Рута и Фанута

1 марта. Идея была неординарной: отправиться в Самарию, древнейшую землю, усеянную останками исчезнувших, некогда великих городов. Подняться на священную гору самарян Гаризим. Когда-то там стоял их Храм, соперничавший с иерусалимским. Самаряне и иудеи вообще не выносили друг друга. «Мы с иудеями не сообщаемся», — сказала Иисусу самарянка, когда он попросил у нее воды. Народы-братья, практически одно Писание, одна вера. И вот поди ж ты: такое длительное противостояние!

Изе идея пришлась по душе. Тем более, что немногие туристы выбирают этот маршрут. Сам он был в Самарии аж год назад. Все больше возил в Иерусалим, в Вифлеем, в Назарет, в исхоженные места. «Да-а, старик... Самария – Шомрон: это особая страна. Да будет так! Иерусалим подождет. В него надо входить подготовленным». Тут же нашелся и спутник с транспортом. Юрий из Атлита, приятель Изи, владелец новенькой «Шкоды», зажегся желанием увидеть нынешних самарян; он уважал их за то, что они сохранили свое древнее письмо.

И вот мы мчимся по автостраде, ведущей от моря в голубизну самарийский гор и ущелий, там, где некогда проходила главная караванная дорога, и торговцы-греки, а затем римляне и византийцы везли свои богатые товары. Собственно говоря, настоящих самарян осталась небольшая горстка — человек 500–600. Еще в прошлом веке этнографы предсказывали им полное вымирание. Но они не только выжили, но и прекрасно обустроились на своей священной горе. Основное население нынешней Самарии — это евреи и арабы-палестинцы. Здесь несколько отдельных палестинских анклавов, подчиненных правительству Ясера Арафата.

Вот и первый из них: Туль-Карм, город со сплошным палестинским населением, только недавно выделенный Израилем Арафату, — своеобразное государство в государстве. На блокпосте молоденькие арабы в военной форме с автоматами наперевес. «Сейчас увидят израильские номера на машине», — вздыхает Юра. И точно: нам приказывают остановится и начинается придирчивый досмотр. Арабская речь солдатика нам не совсем понятна, но хмурое лицо его вопрошает само по себе: «Зачем въезжаете? С какой целью?» Изя поспешно нацепляет на грудь бейдж профессионального гида и добродушно объясняет, что везет русских туристов по святым местам Самарии. И тут же шепчет мне: «Брось снимать. Спрячь камеру. Не раздражай их...»

Если бы, изучая Изины документы, палестинцы представляли, что перед ними их агент, защитник и мессия, они бы наверняка устроили ему салют. Но, увы, злостный оппортунист известен только у своих, у евреев, а те, кого он защищает, за кого ратует, даже не догадываются о его существовании. «Арабские хозяева» Изи тут явно недоработали.

Наконец, досмотр закончился, мы смогли продолжить свой путь и через несколько метров очутились в типичном палестинском городе, где вместо еврейских иероглифов, к которым мы уже привыкли и смотрели на них как на родные, повсюду виднелись исключительно арабские надписи. По улицам шествовали бородатые шейхи в полосатых куфиях, женщины кутались в белые платки, мальчишки толкали какие-то тележки. Центральная площадь города — касба — окружена домами самых богатых горожан и мечетями с взметнувшимися в небо шпилями минаретов. Я включил видеокамеру и вертел ее то вправо, то влево, пока мы не выехали из Туль-Карма.

Дорога карабкается все выше и выше по склонам гор, покрытых густой зеленью, вьется змейкой, подкрадываясь к величественным вершинам центрального хребта. Мы уже где-то в сердце Самарии, но никак не можем отыскать поворот на древнюю Себастию, бывшую когда-то средоточием всей этой страны. Изя перебирает в руках путевые карты и спорит с Юрой, по какой дороге лучше поехать. Мы с Юлей молчим в напряженном ожидании. Туристский автобус, промчавшийся мимо, указывает нам верный путь. Мчимся за ним и буквально влетаем в каменные ворота, представленные останками двух круглых башен эллинистического времени.

Да, это она, великая Себастия! Здесь стоял город, несколько веков бывший столицей северного Израильского царства, взятый ассирийцами в 721 году до нашей эры, заселенный затем переселенцами из Месопотамии, которые смешались с местным населением и составили этнос самарян. Наивысшего расцвета город достиг при Ироде Великом и первых римских наместниках, то есть на рубеже нашей эры. Ирод обнес его новой стеной, построил в нем роскошные здания и назвал его в честь своего покровителя Цезаря Августа Себастией («Август» по-гречески: «Себастос»). Самого Ирода за глаза называли себастийцем; именно так он именуется в 3-й Сивиллиной книге, где рассказывается о приходе лже-Мессии, который потрясет мир. Лже-Мессия, «себастиец», — это Ирод.

Ныне в Себастии раскопаны Иродова базилика, храм Августа, римский театр и византийско-крестоносская церковь, построенная на месте обретения головы Иоанна Крестителя. Мы идем по развалинам, и я постоянно заглядываю в книгу Изи, где дан план городища. Театр, храм, базилика... Это детали. Меня интересуют масштабы Себастии: где пролегала внешняя стена, как далеко она простиралась, где находились жилые кварталы? В воображении рисуется огромный город, бурлящий жизнью, вереницы верблюдов, теснящиеся в воротах, важные патриции, поднимающиеся на форум, и сребробородые жрецы, совершающие жертвоприношение в храме.

Мои грезы прерывает местный коробейник, подходящий поочередно ко всем туристам и предлагающий свой товар. На его ладони горсть античных монет, начиная с сиклей Ирода Великого и кончая римскими и византийскими динариями. Я поражен таким обилием редких монет и неспешно нахожу среди них одну из самых ржавых и неприметных. Быть не может! Знакомые по нумизматическим справочникам очертания жреческого посоха — литууса, еле различимая греческая надпись: «Тиберий Кесарь». Лепта Понтия Пилата! Та самая, которая чеканилась во дни Иисуса, и которую он, возможно, держал в руках. Спрашиваю, какова цена? «Сто долларов», — говорит коробейник. Начинаем торговаться. Если бы он назвал цену в тысячу долларов, и если бы у него вместо горсти имелось всего две-три монетки, я бы не сомневался в их подлинности. А так: явная подделка! «Где взял?» — спрашиваю через переводчика-Изю. «Здесь нашел, — отвечает. — Дождем вымыло». Врет, думаю: штампуют где-то дубликаты и сплавляют простакам-туристам. Но... чем черт не шутит?! Уж больно окисленная монета, совсем ржавая, с видимым налетом времени. «Ладно, — говорю, — бери двадцать баксов, и монета моя». Он как бы нехотя соглашается.

На заднее сиденье автомобиля я плюхнулся с чувством триумфатора, предвкушая, как изумятся мои друзья в Петербурге, когда я покажу им лепту Понтия Пилата. В приподнятом настроении уже не замечалось, что погода стремительно испортилась, налетели тучи и стал накрапывать дождь. Мы продвигаемся на святую гору Гаризим, надеясь достичь вершины еще до захода солнца. Через несколько ущелий открывается Наблус, по-еврейски Шхем (Сихем), где у иудаистов, христиан и мусульман имеется общая святыня — могила патриарха Иосифа.

Наблус — еще один арабо-палестинский анклав. После землетрясения 1927 года город отстроился заново и стал вполне современным мегаполисом, мало в чем уступающем Тель-Авиву. Высотные здания, взбегающие в гору, казалось, стоят одно на крыше другого. В центре города разбит просторный парк. В православной церкви паломникам показывают Иаковлев колодец, у которого, по преданию, Иисус беседовал с самарянкой. Удивительна глубина этого колодца: мы опускали веревку с ведром метров на 30–35, прежде чем оно коснулось воды. И это при том, что сам колодец находится в комнате, давно уже ставшей подвальным помещением. Близ холма Тель-Балата, где ведутся раскопки древнего Сихема, находим могилу патриарха Иосифа, которая, впрочем, совсем не видна из за окружившего ее бетонного забора с колючей проволокой и израильским флагом. Вход закрыт. «Ну вот, — улыбается Изя, — там, где святыни попадают в руки евреев, никого не пускают».

Он еще пытается вести переговоры с вооруженной охраной, но она неумолима. Разрешены только специальные посещения, объясняют, в специальные дни. Такой секретный объект, эта древняя могила. Вежливо-безразличные лица охранников немного проясняются, когда они узнают, что мы — русские путешественники. «О, среди нас тоже есть русский! Сейчас мы его приведем». Через минуту к нас выходит стриженный солдатик с автоматом на груди. «Ничем не могу помочь, — заявляет он по-русски, но достаточно сухо, очевидно, в неудовольствии, что брятья-евреи напомнили ему о бывшем советском гражданстве (скорее даже, его родителей). — Я-то чем могу помочь? Доступа нет. Обращайтесь куда следует». — «Бог с ними, — говорим мы Изе, — оставим это место. Начинает смеркаться, поторопимся на Гаризим». Утешением нам служит то, что гробницы остальных еврейских патриархов, включая праотца Авраама, находятся в Хевроне во власти мусульман, — то есть в принципе открыты.

Священная гора едва ли не нависает над городом, а ее вершина окутана туманной дымкой. Понтий Пилат лишился своего поста из-за этой горы. Возбужденные каким-то местным пророком самаряне собрались, чтобы подняться на гору и найти сокрытые там сосуды Моисея. Узнав о народном стечении, подозрительный наместник распорядился разогнать толпу. Посланные им воины встретили сопротивление, отчего произошло настоящее сражение и пролилась немалая кровь. Самаряне пожаловались на Пилата вышестоящим римским чиновникам, и он был снят с должности. Этим событиям посвящены несколько глав моей «Повести о Пилате». А начинается рассказ с описания горы: «Необычайно красива гора Гаризим при восходе солнца. В первом часу темно-серые склоны ее еще окутаны предутренней пеленой, в расселинах густится сумрак и тревожно клекочет сипуха. Наконец, на востоке брезжит первый луч, и тут же в ответ гора отзывается тысячью огоньков. Это сверкают гладкие валуны и камни, обильно усыпающие поверхность горы. Наконец одевается в зеленый цвет покатая вершина, появляется густой кустарник, затем зеленеет растительность пониже, и наконец наливаются цветом тенистые сады, разбитые у подножия...»

Да, хорошо писалось в теплом кабинете. Теперь, глубоким вечером, в серой мгле, поглотившей вершину Гаризима, все выглядит иначе. Обувь вязнет в грязи и скользит по мокрым валунам. Дует холодный пронизывающий ветер. Под его сердитым напором еле успеваем оглядеться: где тут легендарный камень, на котором Авраам собрался принести в жертву своего сына Исаака? где стояла скиния Иисуса Навина? Древнейшие памятники скрыты под строениями последующих эпох, в свою очередь также разрушенных. На месте бывшего самарянского храма руины христианской церкви Девы Марии, воздвигнутой в византийское время. И здесь же, в северо-восточном углу комплекса турецкая постройка: мавзолей шейха Абу Ранема. Вконец разбушевавшийся ветер сгоняет нас с вершины в небольшой поселок, где проживает община самарян, потомков тех гордых людей, которые некогда противостояли Пилату.

В местном кафе за столиками встречаем десяток мужчин: убеленных сединами стариков и еще безусых юношей. Женщин не видно. Так вот они какие, самаряне! Лицами очень похожи на арабов, но одеты по-европейски. Понемногу завязывается разговор, опять же при помощи Изи, который общается с ними на иврите. Самый авторитетный из присутствующих — важный господин в очках, редактор местного и, пожалуй, единственного самарянского журнала. К нему я обращаю следующий вопрос: «В некоторых книгах мне доводилось встречать особый самарянский термин: Фанута. Что он означает, нельзя ли разъяснить подробнее?»

«Чтобы понять, что такое Фанута, — говорит редактор, — надобно знать, что такое Рута. Рута, то есть «Желание», это период времени, когда люди жили в согласии с Богом. Он продолжался от исхода из Египта до первосвященства Илии, судьи Израилева, после смерти которого божественные законы нарушились и в Израиле произошел религиозный раскол. В результате Бог отвернулся от людей. Наступила Фанута или Панута, что значит «Отворачивание лица» или «Сокрытие», и это продолжается по сей день». — «И что будет потом?» — спрашиваю я. «Фанута закончится, когда придет Мессия, по-нашему: Тахеб, восстановит Закон и положит начало Царству Божиему». — «Итак, вы верите в Мессию? А в воскресение мертвых?» — «Безусловно верим». Не смотря на то, что мое любопытство было уже удовлетворено, ученый самарянин почел своим долгом добавить следующее:

«Вы находитесь у святой горы, к которой рано или поздно придут все народы. Сейчас насчитывается 650 собственно самарян и более тысячи человек, которые разделяют нашу веру и вместе с нами участвуют в празднествах. Но в конце концов весь мир обратится к нам. В 1911 году русский священник Протопопов был на этой горе и оставил описание нашей Пасхи и церемонии жертвоприношения. Теперь я приглашаю и вас прийти к нам на Пасху. Это самый большой наш праздник».

Все это Изя переводит добросовестно, без тени улыбки. Но после того, как поблагодарив редактора за беседу и за приглашение, мы выходим из кафе и садимся в Юрину «Шкоду», к нему возвращается обычное его ёрничество.

— Интересно все-таки побывать у них на Пасхе, — говорю я, — посмотреть церемонию жертвоприношения.
— Старик, я и сейчас расскажу тебе, какое это жертвоприношение. Каждый приходит со своим бараном, поджаривает его и съедает с аппетитом. У кого нет барана, то стоит рядом и облизывается. Затем все расходятся по домам.
— Полно, ты несправедлив к ним. Это очень любопытный народ, заслуживающий серьезного отношения.

Позже я не преминул заглянуть в книжку Василия Протопопова «Поездка к самарянам» и прочел там: «Не враги и не кровавые соперники теперь самаряне в отношении иудеев, а какие-то живые обломки давно минувшей истории, археологический материал, наделенный даром речи...» Это писалось в 1911 году. Что-то не заметил я особенных обломков в уютных домиках-коттеджах самарянского поселка, в выглаженном костюме редактора журнала и в щелкавшем над моим ухом фотоаппарате (кажется, они меня снимали; вероятно, для того же журнала). Это евреи считают самарян безродными пришельцами, а этнографы говорят об их месопотамском происхождении.

Сами самаряне называют себя потомками Иосифа и Финееса, Левия и Вениамина, хранителями подлинной Торы, которую написал Авишуй на горе Гаризим, в Доме Божием (Бет-Эль). В одной самарянской хронике, которую издал у нас тот же Василий Протопопов, так говорится о религиозном расколе после Илия: «В то время израильтяне разделились... Самаряне, чтившие святость горы Гаризим, остались верны правде; другие, из колена Иуды и Вениамина (т. е. иудеи), признали святость города Иевуса (т. е. Иерусалима)». Поэтому и чтят самаряне только Тору — Пятикнижие Моисеево. Вся дальнейшая библейская история отвергнута ими как подложная, — и книги Царств, и книги Пророков, и псалмы. «...В то время появились Осия, Иоиль, Амос и назвались пророками, — читаем далее в хронике, — но община самарян, следуя заповеди Господней во святой Торе не внимать ложным пророкам (имеется в виду Вт 18:20–22. — Б. Д.), не признала их».

Следуя самарянскому преданию, царь Навуходоносор лично разбирал вопрос, какое место священнее, Иерусалим или Гаризим. «Самаряне, сыны Иосифа, — повествует хроника, — принесли свиток Торы и прочли перед царем свидетельство о [святости] горы Гаризим, что она является богоизбранным местом (например, Вт 11:29. — Б. Д.). Иудеи также принесли книгу и сказали, что это книга царя Давида (книга Царств? — Б. Д.). Зоровавель приблизился к царю и сказал: “Царь Давид повелел, чтобы избранным местом было гумно Иевусеев (т. е. Иерусалим)”. Тогда увидел царь, что правда не на стороне Зоровавеля и его общины, а на стороне сынов Иосифа. И повелел царь приносить жертвы на горе Гаризим, а в Иевусе не приносить жертв».

Вся дело в том, что в Торе, т. е. Пятикнижии Моисеевом, действительно ничего не говорится о Иерусалиме. Традиция почитания этого города возникла позднее, а до этого древние израильтяне считали обителями Бога разные места, в том числе и гору Гаризим. Самаряне взяли на вооружение эту более древнюю традицию, и, придерживаясь ее, они с формальной точки зрения более правы чем евреи.

...Спускаемся с покрытой мглою и туманом горы Гаризим, выезжаем на хорошо освещенную скоростную автостраду и возвращаемся в Бат-Ям. На Побережье и в Шефеле, — районе, отделяющем Побережье от Нагорья, — проложено немало современных дорог. Справа и слева на высоких скоростях мчатся автомобили. Каждый второй израильтянин, уверяют нас, имеет личный автотранспорт. В иных семьях — по несколько машин.

— С Гаризимом был уже перебор, — резюмирует Юра прошедший день. — Слишком много впечатлений сразу. Не вмещается.

«Хм, — думаю я. — Счастливый человек. Ему можно не торопиться. Что же до меня, то, если бы не тьма и не злостный ветер, я бы не отказался сейчас подняться и на гору Эйвал».