Гл 6 Липецк, Пб 4

    Не только Управление, но и весь летный состав полка, а также инженеров эскадрилий я знал по имени и отчеству, и так и обращался к ним, а не по званию и фамилии, хотя это и противоречило уставным требованиям. Такой стиль общения я выбрал интуитивно. Во-первых, большинство этих офицеров были, хотя и немного, но старше меня по возрасту, и почти все они – старшие офицеры. Во-вторых, и это главное, я действительно уважал этих людей, профессионалов высокого уровня, умелых руководителей и инструкторов, с достоинством несущих тяжелый груз ответственности за своих подчиненных и обучаемых. Такое обращение снимало напряженность формальных отношений, располагало к искренности и желание идти навстречу.

    1-й эскадрильей (самолеты МиГ-21) командовал подполковник Томилин Иван Григорьевич. Высокий, статный офицер, культурный в обращении, энергичный. Все вопросы решал быстро, и это мне нравилось.
    Командир 2-й эскадрильи (самолеты Су-7Б) – подполковник Садовников Николай Васильевич. Среднего роста, крепкого телосложения, светловолосый. Очень спокойный, рассудительный, но мысли выражал кратко и точно. Он нравился мне своим спокойствием и доброжелательностью
    3-й эскадрильей(самолеты Як-28) командовал подполковник Гусев Иван Константинович, самый пожилой летчик в полку. Осторожный, не любящий спешку, предусмотрительный. К начальству относился уважительно, не смотря на свой большой опыт.

    Летчики, летавшие на самолетах Ан-2, имели свои, на мой взгляд, интересные истории.
Капитан Правдин. Когда-то летал на бомбардировщике Ил-28. Однако один полет круто изменил его судьбу. Со своим экипажем – штурманом (в передней кабине) и стрелком-радистом (в задней кабине) вылетел на задание – полет по заданному маршруту на большой высоте. После набора заданной высоты встали на заданный курс. Прошли первый этап, вышли на поворотный пункт, штурман дает команду развернуться на новый курс. Командир экипажа ничего не ответил. Штурман по внутренней связи несколько раз повторял команду, затем стал просто запрашивать командира о том, что случилось. Но тот никак не реагировал, продолжая полет  с прежним курсом. Пришлось, о сложившейся ситуации, доложить на командный пункт полка. Те тоже стали запрашивать Правдина, почему он не слышит штурмана, но и им он ничего не ответил. А самолет летит, не меняя курса и высоты.

    Командир полка доложил о случившемся на командный пункт воздушной армии. Те подняли в воздух истребитель, навели его на непослушный бомбардировщик,  попросили подойти поближе, и посмотреть, что там делает пилот. Выполнив команду, летчик - истребитель доложил:
- Пилот находится в кабине, голова опущена, на мои знаки – не реагирует.
На КП ВА думают: может, пилот потерял сознание, или вообще умер? Что делать? Топливо кончается, самолет будет падать, а в нем еще два живых человека. Приняли решение – дали команду штурману и стрелку – радисту – покинуть самолет. Что те и сделали. В результате открытия люка задней кабины (он снизу) возник пикирующий момент, и самолет перешел на снижение. Вскоре он исчез с экранов радиолокаторов.
В предполагаемый район падения самолета выслали аварийную команду. Они его нашли и доложили: Самолет практически цел, лежит на брюхе, а возле него - …живой пилот! Его привезли в часть, спрашивают: что произошло? Он отвечает: «Помню, набрал высоту, встал на курс, почему-то очень хотелось спать. Потом – ничего не помню. Проснулся – самолет снижается на какое-то поле, двигатели не работают. Я взял штурвал «на себя», и плавно приземлил его на снежный покров».

    Возможно, он плохо подсоединил кислородную маску. На большой высоте возникло кислородное голодание, и он уснул, или потерял сознание. Для тех, кто не летал на  боевых самолетах, поясню, что на них избыточное давление в кабине создается  гораздо в меньшей степени, чем на самолетах Гражданской Авиации. И, потому летчик, и весь экипаж, обязаны, уже с высоты 4000 метров, подключаться к кислородной системе, которая обеспечивает необходимое парциальное давление кислорода. Это гарантирует  сохранение работоспособности в случае разгерметизации кабины при повреждении самолета средствами ПВО противника.
А в случае с Правдиным, когда его самолет снизился на малую высоту, давление воздуха восстановилось до уровня приземного слоя, и он пришел в сознание. Медики, на всякий случай, ограничили его, разрешив летать только на невысотных самолетах. А таким и был Ан-2.

    Летчик второго Ан-2 (Гусевской) оказался моим однополчанином. Он служил в том же истребительно-бомбардировочном полку Кубинской дивизии, но до моего прихода туда. Был в составе 1-й авиаэскадрильи, поэтому переучился на Су-7 одним из первых. Но, в одном из полетов на полигон ему не повезло. При выполнении стрельбы по наземной цели, на выводе из пикирования, он слишком энергично взял ручку на себя. Самолет резко вздыбился до очень больших углов атаки, возникла страшная перегрузка – не менее 10 единиц. Летчик сумел уменьшить ее, вернулся на аэродром и произвел посадку, хотя чувствовал себя очень плохо. Когда врачи осмотрели его, то обнаружили, что у него из ушей текла кровь. И, хотя слух  восстановился, медики все же списали его с боевых самолетов. Так он оказался в Липецке, на самолете Ан-2.
     Когда я пришел в этот АПИБ,  никто ничего не рассказал мне об этом происшествии, не предупредили о возможности выхода на этот опасный режим, который впоследствии получил наименование срывного подхвата. А я ведь был на грани выхода на него в своем первом полете в зону.
Сейчас я осознаю, что тогда там царила обстановка скрытности, и какой-то мрачной угрюмости, даже безнадежности по отношению к этому самолету. К тому же, видимо, и человеческий фактор влиял особенностью сложившихся отношений в этом коллективе.

    Вернемся в Липецк. Теперь – о своем непосредственном руководителе – начальнике штаба полка, подполковнике Васильеве Борисе Владимировиче.
Встретил он меня радушно, вел себя просто, в подробности дел не вдавался. Среднего роста, полноватый рыжеволосый еврей, общительный и оптимистичный. Кратко рассказал свою биографию. Учился в каком-то институте, написал исследовательскую работу о жизни рыжих муравьев, и, как было видно, очень гордился этим. Попав в Армию, стал специалистом по авиационному оборудованию самолетов. Затем перевелся на какую-то небольшую должность в штаб, стал понемногу продвигаться, и так дорос до начальника штаба полка. Захватил период войны, но основные воспоминания были связаны с немецкими бомбежками. При этом он прочувственно говорил: «Ты знаешь, только тогда я понял, что значит «сердце уходит в пятки!»
    О моих обязанностях рассказал кратко. К их выполнению я и приступил. А оказалось их не так уж мало. Если кратко, то это – работа с информацией, в основном – в бумажном виде. Все, что приходило в полк, и все, что исходило из него, как вверх (штаб Центра), так и вниз:  инженерную и другие службы, авиаэскадрильи, тыл Центра, части связи и РТО, также и в стороны – соседние части, гражданские организации. Все это проходило через меня, требовало доведения до исполнителей, контроля исполнения, и подготовки соответствующих отчетов, справок, докладов..
    Борис Владимирович предпочитал ездить с летчиками на аэродром, на полеты, а я прочно засел за стол в своем кабинете, перемещаясь только внутри здания штаба – по различным службам и эскадрильям.
В конце лета Борис Владимирович собрался в отпуск, мне предстояло на этот период исполнять его обязанности. Он пригласил меня в свой кабинет, и сказал, чтобы после его отъезда я находился там. Показал некоторые документы. Но среди них я не обнаружил Плана приведения полка в боевую готовность, что меня страшно удивило. В ответ на мое удивление шеф спокойно ответил:
- А зачем он нужен? Мы же не строевая часть. Фактически мы – учебное заведение.
- Но мы же – воинская часть. На этот счет есть специальное Положение, введенное в действие Приказом Министра Обороны!
- Ну, если хочешь, ты его можешь сделать.
Когда Б.В. уехал в отпуск, я пришел в его кабинет, осмотрел, и решил навести порядок. Открыл шкаф и опять испытал чувство неприятного удивления: там не было практически никаких книг, подшитых дел и других бумаг. А внизу – куча пустых бутылок из-под вина. Да, Плана подъема нет, а бутылки – есть. Ну, что же, действительно придется поработать.
   
    Вообще, Б.В. легко относился к воинским требованиям. Его больше интересовали вопросы личных отношений. Как-то мы задержались с ним в штабе после рабочего дня, беседовали о жизни, и он вдруг сказал:
- А ты знаешь, я тоже летал на самолете Су-7
- Как это так? Вы же не были летчиком.
А так. Ты знаешь, что Лева (Серпокрылов) развелся с женой? Она у него симпатичная такая.
Я, конечно, знал, ибо об этом знали все, и Лев Андреевич это не скрывал. Их драма еще продолжалась. Жена делала отчаянные попытки вернуть мужа, который ушел к более молодой женщине. Командование намекало, советовало ему одуматься, но он стоял на своем. Однажды он пригласил меня к себе в гости, в новую семью. Они жили в частном доме, с большим садом. Я запомнил очень хороший вкус яблок, но его молодую жену не запомнил. Может, Лев нашел в ней что-то хорошее не только во внешности?
- Так вот,- продолжил Борис Владимирович,- в разговоре о женщинах я предложил Лёве познакомить его брошенную жену с кем-нибудь из мужчин – может, она и отстанет от него. В ответ на это он сказал, что она не признает никаких других мужчин. Тогда я предложил:
- А хочешь, я ее совращу?
- Ты?! (Б.В. был старше, и во многом проигрывал молодцеватому Серпокрылову).  Да никогда в жизни она тебя и близко не подпустит!
- А вот давай на спор, что я уложу ее в постель!
- Давай, на что угодно!
- Хорошо, если я ее трахну, ты покатаешь меня на боевом самолете (двухместном учебно-боевом самолете – спарке).
- Давай, по рукам!

    «Ну и все. Я постепенно сблизился с ней, посочувствовал. Сразу – не приставал. Она привыкла – хоть кто-то ей оказывает внимание. Боль потери мужа притупилась. А потом, по какому-то поводу, пришел под вечер, с хорошим вином, с конфетами и прочими деликатесами. Поужинали, она была в восторге. Ну, и в заключение, я ее уговорил. И она отдалась.
Я внимательно изучил все особенности ее тела, а потом все рассказал Леве. Тот сначала психанул, обозвал меня (догадываюсь, как!), но я ему говорю: «Ты же сам согласился на такой спор!» Он поскрипел зубами и сказал: «Ладно, я проиграл, и я выполню свое обещание!».

   «В ходе полетов я подошел к указанному Серпокрыловым самолету. Он был уже там, вместе с техником. Техник усадил меня в заднюю кабину, пристегнул. Затем Лёва, прежде чем сесть в самолет, стоя на стремянке, показал мне, что я должен делать, если он прикажет мне катапультироваться. Когда я представил, как это будет выглядеть, мне стало не по себе. Я уже был готов выскочить из кабины. Но Лёва, словно прочитал мои мысли, похлопал меня по плечу и сказал: «Не трусь, все будет нормально, катапультироваться не придется».
    Он сел в кабину, запустил двигатель, мы вырулили на полосу и взлетели. Когда исчезли фонари обозначения полосы, мы вошли в какую-то темноту, и я не понимал, как мы летим – прямо, боком, или вообще вверх ногами. Я еще раз пожалел, что не остался на земле, но было поздно. Через полчаса мы зашли на посадку. И, когда я почувствовал, что самолет устойчиво бежит по полосе, вздохнул с облегчением. Зря я себе такое пари устроил – столько страху натерпелся.
Но, вот теперь могу похвалиться, что и я летал на сверхзвуковом самолете».

    Рассказ Бориса Владимировича вызвал у меня сложное чувство.
    Во-первых, Лев Андреевич, уважаемый многими, и мною человек, великолепный летчик – как он рисковал! А если бы авария? Мог, например, двигатель отказать, что на самолетах Су того времени случалось не редко. Катапультировались. Даже если бы остались невредимы, то дело закончилось бы большими неприятностями.. А ведь человек, какой хороший! Но был он отчаянно смелым, ничего и никого не боялся. И для него сдержать данное слово, было делом чести, не смотря ни на что.
    Во-вторых, поведение его жены, хотя и объяснимо, но лишний раз заставило меня убедиться в том, что мы – мужчины, нередко идеализируем своих женщин и ожидаем от них гораздо большего, чем они могут.
    В-третьих, а Борис то каков! Пошел на такую непристойность, предложив такое пари. Он ведь знал характер Серпокрылова. Тот и так страдал от этого разрыва семьи. Так он еще насыпал ведро соли на его раны, унизил – хуже не бывает! И ради чего? Чтобы просто похвастать тем, что и он летал? Потешить свое самолюбие, подвергая при этом своего товарища чудовищному риску. Ведь после «победы» он мог изменить условия пари. Могли бы сходить в ресторан, посидеть по мужски, и все. Но нет, не проявил великодушия, не пощадил.