Матрене Ивановне посвящается

Мучение и страх. Страх? Смертельный ужас живого, но еще не жившего  существа…
        Хирург, присутствовавший при родах этой не слишком молодой  и не здоровой женщины, знал свое дело. Не обращая внимания на поднявшуюся вокруг умершей суету и героические попытки персонала вернуть ее к жизни, он единым движением распорол скальпелем  ее живот и извлек ребенка. Тот закричал  жалобно, как зайчонок, над которым коршун  распростер  свои черные крыла. По всем медицинским показателям мальчик оказался здоровым крепким ребенком, но нечеловеческое одиночество и страх предательства испытанные им в утробе матери остались с ним навсегда.       
В дальнейшей своей жизни он не знал и не вспоминал мать, фотография на стене –  чужое улыбающееся лицо – не  грела его сердце, но он всегда испытывал запретное чувство любви и запредельное чувство ненависти к сестре.
Слишком хорошо он запомнил, что девочка первой покинула его!

Высокий худощавый мужчина, опустив в ладони  лицо, беззвучно плакал и горячо молился Всевышнему, но душа его знала, что эти страстные мольбы не доходят до неба.
Семь месяцев назад врачи в один голос заявили, что сердце его жены, измученное двенадцатью годами страданий и вины, не выдержит двойных родов и, вообще, просто чудо, как она сумела перенести на ногах инфаркт, и до сих пор жива. Врачи предложили единственный выход для спасения жизни женщины  - аборт!
Но жена твердо ответила: – «Нет!», и робко улыбнувшись, сказала мужу – « Я – справлюсь». И он, вопреки всякой  логике,  поверил ей.

А как хорошо все начиналось! Пятнадцать лет назад он – Глеб Бурмистров, молодой и уже невероятно знаменитый, кумир футбольных болельщиков всей огромной страны, главный соперник Эдика Стрельцова, получил весной незначительную травму и был отправлен руководством клуба  в небольшой отпуск для лечения.
Несколько дней  отпуска он решил провести в деревне и навестить бабушку, живущую в Орловской области на высоком берегу реки Оки.  Он родился в тех местах, и все свое деревенское детство ухаживал за скотиной, тяпал обширные поля колхозной свеклы, собирал урожай яблок и слив. А в свободное время до посинения купался с деревенскими ребятишками в быстрой реке и гонял мяч, да так ловко, что обыгрывал всех мальчишек.
Дружной ватагой они пробирались по заросшему ракитником  полуостровку к  песчаному пляжу. В деревне его называли – кряж. Но именно здесь  река встречала на своем пути преграду, русло ее сужалось, и поток становился стремительным. Дети забавлялись, плюхаясь на быструю волну животом, и стремнина выносила их на середину реки.   И нужно было плыть к  берегу изо всех сил, так как далее река вырывалась на привычный простор и, возмущенная насилием, закручивалась смертельными водоворотами, способными навеки затянуть в себя ребенка. Иногда это случалось; детей хоронили, но их  печальный пример никого не останавливал. Вернее – это была проверка на трусость. А презренных трусов, не прошедших экзамен на смелость, не жаловали, и в детских играх оставляли им позорные роли беляков да фашистов.
 
Послышался шум и, подняв голову, мужчина вернулся с берегов реки из далекого  своего детства на землю. Где-то там над его головой в недрах  здания рожала его больная жена.
Он снова почувствовал острый  приступ отчаяния.                - Сентиментальный болван, - сказал себе мужчина, - если бы ты тогда не поехал в деревню, а махнул бы с друзьями в Питер, то не ведал бы ни страданий последних лет, ни страха за жизнь жены. Но, тогда ты не испытал бы и великой любви, которая выпадает на долю не всякого человека и которая является главным даром нашей жизни.

Бабушка – суровая русская крестьянка в вечном выцветшем платочке, с профилем римского солдата и загорелыми дочерна руками, встретила его радостно. Такой высокий, красивый, умный, есть чем погордиться перед товарками. И не пьет! И не курит!
Вот уж будет её внучек  бельмо у них в глазу.  Их-то Васьки да Гришки и поддают, и зашибают, а кое-кто и сидел уже.
Внук вытащил из чемодана гостинцы – дива дивные! Шелковый, с пышно цветущими на нем розами, платок. Платок цыганистый – с бахромой,  глаза слепят розы алые.  Шаль, а не платок.
- Что я – царица? Куды я его надену? – ворчала бабка, но он видел,  что ей приятна забота и ласка внука. Она убрала подарок в сундук, хранившим на его памяти все бабусино добро, нажитое  после войны – плюшевая душегрейка – краса деревенских модниц, брошенная невесткой -  его матерью, с барского плеча, при отъезде в Москву, крепдешиновый отрез, привезенный ее воевавшим братом из Германии, набивные ситцы, и излюбленные бабушкой платки – тонкой вязки оренбургские, и шерстяные клетчатые - плотные, как пледы. Все это богатство раз в год перед престольным праздником села – Иван-воином  вывешивалось на всеобщее обозрение якобы для просушки, а на самом деле шла деревенская ярмарка тщеславия. Со всех плетней свешивались разноцветные тряпицы, а гордые хозяйки расхаживали среди своих сокровищ.
Благосклонно были приняты и другие гостинцы – шоколадные конфеты в коробке с видом Кремля, разноцветные дорогие карамели – «раковые шейки», «огненный салют» с ликером и невиданные в этих местах  «зоологические» суфле. Ванильное печенье в нарядной жестяной коробке. Хозяйственная бабушка тут же смекнула, что будет в нее складывать документы, «пензию» и счета за электричество.
А вот следующий подарок ей не приглянулся – косметический набор с жидким мылом, внук чудно называл его – «шампуня», да  мыло в голубой обертке – круглое и сильно воняло одеколоном. А старуха любила мыло наше, «земляничное»; им и умывалась и волосы мыла, и до старости сохранила отличные косы. Был к этой коробке еще один предмет –  металлический баллон, по совету внука нажав на его головку, старуха отпрянула, прямо ей в лицо ударила пахучая струя.
Одеколон, впрочем, бабусе понравился – запахло весенним лесом – ландышами, фиалками… Но  больно жалок и мал был железный пузырек. Сама бабушка поливаться городскими духами не посмела бы, со свету сживут завистливые товарки,  да и время ушло. Пахла она теперь сеном, парным молоком  и ржаным свежевыпеченным хлебом. Ну да бес с ним, с пузырьком. Его запасливая крестьянка передарит фельдшерице, которая приходит делать ей уколы и от которой вечно несет больницей и медикаментами.

       Мужчина вновь почувствовал этот запах, он поднял голову и увидел,                как по коридору к нему идет врач. На его отчужденном и усталом лице седой человек прочитал приговор – «Её больше нет!»