Халва

(Посвящается детскому дому номер 2, с ребятами из которого я имела честь общаться много лет назад. Надеюсь вы счастливы)
I
Холодно. В то время как спокойный, словно слон, сонный трамвай отбивал железную чечётку, Олежка утирал хлюпающий нос варежкой. У него было ощущение, что на него смотрит каждый глаз в этом вагончике с красной полосой посередине. Мальчик ещё раз шмыгнул. Так и хотелось повернуться и крикнуть всем: Чего смотрите как на врага народа? Хотя нет, не все. Это только кажется, никто не смотрел на мальчика лет тринадцати, с размазанной по всему лицу кровью. Вообще никто, если только встревоженная старушка, которая видит-то уже плохо. Кровь была солёной и сразу застывала тонкой корочкой на морозе. В груди Олежки бушевал огонь, только он и грел сейчас. Опять пришлось драться. В этот раз каким-то мальчишкам не понравилось, хотя какая разница, что  им не понравилось, ведь самое обидное было то, что все листовки, которые он должен был расклеить,  попадали в грязь и упорхнули как воробьишки на проезжую часть. И теперь ему не заплатят, а он так хотел перекусить парочкой  пирожков с ливером, которые очень  любил. Пирожки всегда были очень горячие. Их привозили в здание бывшего завода, сейчас его переоборудовали под офисы и мини магазины. Привозили в 10 утра, и надо было всегда пробираться сквозь толпу офисных работников и торговок, чтобы уцепить самые большие и свежие. И вот они, заветные, в руках, прилипают нежно к целлофановому пакету. Побыстрее протолкнувшись к выходу, Олежка присаживался на бордюр, и медленно разворачивая прозрачный, переливающийся целлофан, доставал первый пирожок. Съедал маленький кусочек с самой румяной стороны, и смотрел, как жар вырывается из теста словно из маленького кратера вулкана, расплывается в воздухе, и если присмотреться, то можно увидеть сквозь него как вокруг всё плывёт и исходит волнами. Да, сегодня не поесть ему пирожков. Максимум «Анаком» за 15 рублей. Мальчик заметил, как с противоположной стороны в вагон зашёл кондуктор. Ловко проскользнув между пассажирами, Олежка успел выскочить перед закрывающейся дверью. Двери закрылись, стекло было всё покрыто колючей проволкой морозных узоров, миг, и вагон мирно поехал дальше, развозить людей по тёплым домам…Тёплым домам…В свой подвальчик лучше сегодня не возвращаться, вдруг отследили, до аэропорта пару остановок, пробраться туда сложнее, нежели на вокзал, но надо было поспешить, ноги уже становятся ватными, и маленькие иголки пронизывают подошвы всё больше и больше, начиная от носков. Если дойдёт до пяток, пиши-пропало, точно подхватишь простуду. Приподняв на плече рваный рюкзак, Олежка медленно направился к теплу. Ему не нравилось ночевать на вокзалах или в аэропорту, но сегодня у него не было выбора. Мальчик шагал по сероватому, рыхлому снегу, и улыбался. Вспоминал бабушку, она всегда покупала на ужин халву к чаю. Этот снег ему напоминал её. Халву. Халву и бабушку. Олежка вдруг остановился. Присел. Взял в ладонь грязный комочек снега, преподнес к носу, понюхал. Вдруг кто-то задел его, по ощущению, огромной сумкой, снег выпал из руки, но некоторые снежинки остались таять на шерсти потрёпанной варежки. Олежка стиснул зубы, и как то невольно сунул остатки в карман куртки. Ноги всё больше коченели, да и нос уже начинал болеть. Только бы не перелом. Отогнав неприятные мысли, вспомнившейся вдруг песенкой из детства, он продолжил шагать, только чуть быстрее, напевая под нос:
«Ах если бы сбылась моя мечта, какая жизнь настала бы тогда…
Ах если бы сбылась моя мечта…»
Наконец, Олежка добрался до аэропорта и, заглянув в ближайший магазин, купил пачку куриного «Анакома». Пытаясь оставаться незаметным, он перебежал в самую дальнюю дверь здания. Дойдя до туалета, мальчик достал из рюкзака оранжевую миску, кастрюльку и нагреватель, который всегда носил с собой. Потом снял куртку, обмороженные руки плохо слушались, посмотрел на себя в треснувшее зеркало.
Умывшись холодной водой, Олег собрался с духом и ухватился за нос, который распух, неестественно съехав вбок. «И кровь не останавливается» - подумал Олежка. Когда он рванул его, вместе с выдохом, в противоположную сторону, то почувствовал сильную, до тошноты, боль. Кровь полилась ещё сильнее, но нос вроде бы встал на место. «Везучий» - лишь подумал мальчик. И хмыкнув, приложил намоченный платок к лицу. Красные пятнышки расползлись кляксами по белой ткани, слёзы скатывались по щекам, но Олег не плакал. Кипятильник заставил воду бурлить - можно было заваривать ужин. В рюкзаке завалялась пара кусков хлеба.
«Да, точно, день везучий» - подытожил паренёк. Сложив всё обратно Олежка неуклюже натянул куртку, и, прижав к себе горячую миску, направился в зал ожидания. Усевшись в самый конец зала, где кресла  были повёрнуты спинками ко всем любопытным, мальчишка принялся за трапезу. Боль немного утихла, но он знал, что она вернётся, она всегда возвращается. Мальчик мял в замерзших руках хлеб, который превращался в странные, замысловатые фигурки…В аэропорту были слышны звуки суетившихся людей, а громкий голос откуда то сверху, монотонно оглашал рейсы из невиданных, но слышанных стран…тёплых стран…там наверное куча бананов…и ананас. Ананас - это главное, бабушка всегда покупала ананас на новый год, даже когда денег совсем не было. Слушать всё эту канитель и картавые крики на чужом языке Олежке совсем не хотелось, поэтому он выбирал именно это тихое и уютное место, куда почти никто не садился. Но самым главным плюсом именно этого уголка зала ожидания, было то, что окна, напротив его кресел, выходили к музыкальной школе неподалёку.  И оттуда слышалась музыка…она проникала сквозь замёрзшие окна зимой, сквозь застоявшуюся летнюю мглу жары летом, она всегда проникала к нему, и он слушал…И никогда в этот момент не ел. Он откладывал еду, как бы ни был голоден. Он стеснялся есть и одновременно слушать эти трепетные звуки, пусть пока ещё неумелой скрипки или рожка…Он бы тоже так хотел…Сейчас было тихо, наверное был перерыв, но перерыв мог кончиться в любую минуту, поэтому Олег уплетал за обе щеки, дабы успеть.
Олег жевал и думал…а думал он о бабушке. Если быть откровенным, он всегда о ней думал, когда выискивалась возможность думать не о еде или тепле. Он вспоминал её строгость, и её ласку. Она растила его сама, сколько он себя помнил…Все его тринадцать лет. Но в том году случилось так, что она умерла. Он помнит этот момент, помнит так чётко, что даже чувствует этот старческий запах кожи, синие реки-венки на её руках. Трудолюбивые, прошедшие войну руки…Она часто рассказывала ему про войну. Как она, ещё совсем юная, пошла на фронт, как была  радисткой, слышала, как взрезают и рвут землю снаряды прямо над белоснежными головами бойцов. Олежка иногда любил вспоминать эти рассказы, порой он сам представлял себя под пулями. На этой Великой войне. Вот он бежит сломя голову по неровному, голому, русскому полю, трава проминается под сапогами товарищей и его собственных, пули  пролетают сквозь пыльный воздух, а дыхание вырывается хриплым  рычанием откуда то из глубины грудной клетки. Там где душа. И воинственное: Ура! Несётся вдаль, к дому, к чему то самому родному, единственному, что у него есть…в ту маленькую квартирку на окраине огромного города…где лежит без движения его совсем больная, но не менее любимая бабушка… Олег опустил голову и тихо, совсем бесшумно заплакал, а потом провалился в сон. Тревожный, с примесью аэропорта…
Спал он чутко, поэтому не сразу услышал голос:
- Билетики на проверку, пожалуйста, приготовьте.
Билеты – подумал мальчик, резво подскочив. А потом незаметно, словно призрак, спустился по лестнице, и вот они мраморные ступени на выход. Тихо, как - будто невзначай падает снег, разрисовывая темноту ночи. И даже слышно как он шелестит по этой черноте, оставляя тёплые растаявшие капли под ногами.  Ему вновь некуда идти. Точнее он не пойдёт туда куда есть. Он никогда не вернётся в интернат, если уж решил жить самостоятельно, то точно не вернётся. Он уже взрослый, и сейчас перед ним, взрослым, стояла вполне конкретная задача – найти ночлег. Голова очень болела, пальцы на ногах только начали чувствовать тепло, а из носа вновь текла кровь. Куда идти…
Олежка нахлобучил капюшон на глаза и медленно побрёл  вдоль проезжей части. Мысли путались, бабушка вновь была отодвинута насущными вопросами. Где переночевать в эту холодную,  недружелюбную ночь?! До подвальчика далеко – пешком не дойти, из аэропорта его выгонят или начнут приставать с расспросами. Мальчик медленно продолжил идти, как вдруг услышал глубокое эхо самолётного двигателя. Олежка поднял голову, вперив серьёзный взгляд в небо, и увидел удаляющийся, мигающий огонёк. Лёгкое жжение в области носоглотки и подступающие слёзы удивили и разозлили скитальца. Мальчик невнятно и громко пробормотал что-то и потом выругался, словно угрожая далёкой, улетающей от него железной птице.
В этот самый момент чей-то мягкий, слегка тронутый пожилым возрастом, голос окликнул его.
- Ты чей такой? Стоишь тут около музыкальной школы, да неприлично выражаешься.
Олежка весь зарделся, ему стало не по себе.
- Я…Я не выражаюсь, я напугался просто. Уже ухожу - ответил он и пару секунд помолчав, зачем то добавил.
- Спасибо.
Женщина добродушно прищурилась и спустилась со ступенек, до боли знакомого Олежке здания.
- Зачем ты так поздно гуляешь один?
- Я не гуляю. Я иду. Домой иду.
Женщина пристально осмотрела мальчика.
- Я видела как ты вышел из аэропорта. Ты наверное перелетел откуда то, наверное долго путешествовал?!
- Да. Из Африки. Там бегемоты и жирафы и вообще лучше и ноги не мёрзнут – Олежка подумал, Что эта странная незнакомка над ним издевается. И приняв всё за чистую монету, как обычный ребёнок, мальчик нахухлился и втянул шею.
Женщину заулыбалась и легонько притронулась к Олежке
- Послушай, может после такой долгой дороги тебе стоит передохнуть? Не хочешь зайти в нашу школу, погреться?
Прикосновение было таким далеким, как будто из прошлой жизни. Оно было сочувственным и нежным настолько, насколько его можно было передать от одного чужого человека другому.
- Ну хорошо, только одну чашечку.
 Женщина открыла двери школы,  и тут Олежка осознал себя словно с обратной стороны Луны. Сколько раз он наблюдал за уютом светящихся окон, прислушивался к приглушенным звукам музыки. Пусть он был лишь на первом этаже, в каморке вахтерши Елизаветы Павловны.Но даже на это короткое время он почувствовал некую связь с этим волшебным местом. Здесь все было прекрасно, и облупившиеся стены и старинная мраморная лестница и арочный взвод. Маленький, зеленый абажур освещал пар исходящий от кружки чая, а слойка с повидлом истончала ванильный аромат. Мальчик почувствовал себя как дома у  бабушки. Сердце его трепетно забилось от восторга, и он даже улыбнулся.
Когда Елизавета Павловна ушла, то Олежка остался совершенно один в музыкальной школе. Удобно расположившись на раскладушке, он стал прислушиваться к звукам помещения. Ему так хотелось прогуляться по всем коридорам, заглянуть в залы, потрогать различные инструменты.  Но он не посмел даже шелохнуться, его как – будто приковало к кровати.
«Я же обещал Елизавете Павловне никуда не ходить. Она хорошая, прямо как моя бабушка, только моложе».
Но обещание было не единственным препятствием к путешествию. Олежка боялся, он боялся нарушить царившую в этом месте красоту своим  неожиданным появлением. Как если бы на бал притащили ободранного, лохматого щенка, который сидел за воротами и изредка жалобно поскуливал. Ему не хотелось расстраивать духов, витающих здесь. Он чувствовал кожей их покалывания. Он видел их где-то там, в черных сгустках темноты, за тусклым, пыльным абажурным свечением. Пробило полночь. Музыкальные духи потрескивали в ночи электрическими разрядами, а мальчик отправился в царство Морфея.
II
Казалось, мальчик спал целую вечность.
- Вставай, Олежка! Вставай скорее!
«Бабуля…» - подумал Олег не открыв глаза, но сознание уже прогнало дрем, и говорило ему, что это Елизавета Павловна.
-  Я принесла тебе ватрушки с творогом, перекуси и приведи себя в порядок.
Ещё сонный мальчик, хаотично начал собираться и приглаживать ладонью взъерошенные русые волосы.
- Послушай, сегодня будет показательный концерт нашего детского  оркестра. Они лауреаты многих международных музыкальных конкурсов, очень талантливые ребята, гордость нашего города. Я думаю, ты о них не раз слышал. Придут их родители и вообще много разных, серьёзных людей - все будут их слушать.
Мальчик зарделся.
- Я понимаю, я сейчас соберусь и пойду, спасибо, что пустили переночевать и за ватрушки. Вы не волнуйтесь, я на улице поем – стал скороговоркой бормотать мальчик и как-то неуклюже собирать свои вещи. Он вновь нахмурился, вспомнив, что он уже не ребенок, к тому же скорое появление детей с родителями смущало его.
- А ты уже собираешься уходить? – улыбнулась Елизавет Павловна – Ты разве не хочешь остаться на концерт?
У Олежки защемило сердце, и он с опаской посмотрел на женщину.
- А мне разве можно?
- Не просто можно, а нужно. Только помоги мне немного. Будешь встречать гостей, и провожать их вон до той, дальней лестницы. Олежка заулыбался и начал быстро уплетать ватрушку.
В скором времени в школу стали заходить ученики с родителями. В руках  у них были скрипки, флейты и другие инструменты. Одеты они был в парадную форму. Олежка хотел исчезнуть. Жесткой тканью свитера он утер подступившие к глазам слезы и лишь исподлобья, иногда поглядывал на входивших. Потом стали появляться зрители, и увлеченный работой мальчик мигом забыл о неприятном моменте. Он уже представлял как, пробравшись в зал, будет слушать музыку.
Когда зал был полон, Елизавета Павловна похвалила мальчика и сказала:
- Ты готов? - Олежка отрывисто дышал от волнения.
- Почти! – ответил он. Одну минутку!
Мальчик забежал в подсобку и, достав свой рюкзак, аккуратно вытащил оттуда синий свитер. Он был почти новый. Олежка надевал его всего один раз - на похороны бабушки. Она купила его Олегу перед тем как заболела. Одёрнув его и наспех поправив свои тёмные волосы, мальчик выбежал обратно к женщине. Они направились к главной лестнице, ведущей в концертный зал.
Вот оно. Еще вчера он и не мечтал тут побывать. Когда мальчик шагал по ступенькам, то  почувствовал нечто большее, чем обычное волнение, он стал замечать, как всё пространство вокруг стало меняться, как действительность стала преображаться - мерцая лёгкими серебряными искрами, а потом небольшая дымка окутала его и Елизавету Павловну, которая, казалось, не замечала всех изменений. Олежка уже было хотел спросить у неё «Что происходит», и на пару секунд зажмурился, чтоб собраться с мыслями. Когда мальчик открыл глаза, то слова в его голове спутались от накатившего восторга и эйфории. Он почти наверняка попал в сказку. Его синий свитер был уже и не свитером вовсе, а ярким фраком. Уложенные волосы сверкали так, что отражались  в паркете. Электрический свет сменился мягкими бликами свечек. Пожилая женщина, грациозно взмахнув веером из черных перьев, пригласила Олежку пройти в зал. Громоздкие гобелены вальяжно расположились вдоль стен, надраенный пол из красного дерева, казалось, мог отражать улыбки. Изящные дамы, похожие на фарфоровые статуэтки, были облачены в эллипсообразные юбки, которые закрывали туфли. Отчего казалось, что дамы парят по залу. Они перешёптывались со статными кавалерами, которые то и дело поправляли жабо. От буйства красок и костюмов у Олежки закружилась голова. Чего тут только не было! Костюмы были из бархата, тяжелого шелка и парчи, тончайшего полотна и кружева украшали платья, всё блистало золотом. А у некоторых вместо пуговиц сверкали драгоценные камни, и если присмотреться, то можно было бы увидеть в  них миллионы копий, которые расплывались в реверансах. Утончённые манеры, присущие этим людям, невольно заставили Олежку вытянуться по струнке. Галантные кавалеры с моноклями, приглашали дам погрузиться в бархат кресел, а когда мерное свечение канделябров стало тускнеть, все захлопали. Олежка замер около дверей, прислонившись спиной к стене. Было слышно, как выступающие прикоснулись к своим инструментам. На мгновение  всё замерло, и по залу разнеслись первые звуки скрипок. Мальчик впервые  слышал их так близко, он наблюдал за каждым движением музыкантов, пытаясь уловить даже паузы между созвучиями. Ноты порхали в воздухе, молниеносно проникая в деревянные щели в полу, и выпрыгивали оттуда на колени мальчику. Первый, как объявил конферансье, «Средневековый ноктюрн» монотонно переползал с  чёрной на белую клавиши фортепиано. Следующая мелодия пылала красками и растапливала снег на улице. Некая симфония воодушевляла своей грациозной и строгой мощью. Мальчик вдыхал в себя каждый звук и восторженно улыбался, немного приоткрыв рот. Он даже боялся моргать, дабы не пропустить ни одного момента концерта, отчего глаза  у него щипало и они слезились. Как вдруг, к великому удивлению мальчика, стала звучать композиция, услышанная однажды им в магазине бытовой техники. Они с бабушкой пошли покупать ей новый чайник, денег было немного, и они смотрели на самые скромные приборы. Услужливый продавец-консультант лет 24-х с широкой улыбкой подошёл к пожилой женщине и гнусаво осведомился ни компьютер ли они пришли выбирать для мальчика.
 Олежка весь зарделся от обиды и злости на этого паренька и буркнул:
- За чайником.
- А, третий ряд слева – ответил продавец и мгновенно куда-то испарился.
- Бабушка сжала свою холщовую авоську и, улыбнувшись, сказала.
- Ну, ничего, Олежка, вот дай Бог подкопим, и в следующем году и мы тебе компутер этот купим.
- Да ничего в нём интересного нет, бабуль. Не нужен он мне, пойдём за чайником скорее.
И тут, когда они почти подошли к нужному стеллажу, Олежка услышал эту музыку. Выстроенные в  ряд широкоформатные телевизоры исторгали из себя высококачественные звуковые частоты, и мальчик мог расслушать всё в подробностях. Это была музыка современного композитора,  имени которого он не знал. Она поразила его до глубины души. И вот он, также случайно, услышал её в живом исполнении в просторном зале «Школы искусств». Пусть исполнение было не таким профессиональным, чётким и надрывным, то исполнение сквозило лёгкостью и годами практики, не сосредотачиваясь на технике, оркестр играл душой. Дети же играли сосредоточенно, стараясь не оплошать перед мамами и папами. Мальчик забыл обо всём, забыл он и об иллюзорных своих представлениях, он поднялся выше этого. Поднялся так высоко, как способен только детский, искренний разум. И когда наступило время последней коды, какой-то инородный звук вдруг разорвал этот тончайший скрипичный шлейф своим режущим, бездарным плевком. Олежка медленно открыл глаза. Он никак не мог понять, что вокруг происходит – канделябры  рассыпались в прахи превратились в обычные, 80 Ваттовые лампочки.  Шёлковые, кринолинные платья дам растворились в небытие, а вместо них женщины облачились в повседневные, скромные блузки из синтетики, чёрные брюки и непонятного покроя юбки. Мужчины сразу потеряли свой шарм, неуклюже бухаясь на пол, путаясь в галстуках. Кто-то завизжал, кто-то начал плакать. Олежка сидел у самого входа, и когда дверь распахнулась, то случайно прикрыла его силуэт от остальных. Дети на сцене не понимая, что происходит так и остались стоять не шелохнувшись, прижимая к себе инструменты. Олежка выглянул из-за двери и увидел источник гомона. Люди в чёрных одеждах, ворвавшиеся в детскую  музыкальную школу, размахивали оружием и выкрикивали  какие-то указания. Пожилая смотрительница, приютившая Олежку, лежала навзничь на полу и судорожно что-то шептала. Людей было пятеро. Один стоял у входа, прямо около двери, где спрятался мальчик, ещё двое бегали вдоль рядов, приказывая всем лечь на пол. В зале началась паника, прозвучали первые выстрелы. Самые маленькие дети, стоявшие на сцене, заплакали, но так и не шевельнулись. Кто-то из родителей кричал: Ляг, Алёшенька, Маша! Все ложитесь на пол, быстро. Дирижёр оркестра подползал к детям и стаскивал их по одному со стульев, выпадающие из рук скрипки, контрабасы, тарелки создавали какофонию и заглушали крики.
Когда снова раздался выстрел, главная, старинная люстра, пару раз моргнув погасла, теперь зал освещали только светильники вдоль стен. Дети всё больше плакали, ворвавшиеся начали нервничать. На улице послышалось завывание сирены. Олежка медленно осел на пол и ползком отполз к ближайшей стене. Пока в зале царил полумрак, его было сложно заметить. Он полз и полз к сцене, ни на секунду не задумываясь о последствиях, не чувствуя страха, он устремился туда, где недавно звучала музыка. Когда он дополз до сцены, то услышал за окном стальной мужской голос, вещавший что-то о переговорах в громкоговоритель. Олежка забрался за кулису и увидел маленькую дверцу, которая выходила в коридоры, он подполз к мальчику, тихонько ухватив его за штанишки, которые были в пыли и помяты:
- Ты только не кричи, мы сейчас уйдём – шепнул Олег и потихоньку вытащил его за толстую ткань занавеса. – Жди тут, я сейчас – сказал он и пополз за следующим ребёнком. Олег совершенно не запомнил те десять минут его жизни, когда он медитативно, по одному, подталкивал самых маленьких к потайной двери, спрятанной за кулисами. Он вывел 8 человек. Чудом провёл их в туалет и приказал очень быстро вылезать через окно, его, конечно же, заметили. Ведь в коридорах повсюду маячили тени.
Волшебный флер, оставленный в его душе музыкой стал ему щитом. Было странно осознавать, что голова кружится, а идти по снегу очень тяжело. Снег был такой же как и раньше. Грязный и серый как Халва. В боку болело, и синий свитер был насквозь пропитан кровью. Олег обошёл ближайший дом, прислонился к стене и медленно сполз. Мальчик улыбался и вспоминал бархатные платья. «Как же зовут этого человек, который написал такую красивую музыку» - подумал он. Олежка сжал в кулаке снег похожий на халву, а потом съел. Жадно, наслаждаясь призрачным вкусом. Музыка. Халва и наконец то, бабушка. В небо взлетел самолёт, а окна в школе неподалёку в дребезги разбились. Послышались выстрелы.
III
Суматоха после освобождения продолжалась ещё долго, тут и там были слышны плач и крики, дети никак не могли успокоиться.  Маленькая группка детишек стояла поодаль они выбрались из школы задолго до освобождения - целыми  и невредимыми. Они словно воробьишки сидели укутанные в куртки родителей, и рассеянно осматривали всё происходящее. Посыпался шквал вопросов: Как? Кто?
Дети наперебой пытались объяснить, что это был мальчик в синем свитере, что он выходил самым последним. Елизавета Павловна бегала в толпе и пыталась отыскать этого мальчика. Она сразу поняла, что это был Олежка.
- Олежка, кричала она. Где же ты?! Олежка!