Путь одиночки

Путь одиночки
(Bellus contra omnes)
Я, Иегудиил Калошин, генерал-полковник спецназа, должен, наконец, рассказать о нем.
Мир должен знать правду о своих героях. Пусть частью уничтожены, частью похоронены в спецхранах и закрыты многочисленными сложными паролями «Таймс»,  «Вашингтон пост», «Шпигель», и тонны других изданий, которые хоть намеком упоминают о деятельности нашего земляка, перевернувшей современный мир. Наши издания, конечно, хранили и хранят по этому поводу гробовое молчание.
Мировая закулиса свято хранит свои тайны, либо растворяя их в мутном потоке лжи и дешевых сенсаций, либо, как в нашей стране, старательно пряча правду за семьюстами замками, допуская к ней только посвященных, то есть купленных. Она не может допустить, чтобы мир узнал правду о смысле и причинах событий конца прошлого века, во многом определивших судьбы нашей цивилизации.
Пусть никогда не будет извлечена на свет, тем более переведена на русский фундаментальная «Белология» Поппера и Тойнби, пусть на экраны не выйдет ни один из сотен снятых о нем фильмов. И не прозвучит ни одна мелодия его «Хорсиз мьюзик компани», пусть наш, и не только наш МИД, никогда не признает его суверенной территории, но я больше не могу молчать.
Иней уже посеребрил мои виски, пора подводить итоги жизни, которая неотделима от его жизненного пути, и я должен рассказать людям правду, открыть им глаза на те пружины, которые вершили судьбу человека и человечества.
Но  мои руки больше привыкли к рифленой рукоятке «ПМ» и «Магнума»,  чем к перу или клавишам компьютера,  и я приношу глубокую благодарность И. Маркову,  который, идя по стопам своего знаменитого старшего родственника и однофамильца,  участвовавшего в создании удостоенного Ленинской премии «Возрождения малоземельской целины»,  любезно согласился привести мои писания в удобочитаемый вид.
Правда, я не совсем одобряю все эти эпитеты и метафоры, и вообще весь этот литературный стиль, и мне кажется, что разумный читатель был бы более удовлетворен докладными и аналитическими записками, которые я по долгу службы посылал в Центр во время моего общения с героем моего повествования, но где взять разумного читателя, бумагу и типографские мощности?
Я прошу рассматривать этот труд как черновой вариант наброска биографии великого человека, биографии, которая ждет своего автора и исследователя.
Понимая, насколько длинны щупальцы и руки темных закулисных сил, и опасаясь за жизнь и здоровье, свое и своих близких, официально заявляю, что все упомянутые имена, отчества, фамилии и прозвища не имеют ничего общего с реальными, а все факты ни в коем случае не могут совпадать с действительностью.
I
…Давно, наконец,
пора покончить
с кумовством, дедовством, и зазнайством.
«Путь в казарму» - газета N-ского учебного подразделения
Советской Армии.
1972-1974, N-ское учебное подразделение, СССР
А познакомились мы с ним так.
Служба только начиналась, мы сидели на стадионе, и, как выразился наш старшина роты прапорщик Пысанко, оборудовали форму, - пришивали к обмундированию погоны, петлицы, и прочую дребедень.
Солнце пекло свежеподстриженные головы, иголка скользила в потных пальцах, было как-то особенно нудно, как бывает нудно тогда, когда занимаешься нелюбимым делом, которое, к тому же совершенно не получается.
Собираясь в армию, я, глядя на бравых ребят в телевизоре и на улице, наивно считал, что форму им так и выдают – прямо с погонами, петлицами, нашивками и прочим. Как майки с надписью MONTANA. Ан нет…. Оказывается, к этому надо руку приложить. Вот мы и прикладывали.
На меня сочувственно поглядывал сидящий рядом белокурый крепыш с васильковыми глазами, удивительно похожий на молодого Швейка.
-Да не нервничай ты, - наконец сказал он. - Оно само пойдет, если ему не придавать особого значения. Тем более у нас время до обеда, успеем. Не будешь же ты без погон ходить.
-Спасибо.
-Давай скооперируемся. Ты будешь  размечать, а я – пришивать. Ты закрепляй, где положено, а я дошью.
Рядом раздался торжествующий возглас. Высокий белобрысый прибалт, который, по слухам, окончил какое-то швейное ПТУ, поднялся во весь рост в надетой форме.
Кто-то засмеялся, многие просто посмотрели и отвернулись, настолько им было не до смеха, - погоны странным образом оказались у него почти на груди. Но петлицы, похоже, были пришиты правильно.
-Вот что бывает, когда поспешишь, - философски заметил мой сосед. А меня Толик зовут. Беляев. Я с Украины. А ты кто?
-Иегудиил я. Калошин.
Собеседник на мгновение охренел, но, в отличие от большинства, сделал вид, что имя как имя, ничего страшного.
-Ига, значит.
Так началась наша многолетняя дружба.

Толик с самого начала приобрел какое-то безоговорочное уважение у начальства и сослуживцев, причем, насколько я мог судить, не прилагая к этому никаких усилий.
-Армия – это игра, старик, - сказал он мне в первый же вечер, забираясь на верхнюю койку (нижнюю он уступил мне, хотя она и считалась более почетной), - и надо принимать правила этой игры.
-А чтобы принимать правила, надо их знать, – прибавил он несколько позже.
Его, казалось, не трогали те мелкие и крупные неприятности, с которыми сталкивается каждый салага. Все тяготы службы он переносил философически.
-А что мне обижаться, к примеру, на прапорщика Пысанко, - говаривал он. – Ну, змей он. Так ему по службе положено. Вот если на тебя голубь сверху нагадит, ты ж на него не обижаешься. Или если канализацию прорвет, - на то она и канализация.
Мне уже начинало казаться, что он толстовец, но произошел довольно примечательный случай, таинственным образом изменивший жизнь казармы.
Однажды, когда мы, приведя себя в порядок перед вечерней поверкой, направлялись в курилку, перед нами возник ефрейтор Блошкин, довольно неприятное, тщедушное существо, заведовавшее нашей ротной каптеркой.
-Сапоги почистить надо, – обратился он к Белу.
-Я уже почистил.
-Мои надо почистить. Понимаешь, нужно наволочки посчитать до поверки, а я не успеваю.
-А я при чем?
-А я тебе, как старший по званию, приказываю.
-Но я по уставу подчиняюсь командиру отделения.
-Так ты что, еще и уставы знаешь!? Ребята, старика уставам учат, - обратился он к нескольким ветеранам казармы, которые стояли рядом, - надо салаге объяснить.
-Мужики, - я попытался вмешаться, но едва удержался на ногах от чьего-то мощного толчка в спину.
-Ладно, пошли, после отбоя разберемся, а ты найди себе другого молодого, Блока, - раздался чей-то ленивый голос.
После отбоя за Белом пришли трое. Я пытался подняться, но мне объяснили, что подъем после отбоя – грубейшее нарушение устава внутренней службы, и я смирился, тем более, что Бел просил меня не волноваться.
Вернулся он почти под утро – я засыпал, просыпался, выходил в коридор, в сортир, но его нигде не было. Дежурный на все мои вопросы отвечал лаконично:
-Повели.
-Ну, как? - спросил я Бела, когда он, наконец, вернулся.
-Все нормально…
Я так и не узнал, что там было на самом деле. По казарме ходили самые разноречивые слухи. Одни говорили, что Бел отрубил всех стариков (потом я убедился, что он мог бы), другие – что уговорил. (И это он мог тоже). Любители диалектики утверждали, что стариков невозможно уговорить, не отрубив, и с ними многие соглашались. Но дедовства не стало. Никто не пришивал ветеранам подворотнички, не стирал им х/б б/у, не чистил пряжки. Правда, в нарядах самая тяжелая и грязная работа падала на молодых, после отбоя из казармы им выходить было нельзя, после подъема - манкировать зарядкой и прочими элементами службы тоже. И, кроме того, после отбоя Бел каждый вечер поднимался на койке и торжественно провозглашал:
-Старики! День прошел!
-Ну и хер с ним, - слаженно, но нестройно отвечали ветераны.
-До дембеля осталось ….. дней!
-Ура-а-а!
Бел дул на лампочку, дежурный гасил свет, и все умиротворенно засыпали.

…Нас оставили в учебке, погоны наши обрастали лычками, и любо-дорого было посмотреть на  Бела, когда он выходил перед строем, и четко, ясно, последовательно, объяснял новым поколениям салаг их права и обязанности.
Дело подходило к дембелю, и любимым нашим развлечением стал вечерний звон. Вечерами мы прогуливались по части, и он почти на полном серьезе рассказывал мне, как после армии поедет сначала в Париж, а потом, пожив там и посмотрев достопримечательности, надышавшись синими сумерками Сены, объедет весь мир, и, наконец, осядет, купив себе островок в Тихом океане, где-нибудь возле экватора.
Живописал он свою будущую жизнь настолько выразительно, к тому же часто сбиваясь на прошедшее время, что лопоухие салаги, которые оказывались рядом, забывали дышать, открыв в восхищении рты, и, несмотря на фантастичность его истории, похоже, верили каждому его слову.
…А хорошо было мечтать, глядя, как солнце закатывается за острые вершины елей, и ощущая, как с вращением Земли, делающим закат осязаемым до головокружения, приближается день, когда  в последний раз прозвучит для нас «Прощание славянки».
…И этот день наступил.
В последний раз мы стояли строем на родном плацу, в первый и последний раз целовали родного змея, прапорщика Пысанко, в последний раз прошли через КПП, и поезда понесли нас в разные стороны нашей необъятной Родины – меня – в Москву, его – на Украину.
II
Давно, наконец, пора
 покончить с хвостизмом, протекционизмом,
разгильдяйством и надувательством.
«Путь к закону»,
газета юрфака.
N-ский юрфак, Москва.
1974-1978
Конечно же, мы дали друг другу адреса, конечно же, дали друг другу обещание написать сразу по приезде (Бел настоял, чтобы я писал первым), и, конечно же, я не написал.
И, конечно же, у меня на это были свои объективные уважительные причины. Люська, оказывается, ждала меня, писала каждый день, но перепутала номер части, и, так как ответов не было, обиделась и перестала писать, с горя покрасила волосы в цвет своей любимой болонки, но ждать не перестала, а конкурс на юрфак был 15 на место, и, кроме того, я ждал, когда накопятся впечатления, чтобы было что писать, а потом писать стало как-то некрасиво. Я уже начал жалеть об утраченном друге и потихоньку забывать его.
Но вдруг…
В первый день занятий я пришел пораньше, занял место подальше от преподавательской кафедры, чтобы в случае чего можно было читать, и стал озирать аудиторию, чувствуя приятный холодок в груди от громадных окон, амфитеатром расположенных сидений, высоких потолков с лепниной, как вдруг в проходе показался Бел.
-Привет! – сказал он и направился ко мне.
-Привет! – обрадовался я. – А как ты здесь оказался?
-Так же, как и ты. На общих основаниях плюс беспорочная служба в армии.
-Ну, ты даешь!
-А ты думал! Ну, что, будем учиться?
-Опять вместе! – я протянул руку, и он с удовольствием пожал ее.
Только мы вошли во вкус воспоминаний, только я начал объяснять, почему не успел написать ему, как прозвенел звонок, и началась наша студенческая жизнь.
Маленькая дверца возле кафедры распахнулась, и в наступившей тишине в аудиторию ворвался сухонький беленький старичок, удивительно похожий на старорежимного профессора или на Хоттабыча.
-Профессор Лопушанский, - отрекомендовался он, взметнувшись на кафедру.
-Дорогие коллеги! Мне выпала громадная честь. В моем лице наша альма матерь приветствует вас и поздравляет с началом первого в вашей жизни учебного года в стенах нашего учебного заведения.
«Быстры, как волны, дни нашей жизни» - сказал поэт. И в этих волнах, в этих днях, к счастью, встречаются такие, которые запоминаются навсегда. Таким днем, я уверен, будет и день нашей встречи. Сегодня вы принимаете из рук предыдущих поколений студентов знамя… нет, не знамя, факел, который освещает трудную дорогу к настоящим знаниям. Наш факультет по праву гордится своими выпускниками. За годы советской власти из его лона вышли полковник Исаев и майор Пронин, здесь повышал свою квалификацию товарищ Шарапов, вот как сейчас помню такого же  как вы юного майора Томилина…. Я думаю, что и среди вас есть те, кто впишет новые золотые страницы на невянущие скрижали нашей славной истории.
Профессор высморкался в гробовой тишине.
-Значить так, - продолжил он будничным,  деловым тоном. – Завтра в восемь ноль-ноль у главного входа. Форма одежды рабочая. – Весь наш народ, - завопил он вдруг отчаянным фальцетом, - трудовыми подвигами отмечает приближающуюся славную годовщину. Весь наш народ, как один, поднялся на выполнение исторических решений партийного съезда. И вы, молодежь, я уверен, как один…
-А если у кого справка? – раздался чей-то неуверенный голос.
-Справки представить сегодня до шестнадцати ноль-ноль в деканат. Вопросы есть? Все вопросы в рабочем порядке. В деканат. Желаю трудовых успехов.
И профессор исчез так же неожиданно, как и появился, в той же маленькой дверце.

…О, колхоз!
О, поля, овеваемые свежим ветром, приносящим ароматы первых заморозков!
О, благоуханные, набитые сеном перины и подушки, и заунывная песня одинокого ночного комара!
О, ночные посиделки, открывающие столько душе и напрасно обещающие столько свадеб!
О, вольный ветер, бьющий в лицо в кузове шального пьяного грузовика!
О…
О, романтика, где ты!?
Ты ушла уже от следующих за нами хилых поколений студентов, которые, отработав на поле до обеда, после обеда жаловались на качество не совсем горячей воды в душевой, и, укладываясь вздремнуть в каменном корпусе на железной кровати с пуховой периной, вяло думали, что будет нонче вечером – видушка или дискотека, и высчитывали часы до субботы, когда они поедут домой, к маме.
…Сегодняшнее поколение тоже, наверное, не обделено романтикой, но нам ее не понять.
Как не понять мне, каким образом сегодняшние фермеры  обходятся без миллионов рабочих рук студентов, школьников, научных сотрудников, инженеров, врачей и музыкантов, самостоятельно справляясь со всеми процессами, связанными с выращиванием и уборкой урожая, не в пример тем временам обильно заполняя прилавки рынков и магазинов.

…Колхоз назывался «Путь к коммунизму», и всем сразу стало ясно, насколько тяжел, сложен, и далек этот путь.
Мы, естественно, собрались, как и было приказано, на восемь, машины пришли где-то в одиннадцать, а отправили нас далеко пополудни, так что было время познакомиться.
Бел сразу оказался окруженным нашими девицами. Его непрерывно чем-то угощали, подарили громадные черные очки, когда узнали, что придется ехать в открытом грузовике, - чтоб не надуло ветром глаза, ему преданно заглядывали в лицо…. Люська позже сказал мне, что у нее дрожат колени, когда она его видит, и, наверное, та же реакция была и у остальной части прекрасной половины человечества. Бел держал себя скромно, никому не оказывая особого внимания. Лучи его обаяния  падали и на меня, его верного армейского друга. Признаться, мне хотелось большего.
После шести часов тряски, завывания мотора и нестройных голосов, после шести часов пейзажей и бьющего в лицо ветра, мы подъехали к неказистому деревянному строению, стоявшему на краю пустынного поля, или, если можно так выразиться, на опушке посадки.
-Сарай, - сказал кто-то.
-Полевой стан, - отрекомендовал нам строение приехавший с нами колхозник, и отрекомендовался сам:
-Бригадир Пысанко. Вы будете работать в моей полеводческой бригаде.
Мы с Белом переглянулись.
-Жить будете здесь. Тут две комнаты, так что располагайтесь соответственно.
-А вода? А душ? – высунулся аспирант Кузькин, наш руководитель.
-Воду будут привозить. И сейчас привезут. Баня в деревне. Вам, товарищ преподаватель, мы приготовили комнату в конторе. Завтра к семи на работу. За вами придет эта же машина. Сейчас вам привезут сено. Матрасы, наволочки, одеялы в комнатах. Сегодня ужин вам привезут, а вообще будете готовить сами. Продукты будете брать в кладовке, в деревне. Все свое, городского ничего нет. Кому хочется городского - возите из горда. Выходных не будет, разве дождь. Работа с утра до двух, потом с трех до семи. На обед вас будут привозить сюда. Это вам не в городе.
И бригадир долго рассказывал, чем отличается уродливая, ленивая городская жизнь от здоровой сельской. Похоже, его в городе чем-то сильно обидели, попутно вселив крепкую зависть к городским.
Многие раздули ноздри, почуя сладкий воздух  свободы,  у салаг загорелись глаза, - почти месяц без всякого присмотра, без уроков и взрослых! Еще одни каникулы!
Бригадир Пысанко, который при более близком знакомстве оказался прекрасным мужиком и троюродным племянником нашего прапорщика, закончил говорить. Я уже знал, что он никуда не денется от могучего обаяния Бела и от наркотического веселящего прозрачного зелья, которое до поры, подобно джину, закупоренное в стеклянных бутылках, томилось в наших рюкзаках.
-Устраивайтесь, - сказал Кузькин. – Через час собрание.
Собранием было нас не напугать. Через час мы собрались на женской половине, более просторной и более уютной.
-Товарищи! – открыл собрание Кузькин. – Я хочу предупредить вас о недопустимости:
а) аморального поведения.
б) употребления вовнутрь спиртосодержащих веществ
в) халатного отношения к своим обязанностям
г) несоблюдения режима дня
д) и т.д.
Это во-первых.
Во-вторых. На время периода сельхозработ нам необходимо избрать э-э-э-э… неформального лидера. Формальный лидер будет избран по согласованию с деканатом, партийным и комсомольским бюро, а также руководством профсоюзной организации факультета. По предварительному согласованию есть мнение назна… избрать неформальным лидером периода сельхозработ… э-э-э… - он начала суетиться, хвататься за карманы, и потерял темп и качество.
-Беляева хотим! – раздался смелый женский голос. – Хотим Беляева! – раздались и другие женские голоса, поддержанные мужскими, в том числе и моим.
-Я предлагаю товарища Иванюкова, - нашел, наконец, записную книжку Кузькин. – Кто за? – И воздел правую руку, держа книжку обложкой наружу. Обложка была красного цвета.
Все осторожно подняли руки.
-Есть другие кандидатуры?
-Есть! Беляева хотим! Кто за?!
Все опять подняли руки.
-Ну, хорошо, - согласился Кузькин. – Лидером группы будет товарищ Иванюков, а в случае чего спрошу с абитуриента Беляева. Да, товарищи, с абитуриента. Потому что право быть нашим студентом надо еще доказать. И кто допустит недопустимые поступки…
Кузькин еще минут пятнадцать рассказывал нам, что с нами будет, если мы будем не так себя вести в колхозе, и раскланялся.
Бел сразу направился налаживать контакты с бригадиром Пысанко. Меня захватила Валька. Она привезла портативный «Романтик» на батарейках и рвалась устроить танцы. Оказалось, что электропроводка на полевом стане есть, и счастливая Валька решила здесь питать свой «Романтик» от сети, а батарейки использовать в поле. Пока я возился с подключением, вернулся Бел:
-Все в порядке. Пысанко наш.
Загремела музыка. Бел долго и старательно повязывал галстук, и когда мы вышли на улицу, танцы были в полном разгаре. Кавалеров явно не хватало.
-Как-то я не понимаю смысла этого, - задумчиво проговорил Бел. – Ну, ладно, там, мазурка, полонез…. А тут стоят толпой и трясутся.
Мне после этого до сих пор как-то неудобно участвовать в современных массовых танцах…. И в самом деле, взрослые люди, а у нас в стране зачастую с хмурыми, деловыми и озабоченными лицами, совершают телодвижения, демонстрируя оптимизм и радость жизни, - несерьезно как-то и неубедительно.
-Толик, пойдем танцевать, - раздалось многоголосое щебетание.
-Спасибо, девочки, я не танцую.
-А мы научим.
-Меня уже учили.
-Значит, плохо учили.
Тут раздался тяжелый рев, наступающие сумерки прорезал свет мощной фары, и перед нами со скрипом затормозил, окутавшись клубами догнавшей его пыли, «Цундап» военных времен с оборванной пулеметной треногой на коляске.
-Студентики приехали! – раздался восхищенный женский голос, и перед нами предстала, словно сошедшая с плаката о счастливой  доле советской молодежи, деваха с румянцем во всю щеку.
-Ой, какой красивенький, - увидела она Бела. – Пойдем танцевать.
-Большое спасибо, но я не танцую.
-Ты серьезно? А как тебя зовут, такого скромного?
-Толик. Беляев. Я с Украины.
-Ты и вправду не танцуешь? Поедем, на мотоцикле покатаемся. Я тебе кое-что покажу.
-Знаю я, что она ему покажет, - раздалось чье-то глубокое контральто.
-У нас ведь не как в городе, - воодушевленно продолжала гостья. И места красивые, а дома и выпить есть, и закусить.
-Я не пью…
-И вообще, мосье занят, - выступила вперед Татьяна. Тапа у нее был какой-то дипломат, они только-только вернулись из Японии, где она, по слухам, овладела какими-то сверхъестественными методами борьбы.
-Уж не тобой ли?
-А почему бы и не мной?
-Вы посмотрите на нее, - незнакомка обратилась почему-то к собравшейся толпе наших, хотя они явно не оказывали ей сочувствия, - ни рожи, ни кожи, а туда же…
-Нет, вы посмотрите, - обратилась в свою очередь к той же аудитории Татьяна, - всякая корова…
-Это я-то корова? Ах ты, глиста немытая!
Татьяна побледнела.
-Может, отойдем?
Они пошли за сарай. Все остальные двинулись за ними. Пока все развивалось по традиционному сценарию крупного мужского разговора, когда обязательно надо отойти, даже если место встречи никакой роли не играет – посторонних глаз и так не было.
Они отошли за сарай, где слабый свет из окон обрисовал небольшую площадку среди заброшенной техники, и тут мужской сценарий встречи был нарушен. Без всяких разговоров и выяснений, кто кто такой, Татьяна с коротким горловым взвизгом взметнулась в воздух и залепила правой пяткой аборигенше в лоб.
Та от неожиданности несколько откачнулась назад, и наклонилась, шаря руками по земле.
-Ах, ты так, по-городскому… ну получи по-нашенскому, по-деревенски…
Черным болидом колесо от «Беларуси» пролетело над пригнувшейся Татьяной, и, свалив попавшуюся на пути березку, рухнуло, вывернув пласт земли.
Слабонервные закрыли глаза. Кто-то завизжал.
-Остановитесь! – встал между ними Бел. – Тут какое-то недоразумение. Извините, мы даже не познакомились, - обратился он к гостье. – Я представился, а вы не ответили. Как вас зовут?
-На три буквы, - кокетливо ответила та, и, заметив, как мгновенно охренел ее собеседник, добавила смущенно:
-Аня.
И улыбнулась.
-Танечка! Анечка! – Бел примирительно положил им руки на плечи. – Вы, ей-богу, ставите меня в неудобное положение. Вы бы хоть поинтересовались, как я к вам отношусь.
-Пойми, Анка, - он понизил голос до полушепота и говорил ей на ухо, - мне с ними пять лет учиться, а ты так сразу… на мотоцикл. Вон Ига любит кататься… Вы же прекрасные девочки, просто не поняли друг друга…
-А чего она сразу лягаться, - уже примирительным тоном начала Аня.
Татьяна молчала, презрительно отвернувшись.
-Оставайся с нами, Анка. Татьяна, не бери в голову, это тебе не парк Горького. Я же в самом деле не танцую. Я вам все расскажу. Ну не дуйтесь друг на друга, поверьте, вы мне обе нравитесь. Ну, хотите, я вам прочту письмо Онегина?
Татьяна заулыбалась. Анна поняла это как какой-то хитрый намек.
-Да ладно, чего уж там…. Мы с городскими дружим…. У нас тут места хорошие…
Она обняла Бела за талию, он взял за плечи Татьяну, и они втроем отправились к бледной полоске неба, туда, где совсем недавно был закат.
-Опять Бела повели, - подумал я.
С новой силой загремела музыка, и только опять разгорелись танцы, снова взревели моторы, и в клубах пыли появились несколько парней. Один из них, недолго думая, и е говоря ни слова, ворвался в круг, затрясся, изогнув туловище назад и выпятив небритый кадык. Глаза его остекленели. Это он танцевал. Остальные потоптались немного и присоединились к основной массе.
-На сегодня конфликты, наверное, закончились, - подумал я.
Потом вернулся Бел с недавними врагинями, его окружили девчонки, которым он спел задушевным голосом сагу о далекой чернобровой любви, которая ждет его в вишневом садочке там, далеко, на Украине. О рыцарской верности. О долге.… Стало совсем поздно, и мы забрались на ночлег.
Всю ночь мне не давало спать призывное женское воркование под окнами, на лицо шлепались увесистые букеты цветов.
Бел спал как убитый.
Я бы завыбирался, но Бел проявил мудрую непреклонность по отношению к женскому полу, и, хотя воркование и цветы продолжались до конца сезона, явная агрессивность сошла на нет.
С бригадиром Пысанко мы жили душа в душу, неплохо заработали, навезли в общежитие даров полей, и потекла-покатилась наша студенческая жизнь.


Бел отличался удивительной хваткой и развитым чувством долга. Если перед ним стояла дилемма – кружка пива или подготовка к зачету, семинару, коллоквиуму, он неизменно выбирал вторую половину дилеммы. А так как готовиться нужно было практически каждый день, он добровольно исключил себя из «гаудеамус».
-Я решил овладеть специальностью, и овладею ею, - говаривал он еще до того, как в многотиражке появилась его фотография с книжкой в руках и с подписью: «Студент Беляев овладевает специальностью»
После занятий мы иногда бродили по Москве, и девушки оборачивались вслед Белу, гордо несущему в петлице цветок нарцисса, или другой, который соответствовал его настроению в данный момент. Сколько я не убеждал его, что так сегодня не ходят, что это просто смешно, он оставался при своем мнении.
Вообще, экстравагантные поступки, которые часто совершаются с экстравагантными целями, с целью поразить окружающих, и потому носят, естественно, оттенок вымученности и неестественности, Бел совершал спокойно и с достоинством. И его несуетливость, даже некоторая замедленность, придавала всему, что он делал, оттенок респектабельности.
Учился он яростно и упрямо, и там, где не хватало общей культуры и начитанности, брал упорным трудом. Я, было, подумал, что Бел вообще ушел в аскезу, но однажды, когда нелегкая судьба москвича забросила меня в «Метрополь», обнаружил его там с платиновой блондинкой, русалочьи глаза которой ввергали мужчин в столбняк, а фигура не могла оставить равнодушным даже импотента.
Бел был в парадной форме, с гвоздикой в петлице, пил сок, поил даму французским шампанским, и пытался не заметить меня, но, в конце концов, был вынужден представить меня Стелле, которая вроде бы была его двоюродной сестрой.
Потом по факультету прокатился рассказ о сцене, которую закатила ему восходящая звезда «Мосфильма» на проходной общежития, где она прождала его с семи вечера до половины первого ночи.
А однажды он явился ко мне в совершенно подавленном состоянии и положил на стол листок бумаги:
-Вот, полюбуйся на этот меморандум.
Это был ультиматум, подписанный десятью признанными звездами факультета, в котором в категорической форме предлагалось не морочить им голову и, наконец, определиться, явившись в обусловленное время в строго определенное место по выбору.
-Ты что, со всеми успел? – спросил я ошеломленно.
-Смотря что ты разумеешь под словом «успел». Но ты понимаешь, нельзя портить отношения….
-И что ты думаешь делать?
-Я молодой еще, и вообще, мне нельзя. Но сам понимаешь, - это вариант смертельный, ЗАГСа не избежать. Любая или в деканат, или Лопушанскому настучит. Или комсоргу. Или парторгу. Или профоргу. Или всем вместе.
-А если вообще не ходить?
-Ты же читал - со свету сживут... женщины… они…
И Бел безнадежно махнул рукой.
-И что они в нем нашли? – в который раз подумал я, вглядываясь в его швейковскую физиономию с добрыми и честными голубыми глазами.
-Так женись! – воскликнул я, воодушевившись, - выбери самую-самую, чтобы и родители, и квартира, и дача. Я не говорю о московской прописке! Женись, дурак! Ты же как сыр в масле будешь кататься!
-Нельзя мне…. Да и вообще, сыр и масло – понятие относительное. И сыр разный бывает, и масло.
-Женись, потом разведешься!
-Брак без любви безнравственен, - убежденно сказал он. – И вообще, я не могу обмануть женщину, - добавил он, погрустнев.
И он не обманул. Всех десятерых. Он каким-то сверхъестественным образом успел во все десять мест. Вовремя, и каждой обещал пойти с ней в ЗАГС на следующий день после получения диплома, а сейчас ему, мол, нельзя, - учеба и научная деятельность не позволяют. Но он поставил одно условие, - сохранение договора в тайне, иначе он автоматически расторгается.
Чудом было не то, что он успел сразу в 10 мест – строгое соблюдение графика и умение пользоваться транспортом дело нехитрое. Чудом было то, что ни одна факультетская звезда не проболталось своим соперницам.
А диплом он до сих пор не получил.

На третьем курсе наши пути несколько разошлись, - я занялся паллиативной криминологией, а Бел увлекся оперативной аферистикой под началом профессора Лопушанского. Проработав всего один семестр, он получил золотую медаль на открытом конкурсе закрытых работ, и профессор в нем души не чаял.
-«Молча паду я бойцом побежденным,
Зная, что в мире оставил поэта», - процитировал он однажды на семинаре и продолжил:
-Я не оговорился, товарищи! Ваш коллега Беляев является истинным поэтом аферистики, и я рад, что мне в моей жизни пришлось поработать со столь талантливым учеником, в котором чувствуется поэтический пламень, столь необходимый в нашей работе!


По-моему, я был свидетелем, когда у Бела произошел… назовем это совершенно условно, «срыв».
Это было в первый день каникул. У Бела лежал в кармане билет на завтрашний поезд, выдался свободный вечер, и мы решили посвятить его работе над источниками, в том смысле, в котором его употребляли наши разгильдяи, а не в том смысле, в каком его применял Бел
В баре на Новониколаевской было довольно пустынно, я подошел к стойке, уставленной иностранными бутылками, и взял два по 100 армянского коньяка.
Бел пригубил и задумался.
-Послушай, старик, - обратился он ко мне. – Ты знаешь, я сейчас вдруг обратил внимание на феномен, который для нас настолько обычен, что мы его не замечаем. Но он в то же время является феноменальным, парадоксальным, я бы даже сказал, сюрреалистическим.
-Ну?
Когда Бел начинал выражаться витиевато, от него можно было услышать довольно интересные вещи.
-Вот обрати внимание на этого бармена.
Я обратил.
-Впрочем, можно обратить внимание на любого другого.
-Естественно. Все они чем-то похожи.
-А тебе никогда не бросалась в глаза их феноменальность?
-В каком смысле?
-А вот как можно изо дня в день стоять за стойкой, на виду, не пряча лица, и обворовывать, обманывать людей?
-Очень просто. А что в этом удивительного?
-Да, конечно. Но обрати внимание – каждый, кто подходит к нему, знает, что будет обманут. И он знает, что все знают, что их обманывают.
Бел эффектно откинулся на спинку кресла, ожидая, какое впечатление на меня произведут его слова.
-Ну и что?
-Да то, что любое преступление должно нести на себе покров тайны. Если, скажем, Сидорчук сморкается в общаге в занавески, то, узнай он, что мы все об этом знаем, он может этого знания не перенести. Когда мы даем тете Маше на проходной полтинник, ведя с собой даму, то это наша маленькая тайна.
-Ты удивлен, что он не боится?
-Да нет, - Бел даже поморщился от моей непонятливости. – Здесь другое. Как он сам чувствует себя при этом, кем он сам себя считает. Как он говорит детям, что воровать нельзя, если, конечно у него есть дети.
-Да сделаем рейд, и все. Не понимаю, в чем вопрос.
-Вопрос в том, как он живет, настолько не уважая себя, а не в том, что воровать грешно, или что это наказуемо. Впрочем, он в самом плохом случае отделается штрафом или переводом на нижеоплачиваемую работу сроком на три месяца.
-А ты у него спроси.
-А что, думаешь, не спрошу?
Мы с Белом сели за стойку, и он заказал еще коньяку. Пригубив, он обратился к бармену:
-Извините, у нас с другом возник спор, не могли бы вы нам помочь?
Бармен не услышал его, продолжая задумчиво протирать стакан.
Бел прищурился на него сквозь стопку:
-Дело не в том, что коньяк разбавлен и недолит…
-Ты что, недоперепил? – перебил его бармен.
-Да нет, мы не имеем к вам никаких претензий. Честное слово, - Бел обезоруживающе улыбнулся, - мы просто хотим спросить Вас...
-Нечего меня спрашивать. Я на работе.
-Да мы, ей-богу, на вас не в обиде. Все нормально. Кто хочет пить неразбавленный коньяк, пусть стоит в очереди и наливает себе из бутылки, думая, что коньяк не умеют разбавлять на заводе и магазине. На то здесь и бар. Нам просто интересно, как вы себя чувствуете.
-Не понял.
-Бармен поуспокоился, - обаяние Бела сыграло свою роль.
-Ну, вот вы получаете сто двадцать.
-Девяносто.
-Тем более…. А ваш перстень, я думаю, на штуку потянет.
-Три. Он антикварный.
-Вот-вот. Вы поняли, о чем я хочу спросить.
-А кто ты такой, чтобы меня спрашивать?
-С юрфака я, но пока учусь. А вообще, это ни о чем не говорит.
-Так я тоже с юрфака! – бармен улыбнулся, - Как там Лопушанский?
-Я как раз у него в семинаре.
-Да, крутой старик… - бармен прищурился, - так о чем речь? Что вот, мол, бросил благородную специальность, и подался в не наш мир…. Эх, ребята…. Вот вы на каком курсе?
-Четвертый закончили.
-Через год диплом, 120…. Да я сто двадцать в день имею…
-Вот и мы о том же. А как ты себя чувствуешь?
-В каком смысле?
-Ты уважаешь себя?
-Ничего себе! А может кто-то уважать человека, который получает сто двадцать в месяц?
-Ну, положим, не сто двадцать.
-Да пусть хоть двести. Ты сам себя будешь уважать, если девушку в ресторан не сможешь пригласить?
-А зачем ее приглашать?
-Ты уважаешь девушек, которые стакан водки и в койку?
-Да при чем здесь девушки! Вот, скажем, я прихожу к тебе, и знаю, что ты меня обсчитываешь.
-Никто никого не обсчитывает. А не нравится – не приходи.
-И ты знаешь, что я знаю, что ты меня обсчитываешь.
Бармен на минуту задумался.
-А ты докажи.
-Зачем доказывать - очевидные вещи?
-Не ходи по барам.
-Ну, это не ответ.
-А жить мне надо? И вообще, что ты ко мне пристал?
-Просто у меня в сознании не укладывается, как можно жить нечестно, когда все об этом знают.
-Так все живут «неч-е-естно», тоже мне. А кто живет честно?
-Я живу. Вот он, - Бел ткнул в меня пальцем. Я, кажется, покраснел.
-Честно? Совсем? Даже в автобусе без билета не ездишь?
-Нет.
-А в колхозе с поля картошку таскал? А шпорами пользовался? Нет, ты подумай, - нигде ничего никогда не взял? Ты хорошо подумай.
-Н-ну, это же не так…
-Все тащат. Прожить на зарплату нельзя. И никто не живет н зарплату. Только одни боятся, а другие нет. Вот ты. Пусть. Возьмем лучший случай. Закончишь, аспирантура, защитишься, будешь триста заколачивать, большие деньги. Что ты в жизни будешь видеть? Квартиру получишь? Лет через десять, в лучшем случае, и то едва ли. Тачку заимеешь? Мебель себе нормальную поставишь? Библиотеку соберешь? Интересно жить будешь?
-А что такое интересно жить?
-Нет, ты сам скажи, раз такой умный.
-Ну, чтоб тебя уважали, и чтоб ты сам себя уважал.
-Во! Ты попал в самую точку! Да меня вся Москва уважает! Знаешь. Какие люди здесь бывают? И все – «Вовчик, Вовчик…». Меня Вовчик зовут. Я с ними на «ты». У меня все есть.
-А ОБХСС? – вмешался я.
-Здесь у меня все схвачено, – отрезал бармен и перестал обращать на меня внимание. – Так вот, скажи мне, чего я не имею, и что будешь иметь ты при относительно честной жизни?
-Интересную работу.
-Ну, ты даешь! По восемь часов над бумагами? И отпуск двадцать четыре дня на турбазе? У меня день рабочий, день – выходной. Договорюсь с напарником – и хоть завтра в Сочи. И не так как ты, а с деньгами. И ты что, думаешь здесь работа неинтересная? С людьми общаешься, здесь разное бывает, есть что порассказать, есть что вспомнить.
-Ну, любовь… - задумчиво произнес Бел.
-Мальчик! А ты сможешь обеспечить нормальной женщине нормальную жизнь? Я захочу – за меня любая пойдет. Но я связывать себя не собираюсь. У меня в этом отношении, с бабами, проколов не бывает.  Знаешь, чем отличается честная женщина от проститутки? Она намного дороже стоит, ха-ха. Видал я честных! А воровать – я не ворую. Я восстанавливаю справедливость. Начальничек хапнул, пришел обмыть это дело – и со мной поделился. У кого лишних денег нет, тот в бар не ходит.
-Ну, хорошо. Но там, где большие деньги, бывают большие неприятности. Ты не боишься, что тебя кто-то продаст?
-Серега?! Да мы с ним душа в душу, одно и то же дело делаем, одной жизнью живем. Быстрее он тебя продаст, - бармен ткнул пальцем в мою строну.
-Ладно. А если тебе представится возможность иметь такие же деньги, но работать на нормальной работе, где не надо будет недоливать и разбавлять?
-Давайте договоримся, ребята, - помрачнел бармен. – Здесь все налито и ничего не разбавлено. Это во-первых. А во-вторых, таких денег на «нормальной» работе не получают. И, наконец, в-третьих, я здесь ни от кого не завишу. Привет Лопушанскому.
И бармен сместился на другой конец стойки, ясно давая понять, что дальше вести беседу не намерен.
Посрамленные, мы покинули бар. Бел мрачно напился в тот вечер. В общежитии, когда мы допивали последнюю, он только скрипел зубами, и повторял, как в забытьи: «А вечные истины… как же вечные истины…»
И я никак не мог убедить его, что вечные истины вечны.
III
«Давно пора покончить с недораскрываемостью».
«Наш путь», многотиражная газета Управления.
1978-1982, СССР
На город опускались сумерки, а я сидел у открытого окна и плыл по течению теплой вечерней меланхолии. Блаженное отупение все более овладевало мной, и я вздрогнул, услышав уверенные шаги в соседней комнате, - дома вроде никого не было.
Как во сне, в комнате оказался Бел, и со стуком, вернувшим меня к реальности, поставил на стол бутылку «Наполеона».
-Как ты сюда попал?
-Неважно.
-А если бы я был не один?
-Я знал, что ты один, - Бел по-хозяйски устроился за моим письменным столом, сдвинув в сторону бумаги:
-Свари мне кофе. Выпьем.
Все еще немного обалдевший, я вышел на кухню, сварил кофе, и, вернувшись, обнаружил на столе порезанный лимон и фужер, до половины налитый распространяющим экзотический аромат напитком.
-Начнем, - приветствовал меня Бел. - Bibamus
Я отхлебнул из фужера. Бел приложился к кофе.
-Ты, конечно, удивлен моим визитом?
Я кивнул.
-Помнишь наш армейский треп – Париж и прочее?
-Конечно.
-Так вот. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью.
-Мы?
-Ну, я. А тебя я беру в компаньоны.
-Загранкомандировка? – спросил я и тут же понял, что сморозил глупость.
-Нет, тут несколько сложнее. Билет в Париж мы купим через пару годиков. А пока нужно потрудиться.
-Что я должен делать?
Бел поднял на меня глаза. Они были стального цвета.
-Выпить еще коньяку, а потом, если хочешь, оставить записку родным, пойти со мной, и долго сюда не возвращаться.
-Куда пойти? Когда?
-Сейчас.
-Так куда же?
-Это я тебе скажу несколько позже. А пока тебе нужно решиться. Только решиться. На что – об этом потом.
-Да…. Тебе хорошо. Ты от своих давно отделился.
-Да. Мне хорошо. Но вопрос не во мне. Вопрос в тебе.
-Дай хоть подумать.
-Сколько? - оживился он.
-Ну, недельку, десять дней….
-Сейчас. Пей коньяк и думай, - он налил мне еще фужер.
Я осушил половину, и в голове мелькнула мысль, - решиться. И тут же закралось подозрение.
-А это зачем? – я показал на бутылку. – Ты же сам говорил, что решения надо принимать на трезвую голову.
-Такие – нет. И к тому же коньяк хороший, он не убивает мысль, а будит воображение.
-Ну, хорошо. А зачем такая спешка?
-Понимаешь…. Расценивай это как тест, или как мой каприз, но мне нужно, чтобы ты решился сейчас, тем самым показав, что доверяешь мне безоговорочно и готов идти за мной куда угодно. Мне нужно, чтобы ты решил сейчас. Тогда и я буду доверять тебе так же безоговорочно.
-Ты шутишь?
Бел посмотрел мне в глаза, и я понял, что он не шутит.
-Так…
Я допил фужер, неторопливо закурил.
-Это что, какая-то афера?
-Да нет, в принципе я чту уголовный кодекс.
-А зачем бежать?
-Почему бежать, - просто порвать с сегодняшним днем, образом жизни, уйти. Так надо.
-Да, исчерпывающий ответ. И вообще, зачем тебе все это, ты же пахал, как папа Карло, а теперь что, все бросить?
-Вот именно, как папа Карло – у него даже дверца паутиной поросла. А надо было просто взять ключ и открыть. И вообще, неужели ты не доверяешь мне, не можешь решиться, не зная, на что, просто зная, что решился я, и я буду с тобой? Неужели ты не доверяешь мне?…. Знаешь что, налей и мне коньяку.
Я налил, думая, что Бел расколется и поведает мне о своих планах.
Мы с ним говорили о Вовчике, о вечных истинах, о юрфаке и о юрфаковской компании, о перспективах, но Бел и намеком не дал мне понять, на что он решился, куда о собирается.
Ночь наступила незаметно.
-Ну как, решился?
-Извини, Бел, не могу. Ну, мне хотя бы пару дней подумать, взвесить все «за» и «против»….
-Это ты меня извини, - он допил давно остывший кофе. – Прощай. И пожелай мне удачи.
-Удачи. Прощай, Бел.
Мы обнялись, и он ушел, не оглядываясь.

Этой ночью и закончились наши с Белом студенческие встречи. Он вскоре прислал в деканат справку и письмо о том, что он по состоянию здоровья не в силах и не вправе продолжать учебу.
Деканат выслал ему документы.
Лопушанский горевал, несколько раз порывался поехать на Украину и уговорить Бела, помочь ему, в конце концов, если потребуется, а в новом методическом пособии по аферистике широко цитировал его и ставил в пример.
Наш курс осиротел.
Еще одним эпизодом, который до боли напомнил мне о моему друге, был крупный разговор с Люськой, которая, оказывается, общалась со мной исключительно из-за Бела, но «отряд не заметил потери бойца, и песню лихую допел до конца», как сказал Лопушанский на последнем своем семинаре, специально посвященном Белу.
Я доучился неплохо, написал без ложной скромности, хорошую дипломную работу, и получил почетное назначение в Управление. Мне было присвоено первое очередное офицерское звание.
Мое начало как молодого специалиста совпало со странными слухами, который стали циркулировать в Управлении. Речь шла о каком-то необыкновенном аферисте, который работал методом свободного поиска по деловым людям. Лопушанский, приглашенный для консультации, долго говорил о дерзости преступника, о трудностях отлова фигуранта, работающего в стиле свободной охоты, но ничего путного не наконсультировал. Были привлечены параллельные структуры, но это тоже не принесло желаемого результат – преступник широко использовал грим, практически каждый раз принимая новый облик.
Он был то шатеном, то блондином, то брюнетом, рост имел средний, высокий, маленький, глаза голубые, зеленые, черные, карие…. Долгое время считали, что действует группа лиц, и только тщательное сопоставление почерка и времени событий привели к выводу об одиночке.
В конце концов, какому-то умнику из вычислительного центра удалось написать программу, которая позволяла вычислить его истинные черты. А в спецлаборатории сидел наш однокашник, и потому идентификация была мгновенной.
-Бел! – удивленно воскликнул он.

Меня вызвали в Кабинет. За широким столом из мореного дуба сидели Лопушанский и шеф. Разговор начал шеф.
-Настал твой час, лейтенант Калошин, - торжественно начал он. – Тебя рекомендовал профессор.
Нужно сказать, что в тот момент я был не в курсе дела. Но неприятное предчувствие кольнуло мне грудь.
-Видите ли, коллега, - вступил Лопушанский, - если мне не изменяет память, помню, вы были дружны с курсантом Беляевым?
Я похолодел.
-Так точно, товарищ профессор!
-Видите ли, Анатолий избрал несколько неправильный путь. Знания, полученные им в стенах нашей кормящей матери  (профессор любил латынь и любил щеголять ею, но на него иногда накатывало славянофильство) …и несомненный талант делают его опасным. А мы с вами, коллеги, несем за это некоторую моральную ответственность, не так ли?
-Так точно, товарищ профессор!
-Его нужно становить! – рявкнул шеф. – Это твой шанс, Калошин. Материалы получишь во втором отделе. Срок – максимум месяц. Выполнять!
-Есть!
Я повернулся через левое плечо и направился во второй отдел.
Лопушанский был прав. Ловить афериста, работающего методом свободного поиска – работа неблагодарная, и, хотя мне и по-человечески хотелось встретиться с Белом, шансы мои были невелики. Но первое самостоятельно задание – это первое самостоятельно задание. И первая спецкомандировка всегда волнует, тем более, когда это начало тяжелого, и, даже можно сказать, бесконечного, но интересного пути.
Я думал поразмышлять по дороге, но со мной в купе оказались математики, которые ехали с какого-то своего симпозиума. Я пытался вспомнить заковыристый греческий перевод этого слова, но они сразу поставили на стол бутылки, пригласили меня, наверное, в качестве арбитра, и завели жаркую дискуссию на своем языке, из которого всего-то русских слов было «;», «±», «;», да, пожалуй, «;». Поочередно наливая мне, они поочередно обращались ко мне за подтверждением своей  правоты, а я кивал и говорил «да, конечно», за что они меня страшно зауважали.
Улеглись заполночь. Вагон ритмично покачивало, взревывали встречные составы, и я начал задремывать. Внизу послышался шорох. С нижней полки поднялась темная фигура, провела рукой у лица, взяла стакан. Стукнуло стекло о стекло, забулькала вода.
-То-то он мне странным показался, - подумал я и заснул.
Люблю утро в дороге! Пейзаж за окном изменился, за окном плавно поворачивалось громадное поле подсолнухов. Веселое утреннее солнце заливало купе. Сосед с нижней полки сидел с черной повязкой на правом глазу, и обалдело смотрел в пространство.
-Коллеги! Где мой глаз? – спросил он сиплым голосом.
-А разве вы?… - пискнул кто-то.
-Да. Именно. Я положил его на ночь в стакан.
-Коллега, - вкрадчиво и печально произнес второй голос. – Вы только не беспокойтесь…. Мы вчера употребили…. Алкогольное обезвоживание…. Мне очень хотелось пить….
-Как?!!
-Уверяю вас, он никуда не денется. Я лично готов….
-Как?!!
Начинался безобразный скандал. Я поспешил пойти умываться, тем более что поезд приближался к месту моего назначения.

Промышленный южный город встретил меня почти московской суетой, но на окраине было пустынно. Яркое южное солнце закрывали широкие листья каштанов, за сплошными заборами дремали уютные особнячки.
Здесь мне предстояла встреча с моим первым свидетелем, последней жертвой Бела.
Я подошел к калитке, окрашенной зеленой краской, и нажал кнопку звонка. За забором коротко взвыла сирена, раздался лай разбуженной собаки, которая, вероятно, почувствовав во мне собрата, скоро затихла. Калитку открыл хозяин. Он был небрит и похм;лен.
-Вы из милиции? – спросил он, запахивая на волосатой груди парчовый халат.
-Из Управления, - ответил я, предъявляя удостоверение.
-Заходите, - вздохнул он, гостеприимно показывая рукой на симпатичный двухэтажный домик, полускрытый деревьями.
Мы вошли.
Кресла в стиле Людовика XIV, на египетском ковре, слоники на «Грюндинге», кабинетный рояль, покрытый веселенькой американской попонкой, - все располагало к неторопливой беседе.  Хозяин поставил на журнальный столик бутылку «Камю», хрустальные фужеры, ненадолго отлучился, и вернулся с икоркой, балычком и селедочкой, открыл банку марокканских сардин.
-Извините, на работе не пью.
-Он тоже не пил, - буркнул хозяин, ставя на стол сок манго. Потом он наполнил фужеры, вдохнул и выдохнул. – Извините. Никак не могу придти в себя.
Халат распахнулся, под ним обнаружилась футболка с надписью «Per aspera ad astra» .
-А что это у вас написано? – поинтересовался я, чтобы завязать беседу.
-«Нет в жизни счастья». А его и в самом деле нет.
-Так что же случилось?
-У меня отобрали деньги.
-Как это произошло? Вам угрожали?
-Да нет….
-Он обманул вас?
Хозяин тяжело вздохнул, влил в себя еще фужер, закусил икоркой, и вдруг решился:
-Он уговорил меня, что мне не нужны деньги.
-И вы отдали ему все свои сбережения?
Он кивнул.
-Добровольно?
-Я потом передумал, - быстро сказал он. – Так нечестно. Я человек маленький, продаю пиво у базара. Ну, повезло мне. Выиграл несколько раз в спортлото. У меня даже билеты хранятся. И в спринт. И в лотерею. Но это же мои деньги. И зачем они нужны ему, раз деньги мешают жить?
-Может, гипноз? – спросил я и отхлебнул манго.
-Да нет, - он замахал руками. – Гипноз я знаю. От этого вот, - он щелкнул по бутылке, - принимал. Нет, не гипноз.
-А что же? Вот мои деньги, скажем, я бы ему не отдал.
-Да он бы и не взял ваших денег…. Понимаете, это ужасно. В городе не осталось крупных сумм. Мне не на что жить. Он обобрал нас…. – Тут он осекся, но, глотнув коньяку, продолжил: - Вы из Управления, я глубоко уважаю вас, и потому скажу все. И Филимон Израилевич, и Соломон Иванович, и даже Борис Силыч – нищие. В городе не осталось деловых людей. Его надо остановить. Я думаю, вы вернете мне мои деньги?
-А сколько он взял у вас?
-Много. Очень много.
-У вас в заявлении так и написано. Но, понимаете, нам нужна точная сумма, чтобы мы могли вам вернуть.
Он подумал.
-Ну хорошо. Пусть будет сто шестьдесят тысяч, ладно?
-Да нет. Нам нужна точная сумма. Тут, насколько я понимаю, округлено. Давайте сделаем так. Вы за два дня опишите все подробно. Особенно содержание вашей беседы.
-А вы вернете деньги?
-Теперь все зависит от вас.
Впрочем, как я и ожидал, несколько десятков страниц, обильно политых потом, слезами и алкоголем, не прояснили ситуацию. Ясно было одно – Бел брал их на мораль. Но как можно было брать на мораль акул подпольного бизнеса, - оставалось неясным даже при самом внимательном анализе безграмотного пересказа, где угадывались строчки Библии, Ганди, Льва Николаевича Толстого, Фрейда, и, конечно наших основоположников, круто замешанных на Прудоне, Жан-Жаке Руссо и аббате Мабли.

В более поздних объяснительных стали угадываться фрагменты «Малой Земли», «Возрождения», Отчетных докладов, что показывало, что Бел все больше наглеет и теряет брезгливость. Появились соломенные вдовы, темные личности, чудесным образом исцеленные от смертельных болезней, и просто люди, которые мгновенно отдавали деньги, узнав, кто перед ними. Появились, или не появились, как вам будет угодно, даже самозванцы. «Появились» - потому что были люди, пытавшиеся выдавать себя за Бела. «Не появились» - потому что они были мгновенно разоблачены теми, на которых пытались наезжать, да и было из всего – раз-два и обчелся.
В моей работе фактор времени играл, как вы понимаете, необыкновенно важную роль. Бел опережал меня сначала на четыре хода, потом на три, потом на два, на один, наконец, но все-таки опережал. «Бел начинает и выигрывает» - все чаще приходило ко мне на ум. Он приезжал на место, блестяще проворачивал операцию, и исчезал. И, естественно, только тогда  приезжал я. Управление не знало того, что умудрялся узнать Бел, - у кого на руках находятся большие деньги. А если управление узнавало, то начинало действовать, и Бел туда не совался, нюхом чувствуя такие места. И нюх его ни разу не подвел.
Прошел один срок, данный мне шефом, потом второй, потом третий…. Очередное звание мне не приходило, и я начинал бояться, что не придет никогда, а Люська ушла окончательно.
И вот меня в очередной раз вызвал шеф.
-Послушай, лейтенант, - проворчал он. – Известен ли тебе годовой бюджет нашего государства?
В дороге я читал газеты, кроме того, по четвергам, где бы я ни был, обязан был являться на политзанятия, и потому ответил сразу.
-Так вот, - взъярился шеф. – У твоего дружка уже накоплено больше. Дело взято под контроль там, - он поднял палец к потолку и помахал им. – И не там, где ты думаешь, а выше, на самом верху. Понял?
-Так точно, товарищ начальник Управления.
-Скажи спасибо Лопушанскому. - Шеф поморщился. – Профессор настаивает, чтоб дело вел ты, и поэтому…. Тебе вручаются чрезвычайные полномочия.
Я затаил дыхание. Чрезвычайные полномочия – это серьезно. Иванов из седьмого отдела, обладающий ЧП, позавчера снял с рейса аэрофлотовский ИЛ, загрузил его спецподразделением, и взял-таки того диссидента из Тамбова, который  переписывался с «Голосом Америки». Но если бы не взял – не сносить тогда Иванову головы.
-Даю тебе последний срок, - отчеканил шеф. – Это последний срок, и, может статься, последнее твое дело. Понял?
-Так точно, но…
-Знаю. Наши ребята, у которых, в отличие от тебя, кое-что получается, вышли на крупное дело в Якмадане. Мы его заморозили. Ты знаешь, чего это стоит. Но игра стоит свеч. Так что будь добр. Документы получишь во втором отделе. Свободен. И смотри мне.

Через час я вылетел в Якмадан на сверхзвуковом истребителе. Этот город был открыт комсомольцами-добровольцами из Корпуса Глубокого Бурения в 1937-м, и получил такое оригинальное название, потому что в нем сочетались алмазные трубки как в Якутске и залежи золота, как в Магадане.
Я уже много знал о Беле, - время не прошло даром. Я знал, что хотя он не пьет, в случае особо крупной добычи может устроить отвальную. В Якмадане, в силу его геологических особенностей, его как раз ожидала крупная добыча, какой, вероятно, он не знал. Местом акции был избран единственный в городе ресторан «Северное сияние». Город был поставлен на спецрежим. население разбавлено нашими людьми.
Я ждал его, и он появился. Речь его перед деловыми людьми города была записана на пленку, и до сих пор используется как безотказное средство для раскалывания самых крепких наших орешков.
И вот настала минута, когда я, сжимая в кармане рукоятку ПМ, подошел к угловому столику, и наяву произнес фразу, которую много раз повторял во сне:
-Ты проиграл, Бел.
-А, это ты, Гурик, - устало и грустно произнес он. – Присаживайся, выпей с нами.
-Я на работе не пью.
-Я тоже. Тут прекрасный фирменный напиток «Полярная звезда». Рекомендую. Думаю, что для тебя они нальют его без снотворного. Я ждал тебя.
Бел наполнил бокалы.
-Я ждал тебя именно сегодня, - голос его окреп. – Посмотри вокруг. Я что-то не вижу веселья в этом зале. Трепетная и грустная атмосфера этого вечера говорит, нет, шепчет, что здесь собрались проигравшие.
Нет, я не вижу веселья в этом зале. Никто никому не бьет морду, никто никому не объясняется в любви…. Всех обслуживают одинаково. И эта пальма….
Я посмотрел на пальму, из-за которой выглядывал-таки хищный хоботок пулемета.
-…Эта пальма не помнит вольного веселого леса. И эта дама, которая уронила на ногу сумочку… Чем она так расстроена? Неужели у нее в сумочке граната?
-Что ей, косметику на операцию с собой носить? – подумал я.
-Нет, я не вижу веселья в этом зале, - еще раз повторил Бел. – Зачем столько музыкантов в этом привокзальном ресторане? И зачем саксофону спусковой крючок? Зачем ударнику….
-Разгоню группу маскировки к чертовой матери, - подумал я и закричал:
-Прекратить разговоры! Руки на стол!
Мгновенно в зале погас свет, у кого-то не выдержали нервы, и он стал палить в потолок. Деловито завизжали женщины. Как и было обусловлено на случай экстремальной ситуации, оркестр стал играть гимн, чтобы все встали и стояли смирно, но даже это не помогло.
-Свету мне! – закричал я. – Свету! – и схватил Бела за кисти.
Вспыхнул прожектор с автономным питанием, и я увидел напротив себя одного из клиентов моего друга, естественно, испуганного, но и сконфуженного тем, что он не мог воспользоваться носовым платком.
Я не имел права терять сознание. Даже не успев, как положено, подстраховаться, я вышиб плечом окно и вылетел на перрон. У ближайшего вагона трогающегося поезда мелькнула знакомая фигура с кейсом в руке. Я кинулся туда. За стеклом захлопывающейся двери мелькнули азартные глаза Бела, но три пули моего ПМ вбили его вглубь вагона, дверь распахнулась, из раскрывшегося упавшего на пол дипломата посыпались льдисто блестящие камушки…
Сзади ухнул взрыв, что-то угловатое и тяжелое обрушилось на мою спину, и я провалился в бездонный колодец беспамятства.
IV
Пора, наконец, покончить
с хамством, разгильдяйством,
ротозейством, и разбазариванием
народных средств.
«Путь к правде», центральная газета.
1982, граница.
Товарняк шел к границе.
В одном из вагонов, обняв РПКС, при свете фонаря, Бел читал в подлиннике «Мадам Бовари». Прихотливые блики, отбрасываемые «Летучей мышью», скользили по грудам золота, вспыхивали  маленькими солнышками на сваленных в углу бриллиантах, заставляли светиться неземным светом драгоценные оклады икон. Недалеко, вырыв в валюте нору, спал охранник.
Граница была близка.
Бел отложил книгу.
-Первым делом надо купить самолет, - думал он. – Реактивный. Пора посмотреть мир. Четыре года без отпусков и выходных мало кому под силу. Можно будет и выпить, в конце концов. Денег должно хватить. Денег на все хватит.
Вдруг что-то его встревожило. Бел поднял голову. В воздухе чувствовалась опасность.
-Что-то случилось…. Но что?!
Чуткое ухо уловило изменение в ритме колес. Бел вынул карту. На маршрутном листе, утвержденном им лично, никаких остановок в этом районе не значилось. Скорость должна была оставаться постоянной. Бел похолодел. Он взобрался на совсем недавно стоявшего в Эрмитаже Зевса, открыл верхний люк, и, высунувшись наружу, не поверил своем глазам. Вагон одиноко катил по мерцающим рельсам.
-Отцепили!
Думать было некогда. Через секунду, сжимая в руке револьвер, обдирая лицо и колени о камни и сухую траву, Бел катился по насыпи.
-Стой! Кто идет? – послышался сквозь перестук колес уходящего вагона уверенный голос.
-Свои. Как на посту, порядок?
-А ну, предъяви пропуск, а то стрелять буду.
Нервы Бела не выдержали. Раздался выстрел, и фигура осела на землю.
Тут же, как по команде, загорелись тысячи и тысячи стоваттных ламп, развешанных на деревьях, как новогодние гирлянды. Стал светло, как днем. Даже намного светлее, чем днем.
Уже в падении, заметив змеящийся среди деревьев толстый кабель, Бел перестрелил его, и тех мгновений, на которые погас свет, хватило ему, чтобы метнуться к ближайшему дереву и уцепиться в нижние ветки. Когда вспыхнули фары и прожектора, он уже карабкался вверх по стволу, к кроне, обдирая руки о сухие ветки и постанывая от напряжения.
-Калошинский размах, - торопливо анализировал он. – И стиль его, и эстетика. Как я в этот раз вывернусь?
-Вы окружены, - раздался металлический голос из многих динамиков. – Сопротивление бесполезно. Вагон с ценностями захвачен. Ваш сообщник сдался. Предлагаем вам выйти на открытое место, поднять руки, и стоять не шевелясь…
По поляне бесшумно и плавно прошли трое. Ни ветки не хрустнуло под их ногами, ни травинки не пошевелилось. Чувствовалось, что в любом случае они будут действовать по инструкции. А инструкции для них составляли отнюдь не глупые люди, и Бел это знал. И тренировали их совсем не дилетанты.
-Волки, - подумал Бел. – А сейчас появятся собаки, и мне хана.
Над лесом послышался ровный рокот мотора, в небе вспыхнул ослепительный свет.
-Вертолет. Координировать будет. Все в лучших традициях Управления и Калошина…. Плохо…. Ох, плохо…
Вертолет шел прямо на Бела. Прямо под стрекозиным брюхом болталась лестница.
-Лестницу забыли, идиоты! Вот он, шанс!.. А, может, ловушка?! Шанс!!
Бел почувствовал, как стали жесткими волосы, и одеревенела кожа на затылке.
Вертолет шел прямо на него. И Бел вложил всю свою волю в отчаянное заклинание – не менять высоту, курс несколько секунд… еще пару… еще…
Нет… какого-то метра все равно не хватит…. Надо рискнуть…. Шанс!
Бела накрыло теплой, пахнущей маслом и выхлопными газами, гремящей волной от вертолета, он изо всех сил оттолкнулся от спружинившей ветки, постав тело вперед и вверх, до боли, до хруста в позвоночнике, и ухватился-таки кончиками пальцев за круглую и скользкую перекладину.
Чувствуя, как кровь выступает из-под ногтей, он завладел скользкой деревяшкой, подтянулся….
Люк был открыт. Рядом было свалено какое-то грязное тряпье, куда Бел и повалился, чувствуя, что силы оставляют его. В зеленоватом свете приборов застыли широкие плечи вертолетчиков. Позади кресел экипажа Бел увидел знакомую фигуру.
-Калошин! Все-таки он! И как его пощадили после Якмадана? Наверное, ему дали самый последний шанс. То-то он землю роет!

…операция вступала в завершающую фазу. Пора было давать команду на прочесывание. Я поднес к губам микрофон. Грохот мотора, сквозняк.… Словно угадав мои мысли, пилот крикнул бортмеханику:
-Да закрой же люк, наконец!
Тот поднялся, и, что-то жуя, вразвалку направился к люку, закрыл его, и стал медленно поднимать руки.
-Всем оставаться на местах!
В правой руке Бел держал револьвер, левой опирался о переборку. Похоже, он был сильно возбужден.
-Сажай вертолет, падла! – цинично заорал он, направляя оружие на вертолетчика.
Тот посмотрел на меня.
-Сажай вертолет! – раздался выстрел, и пуля впилась в шлем пилота, раздробив наушник. – Сажай вертолет, сколько раз говорить? Или тебе мозги вышибить?
Я кивнул. Пилот тоже. Мы понимали друг друга без слов. Разворачиваясь и теряя высоту, вертолет направился в большой прямоугольной поляне, где стояли наши палатки. Но Бел, как видно, заранее просчитал ситуацию.
-Бери управление. – Холодный зрачок револьвера уставился мне в глаза.
Я стрелял в него, и он имел право на ответный выстрел. Отговариваться неумением вести воздушную машину не имело смысла – Бел не мог не знать уровень нашей подготовки. Я переместился в кресло пилота. Тот сел в мое.
Бел выглянул в иллюминатор.
-Снижайся…. Еще…. Стоп! Экипаж – за борт! Калошина я беру в заложники.
Пождав плечами и не слыша от меня приказаний, вертолетчики один за другим исчезали в темном проеме люка. Бел, высунув наружу голову, и в то же время, не спуская с меня глаз и не отводя от меня ствол, следил, как они покидают борт. Я видел, как к вертолету бежали люди, испытывал острое желание сбросить газ, но знал, что Бел не промахнется.
Наконец он торопливо втянул лестницу и обратился ко мне:
-Вверх!
Я передвинул реверс, и вертолет пошел вверх. С земли ударили неуверенные и неприцельные автоматные очереди. Впустую.
Бел устроился в правом кресле.
-Оружие, - коротко произнес он и протянул руку.
Я вытащил из кобуры и подал ему свой табельный ПМ.
-Вот так, - произнес он, выбрасывая оба ствола в открытую форточку. – Стрельба закончилась, хотя в свое время я и любил стрелять. Давай-ка мне управление и садись спиной. Тебе совсем не обязательно смотреть на приборы. А поговорить мы можем и так.
Я начал разворачивать вертолет и набирать высоту.
V
«…Пора, наконец, покончить
с негативизмом, протекционизмом,
и неправильным отношением к кадрам»
«Путь к кадрам».
Спецгазета Управления.

«Граница не знает покоя,
а жлобство не знает границ.
«Путь к причалу»,
грязно-желтый листок одесской эмиграции.
1982, граница.
Бел привязал меня к креслу, и я, утомленный громадными нервными перегрузками, заснул. Проснулся оттого, что вертолет бросало из стороны в сторону.
-Что случилось?
-Садись вперед, - прокричал Бел, одно рукой манипулируя штурвалом, другой развязывая узлы моей веревки.
Я сел в кресло второго пилота. Над горизонтом показался край светила. Внизу отчаянно пыля, уходил по проселку бензовоз.
-Он-то мне и нужен! – азартно прокричал Бел, тыча вниз пальцем. – Везет мне последнее время!
Он бросил машину вниз и повел ее прямо в лоб на КРАЗ, буквально в полуметре от земли, в облаке пыли. Со стороны зрелище было, наверное, впечатляющее.  За ветровым стеклом мелькнуло отчаянное лицо шофера. Бел рванул штурвал на себя, вертолет подпрыгнул вверх.
-Третий раз захожу, - сообщил он. – То ли парень отчаянный, то ли никак не поймет.
-А ты его из пулемета, - посоветовал я, надеясь, что Бел попадет по цистерне и останется без горючего.
-А что, это мысль. Веский аргумент. – Бел развернул вертолет, выждал, и нажал на гашетку.
Мне заложило уши, кабина наполнилась запахом отработанного пороха, и огненные трассы уперлись в землю, метрах в десяти перед бензовозом. Тот резко вильнул в сторону, распахнулась дверца, и шофер, отчаянно махая руками, бросился в кустарник.
-Понял, - констатировал Бел.
-В машине рации, конечно, нет, - тоскливо подумал я, - а пока водила доберется до телефона, пока дозвонится….
Через час, заправленный по пробку вертолет, стоял на одинокой лесной поляне. Бел расковыривал бортпаек.
-Давай поговорим, друг Калошин. Поставим точки над «ё».
-Над «и»?
-Над «и» в русском языке нет точек.
-Ты проиграл, Бел, и нам не о чем с тобой разговаривать.
-Почему же проиграл? Пока я в выигрыше.
-Граница на замке. Вертолет вот-вот обнаружат. Район под особым наблюдением. Вон, стати, смотри.
Над лесом на небольшой высоте прошло звено штурмовиков.
-Эти прошли мимо, а следующие…. И бронежилет не спасет, как в прошлый раз.
-А чего вы на меня так взъелись со своим Управлением?
Я даже оторопел от такой наглости.
-Как отчего? Мошенничество. Хищение личной собственности в уникально крупных размерах, да мало ли, антисоветская пропаганда, и прочее, там букет хороший. Вышка с конфискацией имущества.
-Ну, я бы не сказал, что хищение, антисоветская пропаганда тоже как сказать… да и мошенничество…. Надо быть осторожнее с юридическими терминами все решает суд. А имущество у меня уже конфисковали. Я думаю, расходы на меня окупили неоднократно. Кстати, сколько подпольных миллионеров раскрыло ваше Управление за время, что ты работаешь?
-Н-ну, мы занимались в основном тобой.
-Правильно. Вы занимались мной, а я занимался вашими делами. В стране практически не осталось нечестно нажитых денег.
-Ты их присвоил.
-Я их пытался присвоить. А, может, мне их просто добровольно дарили, - насилия и обмана не было, угроз тоже. А, может, я хотел их сдать. На границе. Чтобы, так сказать, на свободу с чистой совестью.
-Таможенников мы уже взяли.
-С конфискацией?
Я кивнул.
-Естественно. Что и требовалось доказать… - Бел положил в рот очередную галету и протянул пачку мне. – Все нечестно нажитые деньги возвращены в доход государства. Причем без расходов на следствие, суд, и прочие формальности, да и на содержании миллионеров в зонах тоже экономия получается. Впрочем, «нечестно нажитые» - понятие относительное. В большинстве случаев во всем мире это называется «бизнес», то есть, позволь напомнить тебе, в буквальном переводе – «дело». А на себя я тратил минимум – времени не было, да я и неприхотлив. Транспортные расходы тоже никуда от государства не делись. Так что морально я чист.
Бел улыбнулся, а у меня перед глазами встала фигура профессора Лопушанского во время обсуждения последней операции.
-Вы не понимаете, что он наделал! – кричал профессор, размахивая руками так, что, казалось, он вот-вот с треском взлетит над кафедрой. – Те, у кого он отобрал деньги, обязательно постараются награбить еще. Нас ждет крах экономических структур! Они не привыкли жить без денег, им нужно много и сразу. Они украдут все! Нас ждет крах политических структур!
-Ты не понимаешь, что ты наделал!
-Я прекрасно понимаю, что я наделал, - вдруг жестко сказал Бел. – И потому хочу покинуть эту страну.
-Как!? Граница же на замке!
-Мне поможешь ты и твой шеф. Дело в том, что я бомбил не только мелких фраеров, которые сидели в тени теневой экономики. Я бомбил и более серьезных, уважаемых людей. Уважаемых до поры, до времени. Я пока молчу, так как знаю, что у вас длинные руки. Но я молчу, пока жив. Ты знаешь, что мертвые умеют разговаривать. И часто громче, чем живые, потому что мертвым нечего терять.
Я посмотрел на него. Блефует? Кто его знает…
-Даю тебе три минуты на связь с шефом. Три минуты. Я не хочу, чтобы нас запеленговали. Шваркнут чем-нибудь какие-нибудь горячие головы, а жизнь мне дорога, она мне нравится.
Иди в машину, к рации. Я останусь здесь, чтобы тебе не мешать. И помни, три минуты, не более.
…Шеф, похоже, ждал моего вызова, а, может, вообще не уходил со связи.
-А, это ты, Калошин, - услышал я его усталый голос. – Как у тебя дела?
-У меня только три минуты, товарищ начальник Управления.
Тогда слушай меня внимательно, Калошин. И не дай тете бог что-то не понять или перепутать. Мы тут посовещались и решили отправить тебя и твоего дружка за рубеж…. Как там у тебя с английским? – я услышал шелест бумаги. Вероятно, на столе у шефа лежало мое личное дело. - Так. «Отлично». Ну и отлично. Значит так. Тебе присваивается внеочередное звание майора с правом несанкционированного применения оружия. Направляешься в ответственную заграничную командировку с заданием – помочь внедрению товарища Беляева А.Ф. в экономические и политические структуры стран НАТО. Товарищу Беляеву вручается экстренное звание подполковника и медаль «За особые заслуги в деле спасения социалистической собственности в особо крупных размерах». Поступаешь в его распоряжение. Пусть он там экономику разваливает. Не забывай майор, о праве несанкционированного применения оружия. Связь по спецканалу номер три. Приступить к выполнению задания немедленно… - голос шефа прервался. – Я надеюсь на тебя, майор.
Три минуты кончились. Спецканал номер три – буржуазные средства массовой информации. Что мне, журналистом там становиться, что ли?
Подошел Бел.
-Ну что?
-Поздравляю званием подполковника. Шеф направляет нас за границу.
Похоже, Бел даже не удивился.
-Ну что же, - сказал он, покусывая травинку, - я всегда знал, что и там есть умные люди, которые ориентируются в ситуации. Ну что, вперед?
-А не рано?
-А не передумают?
-Смена дежурства ПВО в полночь. В любом случае лучше в темноте. Мало ли что…
-Ладно, маскируй вертолет.
Обычно я днем сплю спокойно, но в этот раз мне не спалось. Я буквально кожей чувствовал эфир, насыщенный согласованиями, уточнениями, приказами и контрприказами, чувствовал борьбу амбиций и планов золотопогонных людей и людей в строгих черных пиджаках, видел телетайпы, конвульсивно выталкивающие машинописные строчки…. Бел спал спокойно.
Мы немного поговорили перед сном. Я ждал от него армейского звона – сбывалась его мечта об Елисейских полях , но он был задумчив и собран.
Поднялись мы в 22-30.
-ВВС и ПВО, похоже, схвачено, - процедил сквозь зубы Бел, - посмотрим, как там погранвойска КГБ СССР.
И накаркал. За пять километров от границы с земли ударили трассирующие очереди, и начался огненный кошмар.
Нас схватили в вилку прожектора, которые ослепили меня, но не Бела, который наделся глазами на нарамник локатора. Но и даже сквозь слепящий свет я видел огненные строчки трассеров, чувствовал, как содрогается бронированный МИ от попаданий. За полминуты расшибли бронестекло, и в лицо мне ударил пронзительный холодный воздух.
Ударила скорострельная зенитная пушка. Не попали. С земли летели какие-то фиолетово-огненные комки. Мимо… мимо… мимо…. Но тут кто-то ударил из ЗУРО и попал.
За спиной раздался оглушительный треск, жаркая вспышка опалила мне волосы. Теряя лопасти и клочья фюзеляжа, вертолет грохнулся на нейтральную полосу, но инерция все же перетащила его на их сторону. Тяжелая приборная доска въехала мне в грудь, и прижала к креслу. Каким-то чудом рядом оказался Бел.
-А я хотел его НАТО продать, - прохрипел он, вытаскивая меня из-под обломков.
Что он имел в виду, - боевой вертолет или сотрудника Управления, я не понял, так как потерял сознание.
VI
Пора, наконец покончить
со стриптизом
в том числе и политическим.
«Путь к богу»
Многотиражка Ватикана.
Пора, наконец, покончить
с неопределенностью,
недосказанностью и недоработанностью
как во внутренней так и во внешней
политике.
«Путь к бирже».
Влиятельная газета определенных кругов.
1982-1983, заграница.
В госпитале, как только я пришел в себя, меня навестил Бел. Высказав соответствующие сожаления, он сунул мне довольно увесистую пачку денег.
-Откуда?
-Да так… продал пару небольших государственных тайн. Ты поправляйся. Мы еще встретимся.
-А ты куда?
-В Париж. Заезжай если что.
Как только мои дела пошли на поправку, меня, как всякого советского человека за границей, ожидала вербовка спецслужб. Вербовал меня довольно приличный молодой человек, эмигрант последней волны в первом поколении. Он существовал на сдельной зарплате, получая с головы каждого завербованного. Со мной ему повезло. И в самом деле, они все правильно рассчитали, что деваться мне некуда – проваленное задание, поломанная штатная техника, международный скандал…. Если бы не прозорливость шефа, меня бы и в самом деле в Управлении по голове не погладили, и, тем более, мне некуда было бы деваться от гнусных предложений.
Более того, мне до сих пор кажется, что шеф сознательно не согласовал операцию с погранвойсками, - он обезопасил не только себя на случай провала, но и меня, создав мне железную легенду и ореол мученика за демократию.
Я, конечно, в силу своей подготовки и квалификации, а также богатого опыта, представлял для них большой интерес, и потому сразу из больницы меня привезли к самому боссу, матерому разведчику, бывшему начальнику контрразведки штаба Деникина.
Well, - обратился он ко мне, щеголяя чистым оксфордским произношением, - do you speak English?
-Ай эм… насинг.
-But mark in you papers… Excellent! Are these you papers? Are you Caloshin?
-Понимаете, экзамены я сдал хорошо, но практика…
-Эх, молодой человек, молодой человек, -  перешел он на безукоризненный русский, - я ваши годы знал три мертвых языка и четыре живых, не считая уйгурского. Вы знаете уйгурский?
-Нет еще, но если надо…
-Языки надо знать, молодой человек. Пока мы обяжем вас отчетом. Как там у вас в Совдепии, структура Управления, личности начальства, общая обстановка, так сказать, широкая картина общества…. Профессор Лопушанский, естественно…. Ну, вы, конечно, сами понимаете. Сроком я вас не ограничиваю. Думаю, за полгода справитесь. А тем временем мы для вас что-нибудь придумаем. Ваша комната в департаменте – трехсотая. Помогать вам будет Лаура фон Таубе. Вы, наверное, наслышаны о ней?
-Признаться….
-Ах, да, проклятый железный занавес…. Это прямая наследница славного рода поручиков Ржевских. Была довольно шумная история. Ваши ее разлучили с матерью, и она, чтобы сохранить ей верность, отказалась от благородной фамилии Ржевских, и взяла материнское имя и фамилию.
-Ах, да, припоминаю, - сказал я, чтобы не казаться совсем дураком.
-Да, да, Лариса Голубкина. Я рад, что вы немного владеете немецким. Впрочем, с Лаурой вы можете общаться на любом удобном вам европейском языке.
-Интересно, а русский язык – европейский? – думал я, подходя к своему кабинету.
-Здравствуйте, шеф, - приветствовала меня Лаура на чистом русском.
Язык все-таки оказался европейским. Вот я уже и стал шефом. Мелочь, а приятно.
-Какие будут задания?
-Видите ли, я прибыл сюда не один….
-Ах, да, такой очаровательный плотный блондин. Я видела его фотографии в газетах. У меня подгибаются колени, когда я вижу славян. Голос крови, знаете ли…
-Если что-то появится в прессе, я хотел бы быть в курсе. Понимаете, он мой друг, мы с ним давно вместе.
-Обязательно. Переводить?
-Если можно.
-Я обязана выполнять все ваши желания, шеф…. Вот ключи от вашей квартиры и машины. В счет аванса. Знакомьтесь с кабинетом, потом я покажу вам ваше жилье, и, если захотите, город. Можем поужинать вместе.
В чистом, уютном и просторном кабинете все было готово для неторопливой и вдумчивой работы. Я взял из стопки бумаги чистый лист и вывел сверху: «ОТЧЕТ».
-Да, не забыть оставить экземпляр для Управления, - пришло мне в голову.
Предстояло изложить на бумаге всю свою жизнь. С чего начать? Перед моим мысленным взором встал родной роддом, где меня так тепло встретили мои соотечественники, большой и дружный  коллектив детского комбината, любимая и строгая первая воспитательница, давшая мне первые уроки жизни…. Прием в октябрята, в пионеры, в комсомол, в партию….
Тоска защемила мое сердце. Надо было выжить в этом прогнившем обществе, выжить, несмотря ни на что, балансируя каждый день на тончайшем лезвии, выиграть в игре, где была одна ставка – жизнь.
-Кстати, а сколько мне будут платить? Неужели в зависимости от работы над отчетом?
Перо перестал дрожать в моей руке. Надо работать. «Я родился в….»
Лаура внесла кофе.
-Может, вы предпочитаете чай? – спросила она, садясь на стол.
-У нас такие мини не носят, - отметил я про себя. – Аморализм, никуда от него не денешься. Даже на рабочем месте.
-Спасибо, Лаура, но у нас не принято пить кофе одному.
-Я вижу, вы уже начали работать, - заметила она, усаживаясь на столе со второй чашкой кофе. – У нас обычно начинают  с более тесных контактов с сотрудниками. Но, к сожалению, специфика нашего учреждения такова, что вам первое время придется ограничиться только моей скромной особой. Вот когда я в прошлый раз была в Москве…
До конца рабочего дня я узнал много нового и поучительного о своей Родине. О том, что можно поменять валюту на рубли, не прибегая к помощи госбанка, о том, что у нас хорошие вещи можно не только достать, но и купить, о самом лучшем в мире публичном доме для женщин на Старой площади, и многое другое. И в самом деле, наша страна, оказывается, представляет для избалованного и пресыщенного западного туриста нетронутый рай совершенно специфической экзотики.
За кофе и разговорами с Лаурой незаметно прошел мой первый рабочий день. «Фольксваген» ждал меня у подъезда. Тут без Лауры было никуда, - я даже не знал свой адрес.
Над городом опускались голубоватые сумерки, наш (мой?) «Фольксваген» неторопливо плыл в потоке машин, железная лодочка на асфальтовой реке. Лаура курила, щуря от дыма приклеенные ресницы.
Я мысленно освобождал ее от грима, и с грустью думал, что она, как пить дать, будет называть меня «котик».
-Вы, русские, разучились наслаждаться жизнью, - говорила она между неторопливыми затяжками, – вы связали себя какими-то этическими принципами, партийной дисциплиной, искусственными ограничениями, которые чем-то напоминают мне средневековье. Вы разучились радоваться простым человеческим радостям, - женщинам, еде, комфорту, вас почему-то тянет к нравственным подвигам или просто в аскезу.
-А она не такая уж дура, - подумал я, - смотри, как излагает.
-Вот, например, вы с каким-то предубеждением относитесь к сексу, - продолжала она, - вот, например, сколько у вас было женщин?
-М-м-м-м…
-Вот видите, у вас даже не принято об этом говорить.
-А у вас?
-Мы забыли об ограничениях в этой сфере…. А вы умеете драться?
-М-м-м…. Учили…
-Я люблю мужчин, которые умеют драться. И давайте перейдем на «ты». На брудершафт выпьем позднее.
Я обреченно кивнул головой.
-Конечно, выпьем. О, я умею себя вести. Поверьте, я никогда не поставлю вас в неудобное положение.
-Зато я тебя поставлю, - подумал я, вспомнив порнографические журналы, которые мне подсунули в госпитале.
-Вот мы и приехали, - Лаура припарковала машину у скромного одноэтажного домика.
Да…. Конечно, Департамент не поскупился, покупая меня. Три комнаты, кухня, полный холодильник, мебель, цветной телевизор, радиомагнитола…
Я, конечно, не мог не отпраздновать новоселье. А Лаура, конечно, не могла отказать мне в компании, да и в брудершафте.
-Ты как негр, милый, - прошептала она, засыпая на моем плече, и это было комплиментом в злобном мире расовой ненависти.
Жизнь пошла ни шатко, ни валко. В конце первой недели меня вызвал босс и вручил увесистую пачку крупных купюр.
-Это зарплата? – ошарашено спросил я.
-Нет, зарплату вы еще не заработали. Это вам от фирмы КСИ.
-КСИ?
-Да, крайминэл секс интернешнл, гонорар за тот порнографический фильм, что они сняли в вашу первую ночь с Лаурой. Вы были неподражаемы.
-Но…
-У нас умный человек всегда сможет заработать.
-Но я не…
-А вы работайте, работайте.

Новый мир, куда я был заброшен жестокой судьбой, пытался соблазнить меня своим ярким фасадом.
Здесь не было очередей, не было дефицита, не было проблем с транспортом, улицы блистали постоянной чистотой и порядком. Правда, первое время мне казалось, что дефицит есть – часто попадались надписи «No smoking» - «Смокингов нет», но потом я разобрался, в чем тут дело.
Спиртное продавали круглые сутки и буквально везде, но я никак не мог встретить ни одного пьяного. Может быть, они и были, но держались так, как у нас держатся трезвые – прямо и корректно. Даже страшного вида бритоголовые молодые люди, наверное, неофашисты, в цепях, татуировках и кожаных куртках прямо на голове тело, вели себя мирно, не орали, не размахивали дубинками, не приставали к прохожим, а пили себе пиво, колупались в железных разрисованных аппаратах, обсуждая свои дела.
Улицы городов не потрясали демонстрации под красными или любыми другими флагами. Как-то возле мэрии я заметил небольшую кучку молодых людей, которые что-то скандировали, размахивая плакатами, но мне удалось выяснить, что это какие-то сексуальные меньшинства протестовали против запрета своего фильма на дневных  сеансах в городских кинотеатрах
Когда Лаура объяснила мне, что такое сексуальные меньшинства, я удивился, - у нас таких не было, а если появлялись, то их сажали.  И вообще, как люди могут заниматься такими делами, не стесняясь других?
Удивило меня и отношение ко мне в магазинах и прочих местах сферы обслуживания, – встречали как друга, не жалели времени, чтобы понять, что я хочу, и, если даже я уходил, ничего не купив, провожали как дорогого и желанного гостя. Я сначала думал, что это потому, что я иностранец, но потом убедился, что у них такое отношение ко всем.
Особенно потрясла меня одна пожилая дама в супермаркете. Она стояла с чашкой кофе (за счет заведения!) в руках и буквально орала на заведующего отделом – из 62 сортов сыра, что имелись здесь в наличии, не оказалось того, который она желала прибрести к ужину. Бедный работник супермаркета потел, краснел и клятвенно обещал доставить требуемый сорт на дом в течение часа, а она возмущалась нищетой и убожеством здешнего сервиса, иногда вкрапляя в речь соленые русские выражения.
Оказалось, это была жена одного нашего дипломатического работника, которая не могла позволить уронить честь нашей державы, мирясь со здешним хамством и безразличием к желаниям простых людей.
А вообще, обилие товаров поражало и раздражало. На Родине, чтобы купить, скажем, сыр, я шел в магазин, и, если там был сыр, покупал. А здесь каждый раз предстоял мучительный выбор из десятка сортов, у которых была разной не только вкус, но и цена. Скажем, тот же чеддер можно было купить по цене, отличавшейся процентов на 50, в зависимости от магазина, времени суток, и года. Наши сотрудники были помешаны на экономии, и четко знали, где что можно купить по минимальной цене, а уж к распродажам по дешевке готовился, наверное, весь народ.
У меня в Москве был знакомый, у которого была коллекция пустых сигаретных пачек, 131 штука. И за это его уважали, приходили к нему смотреть эту коллекцию. Здесь, если бы я вздумал создать нечто подобное, речь шла бы, наверное, не о сотнях, а о тысячах, причем это мог сделать любой.
Даже и одевался здесь народ по-другому – более разнообразно, причем у каждого одежда совпадала даже с его выражением лица, а уж подбор элементов туалета…. Были дамы, которые, купив случайно перчатки, покупали к ним туфли, платье, сумочку, шляпу, автомобиль, причем все в тон и в стиль.
На улице и на работе меня шокировали одетые на всех маски довольных жизнью и счастливых людей.
На работе никто не кучковался в курилках – все, кто курил, курили в своих кабинетах, а курили очень немногие; ни разу по вечерам не отмечали ничей день рождения, или вообще что-то; все создавали видимость кипучей деятельности, и даже поговорить о жизни было не с кем.
Лаура в офисе держала себя официально, да и мне вольностей почти не позволяла. Главной ее работой для меня была информация о событиях в мире, стране и департаменте, а также переводы прессы, и, к сожалению, функции переводчика, - здешний народ владел как минимум двумя языками – своим и английским, и я испытывал и затруднения в общении и некоторый комплекс неполноценности.
Постепенно стали появляться сообщения о Беле.
-«Система или везение?» - бодро стрекотала Лаура, держа в руке газету. – «Пруха» - говорит русский. Это «Монд».
Этим заголовком был украшен весьма обширный репортаж о путешествии Бела по игорным домам Лазурного берега. «Все сметено могучим ураганом», - к месту вспомнил автор репортажа слова старинного русского романса.
Потом Бел, как сообщила «Пари нуар», обосновался в Париже, где купил конюшню скаковых лошадей. Ему бы стричь купоны, но не таков советский человек. На базе этой конюшни была создана «Хорсиз мьюзик компани», известность которой стала скандальной несколько позже. А пока…. «Я изобрел новую музыку, - сказал Бел в одном из своих первых интервью, - спешите купить».
Его пластинки пользовались небывалым спросом. Публика, не признающая ничего избалованная западная публика, дралась за них. Лаура, например, была без ума от этой новой волы.
А по вечерам Бел запрягал пару своих лучших рысаков в настоящую русскую телегу, купленную им за бешеные деньги на аукционе «Сотбис», и отправлялся, надев фрак, в Буа дю Булонь. На Париж опускались знаменитые голубоватые сумерки, а он стоял в телеге, маленький, розовый, с орхидеей и розеткой ордена Почетного Легиона в петлице (орден ему пожаловали за развитие культуры), попыхивая стодолларовой сигарой, и держа вожжи в опущенных руках. Лошади шли неторопливым шагом, вокруг мгновенно собиралась толпа его экзальтированных поклонниц, в основном великосветских парижских дам, и, когда они начинали хватать его за фалды, он говорил «н-но», отрывался от них на несколько десятков метров, и вскоре все начиналось сначала.
Бел стал регулярно появляться на экранах TV.  Мое знакомство с этим роскошным ящиком тоже принесло мне некоторое разочарование – я до сих пор не знаю, сколько там каналов. После родных телевизоров, в которых их было 12, а работающих 1-4, я испытал некоторый шок.
Реклама, которая вначале нравилась, быстро надоела. Языковые трудности сначала раздражали, и я сначала увлекся боевиками, в которых текста было мало, и все понятно без текста, но потом Лаура показала мне, как пользоваться порноканалом, в котором текста практически не было, и вечера мы с ней проводили в шевелении голых тел на экране, вздохах, стонах и коротких фразах. Мы тоже в основном молчали, понимая друг друга без слов.
Когда я и Лаура начинали скучать по Белу, мы включали информационную программу, которая шла здесь круглые сутки, и дожидались сообщения о нем.
Никогда не забуду трансляцию беловской постановки «Отелло» из «Метрополитен опера». Отелло, конечно, играл он сам. Публика рыдала, да и мы не могли сдержать слез, когда его душила Дездемона.
Но информация о нем становилась все невнятнее. Промелькнуло, что он создал Космополитическую Партию Светлого Счастья (КПСС), в которую сразу и в полном составе записался весь цвет Парижа; пытался издавать газету, но тут на его пути, по-видимому, встала какая-то невидимая, но грозная сила, и информации о Беле почти не стало.
Я писал отчет для босса, регулярно посылал вырезки из газет шефу, отбивался от Лауры, которая требовала, чтобы я во что бы то ни стало познакомил ее с Белом, но тут меня вызвал босс.
Он был не один.
-Знакомьтесь. Это наш молодой перспективный сотрудник Калошин. Мистер Айрон.
Я взглянул на мистера Айрона, и похолодел. Внешне он не представлял из себя ничего необыкновенного. Обыкновенный деловой человек с обыкновенными чертами лица и в обыкновенном костюме…. Но от него веяло какой-то несокрушимой мощью, властностью, опасной силой. Это как раз был тот человек, которого безуспешно пытаются сыграть десятки актеров, воплощая образ супермена, миллиардера и циника, короче, образ нашего классового врага.
-Вы читали сегодняшнюю «Глоб»? – спросил мня босс по-русски, и добавил, обращаясь к Айрону: - это крупнейший русский супермен, недавно перевербованный нами. Он даже имел право на несанкционированное применение оружия и обладал чрезвычайными полномочиями.
Мистер Айрон кивнул.
-А «Монд» просматривали?
-Да.
Лаура каждое утро переводила мне заголовки крупнейших газет. Да и язык я понемногу осваивал. За полтора года я преуспел значительно больше, чем за пять лет школы и пять лет юрфака.
-Вы обратили внимание на это: - «Судьбы мира должны быть в надежных руках»… «Долой границы и плутократию»…. «Человек – шанс»…. «Мессия грядет с востока»…. Впрочем, это «Крисчен сайенс монитор», вы ее сегодня не видели. – Босс отшвырнул ворох газет.
-Вы знаете, о ком идет речь? – вдруг спросил мистер Айрон по-русски, тщательно выговаривая слова.
-Нет, там имя не упоминается.
-Вот он, - мистер Айрон вытащил из бумажника крокодиловой кожи фотографию и подал мне.
-Бел…
-Да, Анатолий Беляев, он же мистер Белл . Он еще не аннулировал советское гражданство. Вы понимаете, чем это пахнет? Его поддерживают все левые партии – за то, что он из России. Его поддерживают все правые партии – за то, что он самый талантливый бизнесмен, которого знал мир. Вы знаете, кому принадлежит Мицубиси? Дженерал Моторс? Эссо? Дженерал дайнемикс? Тойота? ИТТ? ИБМ? Все это филиалы «Хорсиз мьюзик компани». Чтение биржевого бюллетеня скоро потеряет смысл. – Мистер Айрон был готов сорваться на крик. – Вы должны остановить его, - перевел он дух, успокаиваясь. И вы остановите его.
-Я?!
-У вас есть опыт. Вы занимались им на родине.
-Мы вам присвоим категорию два ноля и вручим золотое оружие, - добавил босс. – После этой операции вы станете самым обеспеченным человеком в мире, а если вас интересует карьера…. Я надеюсь, вы возьмете меня каким-нибудь заместителем?
-Как только увидите его – убейте, - холодно и врастяжку произнес мистер Айрон. – Как только сможете стрелять – стреляйте. Мы просто не можем на него выйти, его очень хорошо охраняют, у него много преданных людей. Вам нужно найти его, остальное – дело техники.
-Но…. у него, наверное, охрана, телохранители…
-Я думаю, в ходе вашей подготовки вы научились добиваться поставленной цели и оставаться живым? – холодно поинтересовался мистер Айрон. – Если вы не сможете справиться с делом, или откажетесь от него, департамент, вероятно, не будет больше нуждаться в ваших услугах. И вообще, едва ли кто-то сможет нуждаться в них.
-Кроме того, - умиротворенно и успокаивающе добавил босс, - по нашему обычаю, приступая к заданию, вы напишете завещание. Но это пустяк, формальность - заботу о вашей безопасности мы берем на себя. У нас для этого есть определенные возможности. С богом, господин Калошин.
Нетвердыми шагами я вышел из комнаты.
Игра начиналась сначала. И снова ставкой был человек. Но в это раз – не столько его свобода, сколько его жизнь.
Я надеялся, что смогу выйти на Бела. А вот хватит ли у меня сил нажать курок? Впрочем, Бел сам виноват в сложившейся ситуации – ведь это его стараниями я попал в этот мир, живущий по волчьим законам.
VII
…пора, наконец, покончить
с бессмысленным и беспорядочным
злоупотреблением алкогольными напитками.
«Путь к стакану», стенная газета
N- ского ГОП им. Бодуэна де Куртене.
Черепа, черепа,
Черепашечка,
Выйди вон,
Самогон,
Как букашечка
Фольклор, оттуда же.
1983, Европа.
Провожали меня всем департаментом. Босс любил истинно русское застолье, и сотрудники хорошо знали его вкусы. Столы ломились от национальных русских блюд – гречневой каши, кулебяк, осетровых, икры, раков, свинины с хреном…. В затейливых хрустальных графинчиках поблескивали спирт и настойки – рябиновка, зверобоевка, женьшеневка…, а в центре стола – десятилитровый графин самогона, вывезенный с риском для жизни спецсотрудниками из командировки. Возле каждого прибора стоял граненый стакан – granchak – любимая посуда высшего света в этом сезоне, последний писк моды, за который платили бешеные деньги, потому что они поступали только из СССР и только контрабандой. Некоторые шустрые фирмы пытались их подделывать, но никому не удавалось добиться той изысканной мутноватости, которая так ценилась знатоками.
Но если аристократия стаканами употребляла шампанское и легкие вина, то в департаменте было положено пить из них более крепкие напитки, - босс в свое время был сражен строчками известного советского поэта:
«И наливай, как следует мужчинам
В фужеры водку, в рюмки лимонад»
и пить крепкие напитки из мелкой посуды было у нас верхом дурного тона. Рядышком стояли стопочки и рюмки для прохладительных.
 Вечер открыл сам босс.
-Дамы и господа! Леди и джентльмены! Герры и фрау! Пани и панове! Товарищи и товарищи!  Всос объявляю открытым! – торжественно провозгласил он, поднимая под углом в 900 правую руку со стаканом. – Сегодня мы провожаем в первый путь на большую дорогу нашего молодого перспективного сотрудника. Я не имею права распространяться о его миссии, ибо все вы знаете, - каждый из нас, идя на задание, идет спасать человечество, которое об этом даже не догадывается. Но чтобы вы почувствовали необычность и значимость миссии герра Калошина, я скажу одно: его гонорар превышает сумму гонораров всех сотрудников, полученных за время существования нашего родного Департамента…. Я надеюсь на тебя, сынок… - Он растроганно потянулся стаканом ко мне.
Мы чокнулись под завистливо-изумленный ропот присутствующих.
Потом говорили много и сумбурно. Выражали уверенность и желали мне удачи. Вспоминали о славных трудовых и боевых традициях департамента, делились опытом.
После восьмого стакана я держал ответное слово.
-Позвольте мне… - начал я, - в этот знаменательный день… заверить вас… департамент… не пропали даром…
Постепенно до меня стало доходить, что меня никто не слушает, не замечает. Босс увлеченно гладил коленку Лауры, кто-то пытался петь, а в углу разгоралась небольшая потасовка, – руководство считало, что пьянка без драки – зря потерянное время.
…Попито было…
Выйдя на улицу, я с трудом добрался под раскачивающимися звездами до ускользающего от меня «Фольксвагена». Куда-то запропастился руль, и я скрупулезно перебирал переднюю панель от правой дверцы до левой, ругая последними словами распоясавшихся жуликов, пока не обнаружил, что сижу на заднем сиденье. Я решил отдохнуть, собрать силы перед решающим рывком вперед, но тут подошли босс и Лаура.
-А где Калошин? – бодро спросил босс, усаживаясь за руль рядом с Лаурой.
-Там под столами много осталось, может, пойти, поискать?
-Не надо, пусть отдыхает. Утром придут уборщики…. Ну что, киска, к тебе поедем, ко мне?
-К нему.
-Вот и хорошо, до дому довезут, - подумал я, проваливаясь в липкий тяжелый сон.
Проснулся я в своей постели. Рядом прикорнула Лаура. В ванной шумела вода. Плескался и рычал босс.
Я застонал и приподнялся.
-О, ты уже просыпаешься? – появился на пороге босс. – Как здоровье?
-Хреново, господин босс.
-Ну, молодой человек, стыдно…. Вот помню, когда мы на бронепоезде «Его императорское величество великомученик Николай Вторый», отступали от Владикавказа, мы пили в таком ритме неделю, не отходя от столов. И что же вы думаете, после таких развлечений я проплыл в новороссийской бухте больше двух кабельтовых до ближайшего английского миноносца. В обмундировании, при оружии, и с полковой кассой. А сейф, в котором была касса, удалось открыть только в Стамбуле. И ничего…. А вы…. Ваше счастье, что народ здесь хлипкий, без комфорта не может. Звоните-ка 03, и отправляйтесь в наш городской опохмелительный пункт. Он здесь самый комфортабельный, и к тому же недалеко.
Я дотянулся до телефона и воспользовался советом.
Через несколько минут прозвенел дверной звонок, и Лаура впустила в мою комнату людей с белых халатах и в зеленых шапочках, на которых золотом было вышито «ГОП».
Самый представительный из них приблизился ко мне, поблескивая золотыми очками:
-Так…. Молодой человек, похоже, не транспортабелен…. Русский?
-Да, русский.
-Магда, 132 грамма огуречного рассола. 60 С.
Миловидная медсестричка расстегнула висящий на плече портативный холодильник и протянула мне хрустальную мензурку. Я выпил. Сразу стало немного легче.
Тем временем мне измерили давление, подсчитали пульс, осторожно прощупали печень.
-Придется применить процедуру № 7 – легкий массаж, немного пива, сеанс психотерапии, чтобы снять похмельные мысли, и… фройлян поедет с герром или он воспользуется услугами наших сотрудниц?
-Я сегодня занята, - улыбнулась Лаура.
-Ясно. Носилки!
Через несколько часов вдумчивых и неторопливых процедур я был как огурчик. Уже свежий и переодетый, я зашел в небольшой бар у выхода из ГОПа, чтобы искристым рейнвейном поставить точку – по совету врача.
Как только я пригубил бодрящий напиток, у столика возникла неуловимо знакомая мужская фигура.
-Позволите?
-Садитесь, конечно, - ответил я, считая, что передо мной один из вчерашних партнеров, который тоже решил прибегнуть к услугам этого прекрасного заведения.
-Здесь, конечно, не недолито и не разбавлено, - произнес незнакомец, прихлебывая из своего бокала.
-Вовчик!
-Т-с-с…. Он самый.
-Эмигрировал?
-Да нет. В командировке. От Управления…. Знаешь, тот разговор не прошел для меня даром.
…Вот она, первая жертва Бела!
-От Управления! – воскликнул я, и тут же во мне молнией промелькнул холодный профессиональный расчет: только в департаменте знали о вчерашней пьянке. А направил меня сюда…
Я, наверное, изменился в лице, потому что Вовчик торопливо выпалил:
-Не беспокойся, вашего босса еще в тридцать пятом вербанул Штирлиц, так что все схвачено. Слушай сюда. Увидишь Беляева – передай, что его приняли в партию, он писал заявление на третьем курсе. Ему присвоено звание генерал-майора и закрытый орден Неизвестного Героя. Ты получаешь задание охранять его любой ценой, и если он изъявит желание, переправить его в Союз. Там есть верные ему люди, которые его ждут. Понял?
-Понял. А как же…
-Мы позаботимся о твоей безопасности. У нас длинные руки.
Как профессионал, я мгновенно подсчитал, что у босса, точнее, у мистера Айрона, тоже длинные руки, и при их, предположим, одинаковой длине, мистер Айрон имеет больше шансов на успех, так как он все-таки ближе.
-Я постараюсь, но…
-Никаких «но». Родина сказала «надо», - что надо отвечать?
Мой мозг работал на пределе. Я чувствовал, как капли пота покрывают чело.
«Впрочем, все правильно, - решил я. – Переправив Бела в Союз, я тем самым решу проблему мистера Айрона. Правда, меня, наверняка, ожидают сложности с получением гонорара, но жизнь все-таки дороже. К тому же Родина, вероятно, сумеет отблагодарить того, кто для нее столько  сделал.
-Родина сказала «надо», я скажу, конечно, «есть» - ответил я.
-По рукам?
-По рукам!
-Выходим по одному. Выходи первый. Я немного останусь, - Вовчик откинулся в кресле, а я осторожно покинул заведение.
Настроение было прекрасным. Две самые могущественные организации заботятся о моей безопасности и надеются на меня. А впереди – встреча с другом.
Светило солнце, сверкали всеми цветами радуги вывески, меня обтекала беззаботная праздничная толпа, мимо скользили изящные машины.
От утреннего самочувствия не осталось и следа. Ноги как-то сами, случайно, привели меня к эмигрантскому кинотеатрику, который специализировался на русскоязычных фильмах, - Вовчик, видимо, пробудил в моем подсознании тоску по Родине. «Страсти по Матфею» - возвещала афиша дневного сеанса. «Страстная пятница» - значилось на вечер.
-И здесь порнография с эротикой, - подумал я, сплюнул, и двинулся дальше.
Сквозь полупрозрачное платье идущей впереди дамы проглядывали нежно-розовые аппетитные ягодицы, такой ж нежно-розовой и аппетитной была ветчина на ближайшей витрине. Я подумал о том, как мучительно было бы искать дома эти простые радости жизни и хотя бы элементарные способы выхода из утреннего стресса.
-«Общество благоденствия» все-таки имеет свои плюсы, - шевельнулось во мне. И в тот же момент рядом взвизгнули тормоза, краем глаза я успел заметить людей в какой-то странной форме, и меня буквально внесло вовнутрь громоздкого «Оппель-адмирала» военных времен, который сейчас, в эпоху начавшейся моды на ретро, стоил бешеные деньги.
Чьи-то умелые руки сноровисто заклеили мне рот липкой лентой, на глаза набросили плотную и тугую черную повязку.
-Похищение, - сообразил я. – Профессионалы.
Машина тронулась. Я пытался проследить маршрут при помощи вестибулярного аппарата, но он отказывался мне служить, - все-таки сказывалась бурная ночь и процедуры ГОП. Я закрыл глаза под повязкой и отдался на волю случая. Пытаться оказать сопротивление не имело смысла, - профессионалы есть профессионалы, и я, как профессионал, понимал это.
Мы ехали минут сорок, но это, конечно, ни о чем не говорило – похитители могли, подобно нашему таксисту, к которому сел провинциал, намотать лишний километраж, чтобы ввести меня в заблуждение.
Наконец машина затормозила, раздался сигнал, мы опять тронулись, вероятно, въезжая в чье-то имение. Открылись дверцы. Меня аккуратно и бережно вывели наружу и куда-то повели. Я чувствовал, как свет и тени чередуются на моем лице, слышал шелестение листьев, под ногами пружинила ровная земля, - похоже, меня вели по аллее.
Мы вошли в помещение и сразу ступили на ведущую вниз лестницу. Шаги здесь отдавались гулким эхом.
Наконец мы остановились, с меня сняли повязку, и, щурясь от яркого света, я огляделся.
Это была громадная кубическая комната со стенами из серого естественного бетона, вдоль которых располагались столы с какими-то непонятными, но крайне зловещими инструментами и приспособлениями. Прямо передо мной оказался громадный стол, за которым в кресле восседал крайне неприятный тип в полной форме штандартенфюрера СС.
-Добро пожаловать в КСИ, - произнес он.
-КСИ?
-Да. Крайминэл садик интернешнл. Извините за некоторую таинственность, связанную с приглашением сюда, но общественное мнение, да и полиция, не всегда могут избавиться от некоторых предрассудков. Надеюсь, вам не причинили неприятностей?
-Да нет, а чем, собственно…
-И в самом деле, ближе к делу. Хотите крупно заработать?
«Опять из-за Бела» - подумал я, и произнес вслух:
-А кто же не хочет крупно заработать?
И в самом деле, если продавать друга, то в розницу и как можно дороже.
-Значит, вы согласны нам помочь?
-Если это в моих силах. А чем, собственно, обязан?
-Дело в том, что мы снимаем остросюжетный фильм из времен второй мировой войны. У нас есть сцена, где один из участников подполья попадает в руки садиста-эсэсовца, - тип склонил голову, - образ которого воплощает ваш покорный слуга. Антифашиста, естественно, пытают. Мне нужен партнер.
-А причем здесь я? – как можно тверже задал я вопрос, понимая, что на этот раз, вероятно, речь о Беле не пойдет.
-Видите ли…. Ваша одежда, походка, манера держаться. Некоторый ваш, извините, провинциализм, привлекли моего ассистента…. Ваш славянский тип, наконец…. Славяне, как всем прекрасно известно, славятся невосприимчивостью к физической боли. Поверьте мне, это большая удача – вот так, среди толпы…
-А что я должен делать?
-Делать будем мы. А вы должны собрать в кулак всю свою волю, все мужество, и вести себя как можно естественней.
Я начал понимать ситуацию.
-То есть, вы хотите сказать…
-Именно, именно. Наберитесь мужества, терпения воли….
Откуда-то появились два мордоворота, и, не успел я и пикнуть, как оказался прижатым к креслу.
В комнату вкатили устрашающего вида аппарат – помесь кинокамеры с рентгенустановкой и бормашиной.
-Я не хочу! Я отказываюсь! Я в Департаменте работаю! Я на задании!
-С вашим работодателем мы разберемся, и, вообще, после получения гонорара, я думаю, это вопрос вас волновать не будет.
-Я протестую!
-Ох уж эти филистеры, - закатил глаза штандартенфюрер. – От искусства требуют правды, чтобы кровь застывала в жилах, а сами…. Подпишите контракт. – Мне сунули бумагу.
-Не буду я ничего подписывать! Я не согласен, я протестую!
-Прекрасно. Так, наверное, даже естественнее будет.
-Но, господа, - вмешался неприметный человечек в смокинге, - согласно федеральному законодательству, воля субъекта при заключении сделки не должна быть ограничена.
-Дадим руку крупным планом, и текст: «герр такой-то, сидя в кресле, совершенно добровольно подписал…»
-Лучше: «Сидя в кресле, герр такой-то подписал совершенно добровольно…»
-Ладно, решим в рабочем порядке, приступайте…
Право рукой я съездил по роже штандартенфюрера, левой оттолкнул юриста, слетел на пол, и, не позволяя себе чувствовать боль, бросился к двери. Вслед мне ударила очередь, в лицо брызнули бетонные крошки.
-Неужели у них боевыми заряжено? – метнулось в голове, когда я падал под ноги стоящему у двери охраннику, чувствуя вырубающий удар в висок.
Меня быстро скрутили и надежно привязали к креслу.
-Ну что ж, приступим, - штандертерфюрер подал знак, и съемочный агрегат приблизился ко мне вплотную.
-Вы подпишете?
-Конечно, попишу. Давайте бумагу.
И в самом деле, деваться мне было некуда, да и что я, бормашин не видел? Смирившись со своей участью, я приготовился потерпеть.
-Ничего, они мне заплатят, - утешал я себя.
Неожиданно в коридоре прогрохотала очередь, потом еще одна, раздались неразборчивые душераздирающие крики. Я не обратил особого внимания, полагая, что рядом идут какие-то аналогичные съемки, но штандартенфюрер и его коллеги изменились в лице.
Взрывом вышибло дверь, завоняло тринитротолуолом, и в комнату ворвались несколько человек с короткоствольными «узи» у бедра.
-Герры… Товарищи… - изо всех сил пытался приподняться я.
Молодчики с «узи» приняли стойку «смирно», прижав автоматы к бедрам, и в комнату вошел Бел.
-Съемочная группа работает над 74-м эпизодом триллера «Ужасные гастроли» - вытянувшись, отрапортовал ему штандартенфюрер.
-Ты кого снимаешь? – подошедший Бел без размаха вмазал ему в морду. – Ты что снимаешь, я спрашиваю? – Бел съездил по морде еще раз, и уже не останавливаясь, отмечал знаки препинания тычками по корпусу, по уху, по челюсти. – Где гуманизм, я спрашиваю, где, сволочь? Где человечность? Где высокие идеалы? Где воспитание подрастающего поколения в духе любви к ближнему? Где прекрасное как эстетическая категория? Где эстетика, наконец?
-Видишь, с кем приходится работать? – обернулся он ко мне. – Ты кого снимаешь, паскуда!? – и он врезал штандартенфюреру так, что тот согнулся.
-Ну, здравствуй, друг, - он протянул мне руку.
Меня уже успели развязать, и мы от души обнялись.
VIII
Давно пора покончить с неконтролируемой
эмиграцией, с одной стороны, а, с другой,
с предубеждением против тех,
кто прибывает в свободный мир,
чтобы подпитать его
свежими идеями и свежей кровью.
«Путь сюда», газетенка эмигрантских отщепенцев.
1983, Европа.
-Вот так-то, друг Калошин, - говорил Бел, усаживаясь радом со мной на заднее сиденье бронированного «Линкольна», - невозможно работать. Я им про гуманизм, про идеалы, про человечество, а у них на уме только деньги. А где деньги – там, сам понимаешь, секс, насилие, мистика, ужасы, бездуховность, вещизм, и порнография во всех формах.
-Как ты, как дела? – обратился я к нему.
-Что тебе сказать, сам видишь. Ну, кручусь, конечно. Тяжело. Дома было легче… - Бел, удобно откинувшись на кожаные подушки, начал свою историю.
Продав несколько государственных тайн, он быстро обнаружил, что их запас у него не бесконечен. Естественно, его вербовали. Но он слишком высоко ценил свою самостоятельность, чтобы купиться на это, и пошел старым проторенным путем.
Первый же миллионер, к которому, кстати, Бел пробился с громадным трудом, просто не понял его, и стало ясно, что это направление бесперспективно.
Ясно, что удача пришла к Белу именно тогда, когда он в ней особенно нуждался. Было это хмурой осенью, когда даже Лазурный берег перестает быть раем. У Бела оставалась несчастная пара сотен баксов, и почти не оставалось надежды, не было планов. Усталость, и моральная, и физическая, и идеологическая, навалилась на него, он откинулся на спинку уличной скамейки и закрыл глаза.
Расслабиться не удавалось. Какая-то реклама с тупой жестокостью регулярно била по лицу яркими цветными вспышками. Пришлось открыть глаза.
«Казино «Мидас»» - сверкало напротив.
-Мои деньги - все равно не деньги, - лениво подумал Бел, - останусь без ничего, начну с самого низа, ну, пару ночей на скамейках переночую, а там – будет день – будет и пища. Вон птицы небесные, как говорил товарищ Христос, не жнут, не сеют, а пропитание у них находится.
Он лениво перешел узкую улочку и толкнул дверь.
Бел вдохнул запах дорогих парфюмов и сигар, выдохнул запах перегара, с грустью подумал, насколько опустился, и вошел…
Дама в зеленом облегающем платье и в платиновой цепочкой длинной на шее, из тех, что недовольны окружающими ровно настолько, насколько довольны собой, брезгливо сморщив нос, проплыла мимо, и Бела охватил веселый азарт – он опять был на старте.
Пройдя мимо одноруких бандитов и зеленых столов, он остановился у рулетки. Жужжал шарик, сдержанно гудела толпа.
Вдруг Бел почувствовал, как на него накатила знакомая и желанная волна. Волосы на руках встали дыбом, по мускулам прокатилась волна напряжения. Бел ушел в себя и открыл сознание миру.
Стали ненужными звуки, краски, запахи этого зала, и сам он исчез. Накренясь, проплыл Сатурн, который как раз был под знаком Водолея, шепнула набежавшая на берег волна, и откатилась, оставив на песке медузу, прошелестел ветками омелы ветер, кувыркнулась в лунном потоке летучая мышь…. Маленький шарик, подрагивая, скользил по цветным секторам.
-11 – прошелестело в ушах.
Бел бросил обе своих фишки на 11.
-Одиннадцать. Красное, – пропел крупье, и Бел дрожащими руками сгреб выигрыш.
Несколько пар глаз на мгновение задержались на нем.
Бел прислушался к себе. …Ветер пошевелил ночные фиалки, уголек в угасающем костре выбросил длинный язычок пламени.
-13, - шевельнулось в нем.
Тут уже было что ставить, но Бел не колебался.
-13, - голос крупье, как всегда, был бесстрастным, но в глазах появилось неуловимое беспокойство. У стола зашелестел сдержанный шепот. Дама в зеленом посмотрела на Бела без брезгливой гримасы, почти как на равного.
Зал опять окружил Бела, но внутренний голос стал близким. Реальным, здешним.
-Делайте ваши ставки, господа, - пропел крупье, а внутренний голос ляпнул:
-61, - и, похоже, хихикнул.
-Наигрался? – мелькнуло у Бела, но азарт не отпускал его, голова была холодной и ясной, и он уверенно поставил на 25.
Толстые с короткими пальцами, холеные с ухоженными ногтями, изящные женские руки, руки, унизанные кольцами и перстнями, с браслетами и золотыми часами на запястьях, подвигали свои ставки на 25.
Белу стало страшновато, - он не хотел подвести столько людей. Они могли и обидеться. Шарик жужжал особенно долго, тишина у стола стала осязаемой.
-Двадцать пять… - сказал крупье. – Антракт.
-Здравствуйте, - подплыла к нему дама в зеленом. – Я Ширли Харт, “Brilliant’s way”, редактор отдела светской хроники, и, извините, не могу вас припомнить. Вы, наверное, недавно здесь?
«…всех я знаю,
а вас я вижу в первый раз» - вспомнил бел и улыбнулся.
-Понимаете, случайно кончились наличные, а в банк лень было идти.
-У вас что, система?
-Да нет.
Бел повернулся к ближайшему столику, внутренний голос услужливо и одобрительно прошептал «16», Бел поставил все свои фишки, и сгреб добычу.
-Нет, у вас все-таки система, - кокетливо улыбнулась Ширли. – или необыкновенное везение?
Бел помрачнел. Интонации и взгляд Ширли стали обычными для Бела, - так на него смотрели все женщины, и она перестала быть волнующим исключением на его жизненном пути.
-Пруха, - буркнул он.
-Prucha?…
-Понимаете, я из России…
-Я сразу почувствовала, что вы славянин. В них есть какой-то необъяснимый магнетизм…
-Да уж, - подумал Бел, вспомнив их встречу при входе, и сказал:
-Так вот, когда у нас, русских, возникает некая тупиковая ситуация, мы обычно попадаем в состояние прухи, когда судьба с размахом решает наши проблемы, давая нам намного больше, чем мы смеем и вправе от нее ожидать. А теперь прошу простить меня, пруха обычно кончается так же неожиданно, как и приходит.
Ширли улыбнулась и больше не приставала к Белу, но держалась рядышком, правда, быстро растворившись в толпе поклонниц, поклонников, болельщиков, и просто прихлебателей, которые окружили его.
Новый товарищ, внутренний голос, не подводил Бела и дальше, и, естественно, из «Мидаса» Бел вышел в сопровождении друзей и секьюрити, отягощенный весьма приятной суммой, а потом совершил турне и по другим заведениям международного центра азартных игр.
Ширли некоторое время пыталась держаться рядом, но была отброшена могучими центробежными силами, - Бел закрутился как волчок, а на поверхности волчка удержаться трудно.
-Ты знаешь, я не чувствую себя вправе с кем-то связываться серьезно, - грустно сказал он. – Тогда я стану чей-то, и женщины сразу это почувствуют.
-Ты что, хочешь сказать, что у тебя здесь никого не было?
Бел покраснел.
-Ига, неужели ты не понимаешь, что именно в нас, мужчинах, природа накапливает свою потенцию, свою креативную, творческую энергию. Ее можно расходовать или на создание себе подобных, или на удовольствия, или на творчество. Я сознательно накапливаю эту энергию, экономлю ее, но иногда, конечно, физиология своего требует, против либидо вообще не попрешь, но в таком случае я стараюсь сделать все в тайне, что, извини, долг каждого порядочного мужчины.
Я не совсем понимаю, почему основная масса мужчин старается делать это как можно чаще. Мой ритм – раз в месяц, но этот раз, по-моему, стоит тридцати обычных. Мне потом очень тяжело бывает избавиться от дамы. Она искреннее убеждена, что больше такого у нее в жизни не будет, и ей хочется еще. Моральные доводы почти не действуют, или даже совсем не действуют.
-Ну и?
-У меня в Париже, да и в других городах, есть домики, а в них абсолютно темная комната, и мой работник берет проститутку. Говорит, что у человека комплексы, что он очень стесняется своего внешнего вида, и прочее. Ну, и платит, соответственно. Жаль, что все сводится к физиологии.
-Жаль?
-Нет духовного общения. Но оно опасно. Та же Ширли вцепилась в меня как клещ, и, в конце концов, один мой сотрудник уговорил ее провернуть аферу, - обмануть меня на полмиллиона, причем я ничего не должен был заметить. А я заметил и обиделся так сильно, что нам пришлось расстаться. Правда, полмиллиона остались ей.
-А любовь, Бел?
-С Оксаной мы учились вместе в 7-м классе…. Перед армией мы стали… близки. – Я заметил, как покраснел Бел, и во мне шевельнулось теплое чувство к другу. – Потом, после юрфака, она была очень против… моей деятельности. Она говорила,  что вечные ценности нельзя защищать такими… грязными средствами. А я других средств не видел. Мы поссорились. Но я знаю, она ждет меня, и любит по-прежнему, так же, как я ее.
-А Ширли, остальные?
-Это не любовь, это просто жизнь, старик…
После Лазурного берега у Бела началась рутина, - покупка, продажа, договоры, контракты, конкуренция, погоня за синей птицей…
Иногда он не брезговал и не совсем чистым бизнесом – его телешоу «Семейное лото» было основано на базе компании-однодневки, которая, наверное, до сих пор находится в розыске.
Это было не столько серьезным делом, сколько шуткой Бела, которая, впрочем, принесла ему немалую прибыль.
В один прекрасный день по TV, практически без рекламы, пошла игра «Семейное бинго». Участники должны были купить карточки, заполнить их до игры, и когда на экране ведущий встаскивал из мешочка бочоночки, должны были сверить – совпадают ли вытащенные номера с теми, что они написали до игры на карточках. Если совпадали, следовало идти и получить выигрыш.
-Понял? – спросил меня Бел.
-Да нет пока.
-И народ не сразу понял. Но на второй розыгрыш мы продали в 5 раз больше карточек, чем на первый. И опять выплатили все выигрыши.
-Ну и что?
-Их оказалось много, очень много. Самый умный народ понял, что карточки можно заполнять не до игры, а после или во время.
После третьей игры мы объявили, что в связи с неожиданно большим количеством выигрышей мы увеличиваем цену на карточки  в 4 раза, и резко снижаем тираж, но цены на карточки подняли в 5 раз, а тираж дали громадный.
-А-а-а, - вспомнил я, - это когда в новостях очереди показывали.
-Вот-вот. Компания, естественно, лопнула за день до розыгрыша, основатели ее оказались подставными лицами, а действительный хозяин до сих пор в розыске, - и Бел самодовольно улыбнулся.
-А если найдут?
-С такими деньгами не находят. Кстати, ты, наверное, знаешь, что первое мое серьезное дело – это «Хорсиз мьюзик компани». Там, я, кстати, понял, как важен нетрадиционный, смелый подход.
-То есть?
-Понимаешь, я много думал о том, чем ценна современная музыка…. Особенно тексты…. Примитивные, конечно, и все их ругают за это. А вот попробуй, создай примитивный текст, чтобы он так легко ложился на душу современному потребителю.
Шоу-бизнес – это немного наркобизнес. Людям тяжело быть умными, людям это надоедает. Наркотики, от алкоголя до ЛСД потому и популярны, что отключают разум. «Балдеть» - наши подобрали удивительно меткое, прекрасное слово. Чтобы быть умнее, есть другие места и другие занятия. Настоящее же искусство, чтобы от него получить удовольствие, требует некоторых усилий и подготовки.
Но с текстами было относительно легко. В клинике Санта-Моники меня познакомили с дебилом, обыкновенным, хроническим, и так далее. Рифмовать он немного умел. Проблема была только в том, чтобы объяснить ему, чего я хочу. Пирожков скормлено было немеряно.
Зато потом он выдавал тексты как автомат. В нем возник рефлекс – пирожок-текст. Причем содержание текста кореллировалось с начинкой. На клубнику он, скажем, он реагировал эротическими текстами, на мясо – политическими, на ливер – задумчиво-меланхолическими о неразделенной любви…. Оппенштаймер именно об этом написал свой бестселлер «Архетип бессознательного. Интеллектуальный прорыв в XXI век». Я и на бестселлере заработал, сразу купил на него авторские права. А ты не можешь представить, какие деньги образуются, когда хиты выпекаешь как пирожки!
С музыкой было тяжелее. Кретин, который знает музыкальную грамоту – это тебе не баран начихал. Но кто ищет…
-А внутренний голос?
-Как тебе сказать, к нему мы еще вернемся…. Но сейчас я практически один. Слушай, - вдруг Бел резко повернулся ко мне, – а ведь нам не так уж и врали на политзанятиях – загнивает это общество, гниет, хотя и с блеском.
-Да ну?
-Ты же видел только что – у них только деньги на уме, только прибыль. А где идеи, где вечные ценности? – Бел опять, как тогда, скрипнул зубами, - что-то мне не хватает, людей вокруг не вижу.
-Но ты же вращаешься в кругах…
-Понимаешь, здесь у меня постоянное чувство, что даже в этих кругах смотрят не столько на меня, сколько на мои деньги и на возможность на мне заработать. Друзей нет. Только партнеры. Ты один у меня друг, - обнял меня за плечи Бел. – Ты один у меня остался. Что там тебе в департаменте, переходи ко мне.
-Кем?
-Просто другом. Мои дома – твои дома, мои деньги – твои деньги, мои удачи – твои удачи, просто будь рядом. И наплюй ты на этого Айрона.
-Ты знаешь?
-Я давно понял, что самый ценный, пусть и самый дорогой товар – информация, и тот, кто жалеет на него деньги – проигрывает. С Айроном я разберусь, да он пока мне и не особенно мешает.  На фик мне мировое господство, мне и так хорошо. Власть довольно утомительная штука, она хороша как инструмент, а как самоцель я ее не воспринимаю. Я просто хочу интересно жить, и не хочу, чтобы мне мешали.
-Знает ли он про Вовчика? – пронеслось у меня в голове. – Если и знает, ничего страшного. Вовчик предлагает ему помощь, и все равно об этом нужно поговорить…. Попозже.
-Ты никуда не спешишь сейчас? Не покидай меня… - в голосе Бела прозвучали сентиментальные нотки.
-Да нет, конечно.
-Вот и прекрасно.
Тем временем лимузин вкатился на летное поле какого-то большого аэродрома. И, пробежав мимо ангаров и стоянок, покатился к стоящему в отдалении громадному ТБ-3 советских военных времен.
-Мой «Летучий орел» - с гордостью показал на него Бел. - Ты не можешь представить, во что он мне обошелся.
-Я понимаю, ретро…
-Он только внешне ретро. Я его строил с нуля. И материалы, и двигатели, и электроника, и вооружение, кстати, – все последнее слово. Мне просто форма и размер его понравились. Впрочем, все увидишь сам.
-Вооружение?
-Знал бы ты, сколько времен, сил и денег мне стоило право экстерриториальности…. Да, и вооружение, потому что я – гражданин вселенной, и мое – это мое, а не чье-то.
-А налоги?
-Налоги я плачу прямо ООН. Это даже не налоги, а взнос за экстерриториальность…. У нас взаимные обязательства.
Холодная блестящая громадина «Летучего орла» нависала над головой, закрывала мир, казалось, что такой корабль летать не может, но в то же время в нем чувствовалась мощь и изящество. Влезать пришлось по хрупкой приставной лестнице, и у меня даже немного закружилась голова.
-Это штормтрап, - пояснил Бел, есть еще и парадная лестница, но я ее использую под дам. Или когда поддам, - он хихикнул, - каламбурчик-с.
Внутри «Летучий Орел» больше походил на офис или на виллу, а не на транспортное средство. Пройдя по коридору, мы с Белом оказались в уютном кабинете. Бел нажал кнопку, сползла металлическая обшивка, и в стене открылось овальное окно, за которым раскинулась панорама аэродрома.
Бел нажал другую кнопку и наклонился к микрофону.
-Экипаж?
-Слушаем, мастер.
Пятиминутная готовность. Курс – объект 61.
-Принято.
-Ну вот. Буду потихоньку знакомить тебя со своим хозяйством. А ты как?
Я коротко поведал ему о своей жизни.
Тем временем «Летучий Орел» ожил, заработали двигатели, поплыла в сторону заоконная панорама.
-Пошли, - Бел повел меня по коридору вперед, и мы оказались в штурманской кабине – прозрачной полусфере в самом носу корабля, и расположились в уютных креслах, словно висящих в воздухе. Здесь открывался захватывающий дух вид – казалось, что просто висишь в воздухе. Мы стояли в начале рулежной дорожки.
-Ну, как тебе?
Я просто покрутил головой – не было слов.
Немного изменился тон двигателей, мы поплыли по аэродрому, выруливая на взлетно-посадочную полосу. Меня охватило восторженное ощущение предвкушения полета. Бел сидел, полуприкрыв глаза, и, видимо, тоже испытывал самые положительные эмоции.
Самолет постоял на месте, взревел двигателями, и рванулся вперед. Не стало ни земли, ни модернистских строений аэродрома, ни аппаратов, которые, приникнув к земле, ожидали воздуха – осталось только пронзительно синее бесконечное небо, и немного жутковатый восторг.
-Здорово! – повернулся я к Белу. – А куда мы, собственно?
-Там увидишь. Понимаешь, я как-то разочаровался в этих ложных кумирах – деньги, власть, - все это, мне кажется, просто способы получения удовольствий от жизни. Кому как…. А мне удовольствие в том, чтобы просто жить.
-А чего все-таки ты хочешь?
-Не знаю…. Жалко истинных ценностей, я пытался, да и пытаюсь как-то защитить их, показать их истинность, привлечь к ним людей, а ты видишь, что получается. Крайминэл Садик должна была показать людям всю мерзость садизма, который, к сожалению, сегодня так активно распространяется в доступных, убедительных и интересных для простого человека формах. И ты видишь, что получается…. Людей нет.
-Найди.
-Легко сказать. Приглашаешь для работы и сотрудничества, а в глазах у них один вопрос – сколько мне будут платить, и что я из этого буду иметь? И все хотят на мне заработать. Мне не жалко денег, но мне жалко отдавать их просто так. Или даже нет, я могу отдать их просто так, но не убеждай меня, что от них будет польза и прибыль. Просто возьми и пользуйся. И берут. И вкладывают в порношоубизнес, в торговлю оружием, наркотиками, телом, и черт знает, чем еще. Деньги, видите ли, должны приносить деньги.
-А у тебя откуда деньги? Ты не пролетишь со своими проектами?
-Не пролечу! – Бел гордо откинулся на спинку кресла. – У меня внутренний голос!
-Как у того ковбоя из анекдота?
-Это смотря из какого анекдота.
-Старинный довольно. «Скачет ковбой по прерии. Тут ему внутренний голос:
-Стой!
Встал.
-Копай яму. 3х3, 3 в глубину.
Копает-копает-копает, выкопал.
-Копай еще 2 метра в глубину.
Выкопал.
-Еще два метра вправо, вбок.
Только начал копать – а там сундук с золотом.
Тут внутренний голос:
-Ну, ни хера себе!»
Бел вежливо улыбнулся, но тут ожил динамик:
-Мастер, по корме два F-18, атакующий курс, на коды идентификации ответа нет. Помехи поставлены.
-Вверх, вверх! – мгновенно отозвался Бел. – Дайте на аварийной частоте «May day», и полную информацию о том, что происходит. В случае атаки – мгновенный адекватный ответ. – И, повернувшись ко мне: - Ну, почалось.
Гладь воды ушла вниз, и перед глазами раскинулось бескрайнее небо. Но эйфории уже не было, а был страх и нетерпение, - ну, что там, что…
Самолет тряхнуло. Показался и тошнотворно накренился горизонт, справа стремительно понесся вниз факел, вспышка внутри него, белое пятнышко парашюта….
-Молодец, Серега! – прокричал Бел. – Есть один!
-Серега – стрелок?
-Да нет, наш инженер. Я его вывез из Союза, а он мне ракету «воздух-воздух» подарил. Умная. Гарантировал 100% поражения. И не соврал!
Самолет опять упрямо полез вверх. Небо стало темнеть.
Мимо пронеслась огненная строчка, еще одна, опять слегка тряхнуло.
-Мастер, по корме чисто.
-Спасибо. Поздравляю.
-Но, мастер, боюсь, у нас проблемы.
-Да?
-Мы теряем горючее. Осталось на 40 минут. Но это не все. Мне кажется, одной атакой дело не ограничится. Мы входим в зону поражения авианосца «Кентукки», и если…
-Да… «Орел», похоже, отлетался. Экипажу покинуть корабль через двадцать минут. Я бы не хотел, чтобы меня искали, а вы поступайте по своему усмотрению и обстоятельствам. Я ухожу в спасательном модуле.
-Понял, мастер.
-В последние минуты включите систему самоуничтожения. Я не хочу, чтобы «Орлом» пользовался еще кто-то.
Бел повернулся ко мне:
-Пойдем.
Металлические лестницы, переходы. Мы, наконец, оказались в тесном помещении, как я понял, в самом низу. На полу лежал некий предмет, метра два с половиной в длину и около двух в ширину, с прозрачным носом и хвостовым самолетным оперением. Бел нажал какую-то клавишу сбоку, прозрачный верх откинулся, обнажив два кресла. Правое было оборудовано манипуляторами и приборами.
-Знакомься, - торжественно произнес Бел. – «Летучий птенец». Спасательная капсула. Уникальный экземпляр. Это мне Вадик из Таганрога сделал. Парашюты – хлипкая и ненадежная вещь, слишком зависят от ветров. Да и парашютист не только беззащитен, но и лишен маневра. Мне всегда не нравился парашют как средство спасения. А тут горючего на 20 минут, можно найти место приземления, можно от атаки увернуться, да мало ли что…
-Ракета?
-Планер, крылья выдвигаются, десять метров, так что далеко улететь можно…. Ну, пошли…
Практически, мы лежали на спине, но было удобно. Мягкий и довольно упругий материал, прекрасный обзор, какой-то неуловимый изгиб поверхности, который делал ее уютной… Бел занял правое, пилотское кресло.
-Командир, - сказал он в микрофон, который был у самого его рта, - мы готовы.
-Удачи.
Медленно разошлись створки люка, и мы скользнули вниз.
Сверху пронеслась громадина «Летучего Орла», нас тряхнуло, но Бел быстро совладал с управлением. Сбоку выросли громадные, какие-то перепончатые крылья, и «Летучий Орел» быстро растворился в бесконечном небе, а мы повисли в синей пустоте.
-Смотри, - кивнул Бел.
Крошечная черточка на бескрайней голубой простыне внизу.
-Авианосец.
-Нас не засекут?
-Не думаю. Их «Орел» интересует. Кроме того, у нас корпус неметаллический, может, пронесет.
Красная вспышка внизу, на черточке, и крошечная светлая точка понеслась вперед, туда, где пропал «Летучий Орел».
-Вот сволочи.  Они его хотят-таки достать. Я им еще покажу…. Это Айрон, наверное, вот же неймется человеку. И власть и деньги, в принципе, для того и нужны, чтобы такие, как он, тебя не съели.
-А ты в ООН нажалуйся. В Совет Безопасности. Нельзя же так – чистое пиратство, мы летели себе, никого не трогали.
-Считай, я уже нажаловался. Да что ему ООН, что ему Совет Безопасности…. Да и причем тут он. Ну, ошибка по время учений, ну несанкционированный запуск, да мало ли что может случиться при помощи его мозгового центра….
-А мы куда?
-Не знаю. Тут есть аварийный передатчик, но, сам понимаешь, неохота засвечиваться. Это на крайний случай. У нас сейчас высота 15 000, горючего полные баки. Мы далеко можем уйти, в воздухе пробудем долго, а там найдем что-нибудь, везде люди есть, впрочем, мне люди что-то надоели.
-А есть что, пить, а…
-Тут есть система автономного жизнеобеспечения, на 10 дней нам хватит. А там бог не выдаст…
Так и плыли мы по бескрайним волнам воздушного океана. Иногда Бел включал на минуту двигатели, чтобы набрать высоту. Под нами раскинулась Атлантика, нас покачивали воздушные потоки, ласкали солнечные лучи, овевали волны ноосферы.
Радиостанции буквально через пару часов сообщили, что «Летучий Орел» внезапно пропал с экранов радиолокаторов, связь с ним прекратилась, а в районе инцидента были зарегистрированы мощные магнитные бури и три эскадрильи летающих тарелок.
Ватикан как-то неуверенно предложил канонизировать Бела, возникло несколько сект, которые объявили его воплощением высшего разума в разных видах, и заверили, что поддерживают с ним постоянную связь.
Женщины мира объявили двухнедельную сексуальную забастовку в память о Беле и обязались каждую годовщину его исчезновения проводить неделю в мыслях и мечтах о нем.
Управление имуществом взяла на себя специальная комиссия ООН. Бел только крякнул и почесал затылок по этому поводу.
-Они еще перегрызутся из-за всего этого, - мрачно откомментировал он. – А, впрочем, я все равно пытался создать реальное мировое правительство…. Пусть их.
Вообще, во всех сообщениях, речь шла именно об исчезновении, а не о гибели. Конечно, были организованы поиски, к которым были привлечены ВМС и ВВС НАТО.
-Правильно, держи вора. Экипаж, видимо, не уцелел. А если и уцелел, им едва ли дадут рот открыть. Уж их-то, конечно, нашли – у них парашюты.
-А что ты собираешься делать? Объявишься?
-Надо выждать. Да и что тут объявляться…. Даже я в одиночку против мира не выстою. И докажи еще, что я – это я…
-А что с деньгами, с имуществом?
-Это проще всего. Я еще заработаю. Кроме того, до всех моих счетов они не скоро доберутся. Да и внутренний голос со мной.
-Что за внутренний голос?
Бел включил автопилот и улегся поудобнее.
-Понимаешь, это довольно долгая история…
IX
Пора, наконец, покончить
с Темным Царством Майи
и открыть всем
Сверкающие Вершины Истины.
«Путь к истине», газета
Всемирного Братства Просветленных.
1978, Москва
1983, островок в Атлантике
Бел немного подумал, и начал:
-У нас духовность, - это система коммунистического, эстетического, нравственного, патриотического, и прочего воспитания.  У них, как ты знаешь, такой системы нет, то есть почти нет, то есть почти нет духовности, и потому все кто в лес, кто по дрова – кто ударяется в религию, часто головой, кто в спорт, кто в музыку, а кто в секс и наркотики. И заметь, у них в любом случае на первом плане – деньги и успех, а у нас каждый жлоб хочет быть культурным. У них даже успешные люди о культуре и духовном не думают, а если думают, то это у них где-то на втором плане. Но духовность нужна всем, не так ли, или хотя бы иллюзия духовности.
-Ну.
-Ты знаешь, и в армии, и после, я был довольно ортодоксальным комсомольцем, свято верил в МКСК  и в светлое будущее всего человечества. Я твердо это знал, да и не столько знал, сколько верил в диамат, истмат, и прочий научный коммунизм.
-Я тоже верил, да и сейчас…
-Понимаешь, друг Калошин, в том-то и дело, что мы верили, как христиане, как любые другие верующие. Даже в духе «Credo ad absurdum»  верили, не обращая внимания на явную абсурдность того, во что верили, на явное несовпадение этого научного коммунизма и реальности. Одно видели, другое говорили, третье думали, шизофрения какая-то, но, тем не менее…
Некоторые с высокой вышки наблевали на все эти идеи и идеалы и думали только о себе. Вот ты замечаешь, у нас (или уже у них, в СССР), все же очень силен коллективизм – думать надо о Родине, о других, а только потом о себе. Иначе общество, друзья тебя не то что осуждают, но не особенно уважают. А тут каждый думает только о себе и тащит в свою норку. Одиноко им, конечно, и потому они так быстро и легко кучкуются в разные общества, группы, группочки, но и в группочках им опять-таки чего-то не хватает. Нет ощущения соборности, того, что ты часть чего-то единого, целого. А ведь по большому счету, объективно, мы и в самом деле не совсем сами по себе, мы часть чего-то целого…
И вот, после Вовчика ты уехал из общаги домой, а я не мог спать, не мог сидеть, и вышел прогуляться, упал на скамейку в скверике, сижу себе…
Тут ко мне подсел какой-то мужик, низкорослый, квадратный, с бородой. Разговорились. Ну, ты знаешь, слово за слово, я ему про вечные ценности завернул. А он мне говорит, - что мы здесь о таких серьезных вещих, пойдем ко мне, чаю выпьем.
Ну, пошли. Хата у него типично московско-интеллигентская – кроме книг мебели почти нет.
Чай он сделал…. Сколько я ни искал здесь и там такого чаю, - не нашел. Вкус – ну, настоящий. Идеальный. Знаешь, как у Платона, то есть даже не чай, а сама идея чая, и весь мой хмель мгновенно как рукой сняло.
От вечных ценностей мы постепенно перешли к людям, к тому, что это именно людские ценности, которые нас и отличают от животных.
И вот он заворачивает такую мысль…. Ты знаешь три закона диалектики?
-Спрашиваешь!
-Помнишь второй закон – закон перехода количества в качество?
-Ну.
-Так вот, там изменения происходят скачком. Так?
-Так.
-Вот он мне и говорит, – первый скачок – переход от неживой природы к живой.
-Ну.
-А второй – переход от живой к разумной.
-Ну и что?
-А то, что живая природа качественно отличается от неживой, - самая сложная ЭВМ проще самого простого вируса.
-Ну и что? ЭВМ полностью предсказуемы, и вообще, размножаться не могут.
-Да, а главное отличие, что вирус, в отличие от ЭВМ, может самостоятельно потреблять информацию и реагировать на нее. То есть тут есть принципиально новое свойство – живая природа потребляет и использует информацию.
-Да, разумная тоже.
-Ну вот. А теперь посмотри, насколько разумная природа отличается от просто живой…
-Орудия труда…. Ну-у-у, она разумная…. Ценности…
-Помнишь, в фантастике одно время была модной проблема – разумна или не разумна некая цивилизация? Ну, там треугольники чертили…
-Шестигранная гайка на флаге Следопытов у Стругацких?
-Вот-вот…. Так вот, разумная природа – это та же живая, но с некоторыми дополнениями. На первый взгляд особенно и не отличишь. И вообще, разумен ли простой человек – это тоже проблема. Так вот, он мне втолковал, что, во-первых, ключ к эволюции, к качественным изменениям в природе – информация. И, во-вторых, что у человека задействовано около 4% коры головного мозга.
-Ну и что?
-А теперь давай представим себе полностью разумных людей, у которых задействовано 100% коры головного мозга.
-Сильно умные будут?
-Сильно умные – в том, что смогут осваивать и перерабатывать в 25 раз больше информации, чем мы с тобой.
-А откуда они ее возьмут?
-Оттуда, откуда и мы. Из окружающего мира.
-Идеальная память?
-Не совсем. Тут дело не столько в памяти, сколько в доступе к информации, и в умении отбирать ценное из ее громадного потока. Так вот, он мне объяснил, что на Земле практически сосуществуют две цивилизации. У одного из более чем 100 000  человек мозг задействован полностью.
-Экстрасенсы?
-Да нет, мне в голову сразу пришло слово «махатма». И он мне сказал, что главное их отличие и особенность в том, что они непосредственно могут получать информацию от других людей, они подключены к ноосфере, и знают практически все, что происходит в мире. А мир, материальный мир, так устроен, что он стремится к самосохранению, к равновесию, и уничтожает факторы, грозящие его разрушить. А главный разрушительный фактор сегодня – человек, точнее, то зло, которое он в себе несет.
-Круто.
-Так вот не только мы сами, но и законы природы поставили человечество на грань вымирания. А они собирают информацию, и кое в чем воздействуют на мир – через утечки той же информации, через генерирование новых идей, и, кроме того, они могут оказывать и воздействие на материальный мир, воздействие, правда, микроскопическое, ну, в пару джоулей, где-то пушинку пошевелить…
-Или шарик в рулетке на нужной цифре остановить…. Ну и….
-Они собирают информацию через сотни людей, которые разбросаны по всему миру глазами которых они видят, ушами которых они слышат…. Для того, чтобы стать таким передатчиком, нужно только согласие человека. У них строгая мораль – они не могут себе позволить подглядывать, вторгаться в чью-то жизнь. Они знали обо мне и предложили сотрудничать.
-А что ты должен был делать?
-Ничего, жить как хочу. И я решил посвятить себя истинным ценностям, и понял, что для того, чтобы что-нибудь сделать, нужны деньги и власть. А сейчас – не знаю.
-Но сейчас что-то надо делать?
-Уйти…. Я понял, что слишком много на себя взял, слишком противопоставил себя остальным. Мир сильнее меня, друг Калошин. Уйду я, наверное. Злые они все-таки.
-Бел, тебя на Родине ждут! Тебя в партию приняли! Тебе дали звание генерал-майора и закрытый орден Неизвестного Героя!
-Да знаю, знаю. Но не вижу себя там, не вижу. Да и отвык я.
-Там Айрон тебя не достанет.
-Да захочу – он меня нигде не достанет, а если он сильно захочет, то и там достанет. Не знаю…. Сойтись с ним в открытую, – кто кого раньше нейтрализует – не хочу. В конце концов, он придает жизни какую-то остроту.  И все чаще думаю об одиноком островке, чтоб жили только друзья, только хорошие люди…. Никому не буду мешать, куплю это остров, выговорю в ООН какой-нибудь статус, флаг придумаю, гимн, герб, валюту…. А что….
-Вон, кстати, глянь….
Зеленая точка на синей скатерти.
-Мал он очень, да и обитаем, наверное. Дай-ка я по карте сориентируюсь…. Впрочем, нужно знать, где мы, а я потерял ориентировку. А, черт с ним, еще не вечер, нам спешить особенно некуда, высоты нам хватает. Автопилот умеет отслеживать восходящие потоки, спешить не будем.
А как раз наступил вечер. Постепенно закатилось солнце, и, хотя день был довольно бурным, и впереди была неизвестность, мы постепенно уснули. Иногда пищал автопилот, давая знать, что нужно вмешательство Бела, он просыпался, на несколько секунд включал двигатели, и мы опять плыли под громадными сверкающими звездами, а Луна обливала серебряным светом крылья «Птенца», воздушные потоки укачивали нас, и мы опять засыпали.
Утром, после довольно беспокойного, но сладкого сна, мы уже целенаправленно выискивали островок.
Бел выбрал совсем уж крохотный. «Чтобы можно было без особых усилий контролировать всю территорию», - как он выразился. За день мы его облазали практически полностью. Здесь водились какие-то ленивые непуганые птицы, небольшие млекопитающие, которых мы назвали кроликами. Да и рыба, естественно, была.
Дни потекли медленно и размеренно, солнце восходило и заходило, даря великолепные восходы и закаты, мы потеряли счет дням, и сначала переживали по этому поводу, а потом поняли подлинный смысл выражения «Счастливые часов не наблюдают».
Вечерами мы сидели у костра, днями валялись на пляже, немного слушали радио, экономя батарейки. Мы облюбовали уютную полянку, и хорошо было сидеть по вечерам, провожая глазами уносящиеся вверх искры, которые терялись среди неправдоподобно больших и ярких звезд. Рядом журчал источник, повякивала местная фауна, круг света от костра создавал впечатление замкнутости и уюта.
Мир постепенно смирился с утратой Бела, появились новые новости, сплетни, интриги. Строился мемориальный комплекс, посвященный Белу, и громадная женщина с Белом на руках, символизирующая вечную скорбь прекрасной половины человечества, должна была занять место в Париже, в Буа дю Булонь, который намеревались переименовать в Буа дю Белонь.
Позировать должна была Моника Стар, которая неожиданно стала суперзвездой, раскрыв тайну своих многолетних тесных отношений с Белом.
-Не знаю такую, - откомментировал он, когда впервые услышало ней. – Но, наверное, далеко пойдет.
-Бел, а чего на тебя итак бабы реагируют? – не удержавшись, однажды спросил я.
Люблю я их очень. И жалею. И, видишь ли, я как-то их понимаю, чувствую. Для меня женщина – ценность и загадка, и в то же время я немного боюсь их, я чувствую, что они сильнее меня, но сильнее не в смысле силы, а в том смысле, что они ближе к истинным ценностям. Видишь ли, они менее разумны в том смысле, что меньше руководствуются в своей жизни разумом, а больше эмоциями, а вечные ценности, как ты понимаешь, вообще трудно поддаются разумному осмыслению.
-Как это?
Ну вот, возьми Вовчика. Помнишь наш разговор? Ведь логически он совершенно прав, и никакими разумными доводами поколебать его позицию невозможно.
-Хорошо, а что ты имеешь в виду под истинными ценностями?
-Ты, конечно, понимаешь, точнее, чувствуешь, что такое истинные ценности, просто хочешь, чтобы я их сформулировал? Это на уровне чего-то подсознательного. Каждый понимает по-своему, что такое истинные ценности, даже не понимает, а чувствует. Мало кто их формулирует и понимает разумом. Для меня это альтруизм. Отвращение к любому насилию. Любовь к ближнему.
-Ничего себе любовь! Как ты бомбил миллионеров в Союзе!
-Ты ничего не понял Калошин. Это и есть любовь. Они погрязли в вещизме, потеряли душу, разучились радоваться простым радостям жизни, утратили вкус к жизни. Ты видел когда-нибудь счастливого миллионера?
-Я их вообще не видел.
-Они сделали себя средством достижения материальных благ. А материальные блага должны и могут быть только средством для человека, для его счастья. Да и пользоваться этими благами надо уметь. А для этого нужна культура, которой у них не было и нет. Да и наше общество держало их в постоянном страхе, заставляя скрывать то, что у них есть или могло быть. А нет, наверное, для нувориша большего счастья, чем хвастаться  своим богатством, чтобы ему завидовали. А у нас о чьем-то богатстве знал очень ограниченный круг лиц, потому что каждый мог заложить богача в то же Управление и сделать нищим.
А вообще, нет, наверное, большей трагедии и большей бессмысленности, чем быть богатым в нашей стране, даже если занимаешь большой пост. Тут чисто богатство ради богатства – если и купил что-то дорогое, то скрываешь от остальных, я не говорю уже о путешествиях, драгоценностях, раритетах, виллах, яхтах, благотворительности, биржевой игре, и прочих радостях простого западного миллионера. И, наверное, мой успех на родине во многом был предопределен тем, что большинство подсознательно понимали бессмысленность своего богатства, и подсознательно были рады от него избавиться.
…Об имуществе Бела радиостанции помалкивали, да и Моника на него не особенно претендовала, - ей, наверное, хватало пенок, которые она собирала со своей славы суперженщины, которая когда-то принадлежала супермужчине.
Официальные круги молчали, - мол, не наше дело, частное лицо, мало ли что с кем может случиться. Зато уфологи всех  мастей и типов развили бешеную деятельность – от поиска Бела до регулярных связей с параллельным пространством, загробным миром, иной реальностью, и прочими местами, где он, якобы, пребывал.
Эти события, а также и другие, и были темами наших неторопливых вечерних бесед. Планов особых не строили, о прошлом не говорили, просто обменивались неторопливыми, как дни и наша жизнь, мыслями.
Бел почему-то был убежден (или, может, играл в убежденность, чтобы внести в нашу жизнь какую-то интригу), что островок обитаем.
То он показывал мне какие-то обломанные ветки и помятую траву, то просто убеждал меня, как тот чукча из анекдота, что он «сюствует» какую-то живую ауру у островка. Я сначала поддерживал его треп, потом резко заявил, что мне надоело, и он перестал.
Разговоров о том, как выбраться с островка, пока не возникало, тем более что мы знали об аварийном передатчике на «Птенце» - всегда можно было вызвать помощь.
А, может, Бел просто не хотел объявляться, зная, что его появление вызовет очередную бурю в информационном и политическом пространстве. Или просто ему хотелось отдохнуть, и такой способ отдыха его вполне устраивал…
Х
Давно пора покончить с проклятой
неопределенностью,
заставляющей нас вечно быть на распутье.
«Путь», газета ортодоксальных
экзистенциалистов
1983, островок в Атлантике.
Мы, недавно поевшие и благодушные, валялись на пляже, наблюдая, как волны накатываются на песок, перекидывались словами, чувствуя, как солнце ласкает наши почти совсем черные спины.
Я лениво думал о том, как здорово было бы показаться с таким загаром в Управлении или в Департаменте, чтобы поразить сослуживиц и сослуживцев, Бел вяло пережевывал мысль о том, что мы будем делать, если найдем на пляже, скажем, отпечаток человеческой ступни.
-Это будет наша ступня, - сказал я и повернулся, чтобы бросить камешек  к нашему кострищу, которое было на самой кромке леса, но так и замер с занесенной для броска рукой.
-Бел…
На опушке стоял каплевидный аппарат, изысканно идеально черного цвета, с короткими крылышками по бокам и прозрачной кабиной.
Бел сел и уставился на новость такими же ошалевшими глазами, какие были, наверное, у меня.
-Н-н-н-ну….
Поднимались мы медленно и осторожно, как под прицелом. Аппарат был настолько чужой и появился так неожиданно, что от одного взгляда на него в животе прокатывались волны липкого холода.
-Калошин, что ты…, - Бел сделал первый нерешительный шаг вперед.
И тогда мы услышали ГОЛОС.
Я не знаю, был он внутри меня, снаружи, я не чувствовал давления на барабанные перепонки, хотя голос был мощным и всеобъемлющим, заполнял собой пространство и внутри и снаружи меня. Но, наверное, он все-таки был нематериальным, потому что иногда ощущал двойной смысл слов, понимал и те оттенки смысла, которые не были и не могли быть вложены в слова.
-Стойте, - сказал ГОЛОС. – Прежде чем вы сделаете еще шаг вперед, вы должны принять решение.
-Кто ты? – услышал я голос Бела.
-Я…. Я из будущего (из мира, каким, может, станет ваш когда-нибудь). Я люблю наблюдать, и предлагаю вам Приключение.
Перед вами…. Исследовательский аппарат, обладающий всеми мыслимыми вами возможностями. Но так как он может передвигаться во времени, он может не только менять реальность, но и создавать новые реальности.
Ваш мир, ваша цивилизация, проживает последние мгновения в масштабе истории. Нет, вас ждет не катастрофа, вас ждет полное изменение способа жизни и способа мышления. Через 50 лет мир станет совсем другим, неузнаваемым для вас теперешних, как, скажем, неандерталец не узнал бы мир, окажись он здесь.
-Здесь бы, наверное, он узнал бы, - пробормотал Бел.
-Мир не так прямолинеен, как вы думаете. Каждое существо, имеющее свободу воли, каждый человек, непрерывно порождает новые реальности. Каждый ваш выбор порождает для вас новый мир. Если ваш выбор влияет не только на вас, - а это обычно так, - он порождает новый мир и для других. А выбор других порождает новый мир для вас. Кому-то дано менять реальность для всего человечества.
Есть мир, где вы не встретились с Вовчиком. Есть мир, где вы не встретились друг с другом, потому что военкомате прапорщик направил Калошина в другую часть, есть мир, где вы вообще не родились. Число вариантов мира бесконечно. Вообще, бесконечность намного более распространена и намного более разнообразна, чем вы себе представляете. Есть Земля, которая совершенно похожа на эту, за исключением одной частности, есть Земля, на которой с этой совпадает лишь одна частность (Шекли), а есть Земля, на которой с этой вообще ничего не совпадает. Есть мир, g=9,1, есть мир, MV в формуле кинетической энергии не делится на два. Есть мир, где E=mc без всякого квадрата, есть множество миров, которые вы в принципе не можете себе представить.
Вы живете во многих реальностях, но те, какие вы сейчас, в данное время, воспринимаете только одну. Это как реинкарнация, - человек проживает множество жизней, но знает только про одну.
Кстати, в одной из реальностей как раз проходят ваши похороны. Авианосец засек «Летающего птенца».
Я даю вам возможность жить вечно (сколько вам захочется), причем жить в разных реальностях, оставаясь одной личностью, с памяти обо всем.
-А зачем?
-Просто мне интересно. Мне интересен Бел, и  интересно, как вы поведете себя в необычных ситуациях. Да и вам, я думаю, интересно. Но решение примет Бел.
-Какое решение?
-Если он скажет «да», - вы попадете в новую реальность, получив мой аппарат. Вы становитесь всемогущи и неуязвимы. Вы сможете менять судьбы человечества, управлять им. Более того. Аппарат способен переносить вас в прошлое, и вы создадите новую реальность в прошлом, и измените настоящее. Попав в прошлое, вы больше не попадаете в это настоящее. Его просто не станет. Его не станет в тот момент, когда Бел скажет «да», - мир, в котором есть этот аппарат, совершенно независимо, в чьих он руках – совершенно другой мир.
-Так реальность уже поменялась? Аппарат-то здесь….
-Да, есть и реальность, где мы с вами не встретились. Но пока еще рано говорить о новой реальности, - это только один из вариантов старой, изменение практически незаметно для всего остального мира. Решайте, решай. Бел. Перед вами весь мир.
-Если я скажу «да»….
-Ты подойдешь к аппарату. Он будет твой, или ваш как ты решишь.
-А если «нет»…
-Аппарат исчезнет. Жизнь пойдет дальше. У вас останутся воспоминания, но не более того. Решай.
Меня аж замутило от нетерпения. Монотонная жизнь на острове постепенно стала приедаться, а тут как раз Приключение, причем с самой большой буквы. Бел молчал. Молчал и ГОЛОС. Мурашки медленно ползли по моему телу.
-Нет, - коротко и просто сказал Бел.
Я, конечно, глаз не сводил с аппарата. Его просто не стало. Ни хлопка, ни вспышки, ни дуновения ветерка. Не стало, и все.
-Ну, что же ты… - начал я возмущенно, и осекся.
Бел напряженно смотрел туда, где только что стоял аппарат. Там, уставясь на нас синими испуганными глазами, на корточках сидел туземец.
XI
Фюрер и сейчас живее всех живых.
«Путь рейха»,
газета тайно недобитых эсэсовцев.
1983, Валгалла.
Конечно, смуглый. Конечно, голый, за исключением набедренной повязки. Но в руках он держал не копье, а новенький автомат, и татуировка, которая покрывала его, была довольно оригинальной, воспроизводя если не сам мундир, то все нашивки и отличительные знаки войск СС. Вплоть до пуговиц и кокарды, которая была вытатуирована прямо на лбу.
-Ого, - вырвалось у Бела. Правда, вырвалось по-немецки, - он всегда мгновенно реагировал на ситуацию.
-Что это было? – по-немецки же спросил абориген.
-Что – что? – изобразил недоумение Бел.
Глаза аборигена стали еще более ошалевшими. Но теперь в них появилась некоторая растерянность и задумчивость.
Потом он сделал неуловимый бросок назад и исчез в зарослях.
-Ну-у-у-у…  - вырвалось у нас одновременно  даже в тон.
Сделав  инстинктивное движение броситься вслед за аборигеном мы опять опустились на песок.
-Ты что, зачем ты отказался?
-Дело в том, что мне интересен и этот мир…. Жалко его. Другая реальность все-таки другая. И, кроме того…. – Бели полуприкрыл глаза, - где-то там, куда никто не достанет, я все-таки сказал «да». Возможен же и такой вариант. Он просто спрашивал, где останется…. Нет, он просто дал возможность половинке меня, мне… не знаю, но тот, который я этот, остался здесь. А другой….
-Можно хотя бы больше узнать…
-Можно было бы. Уже «бы». Уже все. Для нас.
-А, может, это махатмы?
-Да нет, махатм я знаю.
-Как-то все это….
-Да уж.
-А абориген?
-А абориген – это наша реальность. Я же тебе говорил, что остров обитаем. Не бойся, они нас не обидят. Если бы хотели обидеть – давно бы уже обидели. Только давай договоримся – никакого аппарата мы не видели и никакого голоса не слышали. Я думаю, что общение с аборигенами на этом для нас не закончилось.
-А как же…
-Ты что, Лопушанского забыл, или презумпцию невиновности? Мы ничего не видели, ничего не знаем, и пусть этот парень докажет, что он прав. По-моему, там и трава не примята. Мало ли что ему могло померещиться с бодуна.
-А с чего ты взял, что он с бодуна?
-А что ты думаешь, у них бодунов не бывает? Островок трезвости?
И в самом деле, должны же они что-то пить, или курить, или нюхать, или колоть, - подумал я. – Кайф, наверное, неотъемлемая часть человеческой жизни.
Долго размышлять мне не пришлось. На опушку вышли уже трое с автоматами, и замахали руками, однозначно приглашая нас приблизиться.
-Кто такие? – пролаял один из них по-немецки с типично эсэсовскими интонациями.
-Анатоль фон Вайс, - отрапортовал мгновенно преобразившийся Бел, склонив голову, на которой мне даже почудился пробор, и щелкнул босыми пятками.
-А ты? – обратились ко мне.
-Э-э-э-э….
-Князь Калошинский, Рюрикович-Гогенцоллерн, - не моргнув глазом, отчеканил Бел.
-Откуда вы здесь?
-Вы, конечно, знаете трагизм судеб русско-арийской аристократии, - задушевно начал Бел, но его грубо прервали:
-Следуйте за нами.
Теперь нас повели вместе. Пройдя несколько десятков метров, мы остановились на просторной поляне, где так любили сиживать, поедая фрукты, в изобилии растущие рядом.
Рослый туземец с татуировкой гауптштурмфюрера, подошел к дереву, прошептал в него несколько слов, и посреди поляны откинулся люк, прямо с дерном и кустиком, у которого мы с Белом обычно справляли малую нужду.
Нас повели вниз по металлической лестнице. Подземелье было довольно обширным и комфортным, воздух чистым и каким-то стерильным. Светильники на каменных, грубо обработанных стенах, зажигались и гасли автоматически, сопровождая нас. Нам не завязали глаза, и я понял, что нас не выпустят отсюда,  слишком необычно и таинственно было это место, а в таких местах очень заботятся о том, чтобы как можно меньше людей знали, что они существуют.
Пройдя несколько крутых поворотов, оборудованных пулеметными гнездами, мы оказались перед обитой кожей дверью, на которой красовалась громадная золотая свастика.
Мой интеллект работал на пределе. Судя по автоматам, и вообще, по оборудованию, эта нора имела связь с внешним миром, то есть они не могли не знать о Беле. Но могли ли они знать, что Бел – это Бел? Телевизор у них или радио? Получают ли они прессу? Впрочем, фотографии Бела и сам Бел сегодня совпадали не очень, – время, проведенное на острове, все же изменило его.
Кроме того, Бели сам по себе стоил многого, и был интересен для любого и без крутого немецкого псевдонима.
Решив положиться на Бела и судьбу, я переступил порог.
Громадный стол, а за ним в настоящей, матерчатой, форме группенфюрера СС, сухой крепкий старик.
-Добро пожаловать в Валгаллу.
-Хайль Гитлер! – вскинул руку Бел.
-Хайль! Ну, какими судьбами вы оказались здесь? Цель вашего визита?
-Решили отдохнуть от так называемой цивилизации, - отчеканил Бел.
-И чем же она вам не нравится?
-Отсутствуют вечные ценности.
-Какие же? – Группенфюрер свел кончики пальцев.
-Честь. Верность. Верность крови. Верность государству. Верность вождю .
-Вождю?
-Вождей сейчас нет, но я имею в виду принцип.
-Вождей сейчас нет…. – Группенфюрер медленно поднялся из-за стола. – Один вождь, один рейх, один народ!
-Хайль! – рявкнул Бел.
-Ты кто?
-Анатоль фон Вейс, к вашим услугам.
-Фон Вейс?.. Не помню.
-В августе сорок третьего мой отец, Теодор фон Вейс, был направлен в тыл большевиков с секретной миссией, и сумел не только сохранить верность фюреру, но и передать ее своему сыну.
Мне стало жутковато. «Анатолий Федорович» - вспомнил я имя-отчество Бела. А вдруг и в самом деле…. И непонятное стремление КСИ к эсэсовской символике…
-Похвально... Но я не слышал о такой миссии.
-О ней был информирован исключительно узкий круг лиц.
-Естественно. Вы же сказали, что миссия была секретной. Фюрер знал о ней?
-Я думаю, да. Мой отец имел честь быть знакомым с ним, и гордился этим всю жизнь.
-Так… - группенфюрер побарабанил пальцами по столу. – А когда родились вы?
-В 1951. Отец должен был натурализоваться.
-А сколько лет вашему батюшке?
-Он 1922 года рождения. Сейчас ему шестьдесят.
Группенфюрер посуровел.
-Вы понимаете, что, ссылаясь на фюрера, вы посягаете на святое?
-Так точно.
-А если фюрер согласится принять вас?
-Фюрер?
-Великая идея и великий рейх живы. Великая идея и великий рейх без фюрера ничто. Вы будете разговаривать с фюрером в ближайшее время. Он решит, как быть с вами дальше.
Потянуло склепом, мистикой, мертвечиной. «Ему уже где-то 100 лет» - подумал я. Гитлер. Ленин, Сталин, Македонский, Батый, - фигуры прошлого, и разговаривать с ними…. Оккультизм? Спиритизм? Как-то несерьезно для такого серьезного помещения и таких серьезных людей.
-Именно в сорок третьем, когда над рейхом нависла опасность, нам стало ясно, что фюрер будет нужен нам вечно, и нужен будет в любом случае – как в дни поражений, так и в дни побед. Человек и человечество – преходящи, а фюрер – вечен. В нем воплощена Великая Идея, в нем воплощен Великий Дух Нации. Великий арийский гений Макс Гейст после многих лет исследований, еще в тридцать шестом году пришел к выводу, что личность фюрера, его душа – это комплекс гениальных энергетических потенциалов, которые наполняют его великий бессмертный мозг, - величайшую сокровищницу человечества, вершину того, что было создано арийской природой, а, следовательно, природой вообще.
Стало ясно, что сохранить эти гениальные потенциалы – значит сохранить самого фюрера. Пять лет длились эксперименты. Было потеряно много человеческого материала – подопытные или гибли, или теряли разум, или впадали в кому. Наконец, в 1942 году, 21 апреля, ко дню рождения фюрера, удалось переписать жалкую память одного недочеловека, а еще через год был записан один ариец. Доктор Гейст утверждал, что личность сохраняется полностью, но это невозможно было проверить. Личность превращалась в тонны магнитной проволоки, а вот дать им речь, способность обмениваться мыслями, было еще невозможно.
С 1943-го мы приступили к записи фюрера. Он гениально верил в эту идею, и ежедневно уделял свое драгоценное время для того, чтобы оставить нам свой разум, и потому уже тогда начал готовиться план эвакуации великого гения.
Была найдена Валгалла, были приготовлены субмарины, одна из которых должна была транспортировать запечатленную личность фюрера, а другая – оборудование, необходимое для ее оживления. С начала сорок пятого мы стали готовить и третью, на которую было погружено золото партии.
12 апреля 1945 сдох увечный ублюдок, глава гнилой мировой плутократии, а фюрер в тот же день обрел бессмертие. В сорок девятом скончался Макс Гейст, но уже через три года мы имели самую мощную в мире ЭВМ. Ею занято все подземное пространство Валгаллы. В нее были внесены все записи фюрера, и его уникальное сочетание энергетических импульсов приобрело плоть. Каков был наш восторг, когда мы расшифровали первые перфокарты и убедились, что фюрер жив! Система беспрерывно совершенствуется, и сегодня каждый рейс нашего «Плавучего голландца» доставляет нам новейшие разработки мирового компьютерного прогресса.
Фюрер – всезнающ. Он – всемогущ. Мир уже почти принадлежит нам. Близок день «Д», когда фюрер одним могучим усилием воли подчинит себе Вселенную. Прошу!
Группенфюрер вскочил, подобрался, и нажал кнопку на столе.
Дубовая панель отошла в сторону.
Ничего поражающее воображение. Пишущее устройство, микрофон,  клавиатура, две телекамеры, которые сразу уставились на нас. Пишущее устройство взорвалось короткой дробью, группенфюрер подошел строевым шагом и что-то отпечатал в ответ.
Я обратил внимание на то, как неудобно было ему печатать, – стула не было, да и едва ли бы он осмелился сидеть в присутствии фюрера, а сделать стол повыше у них, видно, просто ума не хватило.
Диалог между ними длился довольно долго.
Стрекотали клавиши ввода,  барабанило пишущее устройство. Капли пота заблестели на челе группенфюрера.
-Когда и кем ваш отец был представлен фюреру?
-16 ноября 1942-го. Отто Скорцени.
-Как называлось подразделение, в котором служил ваш отец?
-Это государственная тайна рейха, и он не доверил ее даже мне. Честь всегда очень много значила для него.
-Хорошо, - группенфюрер выпрямился и потер поясницу. – Оба изложите вашу биографию в письменном виде. Она будет доложена фюреру. Особое внимание обратите на жизнеописание ваших предков, подтверждающее ваше благородное происхождение. Фюрер решит, как быть с вами.
-Пиши правду, - шепнул мне Бел.
Нас развели по разным камерам, и я остался один.
Обстановка была спартанской, кормили весьма скудно, но сносно, в основном рыбой. Я постарался быть максимально кратким и объективным, потому что знал, что основная нагрузка ложится на Бела. Об Управлении и о его задании за границей я опустил, как и о заданиях Департамента и мистера Айрона. Наши внутренние дела. И, в конце концов, я должен был молчать по условиям нашего с ними договора. Работал… участвовал… сотрудничал…. В эти краткие сухие формулировки я облекал свою бурную яркую жизнь.
Здешнее начальство требовало максимально подробно изложить биографию моих, так сказать, предков, и вот тут насчет «пиши правду» не получилось, и потребовалась вся моя фантазия и все знание истории, чтобы изложить, и сверхчеловеческое напряжение памяти, чтобы запомнить историю рода Калошинских-Рюриковичей-Гогенцоллернов, которые вели свой род от Олега Вещего (и на фига меня понесло в такую даль?)
Конечно, выручало меня и имя, которое дали родители – звали бы меня  Вилен, или Марксэн, или. Скажем, Ким …
Мой пра-пра-пра-предок по отцовской линии, согласно моей версии, получил княжеский титул, когда в 1710 году подарил Петру I первую в России пару калош, и Петром же был венчан на княгине Рюриковне, которая вела свой род от Олега, и недавний предок которой влюбился в дочку бранденбургского курфюрста в 1492 году, на новогоднем балу, и, естественно, очаровал ее, и, естественно, родил детей, которые соединили кровь знатнейших фамилий России и Пруссии. Деятельность моих предков и сами они во времена самодержавия не были особенно известны, потому что они вели довольно замкнутый образ жизни, вдали от света,  занимаясь самоусовершенствованием, что и спасло их от расправы озверелого народа во времена бурного социального прогресса.
После 1917, бросив все нажитое, мой дед переквалифицировался в скромного конторского служащего. И родил моего отца, о котором мне писать было уже легче, а потом отец родил меня, и тут перо мое совсем легко заскользило по бумаге, - автобиография была мной писана неоднократно, и тут уж пришлось не столько придумывать, сколько отбирать.
Наконец отчет был закончен, я сдал его Вилли, как звали ротенфюрера, приставленного ко мне, но меня никуда не вызывали, не трогали. Как я понял, занимались Белом.
Я валялся, как всегда, на лежанке, и, как всегда, изнывал от скуки и неизвестности – делать было нечего, книги были только на немецком и на других европейских языках, которые я уже знал, но не настолько, чтобы читать, и тем более получать удовольствие от чтения. Я совершенно потерял ориентировку во времени, - свет зажигал и гасил я сам, еду приносили по требованию, и мне ничего не оставалось делать, как думать. Размышления мои все сводились к одному – а что будет, как быть дальше?
Очень не хватало Бела, но, наконец, в один прекрасный день, дверь распахнулась, и появился он.
-Привет, - Бел, входя, при рукопожатии сунул мне в руку бумажку.
-Привет, - ответил я, и мы обнялись.
«Здесь все прослушивается и просматривается» - было написано на бумажке. – «Не болтай лишнего».
Я болтать особенно и не собирался, мне болтать было не о чем, я был настроен слушать.
-Валгалла, - последнее прибежище третьего рейха, - торжественно поведал мне Бел. – До тех пор, пока жив фюрер, дело национал-социализма не проиграно. Нужно только выбрать удобный момент, чтобы высоко поднять знамя великой арийской расы. Единственный козырь в этом отношении – личность фюрера.
Но, к сожалению, тот вид, который имеет сегодня фюрер, не позволяет ему полностью реализовать его великую миссию. Но великий арийский гений не дремлет. Гениальный продолжатель дела Макса Гейста, Фридрих Штейнкопф, высказал гениальную идею – раз личность фюрера можно было переписать с мозга на пленку, то личность фюрера можно переписать с пленки на чей-то мозг. Эксперименты начались три года назад. Ясно, что чтобы записать чью-то личность на чей-то мозг, надо этот мозг очистить от предыдущей личности. Это Штейнкопф уже умеет. Трижды был проведен эксперимент, и было получено три человека, полностью лишенных памяти и личности вообще. Попытки переписать им новую личность не увенчались успехом, но это и к лучшему – трудно найти кого-то, который был бы достоин воплощать столь великого человека.
-Ну и?
-Фюрер оказал мне великую честь. Выбор пал на меня, - произнес Бел, и я впервые увидел его глаза растерянными. – Я передал фюреру номера всех моих банковских счетов, все свои деловы связи, ему ведь придется быть в моем теле. А золото партии плюс мои сбережения – серьезная сумма, которая может реально изменить мир.
-Но, Бел, ты не совсем идеальный ариец. Внешне, по крайней мере.
-Да как ты смеешь? Мой отец был вынужден смешать свою кровь с кровью низшей расы, но дух его остался истинно арийским. Кроме того, фюрер присвоил мне звание идеально чистокровного арийца.
-А когда?…
-Процесс списывания личности занимает несколько недель, еще столько же – процесс записывания на новый носитель. Стирать мою личность сейчас посчитали нецелесообразным – практически невозможно сохранить ее стерильной, на мозг ложатся новые впечатления, какая-то информация засоряет его, и потому я смогу быть полезным фюреру только тогда, когда процедура перенесения личности на новое тело будет опробована и доведена до совершенства – риск слишком велик, ставка слишком высока.
Но фюрер уже решил, что я – окончательный выбор, окончательный вариант. И уже сегодня я назначен его воплощением.
-То есть?
-Я облечен земной властью над Валгаллой. Группенфюрер Шварцман – мой заместитель. Это, конечною, сугубо номинально, - я не имею права, точнее, желания, вмешиваться в дела группенфюрера, ибо я не совсем владею информацией о Валгалле. А, кроме того, группенфюрер обладает уникальным опытом.
-А я?
-Ты – гость Валгаллы.
-А дальше как?
-Фюрер, как всегда и во всем, гениален. Он понимает, что условия Валгаллы не идеальны для того, кто в ближайшее время должен взять на себя ответственность за судьбы мира. Нам, вероятно, в ближайшее время придется покинуть Валгаллу.
-«Летучий птенец»?
-Нет, конечно. «Птенец» неспособен взлететь. Нас эвакуирует «Плавучий голландец», подводная лодка рейха и Валгаллы.
-Куда?
-Есть в Тихом океане остров, с замком, я куплю его на твое имя, будем жить там, и ждать, когда нас призовет фюрер.
Я расплылся в восторженную улыбку. Ну, Бел, ну, молодец!
Голос Бела пресекся.
-Конечно, мне будет тяжело. Я очарован личностью фюрера. Я полностью попал под его могучее влияние, и я не знаю, как перенесу разлуку с ним…. правда, с нами будет его представитель. И как только радиостанция Валгаллы передаст сигнал…
Да, кстати, перед тем, как к нам подошли представители фюрера, ты ничего странного не заметил?
-Да нет, а что?
-Унтерфюрер Линксман утверждает, что видел некую таинственную вещь, некий странный аппарат.
-Где?
-На границе леса и пляжа…
-Да нет, не было ничего, может, где в другом месте, или, может, я не туда смотрел…
-И еще. Никто не должен знать о Валгалле.
-Естественно.
-Группенфюрер Шварцман предложил стереть твою личность. Тогда ты ничего никому не расскажешь.
-Но я….
-Фюрер гениально решил, что нецелесообразно обременять меня беспомощным спутником. Но ты должен принести клятву.
-Клянусь.
-Клянись самым святым, клянись по-настоящему.
-Гадом буду. Век воли не видать. Чтоб мне так жить. Зуб даю.
-Итак. – Бел повысил голос и перешел на немецкий, - ты клянешься  кровью, свободой, жизнью и честью?
-Да. Клянусь.
-Учти, я за тебя поручился, и, кроме того, ты лично несешь ответственность перед фюрером.
-Бел, ты же меня знаешь….
-Да, я тебя знаю. Пойдем.
Мы прошли в новые апартаменты Бела – комнату метров на 15, с двумя кроватями и даже с коврами.
Бел не особенно утруждал себя обязанностями по управлению Валгаллой. Все вопросы решал Шварцман, а Бел пропадал целыми днями в комнате фюрера, и даже с его разрешения поставил себе стул, чтобы удобнее было общаться. Иногда он приходил веселым, иногда озабоченным, но в целом, как я понял, они подружились, - фюреру надоели, вероятно, всеобщее беспрекословное подчинение и лесть, которые, все-таки, ограничивали роскошь общения.
Не знаю, что ему плел, или рассказывал Бел но от фюрера он узнал немало.
-Неплохой он человек, - сказал мне как-то Бел. – Но, понимаешь, сначала стремление к власти, а потом логика власти начинает управлять человеком, диктовать ему определенную линию поведения, определенные поступки, если он хочет удержать власть. Ты посмотри на Ленина, на Сталина. Ведь фюрер, несмотря на все обвинения, по сравнению с ними – гуманист, человеколюбец. Кроме того, фюрер заботился о своей нации и принес ей пусть недолгое, но процветание. Они же уничтожали именно свой народ. И, кроме того, - ах, фюрер уничтожил 6 миллионов евреев!…. А 7 миллионов украинцев, уничтоженных голодомором? Все-таки газовая камера и крематорий намного гуманнее голодной смерти.
Ложь – единственное оружие, которое применяют в борьбе с по-настоящему великим человеком. Идеи же бессмертны и неуничтожимы, и потому только ложь способна их погубить.
-А идея коммунизма?
-Видишь ли, фюрер проповедовал неравенство рас. А коммунисты – неравенство людей. Фюрер указал на избранную расу, на арийцев, которым все-таки есть чем гордиться, а коммунисты указали на пролетариат, на шариковых, которым особенно гордиться нечем. Да, они производители материальных ценностей. Но пролетариат не столько производитель, сколько исполнитель. Яму может и собака вырыть. Но чтобы выкопать полезную яму, надо знать, зачем ее копать, где и как. Духовные ценности, которым мир во многом обязан арийцам все-таки выше материальных.
-Бел, ты что, в самом деле веришь во все это? – спросил я его, как только мы выбрались на прогулку по острову.
-Во что в это?
-В фюрера, в фашизм, во всю эту дребедень о возрождении третьего рейха?
-Нет, конечно, но, видишь ли, друг Калошин, как говаривал товарищи Станиславский, надо уметь жить в предложенных обстоятельствах. Фюрер полезен тем, что я еще раз понял, что в принципе невозможно осчастливить насильно не только человечество, но даже и отдельного человека. Знаешь, можно привести лошадь к воде, но невозможно заставить ее пить. И, что самое обидное, когда людям создают условия для счастья, они в первую очередь пытаются нажраться, во всех смыслах, и в основном за счет других людей, забывают про вечные ценности. А вот как сделать, чтобы они поняли ценность вечных ценностей, я не знаю…
-Ну и что ты будешь делать?
-Пока отдыхать, приводить мысли в порядок. Фюрер разрешил пригласить на остров еще одного человека по выбору. Выбор предоставляю тебе.
-У тебя что, нет друзей?
-Ты у меня друг, Калошин.
-А женщины? Оксана?
-Этот вопрос я как-нибудь решу в рабочем порядке. Оксана едва ли согласится покинуть Родину, а я не хочу, чтобы к ней было применено хоть какое-то, но принуждение. Да и, кроме того, мы там не только отдыхать будем. Там может стать и опасно.
-Так я в самом деле могу кого-то пригласить? А как она попадет на остров, и вообще, узнает о приглашении?
-Валгалла имеет такие возможности.
-А Лауру можно?
-Да хоть Люську, но с Люськой будет сложнее.
-Пусть лучше будет Лаура.
-Хорошо. Будет Лаура.
XII
Пора, наконец, покончить с погружениями,
и остановиться на всплытии.
«Путь во мраке», бортовая газета
«Плавучего голландца»
1983, Атлантика
К приходу «Плавучего Голландца» Валгалла готовилась загодя – был составлен и согласован с фюрером, Белом и Шварцманом список крайне необходимых вещей, основную часть которого составлял предметы технического прогресса. Был подготовлен причал, на который мы с Белом явились точно в назначенный срок.
Громадная пещера была залита светом прожекторов. Я уже знал, откуда на острове столько энергии – в 1959-м здесь была построена АЭС, которая не только обеспечивала Валгаллу энергией, но и служила своеобразным средством сдерживания – население, не колеблясь, взорвало бы ее в случае прямой и наглой агрессии. Фюрер все равно остался бы жив – его запись была скопирована и хранилась в надежном месте.
Почти весь личный состав выстроился на причале, когда медленно и бесшумно, как во сне, в грот втянулась длинная маслянистая туша «Плавучего Голландца».
Команда была выстроена на палубе, оркестр тихо и грустно играл марш. На причал усталой походкой сошел капитан и приблизился к Белу.
-«Летучий Голландец» прибыл. Груз доставлен полностью. Потери экипажа – один человек.
-Что с ним?
-Старость, - улыбка пошевелила бескровные губы капитана на неестественно бледном лице.
-Вольно. Экипажу отдыхать.
Подводники поодиночке сошли на берег. Их невозможно было спутать с постоянными обитателями Валгаллы – все их лица пугали какой-то неестественной, трупной бледностью.
-Обычно приход лодки через девять месяцев вызывает взрыв рождаемости на острове, - сказал Бел по дороге в пещеры. А сейчас не знаю.
Нас принял лично фюрер. Общался с ним, то есть сидел за печатающим устройством, Бел.
Капитан говорил о том, что экипаж устал, что экипаж давно чувствует себя больше покойниками, чем людьми, а фюрер увеличил им длительность отдыха до недели вместо обычных трех дней, но, к сожалению, не на поверхности, а внутри Валгаллы.
Был решен вопрос с покупкой острова. К сожалению, не в Тихом океане, а в Атлантическом, но зато на нем был настоящий замок XVIII века. Договорились и о Лауре. Ее прибытие должен был обеспечить агент Валгаллы в Европе, который, как и другие агенты на поверхности, даже не знал, на кого работает. Деньги должны были быть переведены с одного из секретных счетов Бела.
Капитан сообщил и о новости с Большой земли – умер выдающийся деятель нового ленинского типа, у нас на Родине назревали изменения, и весь мир ждал их. Место многозвездного товарища занял начальник начальника нашего Управления. Глаза Бела при этом известии сверкнули.
-Опять им Берии не хватает.
-Ты не прав, Бел, - вмешался я, - это совсем не Берия. Он даже стихи пишет. Да и органы стали совсем другими. И, наверное, только они смогут навести порядок в нашей стране.
-Ты хочешь сказать, что при Сталине был порядок?
-Знаешь, Бел, в органы все-таки отбирали лучших людей. Нас с тобой, например.
Наша беседа была прервана стрекотом пишущего устройства.
-При вас неотлучно будет Хорст, - отпечатал фюрер. – Он будет вашим верным помощником и телохранителем. Я не думаю, что вы сможете избавиться от него, но  и в этом случае вы никогда не избавитесь от Валгаллы. Если вы подведете меня, ваша смерть будет ужасной. Впрочем, я верю в тебя, фон Вейс.
Потом он потребовал оставить их с Белом наедине, что, впрочем, было довольно условно, так как распечатки разговоров не уничтожались сразу, а сдавались в архив, пройдя, конечно, через несколько рук и глаз. И я мог бы бегло просмотреть их, если бы они не были напечатаны по-немецки.
Разговор шел о переменах в нашей стране. Бел давно и с нетерпением ожидал кончины дорогого лично Леонида Ильича, относится к нему довольно иронично, называл его бровеносцем в потемках и бормотухой с пятью звездочками. А я глубоко уважал его, - все-таки он боролся за мир, и войны почти не было, а Афганистан, - ну должны же мы были охранять свои стратегические интересы…. Да и вообще – старый больной человек держал на своих плечах такую громадную страну, а над ним еще и насмехались.
А громадный вклад в сокровищницу марксизма-ленинизма, - учение о развитом социализме, а новая Конституция СССР, а литературные произведения…
Так вот, фюрер, не без помощи Бела, был убежден в том, что именно на просторах нашей необъятной Родины и осуществляются потихоньку его идеи, - евреев не любят и у нас, и у нас авторитет вождя и Родины непререкаем, и у нас существуют некоторые ценности, которые он пытался воплотить в жизнь. И если начинать возрождение идей фюрера, то стоит это начать делать у нас, а там, объединившись…
К тому же, что бы ни говорилось, Бел соединял в себе черты обоих цивилизаций, был знаком с каждой из них, и в каждой из них был успешен.
Было приказано сидеть на острове, будучи готовыми к действиям, и, вполне вероятно, в нашей стране.
Фюрер объективно играл на руку и Вовчику и мистеру Айрону. Да и я начал скучать по Родине. А вот как Бел там окажется, - или как фюрер, или как Бел, - об этом предстояло только гадать.
Опять тихо и грустно оркестр наигрывал марш. «Плавучий Голландец» ожил. Были убраны сходни, и между бортом и причалом стала расти полоска воды….  Мы с Белом стояли на мостике, но капитан почти сразу пригласил нас вниз – лодка погружалась, так как выход из Валгаллы был под водой.
Наша каюта, железный шкаф величиной в половину железнодорожного купе, с койками, расположенными одна над другой, должна был стать нашим пристанищем. Но мы не собирались сидеть в ней безвылазно, и пошли знакомиться с кораблем.
Обыкновенная, надо сказать, крейсерская подводная лодка, где соседствовали приборы и механизмы 39-го года выпуска с аппаратурой начала 80-х.
В кубриках назревала тихая, деловая, спокойная пьянка, - вынимались бутылки, звякали стаканы, готовилась спартанская закуска.
-У вас на борту праздник? – спросил Бел у встреченного нами капитана.
-О чем вы?
-Да вот, - Бел кивнул на отвинчивающего пробку матроса, к которому тянулись две бледных руки с кружками.
-А… это… это, как вам сказать… психотерапия. Нагрузка команды в походе минимальна. И потому режим дня такой – 8 часов отдых,  8 часов отходняк, 8 часов вахта. Все очень просто. Отдых каждый выбирает по своему вкусу.
-А эксцессы бывают? Я знаю людей, которые, выпив, плохо владеют собой.
-Были случаи. Два. Виновниками мы зарядили торпедные аппараты, а с командой неделю проводили тренировки. Последний, второй, случай был два года назад.
-А первый?
-Первый был в сорок шестом, во время начала нашей деятельности, как только был заведен сегодняшний режим.
-А других способов отдыхать команда не знает? – спросил я, и тут же понял, что сморозил глупость, - что им, книжки читать кроссворды разгадывать, или в шарады играть? Или, может, заниматься художественной самодеятельностью?
Но довольно быстро я убедился, что есть и другие способы отдыхать – глотали колеса, нюхали, кололись, и даже спаривались.
Но, к чести команды будь сказано, все происходило чрезвычайно корректно. Может, виной тому арийский менталитет и немецкая привычка к дисциплине и послушанию, но никто не орал забубенных песен, не бил друг другу морду, не принуждал участвовать или просто поддержать компанию. Те, кто кололись и нюхали, делали это в одиночку, те, кто спаривались – парами, а те, кто просто пили – максимум по четыре, ну, бывало и пять, но это уже был какой-то праздник – чей-то день рождения, или другая причина, при которой неудобно было не пригласить и неудобно было не явиться по приглашению.
-Индивидуализм, - прокомментировал Бел. – Но, заметь, удобная штука. Наши при первой же пьянке разнесли бы лодку, а если бы не разнесли, наутро загнали бы ее и пропили. Наши бы просто не смогли бы так – треть пьет, треть отходит, а треть работает. Уж если пить, так всем.
-Да. Но и работать – всем.
-А вот это хуже всего получается. Всегда кто-то отлынивает или пьет, когда все работают…. Кстати, тебе не кажется, что «Голландец» - это модель общества? И в большом мире часть гуляет, часть мучается после гуляния, а часть работает. И тоже, наверное, приблизительно по трети…
На корабле было довольно скучно – стоны и тихое бормотание подвахтенных, угрюмая сосредоточенная пьянка отдыхающих, - все это было довольно однообразно, и быстро надоело.
Мы с Белом пытались вписаться в какую-то компанию, но нас не поняли – «отдых» воспринимался ими как труд, как служба, и людям было просто непонятно, чего мы, непрофессионалы, лезем не в свое дело. Как если бы, скажем, мы с Белом попытались стать на вахту у торпедных аппаратов.
Тогда мы решили поближе познакомиться с нашим сопровождающим.
Прикрепленный к нам представитель Валгаллы оказался довольно интересным человеком. Родился он 30 января 1933 года, причем в ту самую минуту, когда Гинденбург назначил Гитлера рейхсканцлером. То есть его рождение до минуты совпадало с рождением третьего рейха.
Идея такого символа третьего рейха принадлежала, конечно, фюреру, но в Германии оказалось невозможно найти младенца, рождение которого абсолютно точно совпало с рождением третьего рейха. Временно исполняющим обязанности символа был назначен некий Вилли Фростман, родившийся на 15 минут позже. Во Франции был найден Бернан де Желль, который родился на три минуты раньше. Союзная Испания любезно сообщила о Базиле Хеладе, разница – две минуты. В оккупационных частях была сформирована спецкоманда «Киндер», которая занималась поисками этого символа, и в 1941-м на Вологодчине нашли Васю Морозова, рождение которого совпадало до минуты с рождением третьего рейха.
Вася уже был принят в пионеры, и совсем собрался было идти в партизаны, когда его накормили шоколадом и печеньем, аккуратно изъяли в штаб, а потом тихонько отправили в Германию, где крестили в подлинного арийца, и, конечно при крещении он получил новое имя – Хорст Вессель, в честь символа немецкой молодежи героя гимна штурмовиков. Родителей от греха и соблазна подальше отправили в Аргентину, а Васю – в Гималаи по программе «Анэрбе».
В Гималаях фюреру был преподнесен приятный сюрприз – Вася, оказывается – очередная реинкарнация Германариха, вождя готов, который в 375 году, правда, нашей, эры, был убит вождем гуннов Баламером.
Хорст, он же Вася, видно, в силу своей генетической памяти свободно владел нашим с ним родным языком, и поэтому я не удержался, и спросил:
-Хорст, а насколько это серьезно?
-Что это?
-Ну, реинкарнация, карма, чакры, чудеса…
Хорст прищурился и улыбнулся:
-Понимаете, Иегудиил, все мы живем в мире, который создали мы сами.
-То есть?
-Ну, вот представьте себе такую картину. В одно и то же время, в одном и том же коллективе, живут два человека. Одинаково живут. Одинаковая зарплата, одинаковое семейное положение, одинаковое жилье. В общем, насколько возможно идентичные условия жизни. Один убежден, что его окружают сволочи, рвачи, лгуны, идиоты, в общем подонки человеческого общества. И сам он живет ужасно, жизнь не сложилась, он нищий, его не уважают. В общем, жить так нельзя.
А другой – убежден, что его окружают прекрасные люди, и жизнь его прекрасна. И каждый, естественно, в подтверждение своих утверждений и себе и другим приводит массу неоспоримых фактов.
-Да, так довольно часто бывает.
-Так вот, один действительно живет в страшном мире, и жизнь его не сложилась, а другой в окружении прекрасных людей живет прекрасной жизнью.
-Ну…
-Понимаешь, ты материалист, и живешь в материальном мире, где все подсчитано, взвешено, измерено, где нет места, как ты выражаешься, чудесам, где люди умирают раз и навсегда. Помнишь, в «Мастере и Маргарите», Воланд говорит Берлиозу – каждому по его вере. Я живу в своем мире, а ты живешь в своем.
-Так ведь это идеализм.
-Послушай, Ига, - вмешался Бел. – Вот давай проведем мысленный эксперимент. Ты можешь представить себе до мельчайших деталей, до запахов, до мельчайшей пылинки, свою комнату?
-Наверное, нет.
-А вот представь себе, что ты закрыл глаза и смог.
-И что?
-Ты бы оказался в своей комнате.
-Субъективно.
-Объективно здесь полно радиоволн, и прочих полей, и вообще, ты не можешь знать, где объективно находишься.
-В лодке.
-А лодка где? Это ты не можешь знать точно. А, может, ты вообще лежишь в госпитале в управлении, а все это – твоя глубокая галлюцинация.
У меня мороз пробежал по коже. События последнего времени были настолько необычными,
 а обстановка вокруг настолько странной…
-Наша жизнь, - наставительно произнес Бел, - это комплекс наших ощущений. А ощущения могут нас обманывать.
…Кто мы такие, чтобы судить об этом мире…
Мы помолчали.
Хорст передал Белу привет от махатм, заверил, что его помнят. И ушел вовнутрь себя, сославшись на необходимость в медитации достигнуть знания и просветления. И мы не стали ему мешать.
Рассказ бела о махатмах, аппарат на опушке леса, Валгалла, – все это иногда и так вызывало во мне чувство некоторой нереальности происходящего, но и махатмы, и все прочее все-таки находили себе материалистическое объяснение, и впадать в мистику я пока не собирался.
Капитан был всегда на вахте, и мы не рисковали надоедать ему, но я выяснил, как «Плавучему Голландцу» удается спокойно существовать, когда мировой океан насквозь просматривается спецслужбами, разведками, и просто любопытными обывателями, которые имеют на это соответствующие лишние деньги.
Все оказалось до обидного просто. В первые послевоенные годы, конечно, было просто не до одиноко шастающих лодок, а потом «Плавучий Голландец» был зарегистрирован как частное судно, прихоть небогатого миллионера, которому в голову ударила идея, что под водой его не достанет ядерный холокост, и вообще, что именно там он может законсервироваться и сохранить вечную молодость. Лодке был присвоен опознавательный код, и она перестала кого-либо интересовать. Комиссии Ллойда, которые должны были время от времени проверять техническое состояние судна, не замечали странностей, потому что к комиссиям лодка готовилась, и кроме того комиссии не особенно были заинтересованы в скрупулезности, - миллионеру, роль которого в нужное время исполнял капитан, было жутко находиться на суше, и он не жалел денег, чтобы они проходили в максимально сжатые сроки.
В вот, наконец, наступил день, когда меня вызвали к перископу и показали берег с пальмами и уютный трехэтажным коттеджем.
-Это замок?
-Шато де ла пасьон, замок страсти, - прошелестел тихий ровный голос капитана. – Генрих Бурбон построил его для пастушки, которую увидел из окна кареты, путешествуя в 1784 году по Франции, а потом закрутился с государственными делами, и даже не успел с той пастушкой познакомиться. А замок остался. Потом, после 1789 года он переходил из рук в руки, пока, в конце концов, в 1967 году, его не купил корсиканец Маттео Кайфоне, и не продал его неделю назад нам. Но в договоре есть один пункт. В бывших конюшнях осталось некоторое имущество старого владельца, которое он в течение месяца оставил за собой. Леди вас уже ждет.
-Леди?
-Лаура фон Таубе. Вы же просили…
-Уже?
-Ходовые качества «Голландца», к сожалению, уступают современным средствам передвижения. Она здесь уже четыре дня. Так что замок вполне ухожен и готов для жилья.
XIII
Пора, наконец, покончить с неоправданными потерями сырья,
 а также с бессмысленным разбазариванием готового продукта.
«Путь к кайфу»
Кровавая газета корсиканских наркодельцов.
1983, Шато де ла Пасьон
От прохладного, вкусного, напоенного ароматами моря и близкого берега, ночного воздуха, у меня закружилась голова.
Бледные, даже светящиеся в темноте матросы, быстро приготовили надувную лодку, мы заняли места. Хорст взялся за весла, капитан помахал рукой с мостика, и с протяжным сиплым вздохом «Летучий Голландец» ушел к себе, в скользкий и холодный мрак.
До берега было совсем близко, и мы с Белом минут через десять не выдержали, и один за другим разделись и перевалились через борт.
-А акулы? – спросил я, вынырнув.
-Какие там акулы? – усмехнулся Бел, но вначале было довольно жутковато, - берег в тесноте был почти не виден, барашки прибоя, по которым мы ориентировались с лодки, исчезли, глубина внизу стала реальной и какой-то затягивающей.
Я перевернулся на спину. Дружелюбные веселые звезды и блаженно кругломордая, как Швейк, Луна, отогнали мрачные ощущения, и на берег я ступил в совершенно бодром и решительном настроении.
Прошелестела по песку лодка, и Хорст бодро зашагал к нам.
Совсем недалеко светились окна замка.
-Там знают о нашем прибытии?
-Время было обозначено довольно приблизительно, - ответил Хорст.
-Эй, - крикнул я. – Мы прибыли! Встречайте!
Я кричал просто так, из веселого озорства, но тотчас на нашем пути выросла фигура в белом фраке.
-Позвольте представиться. Джек Браун. Местный управляющий. Вы, если я не ошибаюсь…
-Анатоль фон Вейс.
-Князь Калошинский.
-Хорст Вессель.
-Я раз приветствовать вас на вашей земле. Путешествие было удачным?
-Да, спасибо.
-Милости прошу. Ваши апартаменты ждут вас.
Первое что я увидел, войдя в замок, - стоящая на лестнице Лаура. Волосы уложены в затейливую сложную прическу, на правой щеке и на левой груди мушка, блистающее бальное платье с громадным декольте и массой оборок и украшений, на голове диадема, в руке веер, - Лаура максимально соответствовала обстановке замка, а обстановка эта, то ли была сохранена, то ли выдержана в духе XVIII века.
-Шеф! – восхищенно прошептала Лаура, и бросилась в мои объятия, но остановилась на полдороге с мерцающими глазами и с ослабевшими коленями, - она увидела Бела.
-О-о-о-о-о… Мистер Белл! А я думала…
-Все в порядке, леди. Слухи о моей смерти, как всегда, несколько преувеличены.
Бел подошел и галантно поцеловал ей руку, причем во время этого совершенно светского процесса у Лауры было лицо, как в самых крутых сценах порнофильмов.
-Черт, - подумал я. – Надо было Люську пригласить. А, впрочем, кого ни приглашай…
-Господа, вероятно, проголодались в дороге…. Прошу к столу, - Джек сделал приглашающий жест.
Начали мы с холодных закусок, а закончили, когда небо на востоке стало сереть.
Лаура щебетала о том, как жил мир без Бела, и как она мучилась без него. Хорст рассуждал об эзотерических знаниях, я и Бел вспоминали Родину, а на вопрос, где мы пропадали, Бел ответил коротко: «Скрывались», и разговор на эту тему больше не возникал.
Наконец Бел и Хорст удалились в сопровождении Джека в свои апартаменты, а я подошел к Лауре, наклонился над ней, и почти уже коснулся губами мушки на ее левой груди, как она вдруг произнесла извиняющимся тоном:
-Я очень благодарна вам, шеф, за прекрасный отдых, и вообще за вашу заботу обо мне, но, к сожалению…
-Лаура, перепишу завещание!
-Милый шеф, я, конечно, люблю вас, но, к сожалению, мое сердце принадлежит другому. Я понимаю, что недостойна его, что у меня нет шансов, но ничего не могу с собой поделать. Я понимаю вас, шеф, вы, наверное, долго были лишены женского общества. Хотите, я приглашу к вам Клотильду? Я уверена, она вам понравится.
-Да, - ответил я внезапно осевшим голосом. – Приглашай.
Клотильда оказалась веселым и распутным существом, смысл жизни которой и круг интересов заключался в деньгах и связанных с ними удовольствиях. Брала она совсем немного – 50$ в час, 1 200 в сутки, и мы с ней прекрасно ладили. Она и в мыслях не держала разных возвышенных чувств, вроде неземной всепоглощающей любви, и потому на Бела не зарилась, хотят ее глаза в его присутствии буквально сочились кошачьей многообещающей энергией. И ясно было, что с моего друга она не взяла бы ни копейки, а, наоборот, отдала бы ему все, что имела, и работала бы на него всю жизнь.
Жили мы мирно и спокойно. Телевизор и радиоприемник были отключены: Бел настоял на том, что после Валгаллы нам не стоит влезать в информационное болото цивилизации, надо проветрить мозги и просто подумать о прошлом, настоящем и будущем.
В замке оказалась прекрасная библиотека, укомплектованная к тому же русскоязычными книгами, изданными нашими эмигрантскими издательствами. Я читал, слушал записи, трепался с Белом, Лаурой, занимался любовью с Клотильдой, гулял по острову.
По вечерам мы собирались за столом, вели светские беседы, слушали захватывающие мои, Бела или Хорста рассказы, щебетание Клотильды, которая была введена в нашу компанию, а потом Хорст, откинув полы камзола, садился за клавесин, а Бел и Лаура в вечерних нарядах XVIII века скользили в менуэте, наслаждаясь каждым движением, а мы с Клотильдой в костюмах того же времени, потягивали что-нибудь по вкусу.
-Неправильно вы все же живете, - сказал однажды Хорст, откупоривая бутылку «Шато Марго» 1967 года.
Я посмотрел на сидящих за столом. Бел… Лаура… Клотильда…. Я не знаю как насчет Бела, а насчет остальных Хорст, пожалуй, был прав.
-В смысле? – поднял брови Бел.
-Понимаете, мне кажется, что у вас, европейцев, и вообще у всех так называемых цивилизованных людей, жизненные ценности обращены вовне.
-Как это? – подала голос Клотильда.
-Вы стремитесь к карьере, к богатству, к власти, пусть даже к счастью других людей, но других. Вы стремитесь реализовать себя в чем-то, что направлено от вас. И, добиваясь цели, часто разочаровываетесь – вот у вас власть, богатство, положение, слава, множество людей вокруг, которые искренне восхищаются вами, но вы вдруг чувствуете себя несчастными. Помните American dream? Всем казалось, что получи они дом, машину, счет в банке, – и они будут счастливы. А начало морального кризиса Америки было связано именно с реализацией этой мечты.
-Да, пожалуй, - произнес Бел
-Люди поняли, что материальное благосостояние отнюдь не делает их счастливыми. Что дело не в том, что ты имеешь снаружи, а в том, что ты имеешь внутри. В душе. Можно быть счастливым ничего н имея, и можно быть несчастным, имея миллионы.
-К чему это ты? – спросил я.
«Запад есть Запад, Восток есть Восток», - сказал Хорст. – Произошел некий водораздел. Запад занимался познанием и изменением окружающего мира, а Восток – познанием самого себя, познанием человека. Запад выиграл в технологии, а Восток – в философии. В понимании смысла жизни, жизненных ценностей.
-Ценностей… - повторил задумчиво Бел. – Нирвана, аскетизм…
Бел и Хорст погрузились в пучины философского анализа, осмысления мира и самих себя, и за столом воцарилась сократическая атмосфера. Мы тоже иногда вставляли свои замечания. Было уютно и хорошо.
Так же хорошо и уютно было и в тот вечер. Клотильда томно вздыхала, восхваляя мои ночные достоинства и магнетизировала кошачьими глазами Бела, который галантно вел Лауру в менуэте, свеча, стоящая на клавесине, бросала трепещущие блики на парик Хорста, как друг в воздухе послышалось почти забытое, но до боли знакомое гудение.
Мы, путаясь в камзолах и кринолинах, бросились на балкон.
Вертолет, не примериваясь, с ходу, плюхнулся у бывших конюшен.
-Хозяева, - прокомментировал Бел, и повернулся, чтобы идти обратно.
Но дверцы вертолета распахнулись, и из него как горох посыпались люди в облегающих черных комбинезонах и масках. Через минуту по лестнице загрохотали подкованные ботинки, и мы оказались под прицелом автоматов. Из группы налетчиков вышел широкоплечий крепыш и подошел ко мне, видно, сразу признав хозяина замка.
-Где? – коротко спросил он.
-Где…. Что?
У меня в голове сверкнула молния, и я почувствовал, как заплывает левый глаз.
-Где это?
-Если господа имеют в виду имущество, оставленное хозяевами замка, то оно в старой конюшне, - смешалась Лаура.
-Молчи, сука, - рявкнул крепыш, который, наверное, был главным, и я заметил, как на скулах Хорста перекатились желваки.
-Там ничего нет, - вбежал в комнату один из напрошенных гостей.
-Ну-у-у, - крепыш начал наливаться багрово-фиолетовой краской.
-Но, господа, может…  - рассудительно начал Бел, но крепыш сделал шаг вперед и…. Врезал Белу прикладом по челюсти?
Почти. Я не заметил, как, но рядом с Белом оказался Хорст, крепыш оказался на полу, а его автомат в руках у Хорста. Короткая очередь – и трое налетчика, одинаково запрокинув головы, упали на пол. А остальные застыли как в остановленном кинокадре.
Хорст повел стволом, и три автомата с мягким стуком упали на ковер. Налетчики медленно подняли пустые руки.
-Так что вы ищете? – мирно спросил Бел.
-Мы… э-э-э-э…
-Мастер, - подсказал Хорст.
-Мы, мистер Мастер…
-Мастер, - очень ровно произнес Хорст и слегка приподнял ствол.
-Послушайте меня, мастер, - вдруг вмешался другой налетчик. – Маттео плохой человек. Маттео сказал, что нам надо захватить рынок, и все братья отдали ему свои запасы. Мы копили их. Мы накопили много. А Маттео пропал. Товар пропал. Нам сказали, что он в конюшнях, а его нет. Мы должны его вывезти. Иначе нас убьют. Вас убьют.
-Это неизвестно, - подал я реплику.
-Нас точно убьют.
-Какой товар?
-Обижаете, сень… мастер, - лицо бандита расплылось в улыбке. – Героин, конечно.
-И много?
-50 тонн.
-Ё… - вырвалось у меня. Я еще не слышал о таких дозах.
-50 миллионов грамм? – медленно произнес Бел.
-Да-да-да-да-, - закивал мафиози. – Именно. Столько. Может, немного больше. Или немного меньше. Но нам сказано – 50 тонн.
-А чем вывозить?
-Через два часа подойдет катер, мы к этому времени должны приготовить груз.
-Сколько вас?
-Было двадцать человек, мастер.
-Вооружение?
-Автоматы у нас, хорошие автоматы, мастер, АК-47, и Узи, два пулемета, два гранатомета, стрингер.
-Связь?
-В вертолете же радио, мастер…
-Ясно.
Связать и закляпировать мафиози было делом нескольких минут. Тем временем Лаура с помощью расшнуровавшей ее Клотильды, сбросила платье, а мы освободились от камзолов.
Наша группа – воинственная Лаура в каком-то эротическом черном белье и с автоматом, томная Клотильда на канапе с веером, мы в жабо, с кружевными манжетами, и с АК-47 вместо шпаг в руках, сваленные в кучу мафиози в углу, четыре трупа в живописных позах разбросанные по комнате при неверном свете свечи, горевшей на клавесине, - все это напоминало кадр какого-то лихого голливудского боевика.
-Что будем делать? – произнес сакраментальную фразу Бел. – Только быстро, времени у нас мало.
-20-4-3=13, - быстро подсчитал я в уме. И с таким бойцом как Хорст…
-Надо их…
-Что? – быстро спросил Бел.
-Ну, что-что…
-Опять кровь?
-Хорст?
-Надо как-то нейтрализовать их, мастер. Я тоже не хочу убивать.
-Содержать пленных? – не выдержал я. – А отпустить их – здесь через пару дней окажется вся корсиканская, да и не только корсиканская мафия. 50 тонн героина! Нас так не оставят. Давайте отдадим им героин, и пусть катятся к чертовой матери.
-Отдавать героин нельзя, - твердо сказал Бел. – Вы не представляете, сколько это новых наркоманов!
-А если они пропадут, хозяева подумают, что они смылись с грузом и легли на дно. Пару недель отдыха у нас будет.
-А где все-таки этот проклятый героин? – спросила Лаура.
Один из мафиози задергался, засучил ногами, и замычал. Хорст вынул ему кляп.
-Где героин, мастер? – прохрипел он. – Без героина нам всем никак нельзя.
-Ясно. – Бел на минуту замолчал, сведя брови. – Значит так. Берем десант по возможности живым, а там разберемся.
Бел первый подошел к остывшему камину, набрал горсть пепла, и стал размазывать его по лицу. Да, пора было выходить.
Мы шли гуськом: впереди Хорст, за ним Лаура, потом я, а замыкал наш отряд, по настоянию Хорста, Бел. Лаура часто тревожно оглядывалась, на Бела, конечно, и в темноте тревожно сверкали белки ее глаз.
Первый бесшумный силуэт метнулся из кустов неожиданно для всех, но не для Хорста. Тот, будто бы ожидая, принял его на выброшенную вперед правую руку. Тело с треском рухнуло в кусты, но одновременно еще один навалился на Лауру. Уроки Департамента не пропали для нее даром. Хотя удар и отбросил ее в сторону, она быстро оказалась на ногах, взлетела в воздух, и нанесла удар правой пяткой по корпусу нападавшего, но упала вместе с ним. Как оказалось, она по женской рассеянности не переодела свои туфли со шпильками, и именно эта шпилька и сразила насмерть нападавшего, застряв в его твердом сердце, и привела к падению Лауры.
Я принял боевую стойку, чтобы вступить в бой, но меня треснули по голове, чем-то тяжелым, в голове поплыло, но устоял.
Еще через несколько минут сочного треска ударов, мычания, стонов, мелькания конечностей, мы, запыхавшиеся, но довольные, стояли над поверженными врагами. Никто из нас не пострадал, правда, заплывал мой правый глаз, да Лаура в схватке потеряла лифчик, и теперь была в чьей-то незастегнутой камуфляжной куртке. Груди ее воинственно торчали, прическа растрепалась, глаза горели радостью победы – она была очень похожа на амазонку.
-Что будем делать? – задумчиво произнес Бел. – Где этот чертов героин?
-Без героина никак, - льстиво поддакнул один из пленных.
Да, они нам ничем помочь не могли. Привлечь их к обыску острова было опасно, - от связанных толку мало, а найти своими силам героин на острове, - не иголка в стоге сена, но все же…
-Послушайте, – вдруг сказала Лаура, - а, может. Джек чего-нибудь знает? Он единственный на острове от старых хозяев.
Оставив Хорста и Лауру сторожить пленников, мы с Белом отправились в замок, но Джек оказался совсем рядом, - его белый смокинг четко вырисовывался в тени ближайшего дерева.
-Чем могу служить?
-Послушайте. Джек. Хозяева, продавая замок. Оговорили одно условие…
-Да, знаю, насчет старых конюшен.
-Но они скрыли от нас, что на острове находится героин.
-Да что выговорите?! Не может быть!
-Мы тоже не могли этого предположить, но…
У Джека вдруг закатились глаза. Он, как пьяный, обхватил ствол ближайшего дерева, и буквально повис на нем.
Я оглянулся. К нам приближался Хорст. Глаза его были устремлены на Джека. На лице написано громадное напряжение.
Джек вздохнул, прилег на траву у корней дерева, и свернулся калачиком.
-Спрашивайте, - коротко сказал подошедший Хорст.
-Где героин?
-Никто не догадается, - бормотал Джек. – На кухне, в плите есть выключатель. Товар под полом…
-Пойдем.
Спотыкающийся на ватных ногах Джек привел нас на кухню, как сомнамбула подошел к плите, наклонился, приподнял конфорку, и нажал какой-то рычажок.
Половина до блеска начищенного пола отъехала в сторону и обнажила плотно спрессованные полиэтиленовые мешки.
-Таскать-не перетаскать, - задумчиво произнес Бел и обернулся к нам.
-Будем готовиться. Гранатометы, стрингер, пулеметы – на берег. Нужен мегафон. Тех троих в зале развяжите, - они достаточно деморализованы. Впрочем, развязывайте всех. Пообещайте по 10 000 зеленых, если все будет в порядке, или пулю в лоб, если что не так. Связь! Мне нужна связь. Выясните, как выйти на Кайфоне, или на тех, кто послал этот чертов десант. Хорст, сможешь это?
Хорст кивнул и удалился.
Когда бы подошли к вертолету, рация уже работала, а бандитский десант был выстроен в одну шеренгу.
-Вольно, - кивнул Бел. – Ждать дальнейших указаний.
Маттео Кайфоне сделал вид, что ни о каком героине и слыхом н слыхивал, и вообще был страшно возмущен грязными инсинуациями.
-Благодарю вас, - ответил ему Бел. – То есть, весь замок кроме конюшни, в моем распоряжении и собственности, вы продали замок с кухней, а кухню со всем содержимым?
Тут до Маттео дошло. Несколько слов сказал ему командир десанта, несколько слов я, как хозяин замка, и, в конце концов, он удовлетворился тремястами миллионами, клятвенно пообещав забыть о героине.
Автором и вдохновителем десанта оказался Франко Торчилло, шеф-координатор средиземноморского наркорегиона.
-На связи Шато де ла Пасьон.
-Car-r-ramba, - зарычал он, услышав голос Бела. – Per bacco, porca Madonna! Mille diablos!
-Сеньор, - вкрадчиво произнес Бел, - я покупаю всю партию.
-Ты кто? Ты понимаешь. О чем ты говоришь? Это 500 миллионов долларов!
-Это Бел. Хозяин Хорсиз Мьюзик Компани.
-Так ты же пропал!
-Как видите, не совсем.
-А как я узнаю, что ты – это ты?
-Назовите номер вашего счета, и деньги подтвердят мою личность.
-Хорошо. Даю тебе час, - и Торчилло ушел со связи.
Бел связался со своим финансовым поверенным, и, не дав ему захлебнуться в восторгах по поводу счастливого спасения мастера, отдал необходимые распоряжения.
-Проверьте прибытие денег на ваш счет, - связался он с Торчилло.
-Деньги прибыли. Благодарю вас, - пробурчал он.
-Вы отдали распоряжение на катер об отмене операции?
-Я никогда не отменяю своих приказаний. Извини, такой у меня обычай, - хмыкнул Торчилло и отключил связь.
-Ни фига себе… - ошарашено произнес Бел, - так, выходит…
-Вот именно, - сказал я. – И денежки, и товар. Капиталистам, а тем более мафиози, нельзя верить на слово.
-Так с ним больше никто не захочет иметь дело!
-Это еще неизвестно, с кем не захотят иметь дело. Это тебе нельзя было давать деньги без гарантий.
-Я его достану!
-Если останешься жить.
-К бою!
Бывшие мафиози, а ныне наши наемники, сноровисто, но несколько растерянно выстроились у вертолета.
-Торчилло и Кайфоне – нечестные люди, - энергично начал Бел. – Им только мелочь по карманам тырить или в три листика на базаре играть. Их поступок недостоин человека чести.
Команда угрюмо молчала.
-Ну, кинули фраера, не будь лохом, - пробормотал кто-то, и я понял, что едва ли Бел добьется поддержки команды. – Ты заплати нам, а что делать с товаром – ваше дело.
-Вот именно. Мое. Лаура, Ига, берите Клотильду, автоматы, и проследите, чтобы весь груз был высыпан в бухту. И не в мешках, а россыпью. В случае любого подозрительного движения – стреляйте.
-Хорст, берем гранатометы, и патрулируем берег. С катером, я думаю, справимся.
Началась унылая ночная работа.
Бывшие мафиози толпой шли на кухню, взвалив на плечи по мешку, в моем сопровождении поднимались на берег, где их ждала Клотильда с охотничьим кинжалом, которая вспарывала мешки, и выслушивала сочные комментарии по поводу наших занятий. А потом мафиози ссыпали порошок с невысокого берега. Ветер дул в море, но наша компания становилась все более возбужденной, все более попадала под влияние веселящей субстанции.
Джек пригнал трактор с тележкой. Пришли Бел с Хорстом, привели двоих с катера Торчилло, и рук стало больше. Бел приволок найденные в замке противогазы, и очень вовремя, потому что даже у меня начались галлюцинации,  а Клотильда не столько работала, сколько хихикала, и ее сменил Бел.
Работа спорилась, бандитов даже охватил трудовой энтузиазм, – а кто еще мог бы похвастаться где-нибудь в таверне, что принимал участие в такой уникальной операции. Закончили мы одновременно с началом зари. С удовольствием сев на песочек, и сбросив ненавистный противогаз, я обалдел. Весь наш трудовой коллектив стоял с выпученными глазами и отвисшими челюстями, даже Хорст и Бел.
Море представляло собой феерическое зрелище. В стойке на хвостах, размахивая плавниками, и разевая в воздухе рты, носились стайки рыб. Недалеко от берега вращалось колесо – какая-то мурена вцепилась себе в хвост, и, вероятно, частично хотела сожрать себя, а частично от себя убегала.
Поймавшие полный кайф просто плавали брюхом кверху, отдыхали.
Нетвердо переступая щупальцами, качаясь, как лес в бурю, на берег выбрался осьминог, и, переливаясь разноцветными пятнами, полез на дерево.
Омары, лангусты, и прочие членистоногие, размахивали всеми своими членистыми конечностями на берегу, кружась в каком-то карамболическом танце.
Продравшие глаза в поисках ранней добычи чайки, сначала бросились на шаровое угощение, но, проглотив по несколько рыбин, устроили буйный воздушный бой, так что пух и перья посыпались с высоты, напоминая подмосковную вьюгу.
Если рыбы веселились молча, то чайки орали так, что на берегу было невозможно стоять.
Мы не могли оторваться от зрелища, пока солнце не начало припекать нам головы.
-Воду из бухты можно было бы кубиками толкать, - изрек один из мафиози. У остальных жадно заблестели глаза.
-Итак, господа, - через некоторое время обратился Бел к собранным в зале мафиози, - Героина здесь нет. Я рассчитался с вами и вашими хозяевами, героин мой, я волен был делать с ним что хочу, и вы свидетели того, что я поступил как джентльмен. Вы свободны. Благодарю за помощь.
Церемонно кланяясь и пересчитывая полученные деньги, мафиози удалились один за другим. Взревел вертолет, потом протарахтел мотор катера. Мы опять остались одни.
-Ну что ж, можно, наверное, и соснуть, - произнес Бел, направляясь в спальню.
Но не тут то было.
С моря послышались неразборчивые вопли. Бел подошел к окну. В бухте кружил патрульный катер, а на носу его, надсаживаясь, что-то орал в мегафон толстяк в белом мундире.
-О боже, - вздохнул Бел.
Катер смог причалить только в метрах двухстах от бухты, и толстяк сразу бросился к нам.
-Что здесь происходит?!
-С кем имею часть? – осведомился Бел.
-Джузеппе Грюнвельт, инспектор охраны.
-Так и охраняйте себе, что вам положено охранять. Здесь частная собственность. Хозяин замка. – Бел кивнул на меня, - насколько я знаю, не приглашал вас.
-А вы кто?
-Я его поверенный, и если вы хотите отвечать за ваши действия в суде…
Толстяк сбавил тон.
-А что происходит с рыбой, и вообще, что здесь происходит?
-А это вы у рыбы спросите.
-Сегодня, - выступил вперед Хорст, - великий день… - Кстати, позвольте представиться, профессор эзотерической ихтиологии Хорхе Вексель. Так вот, в этот день четыре тысячи лет назад Нептун именно в этом месте добился благосклонности Салации, которая вскоре стала его женой. Раз в тысячу лет окрестные жители моря справляют этот великий праздник. Я откомандирован моим институтом, чтобы с любезного разрешения князя Калошинского присутствовать на этом событии. Вас кто-то пригласил?
-Э-э-э-э…
-В таком случае вы не могли бы не мешать моей научной работе и отдыху хозяев острова?
Ошарашенный инспектор попятился к катеру, мы помахали ему вслед, и катер озадаченно удалился.
XIV


Пора, наконец, покончить
с разбазариванием рабочего времени
в частности
и потенциала социализма в целом
«Правильный путь»
закрытый внутренний орган ЦКГБ
Тогда же и там же.
После нарконаезда Бел распорядился снять информационную блокаду.
Пришибленный Джек расставил в помещениях замка телевизоры и радиоприемники, и нас захлестнули мутные информационные волны.
Бел особенно внимательно следил за тем, что происходило у нас на Родине.
Новый выдающийся марксист круто взялся за дело. Ему, в силу его профессиональной подготовки, было ясно, что великолепные возможности социализма не используются в полной мере из-за лености, нерадивости, и врожденного жульничества советского народа. И он повел решительную, бескомпромиссную борьбу с родимыми пятнами капитализма, которые еще уродовали тело нового строя, с носителями чуждой нам идеологии и морали, среди которых и оказался главный борец с преступностью, министр внутренних дел, от неожиданности и растерянности покончивший с собой, а его жена, как писала местная желтая пресса, подстерегла борца с преступностью в подъезде с двустволкой, и пыталась отомстить, после чего он перестал появляться на людях.
Я, конечно, знал, что здешняя пресса – не советская, и приврать может, но наш новый глава и вправду как-то ушел в подполье. Впрочем, и предыдущий в последнее время не так часто показывался на экранах телевизоров.
Даже в советской прессе появились смутные слухи о семье ныне покойного несгибаемого борца за мир лично Леонида Ильича.
Стала вестись непримиримая борьба с нетрудовыми доходами, под которыми подразумевались любые, полученные не от государства и вне его контроля. Особенно большое внимание уделялось борьбе со спекуляцией. Разгонялись барахолки, чистились подсобки и склады магазинов, а найденные там товары, или как это называлось по-советски, «дефицит», выбрасывались на прилавки, в лапы одурманенных вещизмом обывателей, которые были готовы отдать жизнь за пару заграничных туфель, и в самом деле гибли в давке, - денег у населения было полно, а товаров, которые можно было купить за эти деньги, не хватало. Как было сказано, «товарная масса не соответствует количеству наличных денег на руках у населения, накапливается отложенный спрос».
Я, как москвич, не очень прочувствовал терпкое понятие дефицита, но прекрасно видел, что творилось на вокзалах, когда гости столицы везли по домам колбасу, масло, сыр, штаны сигареты, посуду, туалетную бумагу, книжки, салфетки, торшеры, телевизоры, радиоприемники, пальто, носки, дубленки, парфюмерию, презервативы, сок, вино, водку, гречневую и другую крупу… все, чего не было у них дома, но бывало в Москве.
«Что такое длинное, зеленое, и колбасой пахнет? – Электричка из Москвы».
Да и в поездах, да и в провинции, я достаточно насмотрелся на пустые прилавки. «У вас нет мяса? – У нас нет масла, мяса нет в магазине напротив».
Конечно, все это меня не очень касалось – всегда по месту командировки были наши управленческие структуры с буфетом и распределителями, так что магазины я ходил не столько по необходимости, сколько из любопытства и от нечего делать.
Здесь же был один дефицит – дефицит денег, и советских моряков и туристов, которые изредка встречались здесь, можно было узнать по красной морде и безумными глазам, которыми они шарили по витринам и прилавкам. Денег им давали мало, и покупали самое дешевое в специальных магазинах для русских, где торговали брошенными вещами и всякой дрянью.
Но туристов почти не стало. Борьба за чистоту идеологии не предполагала, что советские люди будут впитывать отравленный яд буржуазной пропаганды прямо на месте. Да и официальных делегаций стало поменьше.
Зато западный туризм обогатился еще одной многообещающей формой отдыха – простая американская девочка написала главному советскому дяде письмо, где выражала искреннее недоумение по поводу не совсем теплых отношений США и СССР. Дядя, чтобы не морочить голову общественности и ребенку идеологемами, просто пригласил девочку в гости, чтобы она все увидела своими глазами, положив начало новой народной дипломатии. Девочку принимали по высшему разряду, и уезжала она со слезами на глазах, оставив в Союзе массу друзей.
-Юре тяжело придется, - прокомментировал Бел. – Таких умных девочек с умными родителями здесь пруд пруди.
-У нас тоже, - ответил я.
-Ну, ты совсем не понимаешь разницы. Если наша Маша напишет дяде Рейгану, а он ее пригласит….  Это если письмо еще дойдет…. Если Маша и ее родители окажутся настоящими советскими людьми…. Если их порекомендуют соответствующие органы…. И еще много «если». Впрочем, наши наверняка пошлют своего, настоящего, ребенка – пусть и американцы на наших счастливых детей полюбуются. Но, конечно, визит будет немного более официальный, наш ребенок окажется патриотом – он вернется на Родину.
-А почему бы и не вернуться?
-Ты слышал что-нибудь о том, чтобы их туристы или командированные просили прибежища в СССР?
-Да нет.
-А наши здесь?
-Ну, предатели у нас есть.
-То-то же. А у них почему-то почти нету.
А тут еще какой-то южнокорейский «Боинг» заблудился на советской территории и исчез. Бел буквально корчился, когда высокопоставленный представитель советских ВВС н пресс-конференции объяснял, что случилось.
По версии генерала, южнокорейский «Боинг» вторгся в советское воздушное пространство, был перехвачен советским истребителем, который не открывал огонь, но строго предупредил экипаж «Боинга», который после того повернул в сторону моря и исчез.
-Нельзя же так! – кипятился Бел. – Ну, сказали бы – вторгся в наше пространство. Сбили, и сбивать будем, или вообще молчали бы.
-Неизвестно, – пытался возражать я. – Широка страна моя родная.
-А разведка? А электронные средства? Все равно деваться некуда.
-А ты знаешь Бел, если бы ему не мешали, если бы он смог по-настоящему использовать наш потенциал, или хотя бы просто навести порядок в стране…. Пусть бы, например, и в самом деле рабочее время люди отдавали работе. Представляешь, какие бы горы мы могли свернуть!
-Ну да. Построили бы еще пару тысяч танков и пару сотен ракет.
-Почему ты так?
-А ты обратил внимание, что у нас все пятилетки да трудовые успехи, а жрать нечего?
-Не надо. Холодильник у каждого ломится.
-Вот именно. Холодильник. А в магазинах пусто. Товар не покупают, товар достают. У нас думают не о том. как накормить человека, а о могуществе государства.
-И правильно. Сначала могучее государство, потом это государство обеспечит каждого человека.
-А ты «Архипелаг ГУЛАГ» читал?
Вопрос застал меня немного врасплох. Русскоязычная библиотека в замке была роскошной, но из серьезной литературы я прочитал только «Доктор Живаго» - очень интересно было, за что же ему дали Нобелевскую премию, а наши от нее отказались.
От страницы к странице я ждал антисоветской клеветы, н так и не дождался, если не считать упоминания о лагерях в финале, и роман меня несколько разочаровал. Ну, мятущийся интеллигент, который никак не может принять революцию. Как Рощин в «Хождении по мукам»…. Но тот, в конце концов, революцию принял полностью. И как можно ее не принимать, все-таки мы уже и развитой социализм построили и перешли к непосредственному построению коммунизма.
-Нет  еще.
-Прочитай, ладно? А потом поговорим еще. Я его прочел еще в Союзе, и, знаешь, человек, который читал «Архипелаг», сильно отличается от человека, который не читал.
-Да что тот Солженицын? Не признали его гениальность, так он сбежал на запад и теперь мстит. Ты знаешь, что он мечтает о войне против СССР?
-Не сбежал, а выслали, а война не против СССР, а против социализма.
-Ну, чем плох социализм? Все обеспечены, все уверены в будущем, социальные гарантии…
-Здесь тоже социальные гарантии. А насчет обеспеченности и уверенности в будущем, так заключенные тоже обеспечены едой и одеждой, и уверены в будущем. Но они еще и знают, когда их на волю выпустят.
-Это в Европе социальные гарантии. А в развивающихся странах люди от голода мрут.
-А ты знаешь о голоде 1933 года? Об этом сейчас много пишут.
-Так когда это было…
-При социализме. Нет, «Архипелаг» ты все-таки почитай.
-Да. «Архипелаг» оказался не «Доктором Живаго». Книга была буквально пропитана антисоветским ядом. Я словно погрузился в липкий, кровавый, жестокий, страшный мир, населенный монстрами, мир, где отсутствовали любые нравственные нормы, разум и человечность.
А тут еще Кло со своим щебетанием и расспросами. Если «Доктора» я ей мог переводить или хотя бы пересказывать, о чем там речь, то здесь это было невозможно.
И вообще, Клотильда стала немного надоедать. Говорить с ней было практически не о чем, сплошная физиология и воркование, и я стал понимать Бела, который говорил о тоске по духовному общению с противоположным полом. Лаура в этом отношении была интереснее, но она была далека и неприступна, взирая на недостижимого для нее Бела.
Он же был непривычно молчалив и задумчив.
-Ну, как тебе «Архипелаг»? – спросил он меня через неделю.
-Ну, были ошибки, Бел, но зачем делать из мухи слона, и именно на ошибках строить все? Кроме того, ты, наверное, понимаешь, что без очищения партии и Родины от оппортунистов всех мастей, без сплочения народа, и социализм было построить невозможно, и в войне победить.
-Ну, ты даешь…. До сих пор не могут подсчитать, а сколько же нам стоил этот социализм – 50 миллионов жизней или 70, в магазинах пусто, народ на Запад рвется…
-Понимаешь, Бел. Обезьяна в человека превращалась два миллиона лет, а человека в обезьяну твой фюрер превратил менее чем за шесть. Народ Бетховена. Гегеля, Маркса, превратился в банду насильников и убийц.
-А во что превратился народ Гумилева, Бердяева, Чайковского, Толстого, Ахматовой? Что стало с нами?
-Бел, ты же сам жаловался, что здесь нет настоящих людей!
-В том-то и дело. Боюсь, что нам пора на Родину.
-Так давай! И фюрер, насколько я понимаю, согласен.
-Дело в том, что Андропов что-то пропал, и вообще его не видно. Тут даже поговаривают, что если Брежнев был на батарейках, то Андропов – на стационарном питании. Не нравится мне это. Пусть ситуация все-таки немного прояснится.
-А что ты собираешься делать на Родине?
-Надо что-то менять.
-Ты хочешь, чтобы все было как здесь?
-А ты слышал такое слово – «конвергенция»?
-Слияние?
-Да. Вот если бы удалось взять хорошее от нас и от них…
-Да что у них хорошего?
-А ты очереди в магазинах и вообще очереди видел? Ты можешь себе представить, чтобы тебе здесь нахамил «работник сферы обслуживания», или чтобы тебе в магазине чего-то не хватило?
-Денег может не хватить.
-Это тебе не хватало денег? Ты что, голодал, ночевал на улице?
-Я и дома не голодал и не ночевал, и никто у нас так не делает. Это здесь голодают и ночуют на улицах.
-А ты их видел?
А тут еще вошла Лаура со свежим, недельной давности, номером «Правды».
-Вот что я никогда не могла понять, так это ваше стремление к лозунгам, - обратилась она почему-то ко мне.
-Что там?
-Раньше у вас был лозунг «Экономика должна быть экономной». Неужели ваши это просто так, без лозунга, не понимают?
-Это просто наша главная цель на данном этапе, то узкое место, на которое надо обратить особое внимание.
-«Узкое место» - Лаура презрительно искривила губы. – А вот новое, полюбуйтесь – «Рабочее время – работе». А чему еще можно посвящать рабочее время? На то же оно и рабочее. Или как?
-Ну, понимаешь Лаура, имеются еще несознательные люди, которые от работы отлынивают.
-Это как?
-Ну, кто как – курят по телефону треплются, в шахматы играют, вяжут, кроссворды разгадывают….
-А работа?
-Это они потом успевают, когда нужно. Штурмовщина называется, аврал.
-Постойте, - Лаура сморщила лобик. – Значит, если для работы, на которую требуется 8 часов, можно потратить 2, то ее делают на 2, а 6 им просто нечего делать?
-Приблизительно так.
-Так за 6 часов можно что-нибудь еще сделать…
-Это называется плановое хозяйство, - вмешался Бел – И тебе, Лаура, этого не понять.
-Представляешь, сколько мы можем сделать, если каждый в рабочее время будет работать! Это и есть неиспользованные резервы социализма!
-Это же каждому надо план придумать, - недоверчиво протянула Лаура.
-Инициатива и творчество масс – это еще один наш резерв.
-Не нравится мне все это. Даже Пленум ЦК без него прошел. Такого еще не было. Когда у нас очередной сеанс связи? – Бел повернулся к Хорсту.
-Через 8 дней. На подходе «Летучий Голландец».
-Мне необходимо лично переговорить с фюрером.
XV
Пора покончить с безнаказанностью тех,
кто осмеливается бросить вызов
нашему священному братству.
«Путь к бабкам»,
межрегиональный орган
международной мафии.
Там же и тогда же.
Свечи уже почти оплыли, бесшумно двигался Джек, сменяя приборы, ветерок шевелил шторы на окнах, спокойная умиротворенная беседа постепенно подходила к концу, Кло уже начала позевывать и намекающе поглядывать на меня.
-Страшно подумать, - сказал я, – что любой из нас мог и погибнуть, мало ли что, шальная пуля, да мало ли что, и не было бы этого прекрасного вечера.
-Была бы смерть, и мрак, и бесчувствие, - насмешливо сказала Лаура.
-Смерти нет, - вдруг резко сказал Бел.
-Что ты имеешь в виду?
-Понимаешь, медики знают, что перед смертью мозг дает необычайно сильный всплеск активности. На пару секунд. И кто его знает, может за эту пару секунд перед нами проходит не прошлая жизнь, а будущая. И медленно, в режиме реального времени. Часто бывает, что тебе снится долгий нудный сон, ты просыпаешься, и оказывается, что прошло всего пара минут.
-Да, это часто так бывает, - оживилась Клотильда. – Особенно когда спишь днем.
-И ты знаешь, Ига, иногда мне кажется, что тогда, в Якмадане, ты попал мне не в бронежилет, а в голову.
Я покраснел.
Да, в самом деле, слишком много необычных событий произошло с того времени.
Я вспомнил Якмадан, взрыв, тупой удар сзади, липкое беспамятство…
Хорст внимательно слушал. Лаура улыбалась. Кло что-то задумчиво жевала.
Департамент…. Валгалла…. Таинственный аппарат…. «Летучий Орел»…. У меня холодок пробежал по коже.
-Так что, нет ни рая, ни ада? – неожиданно спросила Клотильда.
-Есть и ад, и рай. И, главное, есть воздаяние. Совершая грехи, совершая подлые и грязные поступки, самый бессовестный человек знает, что он поступает плохо. На уровне подсознания, как бы мы ни бодрились, как бы мы ни оправдывали свои действия, как бы даже ни бравировали ими, опыт миллионов поколений говорит нам, что это плохо. И то, что происходит с нами «после смерти» не может не отражать подсознательные муки совести.
Так что вечные истины истинны, и в какой-то момент мы все рвано заплатим за все, что сделано против них.
-А откуда можно узнать, что ты уже умер? – заинтересованно спросила Лаура – видно, и у нее были моменты, когда это существование могло для нее закончиться.
-Не знаю, может, ниоткуда, а, может, происходят странные события, которые невозможны в реальном мире, может, постепенное сужение круга восприятия, но вопрос, конечно, интересный…. Но вернее всего, что узнать нельзя. Иначе все это неинтересно будет. Начнешь совершать странные поступки, перестанешь бояться смерти, то есть потеряешь инстинкт самосохранения….
Тут с грохотом распахнулась дверь, и в комнату вломилась толпа до зубов вооруженных людей самого угрожающего вида.
-Кайфоне… - мелькнуло у меня в голове, - или Торчилло…. Говорил же я, что мы с ними просто так не расстанемся.
Из толпы вышли двое, и, осторожно ступая, приблизились к нам. Остальные держали нас под прицелом, не сводя настороженных глаз и поигрывая пальцами на спусковых крючках.
Сначала с предосторожностями, и, можно сказать, почтительно, связали Хорста, потом и остальных. Видимо, прошлый визит был ими тщательно проанализирован.
-Ну что мастер, - произнес самый внушительный громила, когда связывание закончилось. – Прошу вас и ваших друзей последовать за нами. И без глупостей.
Какие там глупости…. Налетчики разделили нас так, что и словом перемолвиться было невозможно.
Нас вывели из замка. (Я успел увидеть несколько ошалевших лиц челяди и охранников), и прямо по аллее доставили на ярко освещенный причал, где стояло два катера.
Так и есть. На одном из них красовались скрещенные шприцы – герб Кайфоне, на другом цветок мака на игле вместо стебля – фирменный знак Торчилло.
Выйдя на причал, бандиты замешкались.
-Сюда, - крикнул плотный крепыш с макового катера.
-Всех – сюда, - властно произнес в мегафон представительный господин с другого судна.
-Эй. Маттео, это моя добыча, я разберусь с ними сам.
-Это был мой замок, Франко, и все, что в нм – мое.
-Ты забыл…
-Мистер Белл, - внушительно произнес Торчилло, - вы прекрасно понимаете разницу между оптовой и розничной ценой. Это во-первых. А, во-вторых, вам, как опытному человеку, известно понятие упущенной прибыли, и, я думаю, вы не будете возражать против того. Что нам надо как-то компенсировать потерю массы потенциальных клиентов, и наконец, в-третьих, вы знаете, как ценится в деловом мире имидж фирмы. Наши фирмы, - он поклонился в сторону крепыша, - считают, что в результате нашей сделки их имиджу нанесен значительный ущерб.
-И что вы хотите?
-Нам не нужна часть, нам нужно все - заорал Кайфоне, - будешь работать на нас!
-Подробности обсудим в более благоприятной обстановке, – поклонился Торчилло.
-Если кому-то из моих друзей будет нанесен хоть малейший ущерб, - твердо сказал Бел, – ни о каких переговорах не будет и речи.
-После поговорим, - не унимался Кайфоне. – Давайте на катер!
-На мой катер, – твердость Торчилло была усилена его мегафоном.
Бандиты в недоумении переминались с ноги на ногу. Из люков и иллюминаторов стали высовываться головы и стволы.
Дельцы переключились друг на друга.
-Cor-r-rnuto
-Prick!
-Merde!
-Shit!
-Жоппа!
-У****ок!
-Мочи их! – вдруг заорал Кайфоне, рванув на груди тельняшку, но его замочили первым, - голова горячего парня лопнула, как перезрелый арбуз, забрызгав мозгами рубку.
Началась отчаянная пальба. Мы попадали на землю. Грохнул взрыв. Кто-то из команды Торчилло, более сообразительный, решил вопрос просто, пальнув из гранатомета по катеру заклято-дружественной фирмы, и конфликт оказался исчерпанным.
Стрельба почти мгновенно утихла. Я поднял голову, огляделся, и встал на ноги.
Количество мафиози значительно уменьшилось. Несколько человек валялись мертвыми. Несколько корчились от ран, уцелевшие деловито отправились е воде и стали отлавливать сторонников Кайфоне, которые вплавь добирались от берега. Торчилло стоял, скрестив на груди руки, и гордо поблескивал бриллиантовыми запонками.
Я сделал шаг вперед и натолкнулся на мягкое тело. Кло лежала лицом вверх, глаза ее были широко и удивленно раскрыты, а на лбу красовалась маленькая дырочка, такая безобидная и маленькая, как метка знатной индийской женщины.
Я почувствовал, как веревка врезалась мне в запястья.
Клотильда, безобидный мотылек, утеха ночей моих, мягкая, теплая, нежная, податливая куколка, щебетунья с неожиданным юмором и твердым здравым смыслом, бабочка, пыльца с крыльев которой была слизана холодным туманом реальности, цветок, которого гнули и ломали ураганы жизни, моя Клотильды лежала сломанной тряпичной куклой.
Лаура всхлипнула, потом застонала на одной пронзительной ноте. У Бела и у Хорста повлажнели глаза.
-Я сожалею и приношу свои искренние соболезнования, - негромко, но твердо сказал Торчилло, - и прошу вас подняться на катер.
Меня ткнули стволом под левую лопатку. Я вместе с остальными поднялся по сходням.
-Ну что? – спросил Бел, когда все успокоилось, и мы разместились в тесном трюме.
-Мастер, я думаю, безвыходных положений не бывает. Будем поступать по обстоятельствам, - спокойно отозвался Хорст.
-Клотильду жалко, - простонала Лаура.
-Смерти нет, - твердо сказал Бел.
-Ну вот, поговорили, накаркали…. Бедная Клотильда…
-А, может, она сейчас целуется с Белом, - сказал я, - а вокруг связанные и поверженные враги.
-Может быть, - задумчиво сказал Бел. – А вот нам что делать?
Заработал двигатель, катер развернулся и понесся в неизвестном направлении. Его потряхивало, было слышно, как о форштевень ударяются волны.
-И куда это мы, интересно?
-Скоро узнаем.
-Вероятнее всего, Торчилло хочет как-то добраться и к остальным твоим денежкам, - сказал я.
-Да уж…
-А что он может сделать? – спросила Лаура.
-Что-что…. Заставит перевести деньги с моих счетов на его, и все.
-Как заставит?
-Да как-нибудь заставит. Замурует где-нибудь и заставит. Хорст?
-Надо выждать, мастер. В любой стене есть трещины.
-Ига?
-Не знаю.
-Лаура?
-Надо как-то усыпить их бдительность. А, может, нас здесь подслушивают?
-Едва ли. Да и что здесь подслушивать?
-Да…
Мы грустно замолчали.
Звук моторов неожиданно стал стихать, потом они замолчали совсем, катер лег в дрейф и закачался на волнах.
-Наверное, пересадка, - произнес Бел. – Сейчас поведут. Странно, что руки развязали. Я думал, мы дальше проплывем.
Наверху послышала усиленная мегафонами перебранка, по палубе над нашей головой прогрохотали подкованные ботинки.
-Без паники, спокойно, Хорст, не надо здесь показывать свои навыки, после разберемся, на земле. Да и вы не суетитесь. – Голос Бела был напряжен.
Перебранка наверху разгоралась. Похоже, кто-то требовательно убеждал в чем-то Торчилло.  Наши глаза затеплились надеждой.
-Может, пограничники?
-Какая тебе здесь граница?
Распахнулся люк, вовнутрь сунулась небритая рожа.
-Выходи!
Торчилло на мостике сыпал итальянским матом и угрозами, а рядом покачивался «Плавучий Голландец», на баке которого красовалась ракетная установка, развернутая в нашу сторону.
Аргумент был достаточно веским. Катер заурчал мотором и стал приближаться к лодке.
XVI
Пора, наконец,
твердо взглянуть правде в глаза
 и покончить с недостойной игрой.
«Путь фюрера»,
подпольный подметный листок
Валгаллы.
Тогда же. Валгалла, Атлантика.
Мы с восторгом, Лаура с некоторым страхом и недоумением смотрели на похожих на привидения вахтенных, которые пришвартовали катер и переправили нас на борт «Голландца». Капитан приветствовал Бела.
-Как вы нас нашли?
-Мы не получили ежечасный сигнал с острова. Остальное было делом техники, мастер.
-Благодарю вас, капитан! – Бел растроганно обнял старика за плечи. Тот, по-моему, слегка покраснел от удовольствия.
-Ваша каюта в вашем распоряжении, мастер! – капитан еще раз отдал честь и отступил в сторону.
В затхлом нутре «Голландца» шла та же обычная походная жизнь – в тусклом свете деловито гуляли свободные от вахты, стонали и бормотали подвахтенные, шуршали, гудели, попискивали механизмы и приборы.
-Курс на Валгаллу? – спросил капитан.
-Курс на Валгаллу! – приказал Бел.
Опять оркестр на причале, любопытные взгляды, которыми аборигены поворожили Лауру, темные норы острова…
Бел мгновенно настучал фюреру рассказ о событиях на острове. Печатающее устройство ответило короткой дробью. Бел недоуменно забарабанил по клавишам. Опять короткая дробь. Бел опять. Опять тот же результат. Бел собрал бумаги с печатающего устройства и задумчиво поджег их.
-Пойдем. Ига, - он бросил пепел на пол и растер его ногой.
Я еще не был в этих отдаленных закоулках Валгаллы. Но Бел вел меня довольно уверенно, иногда останавливаясь на минуту и озабоченно морща лоб.
-Пришли, - наконец коротко сказал он, и мы остановились у обшарпанной двери. Бел открыл ее. Там оказалась захламленная, полная покрытых липкой паутиной вещей, кладовка, куда, видимо, давно сбрасывали ненужную рухлядь. Я знал, что свалкой и мусорником служил бездонный провал в дальней пещере, а здесь, видимо, был филиал или отстойник, или просто место, где отводил душу местный Плюшкин.
Бел уверенно прошел в кладовку, и нашел еще одну полусгнившую с виду дверь. Он набрал на замке какой-то сложный код, и дверь распахнулась, блеснув сталью.
Мы оказались в тесной жилой комнате, довольно роскошно убранной, даже с коврами и мягкой мебелью. В ближней стене была небольшая выемка, где стоял поднос с едой. У дальней стоял стол, на котором было печатающее устройство, как в комнате фюрера, да и сама эта комната была на большом экране. Множество экранов поменьше, где двигалась и копошилась жизнь Валгаллы, располагались по стенам.
-Приветствую вас, - скрипучий голос раздался так неожиданно, что я вздрогнул, просто не заметив сидящего в кресле у большого экрана старичка, -  спинка совершенно скрывала его.
Он выбрался из укутывающего пледа и поднялся.
Длинная седая борода, рост где-то метр пятьдесят, морщинистое лицо.
-Фриц Зехман. – представился он, протягивая руку Белу.
-Фон Вейс, - осторожно ответил тот.
-Князь Калошинский, - отрекомендовался я.
-Присаживайтесь.
Я поискал место, где бы сесть, но Бел опередил меня, заняв второе и последнее в комнате кресло.
На большом экране появился группенфюрер Шварцман, и склонился над печатающим устройством. Затрещал аппарат на столе.
Карлик приподнялся в кресле и что-то раздраженно простучал в ответ. Группенфюрер вскинул руку в приветствии и покинул комнату.
-Прекрасно. Теперь вам все ясно и мы можем поговорить, - улыбнулся карлик.
-Так, выходит…
-Да. К сожалению, нам не удалось воплотить в жизнь идеи герра Гейста. Но Валгалла без фюрера не состоялась бы, рейх мог погибнуть.
-А записи фюрера?
-Записи есть. То ли были какие-то неточности при перенесении, то ли он были повреждены – магнитные поля, сырость, вибрации, - сами понимаете, но – неудача. Мы были готовы к ней. Обо мне знал только Гейст. Те, кто оборудовал эту комнату, умерли. Те, кто доставляют сюда пищу, убеждены, что здесь шифровальная.
-А вы?
-А что мне остается делать? Я счастлив, что могу принимать решения от имени фюрера, и надеюсь, что они хоть как-то помогают великой идее.
-А что же дальше? – спросил Бел. – По-моему, вы забрались в тупик, и все все равно рано или поздно раскроется.
-Лучше поздно. Правда, по Валгалле бродят какие-то слухи, но это пока только слухи. Впрочем, я вас и пригласил для того, чтобы обсудить создавшееся положение. Князь Калошинский – старичок едва заметно усмехнулся, - тоже необходим нам, так как он единственный, кто вам здесь близок….. Суть вот в чем. Я считаю, нам необходимо вочеловечить фюрера.
-А вы?
-Мне пора на покой. Я устал.
-Как вы представляете себе это?
-Здесь мы операцию провести не сможем. Слишком много свидетелей. У нас есть резервная копия фюрера. Аппаратуру можно раздобыть на месте. Или не раздобыть, я не знаю….
-Где?
Карлик сморщился, уйдя в себя.
-Ставка фюрера была в Виннице. Северо-восточнее, в большом промышленном городе, оборудовалась еще одна. Тайная. Светлые головы решили, что никто не додумается искать следы фюрера за железным занавесом, а мы знали, что занавес будет создан. Кроме того, любая информация от большевиков просачивается понемногу и с громадным трудом. Тело фюрера до сих пор у них, и никто не знает, цело ли оно, и где находится.
-Да…
-Так вот, в ближайшее время я объявлю, что в результате самотестирования возникла необходимость в резервной копии. Вы, Фон Вейс, и князь Калошинский, Хорст Вессель…
-И Лаура, она знает язык, - добавил я.
-…И Лаура, она знает язык, отправляетесь к большевикам.
-А там…
-Там вы поступаете по обстановке. Мне нужно, чтобы Валгалла знала, что есть резервная копия фюрера – вы, фон Вейс. Мало ли что со мной может случиться, - годы, и вообще…. Мы должны сохранить рейх и идеи фюрера.
-И мы сохраним их.
-Потом вам нужно будет прибыть сюда, я проверю вас по поводу идентификации, и, думаю, проверка будет успешной.
-А как же….
-Вот это самый сложный вопрос. Я думаю, что внедриться в России вам особого труда не составит – вы прекрасно знаете большевистские порядки. Гораздо труднее попасть туда так, чтобы никто ничего не заподозрил, никто ничего не знал…. Я должен открыть вам одну из самых тайных тайн рейха и Валгаллы. Но я знаю, что она останется между нами.
Старенький гном (правда, наверное, не бывает молодых гномов), рассказал нам, что с 1941 года фюрер решил обеспечить себе для неожиданных ревизий или для эвакуации в случае нужды тайный мгновенный путь, связывающий Запад и Восток. Был прорыт тоннель, даже не подземный ход, а просто лаз чуть более двух метров в диаметре. Эта титаническая работа была обеспечена пленными и людьми низших рас. Строители знали только свой участок, и не подозревали об остальных. Когда в октябре 1943 года красные вышли к отправной точке тоннеля, он ушел уже далеко на Запад, а навстречу ему уже давно двигался другой. О нем не знал никто. Погибших хоронили тут же, в тоннеле. Наземные службы просто вроде бы занимались геодезическими изысканиями.
Денег и механизмов не жалели. Работами руководил гениальный инженер-землепроходчик фон Маулвурф. Конечно, туннель под Ла-Маншем поражает воображение, но неизвестно, кому пришлось решать более сложную задачу. Хотя, как потом сказал мне Бел, нефтепровод сделан потому же принципу, только он не под землей, и немного меньше в диаметре.
И до сих пор этот лаз соединяет Берлин и один из городов на берегу Днепра. Разведка пыталась прибрать его к рукам, но все кто знал о нем, были в Валгалле, а Валгалла умеет хранить тайны.
-Ты знал, что там не фюрер, в машине? – спросил я Бела, когда мы к вечеру выбрались на поверхность, подальше от ушей, которыми были напичканы стены Валгаллы.
-Да нет, они так заморочили мне голову, что я и предположить не мог ничего подобного. И вообще, никто, по-моему, в Валгалле не подозревает правды. Да…. Здорово они меня…
-И что теперь?
-А это ничего не меняет. В принципе, все остается на своих местах – есть остатки рейха, есть фюрер, есть мы.
-И что?
-Надо что-то делать с Родиной. Надо ее спасать.
-Как?
-Чтобы знать как, надо знать, что мы там имеем. Я думаю, пора в Берлин, да и домой.
-По трубе?
-Этот вариант нравится мне больше, чем остальные. Они прогоняют по трубе контрольный экипаж раз в месяц, и пока там, вроде бы, все исправно. Раз в полгода по трубе проходит профилактическая бригада. Ход в порядке. Необычный, но необычна и ситуация.
-А вдруг там что-то вроде машинного фюрера? Залезем в трубу какую-нибудь, а там нас и прихлопнут.
-Да что у тебя за мания! Прихлопнут…. Если бы нас хотели прихлопнуть, наши кости давно бы истлели в валгалльском мусорнике.
-А тебе не кажется, что мы слишком много знаем, чтобы жить дальше?
-Зехман тоже много знает. И Хорст. Но они в системе. Кому мы проболтаемся? Что мы купим за эту тайну? Чего нам не хватает?
-А Лаура?
-Лаура знает меньше всех. Хочешь – оставим ее здесь. Но она прекрасно знает, что больше чем с нами она нигде не получит, и, продав нас за любую цену, проиграет.
-Все равно, не нравится мне это…

Через десять дней Бел позвал меня к перископу «Плавучего Голландца». Островок Валгаллы был еле виден. Я повернул перископ. Из-за горизонта выползало солнце.
-Ну, все, - сказал Бел.
Какое там все…. Конечно, он имел в виду, что впереди – новое начало, новая жизнь. Там, за горизонтом, лежала Родина.