Безболье, или вчерашний день

Эти осенние дни – яркие, тёплые, словно последние ласковые письма перед холодной дорогой. Зовут, прощаются, обращают силу увядания в предсмертную красоту. Завтра им на смену придут чёрно-белые краски, и боль душевная или сердечная пленённой птицей вдруг забьётся во мне, пытаясь вырваться из рёбер телесной клетки, чтобы улететь вслед за исчезнувшими мгновениями солнечной осени. Улететь, чтобы измениться, стать безбольем. Широким, раздольным безбольем – без страха вернуться и снова заболеть разрушительной печалью. Эти по-осеннему яркие дни… Замедлить их уход можно наблюдением за привычными глазу мелочами, прислушиваясь к людским голосам, шороху листьев под ногами, к шагам наступающей ночи. Вливаясь своим сознанием в каждый вдох и выдох времени.
Вчерашней ночью возле моего дома пел человек довольный миром. Пел по-шаляпински густо, величественно: "Люди, я люблю вас, несмотря ни на что…". Не ангел ли? А с утра природа снова солнечно безумствует, и в её легком сумасшествии даже местные алкоголики ведут себя тише. Разморенные от тепла и дешёвой водки сидят на лавочках во дворе, покинув сбитый из досок стол между гаражами. Совсем скоро они будут ютиться в одном из гаражей, где нет замка`, потому что нет двери. Некоторые из них там обитают давно, привыкли. Спят на матрацах, укрывшись тряпьём. Рядом пристраиваются собаки и кошки. Утром неизменно приходит женщина с одутловатым, посиневшим лицом и веником, чтобы навести порядок, покормить животных и плохо соображающих с бодуна мужчин. Так продолжается не один год. Кто-то из мужчин умирает от чрезмерной дозы алкоголя, кто-то теряется, им обязательно приходят на смену другие, иногда совсем мальчики, но женщина всегда одна и та же. Путь от моего дома к дому моих родителей и к ближайшему транспорту намного короче, если идти через гаражи. Вот и встречаемся мы с ней часто. В последнее время она смотрит на меня, как на старую знакомую, периодически здоровается. Сегодня женщина без веника, сидит на лавочке со своими приятелями, шёпотом что-то рассказывает, а те ей шёпотом отвечают, будто осень смирила их залихватское буйство, а заодно опьянила своим дыханием меня, притупив яркими красками ощущение смерти, гуляющей где-то рядом.
Медленно иду по двору, здесь прошло моё школьное детство. Двор стал маленьким, деревья с сухими, полыми стволами, покосившиеся, способные рухнуть в любой момент. Время летит под ноги пожелтевшими листьями, по ним семенят голуби, бормочут новости на голубином языке, и лишь один из них топчется в сторонке. Явно домашний, по какой-то причине оказавшийся на улице среди серых собратьев. Пузатый, очень рослый, белый со светло-коричневыми пятнами, с хохолком и перьевыми шпорами – хромает, пытается ходить, быстро устаёт, останавливается, снова хромает, суетится, чувствуя близкую опасность. Худой дворовой кот, по всему видать, прыткий, с интересом разглядывает необычный пернатый экземпляр, кажется, что неловкие перемещения птицы вот-вот включат в нём рефлекс хищника. Но осень источает покой и лень, кот отворачивается, подставляет живот солнечным лучам, возможно, понимая, что жертва далеко не убежит, а тепло может скоро испариться. Или пока не голоден.
Поблизости от супермаркета сидит породистый пёс. Его гигантские размеры ошеломляют, а в памяти возникает ассоциация с собаками из сказки "Огниво". Пёс привязан к дереву тонким поводком, который является скорее символическим напоминанием о несвободе, чем настоящим сдерживающим фактором. При желании животное могло бы одним поворотом крепкой головы разорвать поводок. Однако пёс слишком стар и смирён жизнью, это видно из его позы. Сидит, сутулясь, небрежно раскинув задние лапы, тяжело опираясь на дрожащие передние, опустив голову на широкую грудь в лёгкой дрёме, вздрагивая от клаксонов машин, больше похожий на очень пожилого человека, чем на животное. "Эх, бедняга… Устал", – говорю ему, и пёс, старчески щурясь, поднимает голову, смотрит на меня так, будто отвечает: "Поживи с моё, детка…", и слезятся на свету его глаза. Это Солнце погрузило свои лучи в ещё не опавшую листву дерева. Один луч изогнулся, световым хомутом расположился на шее сухонькой старушки, сидевшей на скамейке неподалёку. Я заглянула в глаза бабушке и остановилась от неожиданности – она смотрела на меня таким же взглядом, как старый пёс на поводке. "Который час, деточка?" – спросила она у меня. Мой мобильник показал 9.30. "Ох, столько времени потратила на отдых. Непосильная реальность! Но... когда утрачено самое дорогое, остальное терять уже не страшно…" – покачала головой старая женщина и, подхватив сумку, медленно направилась по дороге. Её слова включили что-то во мне, сев на лавочку и вытащив записную книжку, я стала быстро записывать набежавшие мысли:
 "Зачем распространились по планете мифы о непосильной ноше? Поговаривают, чтобы можно было оправдаться перед Главным распределителем силы тяжести. Но однажды все заметили, что из этих мифов материализовалась непосильная реальность. Ни взлететь, ни пройти с гордо поднятой головой, ни прошмыгнуть на карачках. Можно ползать на брюхе и то – медленно, с одышкой. Кто пытается ходить – материализовавшиеся мифы встают на их пути, пригвождая непослушное тело к земле. В мечтах можно идти на все стороны и во все измерения, а в непосильной реальности лишь туда, где даже запах очевидно намекает на неизбежную власть неких активных веществ, участвующих в процессе разложения любой вещи и превращения её в удобрение для почвы, полезной для ползанья тел. Обычный жизненный цикл в непосильной реальности…"
Прочитав написанное, хотела ещё добавить. По поводу силы тяжести. О том, что она в духовном плане вроде того самого "креста по силам". Но если это правда, почему так ломаются люди? Если всем – по силам?.. Резкий запах забил мне нос. Мимо прошли двое неопрятных мужиков, и каждый из них тащил на спине мешок картошки. Запах их несвежей одежды смешивался с подвально-картофельным. Им навстречу шла стройная, ухоженная дамочка лет сорока пяти в лёгкой бирюзовой курке и стильных бордовых брюках. Рядом с ней топал мальчик лет трёх. Он весело щебетал и катил перед собой прикреплённый к палке деревянный домик на колёсиках, из которого выглядывали фигурки зверушек. Можно было бы подумать, что женщина его мать, а ребёнок поздний, но она говорила по мобильному, рассказывая, что гуляет с внучком. Вдруг малыш побежал к трамвайным рельсам, и женщина поспешила за ним, схватила его, и, присев на корточки, сердито выговаривала: "Нельзя на рельсы!". Он смеялся, обнимал её, и она рассмеялась в ответ. Солнечный свет упал на её лицо, подчеркивая все морщины, а она смеялась и была похожа на эту прекрасную осень – яркую, тёплую, ещё красивую и полную любви…