Родная улица моя

Фото: Слева:Февраль 1964 года. г.Короча. Ул. Карла Маркса,36. Дом, в котором мы жили. А.Комаристов, тётя Маруся, моя жена Тамара
Справа: фото из интернета - таким стал наш дом...
                ***

                «...Ах, как хочется вернуться,
                Ах, как хочется ворваться в городок.
                На нашу улицу в три дома,
                Где все просто и знакомо, на денёк...».
                Кирилл Крастошевский

                ***
               
               
С малых лет и до окончания в 1948 году Корочанской средней школы я и младшая сестра Валя жили с тётей Катей (Екатериной Николаевной Беликовой) и бабушкой  (Ириной Антоновной Косиловой) на улице Карла Маркса. Наш дом стоял  рядом с двухэтажным детским домом, в котором до революции была мужская гимназия. Почему мы жили с тётей и бабушкой, а не со своими родителями, «вопрос, конечно, интересный», но я до сих пор ответа на него не знаю.

Коротко о нашем доме. Одна половина (ближе к детскому дому) принадлежала нашей семье, а в другой жила семья Лашиных. Соломенная крыша дома во время сильных дождей протекала и тогда на чердаке и в комнатах расставляли ведра, тазы, миски, корыто, кастрюли, банки.

После отъезда меня и брата на учёбу в Харьков нашу половину дома покрыли шифером. Мы имели две комнаты и небольшую прихожую. В большой комнате стоял старенький шифоньер, изъеденный жучком. Над кроватью висел весь в плешинах красивый ковер и в нем тучи моли. В простенке между двумя окнами стоял старый комод, в углу ножная швейная машинка «Зингер», кресло-качалка, две железных кровати с никелированными шариками на спинках, небольшой стол и венские стулья. Украшали комнату два больших цветка в кадках – фикус и филодендрон.

На подоконниках много лет красовались горшки с геранью разного цвета. Позже эти цветы убрали. Кто-то сказал тёте, что герань вредна для больных бронхиальной астмой. 

В маленькой комнате стояли две железных кровати, столик и старый сундук, обитый чеканной жестью. В углу над сундуком висела большая икона Божией Матери, украшенная вышитыми полотенцами, искусственными цветами. Перед иконой на  цепочке висела лампадка из голубого  стекла. Она горела круглые сутки.

Икона была очень старая, в серебряном окладе, фигурной полированной раме. Чистить лампадку и заправлять ее маслом бабушка доверяла только мне. В сундуке бабушка хранила толстую, старую в кожаном переплёте Библию, которую читала с помощью большой лупы. Шрифт в Библии был церковно славянский.

В прихожей стоял старенький кухонный стол, сосковый умывальник, на лавке  ведра с питьевой водой. На стене, за дверью в большую комнату, находилась небольшая вешалка для одежды.
 
Домашних холодильников в то время не было. Скоропортящиеся продукты летом хранили в старом погребе. Подпорки в нем давно сгнили. Лазили мы в него осторожно - боялись, что погреб в любой момент может  обвалиться. На домашнем совете решили построить новый сарай и выкопать хороший погреб. Выкопали. Укрепили его стены кирпичом, потолок подпорками, в углу построили небольшой закром для картошки, свеклы. Рядом поставили небольшие бочки, в которых солили огурцы, помидоры, капусту.
 
Круглое крестьянское сливочное масло, молочные продукты, мясо (если оно было)  хранили в погребе в кастрюле с холодной водой. Было очень неудобно часто лазить в погреб за продуктами, открывая и закрывая тяжелую крышку погреба, сделанную из толстых досок.

Квартира обогревалась печью. Топка была в прихожей, плита с двумя конфорками - в маленькой комнате, а духовка выходила в большую комнату.

В школьные и студенческие годы меня звали трубочистом. Во время летних каникул я обязательно лез по шатающейся веранде на крышу, чистил и белил трубу, тщательно обмазывал глиной дымоход на чердаке.

Во дворе и у крыльца росли цветы: астры, маттиолы, гладиолусы. Крыльцо и веранда были закрыты  зарослями дикого винограда.
 
На небольшом огороде росли две или три старых вишни, несколько кустов крыжовника, смородины, малина и чернослив. Помню, что в голодные 1946 - 1947 годы в конце огорода мы сеяли рожь, которую жали серпом и на улице молотили цепами.

Во дворе росли слива, яблоня «Белый налив», стоял сарай с погребом, столик и лавочка. Двор от огорода был отгорожен не очень высоким плетнем, через который петух и куры легко перебирались.

Ворота и забор на улицу давно прогнили и мы каждое лето ремонтировали их. По сравнению с некоторыми другими соседями жили мы, можно сказать, бедно. Веранда и крыльцо нуждались в капитальном ремонте. Все скрипело и шаталось...

Железо на крыше веранды проржавело, а заменить его было нечем. Нанимать мастеров, закупать доски, железо и другой материал не могли. Денег хватало только на питание и необходимые нужды.
 
Во второй половине нашего дома жила семья Лашиных. Дедушка Владимир Семенович (чудесный человек!), его сестра Мария Семеновна, некрасивая дочь с кучей мужей, в том числе и законным отцом её дочери и сына. Говорили потихоньку, что они состоят в какой-то секте. Дедушка Лашин работал в районной библиотеке и давал мне читать книжки,когда я ещё и в школу не ходил. Он играл на барабане в духовом оркестре в городском саду, на похоронах, в Доме Культуры.

Потом музыку оставил и освоил починку резиновой обуви, без которой жители городка весной и в непогоду обходиться не могли. Дедушка клеил галоши, резиновые сапоги, женские боты, велосипедные и автомобильные камеры. Я носил ему для починки футбольную и волейбольную камеры. Мне, как соседу, он выполнял работу вне очереди. Запах того резинового клея я помню до сих пор.

В августе 1943 года брат с двумя тётями вернулся в Корочу из города Малоархангельск Орловской области  и сочинил стишок: «Старый барабанщик никуда негож, нету барабана так давай галош». 
 
В доме напротив одну половину занимала семья – муж с женой чистотокровной немкой (откуда они появились  в Короче?). Говорила она по русски с акцентом. В саду у немки росла большая груша. Когда крупные и очень сладкие груши поспевали и падали на землю, мы с ребятами лазили за ними.

Помню, как плачущая немка прибежала к нам. Рот был открыт, красный язык не помещался во рту. Она подняла с земли спелую грушу и надкусила ее, а внутри груши оказалась оса, которая ужалила немку в язык. 

Почему она прибежала к нам, а не пошла в больницу, этого я не знаю. Недавно сестра сказала мне, что на нашей улице тётю Катю звали «доктор-сарафан». Почему именно так, Валя тоже не знает. Якобы, тётя оказывала помощь соседям при травмах, болезнях.

Старший брат Вася с 1937 по август 1943 года  с двумя тётями Шурой и Марусей (Александрой Андреевной Косиловой и Марией Николаевной Пуголовкиной) жил в городе Малоархангельск Орловской области. Тётя Шура после окончания в 1935 году Тамбовского пединститута работала преподавателем в педагогическом училище этого городка. Она забрала брата из Корочи к себе, так как любила его, как родного сына.  Замужем она не была, хотя судя по её запискам, написанным незадолго до смерти, у неё был хороший друг, которого она любила. Но перед войной бабушка не разрешила ей выходить за него замуж, а во время войны они потеряли друг друга.

Я прекрасно знал всех жителей нашей улицы, а они знали нашу семью.

В Короче тогда было три главных улицы: Интернациональная, Дорошенко и Карла Маркса (Слава Богу их не переименовали!). Все без асфальта. Весной и во время сильных дождей по улицам в ботинках без галош или резиновых сапог из-за липкой грязи - не ходили. Чернозём, однако!

Улица Интернациональная от Храма Рождества Пресвятой Богородицы и до районной больницы, неизвестно когда (наверное, ещё до революции) местами была вымощена булыжником.

Я очень часто вспоминал свою улицу после отъезда на учёбу в мединститут, во время службы в армии. Каждый раз, приезжая в отпуск в Корочу, мы с женой сначала бродили по нашей улице, смотрели, что изменилось, а затем обходили весь городок.

В 2013 году я начал писать мемуары и решил, что надо рассказать хотя бы кратко о людях, рядом с которыми прошло мое детство, юность и которых я ещё помнил.

Начиналась наша улица от Красной Площади (так называли небольшой пустырь, граничащий с селом Погореловка). На площади стояли три дома (если их можно назвать домами). В самом маленьком, вросшем в землю, жила  с дочерью подруга нашей тёти и бабушки. Звали её Мария Никитична. Она часто приходила к нам. Помогала тёте и бабушке по дому.

Рядом с Марией Никитичной жила семья Погореловых. Состав их семьи я не помню. В памяти осталось только трагическое событие. Накануне войны их взрослый сын в погребе покончил с собой. Что послужило причиной его самоубийства, по-моему, так никто и не разобрался.

Около их дома был довольно глубокий старый колодец, но вода в нем была мутная и для питья её не использовали, а брали только для полива огородов. Колодец называли «погореловским», хотя пользовались им жители всех близлежащих улиц.  «Журавля» или вОрота у колодца не было. Ведро опускали  на верёвке. Не знаю почему, но почти каждый день у кого-либо из жителей верёвка рвалась, и тогда собравшийся у колодца народ, железной «кошкой» подолгу вылавливал утонувшее ведро.

Через дорогу от Погореловых, на углу улицы Карла Маркса, жили Сусловы. Из их семьи я помню только совсем старенькую бабушку, которая с утра  до вечера сидела на лавочке у калитки, опираясь на самодельную трость. Моя тётя говорила, что кто-то из мужчин Сусловых служил в Красной Армии военным врачом, но я его никогда не видел. У Сусловых был большой сад с плодовыми деревьями и вкусные крупные сливы, за которыми мы с ребятами иногда лазили. Сад был огорожен очень старым плетнем, давно сгнившим, поломанным и мы преодолевали его без труда.

Самым богатым на нашей улице был Кузьма Ермоленко. Большой дом с соломенной крышей и крепкими ставнями, покрашенными почему-то красной краской. Жили они втроём - Кузьма, жена и сын Иван. Кузьма хромал на одну ногу. Они держали одну или две коровы, большое стадо гусей, кур, уток и диковинных в наших краях индюков.

Сад у Ермоленко был  большой, огорожен высоким и сложным плетнём, перелезть через который мы с ребятами могли, но с большим трудом. Помню, что сделан он был как-то по-особому. В Короче таких плетней я больше ни у кого не помню. Лезть к Кузьме в сад боялись ещё и потому, что сад охраняли две большие и злые собаки. Нас этот сад привлекал тем, что там росли почти все сорта яблок, вишни, сливы, груши, крупный чернослив и, главное – сладкая черная и крупная черешня.

А вот почему его сын Иван не служил в армии, я не знаю. Внешне он выглядел здоровым мужиком.

...Во время оккупации Корочи немецкими войсками комендант города назначил Кузьму  старостой  нашей улицы. Всех жителей обязали подчиняться ему. Никто с ним и не ругался - себе дороже. Он тоже с соседями практически не конфликтовал. Занимал нейтральную позицию, но все указания полицаев выполнял.

Напротив Ермоленко в старом доме жила одинокая старенькая учительница Екатерина Алексеевна Черноглазова. Нам казалось, что дом и его хозяйка родились одновременно. Железная крыша дома давно прогнила, но ремонтировать её никто не брался. Вокруг дома росли высокие кусты персидской сирени. На небольшой веранде почти половина стекол отсутствовали. На полу веранды валялись старинные книги и кипы журналов «Нива», за которыми через разбитое окно мы лазили с ребятами.

Чтобы не оставаться одной в большом и пустом старом доме Екатерина Алексеевна пустила к себе квартирантку Дору Павловну Бочарникову. Она преподавала рукоделие в детском доме, а затем  и в педучилище. Жила одна. Когда-то она перенесла туберкулёз позвоночника и поэтому ходила, слегка согнувшись из-за небольшого горба. Она дружила с нашей семьёй, часто приходила к нам, помогала тёте и бабушке по хозяйству.

Ниже Черноглазовой в миниатюрной, полуразвалившейся избушке с соломенной крышей, жила семья Вавиковых. Дед был отличным кузнецом, имел прозвище «Вакула». Кто, когда и почему его так прозвал, я не знаю. По имени и отчеству его никто не называл. Для всех он был просто Вакула. Его кузница  стояла недалеко от дома, на выгоне, ближе к селу Погореловка.

Кузнец он был от бога! Умел делать абсолютно всё. Подковывал лошадей, ремонтировал телеги и сани, мог выковать любую деталь, ковал красивые узорные решетки, но...  любил хорошо выпить. Бывало, идет,  шатаясь по улице из столовой (там продавали бочковое пиво и водку на разлив), и на всю улицу кричит:
– Шахтеры Донбасса! Вашу мать...
Два его старших сына работали на шахтах в Донбассе.

Младшая дочка Вакулы училась со мною в одном классе. Хорошая девочка и училась неплохо. Её старший брат Николай - известный в городе и округе хулиган. Мне кажется, что, в конце концов, он оказался в тюрьме.

Мы с ребятами ходили в кузницу Вакулы. Там стояла ужасная жара и какой-то специфический запах. Он разрешал нам раздувать мехами горн и даже стучать небольшим молотком по раскаленному железу. Иногда к нему приходил здоровый мужик помогать ковать большие детали. Он работал большим молотом, который мы и поднять не могли.

Однажды Вакула выковал нам нам «сопелки». Она была похожа  на маленькую арфу, с дрожащей пластинкой в центре. Приложив сопелку к губам, вдыхая и выдыхая воздух мы, трогая пластинку пальцем, исполняли разные мелодии. Во время отдыха, когда не было работы, Вакула  мастерски исполнял на сопелке для нас разные песни.

Жена у него была маленькая, сморщенная, визгливая и сердитая. Часто, особенно когда он приходил домой «под градусом», получал от нее тумаков. В любое время года, когда Вакула работал в кузнице, на его голое тело был наброшен только брезентовый фартук. Около его кузницы всегда было много подвод летом или саней зимой. К нему ехали мужики ковать лошадей, ремонтировать телеги, сани даже из дальних сёл, потому что он работал честно и очень качественно.

Вакула напоминал цыгана. Копна черных с проседью нечесаных волос на голове, большая черная борода, волосатое тело. По улице он ходил в белой парусиновой рубахе и таких же штанах, черных от копоти.

Ниже Ермоленко и напротив Вавиковых жили Рощенко. Старушка и её дочь Мария Степановна. Она работала учительницей начальной школы в соседнем селе   Подкопаевка. С ними жил племянник Марии Степановны. Звали его Володя. О нем я написал воспоминания - http://www.proza.ru/2016/10/23/690

Рядом с Рощенко, напротив нас, в одной половине добротного дома жили муж и жена. Муж был русский, а его жена чистокровная немка. Вторую половину дома снимала тётя Федора с сыном Николаем (прозвище «Колятик»). Он был мой ровесник, и мы дружили с ним. Кому принадлежал этот неплохой дом, я уже не помню.

Дальше по обе стороны улицы раскинулся большой фруктовый сад детского дома. Росли там только яблони и груши. Дети собирали урожай, как только появлялись зеленые плоды. За садом никто не ухаживал. Росла трава и бурьян по пояс.

За садом на другой стороне улицы  жили Кривчиковы – отец, мама и вернувшийся с фронта по ранению их сын Женя. Он был старше нас  (родился в 1925 году). Ему довелось повоевать. Уволился Женя  в звании лейтенанта или старшего лейтенанта. Служил в артиллерии. С нами общался, был прост в обращении. Может быть потому,что мы все помогали ему осваивать школьную программу.

За время пребывания на фронте он многое забыл, а учиться очень хотел и мечтал после школы поступить в медицинский институт. Отец его тяжело болел. Говорили,что у него рак. В саду у них стояло много ульев, и отец Жени часто угощал нас «медом в рамках».

Маму Жени я не помню. Она была тихая незаметная женщина. У них был прекрасный полностью открытый сад, где мы после окончания 10 класса готовились к выпускным экзаменам. На пышный цветущий клевер мы стелили старые одеяла, коврики и «гоняли» друг друга по билетам, которые удалось списать в школе.

Тогда редко кто городил заборы. Только у Ермоленко и Рощенко было трудно проникнуть в сад из-за высоких плетней. Мы по садам лазили редко. Единственное, что мы себе позволяли, так это собрать в чужом саду черешню. Мы называли её «шпанкой».

Она росла не у всех. Как только на рынке появлялись бабушки с  черешней, которую продавали на вес, стаканами или кистями на палочке, мы начинали разведку. Помню, как мы оборвали всю черешню, а она была сладкая, крупная, у нашей учительницы по биологии. Кто-то из ребят  перепутал сады и мы вместо того, чтобы полезть в соседний сад, попали в сад к своей учительнице.

«Разведчик» получил от нас все, что ему «причиталось», а мы ходили извиняться к учительнице биологии. Хорошо, что она отнеслась к этому происшествию с юмором и по этому поводу в школе не распространялась.

Ниже Кривчиковых, в доме на углу улиц Урицкого и Карла Маркса, жила немка, врач районной больницы Раиса Григорьевна Вольдейт с детьми. Взрослая дочь Ия, и два сына Гай и Эдик. С Гаем мы дружили - он был моим ровесником, мы учились с ним в одном классе. Несмотря на юный возраст, он отлично играл в шахматы. А отчество у него (я установил это совсем недавно) было «Михайлович». Когда и при каких обстоятельствах они оказались в Короче неизвестно. Про отца Гая я ничего не знаю. Кто он был, где находился, чем занимался, почему не живет с ними, я не знал. На эту тему мы с Гаем никогда не говорили.

Играли мы всегда на улице Урицкого, потому, что по сравнению с другими улицами  на ней рос не бурьян, а мелкая трава, которую жители называли  «гусиная травка». Играли в футбол, волейбол, лапту, «клёп», «буцу», городки и другие игры.

Напротив Кривчиковых, в угловом доме жили Никифоровы. Об этой семье я практически ничего не знаю. Сам Никифоров по образу жизни был чем-то похож на Кузьму Ермоленко. Он ни с кем из соседей не общался, возился во дворе. Все время что-то рубил, строгал, пилил. Они держали много разной живости - свиней, двух коз - и разную птицу: гуси, утки, куры. На нашей улице практически все имели небольшое хозяйства. Моя бабушка держала козу, кур и иногда (не каждый год) поросёнка.

Недалеко от поворота на улицу Пролетарская в небольшом, но аккуратном домике(около дома и во дворе росли высокие старые ели) жили Зотковы - дедушка и бабушка.  С ними жила их внучка Оля Горбункова. Подруги звали ее «белочка», а почему – не знаю. Она дружила с моей сестрой. Как и моя сестра Валя, «белочка» окончила школу с серебряной медалью. Отец Оли работал художником - оформителем в Доме Культуры, но жил отдельно (возможно, он был разведен). О маме Оли Горбунковой я ничего не знаю и ни разу её не видел.

Дед Зотков одно время работал учителем рисования в нашей школе. Позднее  возглавил земельный отдел при Крочанском райисполкоме (сведения краеведа В.В.Потапова). Был очень важный. Всегда ходил в белой рубашке, костюме, галстуке,
шляпе и с тростью. Оля Гобункова окончила Харьковский мединститут и работала в Корочанской больнице терапевтом.

 За углом от «белочки» жил мой друг Владик (Владимир Петрович) Колубаев, его мама и бабушка. Одну половину дома занимала семья Владика, а во второй жили Высоцкие (наш учитель немецкого языка и его дочери). Бабушка Владика была абсолютно глухая, мама слышала тоже плохо.

Дед Владика Евгений Васильевич Молчанов  преподавал в школе и педучилище черчение и рисование, но тоже был почти глухой. Рисовал дед карандашом очень хорошо. Валя рассказала, что когда-то у нас на домашнем совете обсуждался вопрос, стоит ли тёте Шуре выходить замуж за Евгения Васильевича, который сделал ей предложение. В обсуждении, якобы, участвовала вся наша семья, но я этот эпизод не помню. 

Мы дружили с Владиком. Его мама Вера Евгеньевна Колубаева заведовала районной библиотекой, и мы все новинки газет, журналов, книг читали первыми. Тогда пользовались успехом серьезные книги: «Годы и жизнь», «Падение Парижа», «Годы войны» И.Г.Эренбурга . Книга академика Е.В.Тарле «Наполеон»; графа А.А.Игнатьева «Пятьдесят лет в строю» и другие. Я и сейчас помню,как выглядели обложки этих книг.

Читали мы с Владиком все подряд:  М.Горького, Г.Д.Мопассана, Ж.Санд, А.Дюма,
М.Шолохова, Стендаля. Дома никто не интересовался, какие книги я читаю. Правда, однажды тётя Шура подошла ко мне, взяла книгу, которую я читал. Просмотрела несколько страниц и сказала:
– Тебе читать это еще рано...
Что это была за книга, я не помню, но она отобрала её у меня.

Как сложилась судьба Владика Колубаева, я не знаю.
Правда, когда я служил на Дальнем Востоке, мне пришло от него письмо. Наверное, мой адрес ему дала тётя Шура. Письмо было короткое, обратный адрес был харьковский. Я ответил ему, но писем от него больше не получал.

Кто жил на нашей улице ниже Зотковых я не помню. Ребят нашего возраста, с которыми можно было общаться, там не было.

Улица наша тянулась от Красной площади до улицы Ленина,где на углу находилось здание районного суда. Машины по нашей улице практически не ездили, из-за отсутствия дороги как таковой. Каждую весну улица  зарастала высокой травой и бурьяном. Ходили мы только по тротуару, где народ протаптывал тропинку. Электричество, радио, водопровод на нашей улице появились через много лет после моего отъезда из Корочи. Вечерами по улице ходили только с фонариком. Зимой, особенно когда зима была снежная, улицу заметало полностью. Снег никто не чистил, а если и чистили, то только у своей калитки и ворот дома. До самой весны по улице ездили только на санях.

Последний раз я был в Короче и на своей улице в 1976 году прошлого века. Сказать, что там ничего не изменилось, будет неправильно. В домах появилось электричество, радио, напротив нашего дома водоразборная колонка. На некоторых домах увидел сложные высокие телевизионные антенны. Очевидно,принимали только Белгород. Асфальтировать нашу улицу никто не собирался, хотя в центре города кое-где появился асфальт...

   ...На свете много улиц славных,
      Но не сменяю адрес я.
      В моей судьбе ты стала главной,
      Родная улица моя*.
---
*Слова А.Фатьянова

Мемуары опубликованы в общественно-политической газете Корочанского района Белгородской области «Ясный ключ» № 29 (10050) от 16 июля 2020г.