Повесть о Пилате. 1. Назначение

Марк Понтий Пилат уже третий месяц без толку околачивался близ Путеол, ожидая обещанного вызова к Тиберию, но вызов не поступал, и бывалый служака мало-помалу наполнялся раздражением. Сиди он преспокойно на должности в Утике или хотя бы вернись в Рим, где у него много друзей, — местечко нашлось бы не пыльное. Его ввело в заблуждение письмо префекта претория Сеяна, который в последние годы вошел в большую силу при Тиберии. После того как Сеян прикрыл принцепса своим телом при обвале Таррацинской виллы, престарелый властитель никуда не отпускал префекта от себя и не решал без него никакое важное дело. Ходил даже слух, будто очень скоро ловкий префект сделается императорским зятем и совсем заберет бразды правления. Пилат служил когда-то с Сеяном в одной когорте и они слыли друзьями.

В своем письме Сеян обещал добыть старому товарищу должность наместника одной из императорский провинций, для чего не требовалось согласия дотошного в подобных делах сената; это-то и прельстило доверчивого не в меру Пилата.

Он бросил все и на парусах помчался к Мизену, окрыленный самыми радужными надеждами. От других лиц он слышал, что вот-вот освободятся либо Кипр, либо Киренаика, а то и самый Египет. Любая из этих провинций могла обогатить достаточно умного и предприимчивого наместника в считанные месяцы.

Семпроний Блез, например, дядя Сеяна, приволок из Африки пятьсот талантов золота и вдвое больше серебра, не считая бесчисленного количества платьев и дорогих покрывал, не говоря уже о прочей мелочи вроде слоновой кости, конской упряжи и нумидийский рабов. Сам Пилат, хотя и участвовал в триумфе Блеза над Такфаринатом (прямо сказать, незаслуженном триумфе, ибо мятежного нумидийца разбил проконсул Долабелла, а Блез только подобрал трофеи), сам Питал, повторимся, не получил ни шиша, хотя и Блез, и Долабелла притворно титуловали его «первым среди легатов». Напротив, африканская кампания настолько истощила финансы Питала, что он был вынужден даже продать свое кампанское имение, чтобы рассчитаться с долгами, в то время как напыщенные триумфаторы, разбогатевшие на костях простых легионеров, купались в роскоши.

Пилат еще надеялся на богатых родственников жены, но те не пожелали ссудить ему ни одного сестерция. «Первый среди легатов» едва не впал в нищету. Тут ему, правда, слегка улыбнулась фортуна, послав невесть какую должность префекта в Утике — жалкая подачка Семпрония Блеза, — так что после двух лет безвыездной службы Питал смог немного стать на ноги и купить небольшую виллу близ Путеол, отнюдь не такую обширную, какая была прежде, но достаточно приличную, чтобы провести там остаток жизни после выхода в отставку и чтобы его изнеженная и привередливая супруга не докучала ему вечными попреками в скудности доходов.

Внезапно освободилось место в коллегии центумвиров. Пилат метнулся в Рим и пустился в невероятные траты, имея дело по большей части с евнухами и отпущенниками, людьми продажными и алчными сверх всякой меры. Все же терпеливый герой войны с Такфаринатом почти достиг желаемого и уже готовился примерить на себя новую, обшитую пурпуром тогу, как среди тысячи хлопот и волнений его застало многообещающее письмо Сеяна.

И вот теперь он здесь, в проклятых Путеолах, куда в начале года переместился императорский двор, в гуще расфуфыренной знати, взирающей на него свысока как на выскочку из плебейских низов. Он вынужден изучать изысканный греческий слог, принятый в среде титулованных особ, и овладевать витиеватым аттическим красноречием, от которого тошнит любого честного римлянина. Месяц идет за месяцем, а он все бродит по унылому побережью и ждет весточки от Сеяна, который, очевидно, давно позабыл о своем сослуживце, как и о всех щедрых посулах.

Ленивое июньское солнце медленно садится за скалистую оконечность Мизенского мыса, окрашивая залив в красновато-бордовый цвет. Точно такого же цвета оттертый пемзой свиток, доставленный из императорской ставки. Пилату подали его, как только он вернулся с верховой прогулки.

Вызов от Сеяна? Неужели?! Наконец-то!

Наперсник владыки полумира передавал Пилату, чтобы тот немедленно явился ко двору: его ожидает императорский рескрипт. Бывший африканский легат в минуту преобразился. В нем забила ключом энергия, направо и налево полетели распоряжения, слуги бросились за праздничными одеждами и длинной белоснежной тогой.

— Молись об удаче, Клавдия, — сказал Питал жене перед уходом. — Меня вызывают к Цезарю.
— Не теряй головы, Марк, — посоветовала та со знанием дела. — Держись поближе к Сеяну. На далекие и смутные провинции не соглашайся. Знаю я их: зашлют в какую-нибудь дыру.
— Я рассчитываю на Египет, — признался Пилат.
— О благая Исида! — в отчаянии всплеснула супруга руками. — Неужели не найдут что-нибудь поближе к Италии?! Сардиния, например. Или Сицилия.
— Ничего ты не понимаешь, — нахмурился «первый легат». — Во-первых, то сенатские провинции, совершенно иное дело. Пора бы разбираться, что к чему. Тебе бы только нежиться в термах да плескаться в целебных источниках, а не давать премудрые советы. О небо, пойми же, наконец: Египет — это лучшее, что есть на свете. Это спасение. Это сказка… А ты со своей треклятой Италией! Впрочем, — остановился он в дверях, застегивая фибулу на плаще, — ты вполне можешь остаться в Риме. В провинцию я отправлюсь один.

От виллы до Путеол полчаса ходьбы. Пилат ускорял шаг, погоняемый сгущающимися сумерками и сухим официальным тоном послания. Так пишут только те, кто не терпит ни минуты промедления. Вечером — так вечером, среди ночи — так среди ночи.

А что если и в самом деле дадут Египет? Разве он не заслужил Египет? Вполне заслужил. Его дед, Луций Понтий, доблестно сражался в войсках Цезаря Августа и за удачный рейд в тыл вражеских позиций получил в награду серебряное копье — пилум. Отсюда и родовое прозвище Пилатов. Его отец дослужился до военного трибуна; сам Друз Старший держал его у себя по правую руку, и если бы не коварная германия оспа, раньше времени уложившая отца на смертный одр, он бы непременно получил Вифинию или Понт.

Их сын и внук не уронил честь семейства и если уж не поднаторел, подобно знатным сынкам, в греческой философии и всяких утонченных манерах, то уж как вращать мечом и строить манипулы в боевой порядок он постиг в совершенстве. И на что римскому государству, добывшему себе величие в жестоких войнах, разные ученые говоруны и краснобаи, знатоки эллинских наук? Ему нужны смелые воины и умелые военачальники — вот где его основа и залог процветания! Конечно, старик Тиберий думает точно так. Конечно, и даже в большей степени, так полагает Сеян.

У ворот императорского дворца Пилат узнал, что Цезарь с утра отсутствует, сначала в театре, затем на ипподроме, с ним же Элий Сеян, и что они вернутся затемно. Но составленный для Пилата рескрипт готов, и сейчас его вынесут. «Первый легат» остался несколько озадаченным (он ждал разговора с глазу на глаз), а когда ознакомился с бумагой, и вовсе смутился.

Сеян действительно выхлопотал ему наместничество, но где?! Не в Египте, не на Кипре и даже не в Киренаике. «Марк Понтий, сын Марка, Пилат назначается префектом Иудеи под верховным начальством наместника Сирии». Вот тебе раз!.. Чем это лучше прежней утической префектуры? Там он сидел под Блезом, теперь окажется под Сентием Сатурнином. Там получал шестьдесят тысяч сестерциев, теперь, в лучшем случае, сто. Да и что можно взять с такого крохотного заморского клочка, как Иудея? По рассказам путешественников, там за три мили от берега безводная пустыня, бесплодная земля, сжигаемая солнцем, вместо рек — высохшие русла, а вместо озер — асфальт.

В Иудею по обыкновению назначались лишь третьестепенные захудалые чины. Валерий Грат, посланный туда десять лет назад, в Риме ходил в секретарях у какого-то претора; когда в сенате зачитывались доходы с провинций, Иудея даже не упоминалась. Отправиться надзирателем в безвестную глушь на место бывшей канцелярской крысы, — неужели это все, что заслужил герой войны с Такфаринатом за двадцать лет исправной службы? Нет, тут какая-то описка, неточность…

Пилат не уходил со двора императорского особняка до позднего вечера, ожидая, когда закончатся состязания на ипподроме и Тиберий со свитой отправятся на пирушку. Он еще надеялся, что ошибочное решение можно отменить или пересмотреть.

Во дворце зажгли ночные светильники, когда, наконец, пестрая вереница пурпурных лектик, сопровождаемая конными и пешими слугами, приблизилась со стороны ипподрома. Чернокожие рабы вынули из-за занавесок худосочного старца, с трудом держащегося на ногах, белесую плешь на голове которого прятал золотой венок. Дворцовая охрана хором отчеканила:
— Салют, Цезарь!

Пилат увидел перед собою обрюзгшее, изъеденное оспой лицо, набухшие мешки под глазами, глубокие борозды морщин и отметил про себя, что Тиберий сильно сдал с тех пор, как он видел его последний раз в Риме.

— О небо, какая встреча! — раздался бодрый голос Сеяна, выпрыгнувшего из соседней лектики. — Обрати внимание, Цезарь: здесь Марк Пилат.
— Какой еще Пилат?
— Понтий Пилат! — повторил Сеян по слогам. — Мы говорили о нем сегодня поутру, Цезарь. Насчет Иудеи...
— О, наш Понтий! — протянул старик, страшно сутулясь; на его увядшем лице явилось подобие улыбки. — Наш славный Понтий! Надеюсь, ты доволен своим назначением? Мы не забываем верных нам граждан.
— Конечно, доволен! — подтвердил за Пилата Сеян. — Правда, заслуги Понтия перед Римом таковы, что ему впору обе Галлии, но и Иудея вместе с Идумеей и Самарией — достаточно широкое для него поприще.

— О, да! — кивнул Тиберий, добавляя голосу значительности. — Это очень важная провинция, особенно в виду нынешних осложнений на парфянской границе. О-очень важная провинция! И очень смутная. Мне докладывают о постоянных задержках с податью. Иудеи совсем обнаглели… Валерий распустил их. Мы поняли, что следует послать туда человека твердого и решительного, вроде тебя. Элий мне так и сказал: Понтий Пилат — единственный, кто способен навести нам порядок.
— Будь уверен в нем Цезарь, — вставил Сеян.
— А что скажешь ты, мой друг? — поинтересовался Тиберий, заглядывая в глаза Пилату.

Последний прокашлялся, переминаясь с ноги на ногу, отряхнул тогу и глухо процедил:
— Что я скажу? Хм… Я… благодарен, Цезарь. Конечно, благодарен! Сделаю все, что могу. Иудеи будут слушаться принцепса.

Правитель полумира вынул платок (кашель Пилата оказался заразителен), старательно прочистил горло и поднял указательный палец:
— Да-да, они должна повиноваться сенату и римскому народу. Ты там построже с ними, Понтий, построже. Мы надеемся на тебя.

С тем блестящая императорская кавалькада направилась во дворец, оставив героя африканской кампании наедине с высочайшим рескриптом.
— Ты все понял, дружище? — подмигнул Сеян ему на прощанье. — Смотри там у меня! Выжимай из них все, десятую часть — мне. Учти, все проверю. А теперь иди и радуйся...

Уже на другой день на вилле Питала стали твориться необыкновенные вещи. Поутру принесли богатый подарок от путеольских банкиров. Пилату также дали понять, что он может рассчитывать на крупный и весьма льготный кредит. Пилат недоумевал: еще вчера он посылал казначея занять тысячу сестерциев к одному из местных воротил и получил отказ. Сегодня же такая внезапная щедрость! Префект не сразу сообразил, что большинство путеольских банкиров по происхождению иудеи и что подарок как-то связан с его назначением в провинцию.

К обеду от имени владельцев путеольского ипподрома на виллу доставили четверку породистых скакунов в полном убранстве (намек на будущий триумф?), а также дорогостоящую колесницу. Вечером же пришли посыльные от кумских торговцев со всевозможной снедью и припасами — и все совершенно безвозмездно. Клавдия ликовала! Пилат же несказанно дивился: во-первых, скорости, с котором по округе распространилась весть о его назначении; во-вторых, количеству иудеев, проживающих в Кампании; в-третьих, их богатству; в-четвертых, их необычайной заинтересованности в делах своей далекой отчизны, которую они покинули, вероятно, уже давно, — большинство, он знал, еще во времена Помпея и Юлия Цезаря. Отчего же этих италийских жителей в третьем-четвертом поколении так заботит, что происходит в Иудее и кто будет там очередным сменным наместником?

Не переставал Пилат удивляться и в последующие дни, видя, как за воротами усадьбы толпятся приветствующие его иудеи всех возрастов и сословий, а кое-кто уже поспешил явиться с жалобами и ходатайствами по делам заморской провинции, о которой в большинстве своем они знали лишь понаслышке. Новоявленному наместнику было отчего задуматься и сделать немаловажные умозаключения.

Жена, впрочем, помешала ему сполна проникнуться удивительными особенностями доставшегося в управление края. Клавдия решительно потеряла голову от внезапного почета, каким ее окружили жены иудейских переселенцев; она охотно принимала приглашения на обеды, засиживалась в гостях допоздна и возвращалась с неизменной грудой подарков, благоухающая дорогими восточными благовониями. Пилат поначалу насторожился, попытался осадить не в меру увлекшуюся супругу, но в конце концов махнул рукой: пусть делает, что хочет; по крайней мере, она перестала требовать у него денег.

За неделю вилла наполнилась множеством слуг иудейского происхождения: вино хозяину наливал черноволосый юноша по имени Гаммон; за столом прислуживала смуглая девица с греческим именем Стратоника, но по облику явная иудейка; постельничим был набожный Бар-Гевья; Пилат, еще не сделав ни одного шага, чувствовал себя, будто в Иерусалиме.

Когда семья в конце июля грузилась на быстроходную финикийскую триеру, у Пилата имелась уже дюжина иудейских советников, переводчиков и проводников; провожать его явились все иудеи Кампании (ему показалось даже — всей Италии); в ларцах наместника лежало до двух десятков тяжб, которые нужно было решить по прибытии в провинцию, и еще больше доносов и сообщений самого разного свойства. Приспело даже послание из Нового Карфагена, в котором группа иудейских торговцев поздравляла его с назначением в святую землю и предлагала посреднические услуги в закупке испанских и галльских товаров. Пилат уже ничему не удивлялся.

Едва триера отчалила от теплого италийского берега, как вдруг Клавдия, до этого безмерно счастливая и гордая мужниной должностью, неожиданно сникла и прослезилась.
— Что с тобою? — спросил Пилат.
— Ох, Марк, — жалобно протянула жена, — если б можно было управлять Иудеей, не покидая дома…
— Что? Ты опять за свое?! — всплеснул он руками. — Клянусь небом, ты неисправима!

                (Продолжение см: http://www.proza.ru/2014/10/19/1087)