Война моего дяди

Про войну я знаю по рассказам своего дяди, Алексея Павловича Липанова (1921—1993), уроженца с. Поддубное Калининской области (Тверской губернии), призванного в армию в 1941, в том же году попавшего в плен к немцам под Ораниенбаумом, сменившего несколько лагерей для военнопленных, увезенного в Германию и в 1945 освобожденного из лагеря под Триром. Отправленного затем на исправительные работы в Донбасс и полностью освобожденного только в 1948 году.

В июле-августе 1941 мой дядя, будучи рядовым красноармейцем, оказался в числе защитников «Лужского рубежа». Из его рассказов запомнились два.

Первый рассказ.
Кухня наша полевая не поспевала за нами. И вот, как-то в обеденное время, в ожидании ее, наш командир послал меня в тыл: пойди, говорит, разыщи, где она застряла? Все жрать хотят. Я быстренько собрался и пошел. Проселочная дорога петляла по местности, и я решил срезать ее прямиком через поле. Иду, винтовочка у меня за спиной, папироска в зубах. Перешел поле, приближаюсь к кустарнику. Вдруг из кустов поднимается человек в НКВД-шной форме, наводит на меня пистолет. «Стой! Руки вверх! Кто такой?» Из другого куста встает еще один НКВД-шник, тоже с пистолетом, наведенным на меня. «Вот черт, — думаю, — на загранотряд напоролся!» Поднимаю руки, говорю: «Братцы, я свой, русский… Разыскиваю кухню нашу полевую. Застряла где-то». НКВД-шник мне: «Из какой части?» Называю часть, фамилию командира. Тогда он говорит: «Иди в свою часть». — «А как же наша кухня?» — спрашиваю. «Иди в свою часть. Поворачивайся и иди, не оглядываясь».

Вижу, дело нешуточное. Винтовочка у меня за спиной, но боюсь к ней притронуться. Повернулся и пошел назад через поле. Иду ни жив, ни мертв, обливаюсь потом, не оглядываюсь. Думаю: вот сейчас, — вот сейчас выстрелят в спину. Еще один шаг, еще шаг, еще… Жду выстрела. Гимнастерка моя мокрая, хоть выжимай. Медленно иду, пересек поле, вышел на проселочную дорогу. Слава Богу, не выстрелили! Добрые оказались НКВД-шники. Но вот честно скажу тебе, племяшь, никогда в жизни я так не напугался, как в тот день, когда напоролся на наш загранотряд. Ни когда в атаку на немцев ходил, ни когда в немецких лагерях под дулами их автоматов лопатой и киркой работал. Самое страшное, племяшь, пойми, это выстрел в спину. От своих.

*) 20-летним я гостил у дяди в Калинине (ныне: Твери). Мы ходили в лес по грибы, когда он рассказывал это. Тогда, в 1983-м, я впервые услышал от него про загранотряды, что были такие. В книжках об этом не говорилось, в фильмах не показывалось.

«Так за кого они тебя приняли? — спрашиваю. — За шпиона?» «За дезертира, — пояснил он. — А был приказ: дезертиров расстреливать на месте».
Я сам просил дядю рассказать про войну. Он не сразу разоткровенничался. Некоторое время отнекивался, — мол, совсем не интересно это. «Как же, — говорю, — не интересно? Очень интересно! Расскажи». Моя настойчивость понятна. Ведь он тогда был того же возраста, что и я, когда слушал его. То есть в нем, в тогдашнем 20-летнем пареньке, я видел как бы самого себя. Точнее, примеривал его, тогдашнего, на себя.

Не удержался от вопроса: «А ты сам, дядь Лёшь, убил кого-нибудь?» Он понял, что я спрашиваю про немцев. «Что тебе сказать? Вот, мы сидим в окопах. Немцы идут в атаку. Мы стреляем. Прицеливаюсь в одного, нажимаю на курок. Он падает. Прицеливаюсь в другого, нажимаю на курок, он падает. Убил ли я его? Может, и убил. А может, не убил, а ранил. Откуда мне знать? Война…»

Я не унимаюсь: «И много их от тебя так… упало?» Он глядит на меня понимающе-снисходительно и разводит руками: «Не считал. Некогда считать было».

Он еще что-то рассказывал, чего сейчас уже не упомню. Но некоторые его рассказы врезались в память почти дословно. Наверно, потому, что они потрясли меня. Такое не забывается.

Второй рассказ.
После разгрома и падения «Лужского рубежа» наша часть стала отступать в Петергоф. Я тогда при 8-й авиабазе служил. Тогда-то и в плен попал. Дело вот как было. В конце сентября окружили нас немцы в лесу, прислали парламентеров с требованием: если не сдадитесь в 24 часа, всех уничтожим. Наши командиры ничего им не ответили. Ночью, когда мы спали, командиры сели в самолет и улетели то ли в Ораниенбаум, то ли в Ленинград. Проснулись мы, солдаты, утром: нет ни командиров, ни комиссаров. Что делать? Немцы подождали положенные 24 часа и начали обстрел из тяжелых орудий. У нас возникла паника. Брошенные начальством на произвол судьбы, что мы могли сделать? Подняли белый флаг. Немцы тотчас прекратили стрельбу, велели выходить по одному и складывать оружие. Все сдавались, и я вышел и сложил оружие. Тогда собрали нас в колонну и повели в Ропшу, в лагерь для военнопленных.

Обращались с нами хорошо. Кормили, поили, даже письма родным разрешили писать. Говорили: скоро война кончится, и вы, русские солдаты, отправитесь по домам. «Вас ду, русише зольдат, на хаусе гехен вильс?» — спрашивают. Конечно, хотим! У меня в деревне остались мать, сестры, хозяйство. Быстрей бы к своим… Проходит месяц, другой, лагерь наполняется новыми военнопленными. Но никого не освобождают. Перебрасывали нас туда-сюда, пока, наконец, не объявили: «Ввиду изменившейся обстановки и для нужд Рейха русские военнопленные отправляются в Германию на хозяйственные работы». Стало быть, плакало наше освобождение! И поехали мы далеко-далеко, в немецкую неволю…

*) Дядя никогда не говорил: «фашисты». Всегда говорил: «немцы». В плену он провел почти четыре года, неплохо освоил немецкий язык. В некотором отношении ему даже повезло в германском тылу. Там было много чего интересного. Но это рассказы по другой теме, которую можно назвать так: плен моего дяди.

Показались ли мне рассказы дяди невероятными и неправдоподобными? Вовсе нет.

Мне почему-то вспоминается Южный Казахстан, входящий в зону советского хлопкоробства, и я, ученик 8—10-го класса средней школы города Кентау. Начиная с 8-го класса всех учеников, вместе с учителями, ежегодно в октябре-ноябре месяце, в авральную пору сбора урожая, мобилизовывали и вывозили на хлопковые поля.

Вывозили не только нас, дармовых рабов-подростков, вывозили и рабочих, и служащих, и врачей. Днем мы гнулись на подборе (то есть собирали остатки хлопка, после комбайна), ночью замерзали в грязных полевых бараках. Впрочем, вечерами веселились у костра и устраивали танцы с девочками. Девочек-школьниц тоже мобилизовывали. Как у всяких рабов, у нас не было никаких прав. Мобилизация была приказной и принудительной. «Так нужно Родине», — и все тут. Простудившихся и заболевших отправляли в районные больницы и при первой возможности возвращали в строй. Газеты печатали проценты выполнения плана по хлопку порайонно и подивизионно, как в былые времена сводки с фронта.

О том, как древние римляне отлавливали своих беглых рабов, мы читали в учебниках по истории. То, как отлавливали советских беглых рабов, мы испытали на своей шкуре. В 1979-м году случилось так, что Иканский район выполнил план по хлопку раньше, чем Туркестанский. И нас, десятиклассников, мобилизованных в Икан, вернули домой раньше, чем это сделали в Туркестанском районе. После месяца полевых работ полагалась неделя отдыха. Воспользовавшись этим, я со своим приятелем сел в рейсовый автобус и поехал посмотреть древнее городище Сауран, которое находилось в Туркестанском районе. Мы тогда очень интересовались древней историей Южного Казахстана. Прошлись мы по городищу, сфотографировались, собрали черепки и осколки древней керамики и на попутке отправились домой.

В Туркестане на развилке дорог — пересадка. Вот, стоим мы, с сумками, в полевой одежде, машем руками попутным автомобилям. Вдруг перед нами останавливается милицейский УАЗик. Выбегают двое ментов, хватают нас под руки и сажают в кутузку. Везут в райотдел милиции. Ничего не понимаем: за что нас взяли? что мы сделали? Сидим в предвариловке час-другой, мимо нас проводят других арестованных, каких-то хмурых мужиков, вероятно, воров и бандитов. Можно понять смятение и ужас шестнадцатилетних мальчиков, оказавшихся посреди этого.

Наконец, следователи добираются и до нас. Вызывают на допрос: «Кто такие? Из какого стана бежали?» Мгновенно соображаем, что нас, школьников, приняли за дезертиров с хлопкового фронта. Ведь Туркестанский район все еще ведет ожесточенную борьбу за досрочное выполнение плана! Сообразив, перебивая друг друга, мы с плачем говорим следователям, что мы не те, за кого нас приняли, что мы уже отработали свое в Иканском районе, что нас уже вернули домой и мы уже свободны. «Тогда что вы делаете здесь?» — спрашивают. «Ездили смотреть Сауран» — говорим. «Что смотреть? Какой еще Сауран?»

Никогда не забуду той традикомичной сцены. С одной стороны, на повестке дня: пьяные дебоши, хулиганство, воровство, кражи, повальное дезертирство с фронта, с дугой стороны — фотографии удивительных по красоте стен и башен древнего Саурана, а также черепки и цветная керамика, выкладываемые нами из сумок на стол следователей. «Так вы археологи что ли?» — «Ну, да, — говорим. — Вроде того. Юные натуралисты». Старший следователь расплылся в улыбке и кивнул своему подручному: «Отвези этих чудаков на автовокзал. Слышишь? И посади их в рейсовый автобус, идущий в Кентау. Никакого дела на них не заводим».

Это было в 1979. Когда, спустя четыре года, я слушал своего дядю, рассказывавшего, что в 1941-м НКВД-шники приняли его за дезертира с фронта, и он чудом избежал выстрела в спину, у меня были все основания поверить в его слова.

*) По документам, полученным нами в 1999-м из Тверского управления ФСБ РФ, вот как выходит. 24 июля 1940 счетовод колхоза им. Калинина Теблешкого района Калининской области Липанов Алексей Павлович, 1921 г. р., призван в ряды Красной Армии и стал рядовым стрелком 1001-го отдельного батальона морской пехоты при 8-й авиационной базе ВВС Балтийского Краснознаменного флота. База эта находилась в Ново-П в Ленинградской области. 24.09.41 Липанов А. П. попал в плен к немцам при окружении у п. Низино (южнее Петергофа), до 17.07.42 содержался в Ропшинском лагере военнопленных (использовался на дорожных работах), до 02.02.43 — в Новгородском лагере (на лесозаготовках), до 04.01.44 — в Саблинском лагере Ленинградской области (на железнодорожных работах). После этого был вывезен в Эстонию, в лагерь № 323 под г. Тато (Тарту?), где находился до 18.02.44. Затем вывезен в Германию, где оказался в команде № 310 в лагере города Трир и использовался на работах по очистке города. Там же 19.03.45 был освобожден из плена американскими войсками и отправлен в пересыльный лагерь в город Батзаров, куда прибыл 16.10.45. Принят советской стороной с составлением Анкеты гражданина СССР, возвратившегося в СССР через польскую границу. Фильтрационное дело № 28585 отмечает, что в период нахождения в плену противоправная деятельность Липанова А. П. не установлена.