Не дождалась!

     Вы думаете, можно рассказать
словами обо всем, что пришлось
видеть? Нельзя! Нет таких слов.
Это надо видеть самому.

                М.А.Шолохов.
                Наука ненависти.



     С каждым днем сводки с фронта становились все тревожнее, и едва ли не каждый спрашивал себя: "Ну, когда же остановят этих фрицев?" Едва ли не каждый из рабочих с затаенной тревогой гадал: Возьмут или не возьмут на фронт? Поговаривали, что военкомам был дан приказ брать едва ли не первого встречного на улице. Но это были лишь панические слухи, слухи боязни попасть на фронт. На самом деле у военкомов была жесткая инструкция брать на заводе мужчин не основных профессий, да и то непременно по согласованию с руководством предприятия.
     Директорам заводов было нелегко - штаты завода и без того были урезаны едва ли не до предела, план выпуска военной продукции резко увеличился, а людей продолжали брать на фронт.
     Порой мелькали слухи, что кое-кто сумел откупиться от военкомата, но распространять этот слух побаивались - время военное, панические и клеветнические домыслы пресекались немедленно и жестко.
     Из-за хронической нехватки рабочей силы заводы перешли с трехсменной на двухсменную работу по 12 часов. Но никто не роптал - очевидность этой меры была понятна всем. Каждый работник соглашался, что лучше на заводе пахать по половине суток, чем идти в окопы под пули и снаряды. После окончания смены в душевой мылись вместе мужчины и женщины - тут уж не до сентиментов - уставшим после смены людям было не до соблазнов и плотских мыслей. Хотя без плоских, но безобидных, шуток, конечно же, не обходилось.

     Лекальщик Ефим Серков возвращался с работы вместе со своей женой и соседом формовщиком Евдокимом Кирилловым. Жена Ефима работала крановщицей в одном с ними цехе и поддерживала приятельские отношения с соседкой Серафимой, женой Евдокима, работавшей местным почтальоном.
     Придя домой, мужчины помогли женам растопить печурки, почистить картошку и, поужинав, усталые, завалились спать - назавтра предстояла такая же изнурительная смена. Молодые, детьми они еще не успели обзавестись, поэтому у них забот было меньше, чем у тех, кто поспешил рожать.
     Так незаметно катились дни за днями, пока Евдокиму не пришла повестка из военкомата. Старая мать Серафимы расписалась при включении повестки, поэтому в назначенный день зятю вместо работы пришлось идти в военкомат, где ему объявили о мобилизации и дали сутки на сборы.
     Вечером, перед уходом на войну, Ефим с женой сидели у Кириловых. Совместно собранный с соседями стол выглядел довольно богато для того времени - селедочка, вареная картошка, соленья, даже вареная колбаса и икра трески. На рынке Серафима купила бутылку водки, запечатанную сургучом.
     Посидев недолгое время, Серковы ушли к себе, чтобы дать побольше времени Евдокиму и Серафиме побыть вместе.
     Утром Серафима проводила мужа и побежала на работу разносить почту.
     Жизнь продолжалась: работа - дом, дом - работа. При встрече Елена спрашивала соседку: нет ли писем от Евдокима. На что та только молча кивала головой, опустив глаза в пол.
     Наконец, в один из вечеров, когда Серковы только вернулись с работы, в дверь их квартиры постучали. Серафима буквально влетела к соседям, лицо ее светилось от счастья.               
     - От Евдокимушки письмо, - радостно возвестила она. - И фотографию прислал...
     - Да ну! - обрадовалась Елена. - Что пишет?

     - Герой! Молодцом! - сказал Ефим, рассматривая фотографию. - Этот не пропадет!
     - Все в порядке у него, - тараторила соседка. - Закончил курсы подготовки, ждут отправления на фронт.
     - Неизвестно куда? - спросила Елена.
     - Об этом писать нельзя, цензура не позволяет, - авторитетно произнес Ефим.
     - Ну, читай скорее, - нетерпеливо попросила Елена.
     - "Здравствуй, моя звездочка, моя Серафимушка, - начала читать та. - Вот и закончилась моя подготовка (Дальше зачеркнуто чернилами). Не сегодня-завтра нас отправят на фронт бить фашистских гадов. Куда - пока не знаем. (Дальше снова вычеркнуто). Как там наши соседи? Прекрасные они люди. Держись за них и передавай привет". А дальше уже личное, - расцвела Серафима.
     - Вот видишь, все хорошо, а ты волновалась, - обняла Елена подругу.
     Серафима сидела, прижав письмо к груди, по щекам ее текли слёзы.
     - Чё плакать-то? - укорил ее Ефим. - Живой, здоровый. Радоваться надо, а ты ревёшь...
     - Да от радости она, - Елена махнула рукой на мужа.
    
     Через три недели пришла повестка и Ефиму. Серафима, принесшая её, робко постучала к соседям в дверь и когда ей открыли, молча протянула казенную бумагу.
     Елена, словно окаменев, стояла в притворе, не приглашая подругу войти.
     - Расписаться надо, - робко проговорила почтальонша. - Вот тут...
     На голос соседки из комнаты вышел Ефим и хотел было сказать что-то приветливое, но увидев застывших женщин, сразу все понял.
     - Моя очередь? - только и смог он выдавить из себя.
     - Тут расписаться надо, - едва слышно повторила Серафима.
     - Как же ты..., - начала было Елена, но муж остановил ее:
     - Не вини её - работа у ней такая проклятая, повестки да похоронки разносить.
     По случаю ухода мужа в армию, Елену отпустили с работы на два дня. Первый день они провели, не выходя из дома, а вечером устроили небольшое застолье, на которое пригласили и Серафиму с матерью. Но даже выпитая водка не поднимала настроения, поэтому, посидев недолгое время, соседи вернулись к себе с тем, чтобы дать возможность хозяевам побыть вместе.
     Утром следующего дня Елена проводила мужа на сборный пункт, а потом и на вокзал, где новобранцев погрузили в телячьи вагоны.
     С этого дня у подруг потянулись томительные дни ожидания вестей от мужей. Одной находиться в пустой квартире Елене было тягостно, поэтому при каждом удобном случае уходила к соседям, где три женщины сидели в полутьме, лишь изредка перебрасываясь ничего не значащими фразами. И только редкое письмо от одного из мужей, которое зачитывалось неоднократно, оживляло обстановку.
     Через некоторое время после ухода мужа Серафима поняла, что беременна. Это еще больше сблизило подруг, хотя сама Серафима порой то радовалась, то серьезно волновалась не только за мужа, но и за будущего ребенка. Но приходящие от мужа письма-треугольники вселяли надежду в благополучном исходе.         

     Везение не бывает бесконечным. Будучи на девятом месяце беременности, Серафима все равно ходила на работу и вот в один из дней, отбирая почту для своего участка, она вдруг обнаружила серого цвета тощий казенный конверт на свое имя. Она не раз разносила такие послания по адресатам и знала, что в них сокрыты трагические вести. После получения такого послания в домах раздавался истеричный плач осиротевших вдов, матерей и ребятишек.
     Обычно она спешила уйти от такого адресата, чтобы не видеть трагедии семьи - у каждой муж или сын был на фронте, а значит, и она в любой момент вместо долгожданного треугольника могла получить вот такую же "черную метку". И вот такой день наступил...
     Слабая надежда на то, что это какая-то ошибка или сообщение о ранении все же была. Дрожащими руками она вскрыла конверт и сразу же ухватила главное: "Ваш муж, Евдоким Фомич Кириллов, погиб смертью храбрых... похоронен в братской могиле в селе Сапрыкино..." В глазах ее потемнело и, потеряв сознание, она упала здесь же у стола, на котором сортировались письма.
     Бывшие тут же женщины-почтальонши, сортировавшие письма рядом с ней, успели подхватить ее и, не долго думая, положили ее на санки и отвезли в больницу, благо та была рядом. На следующий день у несчастной случились преждевременные роды. На свет появился мальчик...
     Горе от потери любимого человека несколько скрасила необходимость заботы о малыше - его, Евдокимого, корня...
     С ребенком большей частью находилась мать Серафимы, а она сама едва ли не сразу вышла на работу, благо у ней была возможность ненадолго забегать домой, чтобы покормить малыша.
     Теперь Елена стала чаще забегать к соседке, чтобы отвлечься разговорами и хоть чем-то помочь сиротам. Но разговоры были какими-то вымученными, и все чаще подруги крутились возле малыша. А когда Серафима приносила соседке письма от Ефима, та молча уходила к себе и читала и перечитывала письмо, заливая его слезами. И только наревевшись вдоволь, шла к подруге поделиться с ней новостью.

     Ефим попал в артиллерию заряжающим. Обучение было недолгим и батарею, в которую он попал, бросили в район Новгорода во Вторую ударную армию, которой командовал Н.Клыков.
     В день, когда пополнение прибыло на позицию в районе Красной Горки, стояла прекрасная летняя погода и новобранцы, не нюхавшие пороха, радовались солнечному теплу, не обращая внимания на косые взгляды обстрелянных и битых войной бойцов.
     Эта лафа продолжалась целых три дня. На передовой, говорили, лениво постреливали, но батарейцы, особенно новобранцы, Оттянутые от переднего края, воспринимали войну, как некое не особо опасное приключение. Они смеялись, шутили даже тогда, когда их командир Леонид Фомин, которого за глаза звали просто Лёнчиком,  постоянно гонял их на учениях.
     Утром четвертого дня начался настоящий ад. С рассвета позиции пехоты начали обрабатывать немецкие самолеты, после чего начался артиллерийский обстрел. До позиции хорошо замаскированной батареи снаряды не долетали, но на всякий случай Лёнчик приказал всех укрыться в окопах и не высовываться.
     - А чо, сюда же не долетает, - рыпнулся было напарник Ефима Семка Кочин.
     - Когда долетит, поздно будет, - обрезал лейтенант. - Сидеть - наблюдатель есть, он за вас насмотрится.
     Обработка переднего края продолжалась около получаса. Потом все стихло, даже птицы перестали петь. И вдруг со стороны немцев послышался нарастающий отдаленный гул.
     - Что там? - крикнул Лёнчик наблюдателю, сидевшему на высокой сосне.
     - Да за дальней рощей ни хрена не видно, - прокричал тот с верхотуры.
     А потом через некоторое время заорал во все горло:
     - Танки! Два, три, пять, семь, десять...
     Тут уж и бойцы, высунувшиеся из окопов, увидели вдалеке сначала облака пыли, из которых выползали темные коробки танков.
     Батарея стояла на небольшом возвышении, поэтому бойцам было хорошо видно, как из-за рощицы танки разворачивались по фронту.
     В это время связист позвал Лёнчика к телефону. Взяв трубку, он услышал громкий рык командира капитана Гущина:
     - Не суетись, лейтенант, не раскрывай себя раньше времени. Подпускай метров на двести до окопов и бей наверняка. И Бог тебе в помощь.
     Передав трубку связисту, Лёнчик крикнул:
     - Убрать маскировку! К бою! Без команды не стрелять!
     Бойцы суетливо бросились исполнять приказание, но старшина Василий Игнатьевич Конкарев прикрикнул на них:
     - Спокойно! Чему я вас учил? Не суетиться...
     Это в какой-то мере подействовало, бойцы стали действовать более слаженно и обдуманно.
     Танки подходили все ближе к передней линии наших окопов. Бойцы уже начали оглядываться на своего командира, но тот спокойно стоял, наблюдая в бинокль за ситуацией. Даже старшина не выдержал и пробурчал, ни к кому конкретно не обращаясь, хотя расчет орудия прекрасно услышал его:
     - Представляю, как нас кроют сейчас пехотинцы.
     Слышал это и лейтенант, но даже не отвлекся от наблюдения, только скулы его заходили.
     Наконец, он опустил бинокль и крикнул:
     - Приготовиться!
     А еще через минуту буквально прокричал во всю силу:
     - Батарея, огонь!
     Работа закипела. Уже через пару залпов немцы засекли батарею и открыли по ней огонь из танковых пушек, после чело в дело вступила и артиллерия врага. Начался ад...
     Первые вражеские снаряды ложились не прицельно, но вот немцы скорректировали огонь и все чаще из снаряды ложились в непосредственной близости от орудий.
     Краем глаза Ефим увидел, как один из них разорвался вблизи первого орудия, взметнув в воздух пушечные колеса и тела людей. У их орудия был ранен подносчик снарядов Ерофей Камардин - осколок попал ему в ключицу с правой стороны, залив кровью всю гимнастерку. Ефим остановился было, уставившись на раненого, но тут же его окрикнул обычно тихий и спокойный старшина, разразившийся многоэтажным матом:
     - Шевелись, туды-растуды...
     Это подействовало отрезвляюще на него и Ефим бросился исполнять свои обязанности. В запарке боя он не заметил, когда и как было уничтожено четвертое орудие вместе с расчетом.
     Бой длился, казалось, бесконечно долго. Но вот немецкие танки и пехота начали отходить, стрельба постепенно стихла.
     После команды "Прекратить огонь!" бойцы устало опустились возле своих орудий и некоторое время сидели молча, не оглядываясь на соседей. Уже потом, когда отдышались и пришли в себя, стали оглядывать свою батарею.
     Земля вокруг было словно перепахана каким-то плугом. Два орудия были разбиты, тут и там лежали тела раненых и убитых. Взгляд Ефима уперся в чью-то оторванную ногу, оказавшуюся неподалеку от него, тупо соображая, кому бы она могла принадлежать?
     Из этого ступора его вывел голос лейтенанта, ставшего отчего-то хриплым и низким:
     - Убрать убитых к роще. Раненых помочь отнести в санитарную повозку. Привести в порядок орудия...
     Новобранцы действовали более или менее слаженно, хотя на лицах их явно проявлялся испуг и растерянность. Особенно страшно было убирать убитых недавно товарищей. Кого-то из молодых бойцов вырвало...
     - Не распускать сопли, - прикрикнул на них старшина. - Война, здесь убивают. Привыкайте...
     После того, как площадка была расчищена и бойцы собрались вместе отдыхать, последовала новая команда лейтенанта:
     - Сменить позицию, перевести орудия на двести метров вправо.
     - Устали, отдохнуть бы, поесть, - проворчал кто-то из молодых, но его осек старшина:
     - Немцы пристрелялись к позиции. Хочешь, чтобы при новой атаке нас враз положили?
     Едва оборудовали новую позицию и установили два уцелевших орудия, как к бойцам пришел их кашевар с бидонами. В одном из них оказалась гречневая каша с тушенкой, - во втором - жиденький чаек.
     Но толком поесть солдатам не удалось. Снова прозвучала команда лейтенанта:
     - К орудиям!
     Немецкие танки снова выползли из-за дальней рощицы, за ними угадывались силуэты пехотинцев.
     - Суки, - выругался кто-то из бойцов. - Сами нажрались какавы, а нам даже поесть толком не дали.
     И снова был бой, снова все смешалось в кромешном аду. Их новую позицию быстро обнаружили и открыли по ней ураганный огонь. Земля вздымалась фонтанами впереди, сбоку, сзади. В дыму и пыли, поднявшихся над полем боя, было плохо видно, что затрудняло вести прицельный огонь, а от сплошного грохота было почти не слышно команды. А впрочем, на них, эти команды, никто почти не обращал внимания - все были заняты трудной работой войны.
     Выбрав момент, Ефим глянул вперед и увидел, что в некоторых местах немецкие танки и пехота преодолели первую линию обороны пехоты, а три танка устремились в сторону редко стреляющей батареи, где сохранилось только одно орудие, но снарядов практически не осталось.
     И вдруг танковый снаряд ударил непосредственно перед орудием, возле которого суетился Ефим, и он упал, отброшенный назад на пустые гильзы.
     Когда он пришел в себя, то ощутил сильнейшую головную боль. Пощупав ее рукой, он увидел на ладони кровь. С трудом повернувшись, он огляделся. Вокруг валялись тела его товарищей, стреляные гильзы, остатки орудий, чей-то автомат в погнутым стволом...
     С трудом опираясь на снарядный ящик, Ефим кое-как приподнялся и с ужасом подумал: "Неужели в живых остался только он один?"
     Тяжело передвигаясь, он начал осматривать недавних своих товарищей. И вдруг заметил, что старшина Василий Игнатьевич старается приподняться, опираясь на локоть.
     - Помоги встать, - прохрипел он. - Где командир?
     - Нет больше Лёнчика, - коротко ответил Ефим.
     С трудом передвигаясь по разбитой батарее, они обнаружили еще двоих раненых, способных передвигаться самостоятельно. Собрав индивидуальные пакеты, они перевязали друг друга, в том числе и тех раненых, кто не мог встать. Укрыв лежавших раненых товарищей шинелями, бойцы сели в кружок на снарядные ящики, рассуждая, что им делать дальше...

     В один из дней, привычно перебирая на почте письма, которые следовало разнести по адресатам, Серафима обнаружила серый конвертик, предназначенный для ее подруги. Она застыла, соображая что делать с ним.
     - Что с тобой? - спросила одна из товарок.
     - Подруге, - только и смогла проговорить та, показывая злополучный конверт.
     - Господи, когда же все это кончится? - почти простонала стоявшая рядом с ней коллега. - Сколько же еще надо горя выпить, чтобы все это прекратилось?
     Домой Серафима возвращалась с затуманенным сознанием и решала, что же делать? Отдать письмо сразу или подождать и как-то подготовить несчастную женщину?
     Мать Серафимы, когда дочь обратилась к ней за советом, тяжело вздохнула и сказала:
     - Отдай сразу, все равно беду не оттянешь. А то потом тебя же упрекать станут: чего, мол, задержала? Чему быть, тому не миновать. Ничего, переживет, не одна она такая. Ныне смерть-то знать устали не знает, так и машет косою по сторонам, не разбирая...
     Вечером, услышав, как хлопнула дверь у пришедшей с работы соседки, Серафима сжалась, не решаясь встать со стула и пойти передать подруге горестную весть. Так она сидела довольно долго, то возясь с сынишкой, то бессмысленно перебирая какие-то вещи. Мать видя состояние дочери, сердито пробормотала:
     - Иди, чего уж там. Не тяни до ночи, когда она спать ляжет.
     Делать нечего, Серафима на ослабевших ногах тихо вышла и постучала в дверь Елены. Та открыла дверь и бодрым голосом пригласила ее входить.
     Серафима, войдя в комнату, опустилась на стул возле стола, накрытого к скромному ужину.
     - Поешь со мной за компанию? - спросила Елена.
     - Да нет, мы уже поели, - выдавила та из себя.
     - Может, морковного чайку? - продолжала настаивать подруга и вдруг, заметив необычное состояние подруги, озабоченно спросила:
     - Заболела, что ли?
     Ничего не говоря, Серафима вытащила из-под кофты серый конверт и положила его на стол перед подругой.
     - Что это? - недоуменно спросила та.
     - Тебе, - коротко ответила Серафима.
     Некоторое время Елена смотрела на конверт, не решаясь взять его в руки. Но потом, собравшись с силами, взяла его, надорвала и стала молча читать.
     Потом, подав письмо Серафиме, она обхватила голову руками и застыла в этой позе. Строчки бегали перед глазами, но Серафима сумела уловить главное: "Ваш муж, Ефим Миронович Серков... пропал без вести".
     - Живой, просто запутались там, на фронте, - только и смогла проговорить Серафима. - Лежит где-нибудь в госпитале без сознания, придет в себя и обозначится...
     Какое-то время подруга молчала и тогда Серафима встала и погладила ее по волосам:
     - Леночка, главное - не убит, значит надо набраться терпения и ждать, верить...
     Елена только и смогла слегка покачать головой, все еще не отрывая ладоней от лица.
     - Пойду я, - извиняющимся голосом проговорила Серафима. - Надо Ванюшку укладывать...
     - Да, да, иди, - кое-как проговорила Елена, подняв на подругу мокрое лицо.
     - Ты как? Может быть, мне придти переночевать с тобой? - озабоченно спросила Серафима.
     - Нет, нет, иди укладывать сынишку, помотала та головой.

     Четверо батарейцев шли, поддерживая друг друга в общей колонне пленных. Раненых, которые не могли идти, немцы пристрелили на месте на глазах уцелевших их товарищей.
     Их вели по пыльной дороге длинной колонной численностью в десятки тысяч человек под охраной немногочисленных автоматчиков со злобными овчарками. На жаре страшно хотелось пить, но воды не было и только в селах пленные окружали колодец, чтобы, наконец, утолить жажду. Последним обычно доставалась лишь мутная жижа из колодца, но люди пили и ее.
     Ефиму с такими же, как он, бедолагами было жутко и больно смотреть на огромное количество разбитой нашей техники, разбросанной едва ли не по всему пути движения. И, странное дело, разбитой немецкой техники почти не встречалось. На недоуменный вопрос Ефима, старшина ответил:
     - Свою технику убрали либо в ремонт, либо на переплавку. Аккуратисты, так их разэтак. И нашу, что можно подлатать, приспособят и на ней воевать с нами же будут.
     - Сволочи, - только и смог сказать Ефим, плюнув в сторону охранника.
     Тот, заметив это, молча направил на него автомат, но стрелять не стал, весело выкрикнув: "Пуф!", изображая звук выстрела.
     - Весельчак, туды его мать, - пробормотал старшина.
     Разговоры в колонне замолкли, когда их согнали с дорогу на обочину, пропуская колонну немецкой техники. На это было больно смотреть.
     - Какая силища прёт! - сокрушались бойцы. - Тяжело будет нашим.
     - А мы здесь прогуливаемся, - матерно выругался старшина Конкарев.
     - Бежать надо, - шепнул Ефим.
     - Куда сейчас побежишь - кругом голое поле, так же шепотом ответил их же батареец Ерофей Камардин, зажимавший раненую ключицу.
     - Момент подходящий надо выбрать, - подключился к разговору старшина.
     На ночь часть пленных загнали в полуразрушенную церковь какого-то села. В полумраке сверху и со стен на них смотрели фрески, изображавшие каких-то святых.
     - Ишь, даже святых в плен взяли, - усмехнулся Ефим, ткнув пальцем в изображение какого-то седобородого старца на стене.
     - Да у них вообще ничего святого нет, - отозвался Ерофей. - Господи, как же есть хочется...
     - Сейчас они тебе утку с яблоками принесут, - съехидничал Ефим. - Недожарилась еще, потерпи.
     - А я бы на картошечку с хорошим шматом сала согласился, - размечтался Ерофей.
     - И стопочку-другую, - прервал их мечтания старшина. - Прекратите, и без этого живот от голода свело так, что терпеть невозможно.
     Ближе к ночи их покормили - каждому досталось по ломтю черствого черного хлеба и по половинке недоваренной картофелине.
     Съев хлеб и картошку вместе в кожурой и запив мутной водой, пахнувшей болотиной, из общей бочки, поставленной у входа, бойцы уснули, тесно прижавшись друг к другу - ночью было довольно прохладно.
     Утром их вновь повели по этапу. И после полудня они оказались в каком-то городе. Как сообщил кто-то из местных, это был Новгород.
     Ту часть пленных, в котором оказались четверо артиллеристов, снова затолкали в какой-то полуразрушенный храм, а утром, накормив ставшим традиционным завтраком - ломтем черствого черного хлеба и парой вареных картофелин, группу наиболее здоровых мужчин, в которую попали Ефим со старшиной, под охраной повели в город. Оказалось, что им предстояло разобрать и погрузить на машины остатки взорванного памятника тысячелетию России.
     Один из пленных, местный, негромко и с тоской  в голосе, проговорил:
     - Такую красоту загубили! Около этого памятника мы обычно назначали свидание девчонкам...
     Развалины разобрали довольно быстро - понадобилось всего два дня. Железные части на автомобилях отвезли на грузовую станцию, где пленные перегрузили их в железнодорожные вагоны.
     А еще через пару дней здесь же пленных погрузили в телячьи вагоны и повезли на запад...
 
     Вот уже два года Елена чувствовала себя не то вдовой, не то временно оставленной мужем. Так получилось, что на нее стал обращать внимание бригадир кузнецов из соседнего цеха Николай Лапников. Он был женат, но, как многие знали, с женой не ладил и фактически не жил.
     Первое время это сильно смущало Елену, но организм молодой женщины буквально взывал к близости с мужчиной. С каждым днем она чувствовала, что поддается настойчивым ухаживаниям крупного и симпатичного мужчины, который был старше ее на одиннадцать лет. У него была бронь, поэтому фронт ему не грозил.
     Долгое время такая неопределенность не могла продолжаться и вот однажды случилось то, что должно было неизбежно случиться - она пригласила его в гости и позволила остаться на ночь.
     С этого времени Николай все чаще оставался у нее, порой задерживаясь на целую неделю. А когда Елена обнаружила, что беременна, все решилось само собой: Николай развелся с законной супругой и расписался с Еленой, зажив в ее квартире на законных основаниях.
     Серафима внутренне осуждала подругу, но вслух ей ничего не говорила, лишь изредка заводя разговор на эту тему с матерью.
     - Как она могла? - рассуждала молодая женщина, говоря о связи Елены с Николаем. - А вдруг Ефим живой вернется? Что она будет делать? Что скажет?
     - Война проклятая смешала все, - сидя на кухне на старом табурете, опершись локтями о колени и сцепив перед собой узловатые в венах руки, отвечала мудрая старушка. - Баба она молодая, не рожалая. Молодость-то уходит. Пройдет пяток лет, кому будет нужна? Вон на каждого мужика сколь холостых да вдовых баба приходится! А коли Ефим не вернется, что же ей одной всю оставшуюся жизнь куковать?
     - Но я же вон терплю, не бросаюсь на мужиков, - спорила с ней дочь.
     - Тебе легче, у тебя есть Ванюшка. Ты памятью живешь, да и в старости останешься не одна. А ей каково будет в старости-то?
     Это был серьезный резон, и Серафима обычно соглашалась, но какой-то неприятный осадок в душе у нее все-таки оставался.
     А Николай оказался добрым и работящим мужиком и нередко помогал соседке то дров наколоть, то мешок картошки принести с рынка, то сломанную мебель в порядок приведет...
     В мае объявили, что война закончена. Буквально накануне Елена родила здоровенькую девочку, которую назвали Галочкой. По этому случаю в квартире Елены был праздник, куда, конечно же, пригласили Серафиму с матерью.
     Жизнь налаживалась. Через какое-то время отменили карточки, произошел обмен денег, жизнь постепенно вкатывалась в мирное русло. В магазинах в свободной продаже появились продукты...

     Лейтенант-особист на первом же допросе сбил всякую радость по поводу освобождения из плена. Нет, уставший и совершенно измотанный бесконечными допросами, он не ругался, не матерился и не рукоприкладствовал, но в то же время не верил ни одному слову бывших пленных.
     - У нас не оставалось ни целых орудий, ни снарядов, ни патронов, да и сами мы были ранены, - толковал в который раз Ефим. - Мы с трудом могли передвигаться и только собрались идти в сторону наших, а тут немцы. Чем нам было обороняться? Голыми руками и забинтованными руками, ногами и головами?
     - Кто это может засвидетельствовать?
     - Старшина Василий Игнатьевич Конкарев. Были еще живы Ерофей Камардин и еще один новичок, но у него была ранена нога и немцы его пристрелили по пути в Новгород - он не смог идти. А Ерофей умер уже в лагере от заражения крови - он был ранен в плечо в том последнем бою.
     - А еще раненый были на батарее? - спросил следователь.
     - Были, но они были тяжело ранены, их немцы прикончили.
     - Немцы ли?
     - А кто же еще? - с недоумением спросил Ефим.
     - Да вы со старшиной и шлепнули их, чтобы они не рассказали о вашем плане сдаться в плен.
     - Вы что? - вскочил Ефим со стула.
     - Сядь и не подпрыгивай, - устало проговорил особист. - Я за войну многого нагляделся, и не с таким встречался.
     - Как же можно своих расстреливать, когда вот только что дрался вместе с ними?
     - Было уже такое, было, - устало проговорил лейтенант. - Свои офицеры своих же солдат при отступлении расстреливали, только чтобы свою поганую шкуру спасти от трибунала. Власовцы в лагерь приходили?
     - Были агитаторы, золотые горы и жратвы от пуза обещали.
     - Что же не согласился?
     - Против своих воевать? Я еще с ума не сошел и совесть не потерял.
     - Многие ли ушли к Власову?
     - Да человек пять из нашего барака нашлось.
     - Знаешь их?
     - Да нет, мы со старшиной да с Ерофеем, пока еще он жив был, особняком держались.
     - Что так?
     - Черт его знает, кому можно было довериться. Там ведь и сексоты были. Вот те, что к Власову ушли, тоже казались нормальными мужиками. Нет уж, береженого бог бережет. А мы трое одним боем проверены.
     За одним допросом следовали другие, но старшина и Ефим, как их не пытались сбить с панталыку, повторяли одно и то же, что знали.
     Во время последнего допроса особист заставил подписать какую-то бумагу и неожиданно подал Ефиму руку.
     - Держись, солдат. Все наладится, - произнес он.
     Ефим растерялся и только когда был с арестантском бараке, понял, что лейтенант - человек не злобный, подневольный, работа у него такая.
     - Собачья работа, - заключил старшина, когда Ефим поделился с ним своими соображениями.
     Вскоре, освобожденные своими войсками из немецкого плена, Ефим и старшина Конкарев, своей же родной властью были награждены семью годами теперь уже советских лагерей и сосланы в республику Коми на лесоразработки.
     Еще через пару лет заключенным была разрешена переписка с родными, но не чаще, чем одно письмо в полгода.
     Обрадовавшись такой возможности, Ефим тут же написал жене длинное письмо, спеша объявить ей, что жив и здоров...

     День выдался таким же, что и предыдущие, начавшийся с того, что Серафима отбирала почту для своего участка. И вдруг буквально остолбенела - это было письмо Елене от Ефима.   
     Ничего не придумав, она решила посоветоваться с матерью. Узнав новость, растерялась и та. Но потом, подумав, предложила:
     - Вот что: не будет спешить отдавать письмо Елене. Подумаем, как лучше сделать.
     - А вдруг там что-то очень важное и спешное? - засомневалась дочь.
     - А мы аккуратно над паром его отогреем и вскроем. А там и решим, что дальше делать, - сказала мать.
     - Да неудобно как-то, - нерешительно проговорила Серафима.
     - А вот эту бомбу вбросить в семью удобно? - возразила мать. - У них ребенок.
     - Но если письмо отдать позднее, они по штемпелю узнают, что письмо пришло давно.
     - Капни на дату сургучом, вроде как ненароком, и все дела.
     Так или иначе, прочитав письмо, женщины положили его за божницу, решив, что позднее решат, что с ним делать. И только изредка старушка, оставшись дома с маленьким внуком, изредка перечитывала его, щурясь подслеповатыми глазами.
     Со временем за повседневными заботами о нем забыли, как вдруг от Ефима пришло второе письмо.
     Как и в прошлый раз, Серафима принесла его домой, Где они вскрыли его и прочитали:
     "Здравствуй дорогая и долгожданная Леночка, - писал Ефим. - Прошлое письмо, видимо, потерялось, поэтому ты и не ответила мне. Сообщаю, что я жив и здоров, сейчас работаю на лесозаготовке в Коми-республике. У меня все хорошо, кормят нормально, народ здесь подобрался хороший, большинство из тех, что как и я, побывали в немецком плену.
     Леночка, милая жду не дождусь, когда снова смогу вернуться домой и обнять тебя, милую и любимую. Представляю, что тебе пришлось пережить за эти страшные годы! Ну, ничего, вернусь и мы, битые и перебитые жизнью, заживем, как прежде в любви и согласии.
     Лена, в связи с тем, что сейчас на заводах и в колхозах ощущается острая нехватка рабочих-специалистов, иногда по просьбе руководителей предприятий бывших пленных досрочно освобождают. Пожалуйста, сходи к начальнику цеха, попроси организовать нужные бумаги и, Бог даст,  мне повезёт и я смогу вернуться раньше назначенного мне срока.
     Целую тебя, родная и единственная, несчетное число раз. Передай привет Серафиме и ее мамаше, если, конечно, она еще жива.
     Жду с нетерпением твоего письма. До скончания века твой Ефим".
     - Что делать-то будем? - спросила Серафима.
     Помолчав некоторое время, мать в раздумье произнесла:
     - Соседки рассказывали, что кого-то уже высвободили вот так-то. Вроде как председатель колхоза написал куда следует и мужика из их деревни выпустили.
     - Может быть, сказать все-таки Елене, пусть она там на заводе похлопочет? - предложила Серафима.
     - А как же Николай с ребенком? Их куда, если Ефим вернется?
     - Не знаю...
     - Вот я и говорю... Ты вот что: опиши-ка все как есть Ефиму, пусть он сам и решает, что ему делать.
     - Удобно ли?
     - Да ты пойми: вернется он, обнадеженный, а тут на тебе - другой муж в постели и чужой ребенок. Каково ему будет - вернулся домой, а здесь ни кола, ни двора, ни жены... А так он будет знать, что ему делать, куда ехать...
     В тот же вечер, не откладывая дела в долгий ящик, Серафима составила письмо Ефиму, подробно описав всю ситуацию в его бывшей семье. А на следующий день, предварительно сотворив молитву, отправила его.

     С ночи началась страшная гроза. Всполохи молний возникали почти непрерывно, а гром был такой силы, что порой дребезжали оконные стекла. Ливень был непривычно мощным, казалось, что с неба летят не струи дождя, а непрерывный водопад. Ворвавшийся в барак бригадир лесорубов скинул у входа старую плащ-палатку, сохранившуюся еще с фронта, и долго вытирал мокрые лицо и руки. Промокшие прохаря он скинул и тут же босиком вошел в коридорчик, разделяющий барак на две половины.
     Заключенным разрешили поставить перегородки, разделив помещение на клетушки, но навешивать двери двери и закрываться в этих клетках запретили.
     Когда бригадир объявил, что по случаю ненастья объявлен выходной день, никто не закричал от радости. Все занялись штопкой порванной одежды. починкой обуви, кто-то что-то мастерил из принесенных с собой обрезков досок... Все прекрасно понимали, что пропущенный день придется отрабатывать в ближайший же выходной.
     - Мужики, почта пришла! - громким голосов прокричал бригадир.
     Несколько человек  сгрудилось возле него, ожидая весточки из дома. Среди прочих фамилий бригадир выкликнул:
     - Ефим! Серков!
     Ефим в это время прилаживал сколоченную полочку на стену барака и, увлеченный работой, не услышал своей фамилии. Старшина тоже был занят делом, но писем ему было ждать не откуда - вся семья была уничтожена гитлеровцами в занятой ими деревне, особо не прислушивался к голосам в бараке.
     - Серков! Ефим! - громко крикнуло насколько голосов.
     - Никак тебя зовут, - недоуменного проговорил Василий Игнатьевич.
     - Куда? - спросил занятый работой Ефим.
     - Да вроде как почту раздают...
     Ефим отложил молоток и направился к бригадиру.
     - Уснул, что ли? Письмо тебе, чудило, - весело проговорил тот, подавая конверт.
     Дрожащими руками Ефим взял конверт, посмотрел на адрес отправителя и молча пошел в свою клетушку. Старшина, спросил напарника и друга:
     - От жены?
     Ефим еще раз посмотрел на адрес отправителя  и отрицательно покачал головой:
     - Нет, от соседки.
     - Ну так читай, - подтолкнул его напарник и собрался было выйти в коридор, чтобы не мешать Ефиму.
     - Боюсь, - тихо проговорил тот, положив руку с конвертом на колени.
     - Мы с тобой такое пережили, что нас едва ли чем удивишь, - Василий Игнатьевич присел с ним рядом.
     - Боюсь, - снова прошептал Ефим. - А вдруг...
     - Ну, хочешь, я вскрою и тебе прочитаю. Секретов от меня, думаю, нет?
     - Читай, - передал ему письмо Ефим. - Только про себя.
     Василий Игнатьевич молча взял конверт из рук окаменевшего Ефима, еще раз посмотрел на соседа, словно ожидая нового согласия, надорвал конверт и, вынув из него письмо, стал молча читать. А после этого положил письмо на столик и проговорил:
     - Дела! Ишь, война какой фортель выкинула! Жива она, жива, не волнуйся.
     Дрожащими руками Ефим взял письмо и стал читать. Но строчки путались в голове и только, взяв себя в руки, он, наконец, смог уяснить смысл написанного.
     Василий Игнатьевич молча обнял его за плечи и оба замерли. Говорить было не время.         
     - Как же это так, а? Ведь мы же так любили друг друга! - хрипло проговорил Ефим.
     - Война чертова. Вон она сколь судеб поломала. Ты посуди-ка сам, сколько лет она от тебя весточки не получала? Откуда она могла знать, что живой и выкарабкаешься? Вот сколько ребят похоронили, не успев сообщить их родным...
     - А как я мог сообщить о себе?
     - Вот она и решила, что ты погиб. А одной-то ой как тяжело в это время.
     - И что же мне делать? Как быть?
     - Жить, мой фронтовой дружок, жить. Ты еще далеко не старик, встретишь другую, все и обоснуется.
     - Такую, как она, уже не встречу.
     - Ты живешь памятью о ней. Старой памятью, поэтому ослеп. Сейчас вон сколько свободных женщин и каждая из них - чистое золото. Промытое войной...
     Ефим молчал.
     - Да, кстати, а кто это написал? - спросил старшина, взяв конверт.
     - Серафима, соседка. Дружили вместе.
     - Замужняя?
     - И да, и нет.
     - Как это?
     - Была замужем. Евдокима взяли на фронт, да только недолго он повоевал. Убили.
     - Да, дела, - только и сказал бывший старшина.    

     По просьбе Елены начальник цеха Степан Андреевич вышел из заводской проходной на переговоры с Серафимой. Он оказался довольно старым человеком, которому, видимо, уже перевалило за семьдесят. Он пригласил ее сесть на скамейку в скверике возле проходной и спросил:
     - Так вы хотите устроиться к нам на работу? А чем вам ваша нынешняя работа не устраивает?
     - Степан Андреевич, я, собственно, хочу поговорить с вами по другому вопросу, - сказала Серафима.
     - Вот как? Слушаю вас.
     - Только прошу вас, пусть этот разговор останется между нами. Обещаете?
     - Что за тайны Мадридского двора? Вы меня заинтриговали. Ну, хорошо - обещаю! - улыбнулся он.
     - Не смейтесь, пожалуйста, дело очень серьезное.
     - Даже так? - удивился он. - Я весь внимание, слушаю.
     - Вы помните Ефима Серкова?
     - Как же, как же. Отличный работник, стахановец. Жаль, говорили, пропал без вести.
     - Он нашелся.
     - Да ты что!
     И Серафима рассказала все, что ей было известно, в том числе и о новом муже Елены.
     - Да, дела! - задумчиво проговорил Степан Андреевич. - Ситуация... А от меня-то ты что хочешь, красавица?
     - Так ведь, говорят, что если завод похлопочет с ходатайством о досрочном освобождении, то его выпустят досрочно.
     - Ах вот в чем дело! Верно ты говоришь. Да только захочет ли он вернуться в наш цех, где его бывшая жена работает?
     - А куда ему деваться?
     - Тоже верно. Специальность у него достаточно редкая, не на каждом производстве востребована. А человек он действительно хороший, труженик, почему бы не помочь ему?
     - Так вы правда согласны помочь?
     - А как же быть с его бывшей женой? Впрочем, это дело сугубо личное, сами разберутся. Хорошо, дочка, я напишу докладную директору и сам схожу к нему на прием. Порошу его сделать так, чтобы не болтали по всему заводу. Ни к чему это.
     - А мне как же быть? Может быть, рассказать все же Елене, чтобы Ефим не свалился, как снег на голову.
     - Это уж ты, милая, решай сама. У вас, женщин, на такие дела ум более изощренный, чем у нас.
     На том они и расстались. Вопрос о том, рассказывать или нет Елене, решился неожиданно просто.
     Вскоре после окончания войны предприятия перешли с двухсменной работы на трехсменную, у работников стало больше свободного времени.
     В один из дней, когда Серафима только что написала письмо Ефиму и спрятала его в сумку, а маленький Ванюшка играл с бабушкой, в гости поболтать            зашла Елена.
     - Чем занимаетесь? - весело спросила она.
     - Письмо дяде Ефиму пишем, - неожиданно сказал малыш.
     Елена на мгновение замерла, а потом наклонилась к Ванюшке и переспросила:
     - Кому, кому?
     - Дяде Ефиму, - повторил мальчик.
     Елена выпрямилась и внимательно осмотрела замерших от неожиданности Серафиму и ее мать, а потом строго сказала:
     - Ну-ка, выкладывайте!
     Решительность, с которой она это произнесла, не давала повода для отступления, и Серафиме пришлось рассказать и о письмах от Ефима, и о своих ответах, и о разговоре с начальником цеха.
     - Где письма? - спросила соседка.
     - Вот, всего два, - Серафима достала их из комода и отдала подруге.
     Елена некоторое время стояла, держа конверты, словно что-то небывалое и опасное, а потом молча повернулась и ушла к себе.
     - Господи, что же будет? - пробормотала Серафима, бессильно опускаясь на стул.
     - Что будет, то и будет, - ответила мать. - Все равно рано или поздно должно было этим закончиться...

     Со дня получения письма от Серафимы Ефим ходил, словно в воду опущенный. Никакие потуги друга не могли его расшевелить. Даже их бригадир обратил внимание на его настроение, но на все вопросы Ефим отмалчивался, ни с кем не разговаривал, ни на что не реагировал.
     - Что это с ним? - как-то спросил бригадир у Василия Игнатьевича.
     Тому ничего не оставалось делать, как рассказать бывшему капитану трагедию Ефима.
     - Дела, - выдохнул тот. - Знаешь, я боюсь, как бы с ним чего не случилось на лесосеке. В таком состоянии недолго и топором себе по ноге въехать, а то и под срубленный ствол попасть.
     - Вот именно, - подтвердил Василий Игнатьевич.
     - Давай-ка сделаем вот что, - предложил бригадир. - Я вас на время поставлю на утилизацию сучьев - стаскивать их с участка и сжигать. А там видно будет. А ты за ним приглядывай - как бы он не учудил чего...
     - Спасибо, товарищ капитан, - поблагодарил тот. - Пригляжу.
     - Ладно, не благодари. Если мы не будем поддерживать друг друга, то кто нам еще поможет? Помнишь, как на фронте бывало?
     - Такое не забывается, - вздохнул старшина.
     Судя по всему, бригадир поговорил с бывшими фронтовиками его коллектива, потому к Ефиму все чаще стали обращаться кто за каким-то советом, кто с вопросом, кто просто присаживался рядом во время краткого перекура...
     Однажды Ефим, конечно же обративший внимание на необычное к себе отношение, в сердцах высказал другу:
     - Что вы со мной, как с больным, обращаетесь?
     - Раненый ты, сильно раненый, хоть и не на передовой. А на ребят не сердись. Все мы здесь раненые, а ты себя убитым посчитал. Вот уж никогда не думал, что ты слабак. В бою не дрейфил, а здесь нюни распустил. Стыдись, солдат. Это далеко не конец света, нечего заупокойную петь и из себя разнесчастного человека изображать. Жена его бросила, видите ли! А как же мне быть - всю семью под корень пустили? Или вон Савелию Щурову, у которого родителей, жену и детишек фашисты живьем в хате спалили? Подумай-ка об этом, парень...
     Этот упрек друга немного встряхнул Ефима и заставил по-новому смотреть на жизнь. Но боль от измены жены все же осталась...

     Елена с письмами в руках вернулась в свою квартиру, прошла на кухню и, сев на табурет,замерла в неподвижности. Николай в комнате баюкал на руках дочку, готовя ее ко сну. Заметив необычное состояние жены, сел рядом и тихо спросил:
     - Леночка, что случилось?
     И тут нервы женщины не выдержали. Упав на руки на стол, она зарыдала горько и безудержно.
     Николай отнес спящую девочку в кроватку, вернулся на кухню и сел рядом с плачущей женой. Заметив письма, он взял их и прочитал адрес отправителя и сами письма, после чего положил бумаги на стол и тихо произнес:
     - Ах, вот оно что...
     Молча, не произнося ни слова, он начал гладить голову жены. Все было ясно и без ненужных сейчас слов.
     Видя, что жена начала понемногу успокаиваться, он нежно обнял ее за плечи и прошептал:
     - Поздно уже, пойдем спать. Утро вечера мудренее. Сейчас главное - не принимать поспешных решений. Может быть, поешь что-нибудь?
     Елене ничего не ответила, только отрицательно помотала головой и направилась в спальню.
     Уже лежа в постели Елена повернулась к мужу и хотела было что-то сказать, но он остановил ее:
     - Спи, у тебя был тяжелый вечер. Завтра поговорим.
     Она положила голову на плечо мужа и снова заплакала.
     - Ну, ну, - начал он утешать ее. - Что плакать, никто же не умер. Всё образуется, поспи, тебе надо набраться сил, чтобы рассуждать здраво и не принимать необдуманных решений.
     - Почему мне? Мы же с тобой муж и жена, у нас дочка...
     - Тебе, это решение должно быть только твоим и ничьим больше.
     - Да чего тут решать-то? Не стану же я дочку сиротить!
     - Спи! Утро вечера мудренее, - повторил он. - А на Серафиму зла не держи, не теряй подругу, не так много у нас друзей, чтобы вот так запросто разбрасываться ими. Она же хотела как лучше. И к начальнику правильно ходила - чего хорошему человеку зазря в тайге корячиться?
     - Столько лет прошло...
     - Это жизнь, милая, со всеми своими радостями и гримасами. Тут уж никуда не деться. От нас ничего не зависит. Войну пережили, переживем и это.
     - Как ты думаешь, после освобождения он приедет сюда?
     - А чего ему не ехать? Куда же еще?
     - Не знаю...
     - Вот то-то. Здесь завод, на котором он работал, здесь ему легче обосноваться.
     - А как же мы?
     - Как, как? Приедет, сядем за столом, выпьем за благополучное возвращение и все обговорим.
     - Я боюсь...
     - Чего?
     - Встречи с ним. Я же предала его.
     - Э, милая! Какое же это предательство? А если бы он не вернулся вовсе, так бы и ждала его вдовой до самой старости? Представь себе, каково бы тебе было!
     - Не приведи Господь!
     - Вот видишь. Вон у Серафимы хотя бы Ванюшка есть, а ты бы куковала одна в пустой квартире и завидовала ей. Заболела бы - воды некому подать. Чего ты расстраиваешься, теперь у тебя целых два мужа, не то что у Серафимы. Выбирай, не хочу...
     - Да ладно тебе дурачиться, - улыбнулась Елена.
     - Ладно, давай спать, а то вправду завтра рано вставать.
     Елена обняла мужа и прижалась к нему:
     - Никому тебя не отдам.
     - Да я никуда и не уйду, разве что прогонишь...

     Этот зимний день был одним из тех, что радуют человека. Мороз был небольшой, безветренно, ярко светило солнце. Работать на свежем воздухе было истинным удовольствием.
     Ефим с Василием Игнатьевичем валили очередную сосну, когда к ним подошли бригадир с посыльным от начальства.
     - Ефим, по твою душу пришли, - бригадир кивнул в сторону посыльного.
     - Чего случилось-то? - спросил у того Василий Игнатьевич.
     - А я знаю? Сказали: позвать срочно к бугру и все тут.
     - Иди, коли зовут, - распорядился бригадир. - А ты, Василий Игнатьевич, возьми на время Семена Щурова в помощники.
     Бригадир похлопал Ефима по плечу:
     - Давай, сбегай. Не думаю, что что-то плохое, не на то причин.
     Ефим недоуменно посмотрел на друга, тот ободряюще кивнул, и Ефим, проваливаясь едва ли не по колено в сугробах, побрел за посыльным в сторону лагеря.
     Пребывая в полном недоумении, он постучал в дверь кабинета начальника лагеря. Услышав из-за двери возглас: "Да!", вошел внутрь и поздоровался.
     - Здравствуй, здравствуй, Серков. Проходи, садись...
     Это было необычно и еще больше насторожило Ефима.
     - Как дела, как успехи? - спросил хозяин кабинета.
     - Да все вроде нормально, гражданин начальник.
     - Вадим Григорьевич. Меня зовут Вадим Григорьевич.
     От этих слов Ефим совершенно опешил - никогда раньше никому из заключенных не позволялось называть его по имени-отчеству.
     Заметив напряженное состояние Ефима, начальник лагеря улыбнулся:
     - Расслабься, Ефим.
     От такого обращения тот совершенно растерялся. А хозяин продолжил:
     - Пришло ходатайство с твоего довоенного места работы с просьбой об условно-досрочном твоем освобождении. Пишут, что ты там был одним из ведущих работников, хорошо отзываются о тебе. Да и у меня к тебе нет претензий. В передовиках ходишь. Конечно, мне жаль отпускать такого работника, но не вечно же здесь тебе горбатиться. Я напишу на тебя хорошую характеристику и дуй домой, к семье. Заждались, небойсь...
     - Нет у меня семьи, - непроизвольно вырвалось у Ефима. - Была да сплыла.
     - Как это? - удивился Вадим Григорьевич.
     - Не дождалась.
     И Ефим коротко рассказал о том, что случилось в его доме.
     - Ну, ты вот что, парень. Главное - не раскисай. И ее не вини. Откуда было ей знать, что ты шастаешь из одного, немецкого лагеря, в другой? Понятно, не по своей вине. Тут главное - жив остался. Все остальное приложится. Иди, готовься к освобождению. Думаю, месяца через два придут бумаги и все, свобода. А сейчас иди, работай...
     Ефим на ватных ногах вышел на свежий воздух и некоторое время стоял на морозе, осмысливая новость. Он не понимал, радоваться ему или огорчаться.
     Вечером, сидя в бараке, они обсуждали эту новость с Василием Игнатьевичем и бригадиром. Ефим сомневался, стоит ли ему возвращаться в город, где он непременно столкнется с бывшей женой.
     - Ты пойми, чудак-человек. Ты не к бывшей жене едешь, а на родной завод, где у тебя осталось немало знакомых, которые помогут на первых порах. А в новом городе тебя никто не знает, к кому обратишься, - убеждал его бригадир Герман Дормидонтович.
     - На новом месте ты будешь как перст, един, - поддержал его Василий Игнатьевич. - Ты никого не знаешь, тебя никто не знает.
     Эти доводы окончательно убедили Ефима и он согласился с друзьями.      
     Прошло немногим более месяца, как его снова вызвал начальник лагеря.
     - Ну вот, Ефим Миронович, пришли на тебя бумаги об освобождении. Можешь собираться и ехать. Кстати решил, куда направиться?
     - Домой, на завод, - ответил Ефим.
     - Вот и правильно, вот и молодца. Завод - это тоже как семья, ее просто так не кинешь. Давай, собирайся и вперед. Через два дня оформим все необходимые документы, получишь подъемные и все, что здесь заработал. Друзей-то здесь завел или как?
     - Один у меня друг - Василий Игнатьевич Конкарев. Мы с ним в одной батарее воевали, вместе и в плен попали.
     - Знаю такого. Серьёзный мужик, основательный У него-то остался кто в живых?
     - Нет, вся семья  погибла в оккупации.
     - Может, колхоз за него похлопочет? Чего ему здесь торчать?
     - И колхоза нет. Все село уничтожили вместе с жителями.
     - Сволочи, - выругался Вадим Григорьевич. - Слушай, а может ты его к себе как-нибудь пристроишь? У него, кажется, через полтора года срок заканчивается. Все-таки свой человек будет рядом. Поможешь на первых порах...
     - Я поговорю с ним.
     - Поговори, поговори. Ну, ладно, ступай...
     Вечером в своей клетушке сидели трое - Ефим, бывший старшина и бригадир. Герман Дормидонтович раздобыл где-то бутылку спирта, сообразили нехитрую закуску и вели неспешный разговор.
     - Дормидонтыч, а ты как же, когда освободишься? У тебя остался кто? - спросил Ефим.
     - Мать у меня в деревне в Горьковской области. Одна осталась. Отец-то еще до войны в колхозе надорвался.
     - А ты был женат? - спросил Василий Игнатьевич. - Извини, что спрашиваю.
     Чего извиняться-то? И жена есть и двое ребятишек - Дашутка и Данилка. Пишут, что ждут.
     - Счастливый ты, - позавидовал ему Василий Игнатьевич.
     - А ты куда направишься, когда освободишься? - спросил его бригадир.
     - Честно говоря, не знаю, - признался тот. - Одно точно - на родину не поеду, больно смотреть на те места.
     - Слушай, дружище, - обратился к нему Ефим. - Мне бугор отличную мысль подсказал. Я приеду домой, обоснуюсь, а там и ты приезжай. Вдвоем-то легче будет...
     - Да ты сам на птичьих правах!
     - Это пока, - вмешался в разговор бригадир. - Ничего, на заводе его ждут, с жильем помогут. А к тому времени и твой срок выйдет. И тебе место на заводе найдется. А там, глядишь, и женишься - вон сколь вдов-то осталось, мужики ныне нарасхват.
     - Не знаю, подумать надо, - неуверенно проговорил Василий Игнатьевич. - Да и жениться-то поздновато...
     - Как это поздновато? Тебе только что сороковник исполнился. Мужик в самом соку, - хлопнул его по плечу Ефим. - Знаешь, какие у нас на заводе женщины? Еще детей нарожаете!
     - Ну, ты уж скажешь, - слегка смутился тот.
     - Дело он говорит, - снова вмешался бригадир. - Начнешь новую жизнь и оттаешь.
     - Посмотрим, время покажет, - заключил разговор на эту тему Василий Игнатьевич.
     Через день Ефим прощался с боевым другом:
     - Как договорились - освободишься, сразу ко мне. Связь временно держим через Серафиму - адрес ее я тебе оставил, не потеряй...
     - Не потеряю.
     - Я напишу тебе сразу же по приезде. Сообщу, как и что. Добро?
     - Добро, - Василий Игнатьевич крепко обнял фронтового друга. - Удачи тебе. Держись там, фронтовик!
     - Есть держаться, товарищ старшина, - весело ответил Ефим...

     Родной город встретил Ефима обильным снегом и многолюдьем улиц. Он мало изменился с тех пор, как Ефим покинул его.
     Рано утром,выйдя из здания вокзала, он остановился, соображая, куда ему сейчас податься?
     - Пойду, оставлю чемодан у Серафимы, а там на завод - попрошу место в общежитии.         
     Он медленно брел знакомыми и такими родными улицами, изредка останавливаясь перевести дух. Возле некогда своего дома он остановился, не решаясь войти в подъезд - Ефим боялся столкнуться с Еленой. В конце концов решив, что не ночевать же здесь на улице, он решительно толкнул дверь и вошел. До второго этажа, где были его бывшая и квартира Серафимы, он буквально влетел, к счастью, не встретив никого. Переведя дух, он тихонько постучался.
     Дверь открыла мать Серафимы. Увидев бывшего соседа, она застыла, прикрыв рот ладонью, а потом махнула рукой, жестом приглашая его войти. И только за закрытой дверью тихо выдохнула:
     - Ефимушка! Вернулся, родимый!
     - Да вот, освободили.
     - Ну, раздевайся, чаем напою, устал, небойсь, и промерз в дороге.
     - А Сима-то на работе? - спросил он.
     - Скоро придет, обещалась быть сегодня пораньше.
     - Тетя Маша, можно я оставлю у вас на время чемодан, а сам побегу на завод - надо как-то  определяться с работой и жильем.
     - Да конечно, сынок. Беги, пока там все на месте, - ответила старушка. - За чемодан не беспокойся...
     Прежде всего Ефим побежал в Отдел Кадров завода. Молодая сотрудница тут же связалась по телефону с начальником цеха и тот не замедлил явиться.
     - Ну, явился, молодец? - Степан Андреевич обнял Ефима. - Смотришься хорошо. Когда думаешь выйти на работу?
     - Так а чего тянуть, Степан Андреевич? Отдохнул на свежем воздухе, хочется поскорее в цех.
     - Да уж, отдохнул! - вздохнул начальник цеха и тут же обратился к кадровичке: - Людочка, оформляй богатыря к нам, как прежде, лекальщиком.
     - Сегодня же займусь, - ответила та, заинтересованно поглядывая на Ефима.
     - Да, ты напиши-ка ему направление в наше заводское общежитие, - вспомнил Степан Андреевич ситуацию с жильем Ефима.
     - Спасибо вам, - растроганно проговорил тот.
     - Ну, давай оформляйся быстрей. Нам люди как воздух нужны. А мне в цех надо, работы невпроворот, - заспешил Степан Андреевич.
     В общежитии Ефиму не повезло. Директорша общежития болела и ее подменяла помощница. Взяв направление Ефима, она сокрушенно вздохнула:
     - Некуда вас селить, дорогой товарищ. Общежитие забито под самую крышу. На завод набрали молодых ребят из деревень. Даже не знаю, как с вами быть. Выселять кого-либо я не имею права...
     - Зачем же выселять? - растерянно пробормотал Ефим.
     - У вас есть кто-нибудь знакомые в городе? - спросила женщина.
     - Вещи оставил у бывшей соседки.
     - Поговорите с ней, может кто-то сдает комнату или угол хотя бы на время, а мы здесь постараемся придумать что-нибудь. Зайдите денька через три.
     - Хорошо, - рассеянно проговорил он, выходя из кабинета.
     Понурый, он вернулся в квартиру Серафимы. Та уже вернулась с работы и даже успела приготовить обед.
     Серафима радостно встретила его и почти насильно усадила его обедать.
     - Что такой хмурый? - спросила она. - Освободился, так радоваться надо. Как с работой-то?
     - Да с работой все нормально, берут. А вот с общежитием не вышло - забито. Обещали что-нибудь придумать через несколько дней. Куда идти, ума не приложу. Пойду поброжу, поспрашиваю - не сдает ли кто площадь?
     С этими словами Ефим вышел и стал обходить ближние дома. Но этот день был невезучим для него - все жили в тесноте и не желали пускать постояльцев.
     В полном неведении Ефим сел на скамейку перед домом и закурил.
     Расстроенный, он вернулся в квартиру Серафимы, рассказал про неудачные поиски и взялся было за чемодан.
     - Ну, и куда ты теперь? - спросила его старушка.
     - Пойду на вокзале переночую, - ответил он.
     - Неладно это, Серафима, - обратилась мать к дочери. - Давай-ка сдвинем стол к стене, а Ванюшкину кроватку поставим рядом с твоей. За печкой освободится место, поставим там раскладушку и завесил его простыней. Вот тебе и угол. Пусть там живет, пока место в общежитии не образуется.
     - Да что вы, неудобно как-то, - растерялся Ефим.
     Но Серафима начала уже отодвигать стол, прикрикнув на мужика:
     - Помогай, чего стоишь? В тесноте да не в обиде.
     Стесняясь, Ефим все же взялся помогать. Серафима вынесла из чулана старенькую раскладушку, которая с трудом, но все-таки вписалась за печью.
     - Только вот чем загородить тебя, - спросила Серафима.
     - А у меня вот старенькая плащ-палатка есть. Пойдет? - спросил Ефим, все еще не веря в то, что так удачно получилось с жильем. - Я заплачу вам за постой...
     - Ладно, ты сначала начни работать, - проворчала мать. - Поздно уже, давайте устраиваться спать.
     За прошедший день Ефим так устал и переволновался, что проспал момент, когда Серафима ушла на работу и повела сына в детский сад.
     Выкарабкавшись из своего укрытия, он извиняющимся голосом пробормотал матери:
     - Вот, проспал...
     - Как отдохнул-то, солдат, впервые на свободе? - спросила та. - Натерпелся за эти годы, бедолага?
     - Да я привык к тесноте. На фронте - тесный блиндаж, в лагере - каморка на двоих.
     - Ладно, садись завтракать.
     - Тетя Маша, у меня консервы есть, возьмите на общий стол.
     - Консервы - это хорошо. Мы с тобой щец наварим с тушенкой. Наваристых. Вот уж Сима с Ванюшкой обрадуются - давно такого не ели.
     - Как же вы тут жили в войну-то?
     - Долгий это разговор, Ефимушка. Не знаю, как и выжили. Ладно об этом. Ты скажи, к жене-то пойдешь ли?
     - А что мне там делать? Живут они который год, дитё у них... Ну и Бог с ними...
     - Вот и правильно. Коли так случилось, зачем семью разбивать да горюшка добавлять. И без того наглотались по самое некуда...

     Через три дня Ефим сбегал в общежитие и узнал, что пока свободного места не нашлось. Зато в Отделе Кадров обрадовали - с понедельника он может выходить на работу.
     На радостях Ефим накупил в магазине разных сладостей для женщин и Ванюшки, прихватив заодно и бутылку водки. Праздник решили устроить в субботу, Чтобы в понедельник не выходить на работу с запашком.
     В этот же субботний день Серафима настояла на том, чтобы сходить на рынок и купить по этому случаю костюм для Ефима.
     - Да я на него еще не заработал, - смеялся счастливый от такого внимания Ефим. - Вот начну получать зарплату, тогда другое дело...
     - Что же, так и будешь ходить в одной одежке и дома и на работу? - осекла его Серафима. - Тебе надо прилично одеться, как все...
     Ближе к вечеру был устроен праздничный обед. Выпили водочки, от рюмки не отказалась и мать Серафимы. Ванюшка, обрадованный сладостям и играя с подаренной ему деревянной бабочкой, которая хлопала крыльями, если ее толкали вперед, неожиданно подошел к Ефиму и спросил:
     - Ты мой папка?
     Взрослые растерялись от такой неожиданности. Наконец, Серафима подошла к сыну, взяла его на руки и сказала:
     - Ну-ка, пойдем во двор, покажешь свою игрушку приятелям.
     Мальчик, пока его выносила из квартиры мать, до самой двери вопросительно смотрел на Ефима.
     Оставшись вдвоем, мать Серафимы и Ефим некоторое время молчали, а потом мать спросила:
     - Ты как относишься к Серафиме?
     - Замечательная женщина, самостоятельная, хозяйка хорошая... А как она меня в лагере поддержала!
     - Чего же тебе мотаться по общежитиям? Вот и живите вместе. Оба вы битые, да и ты мужик вполне самостоятельный, тверёзый. Может быть, не люба, не подходяща для тебя?
     - Откровенно говоря, я думал об этом, но не знаю, согласится ли она?
     - А ты ее спрашивал?
     - Да нет, стеснялся. Подумает еще, что я это от безысходности, от того, что деваться мне некуда. Вот я и...
     - Дурачок ты. Большой вырос, а дурачок, - потрепала она его по волосам. - И Ванюшке ты понравился - вона, за отца тебя принял.
     Они помолчали некоторое время, после чего пожилая женщина встала и твердым голосом предложила:
     - Вот что, парень. Пойдем-ка прямо сейчас. Я заберу Ванюшку, а вы с Симой прогуляетесь и заодно поговорите. И без того столь годов потеряно...    
     - Надо бы со стола убрать, - нерешительно проговорил Ефим.
     - Оставь все, как есть. Придете, посидим, винцо допьём, отметим это дело. Пошли.
     На следующий день, с утра, Ефим с Серафимой собрались в магазин и, едва выйдя из дома, почти сразу столкнулись в Еленой, возвращающейся с мужем и дочкой с рынка.
     Некоторое время они смущенно смотрели друг на друга, поздоровались и тут первым вступил в разговор Николай:
     - Ну, с возвращением, что ли?
     - Спасибо, - ответил Ефим, стараясь не смотреть на бывшую жену.
     - Может быть зайдете? Посидим, отметим это дело, - предложил Николай. - Шутка ли - столько лет не был дома.
     - Давайте как-нибудь потом, - вступила в разговор Серафима. - А то завтра Ефиму выходить первый раз на работу, надо в баню сходить, приготовиться...
     - Договорились, - все также весело проговорил Николай.
     Когда женщины отвлеклись на дочку Елены и отошли, Николай спросил:
     - Зла на меня не держишь?      
     - Не держу. И давай больше к этому не возвращаться.
     - Добро. Но от банкета ты все-таки не уйдешь! Да, если чем-то надо помочь, так мы...
     - Спасибо, Николай. Лену не обижай, она хорошая женщина.
     - Не волнуйся, все будет как надо, - ответил тот.

     Прошло немногим более года. В письме, полученном от Василия Игнатьевича, тот сообщал, что освободился и решил остаться на прежнем месте, поскольку лагерь расформировали, на его месте образовался леспромхоз, где его назначили начальником участка. Дали комнату в общежитии, положили неплохую зарплату. И обещал приехать и навестить друга.
     Получив телеграмму о его приезде, Ефим с Серафимой отправились на вокзал. Увидев выходящего из вагона бывшего старшину, Ефим бросился к нему, мужчины обнялись.
     Наконец, разняв объятия, Василий Игнатьевич весело сказал:
     - А это, как я понимаю, та самая распрекрасная Серафима? Ну, здравствуйте, много доброго о вас наслышан. Да вас никак трое, он обратил внимание на заметно обозначенный живот женщины. - Молодцы! Правильно - жизнь не должна заканчиваться.
     Обнявшись, все трое направились к дому Серковых...