В дороге

Черт знает, зачем я согласился на эту поездку. Это все моя, что б её, природная вежливость.
"Дмитрий Александрович работает у нас всего два месяца, но он, конечно, будет рад отправится с Мариной Аркадьевной к черту на кулички. Дмитрий Александрович, у вас два высших и водительские права?" Конечно, многоуважаемая Раиса Васильевна.
И чего ей на автобусе было не поехать?
Битый час ходил вокруг ее корыта. Думал, сейчас выйдет - котомки с едой и будет всю дорогу невозможно, удушливо пахнуть едой. Терпеть не могу теток. Зайдут в поезд, еще не тронулся, а они разложат яйца, курицу с помидорами и начинают жрать. Без конца жрут и думают, что другим только пожрать хочется.
Выползла, наконец. Сумка небольшая. Не дай бог, еще надушилась каким-нибудь прокисшим уксусом. Сдохну в машине.
- Доброе утро. Простите за опоздание.
По-чесноку, старушенция ничего. Уютная. Без этих дурацких попыток обхитрить старость: простая удобная одежда, белые, сдавшиеся старости волосы, запах мыла.
- Доброе утро. Ничего, Марина Аркадьевна.
Протирает платком вспотевший лоб. Еще приплохеет во время поездки.
- Как ваше здоровье, Марина Аркадьевна?
- Спасибо, Дмитрий, все хорошо. Спасибо, что согласились со мной ехать.
Сажусь на переднее сиденье.
- Пристегнитесь, Дмитрий.
Как бы напомнила.
Я хмыкаю, но пристегиваюсь.
- Пока я за рулем, я отвечаю за вашу безопасность.
Занудила. А на работе кто спросит: "Как дела, Марина Аркадьевна?" По двадцать лет вместе работают, а она: "Хорошо, спасибо". А у самой выражение лица, будто знает, как засолить огурцы, чтобы они десять лет не портились, и все ждет, что кто-то спросит, как же, как же. Так-то, Марина Аркадьевна, до ваших огурцов никому нет дела, а вы с этаким выражением лица, да с вашей обвисшей в тонких морщинках шеей похожи на индюшку. Мозгов у этих птиц мало, зато какое чувство собственного достоинства. Носят свое огромное важное тело, хоть палкой в них ткни - до последнего будут делать вид, что все в порядке.
По ходу, у нее проблемы с мочевым пузырем. Через каждые сорок минут останавливает машину и в кусты.
Закурил в машине. Не спросил. Она и глазом не моргнула.
В другой раз достал сигарету, а она:
- Курите, курите. У меня муж курит. Привыкла.
И все как-то через силу со мной говорила. Я же по-хорошему хотел. Туда-обратно еще целый день ехать. Заговорил о работе. Старушенция - да, нет и все. Ладно, ладно, индюшка неразговорчивая.
Спустя пять остановок доехали до заправки. Пока заправлял машину, слышал, как мелкий жирный засранец отчитывал такую же мелкую жирную собачонку:
- Еще раз так сделаешь и все. Ничего у тебя не будет, поняла? Ни телевизора, ни чипсов, ни новых игрушек. Тебя за такое в тюрьму посадят.
Уродливая злобная карикатура на своих родителей. Эти чванливые индюки и плакать небось не умеют.
После заправки сел за руль. Газанул. Думал, старушенция взвоет. Ни фига. Хранит невозмутимый вид. Отъехали от заправки километров за пятьдесят уже, когда вспомнил, что с утра не жрал ничего.
- Марина Аркадьевна, вы не голодны?
Намекнул, что пора делится заначкой.
- Что же мы на заправке не поели?
Офигеть, какая догадливая. Что ж раньше не сказала?
И тут...
Я резко тормознул. Старушенция чуть через лобовое стекло не вылетела. На обочине стоит деваха с рюкзаком. Джинсы в обтяжку. Все при ней.
Довезите, говорит, туда-то.
- Нам не по дороге. Можем только до развилки.
Марина Аркадьевна, бессердечная вы женщина, что б вы лопнули от злости.
- Ага, - а сам подмигиваю брюнеточке, - только до развилки. Садись.
Через полчаса девчонка говорит:
- Мне надо пос...
Замолчала. Сидит как будто ничего ей не надо.
Родители умирают. И что они оставляют нам в наследство? Терпимость? Доброту? Нет. Стыд за слово "поссать" - такое вот наследство. Как там у нее было в детстве? "Наденька, как можно! Ты же девочка!"
Как тебя зовут?
- Оля.
Сворачиваю к обочине. Торможу.
- Что, Оля, принцессы не писают?
Она засмеялась, вышла из машины.
- Спасибо, - говорит, а сама смеется. Над собой ведь, а хорошо. Искренне, звонко.
Сделали крюк километров в десять - довезли Олю. Звала домой поесть, но мы и так не успевали. Дала в дорогу огурчиков, картошечки вареной.
Поехали. Устал, как ломовая лошадь. Марина Аркадьевна так и просилась без конца, но я уже подуспокоился. Понял: за день все равно не обернемся. Ночевать придется в машине.
Начало темнеть. Старушка из кустов не появлялась. Я пошел посмотреть, все ли в порядке. Подошел тихо, чтобы не напугать и уйти не замеченным, если все окажется в порядке.
Она разговаривала по телефону.
- Умер, - сказала. То ли эхом повторила, то ли переспросила.
Она разговаривала по телефону. Как и все те разы, когда, выходя из машины, скрывалась в кустах.
- Умер, - сказала. И стала так тереть лоб кончиками пальцев, что мне показалось, сдерет кожу.
Я ошарашенно смотрел на нее, уже не прячась.
Она прошла мимо, не глядя на меня.
Изнутри меня обожгло болью.
Невидимым ножом она вспорола меня от живота до самой грудины.
Схватился за грудь. Цел.
Совершенно обессилив, я схватился за дерево и, уткнувшись в шершавый ствол заплакал.
Мое плечо сжали пальцы. Я развернулся и уткнулся в нее — теплую, мягкую. Обнял и плакал, плакал.
Когда я успокоился и посмотрел на нее, она не плакала. Словно ее крепкая сердечная мышца могла выдержать любое горе, не выплеснув ни капли наружу.
Мы сели в машину.
Я сказал:
- Расскажите мне.
И тогда она заплакала.