его знает что. Марш назад. Хватай автомат и догоняй меня. Одна нога здесь, другая - там. И вои ещё что...
Но Герасимов его не слушал, а уже бежал назад. Лейтенант проводил его задумчивым взглядом и двинулся дальше, держа свой автомат наготове. Позади хрустели ветки под сапогами бегущего Герасимова.
Радист скоро вернулся, но лейтенанта на том месте уже не было. Николай растерянно закрутился, озираясь, как вдруг его неожиданно окликнули. Сагайдачный вышел из-за дерева, отбросил окурок в сторону.
-- За смертью посылать, -- буркнул он. -- Слушай сюда. Где-то поблизости должен быть Стефан Барвинок. Его срочно требует к себе командир. Ты ищи там, а я в другой стороне. Шуметь запрещается. Кажется, около лагеря появились чужие. Рация - их рук дело. И Барвинок кого-то из них видел, но командиру ничего толком не рассказал. А Крылов его заложил, теперь Булич приказал разыскать ему Барвинка. Понял расклад? Увидишь Стефана, подходи к нему осторожно. Если рядом с ним увидишь чужих, стреляй сразу. Я мигом подскочу, да и из лагеря подмога будет. А если я стрелять стану, ты ко мне поспеши.
Наконец до Герасимова дошла вся серъёзность и он удалился в свою сторону, держа "шмайссер" в руках наготове. Сагайдачный столь же осторожно пошёл в другую сторону, стараясь не шуметь. Он перебегал от дерева к дереву, осматривался, но вокруг не было никого. Вдруг позади закричали. Он развернулся и побежал.
Навстречу ему вылетел Герасимов. Глаза его были широко открыты, как и рот. Он снова закричал.
-- Там! Там! -- он указал рукой. -- Барвинок!
-- Чего кричишь? -- с угрозой зашипел лейтенант. Только после этого радист закрыл рот, и даже прикрыл его рукой. -- Где Барвинок? Что с ним?
-- Убит, -- захрипел радист. -- Перерезано горло. Кровищи там. Тело ветками закрыто.
-- Понятно, -- побледнел Василий и вдруг снова нахмурился. -- Автомат где? Там бросил? Ступай туда и жди, сейчас остальных кликну.
Проверив, что Николай действительно поплёлся обратно, Сагайдачный поспешил к лагерю, заходил в каждое укрытие и посылал людей на помощь к Герасимову. В последнюю очередь заглянул в бункер. Там сидел Булич и разговаривал с подрывником Копытом. Маленький усатый киевлянин, похожий на отощавшего Колобка, разводил без конца руками и что-то объяснял хорвату, то и дело сбиваясь на украинский язык, из-за чего объяснения те получались всё менее понятными.
-- Куда ты пропал, Василий? -- повернулся к нему усташ. -- Вот помоги-ка лучше со своим земляком. Что-то я его плохо понимаю.
-- Нет времени, Йошка, -- выдохнул лейтенант. -- Барвинка убили. Горло перерезали.
-- Как? -- вскинулся хорват. -- Кто?! Когда?!!
-- Его только что обнаружил Герасимов. Я оставил радиста охранять тело. Сам отправился сюда, в лагерь и поднял всех. Вдруг это всё ж-таки нападение со стороны.
-- Но почему Барвинок оказался вне лагеря? Пытался бежать?!
-- Ты же сам распорядился выставить дозор. Я направил туда тех, с кем ты уже беседовал. Остальные ведь дожидались своей очереди для исповеди.
-- Ах да. Чёрт побери! Но кто его?
-- Не могу знать. Вот сейчас давай пойдём туда. Герасимов его первым обнаружил, зарезанного. Он всё расскажет.
-- Герасимов? -- глаза усташа сузились. -- Опять этот Герасимов!
-- Вы думаете?.. -- открыл рот в изумлении лейтенант. -- Нет. Быть не может. Герасимов всё время празднует труса. У него не хватит смелости пойти на убийство.
-- Вы его не знаете, лейтенант, -- заскрипел зубами хорват. -- Это хитрый и скрытный противник. Он ловко притворяется слабаком, дожидаясь своего часа. В школе его хорошо подготовили. Но не будем медлить.
Быстрыми шагами Булич направился в том направлении, где виднелись спины людей. Сагайдачный с трудом догнал его, придерживая на ходу ремень автомата. "Шмайссер" бил его прикладом в бок, норовя скатиться с покатого плеча. Все обступили лежавшего Барвинка. У закарпатца действительно было перерезано горло. Причём его же собственным ножом, который лежал рядом со скрючившимися пальцами. Пустые глаза Стефана разглядывали темнеющее небо и склонённые головы товарищей. Все расступились, пропуская вперёд Булича.
Тот одним взглядом окинул полянку. Рядом пристроился Сагайдачный, снова и снова закидывая на плечо "шмайссер".
-- А может... -- задумчиво произнёс он, как бы для себя, -- это он себя сам? В порыве отчаяния.
-- Да, очень удобно, -- кивнул головой командир, -- увидел в лагере чужого человека, узнал, что испорчена рация. И так всему этому расстроился, что чиркнул себя ножичком по ярёмной вене. Так?
Сагайдачный поперхнулся и отошёл чуть в сторону. Булич проводил его огненным взглядом и повернулся к Герасимову.
-- Итак, Николай, э- э...
-- Не надо, -- сказал радист, не отрывая глаз от широкой раны на горле Барвинка. -- Не надо. Уже надоело. Похоже, меня уже выбрали на роль козла отпущения. Для этого и рацию того... Ну, сами понимаете... Значит, кому-то это надо, нужно то есть, позарез. С рацией мы часть целого, без неё - самостоятельный отряд. Вот от этого и надо отталкиваться. Вот и Барвинок. Что-то он узнал лишнее. И это лишнее его переварило, а переварив, отрыгнуло на эту Богом позабытую землю.
Булич внимательно выслушал Герасимова. Сначала он ухмылялся, но потом глаза его сузились. Инженер говорил дельные вещи. Необходимо чем-то на это ответить.
-- Да, Барвинок видел в лагере кого-то из нас. Потом он вернулся обратно, яму копал с Котовым и Никодим его разговорил, судя по всему. Получается, что тот, кто был в лагере, и убил Барвинка. Вот сейчас мы всё и узнаем. Эй, Котов, выходи вперёд.
-- Сопатый, -- крикнул кто-то из собравшихся, но никто не откликнулся. Диверсанты переглянулись. Куда подевался Котов? Здесь его точно не было. Булич глянул на Сагайдачного. Тот пожал плечами.
-- Когда мы все сюда двинулись, я попросил кого-то остаться для охраны. Мало ли что. Нельзя лагерь оставлять без пригляда. Наверное, Котов и остался. Вот и Крылова тоже нет. Может, они решили вообще удрать отсюда, пока суд да дело.
Всей толпой вернулись обратно в лагерь. Двинулись к укрытию, где устроился Никодим. Уже на подходе стало ясно, что там пусто. Но оказалось всё совсем не так. Котов был там. Он лежал на спине, зубы его были оскалены, в уголках рта засохла пена. Сопатый был мертвее мёртвого. Оттолкнув прочь чувство брезгливости, Булич заглянул ему в рот. Догадка его подтвердилась. Там виднелись осколки стекла. Ему сунули в рот и заставили раскусить ампулу с ядом. Или это он сделал по собственному почину? Но тогда у него должны быть очень веские причины.
Пока что ясно одно. В группе объявился таинственный убийца, убравший за час двоих диверсантов и проделал он это столь ловко, что остался анонимом. Это бесило больше всего. Численность группы и так была невелика. Ведь им необходимо было составить ядро будущего восстания в сталинских лагерях, и все они тут вожди, командиры, комиссары, если можно применить это слово в данной ситуации.
Булич скрылся в бункере, буркнув Сагайдачному, чтобы он следовал за ним. Лейтенант послушно вошёл и уселся на чурбан, внимательно поглядывая на командира. Тот барабанил пальцами по крышке гранатного ящика почти с минуту, потом поднял глаза.
-- Василий, собери-ка у наших парней оружие. Пусть оно пока побудет здесь. И запри Герасимова до выяснения всех обстоятельств. Можешь идти.
Лейтенант прошёлся по лагерю и вернулся с охапкой автоматов и карабинов. За поясом торчали рокоятки подудесятка парабеллумов и ТТ. Весь этот арсенал он свалил в угол. Вместе с Буличем они сложили оружие, а хорват продел сквозь скобу, защищавшую спусковой крючок, металлический тросик и пристегнул к нему замок. Сейчас вытащить отсюда ружьё или автомат стало невозможно без ключа. А ключ хорват спрятал к себе в карман.
-- Мне это очень не нравится, Василий, -- признался Булич своему помощник. -- Когда всё это закончится?
-- Могу только предположить, что скоро, -- ответил Сагайдачный. -- Хорошо ли мы знаем наших людей?
-- Отбором кандидатур занимались в СД, -- буркнул хорват. -- Они подбирали людей, знакомых с лагерной системой изнутри, способных ориентироваться и адаптироваться к жизни за кюлечей проволокой. Чтобы они отличались решительностью и не останавливались в сомнениях, свободные от общепринятой морали.
-- То есть мы имели дело с бандой уголовных преступников, ублюдков, готовых маму родную зарезать ради выгоды.
Усташ внезапно испытал горечь разочарования, хотя и сам немало общался с убийцами и уголовными преступниками, но те убийства носили политический характер, а тут лилась кровь за просто так, по законам звериной эволюции.
-- Всё равно должна быть причина, -- заявил Сагайдачный. -- Надо найти её и тогда можно будет догадаться, в чём здесь дело. Признаюсь, мне делается не по себе, ведь кроме вас, меня, да ещё Николая Герасимова все остальные прошли огонь, воду и колючую проволоку лагерей. А это накладывает страшный отпечаток на душу, мысли и поступки...
Внезапно его прервал громкий вопль, а ещё через минуту брезентовый полог отлетел в сторону и внутрь бункера влетело тело. Ворвавшийся сюда таким экстремальным способом покатился по утоптанному полу, вскочил на ноги, закрутился, оглашая воздух чередой невразумительных воплей. В этом безумце с трудом можно было узнать Данилу Смерда, которого все называли Мерзлявым за привычки ёжиться и поднимать плечи, почти касаюсь ими ушей. Глаза парня, и без того навыкате, почти совсем вылезли из орбит, а вытянутая физиономия искажена была гримасой ужаса.
-- Он убит!!! Его зарезали, зарезали!! И меня зарежут! А- а- а! Помогите...
От хлёсткой пощёчины он пошатнулся, затряс головой, начал осмысленно шарить глазами по бункеру. Сагайдачный снова замахнулся, но Данила отодвинулся.
-- Не надо!
-- Тогда отвечай - кого убили?
-- Крылова, -- парня снова начала бить крупная дрожь. -- Оружие у нас забрали, я до ветру вышел, вернулся обратно, а он там сидит, к стенке прислонившись. Я сначала не заметил ничего, а потом гляжу - кровь струится. Глянул, а Крылов уже остывать начал и горло у него располосовано, а оттуда кровища бежит. И глаза у него открытые. Кажется, что на меня он смотрит и так усмехается. Это мёртвый-то! Ужас. Закричал я и не помню как из землянки вылетел, побежал, кричу... В голове смешалось всё.
-- Ещё один труп, -- отметил Булич. -- Уже третий, а может кого ещё под шумок прирезали?
-- Мне сходить - узнать? -- предложил Сагайдачный.
-- Не надо, -- сквозь зубы ответил Булич, -- я уж сам. Если увижу того убийцу, порешу сей же час, без промедления.
Подхватив автомат, усташ вылез из бункера, поднялся во весь рост, огляделся. Авлил крупными хлопьями снег и урочище успело покрыться слоем белой пороши. Отчётливо были видны следы Смерда. Они шли зигзагами. Наверное, Мерзлявый метался по поляне в панике, пока не догадался нырнуть в командирский бункер, спасаясь от незримого и потому мифически страшного убийцы.
Перво- наперво следовало посмотреть на труп. Может у Смерда спросонья "поехала крыша", наложившись на события последних часов, а Крылов дрыхнет себе, не зная делов, без задних ног. Но если бандит прав, то тогда надо хорошенько изучить следы, оставшиеся на девственной белизне пороши. Возможно таким образом что-то удастся прояснить.
Позади послышался шорох и Булич, в мгновении ока, развернулся, крутанувшись на каблуках невысоких германских сапог, одновременно вскидывая готовый к стрельбе "шмайссер" и... едва удержался от выстрела. Его догонял Сагайдачный, поправляя на плече автоматный ремень. Йошка опустил ствол и в сердцах выругался по-хорватски. От неожиданности лейтенант даже споткнулся.
-- Василий, вы почему здесь?
-- Вас догоняю. Не дело в одиночку по лагерю шататься. Мало ли что. Я подмогу, коли пидётся.
-- Если надо, я справлюсь сам. Но в бункере остался Данила Смерд.
-- И что? -- махнул рукой Сагайдачный, отчего автомат едва не свалился с плеча. -- Что может сделать этот идиот? Пусть посидит, у печки погреется.
-- А оружие? -- хриплым шёпотом спросил усташ. -- А вдруг это Смерд сам прикончил своего товарища, а потом к нам направился. Мы же, словно по заказу, оставляем его в одиночестве рядом с кучей автоматов. Если он на самом деле сбрендил, то легко пристрелит каждого, кто войдёт туда, а потом выйдет наружу...
-- Вы ду... -- вытаращился лейтенант и, не закончив фразы, опрометью кинулся обратно. Булич проводил его взглядом и подошёл к нужной землянке.
Низкий лаз вёл внутрь покрытой слоем жердей и дёрна ямы. Если замаскировать вход, то тайник стал бы вполне приличным. Вздохнув, он опустился на четвереньки и вполз внутрь.
Там было сумрачно. Коптилка давала мало света. Здесь было всё до примитивности просто. Два поднятых над землёй лежака, стол из чурбана, недоделанная печка с дымовым отводом, пара ниш в стенках для хозяйственных нужд. Всё. На одном лежаке полулежал- полусидел Крылов. Плешивый диверсант задумчиво наклонил голову, будто сосредоточился над какой-то мыслью. В нос ударил тяжёлый запах. Булич достал из кармана и зажёг плоский фонарь, направил луч на тело боевика. Вся грудь у него была залита тёмно- багровым.Стволом автомата усташ осторожно приподнял подбородок. Из широкого разреза хлынула тёмная густая жижа. Голова едва не была срезана сильным ударом. Убийца, кото бы он ни был, действовал решительно и наверняка. У входа мелькнула тень. Хорват моментально отреагировал - метнулся в сторону, приготовившись к стрельбе. Тело убитого поползло вбок и завалилось. Голова неестественно задралась, почти вывернувшись за спину.
Невероятно, но Булич запаниковал. Он сам, добровольно, влез в эту ловушку. Кто бы там ни был, но стоит ему внутрь сейчас швырнуть гранату и - всё! И точно - снаружи послышался шорох. Булич сжался, приготовившись к броску. Но, вместо гранаты, сквозь нору лаза показалась голова Сагайдачного. Тот едва не наткнулся на автоматный ствол и запоздало сказал, сглотнув:
-- Йошка, это опять я. Данила Смерд пропал куда-то. Я вернулся, а в бункере нет никого. Да ладно, куда он денется.
-- Собирай людей, Василий, -- устало произнёс Булич, почти не слушая речь помощника. -- Посмотрим, кого ещё не хватает. Потом уйдём из лагеря.
-- Понял, -- кивнул лейтенант. -- Я мигом.
Булич накинул на тело Крылова одеяло и пополз сквозь узкий проход наружу. Перед глазами что-то мелькнуло и на голову обрушился приклад автомата.
Приходио он в себя тяжело, как-то скачками. Сознание то возвращалось, то снова покидало его. Только крепкий организм и готовность к трудностям вытащили его из забытья.
Руки были связаны парашютным шнуром и вывернуты за спину. Ноги тоже стянуты так, что не чувствовал их из-за потери кровообращения. Всё было плохо, разве что за исключением того, что за голенищем сапога оставался миниатюрный пистолет, да ещё пружинный нож в рукаве куртки. Это у него была такая старая привычка, ещё с тех времён, когда он проходил жёсткие тренировки в итальянском лагере и кругом были чужие. Сейчас он ту привычку вспомнил и, как выяснилось, не напрасно.
Перед глазами плыли цветные пятна и зрение с трудом возвращалось в норму. Науонец он всё же сконцентрировал взгляд на... лице Сагайдачного.
-- Василий? -- шевельнулись высохшие губы.
-- Он самый, -- кивнул головой заместитель. -- Удивился, шеф.
-- Признаться, да. Вы меня ловко провели. Но... зачем всё это?
-- Я объясню вам, Йошка, -- пообещал Сагайдачный. -- Потому и не кончили тебя сразу.
-- Так это... ты?
-- Барвинка я, и Котова тоже. Задержался чуток и в рот ему ампулу сунул. Потом только держал, пока стекло не хрустнуло. А затем вас догнал.
-- Но... зачем всё это?
-- Всё дело в том, -- терпеливо рассказывал лейтенант. -- Мы служили в дивизии Каминского, в Российской Освободительной Народной Армии.
-- Кто это - мы?
-- Я, Зверев, Куцак, Ерёмин, Данила Смерд, ещё двое. У Бронислава Вячеславича Каминского далеко идущие цели. У него большие связи в ближайшем окружении рейхсфюрера СС Гиммлера. Видимо, там он и узнал об этой операции. А потом посоветовался со своим помощником Георгием Белаем, начальником штаба Ильёй Шавыкиным, с начальником контрразведки РОНА Фаридом Канаевым, ну, и со мной. И мы всем скопом решили, что этим шансом надо воспользоваться нам. Немцы опять всё испортят. Они недооценивают нас, считтают за нелюдей, унтерманшей, и совершенно зря. Мы докажем им это. Спросите - как? Очень просто - самостоятельно проведём эту операцию. Поднимем людей. Когда мы пошлём условный сигнал в штаб РОНА, Каминский пришлёт нам помощь. Каким образом он это сделает, скажу сразу, что не знаю. Это его дело. Вот тогда его акции возрастут многократно. По нашим расчётам он может стать рейхсфюрером СС России. Он как-то в разговоре сам об этом обмолвился. Германия будет вынуждена признать заслуги Каминского. Вы следите за моей мыслью?
-- Отчасти, -- признался хорват, -- страшно болит голова.
-- Зверев не рассчитал удара. Извините. Как вы понимаете, отныне командование переходит ко мне. Вам же придётся передать немцам наши условия, когда всё наладится. Потому мы и оставили вас в живых. Ведь и вас обидели немцы. Потому вам выгодней держаться нас и не делать глупостей. Передайте это Герасимову.
Булич застонал. Он грешил на радиста, а оказалось всё проделывал его же помощник. Тот догадался о мыслях командира и вздохнул:
-- Вообще-то мы не планировали этих убийств. Я только хотел временно прекратить связь. Но, на свою беду, Барвинок заметил меня. Он начал угрожать, шантажировать. Пришлось убрать его, а потом началась та чехорда. Мы запланировали переворот в группе, когда выйдем на связь с лагерными зэками, но пришлось форсировать планы. Молчишь? Ну, полежи, подумай, а я пока отдам приказания. Действительно, надо уходить отсюда.
Не успел опуститься полош, как щёлкнула пружина ножа и Булич клинком начал перепиливать нити парашютного шнура. Клинок был хорошо заточен и быстро справился с этим делом. Потом хорват освободил ноги. Достал миниатюрныйс браунинг, метнулся к пологу, который уже начал подниматься.
Внутрь втолкнули Герасимова. Радист полетел вперёд и упал, споткнувшись. За ним сунулся Смерд. Рот его расплылся в улыбке, но, увидав стоявшего перед ним Булича, он разинул рот, чтобы закричать, но не успел. Усташ пустил в раззявленный рот, одну за другой, три быстрые пули, вырвал из рук падающего бандита "шмайссер" и толкнул тело в сторону. Широким веером он дал очередь прямо сквозь брезентовый полог. Там закричали. Послышался шум падающего тела.
-- Йошка, не стреляй, -- это был голос Сагайдачного, -- не то мы бросим внутрь гранату.
-- Врёшь, ведь гранат у тебя нет, -- крикнул в ответ усташ. -- Они все в тайнике. Их ещё принести надо.
-- За этим дело не станет. Давай поговорим.
-- Заходи сюда. Тогда будет разговор.
-- Иду. Только ты не стреляй.
Пока Булич кричал, он ножом освободил от пут поражённого обстоятельствами радиста и сунул ему в руку парабеллум Смерда. Толкнул в угол. Мол, сиди пока что там.
Разорванный пулями полог медленно отодвинулся и внутрь вошёл побледневший Сагайдачный. Он обшарил глазами бункер, увидел лежащее тело Смерда, вздохнул.
-- И Мерзлявого тоже. Плохо дело. Снаружи остался Ерёмин. Убит наповал. Ранен Куцак. Нас осталось слишком мало, чтобы воевать. Оставь это, Йошка. Таким малым числом нам не справиться с нашей миссией. Предлагаю мировую. Забудем всё. Надо идти к лагерям. Это вёрст сорок. Даже более того. Потом ещё надо будет проникнуть внутрь, поднять людей, вооружить их. Подумай, Йошка, ещё труп, два, и наша затея провалена. Группа Лялина пропала, нас осталось от силы полдесятка - остальные мертвы или ранены.
-- Не я первый начал эту войну.
-- Признаю, потому и начал переговоры. Я даже снова готов идти под вашу команду. Говорю и за своих людей. Иначе нам здесь смерть всем. Идти некуда. Что скажете?
-- Сложите оружие. Тогда я приму команду.
-- Но как же мы?.. -- начал было Сагайдачный, но, встретившись глазами со взглядом Булича, осёкся и положил свой автомат на пол. Присоединил к нему "Вальтер" с перламутром на рукоятке.
-- Сейчас Герасимов выйдет наружу и принесёт оружие сюда, -- сказал Булич и радист вылез из своего угла. Скоро он вернулся обратно, бросил под ноги охапку автоматов. Усташ ногой отшвырнул оружие в угол и вышел наружу, толкая Сагайдачного перед собой стволом "шмайссера". Чувствуя твёрдость дула под левой лопаткой, Василий поджал губы, но делать было нечего.
Снаружи их ожидали остальные участникт этой затерянной в лесных дебрях трагедии. Полдесятка пар глаз дышали злобой и безысходностью. Ситуация действительно зашла в тупик.
-- Сейчас все соберутся и пойдут отсюда, -- объявил Булич. -- Оружие останется здесь. За ним вернёмся потом. Итак, вперёд, друзья.

Глава 19. Павел Майков. 
-- Меня зовут Алексей Гущин. Я капитан НКВД, возглавляю один из отрядов усиления. Прибыл сюда для организации совместной операции милиции и госбезопасности.
Павел Майков, замначальника Кжвского райуправления милиции, капитан внутренней службы, сам мужичок совсем не маленький, кряжистый, со стальным рукопожатием и твёрдой рукой, откровенно любовался былинным богатырём с широченной грудной клеткой, саженным разворотом плеч, голубыми глазами и даже фуражкой, хотя та совсем не походила на богатырский шелом. Вместо частоясеичной кольчуги плечи капитана облегала диагоналевая гимнастёрка, а кобура с пистолетом и новенький пистолет- пулемёт хорошо заменяли двуручный меч и копьё.
-- По поступившим агентурным данным, -- густой баритон полностью заполнил актовый зал райуправления, заставляя стихнуть другие, посторонние шумы, -- немецкое командование подготовило операцию по заброске диверсионно- шпионских групп на территорию Архангельской, Кировской областей и Коми АССР. Группы составлены преимущественно их эмигрантско- троцкистских элементов, дезертиров, уголовных преступников и прочей нечисти, озлобленной против советской власти. Одновременно несколько агентов пробрались в лагеря Вятлага и попытались изнутри подорвать нашу исправительную систему волной мятежей и восстаний. В основном их затея провалилась благодаря бдительным действиям лагерной администрации и секретно- оперативной части. Но отдельные прорывы имели место быть. В частности такой прорыв произошёл на участке Усть- Усы.
Вы, конечно, уже знаете, что один из мятежных отрядов расстрелял вашу оперативную группу  в числе десяти человек. Оставшиеся в живых рассказали о толпе оголтелых зэков, обезумевших в своей ненависти. Требуется проявить предельную жёсткость, чтобы обезглавить проснувшуюся гидру, мечтающую опрокинуть нас и вырваться за пределы охраняемых районов. Для этого ваши собственные кадры будут усилены нашими оперативными группами. Схема усиления такова: на десять человек местной милиции придётся два- три человека из ОМСБОН. Для тех, кто не знает, поясняю - это Отдельная Мотострелковая Бригада Особого Назначения при НКВД СССР. Вопросы есть?
-- Есть, -- поднял руку, словно школьник, младший лейтенант Пётр Воробейников. -- Что это у вас за автомат?
-- Это пистолет- пулемёт Судаева. Только недавно прошёл апробацию в конструкторском бюро. Выпущена опытная партия. Некоторые из вас получат такие автоматы. Их конструкция более лёгкая, чем привычный всем нам пистолет- пулемёт Шпагина, да и скорострельность снижена, что позволяет экономить боеприпас и делать стрельбу более результативной. Ещё вопросы?
-- Куда будут направлены группы? -- не удержался Павел.
Богатырь Гущин повернулся к нему, пронзил его взглядом и сказал, что для каждой группы будет свой собственный маршрут и своё направление, которое в данный момент уточняется комиссией из Центра и начальством Вятлага.
Следующие часы были наполнены суетой, какая бывает, когда друг ко другу прилаживаются незнакомые люди для действий в экстремальных ситуациях. Менялось обмундирование, экипировка, вооружение, газовали грузовые и легковые автомобили, истерично лаяли конвойные собаки, которых тоже привлекли к делу. Над головами даже пролетел самолёт, видимо высланный в целях разведки и рекогносцировки.
Постепенно размеренность восторжествовала над хаотичностью и суетой. Отряды были скомплектованы т размещены по машинам, которые разъехались по разным направлениям - кто по железной дороге, кто вдоль Печоры на север, в сторону мятежной Усы, кто на юг, на Кедровый Шор и далее на Даниловку, другие - на запад - к Берёзовке и Трубоседъёли, или на восток - на Сыню.
Павлк Майкову повезло - к его отряду присоединился сам капитан Гущин. Он принял командование, а Павел у него не то в помощниках оказался, не то в адъютантах. Короче, всё получилось, как он и мечтал втайне, глядя на внушительную фигуру представителя таинственного и далёкого Центра.
Ещё через несколько часов они уже тряслись в американском вездеходе "Виллис", прикрытом брезентовым тентом. Автомобиль во время движения раскачивался на всех четырёх колёсах, мотор обиженно ревел, но джип дядюшки Сэма упорно пёрся вперёд, разруливая в жидкой грязи бездорожья. Следом катил грузовичок, колёса которого были обмотаны цепями. В кузове грузовика сидела группа "охотников" - следопыты- разведчики ОМСБОН и милиционеры управления, разглядывавшие мудрёную экипировку столичного спецназа.
В "виллисе", кроме капитана Гущина и капитана Майкова были ещё радист с радиостанцией, выпиравшей в окно многосуставчатую антенну с кисточкой из торчащих проволочек на самом кончике её, и пулемётчик, устроившийся в багажном отсеке, среди цинковых ящиков с патронами, под длинным стационарным крупноколиберным пулемётом на турели. И ещё был водитель, похожий на кубанского казака, может быть из-за закрученных усов и шапки- кубанки, залихватски сдвинутой на самый затылок.
Радист всю дорогу что-то бормотал в коробочку микрофона, получая и передавая указания из штаба операции. Порой он пересказывал Гущину новости, возникающие по ходу дела. По большей части всё это были пустяшные безделицы, не стоящие внимания группы.
Где-то наткнулись на обглоданный волками труп человека, нашли заблюдившуюся лошадь, обнаружили покинутую избушку неизвестных охотников, схватили беглеца из лагпункта, затаившегося в лесочке. Но всё это было не то. Между тем по лесам Коми рассеялись десятки мобильных групп числом более чем две сотни стволов. А на подходе были ещё дополнительные силы, готовые придти на помощь, как только поступит условный сигнал. На специально расчищенной взлётной полосе дежурил транспортный "Дуглас". Рядом, в утеплённой палатке, сидели десантники с надетыми парашютными ранцами, подогревая себя боевыми рассказами о былом и горячим чаем, для сугрева и внутренней уверенности.
Все ждали результатов разведки, которая кругами расходилась от Кожвы.
Что здесь было больше - удачи или трезвого расчёта осведомлённого Гущина, но именно их группа встретила противника. Только это было позднее, а сначалв Возле Бызовой их переправили на пароме на другой берег многоводной Печоры. Они катили вдоль берега, то отклоняясь в сторону, то возвращаясь снова к реке, но после Аранца наконец свернули в тайгу и углубились в лесосеку.
Джип вырвался вперёд и бодро колесил по распадкам, а где-то далеко позади уныло ворчал грузовик, ориентировавшийся по свежей колее, иначе они давно бы растерялись в этом лесном лабиринте. Частенько "виллис" останавливался. Гущин и радист Придонников углублялись в чащобу, изучая следы и прислушиваясь. Майков считал своим долгом каждый раз выходить вместе с ними.
Они столкнулись едва ли не нос к носу - Гущие, Придонников и вереница посиневших от холода мужиков в полувоенной форме. Впереди шли двое, вооружённых буквально до зубов, увешанных автоматами, а позади их шагали, уткнув носы в поднятые воротники бушлатов, несколько отвратительного вида субъектов. У двоих за плечами висели карабины.
Все разом остановились.
Первыми опомнились и начали реагировать командиры, отличавшиеся большим опытом, чем остальные. Гущин рванулся в сторону, вздёргивая ППС. Чернявый в короткой, отороченной мехом шинелке, так же метнулся, поднимая "шмайссер".
Стрекотнули первые очереди. Ойкнул и схватился за грудь один из вереницы. Но уже в следующий момент все попрятались. Гущин приподнялся на коленях и поливал окрестности, пока не опустел магазин. Затем он кинул автомат за спину (тот повис на ремне) и подхватил побледневшего Придонникова. К ним уже спешил Майков.
Вжикнула пуля. Павел споткнулся и завалился на спину. Гущин матюгнулся, отпустил радиста и в мгновении ока поиенял магазин, после чего щедрой очередью прошёлся по окрестностям, где попрятались бандиты.
Майков сунул за пазуху руку и высунул палец в прореху. Ему повезло, что он повернулся и пуля пробила лишь новенький неношенный ещё полушубок и ушла в тайгу. Ещё вершок и поминай, как звали хорошего человека.
Только сейчас капитан Майков понял, с какими опасными людьми они здесь столкнулись. Это были подготовленные убийцы, снайпера, мастера скрытной партизанской войны. Он перевернулся на живот и повёл стволом новенького автомата по лесной зыбкой стене.
-- Давай, Гущин, уводи раненного, -- закричал он, не отрывая взгляда от мешанины ёлок, берёз, осин, можжевельника. -- Я вас прикрою.
Бах! Бах! Бах!
Словно в него кто метнул горсть булыжников. Откатившись в сторону, он избежал верной смерти - место его лёжки пропороло несколькими пулями. Ого! На звук голоса палят.
Теперь огрызнулся и он. Дал короткую очередь, откатился, ещё очеред, и - дальше. Шапка лезла на глаза, пот пропитал волосы, он скинул шапку и сунул её за пазуху. Мало ли что, а так хоть какая-то защита. Не подумал о том, что если попадёт в голову - тогда всё. Не было времени на такие вот раздумья.
Полз, поднимался, выдавал экономную - в три патрона - очередь и полз дальше, забирая в сторону, чтобы, не дай Бог, не оказаться между бандитами и своими, которые вот- вот посыплются с борта грузовика, выйдут цепью и начнут гвоздить.
Над головами запели "воробьи". Сначала Майков не понял, но тут густо застучал пулемёт. Ну конечно! Это ребята развернули джип и станковый пулемёт ударил по противнику. Ну, сейчас всё.
В ответ хлопнул выстрел, второй и... пулемёт захлебнулся на середине очереди, замолчал. Что там случилось? Павел подполз к дереву, прячась за ним, метнулся в сторону. Заметил тень- силуэт в кустах, навёл ствол, потянул гашетку.
Вместо ожидаемого выстрела  и последующего за тем вскрика раненного, он услышал сухой щелчок затвора, зато силуэт, услышав щелчок, пальнул в него и пропал.
Видимо та пуля угодила в ППС, которым Майков инстинктивно прикрылся. Его отбросило назад и он повалился, позорно задрав ноги. Спёрло дыхание. Он никак не мог ухватить ртом воздух. Перед глазами поплыло. Но вот, с мучительным трудом, лёгкие приняли первую порцию живительного лесного воздуха, пропитанного запахом хвои (и пороха). Павео со стоном приподнялся, увидел валявшийся рядом автомат. Пуля покорежила затвор и привела оружие в негодность. Вот и она сама здесь - расплющилась кляксой, расплавленная собственной кинетической энергией.
Даже не возникло и мысли, что эта пуля могла пронизать его, расплющиться о кости позвоночника, смертельно его ранить. Было жаль автомата и ещё появилась злость, злость здорового русского мужика, которого обидели чужие, разбили сопатку и смотрят, ржут, глумятся. В таком вот состоянии, пьянящей злости, выходили наши витязи супротив хазар или половцев, проделывали в толпе улицу и уходили прочь, оставляя в стане противника страх и сумятицу. Так же воевали берсерки варягов и узкоглазые дальневосточные воины- самураи, бросавшиеся с мечом- катаной вперёд, без всякой оглядки на отступление.
В руке как бы сам собой очутился пистолет. Павел вытянул руку вперёд и зашагал. Откуда-то вынырнула оскаленная харя. Он спокойно нажал на крючок, ТТ рявкнул и здоровенный бандюга с оханьем и причитаниями завалился, забился вьюном, заходясь матом и кашлем Но Майков уже шагал дальше.
В стороне, на пределе слышимости, урчал двигатель грузовика. Видимо они слишком далеко вырвались вперёд и остальные никак не могли их догнать. Скорей всего, из-за шума мотора они не слышали, что бой уже начался, уже идёт, есть первые убитые, раненные. Причём с обеих сторон.
Увидел бегущую фигуру с винтовкой. Затаив дыхание, повёл за ней стволом пистолета. Выстрел. Беглец покатился, но тут же вскочил и бросился прочь. С перепугу даже ружьё своё бросил. А мы вот его подберём. Это всё же лучше в лесу, чем пистолет.
Почти бегом он направился к тому месту. Он уже видел его, чёрный немецкий "маузер" с укороченным прикладом. Уже потянулся к нему, как вдруг, словно из под земли, вырос человеческий силуэт. Страшный удар отбросил его назад. Его убило?! Пуля? Нет, это всего лишь кулак. Правда, то был удар мастера кулачного боя. Таким кулаком можно запросто свалить быка, а уж про человека можно и не говорить.
Капитан пятился, пятился, пытаясь удержаться на ногах, но они, ватные, всё подгибались, хоть и пытались устоять, утвердиться, а руки шарили у пояса, куда он пистолет сунул, но нащупать его не могли. Тот, кряжистый, с глазами палача, даже не стал винтовку поднимать, а вынул нож, длинный страшный тесак и надвигался, глазами выбирая место для последнего, завершающего удара.
Наконец нашёл, определился, выбросил вперёд руку, но Майков уже оклемался, от выпада того увернулся, отбросил от себя кинжал с крошечной свастикой, выгравированной у самой рукояти. Удивительно, но в момент опасности наши чувства обостряются до такой степени, что замечают детали, какие не увидеть при других обстоятельствах.
Убийца не торопился. Он знал, что жертва, лишившаяся оружия, никуда не денется и растягивал удовольствие расправиться над "мусором". Вдруг, ощерившись, он прыгнул вперёд, но Майков опять успел отскочить, метнувшись за разлапистую ель.
Грузовик снова заурчал, уже неподалёку. Убийца повернул голову, прислушиваясь, а Павел всё отступал, отступал назад, не спуская глаз с врага. Вот тот обернулся и увидал, что милиционер уже отдалился на пару десятков шагов и сейчас рванёт прочь- не догонишь.
Оскалив зубы, он резко взмахнул рукой и тесак сверкающим колесом пролетел те шаги и вонзился в грудь капитана. Тот взмахнул руками и упал на спину...
Он смотрел на закатное солнце, на голо, окружавшее светило, и прощался с миром. Такая вот она какая - его смерть, в виде грязного лесного бандита с германским ножом.
Послышался шорох шагов. Шаги приближались, а он лежал, не шевелясь, и думал, что если слышит эти шаги, то значит ещё жив, а если он жив, то надо сопротивляться, кусаться, врага рвать ногтями...
Рядом бухнул выстрел и шорох шагов сменился топотом и хрустом сминаемых кустов. Над Майковым появилось знакомое лицо.
-- Жив, курилка?
Павел пошевелился, пошлёпал губами, пытаясь сказать, что он и вправду жив, а его спаситель тронул рукоятку ножа.
-- Ого, эсэсовский кинжал. Так вот что это за птицы. Так. Посмотрим. Ага. Ну надо же. Послушай, капитан, а ты на редкость предусмотрительный. Надо бы тебя к нам перетащить. Уж нам-то такие орлы лишними никак не будут.
Брошенный сильной рукой, германский кинжал пробил полушубок, стиснутую у комок шапку- ушанку и, пройдя сквозь мышцу, вышел под мышкой. Гущин осторожно извлёк из раны нож, а шапка тут сделалась томпоном, остановив кровотечение.
-- Молодец, капитан, -- улыбнулся Гущин. -- Дела наши не так уж плохи. Правда, пулемётчик убит, похоже и водителя они срезали, Придонников засел там с автоматом, не подпискает тех к машине. Если они доберутся до пулемёта, то наши силы сравняются. Они тогда обстреляют грузовик. Твоё счастье, что я заметил этот ваш поединок. Ты, капитан, с настоящим зверем встретился, с профессионалом. Такого одной пулей свалить сложно.
-- Сколько их? -- спросил Павел.
-- Сначала было семь или восемб. Теперь не знаю. Но уже четверо точно.
-- Одного я свалил.
-- Я двоих. Идти сможешь?
-- Смогу.
Рывком Майков поднялся на ноги, но в голове всё завертелось и он упал бы, если б не Гущин. Тот подхватил милиционера, поддержал его.
-- М- да, боец из тебя сейчас неважный.
-- Стрелять я могу, -- обиделся Майков, -- бегать сейчас не стану, но пострелять гадов не откажусь.
-- И то хлеб, -- согласился Гущин. -- Стрелялка имеется?
-- Он мне в автомат угадал, -- пожаловался Павел. -- А пистолет где-то здесь. Сейчас я его найду.
-- Потом найдёшь. Вон немецкая винтовка валяется. Бери пока что её, а там разберёмся.
Гущин протянул ему карабин и мигом исчез где-то среди деревьев. По сути, он представлял сейчас собой единственный козырь группы, который следовало разыграть немедленно. Павел заглянул в магазин винтовки. Там было два патрона. М- да, маловато будет, но "дарёному коню в зубы не смотрят". На всякий случай пошарил под ногами, но уже темнело и среди валежника, истоптанной земли, своего ТТ разглядеть не удалось. Зато он подобрал тот самый тесак, что едва не стал причиной его смерти. Сталь клинка была замечательная, крупповская.
Опираясь на приклад винтовки, Майков направился в ту сторону, где, по его мнению, находился джип с пулемётом. Надо охранять его. Где-то там находился радист Придонников. Раненный, он мог в любой момент потерять сознание, а вдвоём они обязательно справятся. Можно даже использовать пулемёт, если бандиты пойдут в прямую атаку.
Справа послышался шорох. Павел упал на колено и поднял карабин. Укороченная винтовка была в лесу удобна, так как длинное ружьё могло зацепиться стволом за ветку или за ствол дерева, а часто в бою решает дело не секунда даже, а частица её. Павел стволом, выцеливая причину того шороха, но противника не было. То ли тот успел затаиться, то ли это был случайный шум. Будь у него автомат, дал бы короткую очередь, для острастки.
Прошла минута, вторая, а Майков оставался неподвижным. В партизанской войне выигрывает тот, кто оказался более терпеливым. Пока он неподвижен, заметить его в сумраке почти невозможно, движение же обнаружит его.
Перед глазами начало клубиться. Всё- таки ранение давало о себе знать, сказалась потеря крови, стресс. Организм был перенапряжён и не мог долго работать на пределе сил. Имеются внутри нас некие ограничетели, которые блокируют все чувство и бац - человек падает без сознания, чтобы не транжирил дефицит жизненной силы, а экономил. Это выше, глубже сознания и разума. Это - физиология, природа, которую мы всю дорогу пытаемся подмять под себя.
И тут из-за дерева выступил человек. В руках он держал кургузый немецкий автомат, а из-за плеча выглядывал приклад ещё одного. У человека того имелся ранец или рюкзак, тёплая куртка, шлем. Это был настоящий враг, заброшенный к нам немцами. Он медленно двинулся вперёд, насторожённо оглядываясь. Павел тщательно прицелился.
-- Стой, стрелять буду!
Он только успел сказать, а тот, неизвестный, уже пригнулся, чтобы выстрелить, или отпрыгнуть, спасаясь. Майков, не размышляя более, потянул крючок. Грохнул выстрел. Карабин дёрнулся в руках. Ещё выстрел.
Незнакомец зашатался, выронил "шмайссер", схватился рукой за берёзку, попробовал шагнуть прочь, но лишь осел. Милиционер, на пределе сил, бросился к нему, подхватил немецкий автомат и сунул ствол с дюралевой накладкой едва ли не в нос вражины.
-- Руки! Хенде хох!
Тот отцепился наконец от берёзки, одну руку поднял, а вторую не смог. Затем и вовсе повалился на бок. Две пули из "маузера" прошили его насквозь, испортили германскую обмундировку.
-- Кто ты? Ну, говори! -- ткнул стволом "шмвйссера" диверсанта Майков. -- Ферштейн?
-- Ни... колай Герасимов, -- послышался слабый голос.
-- Русский, что ли? -- удивился милиционер и даже было опустил автомат, но тут же сразу осерчал и едва не пнул раненого. -- Предатель? За немецкие харчи продался?
-- Нет, -- шептал едва слышно диверсант. -- Не за харчи, за Родину. Из Нови- Сада я, на Родину вот... вернулся.
-- Что-то больно уж странное у тебя возвращение получилось, -- не зная, как себя вести с этим раненным человеком, буркнул капитан. Для белоэмигранта тот был молод, а с русскоговорящими иностранцами Майкову дел иметь ещё не приходилось. Конечно, в лагерях такие встречались, их было даже довольно много, но вот конкретно с павлом такой первый встретился. -- Встать можешь?
Но раненный не ответил. Подумав, Майков закинул трофейный автомат за спину и попытался приподнять Герасимова, но запас сил и у него уже был на исходе. От приступа внезапной слабости он едва не упал. Встал на колени, сунул к раненному Герасимову руку за пазуху. Сразу стало мокро от крови. Сердце нащупать не удалось.
Подумав, капитан внутренней службы уложил диверсанта на землю, забрал у него второй автомат, отстегнул от "шмайссера" ремень, связал им руки, а сам двинулся дальше. Джип должен быть где-то здесь, на лесосеке.
Внезапно деревья расступились и сразу стало светлее. Машину он увидел сразу. И лежавшего неподалёку от неё Придонникова. И крадущуюся фигуру, которую не мог видеть радист, так как её закрывала собой машина. В руке врага был зажат пистолет, в другой - длинный клинок кинжала. Ещё минута и Придонников был бы убит. В спину ножом.
Кричать не имело смысла и Майков начал стрелять из вражеского автомата, прямо от пояса. Из дульного среза бил язычок пламени, пули вспахивали землю дорожкой, а диверсант, словно молодой козёл, ловко скакнул в сторону. Придонников услыхал, развернулся, поднял ППС, но тут хлопнуло со стороны леса и он завалился мешком. Радиста подстрелили!
Там, в лесу, скрывался ещё один убийца. Майков перенёс огонб на лес и стрелял, пока в рожке оставались патроны. Но вот боёк сухо щёлкнул. Он встряхнул автомат, словно от этого тот снова начал бы стрелять, а потом швырнул его в сторону. И тут заметил, что к нему несётся тень.
Каким-то образом диверсант ползком подобрался почти вплотную и вот сейчас решил использовать свой шанс. Кажется, это был тот же самый, что метнул в него эсэсовский кинжал.
Убийца приближался длинными прыжками. Виднелся только чёрный силуэт, словно это был и не человек вовсе, а лесная нежить, упырь. Непослушными пальцами Павел нашарил за спиной второй "шмайссер", а враг был уже рядом и даже поднял руку для смертельного удара. Вот пальцы сомкнулись на рукояти, автомат вывернулся из-за спины, палец лёг на спуск и бандит получил в самый что ни на есть упор очередь. Но произошло это в тот момент, когда он уже прыгнул на капитана. Ужасный крик вырвался из его груди и рефлекторным движением Майков вытянул вперёд руку с автоматом. Диверсант навалился на него, стараясь достать кинжалом. При этом он стонал и скрежетал зубами. Его тело пронзили две или три пули. Были раны его не опасны, или то была агония, но бандит неожиданно навалился всем телом, скрежеща зубами и обдавая Павла волной смрада изо рта, а клинок блестел уже у самых глаз капитана.
Оказался Майков в самом невыгодном положении. Мало того, что здоровенный бугай навалился на него всем весом, так ещё от падения открылись раны и кровь уже пропитала одежду. К ней ещё добавилась та кровь, что струилась на него сверху, с раненного убийцы. Снова перед глазами поплыли радужные круги. Где-то совсем рядом гудел движок грузовика, но это ничего не значило. Ещё миг, два и руки откажут. Тогда бандит вонзит свой тесак ему в сердце и мир на этом перестанет существовать. По крайней мере - для Павла Майкова.
Изловчившись, он локтем двинул  в лицо бандита, а другой рукой достал тот нож, что был у него, и, снизу вверх, всадил клинок в живот диверсанта. Тот закричал, и был тот вопль клокочущий, как последняя жалоба. Нажим сверху уменьшился, а потом и вовсе прекратился.
Последним усилием Павел Майков спихнул себя тело бандита. Тот соскользнул и вытянулся рядом. Ценой неимоверных усилий Павел поднялся и едва не заплакал от обиды. Со стороны леса быстрым шагом к нему двигался ещё один. С двумя пистолетами в руках и автоматом на груди. Оба пистолета нацелены на Майкова, а его "шмайссер" лежал под тяжёлым телом убитого бандита- диверсанта.
-- Стоять!
Громкий командный вопль долетел с другой стороны лесосеки. Там появился Гущин. Он тоже сжимал пистолет. Расстояние между обоими бойцами было не такое, чтобы можно было промахнуться замечательному стрелку. И вдруг бандит побежал, но побежал как-то боком и начал при этом стрелять с обеих рук. Из шинели Гущина полетели клочья, но богатырь не обратил на эти мелочи ни малейшего внимания. Он тоже открыл огонь. Выстрелы скороговоркой прокатились по просеке. Гущин стоял на месте, вытянув руку, а бандит начал шататься из стороны в сторону, уронил один пистолет, выстрелил из второго, затем уронил и второй, но продолжал двигаться.
И тут появился грузовик. Фары машины осветили поле боя. Гущин опустил руку и начал опускаться сам. Упал на одно колено, потом завалился на бок, растянулся на спине. Противник его, припадая на ногу, упорно двигался в сторону стены леса. С борта грузовика посыпались люди. Одни устремились в погоню за диверсантом, другие бросились поднимать Гущина.
Кто-то наклонился над Майковым. Павел открыл рот, чтобы улыбнуться и сказать, что он смертельно рад видеть товарищей, но сил уже не осталось даже на это.
-- Товарищ лейтенант, -- услышал он голос над собой. -- Здесь живой, но он весь в крови.
-- Тащите его к машине. Эй, там, несите пленного сюда же.
Больше Майков ничего не слышал, так как провалился в забытьё.
Пришёл в себя он от тряски. Лежал Павел на полу. Рядом с ним находилось чьё-то тело. Майков застонал. К нему склонился Григорий Середа, знакомый милиционер из Кожвы. Он улыбнулся.
-- Лежите, товарищ капитан. Скоро уже приедем. Вон и Бызовая уже видна. А там и до дома уже недалече.
-- Слушай, Григорий. Как там Гущин, другие?
-- Про Гущина ничего сказать не могу, -- посерьёзнел Середа. -- Мы там постреляли по лесу, потом обыскали окрестности. Кое-как по рации связались с начальством. Выслали они десант. Так десантура до сих пор лес прочёсывает. Гущина на "виллисе" увезли сразу же. Он ещё жив был, но очень плох. В нём на первый, прикидочный, взгляд насчитали не то пять, не то шесть пулевых ран. Радист тоже убит, и пулемётчик. Водитель правда живой, но тоже поранен изрядно. Те, бандюки- террористы, очень важные стрелки и доки по части всяких там военных хитростей. И числом их было поболее, чем вас.
-- Их в плен захватили?
-- Да некого захватывать. Одного только взяли, которого Гущин подстрелил. Не то румын, не то албанец, не поняли ещё. Бредит он не по-нашему, и не по-немецки. Слова вроде знакомые, а как бы вывернутые наизнанку, да и говорит уж больно чудно. И зовут странно - Ёшка. Это он в бреду признался.
-- А остальные?
-- Все убитые. Они ведь все бандиты и убийцы, потому им сдаваться резону не было. Да вы их всех и постреляли. Наши одного только Ёшку и задержали. Остальные все в лесу в разных местах лежат пострелянные. И когда вы это так знатно повоевать успели? Кажется, не более часа прошло, как мы вас нагнали. а тут такое. Эхма!

Глава 20. Мартин Борман.   
"1. Устройство личных дел фюрера.
2. Участие во всех переговорах фюрера.
3. Доклады о текущих событиях фюреру.
4. Передача решений и мнений фюрера имперским министрам.
5. Улаживание споров и определение компетенции тех или иных министерств и ведомств.
6. Устройство города Линца.
7. Наблюдение за резиденциями Гитлера.
8. Руководство группой стенографистов при обсуждении военного положения".
Перечень своих основных обязанностей Борман составил сам и даже сделал тиснение на бюваре из юфти. Пусть все знают, что он секретарь Гитлера и считает свою работу единственно для себя предпочтительной.
Мартин Борман отличался чертой, которая не считалась позитивом в высших кругах общества - неприметливостью. Он редко выходил вперёд, предпочитая незримое присутствие за спинами "сильных мира сего". Его даже называли за глаза - "тень фюрера". Это полностью объясняло его сущность на горизонталиях имперской политики.
Неподвижное лицо кирпичного цвета, крупные руки рабочего, бегающие глаза, шрам на щеке от раны, полученной в тот период, когда он работал с "чёрным рейхсвером" и отбывал тюремное наказание за подготовку убийства школьного учителя Вальтера Кадова. Внешность батрака- подёнщика или портвого докера делала его незаметным в толпе. Долгое время Бормана никто не принимал в расчёт. Он занимался хозяйственно- финансовой работой где-то на третьем плане, в то время, как остальные наци "делали политику". Но работу свою Мартин выполнял всегда отменно и его приближали к себе, доверяя всё больше. Сначала он работал в штабе СА в Тюрингии, но не прошло и года, как он уже был пресс- секретарём гаулейтера Тюрингии Фридриха Заукеля, а затем - столь же быстро - стал начальником хозяйственного отдела в руководстве гау и руководителем района.
Мартин Борман при своей непритязательной внешности обладал на редкость гибким и быстрым умом, был великолепным шахматистом, умел рассчитывать комбинации на много ходов вперёд. Летом 1929 года он сделал предложение Герде Бух, дочери Вальтера Буха, депутата от НСДАП в Рейхстаге и близкого друга Адольфа Гитлера. В сентябре сыграли свадьбу, свидетелями на которой были Гитлер и Гесс. На свадебном гулянии Борман тет-а-тет поделился с Гитлером идеей о создании Национал- социалистического автомобильного корпуса, которую фюрер с восторгом принял и обязал Бормана подготовить детальный план и приступить затем к его осуществлению. Тогда же произошло сближение с Генрихом Гиммлером, который тщательно контролировал окружение фюрера. Борман сумел понравиться и ему, наладив финансовый аппарат СС.
Вообще-то Мартин Борман, сын мелкого почтового служащего, не имел законченного университетского образования. В 1920 году он прослушал курсы специалистов сельского хозяйства, после демобилизации из 56-го пешего артиллерийского полка, где служил денщиком и непосредственного участия в боевых действиях не принимал. Он даже успел поработать управляющим имения Грецберг (800 га) под Макленбургом у фон Трейнфельса, который руководил правой организацией в Пархиме. Молодой Мартин активно занялся сельским хозяйством, но ещё более активно он принял участие в торговле продовольствием на "чёрном рынке" и таким образом приобрёл большой опыт в финансовых операциях. Параллельно он вступил в "Союз сельскохозяйственного обучения", некий филиал Добровольческого корпуса фон Эппла, где также отвечал за штабные и финансовые вопросы.
В августе 1930 года Борман реализовал новую идею - создал и возглавил Кассу взаимопомощи НСДАП, откуда, по задумке, должны были поддерживаться семьи тех национал- социалистов, которые были арестованы или убиты в борьбе за торжество идей фюрера. На деле Кассой пользовалось руководство партии, а сам Борман, по личной инициативе, из тех денег выкупил земли и дома в Оберзальце, где он выстроил "имение фюрера". Он лично проводил переговоры с Тиссеном и Кирдофом, после чего Касса получила мощное финансовое вливание. Борман начал строительство музея фюрера в Линце и окончательно вошёл в ближайшее окружение фюрера. С третьего сентября он возглавил штаб Рудольфа Гесса, а уже в ноябре его выбрали в депутаты Рейхстага. Но, надо отметить, что отличаясь косноязычием, сам Борман в диспутах не учавствовал, во всём поддерживая лидера фракции Геринга, и много работал с бумагами.
Именно в то время Борман занялся "чистками" в аппарате НСДАП, скрупулёзно собирая компромат и передавая его куда надо. Началось выбивание "старой гвардии", после чего у Бормана появились враги. Так продолжалось до "Ночи длинных ножей", после которой количество врагов резко поубавилось.
Постепенно сложилось так, что Борман стал заведовать кадровой политикой в НСДАП. Тихой сапой он продолжал свою работу, конечный результат которой был известен только ему. Про себя он не рассказывал никому ничего никогда. Это был человек- тайна, человек- тень.
С такими данными можно было сделать карьеру в разведке, но Борман никогда не претендовал на такую работу. Свои тайные операции он проводил самостоятельно и на редкость результативно. Пребывая со всеми в ровных, почти дружеских отношениях, он сумел сделать так, что Зепп Дитрих, командир штандарта СС "Берлин", возглавлявший личную охрану Адольфа  Гитлера, доказавший не раз личную преданность фюреру и лично руководивший казнями верхушки СА в тюрьме Штадельхейм, вдруг очутился на фронте и с головой окунулся в военные действия.
Весьма странным образом попал в автомобильную аварию личный адъютант Гитлера - Вильгельм Брюкнер, командир полка СС и депутат Рейхстага. За время лечения интерес фюрера к старому соратнику увял и, когда Брюкнер выздоровел, ему пришлось отправляться в вермахт в звании оберст- лейтенанта. Таков был результат коррекций Бормана. Вместо Брюкнера личным адъютантом стал Шауб, ставленник Бормана, который со временем начал проявлять стремление к самостоятельности и тоже был убран, как и другой адъютант Гитлера, его фронтовой товарищ, Фриц Видеман, дипломат, бригадефюрер СА, начальник управления в штабе заместителей фюрера. Благодаря отличному владению английским языком, не раз выполнял дипломатические миссии в Лондоне и Сан- Франциско. Но сей товарищ не раз в тесной компании нелицеприятно выражался о кадровой политике Бормана и вскоре был отправлен генеральным консулом Германии в Шанхай.
Мартин Борман обладал гигантским трудовым потенциалом. Занимаясь бумажной кабинетной работой, он умудрялся ещё много перемещаться. В частности много времени проводил Бертехсгадене, где возглавлял строительство резиденции фюрера. Как-то Гитлер выступал там перед народом, стоя на солнцепёке и по лбу его обильно стекал пот. На следующее утро в том месте уже стоял массивный дуб с тенистой кроной. За ночь Борман организовал посадку здесь целого дерева, устроив всё так, словно дуб здесь был всегда. Такие вот мелочи и сделали его необходимым.
Куда бы фюрер не отправлялся, позади него непременно присутствовал Мартин. В руках он держал блокнотик, куда он заносил все слова вождя. На основе тех записей готовились приказы, циркуляры, директивы. Незаметно он начал руководить финансовой частью НСДАП - "Фондом Адольфа Гитлера", перемещая своей волей большие денежные суммы и материальные ценности. Мартином Борманом задумался и осуществлялся специальный проект, одобренный фюрером - самый большой в Европе музейный комплекс в Линце, куда свозились наиболее ценные картины, скульптуры и ювелирные украшения со всех европейских государств.
Теперь в руках Бормана сконцентрировались деловая и финансовая часть. Он заведовал личными расходами фюрера и даже сам закупал подарки для Евы Браун. В 1936 году Борман заявил, что выходит из церкви, а в 1937 году начал чистку в рядах партии, выявляя работников клира. Началось даже преследование излишне христиански настроенных национал- социалистов. Как следствие такой политики в 1938 году появился написанный Борманом циркуляр о "мировоззрении национал- социализма  как проявление истинной веры". В подтексте циркуляра ощущалось, что Гитлер есть воплощение живого бога, как Далай- лама в Тибете, Ага- хан у исмаилитов или аятолла у шиитов.
Одновременно он обнародовал общеимперскую программу эфтаназии, которая призвана была улучшить арийскую расу, вычистив особей, не умещавшихся в "прокрустовом ложе" образа современного арийца. Началось планомерное уничтожение инвалидов, глухонемых, душевнобольных, гомосексуалистов и прочего лишнего элемента. За осуществление программы отвечал обергруппенфюрер СС Филипп Боулер, начальник Личной канцелярии фюрера, член Имперского сената культуры и автор книги "Гениальный Наполеон - светящийся след кометы", в которой приводились аналогии между Шикльгрубером и Маленьким Корсиканцем.
Проступок Гесса вылился в масштабную чистку его аппарата, когда было арестовано и отправлено в тюремные камеры свыше восьмисот человек. Не пострадал лишь Мартин Борман, заместитель Рудольфа Гесса. За Бормана ходатайствовал лично сам фюрер. Штаб заместителей фюрера переименовали в Партийную канцелярию, которую Борман возглавил в должности старшего чиновника. Мартин не получил тех постов, какие занимал его шеф, но ни одним словом не выказал своего недовольства, если всё же испытал разочарование. С 13 мая 1941 года Борман числился личным секретарём фюрера.
Если сравнивать его работу с природными аналогами, то можно вспомнить паука, сидящего с краю паутины и придерживающего сигнальную нить. Борман частенько сидел за концелярским столом и перебирал бумажки. Это и были его сигнальные нити. По сути, в его подчинении была собственная служба безопасности, личной безопасности, имеющая разветвления- "щупальца" во многих странах мира, где сидели в кабинетах функционеры НСДАП, отсчитывающиеся в работе перед центральным аппаратом.
В церковной иерархии имеется высокая должность кардинала. После папы, это высшая ступень (кардиналис, суть главный), смотрящий католической церкви. В Средние века влияние кардинала в европейских государствах, исповедовавших католицизм, уравновешивалась  с абсолютизмом королевской короны. Вместе, они составляли дуэт мирской и духовной власти. Один отвечал за плоть, другой - за душу, дух. Кардинал являлся проводником политики Ватикана и гарантировал лояльность Церкви в мирских делах, если королевский двор не оспаривал известные преимущества клира. По сути своей - они прикрывали друг друга.
Кардинал выполнял официальные функции и обязанности, и пользовался почётом и уважением как простых верующих, так и власть имущих. Но параллельно официальному сану всегда присутствовал некий "серый кардинал", который оставался непременно в тени, но пользовался не меньшим влиянием, чем официальный наместник Ватикана, а порой даже и большим, потому что его возможности были невидимы для неискушённого взгляда, а это давало простор для фантазии и слухов Все тайны и интриги средневековья и новой истории во многом завязаны на подспудных действиях именно "серых кардиналов". Самым известным кардиналом был Ришелье, или герцог Арман Жан дю Плесси, влиятельнейший европейский политик семнадцатого века, а "серым кардиналом" при нём был некий отец Жозеф, его личный духовник, советам которого Ришелье неукоснительно следовал.
Таким вот "серым кардиналом" стал и Мартин Борман в начале сороковых годов века двадцатого. Он смело вмешивался в имперскую политику и зачастую добивался задуманного. Свои доклады фюреру он составлял таким образом, что Гитлер самостоятельно приходил к тем выводам, которые были нужны и важны Борману. Но, следует добавить, что если Гитлер противился невидимой воле своей "тени", Мартин беспрекословно подчинялся и никогда не пытался оспаривать приказы. Потому он и оставался неизменно рядом с харизматической личностью Гитлера, который то восторгался своими друзьями, то гневался на них и гнал нещадно прочь.
Когда Альфред Розенберг разрабатывал план германизации СССР, по которому некоторым народностям - на Кавказе, Украине, Поволжье, представлялась известная автономия. Это, по разработкам Розенберга, позволяло осуществить некую прослойку между арийцами и славянами, которая амортизировала на себя противоречия и делала более качественной и глубинной колонизацию российских территорий. Борман просчитал, что воплощение данного плана сделает Розенберга самой влиятельной фигурой на политической сцене в следующем десятилетии.
Мартин составил докладную записку, сквозной мыслью которой стало требование недопустимости уравнивания прав славянских народностей и представителей высшей арийской расы на покорённых территориях. Он великолепно разбирался в оборотах, которыми владел фюрер и использовал своё умение следовать логическим выкладкам. Надо дополнительно отметить, что Гитлер никогда не записывал для себя речей, он импровизировал и делал это великолепно. Но его секретарь, перед важными встречами, набрасывал некие тезисы, которые должны присутствовать в речи. Гитлер просматривал бумагу и соглашался. Таким образом Борману удавалось подспудно выдавать свои намеривания за желания фюрера.
Ещё раньше Мартин талантливо расшатал триумвират Гесса, Розенберга и Канариса. Когда Гесс, с подачи Бормана, был объявлен душевнобольным, план Розенберга раскритикован фюрером, Борман вмешался в дела Канариса. Адмирал надеялся поднять русского генерала Андрея Андреевича Власова, командовавшего перед пленением Второй Ударной армией РККА. Канарис замышлял сделать русского генерал- лейтенанта лидером "русского освободительного движения". Если бы затея руководителя германской военной разведки осуществилась, это могло бы обернуться большими изменениями в европейской политике, а то и в мировой.
По имеющимся у Бормана данным, на территории Советской России зрели целые очаги недовольства. Если у российских сил освобождения появится национальный лидер, который сможет объединить вокруг себя большинство недовольных, то тылы РККА может потрясти череда мятежей и восстаний, как среди гражданского населения и малых народностей Кавказа и Средней Азии, так и огромной системы лагерей заключения. По расчётам Бормана выходило, что СССР мог расколоться по причине мощной волны недовольства и генерал Власов стал бы верховным правителем огромных российских пространств. Это позволило бы прекратить  военные действия на Востоке, перепоручив дальнейшую работу Власову и курирующему его Канарису, а значит и начальнику ОКВ Вильгельму Кейтелю, и сосредоточиться целиком на западном направлении войны. Славяне будут проводить самостоятельную политику, пусть и дружественную Германии. В конечном итоге политический расклад сил в Рейхе сильно поменяется, что не устраивало прежде всего самого Бормана. Он начал игру на противоречивых фигурах Власова и другого ренегата - генерала Каминского. Если первого поддерживал Абвер, то второго протежировало СД.
Генерал Власов был кадровым военным, хорошим тактиком, наработавшим приличный опыт, побывавшим даже у Чан Кайши в оперативном отделе военным советником, также имевший сельскохозяйственное образование и народные корни, а значит и перспективы популярности к российских народов, хотя генерал и злоупотреблял алкоголем и пристапами депрессии. Его антагонист - Бронислав Каминский успел отсидеть три года в Шадринске как "троцкист", где обзавёлся связями среди уголовных преступников, пошедших на сотрудничество с германским командованием и СС. Каминский отличался недисциплинированностью и агрессией, допускал самовольные выходки, но был вынужден сотрудничать с германской армией. Он даже собрал охранную дивизию и выполнял карательные функции на Брянщине, практически искоренив там партизанское движение изуверскими и жестокими методами.
Кто возьмёт верх - пьяница Власов или палач Каминский? Борман через Гиммлера и Вольфа делал ставку на Каминского, как на более управляемую фигуру. Вряд ли этот генерал сумеет поднять за собой славянские народы, а именно на это и уповал Борман. У него были разработаны собственные планы германизации славянских земель, в которых половина россиян должна трудиться в особых закрытых концентрационных зонах, другая же половина подвергнется стериализации и пойдёт в услужение арийским господам.
Главной силой Германии был и оставался Вермахт и потому Борман старался не ссориться с командованием ОКВ. Одновременно отодвигая всё глубже Канариса, "глаза и уши" армии, он организовал неофициальный "Комитет трёх", который служил буфером между Гитлером и всем остальным миром. Конечно же, возглавлял сей комитет сам Борман. Ещё туда  входил Кейтель и Ганс Ламмерс, обергруппенфюрер СС, начальник Имперской канцелярии и член Совета по обороне Рейха. Вся документация сейчас проходила через "Комитет трёх", а без согласия троицы не утверждалось ни одного решения. Они составляли доклады, обзоры, рекомендации для Гитлера.
По сути своей Борман ввёл свою личную цензуру, показывая мир мир таким, каким хотел его видеть Адольф. И он, Мартин. Гитлер, как никогда, благоволил своему незаменимому помощнику, постоянно демонстрирующему свою нужность. Постепенно Борман начал кампанию по дискредитации Геринга, Гиммлера, Геббельса, последних "ветеранов", остававшихся рядом с фюрером с самого начала нацистского движения.
Легче всего было одолеть рейхсмаршала Люфтваффе, официального преемника Гитлера, Германа Геринга. Обрюзгший лётчик не выдержал испытаний славой и роскошью. Впервые Геринг вкусил наркотики в 1924 году, чтобы заглушить ими боль от ранения, которое он получил в правое бедро во время "Пивного путча". Геринг до того вошёл во вкус, употребляя морфий, что его пришлось сложить  в психиатрическую клинику в Лангбро. Его сумела вытащить из плена наркотического безумия жена - Карин фон Канцов, которую Генрих отбил у шведского офицера.
За без малого два десятилетия, когда-то поджарый сын генерал- губернатора немецкой Юго- Западной Африки, дружбой с которым так гордился Адольф Шикльгрубер, обрюзг и округлился. Из конфискованной у зажиточных евреев собственности он составил огромный  концерн "Герман Геринг Верке", который, как бы государственный, работал на выгоду Геринга и в ущерб Имперскомк министерству экономики и финансов. На полученную прибыль Геринг выстроил целый дворец "Карихале", в собственном поместье Шенхейзе протяжённостью свыше 10000 акров, и наполнил виллу неимоверным количеством драгоценностей, атрибутами роскоши и картинами, создав как бы филиал Музея фюрера в городе Линце. В своём дворце Геринг изображал римского императора и закатывал там пиры, достойные Калигулы или Лукулла. в то время, как гражданское население призывали к экономии и бережливости. Умело подобранные факты из жизни новоявленного "патриция" могли бы стать началом конца, если их представить глазам фюрера, отличавшегося весьма спартанским образом жизни.
Первый шаг Борман в этом направлении уже сделал - ходатайствовал на роль имперского министра вооружений и боеприпасов архитектора Альберта Шпеера. Шпеер считался другом фюрера после разработки грандиозного "Партийного форума" в Нюрнберге в 1934 году. Проект получил Гран- при Всемирной выставки в Париже в 1937 году, после чего Гитлер поручил  Шпееру заняться  планом генеральной реконструкции Берлина в духе римской истории и национал- социализма. Некоторые детали фюрер предложил сам, чем привёл Шпеера в восторг. Гитлер снисходительно выслушал  восхищённые филиппики и предложил Шпееру учавствовать в разработке парадных шествий национал- социалистов. Факельное шествие, предложенное Шпеером, Гитлеру чрезвычайно понравилось.
С Мартином Борманом Шпеер имел дело, когда учавствовал в Национал- социалистическом автомобильном корпусе и позднее, когда он руководил строительством здания Берлинской окружной партийной организации. А когда 21 января 1934 года умер любимец Гитлера архитектор Пауль Троост, Шпеер занял освободившееся место в окружении фюрера. Именно Шпеер должен был доложить Гитлеру о недопустимых расходах Геринга в ущерб Рейху.
Следующим кандидатом на выбывание станет Пауль Геббельс, колченогий министр пропаганды и просвящения, доктор философии, считающий себя отменным оратором. Геббельс находился в подчинении у Бормана, но считал себя достойным большего и рвался на самый верх нацистской иерархии. Он отличался феноменальным усердием. Был одновременно в десятке мест т говорил, проповедовал, взывал. Его не принимали всерьёз, но отмечали достоинства. Борман видел, что рано или поздно, благодаря своей бьющей фонтаном энергии, Геббельс займёт место рядом с Гитлером. А вот этого допускать было нельзя. Министр пропаганды был хорош, пока он оставался на своём месте, а рядом с фюрером он будет конкурентом Борману, а так как отличался зажигательными речами, к чему вождь был всегда неравнодушен, мог пошатнуть влияние секретаря, отодвинуть того на задний план, вообще выдвинуть со сцены. Требовалось убрать болтуна.
На Геббельса у Бормана уже имелся накопленный компромат. Дело в том, что энергичный живчик был чрезвычайно любвиобилен, и, несмотря на своих шестерых детей, активно погуливал на стороне, перепробовав многих артисточек с тех пор, как в его ведомство передали все берлинские театры. Но их министру показалось мало и он принялся за иностранок, во время командировок затаскивая в свою постель француженок, чешек, полячек, норвежек. Осторожно Мартин поделился информацией с Магдой Геббельс, женой ловеласа, которая была дружна с Гитлером и даже играла роль "первой леди" в официальных церемониях. Магда закатила мужу грандиозный скандал и помчалась к фюреру жаловаться на мужа, который имел наглость трахаться с известной чешской кинозвездой Лидой Бааровой. Гитлер уговорил разбушевавшуюся матрону и имел разговор с министром, после которого тот вышел из кабинета фюрера без кровинки на бледном лице. Геббельс сохранил свой пост, но в загашнике у Бормана имелась бомба - доказательства его интимных встреч с еврейкой Софией Гельценберг и запись пьяных разговоров в постели об имперской политике Гитлера. Это была стопроцентная "смерть" и терпеливая Борман ожидал удобного момента, когда можно материал положить в бювар Гитлера.
Последним из мамонтов оставался Гиммлер. Рейхсфюрер СС занимался вопросами безопасности НСДАП и Рейха. Если в начале 1929 года под его началом было всего 280 человек, то к началу войны таковых было ужн три десятка дивизий. Охранные отряды отвечали уже не только за безопасность партийных организаций, но и за всю Германию, а также оккупированные территории. В их ведомстве были ещё и все концентрационные лагеря и военные заводы. В добавок ко своим немалым обязанностям Гиммлера сделали ещё имперским комиссаром по консолидации германской нации, а потом ещё и германизации восточных земель.
Обязанностей у Гиммлера было столько, что многие на его месте просто растерялись бы и опустили руки. К тому же, по своей должности, он был полностью осведомлён о фактическом положении дел как в самой Германии, так и далеко за рубежом.
Все эти сведения и давили на него монбланом. Заместитель его, интеллектуал- разведчик Вальтер Шелленберг как-то в приватной беседе поделился о возможных вариантах будущего Германии. Хороший аналитик, он на пальцах доказал Гиммлеру, что впереди у Германии весьма трудные времена. Рейхсфюрер по настоящему испугался и начал прорабатывать возможные пути отхода. Однозначно это была связь с Западом. Гиммлер начал искать контакты с представителями Великобритании и США, которые дали бы для него гарантии. Возможности у рейхсфюрера были огромные и он надеялся, что его затея выгорит.
Кое-какие наработки дошли до Бормана. Это его чрезвычайно обрадовало. Теперь всесильный вождь СС тоже был у него в кармане. Оставалось дождаться опять же нужного момента. Все эти комбинации стали ему по силам, когда Борман нашёл общий язык ещё с одним человеком "себе на уме" - Генрихом Мюллером.
Когда Борман закончил предварительную беседу с начальником гестапо, то пришёл в восхищение. Это был именно тот союзник, который ему был необходим. Отныне в делах закулисной политики для него не было ничего невозможного.
Именно после той, памятной, беседы, Мюллер написал заявление о приёме в ряды НСДАП. До того он оставался беспартийным. Случай беспрецедентный.
В полицию Мюнхена Мюллер попал после демобилизации и служил там честно и результативно, выискивая воришек и левых экстремистов. Параллельно он учился в средней школе, заочно, так сказать. После прихода нацистов к власти, баварская полиция была переименована в гестапо, и Мюллер продолжал работать на тех людей, которых ещё совсем недавно профессионально выводил на чистую воду. Его профессионализм по достоинству оценил Гейдрих и до самой своей смерти протежировал Мюллеру.
Постепенно гестапо вылилось в Четвёрное управление Главного управления имперской безопасности и, фактически находясь в подчинении Гейдриха, а потом Кальтенбруннера и Гиммлера, он вёл себя самостоятельно, пользуясь расположением Бормана, которое не афишировалось. Они работали в тесном тандеме, к обоюдным выгодам.
С некоторых пор Мартин Борман пересмотрел свой жизненный удел. Причём кардинально. Если раньше он прогрессировал себя в гитлеровской политике и являл собой её проводника, то теперь его намерения были абсолютно другими. Произошла своеобразная эволюция мироустройства.
Борман переосмыслил положение раз за разом. Концепция однополярного мира, где ведущее место должна занять Великая Германия, всё больше казалась недостижимым мифом. Во-первых, численность немцев не дотягивала до того, чтобы контролировать мир. А война эту самую численность делала ещё ниже. Во-вторых, такого рода процессы должны растягиваться на десятилетия, а ещё лучше - на века. Только тогда это делает процесс по настоящему результативным. А гитлеровский блицкриг противоречит ему по сути.
Что же делать?
Своим собственным умом Борман пришёл к выводам. Во-первых, Германии надо остановиться. Под её власть уже попала львиная часть Европы. Хватит. Её нужно германизировать. Этот процесс должен растянуться до конца века. Медленно и верно, как удав переваривает кролика.
Затем - союзники. Италия слишком слаба и криклива. Это не союзник, а вассал. Япония слишком далеко. Микадо будет делать свою собственную политику. Это он уже выказал, так и не начав войну с Россией. Его стратегический противник - Соединённые Штаты. И это очень хорошо для будущей Германии. Чем сильней становится Япония, поглощая страны тихоокеанского бассейна, тем лучше. Сильная Япония и сильные Североамериканские Штаты сойдутся не на жизнь, а на смерть., обескровливая друг друга. Эти интересы надо всячески подогревать, делая тем политику завтрешнего дня.
Тогда кто?
Ответ однозначен - СССР. На первый взгляд это может оказаться абсурдом. Но лишь на первый. Борман много думал над этим вопросом. Политический строй Германии и Советского Союза очень схож по своему построению. Много принципиально общих вещей. Камнем претуновения является националистический вопрос Гитлера. Но его можно решить, по крайней мере отодвинуть на задний план.
Война начинает задыхаться. Сколро в среде генералов появится недовольство. Его только подогреют амбиции Гитлера как верховного главнокомандующего. Чем дальше будет Гитлер от действительности, тем больше ему будет казаться, что генералитет саботирует его гениальные распоряжения. Недовольство неминуемо вызреет в заговор. Возможно фюрер германской нации будет убит и власть в государстве перейдёт в рукт "комитета трёх", который возглавляет он, Мартин Борман. Наступательно- оборонительные операции будут приостоновлены, с Советами заключат перемирие и Германия восстановит границы 1941 года. При таком положении англо- американские союзники не посмеют войти в Европу, превращйнную в крепость, в цитадель. Америка завязнет в войне с Японией, которой Германия будет оказывать материальную помощь, подталкивая одновременно Италию к войне с англичанами в Африке. Пусть они воюют. Германия будет наращивать потенциал.
Но если с заговором не получится и Гиммлер сожрёт заговорщиков? Тоже не беда. Вермахт не сможет качественно воевать без Генерального штаба, войска начнут отступать, Гитлер всё больше приходит в исступление. Его нервная натура будет окончательно подточена нервными стрессами. Кандидатуры врачей утверждал он, Мартин Борман. И он заблаговременно позаботился, чтобы рядом с великим фюрером подобрался особый контингент. Над здоровьем вождя работал институт под руководством Теодора Морреля, специалиста по кожным и венерическим заболеваниям. Именно Моррель, при поддержке Бормана, оттеснил от фюрера Карла Брандта, доктора медицины, спасшего жизнь племяннице фюрера Геле Раубал, с которой состоял в кровосмесительной связи сам Адольф ещё с юношеских лет. Раубал попала в аварию, когда ехала на автомобиле с адъютантом Гитлера - Брюкнером. Дело в том, что Моррель частенько колол Гитлеру антидепрессанты и другие лекарства, содержащие наркотические вещества. После такого "лечения" Гитлер чувствовал необыкновенный подъём и считал Морреля светилом медицины. Моррель лечил Гитлера от переутомления нервной системы, в следствии чего у фюрера обострялся целый ряд старых болячек. Наркотики нервы успокаивали и болезненные симптомы пропадали. Лейб- медик открыл несколько фармфабрик по производству лекарств для вермахта на средства, предоставленные ему Борманом. Он хорошо понимал, чем закончится - рано или поздно -  "лечение" Морреля.
Когда специальная медицинская комиссия из светил германской медицинской науки констатирует, что Гитлер не способен управлять Рейхом, Борман позаботится, чтобы фюрера положили в лучшую клинику, к лучшим врачам, а пока "комитет трёх" продолжит "генеральную линию", корректируемую сами понимаете кем.
Одно из двух - или он приходит к власти после заговора генералов или "благодаря" болезням фюрера. Одно из двух. Пока что остаётся терпеливо ждать и работать в том направлении, которое устранит возможных "претендентов".
Борман был умным человеком и не претендовал на звание канцлера, президента или, уж тем более, фюрера. Он будет продолжать занимать технический пост, оставаясь во главе бюрократического аппарата. За образец он взял построение вертикали карьеры другого технического секретаря - Иосифа Виссарионовича Сталина, тихой сапой вошедшего на самый верх политического олимпа. Коллегиально страной управлял Центральный Комитет ВКП(б), но каждый из знающих не сомневался, что сольную партию ведёт именно Сталин.
В перспективе они составят великолепный дуэт - Борман и Сталин, а можно присоединить к ним ещё Вана Цзинвея, председателя Центрального политического совета Гоминьдана. Наверняка Иосиф Сталин поможет примирить его с новым "тигром" азиатской политики, лидером китайских коммунистов Мао Цзэдуном. И тогда перед таким триумвиратом итр покорится. Япония будет занята войной с США, Англия сразится с Италией в Северной Африке. Тогда и настанет век Германии- СССР- Китая. Они объединятся, выработают общую программу развития, в которой найдётся место и для остального человечества. Под чутким руководством старших товарищей - товарища Мартина, товарища Иосифа и товарища Мао.
Правда, пока что действовать ему приходилось в тёмную, расставляя своих людей на ключевых постах, потом менять их на новых, интриговать, комбинировать, используя тёмные нравы национал- социалистов и их союзников. Лишь одному человеку он открылся - наполовину - Генриху Мюллеру, который оценил доверие и ответил тем же. Если затея их получит логическое завершение, германский народ ждут известные преимущества, а оба союзника поднимутся "выше Солнца". В такие дальние перспективы ни Мюллер, ни Борман, по большому счёту не рисковали заглядывать. Чтобы не сглазить. Чтобы не сгореть в свете Грядущего.
Встречи их проходили на грани конспирации, носили демонстративно случайный характер. Для более длительных контактов приходилось импровизировать. Выручало, что у обоих были и сейчас огромные возможности.
Вот и сегодня они договорились подстрелить кабанчика, для чего пришлось ехать в Южную Баварию. Брели по лесу, расцвеченному в краски поздней осени. Под ногами шуршали опавшие высохшие листья.
-- Уважаемый Мартин, поторопимся, -- предложил Мюллер, поправляя ремень однокуркового "манлихера". -- Скоро  мои егеря выгонят на нас кабанчика.
Быо одет начальник гестапо в утеплённый кожушок, подпоясанный кожаным ремнём, на котором висел охотничий тесак в кожаных ножнах, прошитых толстой дратвой. На ногах Мюллер носил бурки с толстой резиновой подошвой, чтобы обувь не промокала. На голове ловко сидела глубокая кепи с меховыми наушниками. Губы кго кривились в улыбке, а глаза пристально наблюдали за своим спутником.
Борман оделся в тёплую куртку с капюшоном. На голову натянул шляпу с узкими полями и петушинным пёрышком, бьющимся сейчас на ветру. Сапожки с меховой оторочкой берегли ноги. Вооружён он был многозарядным винчестером с инкрустацией серебром а-ля Олд Шеттерхэнд. Взгляд его бродил где-то в районе горизонта, но видел он много дальше.
-- Как продвигаются дела с "Красной капеллой"? -- вдруг повернулся Борман к Мюллеру. Тот легонько пожал плечами.
-- Продигаются. Арестовано множество народу по всей Европе, но, по вашему совету, основное направление мы не трогаем. Пусть работают. Ещё мы вышли на резидентуру в Дании, в Стамбуле. Имеются разработки в Киеве, но там активно действует Шелленберг. Его постоянно подталкивает Риббентроп...
-- С Иахимом я разберусь, -- буркнул Борман. -- У этого аристократа имеются свои слабости. Он вмешивается в несвойственные ему функции, пользуясь старой славой и прошлыми достижениями. Но вот с Шелленбергом не стоит ссориться. Это умный разведчик, обладающий аналитическим мышлением и хорошими связями международного уровня. Задействуйте своих людей, Генрих, в Турции, используйте, наконец, вашего порученца Шольца. Он доказал, что на него можно положиться. Надо установить прочные связи с Дядюшкой Джо.
-- Но пойдёт ли Сталин на контакт с нами? -- засомневался гестаповец. -- Ведь он ведёт войну не на жизнь, а на смерть.
-- Пойдёт, Генрих, ещё как пойдёт, -- усмехнулся, показывая крупные зубы, Борман. -- Я разгадал этого человека. Он существует над политикой и этим он выше нашего уважаемого фюрера. Именно за счёт этого он переиграл всех своих конкурентов и остался там, в политическом "поднебесье" Советов, в гордом одиночестве. Ему нет равных и потому ему многое по плечу.
-- Но, каким образом? -- спросил Мюллер. -- Ведь Россия погрязла в обширнейшем политическом кризисе, который дал "метастазы" во всём, в общественных делах, в политике, в сельском хозяйстве, в...
-- Это всё обструкция, -- махнул рукой собеседник, прищурившись, -- видимая в свете дебатов депутатов Рейхстага, но Дядюшка Джо пошёл много дальше, он перешёл на новый уровень управления, на котором старые правила недействительны. И если мы хотим уцелеть в нынешнем горниле, нам придётся последовать за ним.
-- Расшифруйте, хозяин, -- предложил гестаповец, ищуще заглядывая в глаза секретаря Гитлера.
-- История, -- покровительственно начал тот, расправив широкие плечи, -- движется по замкнутой спирали, отчего мир периодически поднимается в расцвете, а потом падает в пропасть регресса. У каждого этапа свои особенности, опираясь на которые, можео пережить падение и подготовиться ко взлёту. Существовать всё время на пике развития невозможно. Чем выше поднимешься, тем больнее будет падение. Гений Сталина заключается в том, что развивая страну индустриально, он провоцирует её крах, подготовливая тем самым почву для нового взлёта.
-- Не понимаю, -- честно признался Мюллер.
--Это сложно, -- согласился Борман. -- Конечно, ты не читал Маркса и Энгельса?
-- Кое что перелистывал, -- признался гестаповец, -- но лишь затем, чтобы ориентироваться в беседах с арестованными коммунистами и социал- демократами.
-- Напрасно, Генрих, напрасно. Надо было копнуть чуть глубже. Оба они прекрасные экономисты, эти наши соотечественники, и этим можно гордиться. Экономику они прогрессировали в политику и показали варианты будущего кризиса капитализма. Так вот Сталин учёл их советы и внёс свои коррективы. В частности, он нашёл источник дешёвой рабочей силы без вливания эмигрантской крови, за счёт, так сказать, внутренних резервов. Далее. Он искусно использовал противоречия малых народов с их обострённым чувством национальной гордости. Он тусует их, как опытный картёжник колоду карт. В делах политики он отказался от критерия человечности и приподнял свою личность над собственно логосом. Поэтому Советский Союз до сих пор ещё не рухнул во враждебном окружении противоречий.
-- Но, если я понимаю правильно, -- потёр затылок Мюллер, -- оказывается, что Сталин выше нашего Гитлера. Это так?
-- Ах, оставьте сентенции тем, Генрих, -- махнул рукой в неопределённом направлении рейхслейтер, -- кто в этом понимает чуть больше вашего. Не надо инсинуаций. Божественный гений нашего фюрера это одно, а запредельный прагматизм Сталина ягода соввершенно другого поля. Они в одну плоскость не укладываются и потому не поддаются сравнениям. Но кое-что я мог бы попробовать прояснить, но кратко, схематично. Дело в том, что Адольф Гитлер смотрит в будущее сквозь призму прошлого, а Иосиф Сталин видит прошлое сквозь зыбкую преломлённость будущего. Ваше же дело, Генрих, это постараться не допустить краха Германии, который неминуем без нашего вмешательства.
-- Вы предлагаете?.. -- подобрался шеф гестапо.
-- Я предлагаю начать первостепенный процесс корреляции, -- пояснил Борман, -- а не вульгарный заговор или переворот Наш Адольф излишне увлекающаяся фигура и не терпит противоречий. Что ж, наше дело помочь ему и сделать это так, чтобы помощь пошла на пользу не только фюреру, но и всей Германии.
-- Но, если я опять же правильно понял наш разговор, -- не отступал от трудной темы Мюллер, -- то впереди у нас неминуемый крах, если фюрер продолжит вершить политику теми средствами и методами, которыми он оперирует последние годы.
-- Это могло бы быть так, -- кивнул головой секретарь фюрера, -- но ведь в его окружении имеются люди, готовые помочь ему избежать ошибок. И, если случится нечто непоправимое, готовые и дальше нести знамя Рейха сквозб тернии времени... Но, мы кажется заговорились. Уж не объект ли наших ожиданий ломится сквозь кусты боярышника?
-- Кажется, он самый, -- расплылся в улвбке Мюллер и скинул с плеча "манлихер". Борман не спеша рванул рычаг винчестера, загоняя патрон в патронник и кинул ружьё к плечу. Оно ударило его в плечо, из ствола вырвался едва видимый сноп порохового дыма, а кабанчик истошно взвыл, перекувырнулся и дёрнул в другую сторону, обагряя траву "бусинками" пролившейся крови. Грохнул выстрел из "манлихера" и секач взвыл, но тут же рёв его и прекратился, а тело вытянулось, раскидывая дёрн острыми копытцами. Борман приставил ко глазам бинокль.
-- Кажется, мы составляем собой неплохой дуэт, -- удовлетворённо заявил он, опуская бинокль. -- Я начинаю, а вы дело заканчиваете. За это можно выпить.
-- С большим удовольствием, -- поддержал мысль шеф гестапо, -- у меня уже приготовлена пара бутылочек великолепной кремлёвской водки. Они очищают её особым образом, отчего водка становится необычайно мягкой, а эффект её только увеличивается. По сути своей это лекарственный бальзам, если не увлекаться излишне ею, как это свойственно русским.
-- Но мы ведь не русские, -- улыбнулся Борман, -- и германский прагматизм спасёт нас от алкогольной зависимости.
Оба двинулись по направлению к сторожке, где действительно всё уже было готово, а позади них трое неприметных егеря в камуфляжных комбинезонах вынырнули словно из-под земли и начали споро разделывать тушу, чтобы угостить начальство, да и себя, сочными шашлыками из свежатинки.
Пока они двигались, Борман размышлял, что Мюллер ещё не окончательно созрел для абсолютного подчинения и потому не стоит форсировать событий, а лучше обождать, уповая на талант военачальников из штаба ОКВ, чтобы дали ему толику необходимого для воплощения замыслов времени. Мюллера же заботила собственная жизнь. Он пытался прикинуть, как она может сложиться в тех или иных вариантах возможного будущего и выходило, что надёжней всего придерживаться этого медведоподобного Бормана, который учитывал всё и вся.

Эпилог.
Мы показали лишь крошечную часть тех событий, которые имели место быть в недавнем прошлом, шесть с лишним десятилетий назад, взяв период с 1939 по 1942 год. Что стоит за теми или иными событиями? Почему они развивались так, как развивались? Над этим как-то не принято задумываться, но может быть кто-нибудь заинтересуется таким вот ракурсом, ведь несмотря на придуманный сюжет, свыше девяноста процентов прочитанного случилось на самом деле. Были все описанные нами, подробно или вскользь, советские и германские операции тайных и явных войн. реально существовали Власов, Каминский. Клячкивский, Эйтингон, Рамон Меркадер, Иван Бессонов, лейтенант Годов. Нам пришлось поднять массу документальных сведений, чтобы не уходить далеко в сторону вымысла, описывая реальные события. Мы не станем перечислять здесь все те справочники и энциклопедии, коими преизрядно попользовались во время работы, чтобы не утомлять Читателя.
Судьбу большинства реальных исторических лиц вы можете сами проследить по хроникам и энциклопедическим справочникам, как это делали мы. Что же касается остальных персонажей, то мы кратко расскажем. Судьбу Отто Ригеля и Гельмута Зингера можно проследить по написанному ранее рассказу "День цвета выжженной стали", который является своеобразным продолжением этого повествования и где рассмотрена ещё одна полузабытая страничка нашего прошлого. Захар Безбородов попал в немецкий концентрационный лагерь вместе с десятками своих товарищей, пошёл с лейтенантом Годовым в "СС- Зондерлагерь Бухенвальд" - особо секретную зону широко известного лагеря смерти. Там готовились диверсанты для заброски в наши тылы. 2 июня 1943 года в районе совхоза "Кедровый Шор" Кожвенского района Коми АССР был сброшен десант из двенадцати человек. 9 июня эта группа была ликвидирована войсками НКВД (факт). Старший лейтенант Годов, руководитель той группы и помощник его, сержант Безбородов, были убиты, остальные сдались в плен.
Товарищ- однополчанин Безбородова - Потап Ненашев, прошёл весь ад сталинских лагерей, освободился по амнистии в 1953 году, поехал к себе домой, но так и не доехал, умерев в дороге. У него отказало сердце.
Йошку Булича пытались склонить к сотрудничеству органы безопасности, но хорват оказался твёрдым орешком. Его осудили и поместили в лагерь. Он отсидел там пятнадцать лет, еспел жениться на вольнопоселенке Полине Юшковой, а потом, уже после освобождения, внезапно исчез. То ли он решил вернуться на родину, в Хорватию, то ли его достали недруги, которых у него было всегда превеликое множество. От его с Полиной брака остался сын Андрей, ставший впоследствии уголовным авторитетом. Его похождения можно проследить по романам "Монстр" и "Монстр-2", где он натворил весьма и весьма много дел.
Алексей Гущин, несмотря на тяжёлые ранения, выжил, дослужился до чина генерал- майора госбезопасности и вышел в отставку в 1974 году. Написал книгу мемуаров, где мноное рассказал о своих товарищах - Николае Кузнецове, Кирилле Дейнеге, Леониде Эйтингоне, но книгу ту так и не издали, хотя гонорар выплатили полностью.
Ефим Лялин добрался- таки до своих, но издалека, через Шпицберген, Норвегию. Явился с повинной после войны. Отсидел восемь лет, после чего освободился по амнистии. Работал лесником. Встретил там как-то Веселова, что стало причиной недельного загула, прерываемого воспоминаниями о прошлом. После этого Веселова не видел ни разу. Вышел на пенсию. Умер в 1982 году. После него осталось трое детей, семь внуков.
Лейба Гершель пропал без следа. Поговаривали, что в девяностых годах близ Усть- Усы детвора видела скелет человека в обрывках шинели с зажатым изоржавевшим револьвером в руке. Но, как не искали затем те останки, так ничего и не нашли.
Павел Майков работал в милиции. Последняя его занимаемая должность была начальник уголовного розыска города Воркута. Вышел на пенсию. Увлекался рыбалкой. Любил рассказывать о ненапрасно прожитой жизни.
Вот вроде бы и всё. Ах да. Сын Мартина Бормана и тоже - Мартин, один из десяти детей нацистского бонзы, ставший священником, клятвенно заявлял, что шеф Гитлерюгенда Артур Аксман видел трупы Мартина Бормана и личного врача Гитлера Людвига Штурмпфеггера возле автобусной станции в Берлине. В 1972 году он сдавал кровь на генетический анализ, чтобы идентифицировать найденный скелет. Мартн Борман- младший объявил, что оба анализа подтвердились. Но имеются свыше 6400 случаев встреч с Борманом в разных частях мира, хотя официальные органы это обстоятельство никак не комментируют. 









День цвета выжженной стали.

Глава 1. Отто Ригель.
-- Ближе! Давай, мать твою!!! -- заорал майор на водителя. Старшина сжал зубы так, что между ними нельзя было просунуть и лезвия бритвы, и резко крутанул баранку. Колёса "виллиса" завизжали и, невообразимым виражом, машина приблизилась ещё ближе к застрявшему в кустарнике лимузину. Возле бронированного чуда заокеанского автомобилестроения суетилась охрана. Выставив вперёд автоматы, они поливали улицу свинцовым горохом, ни мало не заботясь о том, что могут поранить или убить кого-то из мирных граждан. Да и не было, честно признаться, в ту минуту никого из праздно гуляющих горожан. К 1944-му году всё мужское население Союза Советских Республик так или иначе переплавилось в горниле войны. Даже самые миловидные женщины, и те шагали, поджав губы и сощурив глаза, будто шли в бой и выцеливали ненавистного супостата- противника.
Ещё один отряд энкеведешников высыпал на улицу. Теперь они заполняли, казалось, всё её пространство. Они появлялись из проходных дворов, свешивались с балконов, грохотали саогами по крышам. Капитан поднял ствол ППШ и дал длинную очередь. Сухо щёлкнул боёк и, судорожным коротким движением капитан отстегнул опустевший магазин, швырнул его под ноги и вставил снаряжённый диск, висевший на ремне. Рывок затвора и автомат снова застучал, отгоняя осмелевших чекистов.
Майор вырвал из гранаты чеку и, размахнувшись, метнул её в сторону лимузина, за синеватым стеклом которого ворочался он. Тяжёлая противотанковая граната не долетела до цели, упала на булыжную мостовую и даже покатилась обратно.
Рвануло.
На мгновение дорогу затянуло вонючей пеленой кислого толового дыма., из которого проступил силуэт идущего человека. Это был высокий мужчина в длинной приталенной чёрной шинели с узким хлястиком. Над глазами нависал козырёк фуражки, высокую тулью которой украшал серебряный череп офицера СС.
И, странное дело, чекисты опустили автоматы и пистолеты и тоже начали вылезать из канав и подворотен, из всяких узких щелей и незаметных укрытий.
Двигатель "виллиса" в последний раз рыкнул и тоже утих, заглохнув.
Только что на улицах города, среди каменных скал зданий трещали выстрелы, грохотали моторы машин, кричали сорванными голосами люди, и всё вдруг одномоментно закончилось, растворилось в тишине, как тает потревоженный песок на дне моря.
Гауптштурмфюрер СС Ригель махнул рукой в кожаной перчатке и майор Сидорчук, вздохнув, перебрался через борт машины, спрыгнул на булыжную мостовую. Автомат он оставил на сидении, а пистолет, тяжёлый ТТ, сунул в новенькую кобуру. Сдвинув двумя большими пальцами складки на диагоналевой гимнастёрке за спину, он шагнул навстречу немецкому офицеру и вытянулся перед ним, прижимая руки ко швам офицерских галифе и оттягивая локти чуть назад, как это принято делать в вермахте.
Странно было видеть, как офицер Красной Армии отдаёт честь офицеру враждебного государства, окружённому подступившими со всех сторон "чекистами".
-- Герр гауптман, -- ладонь кадрового офицера прижималась кончиками пальцев к виску, а карие глаза майора смотрели в стального цвета зрачки эсэсовца, -- боевая задача моей группой выполнена не была по причине невозможности проведения операции столь малыми силами. Необходима дополнительная группа огневой поддержки, лучше - две...
-- Ещё лучше батальон смертников... или дивизия "Бранденбург-800".
Майор сначала опустил руку, потом взгляд его перекочевал на носки зеркально начищенных сапог гитлеровского офицера.
Тем временем дверца бронированного лимузина распахнулась и на свет дневной вылез низенький усатый турок, выполнявший роль Сталина. Он стащил с головы генеральскую фуражку, расстегнул лацканы утепдённой сизой шинели. Весна 1944-го года брала своё. Он вытер пот с лица большим клетчатым платком и присел на подножку автомобиля. Неподалёку прохаживался телохранитель в расстёгнутой кожаной тужурке с автоматом МП-43 в руке.
-- Группа из трёх человек не может не может атаковать машину Верховного Главнокомандующего. Вернее - может, но без необходимого результата. Пострадает несколько человек из охраны, будет много шума... и - всё! Группу уничтожат и инцидент на этом будет исчерпан.
Отто Ригель кусал губы, слушая курсанта особой школы СД и думал, что русский, стоявший сейчас перед ним навытяжку, прав. Любому профану будет ясно, что подобный диверсионный акт изначально обречён на неудачу. Но Эрнст Кальтенбруннер, руководитель РСХА, взялся лично курировать план убийства Сталина, чем замнтересовал и рейхсфюрера СС. Гиммлер, пережив нервный криз в 43-м, после неудачного исхода операции в Тегеране, вновь воспрял духом. Если Сталин каким-то образом будет уничтожен, то войска Красной Армии захлебнутся в вялой агонии наступательного порыва и будут неминуемо отброшены назад. Не надо забывать, что ещё вся Европа остаётся в зоне влияния Третьего Рейха и победа может зависеть от одного- едмнственного фактора. Если этот фактор достаточно весом.
-- Возвращайтесь в казарму, майор, -- бросил курсанту Ригель и повернулся. Движения его были отточены. Он видел себя со стороны и гордился разницей, отличавшей его от славянского сброда, который собрали по ротам русской армии генералов Власова и Каминского.
Ригель возвращался в коттедж, вокруг которого раскинулся живописный парк. Не взирая на то, что продолжал полыхать огонь мировой войны, весенняя природа, как бы в противовес человеческим безумствам, методично брала своё. Деревья, каштаны и платаны, радовали глаз нежнейшими оттенками свежей зелени. Дивные пленяющие ароматы цветов привлекали беспокойных пчёл, которые деловито кружились над бутонами словно маленькие штурмовики, жадно поглощая пыльцу и нектар с тончайших лепестков, чтобы тут же нести добычу в свой дом, своё убежище.
В другой, менее напряжённый час Отто задержался бы здесь, лицезрея окружающие его красоты, выкуривая заодно турецкую сигарету, но неотложные дела требовали его присутствия в штабе. Штандартенфюрер СС Гельмут Зингер требовал самого обстоятельного отчёта. Можно было понять его нетерпение. Слишком много людей желали знать о продвижении этого дела. Слишком много...
Операция несла гриф абсолютной секретности, но люди из аппарата Кальтенбруннера, а также Гиммлера и даже Бормана бесцеремонно вмешивались и требовали отчётов, донесений, информационных бюллетеней. Помогал немного Шелленберг, но сын фабриканта роялей отличался по духу от рыцарей ордена СС и мог противопоставить давлению только высокое покровительство влиятельных персон. После гибели в Чехии Гейдриха место покровителя занял Гиммлер, только вот был это уже совсем другой человек и Шелленбергу приходилось часто балансировать между преданностью делу НСДАП и будущим Великой Германии.
Как оформить докладной отчёт? Репетиция нападения группы Сидорчука на машину Сталина проводилась не раз и в каждом конкретном случае всё заканчивалось "гибелью" диверсантов. Действительно, три человека не могли противостоять целой армии агентов НКВД, что наводняли Москву. По данным разведки, жители улиц, по которым двигался обычно кортеж Верховного Главнокомандующего, были выселены или репрессированы, а их квартиры заняли филеры и осведомители, наушники и доносчики, агентура Берии и Власика. Они готовы кинуться на неведомых террористов и порвать тех на части, буде на то появится возможность.
Что же делать?
Хорошо бы разместить команду гранатомётчиков в одной из квартир, под окнами которой проносятся правительственные бронированные автомобили, а на крыше соседнего дома поставить парочку пулемётов МГ-42. 3000 выстрелов в минуту. Это существенно усилило бы огневую мощь бригады, но... Это всё пустые мечтания. Система всеобщей слежки, особенно в районах, прилегающих ко Кремлю, настолько масштабна, что диверсанты непременно провалятся ещё на первом этапе подготовки террористического акта. Насколько было легче действовать боевикам- народовольцам, разным эсерам и анархистам в той, ещё царской России. Но нечего уповать на несбыточные мечты. Всё это осталось в историческом прошлом, а нынешний этап развития необыкновенно жёсткий и даёт ничтожную долю для выбора. 
Сделав несколько быстрых строк на большом листе бумаги, Ригель решительно отодвинул начатый отчёт и подошёл к шкафу, где у него имелась заветная бутылка греческого коньяка. Фарфоровая стопка этого замечательного напитка придавала силы в самых безнадёжных ситуациях.
Взботнув содержимое стаканчика саксонского фарфора, сквозь стенки которого просвечивал специфический винный продукт, пропитанный жадным солнцем Эллады. Вздохнув, Отто опрокинул стаканчик в рот. Скоро по жилам прошла волна, в мозгу ощутилось некое просветление и Ригель повторил манипуляцию. "In viro veritos", говорили древние, зачинатели Первой мировой империи, и мудрость их дошла до нас мёртвым шуршанием пропылившихся пергаментных листов. "Истина сокрыта в вине". Вкусивши зелья, познаешь доселе закрытое.
Ригель расслабился в мягком кресле, вытянул длинные ноги в сапогах. Он смотрел на матовый блеск хромовой кожи и думал. Думал об операции по силовому устранению русского фюрера Сталина.
Такая акция возможна лишь тогда, когда она возникает спонтанно, неожиданно, вдруг, практически на пустом месте. Его идея о патрульной группе русских офицеров изначальна верна.  Вот только так - появиться в Москве на машине, влившись в систему внутренней защиты города неким тромбом и закупорить аорту государства в наиглавнейшем, тонком месте. Эта мысль была взята за основу всей операции. Дальше шли технические тонкости, в которых операция начинала пробуксовывать.
Попасть в Москву было можно. Имелись хорошие доеументы, прошедшие доскональную проверку. Имелись решительные, проверенные люди. Людей этих обучили несложному в общем-то искусству партизанско- диверсионных операций. Люди военные, они прошли огневую и физическую подготовку, научились приёмам английского бокса и французского субака, просветились в искусстве японского джиу- джитсу, закончили курсы радиодела и изучили новейшие образцы радиооборудования, как своего, русского, так и германского и даже английского, захваченного у бойцов французского Сопротивления. Прошли азы дешифровки и подрывного дела...
Вот оно! Отто знал, что непременно обнаружится то место, которое недостаточно было раньше продумано. Диверсанты действовали гранатами, применяли привычное им стрелковое оружие и - непременно проигрывали в несравнимой огневой мощи противнику.
А если их вооружить более мощными взрывчатыми веществами? В последнее время английские "коммандос" получили на вооружение мощную пластиковую взрывчатку, которая мялась как глина, хорошо прилипала к металлу, дереву или камню, а, снабжённая взрывателем, причиняла страшные разрушения, мало сравнимые с действием динамита, тротила или аммонала (мелинита). Образцы этой продукции имелись на складе особого учебного центра СД.
Вдохновлённый обретёнными идеями, Отто Ригель снова уселся за стол и быстрыми, энергичными строками покрывал один лист за другим обстоятельного отчёта. Доклад получился несколько пространственным, но Зингер будет доволен просматриваемыми перспективами.
Прямо с завтрешнего дня начнутся дополнительные занятия. Он, Отто Ригель, не позволит русским обрастать жиром ленности и надеяться на дармовые шнапс, картошку и сало. Всё это им придётся ещё отработать!

Глава 2. Егор Сидорчук.
Второй месйц тяжелейших занятий подходил к концу. Сейчас, наверное, даже концентрационнвй лагерь гитлеровцев перестал бы казаться адом. Его было теперь с чем сравнивать. Колымские сталинские лагеря были воплощением конца света. Чудо, что они вообще вырвались оттуда - он, майор Сидорчук и Федя Дулов, капитан- пограничник, воевавший с самураями из Квантунской армии генерала Ямады. изкорослые япошки дрались отчаянно, но не выдержали сокрушающего натиска русских солдат. Впрочем, всё это осталось в прошлом.
Память. Она не дала им сгинуть в страшные колымские морозы, когда замерзал, казалось, сам воздух. Они даже дали достойный отпор шпане - обнаглевшим уркам, что позарились на пайки армейцев, "контриков", обвинённых по 58-й статье. Ослабевшие от голода, этапных лишений и непосильной работы, они, десяток офицеров, прошедших скоротечные схватки с японцами, объединились и дали бой мрази, пользовавшейся непонятным сочувствием конвойного корпуса. Приёмами рукопашного боя они вышибли у воров ножи и заточки и выгнали тех из барака за порог, где злой мороз не разбирал, кто из зэков "социально близкий", а кто нет.
Во фрицевском лагере не было того гнетущего душу чувства безнадёжности. Верилось, что конец их мучениям рано или поздно настанет. А что будет потом, то потом и не будет.
Оказалось, что и гитлеровском лагере были свои стукачи. Кто-то донёс, что майор Сидорчук и капитан Дулов Советами обижены и скоро обоих вызвали в "чёрному". Но гестаповец вдруг оказался русским, можно сказать своим же - фронтовиком. Он поговорил с Егором, а потом и с Дуловым, порознь, конечно. Может имел беседу ещё с кем, это было вполне в его власти. С русскоязычным гестаповцем лагерные власти общались обходительно, а значит он у них имел вес.
Во время беседы он посочувствовал Егору. Мол, кула не кинь - всюду клин. Это всё Егор и сам уже давно прочувствовал. Оказавшись врагом народа по делу Тухачевского- Якира, он сделался заключённым и пошёл по кругам ГУЛАГовской преисподней. Каждый переход- этап погружал его всё глубже в социальный беспредел. Это было самое настоящее средневековье - с самоуправством и беззаконием удельных князьков, действовавшим всяк на свой лад.
Вырваться на волю помогла война с Германией. Первые же месяцы бесталантной войны обесковили "легендарную" едва ли не на треть. Вот тогда-то и вспомнили про кадровиков, которых отправили на освоение северных пределов в 37- 38 годах. А ведь в тех рядах были асы стратегических замыслов и тактических разработок. Многие уже успели безвестно сгинуть, но кое- кто ещё оставался. Из них и стали формировать штрафные батальоны. Военспецы с 58-й статьёй стали вновь офицерами, а всякая голь - уголовная шантрапа пошла "под них" рядовыми. Добавилась сюда и прослойка проштрафившихся фронтовиков. И - вперёд, на передовую. Многие батальоны толком и не вооружали. По головотяпству, тыловой неразберихе, а то и просто из "пролетарской" ненависти к врагам народа. Приходилось потому воевать и голыми руками, а также разными подручными средствами (как там у Ленина, "булыжник, есть оружие пролетариата"). И ведь воевали, при всём этом не хуже чем худо- бедно обесаеченные кадровые части. И как по другому-то повоюешь, когда за плечами сидели чекисты с пулемётами, так называемые "загрядотряды". Дрогнешь, начнёшь отступать, а там - пулемётные очереди. И, не всегда над головами, для "душевного сугрева". А в особо удачные дни угощали водкой. Бывали, чего уж таить, переводы в обычные части и даже государственные награды. (Поговаривали, что Саша Матросов, зэк ростовский, Героем сделался, посмертно правда, но этому слуху Сидорчук так и не поверил).
Всё вспомнил тот гестаповец и после того разговора оглушающая тоска всплыла откуда-то из недр запредельных подсознания, где она все последние месяцы мирно гнездилась, и пошёл Егор, как-то незаметно для самого себя, навстречу увещеваниям негодяя гитлеровского, поверил, что из двух зол меньшая та, за которую его сейчас убеждали.
Оказалось, что и Дулова Федю так же сагитировали. Растолковал им Ригель, тот гестаповец, немец прибалтийский, что по- нашему шпарил не хуже иного уральца, что Сталин с Гитлером перед войной заодно был, действовали они во взаимном согласии, делили Европу по-свойски, но Джугашвили- Коба посчитал, что объегорил его тогда Адольф австрийский и решил "до кучи" себе ещё и Финляндию хапнуть. В общем, кончился на том обстоятельстве пакт задокументированный. Дальше Гитлер и Сталин очутились как бы по разные стороны баррикад, но только вот по-византийски расчётливый Коба оказался хитрее арийца Шикльгрубера. Если один возвеличил свою нордическую нацию и вёл её ко главенству над миром, то второй нёс идею, а людей, носителей той идеи, изничтожал безжалостно. Счёт шёл на многие миллионы погубленных судеб и обстоятельства утверждали, что счёт тот и дальше будет множиться. И ведь делов-то - свергнуть тирана , ростом небольшого и лицом рябого, однако же не находилось почему-то такого богатыря. А делать это рукой иноземца, значит - обидеть русского человека, какой любит не конкретную личность, но ту, что он считает обоснованно символом. А вот если уберёт вражину свой, то поймут его, сердцем очистятся и, кто его знает, может изменится мир и сущность всея Евразии, что именуется Россией, или, по-новому - Советским Союзом.
Чем уж так убедил их Ригель тот сладкоречивый, но пошёл за ним Сидорчук, и Дулов, и ещё кой- кто из того лагеря, по вере нутряной, а может просто от голодухи.
Обрядили их на новом месте в форму, похожую на ту, что они в штрафниках носили, дали оружие и, началось обучение. Гоняли их свои же, мордастые власовцы, уже успевшие нажрать ряшку на германских харчах, а также немецкие инструктора. Те орали меньше и - по делу, больше говорили. Кто общался коряво, но по-русски, а кто и через переводчика.
Во фронтовых буднях майор Сидорчук успел поваляться и в обвалившихся блиндажах и постоять в окопах по колено в ледяной воде, но вот обшитого тёсом нужника, вычищенного до белизны, он давненько не видывал. На войне как на войне, вырыл ямку, сел над ней, все так делали, однако же немцы, педанты хреновы, имели ко всему свой, европейский подход. Прививали такие же навыки и им.
Сидорчук смежил глаза, однако же и там, во сне, он куда-то бежал, стрелял навскидку и умелыми ударами валил чекистов. Он себя убедил, что является витязем, и призван варягами, чтобы очистить землю русскую от мрази большевистской.
Случалась, и далеко не раз, смута в земле русской, когда для спасения от погибели призывали иноземцев, варягов, чтобы те научили, как спастись им от своих же ошибок, от своих же сородичей. Может и сейчас варяг- германец поможет им сбросить иго ВКП(б), что сгубила крестьянина, а теперь и вовсе взялась переплавить всех - украинцев, русских, татар, белорусов, чукчей и калмыков в нечто средне арифметическое, человека советского, раба коммунистов.
Ещё дремал егор, а уже дежурный по казарме врубил сирену тревожную и все посыпались с коек нагретых собственным телом, на ходу хватаясь за галифе и гимнастёрки.Не успел майор толком проснуться, а уже в строю вместе со всеми вытянулся, и сапоги не жмут, ремень подтянут и пилотка на месте. Всё путём, как и у других. Движения доходят до автоматизма, главное - не мешать себе сомнениями (правильно ли делаешь?), руки, они свою работу знают. Одеваться ли по тревоге, разбирать ли оружие, или передовать шифрограмму. Всё - быстро, сноровчато, по-европейски аккуратно.
Рядом дышит Федя Дулов, ещё дальше старшина Сергей Тархаунов, водила их боевой группы, ссучившийся вор, пошедший в штрафники и попавший в плен вместе со своими командирами. Он и в лагере германском держался за них, и здесь попал к Сидорчуку стараниями Ригеля. Серый, или Бархан, как его прозвали в лагере блатные, машину изучил знатно, не раз ведь учавствовал в угонах, и, по его рассказам, водил ранее дружбу со знаменитыми уркаганами, что и сказалось по-первости на его лагерном положении.
Вместо того, чтобы опять и снова отрабатывать действия мобильной группы в городских условиях, строй курсантов разбился по намеченным боевым бригадам и они разошлись. На этот раз группу Сидорчука отделили от остальных. Втроём они отправились за долговязым Вилли, специалистом по взрывчатым веществам, к приземистому бункеру, за которым распологалось обширное подземное помещение, настоящий тоннель, уходивший вглубь холма.
Немец Вилли нацепил на глаза очки- консервы и бросил курсантам такие же. Затем выудил из опечатанного сургучом железного сейфа ком бурой глины, сунул его в кожаный планшет и двинулся по коридору вдоль гофрированной металлической стены.
Они уже не раз здесь бывали, и Сидорчук, и остальные из его малочисленной команды. Здесь их обучали подрывному делу, и как сооружать из гранат и подручного материала адские машины, каким полста лет назад взрывали их предшественники царей и разных там министров, и как устанавливать те собранные мины, и где их лучше применять.
На этот раз ни гранат, ни мин не было, а Вилли вдруг достал и продемонстрировал тот самый ком из сейфа. Оказалось, что вовсе и не "глина", а самая настоящая взрывчатка, почему-то из Англии. Долговязый подрывник вставил в ком капсюль взрывателя и, проходя мимо макета лёгкой танкетки, шмякнул незаметно вязкий ком на борт. Не останавливаясь, прогулочным шагом, он прошёл дальше и скрылся за бронированным барьром. Всё это время курсанты тесной группой двигались рядом с ним, внимательно отслеживая каждое движение. За укрытием Вилли достал из планшетки приборчик, чуть больше портсигара, показал его, а затем повернул рукоятку, торчавшую сбоку. Вдруг неожиданно грохнуло так, что все они пошатнулись. В ушах били колокола, а Бархан так и вовсе упал на карачки и, если бы рядом не было свидетелей, так бы, на четвереньках, и рванул бы из бункера, если судить по его позе и движениям. Ругаясь, он поднялся и долго стряхивал с колен пыль и мелкий сор.
Не обращая на курсантов внимания, носивший на голове наушники, уже шагал обратно, где ещё клубился после взрыва дым.
Когда клыбы рассеялись, вытянутые мощной принудительной вентиляцией, стало видно, что танкетка завалилась на бок, одно колесо соскочило с оси, в борту винеется, в том месте, где расплющился ком пластиковой британской взрывчатки, рваное отверстие с вогнутыми внутрь краями дюймовой брони.   
Боже ж ты мой, спаси м сохрани. Так ведь комок-то тот был не более детского кулачка, а рвануло, будто подвешено там было не менее пудовой бомбы. Знатное дело!
Курсанты ещё ползали вокруг разрушенной машины, исследуя её разрушения, а Вилли уже отрезал от кома в планшетке ещё жменю той чудесной "глины". Значит, урок повторяется.
Теперь действовал сам майор.
Была поставлена задача изобразить делового человека, озабоченного различного рода размышлениями. Он шагает себе вперёд и не замечает, что оказался рядом с бронированным автомобилем. Лёгкое касание и заготовленный загодя "глиняный" ком надёжно липнет к боку машины. Не останавливаясь и на краткий миг, тот деловой прохожий следует дальше, а когда он оказывается в надёжном укрытии наступает очередь дистанционного взрывателя. чудо- машинки, помещающейся в любой карман, коей на расстоянии до семи километров ультракороткими радиоволнами активизируется капсюль. Итог известен - исковерканная машина летит кверху колёсами, исторгая искры и клубы дыма. Внутри после такого разрыва гарантированно не остаётся ничего живого.
Первым про те семь километров спросил Федя Дулов. Зачем, мол, им такое расстояние. Ведь до укрытия за глаза достаточно и сотни метров, а то и меньше. Тут-то и оказалось, что пока что они проходили самые азы. Ведь прилеплять сей ком им придётся к движущейся машине.
Приблизиться к машине Сталина не позволят и самому рассеянному недотёпе. Такого разиню непременно схватят и обыщут, а лишь только при нём обнаружится ком грязи, да ещё с радиодетонатором внутри, то конец будет не только тому "разине", но и всей группе, даже если они в ту минуту задействуют пусковое устройство. И неизвестно ещё, кому повезёт больше - тому, кого в клочья разнесёт по округе, или тем, у кого чуть позднее все жилы по одной вынут из организма и в жгут соберут, коим после высекут. И так, и эдак одно - гибель, только в разной консистенции.
Иное дело, когда машина движется. Можно как бы ненароком оказаться рядом, а в другой миг уже
за километры в стороне. И тогда - крути рукоять и уноси ноги. Казалось бы - чего проще. Однако же так просто только на первый взгляд. Ведь к охраняемому броневику приблизиться практически невозможно, но в виде патруля - теоретически - уже терпимо. Дальше - как забросить ком взрывчатой "глины" так, чтобы пристала и не отлипла. Всё же надо учитывать и скорость, и массу комка и ускорение при броске. Далее. Бросать куда? В борт, в заднюю часть, на капот? Идеальней всего - на ветровое стекло, швырнуть, чёртом унестись прочь и сразу - сигнал! Бу- бум! Клятые чекисты будут скребками отдирать своего обожаемого вождя от сиденья, а в это время "виллис" террористов уже далеко, несётся по заранее оговоренному маршруту, где их встретят как героев и...
Но об этом думать было ещё рано и Сидорчук, снова и снова, бросает липкий пластиковый ком в проносившийся мимо борт лимузина. Выявилась ещё одна особенность. Близко подъезжать опасно, а издалека бросок не получался. Из десяти метаний семь или даже восемь получались неудачно. Лучше было у Дулова. Он попадал каждый второй раз. Тархаунов не в счёт. Его работа была за рулём. Дорога и ловкие руки, фарт гонщика и наезженные километры.
Ездили до одурения, пока результат не стал один к трём. Одна неудача и три хороших броска. В лимузине сидел Отто Ригель и лично наблюдал за приближающимся "виллисом". После этого пришлось ещё и делать вид, что пассажиры несущейся патрульной машины "не замечают" лимузина Вождя. Это усложнило задачу, но наконец и это условие было выполнено.
На четвёртый день бесконечных тренировок было решено провести боевое учение. В лимузин усадили усатого турка - "Сталина". Он топорщил густые усы и хмурил седые брови. Ему не нравилась роль жертвы, но концлагерь нравился ещё меньше. За рулём сидел молодой юркий власовец и весело скалил зубы. Уж больно турок походил на настоящего Иосифа Виссарионовича!
Лимузин гнал по улице, сзади- спереди неслись машины с охраной, по обочинам жались фигурки пешей охраны, с пистолетами, старательно озиравшиеся по сторонам.
Вдруг из бокого съезда вывернул "виллис" с диверсантами, одетыми, как все вокруг, в сизую милицейскую форму. Большинство из "охранников"- власовцев уже знали, что в том "виллисе" диверсанты и тут же принялись тянуть из кобур свои наганы, но "виллис" ветром проёсся неподалёку от лимузина и свернул к обочине, потом взял в сторону и улетел прочь.
Видел ли кто мелькнувшую руку, мктнувшую серый незначительный комок, что ударился о борт автомонстра. Незамеченный комок уже разъехался рыхлой лепёшкой, в середине которой искоркой высверкнула головка капсюля. Но, скорость, эх-ма!! Всё на высоком ходу трансформировалось в размытый нечёткий рисунок.
Похолодевший Егор распахнул планшетку, достал приборчик и крутанул рукоять. Кортеж остался где-то далеко позади, то есть это "виллис" был позади, он просто успел развернуться, но и отсюда был хорошо виден столб дыма и подпрыгнувшая громоздкая машина.
В реальных обстоятельствах они теперь неслись бы прочь во все лошадинные силы движка, но сейчас Бархан развернулся и они покатили туда, где сгрудился кортеж.
Для испытательной акции взяли небольшой кусочек пластиковой "смерти", гораздо меньше того, какой планировался для дела.
Лимузин не перевернуло. Он даже остался на колёмах. Однако ж борт его всё же разворотило. Броня смялась и торчала внутрь пригоршней остро заточенных лохмотьев. Водитель, молодой парень с бессмысленной улыбкой на звстывшем лице сидел, уткнувшись грудью в руль. Волосы его на затылке слиплись от крови. Осколок броневой стали вошёл так "удачно", что парень погиб мгновенно, без боли и агонии.
"Сталин" на заднем сидении стонал и охал, смахивая ладонью кровь с разбитого лица Ему повезло всё-таки гораздо больше. При ударе, когда лимузин швырнуло на переднюю машину, он ударился лицом о спинку переднего кресла и теперь жалобно ныл, заливая бурыми каплями дорогое сукно генеральской шинели. Наконец его достали из машины и отправили в санчасть.
Ригель стоял рядом с Зингером и они увлечённо обсуждали реперицию диверсионного акта. Пока что всё разворачивалось на редкость удачно. Они удалились до того, как из машины выгрузили и унесли прочь на носилках погибшего водилу, голову которого закрыли его же кожаной курточкой.

Глава 3. Сергей Тархаунов.
Был Бархан парнем лихим и фартовым. Правда, иногда тот фарт куда-то девался, но потом каждый раз появлялся обратно. К банде Пана он пристал, можно сказать, самолично, восхищённый удачливостью самого Пана и оборотистостью его правой руки - Мельника. Всё было так, но первый же грабёж магазинчика Торгсина едва не закончился плачевным образом. Сам скачок прошёл по первому разряду, но когда урки выскочили из дверей ограбленной лавки, то едва не налетели - нос к носу - на остолбеневших "мусоров". Патрули, как это обычно водится, сплоховали и когда сообразили повытаскивать свои "пушки", воры уже побросали добро и, отстреливаясь, укатили на машине. Правда, одного из молодчиков Пана всё же подранили и ему пришлось убираться за город, где он залёг подлечиться да и подхарчиться у какой-то дальней родни.
После череды красивых гоп- стопов банду всё же замели сыскари и Бархану влепили его первый срок - трояк, где он по всем правилам "прошёл прописку", сделал соответствующую случаю наколку и начал тянуть срок в компании зоновских знатоков, постигая на практике воровской закон.
После отсидки всё должно было пойти по своей накатанной колее, но в стране как-раз начали "заворачивать гайки", то есть и ворам тоже "поприжали хвост". Пришлось Серёге Тархаунову, как простому работяге, несколько месяцев крутить баранку, то есть работать "на дядю". На автобазе, где он тянул рабочую лямку, сидели тоже не дураки и скоро поняли, что за фрукт затесался в рабочие ряды. Серёгу самым натуральным образом подставили и он снова загремел в лагерь, но уже за чужую вину. Обидно было до слёз садиться ни за что и он, в сердцах, порезал "вертухая", который хотел по личной глупости немного "поучить" новичка. Конвоир попал в лазарет, а Бархан вместо года получил пятерик авансом.
А дальше началась война, на воле, где-то далеко и пока что смутно, выражаясь в основном  в виде уменьшения пайки и в озлоблении конвоиров, которые вполне резонно опасались очутиться на фронте. Но это были ещё цветочки, а потом разгорелась другая война, лагерная, где резались воры. Это было уже конкретно опасно, потому как вражеская сталь могла в любой момент влезть под ребро и это был факт. Факт неприятный.
Война получила имя "сучья". Почему? Старые довоенные урки строго блюли свой собственный "закон", по которому любые контакты с ненавистной властью жестоко карались , нередко и смертью нарушителя, но, готовясь к войне, лагерная администрация предложила ворам  выбор - или они будут иметь весь набор репрессивных мер вместе с "политиками", или идут идут на сговор с администрацией и станут связующим звеном между лагерными органами и многочисленными "врагами народа" по всем подпунктам 58-й статьи. Взамен им были предложены вполне конкретные послабления, лагерные должности "придурков", то есть всякмх- разных помощников, учётчиков, кладовщиков и прочая- прочая, а также возможность безнаказанно обирать любого из заключённых. Эта мера позволяла администрации ослабить многочисленный штат конвойных частей, одновременно оставаясь на контроле ситуации внутри лагерей.
Принципиальные воры ответили отказом, но часть молодёжи почувствовала выгуды и на предложенный контакт пошла. Скоро они поняли, что не прогадали. Администрация держала слово по всем пункатам "договора". Оказалось, что и в лагере можно было вести вполне сносное и даже сытое существование.
На сторону "умников" тут же переметнулось множество других уголовников, колибром пожиже, но, тем не менее, жаждущих приобщиться к дележу бесплатного пирога, раз пошёл такой фарт. Вот тут старые "законники" обеспокоились, что проверенный десятилетиями "закон" может в одночасье лопнуть и объявили изменивших тому "закону" воров "суками", а затем приговорили "сук" к смерти.
Так началась знаменитая "сучья война". Администрация с интересом следила за баталиями этого закулисного противостояния и даже начала свою игру. То в "сучий" лагерь завозились "законники", то к "законникам" направлялся этап с "суками". Многочисленное вначале племя "законников" надеялось легко перерезать предателей, но "суки", спасая свою жизнь, проявляли невиданную изворотливость, смелость и хитрость. Они привлекали на свою сторону не только молодёжь, но и проверенных волков, ставя их перед конкретным выбором, или нож в сердце, или целовать клинок во славу нового, "сучьего закона". Не все предпочли смерть и ряды "сук" густели.
Так и Бархана однажды поставили перед выбором. Чуя диафрагмой острый кончик ножа, Бархан не стал корчить из себя героя, а принял свою судьбу и пошёл ей навстречу. Уже потом, вкусив свою долю трофеев, он радовался и лагерные "кумовья" уже не казались ему смертными врагами. Оказывается, и с ними можно было договориться.
Так бы он и отмотал свою пятёрку, благо шёл уже последний год отмеренного срока и уже мерцал впереди тот знаменательный день, когда выйдет на волю, где можно будет вполне достойно вереться благодаря наработанным в лагерях и на воле связям, но тут в стране началась очередная волна чисток и в лагеря пошли этапы "политиков" и воров. И если с первыми проблем особых не возникало, то что касается вторых...
Число "законников" резко повысилось и они вновь взялись за ножи. "Суки" запаниковали, а тут вдруг появилась возможность записаться в Краснуб Армию, и Бархан уцепился за эту идею обеими руками.
В штрафные батальоны брали в основном уголовных, для роли "пушечного мяса". Но, редко, делали исключение для "58-й статьи". Только для кадровых офицеров, вина которых была символической. Эшелоны набивались "суками", среди которых попадались и кадровые офицеры. Конвоиры в тех эшелонах уже не зверствовали.
С Дуловым и Сидорчуком Серёга Тархаунов познакомился ещё в лагере, где он не больно-то на них и давил, с одной стороны видя их силу, а с другой - из-за природного добродушия. Со временем доброта та сильно прорядилась, но уважение к силе осталось.
Потом это пригодилось, когда "политики" и "контра" стали вдруг командирами. Во всяком случае, Бархан не погиб сразу. А потом был немецкий прорыв, блиндаж их засыпало близким разрывом бомбы, а когда они откопались, вокруг уже хозяйничали немцы. Их, полуконтуженных, моментом скрутили и в себя они пришли по-настояещему уже за колючкой.
Но фарт серёгин ещё не был вычерпан до дна. И он вырвался оттуда, пошёл служить к фрицам. То есть не то, чтобы служить...
За рулём он ощущал себя вольной птицей. Как это там писал Пушкин - "... пора, брат, пора. Туда, где за морем белеет гора..." Он несётся вперёд по необозримым просторам, а бараки, опутанные ненавистной колючкой, тают где-то позади. Ему и сны всегда виделись такие же, где он в кабине и руки сжимают руль и дорога всё бежит без конца под колёса.
К слову сказать, и в этот раз ему досталась самая лёгкая задача. То есть привычнвя. "Виллис" - машина послушная и для манёвра дорожного самая подходящая. Выехал, прижался к бровке, как бы ненароком, и сразу - в сторону. Это ему ещё в лагере воры показывали, как подходит щипач ко "клиенту", чуть вроде рукавом задел и дальше двигается. А фрайер потом за карманы хватается. Украли, мол! Так и тут, только вместо ловкого скачка ещё более ловкий заброс.
Мжет и получилось бы у Серёги зашвырнуть тот пресловутый комок ловчее остальных, но своё место за баранкой он не желал уступать никому категорически.
За последние дни он понаездился изрядно, но такое дело ему было совсем не в тягость. Он безропотно поднимался в самый глухой неурочный час. Руки сами передёргивали рычаги коробки передач, ноги давили на акселератор... Так, даже во сне, он гонял по дорогам, а сегодня вдруг очутился дома.
"Виллис" гоголем летел по улочкам Вычегды. Вон и дом их, рубленный пятистенок, почерневший от непогоды и времени, а возле трубы крыша, крытая дранкой, так и вовсе мохом поросла. А на улицу уже высыпали сёстры, мал мала меньше. Настька, Марфуша, Алёнка. Брат, Поликарп, вместе с батей, где-то на заработках. Вот и мать в окно смотрит. Лица не видать, так низко платок у ней повязан. Остановил Серёга машину, а руки до боли в баранку вцепились. Понимает он, что сон это такой у него. Все его сродственники померли уже, и давно, с голодухи. И мать, и сёстры, и батя. Пропал куда-то и братан без следа...
Снова завыла сирена побудки.
Серёга Тархаунов стремительно оделся и встал в строй рядом с Дуловым, с "Дулом", как прозвал его Бархан, незаметно смахнул с лица слёзы. Про себя лично он составил собственный план дальнейших
действий.
То, что фрицы готовили их к покушению на Пахана, Тархаунов давно уже понял, как понял и всю бесперспективность любой их попытки. Если поднять всех московских урок, щипачей, медвежатников, гопников, мокрушников, формазонов, кукольников, домушников до самых последних пелёночников, то лишь в том случае и можно было бы попытаться завалить зверя. А три человека, будь они самыми что ни на есть былинными богатырями, ничего не смогут сделать против тясчного корпуса сталинской охраны.
Ни минуты Бархан не сомневался, что сговорит корешей на альтернативное действие. Пользуясь полученной экипировкой, они возьмут ювелирный магазин в Столице и "рванут когти" куда-нибудь в сторону Урала. Пользуясь ментовскими ксивами, они совершат гастрольное турне по стране и подадутся на юга. В Ростове у Бархана остались ещё верные кореша. Там они или пристанут к какой-нибудь банде либо начнут действовать самостоятельно. "Политики" - мужики отчаянные и пулям особо кланяться не будут. Прикинув намечавшиеся перспективы, Бархан повеселел.

Глава 4. Гельмут Зингер.
Обергруппенфюрер СС Эрнст Кальтенбруннер всегда отличался грубостью. Не даром за глаза его прозвали "Быком". Великан- австриец, доктор права, ветаран национал- социалистического движения и один из первых рыцаркй ордена СС мог позволить себе многое. Авторитет у него был один - Гитлер. Кальтенбруннер держался настороже с Герингом, обходил стороной Бормана, не высказывал резких оценок при Мюллере, а для остальных он являлся "быком", крытым и упрямым.
Зингер закончил доклад о практической готовности группы Сидорчука, которую столь тщательно готовил Отто Ригель. Кальтенбруннер размяд в керамической пепельнице очередной окурок и щёлкнул по коробке, откуда высунулся кончик мундштука следующей, и остановился.
-- Как тебе эти русские?
Зингер заглянул в налитые кровью глаза собеседника и пожал плечами.
-- Если судить по картотеке, то Джугашвили крепко насолил обоим. Вся их жизнь пошла наперекосяк.. Они просто дышат желанием отомстить. Не ставят за свои жизни и жалкого пфеннинга.
-- А если, попав на ту сторону фронта, да ещё очутившись в Москве, которая уже не является прифронтовым городом, не расслабятся ли они в своих чувствах?
-- Никто не может гарантировать следующего шага славянина. Он редко подчиняются обычным направлениям логических расчётов. Однако машина НКВД не даст им пребывать в радужных мечтаниях. Рано или поздно, но они будут схвачены. После идентификации личности их ждёт весьма печальная кончина.
-- Подвалы Лубянки славятся мастерами развязывать языки.
-- Вряд ли они узнают многл нового. К тому же мы стараемся держать наших людей в некотором нервном напряжении. Почти все они, абсолютное большинство, имели дело, или хотя бы касались, той системы репрессий, какой Политбюро Советов взбадривает собственный народ. Достаточно просто напомнить курсантам, что их может ожидать там и они постараются справиться с поставленной задачей в лучшем виде.
-- Это очень сложное задание.
-- Конечно, господин обергруппенфюрер. Но, если они с этим делом справятся, у них будет надежда навсегда обеспечить себе прекрасное будущее.
-- В том случае, если они не струсят и не сбегут в глубокий тыл, чтобы забиться там в тень, лечь на дно, пользуясь нашими превосходными документами.
-- У меня зародилась интересная идея, господин обергруппенфюрер. Каким образом можно заставить их наше задание выполнить и уверить при этом, что по окончании операции они не будут брошены на произвол судьбы.
Кальтенбруннер тяжело глянул на Зингера и поднялся во весь свой немалый рост. Он выглянул в окно, в щель между плотными светомаскироаочными портъерами. Там, в тени караульного навеса, за чугунной оградой прохаживались автоматчики в чёрных мундирах. Двое из них числились в тайных списках агентуры Мюллера, ещё один был осведомителем Бормана, и один наушничал генералу Гелену из ОКВ, Генерального штаба вермахта. При Гейдрихе, здоровяке с голосом кастрата, такого разброда не было в принципе. Кальтенбруннер вздохнул, повернулся и вдруг обрушил кулак на крышку стола. Покатились и упали на пол цветные карандаши, какими  они только что размечали маршруты террористов на карте Москвы и Подмосковья.
-- Как меня всё это достало!!
Австриец выплюнул в раздражении окурок и достал из стола пузатую бутылку густого кипрского коньяка. Налил щедро, до краёв, в два широких приземистых стакана.
-- Давай, Гельмут, выпьем за удачу. Если эта акция благополучно пройдёт, многие проблемы улетучатся сами собой.
Зингера не надо было приглашать дважды. Вспотевшей рукой он поймался за стакан и ("Прозит") крупными глотками перелил в себя содержимое. На миг захватило дух. Он пересилил себя и снова сел прямо, сунув в рот часть плитки швейцарского шоколада"Нестле".
Кальтенбруннер разглядывал Зингера сквозь стенки стакана. Гельмут разъехался в разные стороны и казался каракатицей, облачённой в форму офицера СД.
-- Сто за идея посетила твою голову... Гельмут?
-- По-моему, очень даже удачная, -- лицо штадартенфюрера расплылось в пьяной улыбке. На губах темнели следы шоколада, но глава РСХА не обращал на подобные мелочи внимания. -- Если включить в диверсионную группу ещё одного человека...
-- Как?! Ещё одного русского? Брови Кальтенбруннера поползли вверх, а потом он нахмурился. -- Нет- нет, обергруппенфюрер... то есть господин обергруппенфюрер. Этот человек не русский, он из латышских немцев, фольксдойч. Работал на нашу службу ещёдо войны с Польшей. Тогда уже я отметил его исполнительность и старание. Это инструктор Особого тренировочного центра Отто Ригель. Он к тому же не раз проходил курсы спецподготовки и является сам квалифицированным бойцом- диверсантом. Курсанты его хорошо знают. Вместо Егора Сидорчука он возглавит группу.
Задумавшись, Кальтенбруннер достал из коробки сигарету, щёлкнул зажигалкой и выпустил длинную струю дыма после продолжительной затяжки. Признаться, мысль штандартенфюрера пришлась ему по вкусу. Действительно, при таком обороте дела шансы этой в общем-то довольно эфемерной операции становятся ощутимо весомей.
-- ... И ещё. Ригель проведёт акцию по часам, разбив всё по пунктам. Немецкая аккуратность в сочетании с русской удалью и бесшабашностью. Господин обергруппенфюрер, я думаю... надеюсь...
-- Эрнст. Зови меня просто Эрнст.
Бутылка снова забулькала, освобождаясь от своего содержимого. Коньяк вновь наполнил стаканы, пахнув чем-то давно забытым.
-- Пей, Гельмут. Пей за удачу.  По окончании операции тебе придётся сменить погоны на своём мундире. Придутся ли тебе по сердцу серебряные погоны бригаденфюрера? Это на случай удачи. В обратной ситуации... Подумай сам.
Ароматный коньяк отодвинул пессимистический прогноз куда-то за линию горизонта, в сторону Москвы. А вот оптимистический вариант его обрадовал. Генеральский чин открывал ему широкие просторы для взлёта фантазии. Свой домик... нет, чёрт побери, своя вилла, шале в предгорьях Альп, компания из ветеранов СС, совместные выпивки с Кальтенбруннером, взлёт карьеры.
Он уселся в "Майбах" и водитель повёз его обратно. По дороге он успеет выспаться и сообщит Ригелю об изменении состава группы. Вряд ли это сильно обрадует Отто, но долг перед Фатерляндом обяжет его подчиниться. "Дойчланд юбер аллес". Ик!

Глава 5. Фёдор Дулов.
Наконец-то! Чем дольше продолжался период подготовки, чем больше им тянули жилы, тем труднее было настроиться на итог. Неужели он, боевой офицер российский, своею собственной рукой швырнёт ком английской пластиковой взрывчатки, который прилипрет к борту сталенского броневика безобразной плюхой, а уже в следующее мгновение тот ком расплавит смерчем слепой ярости броневую плиту и плеснёт внутрь пригоршню смерти? И тогда дьявольского наместника распластает по всему салону. Алёша Попович поразил Тугарина Змеевича, бусурмана иноземного, сербский воин Милош Обилич пронзил мечом турецкого султана, боснийский студент Гаврило Принсип застрелил эрцгерцога австрийского Фердинанда, а Фёдор Дулов взорвёт Иосиф Сталина!
Кончится Сталин и начнётся неминуемо паника в его окружении, которая перекинется затем в Генеральный штаб. Захлебнётся наступление, войска будут ожидать новых приказов и директив, а тем временем вперёд хлынут грязно- болотные части Вермахта и чёрные орды СС. Они сомнут созданные линии обороны, разорвут фронт и двинутся вперёд, дальше, на Москву, Нижний Новгород, Урал, займут всю землю русскую, дойдут и до родной Даурии, выйдут на берега Байкала, омоют свои грязные сапоги чистой водой, где ловится омуль и нерпа. За свой подвиг сделают Фёдора богатыч человеком и будут работать на него крепостные, вчерашние колхозники, а рядом будут жить юнкера, герры и фрау, будут растить своих паулей и грэтхен да показывать на него пальцем. Смотрите дети, мол, это - русский мужик, хоть и с тевтонским рыцарским крестом на груди, но с грязными ногами и пьяной душой. Он хлещет себя в бане берёзовым веником и запивает самогон квасом. Смотрите, дети, на русского дикаря с бумажником, набитым рейхсмарками. Это он проложил нам и вам дорогу в богатую Сибирь, которая навеки теперь станет материальной базой тысячелетнему Рейху...
Фёдор мотнул головой, отгоняя чёрные мысли. Он может и должен отомстить за смерть сотен тысяч людей, которых табунами гнали на смерть, в лагеря уничтожения, губили непосильной каторжной работой, заставляли за миску пустой баланды и пайку чёрствого хлеба ломаться в карърах, на лесоповале, на рытье каналов, установке шлюзов, на стройках Днепрогёса и Магнитки. Эти несчастные, потерявшие право быть людьми, гнили в болоте, мёрзли в тундре, сражались с цингой и со вшами, а ещё бились с блатными, которых подначивали конвойные, а всё это вместе называлось государством. Имело ли оно моральное право на продолжение своих дьявольских экспериментов над несчастными, которых судьба определила быть народом российским?
Сколько всего ему пришлось пережить за последние годы. Пограничник, бывший даурский казак, Федька Дулов выдержал всё, скрипя зубами, сжимая кулаки, даже, бывало, плакал беззвучно ночами, но - выдержал, не загнулся на радость лагерным сатрапам. Его выдержку отметил штабной офицер Сидорчук, теоретик танковых походов, последователь Тухачевского, и даже вор Бархан смотрел Фёдору в рот и радовался, когда тот его сдержанно хвалил.
За годы испытаний душа его покрылась чёрной коркой беверия и ненависти. Он спасал себя тем, что жил одним днём. Прожил день и слава Богу. Выдержит ещё день. И следующий.
Тяжело было в калымском лагере. Он слишком много говорил о старой жизни, о казацкой вольнице, учил новобранцев, молодых крестьянских парней военной науке, какую ему преподал в своё время отец и деды, о чём не раз говаривал своим "ученикам", рассказывая и о житье- бытье в старые времена. Это и посчитали антисоветской агитацией и контрреволюционной деятельностью. Особист ещё пытался приписать связь с японской разведкой, но как раз за войну с японцами, на озере Ханка, Дулов имел две благодарности от командования с занесением в личное дело.
Уже в лагере они сдружились с Егором, вместе и написали заявление с просьбой отправить их на фронт. Обещали кровью искупить свою вину перед Родиной. Что делать, если иного искупления Родина принимать не желала.
В штабных блиндажах с ними, офицерами- штрафниками, разговаривали сквозь зубы и откровенная неприязнь сквозила в глазах командиров- фронтовиков. Штрафников отправляли на смерть, в бессмысленные мясорубки боя и глупо было протестовать против недальновидных, а порой просто глупых приказов.
"Вы хотели искупить кровью. -- сказал ему как-то особист в присутствии командира полка, -- так вот он, ваш шанс".
Тогда полегла вся рота, назад вернулось меньше отделения, все израненные, но, тем не менее, германские пулемёты захлебнулись даровой русской кровью, забросанные ручными гранатами.
Хотел Дулов плюнуть в лицо тому особисту, но сдержался как-то, глаза только прикрыл, чтобы не видеть кривоватой ухмылки на сытой круглой роже. Их перебинтовали, сухо объявили благодарность, а потом отправили обратно на передовую, в свою землянку. Они едва успели задремать, как фрицы затеяли неожиданный налёт, закидали наши позиции бомбами и отбили плацдарм, взятый накануне большой кровью и стараниями сотен бойцов.
Очутившись в концентрационном лагере, где содержались военнопленные не только Советской России, но и многих европейских государств, пообщавшись с бельгийцами, поляками, чехами, Фёдор кое-что начал понимать. Русских пленных, измождённых и замурзанных, их иностранные товарищи жалели и одновременно от них ждали чего-то такого, необычного, экстраординарного.
Других пленных, европейцев, поддерживал шведский Красный Крест, им вручали посылки, продовольственные и вещевые, дарили курево, лекарства, и лишь солдаты и офицеры Советского Союза были всеми забыты. Это Сталин не пожелал подписывать Женевскую конвенцию о военнопленных, утверждая, что наши люди в плен не сдаются, а кто руки поднял, тот есть предатель и на него не распространяется государственная защита и поддержка. Не распространяется, и ладно. Бедолаги как-то поддерживали друг дружку сами, жили кучками, но всё равно доходяг среди них было не в пример больше других. Тех, что рылись в отбросах, с потухшими глазами, потерявшие всякую надежду на будущее.
Дулов и пошёл к фрицам, чтобы не потерять человеческий облик, не потерять разум. Его задело, что они никому не были нужны.
Теперь, встав на ноги, он всё чаще задумывался о Грядущем, о той жизни, когда эта проклятая война закончится. Должно же когда-нибудь всё это прекратиться. Что же будет тогда в мире?.. В Европе?.. В Советском Союзе?.. В Даурии?..
Их одели в советскую форму, в милицейское обмундирование, малость поношенное, обтёртое. Каждый получил пистолет ТТ и автомат, сумку с гранатами. У Дулова и Сидорчука было ещё по контейнеру с пластиковой взрывчаткой. Тархаунов поднял капот и запустил руки в мотор, проверяя в соттый раз бензопровод, кабеля и свечи зажигания. Всё было, конечно же, в порядке. Обслуга в центре была классная, но Сергей тем не менее не упускал повода лично пощупать своего четырёхколёсного друга, погладить его по скатам, хлопнуть ласково ладонью по капоту, покачать рычагами, закрыть аккуратно дверцу. Машина, она как девушка, обхождение любит.
Появился Ригель. Не сразу сообразили курсанты, что инструктор их не в своей обычной чёрной эсэсовской форме, и не в полевом комбинезоне, а в такой же, как у них, милицейской гимнастёрке, с лейтенантскими погонами, с "сидором" за плечами и автоматом на груди. Лицо его было бледно и вытянуто.
-- Небольшое пополнение в группе, -- кривовато улыбнулся штандартенфюрер Зингер, который посчитал своим долгом лично проводить диверсионно- террористическую команду. -- С вами полетит ваш покровитель, Отто Ригель. Он лично постарается всё устроить в лучшем виде и выведет вас после операции на секретную базу СД, откуда вас переправят на юг и помогут пересечь границу с Турцией. Для вас война на этом закончится. Доблестные немецкие воины сделают всё остальное.
Два затянутых в перчатку пальца коснулись козырька фуражки и Зингер отошёл к своему "Майбаху". Ригель отдал приказ на посадку.
Тархаунов въехал по пандусу внутрь транспортного чрева самолёта и остановился. Техники быстро закрепили колёса и натянули тросы растяжек, которые будут удерживать "виллис" во время полёта на случай воздушной болтанки. Остальные диверсанты, во главе с поскучневшим Ригелем, забрались по приставной лесенке и уселись в ряд на жёсткой скамье. Подошёл и присел рядом с ними Бархан.
-- С парашютом прыгать будем? -- спросил он у Ригеля. -- А как же машина?
-- Самолёт сделает посадку на сельском аэродроме. Потом улетит обратно.
Видно было, что инструктор нервничает.
-- Давайте выпьем, за удачу, -- предложил Дулов. Все как-то сразу зашевелились. Во флягах была настоящая водка, и водитель откуда-то притащил стопку алюминиевых стаканчиков.
-- Для этой цели приготовил, -- улыбнулся щербатой улыбкой Бархан. -- Специально. Дулов налил во все стаканы. Ригель ничего не сказал, но тоже взял свой стаканчик.
-- Ну, вздрогнули, -- высказался Тархаунов, не дождавшись слова других, старше его по чину товарищей, и первым залихватски опрокинул содержимое стопки в рот, после чего блаженно потянулся. -- Красота!Дулов и Сидорчук тоже выпили своё разом, а вот Ригель всё тянул водку мелкими глотками, глядя куда-то в пустоту, перед собой.
-- А то оставайтесь, ваше благородие, -- придвинулся к нему Бархан, -- чего вам здоровьем-то рисковать. Вернётесь обратно, скажете, что мол так и так, всё благополучно, напутствие дал и - вся недолга.
-- Отставить разговорчики, -- оборвал его немец. -- Операцией буду командовать я. Когда прибудем в Москву, слушать Сидорчука. Номинальный командир патруля - он. Я буду корректировать его команды. Вопросы есть?
-- Пока нет, -- заверил инструктора Бархан.. -- Но могут появиться потом.
-- Много разговариваешь, -- буркнул Сидорчук, -- старшина.
-- Есть, товарищ майор, -- вскинул руку к пилотке Сергей, который выше рядового в армии так и не поднялся, а сейчас вот стал "старшиной".
Посидев с русскими, Ригель поднялся и ушёл к пилотам. Воспользовавшись отсутствием немца, Тархаунов снова забулькал флягой. Егор пить отказался, а Фёдор протянул Бархану свой стакан. Когда ещё придётся отведать русской, да и придётся ли?
Самолёт натужно гудел, поднимаясь над плотной облачностью. Фюзеляж изнутри был задрапирован брезентом, так что наружу выглянуть не было возможности, но Дулов представлял себе всю картину как бы воочию, как "Юнкерс" пробивает собой клубящуюся пелену и вырывается на звёздные просторы. Ватную тишину мерно рубили пропеллеры крупповской стали, а далеко внизу хищные стволы зенитных орудий были готовы в любой момент начать обстрел ночного неба и ползущего по нему самолётика.
Бархан напевал блатную балладу, притопывая себе в такт каблуком сапога, а Егор сидел молча, тяжело опустив крупную голову мыслителя. За тонкой дюралевой стенкой натужно гудели моторы.
-- Эй, майор, -- толкнул его коленом Дулов. -- Как думаешь - выдюжим?
Сидорчук глянул ему в глаза и отвернулся, а водитель тем временем начал высвистывать "Мурку".
-- Не свисти, Бархан, денег не будет, -- повернулся к нему Дулов.
-- Да ты что, -- расплылся в самой широкой улыбке "старшина", -- с такими мужиками да без башлей. В жисть не поверю.
Тем временем вернулся Ригель. Он повёл носом, хмуро глянул на Бархана. "О, дос рашенс".
-- Приготовьтесь. Скоро будем снижаться.
-- Мы за линией фронта? -- спросил Сидорчук.
Ригель кивнул и пояснил:
-- Над фронтом прошли на максимальной высоте. Теперь просьба сидеть смирно. Пилоты будут садиться по приборам.
-- Может, прямо на Красную площадь? -- хохотнул Бархан. -- Бензин сэкономим.
Ригель его игнорировал, разговаривал вполголоса с Сидорчуком. Тот кивал или отвечал междометиями. Фёдор задремал, неожиданно для себя.
Разбудил его резкий толчок. Над ним склонился Ригель.
-- Не слышишь? -- прошипел эсэсовец. -- Прибыли.
Бархан был уже в "виллисе", завёл двигатель с полуоборота. Перед капотом внезапно открылся проём. Это пилоты опустили нижнююстворку грузового отсека.
-- В машину, -- скомандовал Ригель и все набились в автомобиль. Бархан газанул и "виллис" лихо выпрыгнул наружу. Дулов оглянулся и увидел, как махина "Юнкерса" удаляется. Загудели пропеллеры на повышенных тонах и транспортник поднялся в воздух.
-- Быстрее, быстрее, -- торопил водителя Ригель, -- уезжаем.
-- Куда ехать-то? -- спросил недовольно Бархан. Чувство, что он на своей земле, придавало ему уверенности.
-- Поворачивай налево, там будет дорога, потом лесок, за которым спуск к оврагу. Там и пересидим до утра.
Машина была закрыта брезентовым пологом. Сидорчук включил фонарь, прикрывая рефлектор ладонью. Ригель развернул карту.
-- Будем двигаться в сторону Клина. Завтра будем в Москве.
Дремота, которая сморила в полёте, куда-то улетучилась и Фёдор напряжённо прислушивался к тишине. Вдруг обвалилось сердце.
-- Матерь Божья, ведь мы дома.
Шепнул вроде едва слышно, для себя, но к нему повернулся Егор, и Ригель уставился, прищурившись, словно целится, и даже Тархаунов оглянулся, показал бледное пятно лица.
-- Прибыли, говорю, -- пояснил Дулов.
Как Ригель и обещал, въехали в лесок, за которым начинался овражек. Укрыв машину от постороннего глаза, Тархаунов тормознул. Ригель открыл дверцу и прислушался. Стояла тишина, какую литераторы именуют мёртвой.
-- Переждём здесь пару часов, -- объявил гауптштурмфюрер в нашем лейтенантском облачении, -- и двинем дальше. Готовьте продукты. Что-то кушать хочется.
Фёдор соорудил костерок таким образом, что видно его почти что и не было. Дым уходил в кустарник и там таял. Над костром разогрели консервы, жирную тушёнку, сухой паёк со складов Красной Армии, доставшихся немцам ещё в 1941 году, в Белоруссии.
Тархаунов жадно выцарапал банку алюминиевой ложкой и отодвинулся в густую тень, где едва слышно забулькало.
-- Эй, старшина? -- строго спросил Сидорчук и водитель тут же вернулся обратно. Глаза его блестели. Вперёд выдвинулся Ригель.
-- Послушай-ка ты, русский. Я приказываю тебе слушать команды и унять свой нрав. Если ты соберёшься и сделаешь свою работу до конца и максимально аккуратно, то службы фюрера...
-- Да катись ты с фюрером своим, -- неожиданно изогнулся Бархан и оттолкнул от себя эсэовца. Тот попятился и неожиданно захрипел, а потом вдруг сел на землю рядом с костром.
Сидорчук с Дуловым обомлели, а Ригель всё силился снова подняться. По гимнастёрке его расплывалось багровое пятно, а из груди торчала рукоятка ножа, который Бархан терпеливо целый час прятал в рукаве.
-- Всё, мужики, -- улыбнулся водитель, -- я освободил вас и от фрица, и от всех обязательств перед ними. Что мы - смертники? На первое время выданных башлей нам хватит, а потом я научу вас, откуда их можно брать, сколько душе надобно.
-- Руссише швайн.
Ригель, почти всеми уже и забытый, который склонился к самой земле, вдруг рывком поднялся, наставил руку на Бархана. Щёлкнул выстрел, сверкнуло короткое пламя, осветившее кончик пистолетного ствола, и Тархаунов отлетел прочь. Фёдор упал на немца, вывернул у того ТТ из пальцев. Сидорчук зажал Ригелю рот. Тот дёрнулся ещё несколько раз, всё слабее, и затих.
Серёга лежал на спине. Губы его шевелились, но глаза уже ничего не видели. Пуля вошла в грудь снизу и, должно быть, застряла в голове. Через минуту он уже был мёртв.
-- Что делать будем, майор? -- спросил Дулов, глядя на два трупа, которые положили рядом.
-- Бессмвслица какая-то, -- дёрнул головой Сидорчук. -- Похороним этих и... двинем в столицу.
-- Но нам не справиться вдвоём с тем делом, -- уверил товарища Фёдор.
-- Утро вечера мудренее. В Москве разберёмся.

Глава 6. Геннадий Вахрушев.
Дежурный по управлению НКВД города Клина скучающе разглядывал передовицу "Правды".
Наши войска под командованием маршала Конева освобождали Польшу, англо- американцы вели боевые действия в Италии, труженники тыла героическим трудом ковали победу.
Зазвонил телефон.
-- Товарищ старший лейтенант, -- доложился сержант Коломенцев, -- задержали патрульную милицейскую машину, следовавшую в направлении Москвы.
-- И что с того? -- нахмурившись, спросил дежурный.
-- Они требуют начальника управления. Хотят сделать важное заявление.
-- Веди их сюда, -- приказал Вахрушев и поднялся с насиженного места.
Придётся вызвать подполковника Мамрия. А как ещё отнесётся к неожиданной вести? Вахрушев представил себе орлиный профиль начальника, его клёкочащий грозный голос и поёжился.
В комнату вошли майор и капитан. Вахрушев чуть помедлил, но честь как положено по уставу отдал, а затем принял у патрульного документы. Офицерские книжки и служебные предписания были в порядке. Вахрушев расслабился и предложил гостям присесть.
-- Сейчас я позвоню начальнику, -- он повернулся в сторону телефона, -- а вы пока что сдайте оружие.
-- Это ещё зачем? -- спросил капитан, черноусый жилистый мужик с тонкими, если не сказать аристократическими чертами лица и прищуренными пронзительными глазами.
-- Полагается так, -- терпеливо объяснил дежурный. -- Посторонние на территории управления не имеют права на ношение оружия. Не волнуйтесь, товарищи офицеры. Потом вам его вернут.
-- Но мы фронтовики, -- возразил майор и попытался улыбнуться. Вахрушев видел, как побелели его потрескавшиеся губы, как по лицу пошли пятна. Он насторожился.
-- Коломенцев.
Патрульный сделал шаг вперёд и попытался снять автомат с плеча капитана, но вдруг поехал по полу и врезался в стенд с приколотым плокатом "Враг не дремлет". Дежурный кинул руку к кобуре, но майор оказался быстрее. На вид довольно неповоротливый и массивный, он стремительно качнулся вперёд и мир, перед глазами потрясённого Геннадия, взорвался сонмом серебряных искр.
Когда он очухался от классического нокаута, по зданию слышались торопливые перебежки. Где-то коротко, экономно, бил автомат. Слышались крики, в основном ругательного содержания. Вахрушев по этим междометиям даже распознал голоса товарищей. Тут он заметил Коломенцева.
Сержант лежал неподалёку, с вывернутыми за спину руками и испуганно смотрел на лейтенанта. Вахрушев дёрнулся и голову моментально заполнила боль. Всё заволокло пеленой, но Вахрушев снова рванулся, силясь освободиться. Только ничего у него не получилось - связали его весьма умело, со знанием дела. Он сучил ногами, стараясь извернуться, но ничего не вышло. Руки его были стянуты ремнём и защёлкнуты на пряжку.
-- Коломенцев, -- приказал он строгим голосом, -- дуй сюда и освободи меня.
Сержант послушно задёргался. В поллица его расплывался багровый кровоподтёк, но, тем не менее, боец полностью владел телом.Он подобрался к дежурному, заполз ему за спину и пальцами ощупал замкнутую пряжку. Несколько минут он царапался без толку, но потом что-то начало получаться и скоро ремень ослабел.
Распутывая петли, Геннадий Вахрушев поспешно поднялся на ноги, которые с трудом его держали по той причине, что кровь с трудом находила себе привычную дорогу по перетянутым путами сосудам. Голова гудела, как котёл.
-- Ты понимаешь, кого привёл в управление? -- набросился дежурный на сержанта, после того как в свою очередь освободил его от ремня. Тот побледнел и глаза его забегали, не в состоянии зацепиться за что-то определённое. -- Это же первостатейные враги. Что они сейчас делают, в эту минуту, ты знаешь?!
-- Никак нет, товарищ лейтенант. Я был без памяти. Очнулся недавно. Смотрю, на полу вот лежу и руки связаны. А тут вы... И стрельба, крики...
Вахрушев закусил губу. Можно всё свалить на Коломенцева, но ведь именно он, дежурный по управлению, приказал привести врагов сюда. Надо было спасать себя, свою карьеру, свою жизнь, в конце концов.
-- Где твой автомат? -- спросил он сержанта.
-- Не могу знать, заскулил тот, потирая багровую дулю в поллица. -- Не чухал себя.
-- Не чухал, -- передразнивал его лейтенант. Хотя его кобура тоже была расстёгнута и пуста, но пистолет сменщика должен быть в сейфе. Он достал из стола ключ и открыл железный ящик. Воронёный ТТ лежал поверх стопки серых папок. Вахрушев уцепил его и вытащил наружу. Магазин был полон маслянистыми патронами. Недаром урки именуют их "маслятами", вдруг вспоинилось, ни к селу ни к городу.
Из ящика он выудил длинный хлеборезный нож, коим не раз вскрывали и консервные банки. Клинок был выкован из качественной стали. Вахрушев вручил тесак сержанту.
-- Давай, реабилитируй себя в глазах начальства. Смотри, от этого многое зависит.
Они выглянули в коридор. Там лежал убитый. Лица его не было видно и лейтенант отвернулся. Стрельба доносилась с верхнего этажа. В полуподвальном помещении находились камеры для задержанных, а также была караулка.
-- Давай, беги вниз и посмотри, кто там есть. Что с арестованными. Если так кто есть из свободной смены, пусть с оружием немедленно бегут сюда. А я... пойду наверх.
Вахрушев чувствовал себя почти что героем. Ведь он мог направить вверх сержанта, туда, где стреляют и, вероятно, льётся кровь, но ведь намеривается идти туда сам. Отчасти стало легче. Геннадий деловито снял пистолет с предохранителя  и оттянул затвор, посылая патрон в патронник.
Держа оружие наготове, он ступил на лестницу. Со ступеней свисал старшина Валенчук. Глаза его смотрели в пустоту, а это значило, что для него всё уже закончилось. Ещё дальше лежал лейтенант Фёдоров, приятель Геннадия, вместе не раз очень даже хорошо сиживали. Вся грудь его была разворочена автоматной очередью. Лицо Фёдорова было сведено ужасной, противоестественной гримасой и Вахрушева едва не вырвало. Здесь кругом властвовала смерть и она была явно в дружеских отношениях с этими майором и капитаном.
Пересилив себя и собственные страхи, которые пытались взять над ним верх, дежурный отправился дальше. Когда он уже поднялся на верхнюю площадку , в голову ему пришла здравая мысль, что стоило бы ему подобрать лежавший рядом с телом Валенчука ППШ, но вместе с тем он вдруг осознал, что если вот сейчас опустится вниз, за тем автоматом или ещё чем, не суть важно, то уже не поднимется обратно ни за какие коврижки.
Стоять дальше смысла не было. Пришлось двигаться дальше. то там, то здесь, попадались тела. Кое-кто был ещё жив, но таких было мало. Враги те оказались опытными матёрыми убийцами и валили наверняка, наповал. Пришлось снова остановиться, чтобы собраться с духом и унять дрожь в руках.
Внезапно он услышал шаги. Кто-то быстро шёл навстречу, сюда. Вахрушев понял, что не иначе как враг. Капитан. А может и майор. Сейчас он появится из-за угла и свалит его точным выстрелом. А потом двинется дальше. Так же быстро и целеустремлённо.
Зажав рукоятку ТТ обеими руками, Вахрушев встал посередине коридора. И прицелился, прищурив один глаз, как это делают в тире.
Вдруг внизу, где была караулка и сидели арестованные, застрочил автомат. Глаза дежурного забегали, со лба покатились крупные капли пота.
Из=за угла вышел майор Он увидел дежурного и начал поднимать ствол автомата, который нёс в руке, прижимая приклад к боку. Мундир его был грязен и поурыт багровыми пятнами, происхождение которых не вызывало сомнений.
Вахрушев закричал, видя насколько быстро поднимается ствол ППШ. Он выстрелил раз пять, и попал не менее двух раз. Майор на ногах тем не менее устоял, лишь попятился назад и автомат при этом не опустил. Вот- вот дульный косой срез расцветёт огненной "розой" и тело Вахрушева начнёт кромсать свинец. Дежурный от таких мыслей закричал, рванулся в сторону и выбил собственным убедительно крепким телом оконную раму вместе с натянутой сеткой из металлической проволоки. Откуда только силы взялись.
Он упал на мостовую и покатился, обдирая до мяса плечо и ухо. Вскрикнул от боли в руке. Не обращая внимания на грызущие тело спазмы, сорвался с места и покатился вдоль стены, туда, где стояла машина.
Уткнувшись разгорячённой, залитой кровью головой в холодный скат "виллиса", Вахрушев прикусил губу. Рот наполнился кровью, на вкус одновременно и сладковатой и солёной. От караулки в его сторону шагал капитан. Он тоже держал автомат в одной руке. В другой был пистолет.
"Что же там с Коломенцовым?" -- мелькнуло в голове у дежурного. -- "Уж не по нему ли сейчас стрелял капитан?"
-- Эй, майор, -- крикнул капитан, глядя наверх, где зияло выбитой рамой окно. И там появилось лицо.
Вот сейчас его непременно обнаружат, ведь сверху весь двор как на ладони. Вахрушев попробовал заползти под "виллис", но капитан явно обладал дьявольским слухом, потому как на этот ничтожный шорох моментально обернулся. Дежурный вскинул руку, как бы пятаясь прикрыться ею, защитить себя, и только сейчас обнаружил, что всё ещё сжимает пистолет, что он вовсе не потерял его во время падения. Долго не думая он нажал курок и увидел, как на гимнастёрке капитана появилось отверстие.
Дулов содрогнулся всем телом, а лежавший чуть ли не у его ног лейтенант со сведённым судорогой лицом выстрелил снова. Что-то кричал сверху Сидорчук, но Дулов его уже не воспринимал. Руки его вмиг ослабли и не могли более удерживать оружия. И автомат, и тэтэшка грохнулись разом на асфальт. Вот и всё. Отвоевался даурский казак, страж рубежей российских, Федька Дулов. Он ещё попытался сделать шаг. Шажок. И вдруг почувствовал, осознал, что лежит и что не дышит. И вроде бы даже видит себя самого, но как бы со стороны. Это было очень странно.
Сидорчук видел, как упал капитан и по тому, как тот падал, понял, что с тем уже всё. Попытался выстрелить по дежурному, удравшему в окно, но очередь ушла куда-то в сторону. Да и держать автомат больше не было сил и он выпустил его. ППШ полетел вниз и покатился по асфальту бесполезной железякой.
Внизу визжали тормоза подкативших машин. Слышались крики, грохотали сапоги бегущих людей.
Это был последний бой, который, как в песне поётся, "трудный самый". Они сразились с многоглавой гидрой НКВД и, конечно, проиграли.
Вначале было даже хорошо. На арапа они захватили целое управление, быстро подавили слабое сопротивление, заперли в караулке обомлевших чекистов. Затем Дулов решил освободить арестованных, после чего они собирались уехать. Не хватило им всего нескольких минут. Весь их фарт вышел, как сказал бы Бархан, их непутёвый боевой товарищ.
От лестницы двигались тёмные какие-то безликие фигуры. Егор поднял руку с пистолетом, но силуэты расплывались, множились, как будто к нему ползла чудовищная амёба, чтобы поглотить его, растворить в себе, сделать своей протоплазмой.
Сил только и хватило, чтобы поднять ТТ, сунуть ствол в рот. И нажать курок...


12 - 13. 08. 2002 г. п. Кикнур, Кировской области