тень одиночества не отредактирован

                Тень одиночества.

Длинный, узкий и вонючий коридор. Стены серые, там, где был многослойный набел, и почти чёрные там, где их когда-то покрасили. Почернели они от жирной и липкой на ощупь грязи. Будто свиньи о них чесались. И шаги. Гулкие шаги, звук которых, как теннисный мячик, отпрыгивает от стен и уносится вдаль, в неосвещённую мглу коридора. Но всё-таки вонь – она доминирует здесь. Это её царство, её владения. Из-за каждой двери волнами выплывают свои запахи. И чаще всего не такие уж отвратительные: вот здесь готовят что-то мясное, наверное, хозяева деньжатами разжились; а отсюда всегда пахнет духами, здесь живёт женщина, ещё совсем не старая, ещё вполне привлекательная, даже можно сказать – красивая и всё же одинокая. А кто существует в следующей каморке, узнавать почему-то не хочется – от неё всегда исходит смрад канализации. И в результате – вонь! По всему коридору. По всему этажу. По всему общежитию – пристанищу студентов и неудачников.
Он уже давно не был студентом и упорно не считал себя неудачником. Мало ли кто и кем себя не считает или наоборот. Главное состоит в том, кем мы являемся. И он являлся… неудачником.
Ключ почти сладострастно вошёл в замочную скважину, породив в момент соития скрипуче-скрежещущий звук, который в густой и вязкой дурноте коридора обратился в подвижный ртутный шарик и шлёпнулся на пол. Его никто не услышал, даже человек, отпирающий замок. Человеку не было до него никакого дела, и звук умер. Что тут странного – это ведь не музыка? Хотя… его всё-таки жаль.
Человек же вынув ключ, тем самым, прервав его свидание, перешагнул порог своей холостяцкой комнаты, и торопливо, даже можно сказать суетливо, прикрыл за собою дверь, отгораживаясь ею от зловонного коридора, мёртворождённых звуков, а также… от людей. Главное, дверь спасала его от запаха духов той одинокой женщины, что жила по соседству. К своим тридцати шести годам он успел изрядно поблёкнуть. Волосы, когда-то чёрные, стали тускло-серыми и вовсе не от ранней седины, просто они выцвели и сделались похожими на паклю, неопрятными лохмами прикрывая уши. Он и расчёску-то не каждый день в руки брал. Вся фигура некогда стройного человека давным давно утратила эту самую стройность. Он отяжелел, расплылся и превратился в почти бесполое существо. И только проходя два раза в день мимо той двери, и ощущая чуть горьковатый запах её духов, он на мгновение, на единый миг вспоминал, что он  - мужчина или вернее, что когда-то им был.
Поэтому дверь спасала. Только за нею он был надёжно защищён от рахитичных, несбыточных желаний совершенно расслабленного самца.
Этот человек не жил. Он даже не существовал. Он – функционировал. Спал, ел, едва-едва, с одышкой перемещался в пространстве, справлял естественные надобности, изредка слегка возбуждался, когда смотрел футбол по телевизору или проходя мимо той зовущей двери. Но подойти и постучать в неё, познакомиться с женщиной, которая хоть ненадолго была способна пробудить в нём какие-то чувства и желания, он никогда бы не решился. Впрочем, у него и мысли-то такой ни разу не возникало.
Здесь, на двенадцати квадратных метрах были его мир, его владения, его вселенная. На любимом диване он проводил большую часть своего времени. Диван давно уже требовал ремонта, однако хозяин не торопился: менять обивку – это ведь так хлопотно. Стол, на котором стоял телевизионный ящик, пара стульев. На полу, покрытом вышарканным линолеумом, видавший виды палас, уже нуждавшийся в штопке – вот и всё убранство комнаты. Ни одной книжной полки. Да что там книжной!.. Даже посудная полка и та отсутствовала. Посуда хранилась тут же на столе. В прихожей, правда, имелись ещё тумбочка с установленной на ней раз и навсегда электрической плиткой и намертво прибитая к стене вешалка. Всё.
Он небрежно скинул разношенные башмаки в угол и протопал к окну, выгружать на подоконник принесённые продукты. Он проделывал это ежедневно. Действие давно превратилось в ритуал, а середина выкрашенного в синий цвет подоконника никогда не покрывалась пылью. Но ближе к углам пыль была, и там её протирали крайне редко. Человек пошелестел пакетом, извлекая из его утробы нечто, что можно было сжевать, не разогревая. Готовить себе полноценный ужин было лень. Даже просто отвести взгляд от заплаканного дождём окна, казалось, было выше его сил. Между тем в комнате стало сумрачно. Вечерело. И робкое, боящееся темноты существо, живущее внутри каждого из нас, просило света. Щелчок выключателя, и жёлтая муть, исходящая от засиженной мухами лампочки, вышвырнула сумрак вон. Маленькая победа цивилизации над законами природы.
Человек прошаркал по комнате к столу. Локтем сдвинул в сторону остатки вчерашнего ужина и сегодняшнего завтрака, освобождая место для вечерней трапезы. Ладонью он смёл со стола крошки и поднял с пола упавшую полуторалитровую бутылку из-под лимонада. Повертев её в руках и так и сяк, соображая, куда бы её деть, и не придя ни к какому разумному решению, он просто установил её посреди стола, распихав груду немытых тарелок.
Промозглый вечер нагло постучался в оконное стекло крупными холодными каплями осеннего дождя.
- Не пущу, - произнёс человек. Он ещё мог шутить, хотя делал это всё реже. Странно, но дождь вроде бы послушался, во всяком случае, его стук стал гораздо глуше. – Вот так-то лучше. Не люблю дождь. Не люблю ветер. Не люблю… - он вздохнул, - ничего и никого.
В комнате погас свет. Человек чертыхнулся: скоротать время у телевизора не удастся. Придётся поужинать при свечных огарках и завалиться спать. Отключение электричества даже разнообразило его обычный вечер. Он долго шарил руками в ящике стола, на ощупь отыскивая свечи. Нашёл одну. Потратил десять минут на поиски коробка со спичками. Наконец свечечка затеплилась… и комната преобразилась – ожила. Заколыхались мрачноватые тени, изо всех сил стараясь успеть за движениями танцующего огонька. Огонёк-то танцевал, а вот неповоротливые тени – кривлялись, отчего были похожи на призрачных и очень противных змей.
- Ух, ты!.. – ошарашено прошептал человек, нервно проведя ладонями по своим большим залысинам. – А ты кто? – сердце в его груди непроизвольно ёкнуло и сжалось в ледяной комочек размером с горошину, а весом чуть ли не в тонну. Это длилось всего доли секунды, затем он рассмеялся. – Ну, надо же! Вот ведь как бывает.
На грязно-жёлтой стене чернильным пятном отчётливо выделялась тень человека. Она была широкоплеча и имела очень маленькую голову. Такими обычно изображают громил в гангстерских фильмах. А то обстоятельство, что она казалась затянутой в длинный плащ, только подчёркивало это неприятное сходство. Не хватало лишь одной детали – большой, широкополой шляпы. А так – вылитый итальянский бандит времён «великой депрессии». Ещё и руки в карманы засунул.
Страх, пронзивший внутренности стальной иглой, успел испариться, оставив после себя лишь неприятный  осадок, некое «леденящее послевкусие». Ладони снова прошлись по голове, успокаивая человека, а заодно жирня и без того неопрятные волосы. Не было никакого итальянского мафиози. Были лишь свеча, пустая пластиковая бутылка и тень, чёрная, как душа убийцы.
Он сдвинул свечу влево. Тень на стене тут же шагнула в противоположную сторону, слегка колыхнувшись и даже изменив тон, став ещё темнее. Человек проявил интерес. Пошарился по старым заначкам – в ящике под диваном, на полке в ванной, куда не заглядывал года четыре, ещё кое-где покопался, успев удивиться тому, сколько в его комнатушке неисследованных углов, и всё-таки отыскал то, что ему так неожиданно занадобилось – второй свечной огарок.
Когда на свечечке зацвёл крохотный цветочек огня, на стене появилась ещё одна тень. Гангстер номер два был куда более блёклым, чем его собрат, и не такой… живой. Человек даже ощутил некоторое разочарование, как маленький ребёнок, которому мама подарила не ту игрушку, что он ожидал.
- Что ж ты меня подводишь? – обратился человек к тени. – Я-то думал, мы тут втроём посидим, за жизнь потолкуем… Ну, то есть, я посижу, поскольку я тут хозяин, а вы - постоите. Должны же вы уважение иметь к моей персоне. А ты?.. Дохлый совсем. Прозрачный. Стенку сквозь тебя видно. Вон брал бы пример с товарища своего: сразу видать – крепкий мужик. – Чёрный гангстер шевельнул тяжёлыми плечами. Если бы человек не был настолько увлечён своим монологом, он бы непременно заметил некоторую странность – пламя свечей не колыхалось, его языки горели ровнёхонько и были похожи на отточенные лезвия двух кинжалов, но тени-то…
Пухлые руки принялись передвигать свечи по столу.
- Ага! Зашевелились, бандюганы! – призрачные гангстеры носились по стенам то удлиняясь, то укорачиваясь. Человек веселился. Веселился по-настоящему, впервые за очень долгое время. – А я вас так! – восклицал он, пуская свечки по кругу. – Или вот эдак… - и он принялся покачивать их на ладонях. – Надо же, - удивлялся он, - это похоже на театр, а я – режиссёр. Я главный режиссёр! Кажется, где-то на востоке…наверное у японцев, есть что-то подобное… Как же это называется?.. Вот память!..
- Ты хочешь, чтобы я тебе подсказал?
Человек едва не выронил свечи. Говорила тень на стене, та, что была гуще и мрачнее. Голос полностью соответствовал своему обладателю; бесплотный, лишённый эмоций, тихий… и мёртвый.
- Не отвечай мне. Не нужно. Я не желаю тебя слушать, - гангстер сел. То есть, человеку так показалось… Или не показалось? Во всяком случае, верхняя часть тени вдвинулась в комнату гранитной тяжестью своих борцовских плеч. Было похоже, что это создание сидит с другой стороны стола поставив на него локти и положив свою непропорционально маленькую голову на сжатые кулаки.
Горло живого сдавила мертвенно-холодная десница страха. Тень усмехнулась.
- Великий постановщик?! Создатель теней! Повелитель призрачного мира! Ну, вспомнил, как называется японский театр теней?
Хозяин комнаты сглотнул, пытаясь освободить горло – не помогло. Гость приблизился к его лицу, став очень маленьким и плотным.
- Я жду, - прошелестел он, и от этого шелеста  по позвоночнику человека пробежал ручей, состоявший из миллионов ледяных мурашек. Он торопливо замотал головой: нет мол, не вспомнил. – Почему я этому не удивляюсь, - равнодушно промолвил гость.
На стене, что-то происходило: вторая тень наполнялась цветом ночи; она тоже собиралась войти в комнату. Он это видел и уже начал догадываться, что это не к добру. Он боялся этих теней. Боялся панически. Вытянув в трубочку онемевшие губы, человек дунул на свечу – она погасла, и почти вывалившаяся из стены тень умерла. Сдохла, испустив высокий, на грани слышимости, звук.
- Надо же, ты ещё трепыхаешься. Но… поздно. Для тебя уже давно поздно.
Тень стала совершенно непроглядной и огромной. В краткий миг она заполнила собою всю комнату. Человек широко раскрыл рот, чтобы закричать, но тугой ком осязаемого мрака запечатал его глотку, похоронив неуспевший родиться крик. В последний миг своего животного существования он почти вспомнил, как называется этот проклятый театр… Почти вспомнил. Почему-то для него это было важно.
Огонёк свечи умер вместе с ним.
               
                *       *       *

- Странно, - произнёс комендант общежития, - в коридоре вонища стоит невероятная. К этой двери без противогаза не подойти. А в самой комнате благоухание. Пахнет, чем-то… - он пощёлкал пальцами, - приятным.
- Здесь много, чего странного, - поддержал его участковый и широко зевнул. – Не выспался я. Да… Вот это, например… Посмотрите, - он указал на махрово-чёрную тень, что чётко выделялась на предсмертной желтизне давно не белёной стены. Лейтенант потрогал её кончиком пальца. На коже не осталось никаких следов.
Женщина – та самая, -  стояла на пороге и неотрывно смотрела на… Она так и не отняла ладоней от своих губ.
- Что же здесь произошло?
Лейтенант пожал плечами:
- Не знаю. Может Его Величество Одиночество шлялось по городу и забрело на огонёк… вот к этому, - он махнул рукой через плечо, указав на абсолютно сухую мумию с глупо раззявленным ртом, откинувшуюся на спинку стула. – Посидело оно тут, покалякало и дальше подалось, а тень свою на стенке позабыло, как забывают на вешалке плащ, старый и потрёпанный. Только, знаете что? Я бы предпочёл, чтобы оно больше не возвращалось…
Невыспавшийся участковый так никогда и не узнал, как близок он был к раскрытию этого дела.

                24. 10. 01.