Канадская марка

               

 1



 Ночью в доме надворного советника Константина Андреевича Ивина случилась беда – занемог престарелый отец. Внезапно крепкого подвижного старика сразил сердечный приступ.
Взъерошенный, полусонный лакей Тимофей в срочном порядке был отправлен за доктором. Переполошился весь дом: вздыхала перепуганная горничная, зажигая фитили на люстрах, проснулась жена советника, в кладовке, царапая дверь,  скулила собака.
Сам Константин Андреевич уже в белой рубашке с расстегнутыми манжетами и в жилетке с болтающимися брелоками не мог найти себе места. Он приоткрыл окна в спальне, сел на табурет возле постели больного отца и, находясь в душевном  волнении, нервно барабанил пальцами по отполированной  крышке карманных часов.

 Отец, Андрей Андреевич, мертвецки-бледный, в разодранной на груди сорочке лежал на кровати, положив правую руку на грудь и, задыхаясь словно рыба, попавшая по воле волн на берег, жадно заглатывал воздух. Приступ продолжался минут десять и, по-видимому, не собирался прекращаться. Со стороны казалось, что вот и пробил смертный час, и что грядёт закат быстротечной жизни и что старик вот-вот отойдет к праотцам. В таком томлении минуты застывали и тянулись как часы.

 Под окнами послышался шум проезжающего экипажа. Советник, думая, что это мог быть доктор, метнулся к окну, но эгоистка, не останавливаясь, скрепя рессорами, пронеслась мимо, мигая ярко-красным раскачивающимся фонарем. Константин Андреевич открыл шире окно и высунул голову.
- Ну, где же он? – простонал надворный советник, тяжело вздохнув. На улице было темно, сыро, тянуло горелой листвой.
- Костя, сынок, подойди, пришло время, я, кажется, умираю… Помоги мне, сынок, - тихонько произнес Андрей Андреевич.

 Константин Андреевич засеменил к отцу, сел возле него и стал, как мог, утешать родителя:
- Потерпи, потерпи, родной, скоро приедет Зеркальский и все поправит. Он хороший, толковый доктор. Он тебя непременно вылечит.
Отец не успокоился, на него напал какой-то панический страх, на старческом лице выступил пот, руки закоченели, похолодели и подрагивали. - Сынок, это конец, я умираю, будь счастлив. Я очень люблю тебя. Прости меня…
Отец хотел привстать с кровати, чтоб приобнять сына, но, обессилив, откинулся на подушку.

 Послышался долгожданный шум останавливающегося экипажа и фырканье лошадей. Константин Андреевич вновь подбежал к окну и локтем задел горшок с геранью. Горшок качнулся, упал на пол и разбился. Чиновник носком ботинка придавил рассыпанную землю и закричал:
- Ну, слава Богу, Зеркальский!
Через минуту сутулый, долговязый брюнет с саквояжем в руках вошел в комнату больного.
- Здравствуйте Константин Андреевич! Давно?
- Давно? – смущенно вторил советник.
- Приступ давно?
- Ааа … Четверть часа, не больше.
- Да-с… Время работает против нас… Ну, да ладно. Где здесь у вас можно вымыть руки, - оглядевшись, спросил Зеркальский.

 Доктор, закатав рукава, тщательно вымыл руки, и, не без тени брезгливости, понюхал поданное горничной свежее полотенце. Он насухо вытерся, изучающе оглядел больного, достал из саквояжа дорожную аптечку, стетоскоп и внимательно стал слушать прибором работу сердца Андрея Андреевича.
- Да-с, да-с, - приговаривал при этом Зеркальский, поправляя левой рукой  спадающую длинную прядь спутавшихся волос за ухо.
- Что скажете, доктор... грудная жаба? Выберемся? - дрожащим голосом спросил Константин Андреевич.
- Да-с, жаба, она самая, angina pectoris, как ее принято называть  по-латыни. Положеньице, скажу вам, Константин Андреевич, незавидное, крайне незавидное, - шепнул на ухо последние слова Зеркальский, заставив при этом  чиновника отвернуться и прикрыть нос ладонью. Резкий запах еau de cologne, которым так любил намощать свою шею Зеркальский, был крайне неприятен Константин Андреевичу.

 Доктор покачал головой, кашлянул, протер раскрасневшиеся глаза и добавил:
- Да, Ваше высокоблагородие, больному необходим покой, нервишки беречь надобно, чтобы ни-ни, полное спокойствие. Лекарства принимать, тогда выберемся, куда денемся. Скажите – ничего тяжелого не носил, не пил накануне, может нервные срывы…
- Что вы, что вы, доктор, ничего такого... Все шло своим чередом.
- Будьте так любезны, принесите теплой воды, - попросил Зеркальский и стал  нащупывать пульс на обессилевшей руке Андрей Андреевича.

 Принесли графин. Доктор вытащил из саквояжа небольшую керамическую ванночку и принялся размачивать сморщенные горчичники.
- Где щемит? - обратился он к больному.
Андрей Андреевич стал водить руками по груди и не мог найти точного места.
- Да-с, понимаю, сейчас, сейчас… Закройте, пожалуйста, окно. Воздуха достаточно.

 Зеркальский быстро справился с горчичниками, попросил чего-нибудь теплого и, получив клетчатый плед, укрыл больного поверх одеяла.
Из аптечки он вынул маленький пузырек с темной жидкостью, влил несколько капель в стакан и велел выпить Андрею Андреевичу.
- Что это? - с тревогой в голосе спросил старик.
- Пейте, пейте, не извольте беспокоиться, это ментоловые капли. Должны снять артериальный спазм.

 Зеркальский извлек из саквояжа еще какую-то склянку с темной жидкостью и чистый лист бумаги. Потом он, не спеша, пододвинулся к прикроватному столику, достал из сюртука перьевую ручку и стал быстро писать мелким неразборчивым почерком рецепт. Надворный советник как-то гипнотически, на манер volens-nolens, остановил взгляд на интересной вещице в танцующей руке доктора.

 Константину Андреевичу, как служащему канцелярии, приходилось пользоваться перьевыми ручками, но подобные наимоднейшие письменные принадлежности он видел лишь у богатых иностранцев, начальства да, пожалуй, и у дорогих адвокатов. А Зеркальский, как чувствуя, что советник в эту минуту думает о его ручке, произнес:
- Подарил один пациент, представляете – из далекой Америки привез. Фирменная скажу вам вещь «waterman» - в работе ценный помощник, чернильница – вчерашний день!
- Да, прогресс, - ответил советник и потер руками виски.

 Доктор отдал Константину Андреевичу рецепт и, пообещав первое время заглядывать к больному ежедневно, вопрошающее глянул на советника, засобирался и протянул грустным голосом:
- Гм… У меня всё… Ваше высокоблагородие, я, пожалуй, пойду – ночные вызовы так утомляют…

 Чиновник порылся в бюро, достал из ящика три глянцевые пятирублевки и разложил их веером около докторского саквояжа.
Зеркальский одобрительно поглядел на сине-коричневые купюры, улыбнулся Константину Андреевичу, улыбнулся он и сидящим женщинам, изображенным  на купюрах, осторожно взял гонорар и спрятал хрустящие банкноты в бумажник.

 В дверях довольный щедрым вознаграждением доктор Зеркальский воодушевился. Он вновь стал настойчиво советовать не теребить больного, предоставив отцу полный покой. На вопрос же Константина Андреевича о повторных приступах Зеркальский замялся, пожал плечами, философски окинул взглядом потолок, развел руками и, сделав легкий поклон, исчез.

 Проводив доктора, надворный советник сел на краешек постели и нежно рукой поглаживал плед, покрывавший грудь Андрея Андреевича.
- Сынок, дорогой мой, я могу умереть, посему прошу тебя, родной мой, пригласи священника. Не верю я этим образованным коновалам.., шарлатаны они… Не хочется умирать, как собака, - прохрипел отец.


2



Прошло два дня. Отец не умер, а, наоборот, на радость всем стал крепнуть и поправляться. Константин Андреевич перед выходом на службу, зашел с супругой в спальню к отцу, поздоровался, отдернул тяжелые шторы на окнах и зажмурился.
В первый день октября пожелтевшую Москву золотили  солнечные лучи. По мостовой проносились коляски, текли пешеходы, доносились крики мальчишек, продающих газеты. Было обычное буднее утро.
- Какая же бывает благодать, а ты прячешься, - сказал Константин Андреевич, зевнул и посмотрел на свои сверкающие пуговицы.

 Супруга советника, Екатерина Сергеевна, статная, красивая, подошла к мужу и стала выщипывать с плеч драпового вицмундира тоненькими изящными пальчиками маленькие ворсинки. Константин Андреевич развернулся, приобнял ее, и вместе они, довольные и счастливые, поглядели на старика.

 Андрей Андреевич в атласном рубиновом халате сидел в глубоком вольтеровском кресле и добродушно улыбался. На столике подле него одиноко стоял венецианский стакан, который от падающих солнечных  лучей красиво переливался изумрудными цветами. Он был еще слаб, но выглядел намного лучше. Мертвецкая бледность покинула его, лицо посвежело и даже чуть порозовело, бодрость потихоньку возвращалась, и, казалось, что самое страшное уже позади.
- Костик, сынок, ты еще дома? Не припоздал ли ты на службу?
- Нет-нет… Не беспокойся, в канцелярии на нашем этаже сегодня переполох – перестилают паркет. Меня, если честно, просили не торопиться и быть в десятом часу. Вот такие дела! - сказал советник и спрятал глаза.
- Гм… Мало верится, я знаю, что это ты из-за меня переживаешь, и специально отпросился.
- Да нет же, будь покоен, все идет своим чередом.
- Ладно, сынок, это твои хитрости, я в них не лезу. Ты не знаешь, сегодня отец Александр, наконец, навестит нас? Уж третий день пошел, а его все нет и нет.
- Видишь ли, милый отец, я как раз хотел с тобой об этом говорить. Со мной в церкви вчера произошел интереснейший случай. Катерине я уже рассказывал…
Старик с любопытством посмотрел на сына, заерзал в кресле и вытянул тонкую шею. В этот момент Андрей Андреевич с худой шеей и кадыком, с растрепанными седыми окаймляющими лысину волосами был похож на неокрепшего птенца.
Константин Андреевич, видя любопытство отца, взял небольшую паузу и продолжил:
- Я вчера, возвращаясь из канцелярии, захотел разобраться и осведомиться, что это и вправду святой отец забыл про нас. Может, думаю, что-то случилось, или Тимошка что-то напутал. Он вечно что-нибудь путает. Думаю, зайду, разузнаю сам и поговорю с настоятелем. Захожу в церковь, служба уже кончилась, никого нет, только мальчишка у икон стоит. Я к нему. Смотрю на него – странный он какой-то, улыбается неестественно как-то. Ну, думаю, спрошу, где настоятель, или кто из его работников на месте. Разговорился с ним, поведал о тебе, отец, что надобно нам настоятеля, отца Александра, исповедоваться, да причаститься. А он слушает меня, показывает на икону преподобного Сергия и говорит: «Не нужен отец Александр, вам они нужны…»
В этот момент Константин Андреевич неожиданно оборвал свой рассказ, подошел к окну и глянул во двор. Постояв так несколько секунд, он развернулся, покрутил плечами и вяло потянул из кармана брюк цепочку с часами. Стрелки на циферблате показали – без пяти девять.
- Однако мне пора! – вдруг сказал надворный советник, собираясь выйти из комнаты.
- Постой, сынок, так не годится! Не интригуй. Раз уж начал историю, будь добр продолжай, - с досадой попросил Андрей Андреевич.
- Да-да, прости, отец... Гм… На чем это я остановился?
- Мальчишка сказал вам, что нужны некие они, - напомнил Андрей Андреевич.
- Ах да, я тут начинаю понимать, что теряю время, разговаривая с полоумным отроком, но не удержался, как-то жалко его стало, и спрашиваю: «Что значит они?» Мальчонка отвечает: «Отец Аполлинарий нужен, он как Сергий, только еще не такой крепкий», и водит рукой по иконе преподобного Сергия. «Какой еще Аполлинарий?» - думаю. А он говорит: «Отец Аполлинарий здесь служит». «И в чем же его стойкость?» - спрашиваю. А он показывает на обувь преподобного Сергия и говорит: «Вот видишь у преподобного отца башмаки такие же, как у отца Аполлинария, правда, у Сергия еще более старые», и ласково улыбается. Но я опять не удержался и спрашиваю: «А какие же башмаки у настоятеля?» А он вновь улыбается, показывает на мои и говорит: «Как у тебя».

 Константин Андреевич кашлянул, рассмеялся и посмотрел на свои модные лакированные туфли. Под впечатлением надворный советник раскраснелся, вдохновился и захотел еще о чем-то поделиться, но неожиданно внизу зазвонил дверной колокольчик.
- Это Зеркальский, - сказал старик. Опять пришел мучить меня своими кровопусканиями. Супруги молча переглянулись.


3

 В комнату вошел лакей Тимофей и, приглаживая свои белоснежные бакены, доложил, что прибыл отец Аполлинарий. Андрей Андреевич глянул на сына и спросил:
- Опять не обошлось без твоих маленьких хитростей?
- Только маленьких, отец.

 В спальне появился молодой священник. И получилось так, что все трое почему-то первым делом принялись разглядывать не его лик и одежду, а поношенные, торчащие из-под рясы, тупоносые ботинки.
Батюшка почувствовал пронизывающие взгляды, немного замялся, спрятал под рясой обувь и поздоровался.

 На вид ему было лет тридцать пять, длинные темные волосы мягко спускались на худые плечи, слегка впалые щеки, редкая бородка и усы смотрелись красиво и привлекательно. В глазах, как и ожидалось, горел задорный, духовный огонек, и, если бы отца Аполлинария можно было представить в плаще мушкетера с роскошной шляпой и гуляющим по Лувру, то он вполне мог сойти за одного из героев французских романов.

 Видя, что на него продолжают завороженно смотреть, батюшка еще больше заволновался, даже как-то растерялся и стал почти оправдываться:
- Ваше высокоблагородие, что-то не так? Меня прислал настоятель. Сказал быть строго к девяти. Велел провести духовную беседу, исповедь, а завтра уж приобщить…
- Гм… Покорнейше благодарю. Вы сделали всё правильно. Будьте любезны, приступайте, мы вас оставляем, - учтиво ответил Константин Андреевич.
Священник отрыл маленький чемоданчик, извлек из него золоченый крест, требное Евангелие и уже потянулся рукой к свернутой епитрахили, как вдруг послышался собачий визг и цоканье лап.
- Каналья… Опять Тимофей Марго впустил, вот тебе получите комиссию. Я ж просил не пускать ее ко мне, - раздраженно закричал Андрей Андреевич.
В комнату ворвалась блестящая черная такса. Она принялась обнюхивать священника, облизала руки Екатерине Сергеевне, потерлась о советника и осторожно обошла старика.
- Ух я ее, шельму, как она мне надоела! - не унимался старик.
Отец Аполлинарий поднял таксу на руки и погладил по гладкой шее. Марго подняла свои бегающие, хитрые глазки и облизала батюшку  теплым языком. Отец Аполлинарий не ожидал такого смелого решения и отстранился от собаки.
- Вы ей понравились, - сказала Екатерина Сергеевна и засмеялась.
- Божия тварь, - ответил сконфуженно священник, отдал собаку и ощутил, как по его телу пронеслась легкая дрожь. «Да, красивая женщина», - подумал отец Аполлинарий и содрогнулся. Константин Андреевич взял таксу под мышку, бросил взгляд на жену, и они вышли.

 Началась исповедь. Отец Аполлинарий прикрыл плотнее дверь, омыл руки и надел епитрахиль. Перекрестившись на почерневший образ Богоматери, висевший под самым потолком, он прочитал молитвы и опустился на стул. Андрей Андреевич вдруг почувствовал, как от ветхой епитрахили отца Аполлинария приятно повеяло чем-то ароматным, похожим на запах сандалового дерева.
- Прошу вас не волнуйтесь…

 Старик, собравшись силами, стал каяться во грехах. Он изредка всхлипывал, то опускал, то поднимал голову, при этом, не переставая нервно теребить тремя пальцами блестящую заклепку у Евангелия.
Отец Аполлинарий тихонько прикоснулся к его теплым перстам и отвел их от книги. Старик приподнял мокрые глаза и спросил:
- Скажите, что же мне делать? Я боюсь…
- Кого вам бояться? Помилосердствуйте! – отозвался отец Аполлинарий.
- Я боюсь сказать вам самое главное.
- Не бойтесь, говорите и баста... Будет легче.
- Я… я не верю в Бога… Но хочу, чтобы вера коснулась моего сердца. Что делать?
- Я тоже не верю, - спокойно ответил отец Аполлинарий.
- Вы?! - поразился старик, сделав большие глаза. Вы, вы, священник, не верите в Бога?
- Да, я,- подтвердил отец Аполлинарий.
- В таком случае, не потрудитесь ли вы объяснить мне, старику, как такое возможно?
- Охотно, - отозвался священник.
Отец  Аполлинарий поведал Андрею Андреевичу о своей жизни, что он сын священника, с пеленок в храме, обученный церковной грамоте, венчанный, рукоположенный, благополучно устроенный на приход.
- Одним словом, всё в жизни решали за меня. Всё шло не по моей воле. Даже жену не по своей воле получил, - сказал отец Аполлинарий в конце повествования и рассмеялся.
- Я ошеломлен и тронут вашей искренностью, но вам не страшно такое говорить мне? Можно сказать, первому встречному. Ведь я могу и донести, куда надобно. И вам ух, как не поздоровится, - почему-то пригрозил старик.
- А вам не страшно мне, незнакомому священнослужителю, отворять двери своей души? Все, что вы изволите спрятать в своих тайниках на веки вечные, будет покоиться на дне вашей души. Уж не думаете ли вы, что я пришел сюда с вами шутить?
- Да, комиссия, - протянул старик и задумался.
- Вы можете быть полностью покойны. Как сказано в Евангелии «по вере вашей да будет вам». Вы же веруете, что я священник? Веруете? А какой уж – это решать не вам. Пусть даже самый грешный на земле. Но покуда я священник, я сделаю все, чтобы помочь вам.

 Через час дверь из спальни отворилась, и показался раскрасневшийся Андрей Андреевич, который громко стал звать лакея.
Но вместо лакея в комнату, подрагивая темными локонами и распространяя приятный аромат духов, вошла Екатерина Сергеевна. Батюшка опустил глаза. У отца Аполлинария было выработано определенное священническое правило – стараться никогда не засматриваться на женщин и держаться от них немного в стороне, выдерживая духовную дистанцию. Он, как и порядочный врач, видя в женщине лишь пациентку, старался донести свет Христовой Истины, помочь пастырским делом, словом, советом. Но не посмотреть почему-то на Екатерину Сергеевну он не смог. И отец Аполлинарий еще раз оглядел ее. «Королева», - подумал он и опустил голову.


4


 В столовой Андрей Андреевича ожидали омлет, аккуратно нарезанная ветчина и кусочки белого козьего сыра. В стеклянных вазочках лежали бисквитные пирожные, ломаный шоколад, печенье товарищества «Эйнемъ». В углу на маленьком столике посапывал блестящий серебряный самовар, а рядом дремал на боку пустой кофейник без крышки.
- Катюша, я буду есть не один. Попроси Агафью накрыть на двоих. Душа моя, не убегай, раздели компанию, посиди с нами!
- Все давно приготовлено на две персоны, - сказала Екатерина Сергеевна и набросила на плечи сиреневую накидку.
- Катюша, ты уходишь? Посиди с нами, прошу тебя, останься, я сегодня столько узнал. В коем веке к нам заглядывают такие гости.
- Прошу меня простить, господа, это невозможно… Меня ждут…
Андрей Андреевич сделал грустные глаза и взмолился:
- А я так надеялся, что ты после завтрака сыграешь нам… Ради всех святых… Не откажи больному старику.

 Екатерина Сергеевна осталась и почти весь завтрак молчала, не притронувшись ни к еде, ни к чаю, иногда она грустно улыбалась, поправляла волосы руками, теребила платок на шее; тихо вставала из-за стола, давала какие-то указания горничной и вновь садилась. Во время завтрака старик, напротив, без умолку болтал, хлопал в ладоши, рассказывал о былой чиновничьей жизни и громко хохотал. То и дело он расхваливал своего сына, говоря, что Константин Андреевич обязательно станет тайным советником, что за его трудолюбие и усердие Бог обязательно откроет подрастающему поколению все дороги. Отец Аполлинарий же больше молчал, цедил чай и краем глаза поглядывал на Екатерину Сергеевну.

 Завтрак кончился, и все пошли в залу.
- Фрагмент из оперы Джакомо Пуччини «То`sca», - сказала Екатерина Сергеевна, села за салонный зеркальный рояль, встряхнула пальцами и заиграла.
Музыка быстро понеслась, а вместе с ней понеслись и мысли, которые подхватили сознание отца Аполлинария и куда-то уносили, да так, что батюшка даже на время забылся, что он в гостях, и что уже третий час сидит в чужой семье, и что почему-то не хочется домой.

 Во время исполнения арии незаметно к ножке рояля подползла хитрющая Марго, свернулась калачиком, недоверчиво косясь одним глазом на румяного от удовольствия Андрея Андреевича, и спокойно себе задремала. Опера оказалась невероятно грустная и тоскливая. Отец Аполлинарий смотрел на белые клавиши рояля, на красивые руки Екатерины Сергеевны, на довольную физиономию старика, на портреты в резных золоченых рамах, на которых были изображены в парадных вицмундирах с крестами, с приподнятыми головами, с видом солидных вельмож сын и отец.

 «Какой же счастливец этот Константин Андреевич», - подумал священник, продолжая водить глазами по напряженным пальцам Екатерины Сергеевны. Когда ария закончилась, старик зааплодировал, взвизгнув от удовольствия:
- Брависсимо!!!
«Какой милый старик – радостный, задорный», - подумал отец Аполлинарий и  тоже тихо захлопал.
- Простите меня, ваше преподобие, что невольно экзаменую вас в светских раутах. Как вы думаете, о чём опера? - неожиданно спросил Андрей Андреевич.
- Опера была о несчастной любви. О чем же еще.
- Красавица – певица Флория Тоска сбросилась с вершины замка из-за любимого человека, которого убил ревнивый ее почитатель, - сказала тихо Екатерина Сергеевна и закрыла крышку рояля.
- Ничего удивительного, красавицы, как правило, склонны к страданиям, - вздыхая, ответил отец Аполлинарий, посматривая на настенные часы.
- Вы так думаете? - протянула Екатерина Сергеевна и сверкнула глазами на священника.
- Да, со стороны кажется, что они счастливы, но, увы, истинные красавицы, зная себе цену, обладают еще частенько страшной страстью, такой как гордыня, которая часто отравляет им жизнь, а от этого начинаются и истинные страдания.
- Ух уж мне эти красавицы, - усмехаясь, сказал старик.
- По-вашему, все красивые женщины горделивы? - спросила Екатерина Сергеевна.
- Безусловно, как и все люди. Кто-то гордится здоровьем, умом, а кто-то – красотой. Вообще, гордость присуща всем людям. Все зависит лишь от её степени.
- А я всегда думал, что женская красота – своеобразная энергия. Пока валялся в постели, прочёл роман Достоевского «Идиот». Там одна красотка заставляла плясать вокруг себя целый гарнизон мужчин. Все по её взгляду приседали и вытягивались по струнке. Это так к слову... - поддерживая разговор, заметил Андрей Андреевич. 
- Позвольте мне с вами не согласиться. Красота естественна. Причём здесь гордость и романы? Кому-то дано, кому-то нет! – сказала Екатерина Сергеевна.
 – Вот была у меня одна знакомая пожилая мадам, так она вообще молилась Богу, чтобы у неё никогда не было детей. Она никогда не разрешала себя фотографировать, стеснялась своего лица и всю жизнь боялась, что дети непременно родятся некрасивыми и будут страдать, как она. Вот вам и красота!

 В дверях появился лакей Тимофей и, отвешивая учтивые поклоны, осведомился, что готовить на обед. Отец Аполлинарий вновь посмотрел на настенные часы и засобирался.
- Прошу меня извинить, мне пора. Дома ждут. До завтра, - сказал отец Аполлинарий, поклонился и вышел. В коридоре послышались его быстрые шаги, и было слышно, как заскрипела входная дверь.
- Принесло же тебя, Тимоха, так мило беседовали. А ты неладный!
Лакей встревожился, опустил глаза и стал слагать простительную речь.
- Ступай, пшел, Тимоха, - крикнул Андрей Андреевич и поднялся с кресла.
- Успокойтесь, вам же нельзя, - сказала Екатерина Сергеевна и вышла из залы.


5


 На следующий день по непредвиденным обстоятельствам к Андрею Андреевичу в одно и то же время заглянули сразу же двое гостей: пришел отец Аполлинарий и следом за ним, словно следуя по пятам, зашел раньше назначенного времени доктор Зеркальский.

 Старик вышел из спальни, покосился на доктора, обнял батюшку и, весело напевая, проводил духовную особу в свой кабинет, демонстративно не говоря ни слова, захлопнул дверь перед носом доктора.
Зеркальский  сделал обиженную физиономию, посмотрел на часы на руке и сослался, что времени у него ждать нет.
- Это возмутительно, ребячество. Вот пусть теперь ночью к нему рясы приходят и вытаскивают из кризиса, - сказал Зеркальский и еще больше надулся.

 Екатерина Сергеевна, невольно услышав ропот Зеркальского, поспешила подойти к нему.
- Не сердитесь на него, у него такой характер. Сами понимаете. Пойдемте лучше выпьем кофе. Зеркальский, глядя на милую улыбку Екатерины Сергеевны, обмяк и решил-таки обождать, покуда не закончит своё дело священник.
Прошло минут двадцать, отец Аполлинарий вышел из кабинета Андрея Андреевича и попросил воды.

 В зале на лакированном столике пускали две тоненькие струйки две чашечки кофе, а Екатерина Сергеевна и доктор Зеркальский, сидя на диване, вели непринужденную беседу. Зеркальский, забросив ногу на ногу, рассказывал дежурную врачебную историю из своей практики, жена же надворного советника со вниманием слушала доктора и не могла удержаться от смеха.
- Значит ветеринарный врач замещал вас весь отпуск? - сказала Екатерина Сергеевна и от души расхохоталась.

 Отца Аполлинария заметили, и батюшка хотел было уже обратиться к Екатерине Сергеевне с просьбой подать воды, но Зеркальский, повернув к батюшке голову сказал:
- Так я и знал, уже всё? Acta est fabula!
- Как прикажете вас понимать? - ответил отец Аполлинарий.
- Так и понимать – после вас мне здесь делать нечего. Медицина уже не нужна. Вы же волшебник! - съязвил Зеркальский.
- Церковь не отрицает медицину. И вы это прекрасно знаете. Мне нужен стакан воды, - выдерживая спокойный тон, произнес священник.
Екатерина Сергеевна быстро встала и вышла из зала.
- Объясните мне, пожалуйста, ваше преподобие, если есть Бог, зачем нужен врач? Лечишь, лечишь человека, время теряешь, силы тратишь, и бац – его  забирают. Нет, если Бога нет, тогда все понятно, я нужен. Но, если есть Бог, зачем нужен доктор? - сказал Зеркальский и скривился в усмешке.

 Батюшка собрался ответить на вопрос доктора, но услышал требовательный голос старика за дверью, который просил вернуться к нему. Тут подошла Екатерина Сергеевна, и священник взял стакан с водой и ушел.
Когда отец Аполлинарий вышел из кабинета Андрей Андреевича, в зале уже никого не было. Оглядевшись по сторонам, он прошелся по комнате, спустился по скрипучей лестнице вниз; в темном коридоре нащупал свой зонт и вышел на улицу. У порога дома стояла Екатерина Сергеевна и горничная Агафья с корзиной, выслушивая ценные указания от хозяйки. Вокруг женщин кружилась неугомонная Марго, поблескивая темной извивающейся спиной на солнце. Екатерина Сергеевна вдруг спросила отца Аполлинария:
- Вы домой?
- Нет, в храм.
- Возьмете меня с собой? - спросила она и улыбнулась.
- Конечно, буду рад, - удивленно ответил отец Аполлинарий.
- Но с нами будет следовать моя подруга Марго. Вы не против?
- Отчего же. Пусть себе идет.

 Отец Аполлинарий на самом деле немного смутился, но старался не показать вида. Вот так запросто средь бела дня с чужой красавицей-женой, да еще и с собакой, по людной улице Москвы, где его знали многие прихожане, идти было неловко. «Но с другой стороны, - думал он, - я ничего дурного не делаю, просто направляюсь в свой храм».
 
 Немного не доходя до храма, Марго вдруг метнулась в Вознесенский переулок  и потащила хозяйку, натягивая до предела шелковый поводок. Окончательно растерянному отцу Аполлинарию ничего не оставалось, как последовать за собачонкой и Екатериной Сергеевной. Марго остановилась во дворе англиканского собора апостола Андрея.
- Простите, мы с Марго здесь часто гуляем. Вот она и… Здесь романтическая Москва немножко похожа на Англию. Не правда ли?
Отец Аполлинарий посмотрел на темно кирпичный собор, на ряд раскачивающихся флюгеров и на катающихся на них, словно каруселях, в лучах осеннего солнца галок, и ему стало как-то хорошо и легко. Он вспомнил Лондон, юность, своего покойного протоиерея отца. Целых пять лет его отец служил священником на чужбине при посольстве в Англии. Годы пролетели, а воспоминания остались.
- Да, приятное место, тихое. Детство вспомнил, - сказал отец Аполлинарий.
- Надо же – служу рядом, а впервые здесь.
- Детство вспомнили? Вы жили в Англии?
- Да, довелось. Отец там служил.
- Заманчиво… Выучили язык?
- Да, освоил.
Екатерина Сергеевна стала расспрашивать его о детях и матушке, потом почему-то сказала, что ему пошло бы быть монахом.

 Они направились к храму, где служил отец Аполлинарий. Подойдя к кованой калитке маленького старенького храмика, отец Аполлинарий поклонился Екатерине Сергеевне, потрепал за шею Марго и собрался уже было зайти в церковь, как услышал странные слова:
- А вы не такой, как все, - сказала Екатерина Сергеевна, отвернулась и поплыла по улице в сторону дома.
Отец Аполлинарий посмотрел ей вслед, и было видно, как её длинное платье едва не цепляло мостовую, и как стальной наконечник на тряпочном зонтике долго сиял на солнце.
«И почему я не встретил её раньше?» - подумал отец Аполлинарий и зашел в храм.
 
  6


 Наступило Христово Рождество. Ночью в натопленной церкви Малого Вознесения было очень тесно и душно. Пахло ёлками, воском. Трещали свечи. Отец Аполлинарий, спрятавшись в правом приделе за ширмой, проводил исповедь. К нему в рождественскую ночь смиренно тянулись вперемешку исповедники различных сословий и званий: тут были и бабы с детьми, и чиновники, и торговцы с рядов, и знатные дамы, старухи. С хоров доносились праздничные антифоны, был слышен могучий бас протодиакона, повизгивающие возгласы отца настоятеля. На Рождество, как правило, исповедь шла быстрее, чем обычно, так как всем к концу обедни  надобно было успеть причаститься. Отец Аполлинарий по скору исповедовал, благословлял и ждал, когда новый человек предстанет пред ним. И новый человек предстал. Запахло дорогими духами. За ширму, шурша широкополым платьем, зашла жена надворного советника Екатерина Сергеевна. Отец Аполлинарий от удивления сделал большие глаза и замер.
- Ваше преподобие, я хочу исповедоваться, - сказала она взволнованным голосом. Помогите мне.
- Начинайте, прошу вас, - сказал отец Аполлинарий, проглатывая слюну.
- Понимаете, батюшка, только прошу вас – поймите меня правильно. Мне совершенно не с кем поговорить и спросить совета. Как быть? Я давно собиралась прийти к вам… Одним словом, я полюбила другого человека. И это, наверное, безнравственно? Я запуталась. Мне нужен совет. Рушатся семейные основы.
 
 У отца Аполлинария в этот момент заколотилось сердце и потемнело в глазах. Чего-чего, но такого он не мог себе и представить.
«Вот тебе на… Если она влюбилась в меня, что я буду с ней делать?» - подумал он.
- Но у вас же любимый муж…
- Я уважаю своего мужа, но то чувство, которое недавно посетило меня, сильнее меня. Я люблю другого. И что делать с этим, я не знаю, - сказала она и всплакнула.
- А тот, кого вы любите, знает об этом?
- Я думаю, догадывается. Я с ним пока лишь флиртую.
- И кто же это? - не удержавшись, спросил отец Аполлинарий.
- Это не столь важно… Гм… Хорошо я скажу вам, раз начала. Вы его хорошо знаете… Это Станислав Адамович, доктор Зеркальский.

 Отец Аполлинарий глубоко выдохнул и тихо произнес:
- И как случилось, что вы полюбили его?
Она немного помолчала и продолжила:
- Ну, что же мне теперь делать?
- Ничего. Просто вы перегрелись у семейного очага. Вот, собственно, и всё.
- Что это значит, отец Аполлинарий? – недоумевая, спросила она.
- Я когда-то давно, от юности моея, прислуживал в Храме Христа. И к нам в алтарь всё время рвался один бойкий юноша, но настоятель им почему-то пренебрегал. Он часто после службы, когда я жёг записки и прочий церковный сор, подходил ко мне на улице и говорил, что мечтает поступить в семинарию и быть священником. И вот как-то, в очередной раз, сей юноша признался мне, что за счастье почитает быть не прислужником, а хотя бы  просто уборщиком алтаря. Его со временем, конечно же, взяли на полных правах к нам. И он поступил в семинарию, стал священником. А послужив лет пять, стал забывать свои смиренные слова, которые тогда говорил мне. Он нынче не священник, мир прельстил его, но я до сих пор помню…
- Это всё весьма и весьма поучительно, но не в коем разе не отражает моей беды. Жаль, что вы не смогли понять меня, - сказала Екатерина Сергеевна, вытирая платком глаза.
 – Я так надеялась, что вы, священник, сможете мне помочь... К сожалению или к счастью, но вы никогда не поймёте меня.

 Вдруг неожиданно за ширму заглянул в нарядном белом стихаре отец протодиакон и так, чтобы не заметила Екатерина Сергеевна, знаками стал показывать отцу Аполлинарию исповедовать быстрее.
После Екатерины Сергеевны подошел к аналою свёкор Андрей Андреевич. Старик был приветлив и весел, сообщил, что в воскресенье у него именины, будут самые близкие – родственники и друзья. И настоятельно просил быть у него на званом обеде. Константин Андреевич на исповедь подойти не соизволил. Надворный советник лишь издали поздоровался кивком головы и был таков.

 На наступивших святках отец Аполлинарий не мог найти себе места. Все кругом веселились, разговлялись, славили Христа, но он был как в чаду – мрачный и молчаливый. Мысли о Екатерине Сергеевне не покидали его ни на миг. Матушка, увидев перемену в муже, стала допытываться о случившемся.
Отец Аполлинарий же в ответ говорил, что не здоров, ссылался на усталость и на прошедший пост.


7


 Тем временем подоспел воскресный день. После службы, закончив все дела в храме, отец Аполлинарий почистил щеткой рясу, надел подарочный серебряный крест и направился к Ивиным. На улице шёл мокрый снег, то и дело снежинки разбивались о лицо и, тая, попадали в уста. В сапогах было мерзко и сыро, как и на душе. «Ну и декабрь!» - думал он, перешагивая через запорошенные снегом лужи.
 
 Правой рукой отец Аполлинарий сжимал небольшой бумажный сверток, подарок Андрей Андреевичу. Намокшая пожелтевшая бумага прятала новенькую иконку святого Андрея Первозванного, приобретенную накануне в местной церковной лавке. Отец Аполлинарий, хлюпая по похожему на желе снегу, шёл и всю дорогу хотел вернуться назад.
Подойдя к крыльцу, отец Аполлинарий постоял с минуту в раздумье и позвонил в колокольчик.
- Вас давно ждут, - сказал лакей Тимофей, плотно закрывая за священником дверь.
Отец Аполлинарий в коридоре отряхнул от воды зимнюю рясу, посмотрелся в зеркало и замер. Долетающие звуки играющей музыки заставили его содрогнуться.

         
«Ах! Да пускай свет осуждает.
Ну! Да пускай клянёт молва!
          Кто раз любил, тот понимает       
                И не осудит никогда!»

«Это про меня», - подумал он и оглянулся на входную дверь.
- Кто это поёт? – шепотом спросил отец Аполлинарий у лакея.
- Анастасия Вяльская.
- Вяльская! Она здесь?
- Никак нет-с. Это – граммофон, ваше преподобие. Подарок его высокоблагородия Константина Андреевича, - приветливо улыбаясь, ответил Тимофей.

 За роскошно накрытыми столами сидели довольные и счастливые родственники и коллеги именинника. Гости с восхищенными лицами слушали пластинку, которую крутил небольшой граммофон и мило улыбались.
Андрей Андреевич, увидев отца Аполлинария, вскочил и принялся обнимать долгожданного гостя. Посадив священника рядом с собой, он под звуки играющей музыки сам стал накладывать ему в тарелку аппетитные куски заливного поросёнка, сыры, ароматные паштеты и  наполнять бокал вином.
 
 Отец Аполлинарий бегло окинул взглядом незнакомых ему людей. Рядом с доктором Зеркальским сидел седой по виду чиновник в отставке, какой-то солидный, приятный господин. Подле Константина Андреевича в дорогом модном сюртуке, с золотыми часами на правом запястье красовался зажиточный буржуа с чёрными, закрученными кверху,  блестящими усами. Возле него находилась полная дама, по-видимому, его жена, походившая на гусыню.
Когда граммофон замолк, Андрей Андреевич встал, посмотрел на отца Аполлинария и громко произнес:
- Господа, позвольте, я познакомлю вас с другом нашей семьи!

 В этот день выбор гостей пал на шампанское и вина. Правда, Зеркальский, пододвинув к себе ближе бутылку шустовского коньяка, предпочёл более крепкое питие, выдав каламбур, что от вина всегда кружится голова. Заговорили о театре, французской моде. Отец Аполлинарий, немного поддержав беседу, принялся медленно намазывать паштет на хлеб, при этом, не отводя взгляда от Екатерины Сергеевны. Вдруг он почувствовал, как плоскость ножа с паштетом коснулась его пальцев.
 
 Время за застольем пролетело быстро. Когда подали чай, отец Аполлинарий уже не обращал внимания на смех и разговоры. Окунувшись в приятное состояние созерцания Екатерины Сергеевны, отец Аполлинарий, словно восхищаясь прекрасной картиной, уже не мог отвечать на вопросы. Он больше отмалчивался, в знак согласия иногда кивал головой или кривил рот, пожимая плечами.
Случилось так, что после чая Андрей Андреевич направился к себе в кабинет разыскивать последний номер «Московского вестника», чтобы прочесть вслух гостям, как он изволил выразиться, заманчивую статью.
 
 Пользуясь моментом, захмелевший Зеркальский посмотрел на отца Аполлинария, ехидно улыбнулся и произнес:
- Подумать только, насколько же хорошо быть церковнослужителем!
Все гости в знак согласия одобрительно закивали.
- Это потрясающе, какая экономия, - продолжил он. Такая солидная экономия на штанах. Можно расхаживать без штанов круглый год! Это потрясающе!
Под одинокий громкий смех доктора, покрасневший отец Аполлинарий встал, и, опустив голову, вышел из залы.


8


 Отец Аполлинарий пришел домой в десятом часу. Матушка и дети уже спали. Священник, не дочитав вечернее правило, затушил керосиновую лампу, разделся и лег в кровать. Спать он не мог, в голове играл граммофон, слышался звон бокалов, смех гостей. Он закрыл глаза и почувствовал, как по его щеке тихо спустилась холодная слеза. «Что же делать»? – спрашивал он себя и чувствовал уже бегущие ручьи по лицу.
Ранним утром отец Аполлинарий приехал в Новоспасский монастырь к своему духовному отцу за советом. Духовник, старый опытный монах, внимательно выслушал отца Аполлинария и в конце беседы спросил:
- Ты не позабыл ещё английский?
- Нет, - удивленно ответил отец Аполлинарий.
- А ты сможешь больше не появляться в этом доме?
- Не знаю…
- Гм… Да, тогда дело плохо, - сказал духовник и обнял своё духовное чадо.
Через неделю отца Аполлинария вызвали к правящему архиерею. Перед тем как попасть к владыке в кабинет, пришлось несколько часов томиться в душной приемной. За это время отец Аполлинарий так измучился, так извёл себя. Какие только мысленные карусели не кружились в его голове. Наконец, подошла очередь отца Аполлинария, дверь открылась, и его пригласили в кабинет.
 
 Пожилой архипастырь с ясными добрыми глазами сидел за письменным столом и писал.
- Благословите владыка, - сказал отец Аполлинарий и протянул вперёд перекрещенные ладони.
Архипастырь издали благословил священника.
- Садитесь, батюшка, - сказал он.
Отец Аполлинарий присел на мягкое кресло.
- Как служится, батюшка, какое настроение? - спросил архипастырь.
- Хорошо всё, слава Богу!
- Ладно, не буду тебя терзать, сынок, скажу сразу. А то ты весь дрожишь.
Через месяц синод будет рассматривать твою кандидатуру ехать в миссию за границу. В Канаду. Там недавно открылась епархия. Мы хотим направить тебя. Говори прямо! Поедешь?!
- Да, поеду. Как благословите, владыка, - сказал отец Аполлинарий и еще больше задрожал.
- Как благословите. Хе-хе… Молодец! Примерно через месяц зайдешь к нам. Получишь точные инструкции. Отъезд состоится в конце мая. Да хранит тебя Божия Матерь.

 Отец Аполлинарий повеселел и ожил. Поехать в миссию, да еще и за границу было так ново и интересно. Время летело быстро. К Ивиным он больше не приходил. Служил в своём храме, совершал требы.
Священный Синод, сам обер-прокурор Победоносцев утвердил  кандидатуру отца Аполлинария отправиться в Алеутскую епархию. На пятой неделе Великого поста его в очередной раз вызвали к архиерею, выдали  документы и немного денег.
Высокий, сухой архимандрит, работник канцелярии, покачивая тонкими пальцами пресс-папье, пристально посмотрев на довольного отца Аполлинария, строго сказал:
- Смотри, дорога дальняя, деньгами не сори. Этого хватит только до Германии. Поездом доедешь до Риги, далее пароходом до Гамбурга. Не вздумай обменивать рубли на марки в порту, только в городе!
Архимандрит вдруг встал из-за стола и, мерно постукивая каблуками по блестящему паркету, принялся расхаживать по кабинету.
- Да, - сказал он. Самое главное – в Гамбурге ты должен оказаться не позднее пятого июня. Пароход в Нью-Йорк уходит седьмого числа. Можешь идти, надеюсь, что ты всё правильно понял.
Отец Аполлинарий в ответ улыбнулся и протянул руку.


9


 Конечно, отец Аполлинарий не смог забыть Екатерину Сергеевну и часто вспоминал её улыбку, тёмные глаза, голос. Он не ходил к ним домой. Но после службы, бывало, он прогуливался у их дома, и издали, спрятавшись за стволы кленов, поглядывал на входную дверь, окна. Когда дверь открывалась, он полностью скрывался за массивным стволом, и у него билось сердце.

 В Великую субботу накануне Пасхи отец Аполлинарий во дворе храма освящал куличи. Собиралась толпа. На улице стояли заставленные столы с куличами, разноцветными пасхальными яйцами и прочей снедью.
Приятно припекало солнце; расселись прилетевшие галки на кованом заборчике, наблюдая за растянувшейся на подсохшей земле рыжей кошкой. Пахло весной, веяло счастьем.

 Отец Аполлинарий, взяв чашу с водой и кропило, вышел из храма окроплять куличи. Он пел тропарь, размахивал кропилом, отражая свои чистые улыбающиеся глаза в золотистой чаше. Когда первая партия куличей была освящена, он развернулся, и хотел было зайти в церковь, как увидел маленький куличек в красивых знакомых бледных руках. Это была она! 
- Здравствуйте, отче, я, наверное, не успела…
- Ну, почему же, вскоре я начну вновь…
- Можно с вами поговорить? - спросила Екатерина Сергеевна.
- Слушаю вас, - дрожащим голосом сказал он.
- Во-первых, я хочу извиниться за нетрезвый поступок доктора. Помните тогда, на именинах Андрея Андреевича.
- Ах, это? С кем не бывает. Я уже об этом забыл. А вы здесь вообще не причём.
  - Ну, так вот, вы оказались правы, я страдаю и мучаюсь. Не могу забыть любимого человека, - сказала она, и упавшая слеза, как капля святой воды, окропила маленький кулич.
- Будет вам, не надо. Всё переменится.
- Доктор больше не ходит к нам. Андрей Андреевич повздорил с ним и устроил скандал. Сама я не решаюсь тревожить семейного человека. Простите моё слабодушие, что отвлекаю вас в такой день. Это мучение, а не любовь…
- Екатерина Сергеевна, я не хотел вам это говорить, но вижу, что это будет невозможно. Мы с вами друзья по несчастью, - сказал он и замолчал.
- Простите, но я не понимаю вас…
- А что тут понимать, просто я вас люблю больше жизни. Вот, собственно, и всё.
Екатерина Сергеевна опустила голову и молчала.
- Мне очень тяжело без вашего общества. И я также мучаюсь и страдаю, как и вы, но только искусно маскируюсь. Не подумайте, что я манкирую. Я люблю вас! А самое страшное, что в первых числах июня я уезжаю в Канаду. И, как мне кажется, надолго, а, может быть, и навсегда.
- Навсегда! - сказала Екатерина Сергеевна и прижала куличик к сердцу.
- Да, когда вам будет тяжело, вы просто вспоминайте меня. Я буду очень далеко, но всё равно буду любить, молиться и страдать вместе с вами.
Екатерина Сергеевна подняла голову и посмотрела на отца Аполлинария. Их взгляды, словно застыли в вечности, и со стороны казалось, что они любуются своим отражением друг в друге. Это была воистину  красивая сцена.

 Седьмого июня комфортабельный пароход «Blucher» судоходной компании «Hamburg-America Line» уносил отца Аполлинария и его семью в далёкий Нью-Йорк. Это был первый рейс огромного, похожего на плывущий дворец, корабля. Поднимающийся солнечный шар, тёмно-синий океан и новая жизнь звали отца Аполлинария развевать знамя Христова уже на американском материке.

 В доме Ивиных первое время часто вспоминали отца Аполлинария, говоря, что он дал серьёзную промашку, уехав с семьей так далеко, на чужбину. Вскоре Ивины о нём забыли и зажили своей привычной тягучей жизнью, и если бы не письмо, полученное в конце августа, в большом иностранном конверте, адресованное Екатерине Сергеевне, на котором красовалась марка с красным кленовым листком, то об отце Аполлинарии не стоило бы и упоминать.
 
 Рано утром лакей Тимофей, приняв от почтальона письмо, доставил его лично в руки Константина Андреевича, а тот спокойно положил конверт на прикроватный столик подле спящей супруги и ушёл на службу в новеньком мундире коллежского советника.
Екатерина Сергеевна проснувшись, вскрыла конверт и прочитала письмо. Отец Аполлинарий поздравлял её с прошедшим днём рождения, желал здоровья и семейного счастья и кланялся всем родственникам.
Екатерина Сергеевна еще раз быстро пробежала глазами короткое письмо, о чем-то задумалась, потом со столика потянула за шелковый шнурок ридикюль, достала оттуда потрепанную фотографическую карточку Зеркальского, поцеловала изображение и, уткнувшись лицом в подушку, зарыдала.
 
04.09. 2012.