Гл 6. Год 1968. Пб 5

 
     Начался с отпуска, а затем с длительной командировки в Академию, для подготовки дипломной работы, ее защиты, сдачи государственных экзаменов. Впервые, за все годы обучения нас, заочников выпускного курса, поселили в нормальном общежитии – в комнатах по 4 человека. До этого мы всегда находились в казарме, где стояли солдатские кровати на весь прием.
    Ближе к весне к нам стали приезжать жены. Приехала и моя Тамара с дочкой Олей. Мы поселились в поселке Монино, в частном доме, заняв одну из его комнат. Хозяевами оказалась супружеская пара среднего возраста, довольно гостеприимные люди. Они познакомили нас с своими соседями по улице, у одного из них была своя корова и мы брали у них свежее молоко для дочери. Удобным было и место нашего расположения – их улица вела прямо к проходной закрытого городка Академии.

    В том доме я случайно обнаружил старую, без корочек, книжечку, выпущенную до 1917 года. Это оказалось Евангелие. В то время я был абсолютно неверующим человеком, исповедующим официальное идеологическое учение – Марксизм-Ленинизм. Но в свободные минуты начал читать это Евангелие, просто ради любопытства – в чем же заключается «опиум для народа». И чем больше я читал, тем больший интерес возникал у меня к содержанию этой книги. Особенно поразил диалог Иисуса Христа с фарисеями и книжниками – какая великолепная логика, какой проникновенный ум! С такими мне еще не приходилось встречаться в тех книгах, которые я прочел до этого. Тогда существование Бога я еще не признавал, но решил, что И. Христос – это посланец какой-то высоко развитой инопланетной цивилизации, с которым не могли сравниться наши земные люди.
    Другое, запомнившееся событие – это гибель Ю. А. Гагарина. Нам об этом сообщили 27 марта. Это известие потрясло нас. Как же так, выполнив полет в космос, подготовка и осуществление которого были невероятно сложными, и все прошло благополучно, а здесь . . ..
По нашим летным меркам это был один из простейших по содержанию задания полет – простой пилотаж по приборам, в зоне за облаками. В надежнейшей и простейшей по управлению и эксплуатации машине – спарке УТИ-МиГ-15, с опытнейшим инструктором в задней кабине! Что же такое могло случиться?

    Опыт и логика подсказывали: здесь явное влияние чего-то внешнего. Почти в тот же день, среди летчиков прошел слух, что через зону, в которой находился самолет Гагарина, прошел сверхзвуковой истребитель. Но столкновения не было, ибо тогда бы они погибли в воздухе, или катапультировались. Судя по характеру падения и обломкам, спарка врезалась в землю в процессе пикирования, а не беспорядочного падения, с работающим двигателем. Значит, было непредусмотренное заданием резкое снижение, из которого экипаж не смог(видимо, не успел) ее вывести. Воздушное хулиганство, т.е. выполнение каких то сложных нисходящих маневров,- исключалось. Инструктор, понимая свою ответственность, да еще в облаках, никогда в жизни этого не позволил бы.

    И все же самолет падал. Возможно, потеряли скорость и свалились в штопор? Нет, ни тот, ни другой пилоты этого допустить не могли. А вот помочь войти в штопор мог посторонний самолет, пролетев очень близко от спарки. Например, обгоняя сзади под пересекающимся курсом. Сближения они явно не видели и вскочили в его спутный след совершенно неожиданно. При этом следует резкий заброс угла атаки и перегрузки, самолет начинает вращаться, переходя в авторотацию с увеличением угла снижения.
    Мне пришлось выполнять штопор на УТИ-МиГ-15. Это очень неустойчивое падение с вращением, резкими бросками, изменениями скорости вращения , вплоть до изменения его направления. На отклонения рулей самолет реагирует с большим опозданием. Поэтому, даже в простых метеоусловиях, когда все это прекрасно видно по положению земли и естественного горизонта, вывести его из штопора было непросто. И требовался большой запас высоты, не менее 4000 метров. Поэтому начинали мы его на высоте 6000 метров.
    У Гагарина высота эшелона была 4000 метров, но он уже приступил к снижению. Значит, запаса у него не было. И все это – в облаках, когда ничего не видно, кроме бешено прыгающих показаний приборов. Конечно, сначала они попытались вывести самолет из этого вращения. Но высота быстро уменьшалась, и, я уверен, командир полка дал команду Гагарину катапультироваться. И повторил ее не один раз. Но Юрий не выполнил ее.

    Психологически я понимаю его, таких случаев было немало. Бросать исправный самолет считалось позорным. Это означало конец летной деятельности, поэтому летчики до конца борются за его спасение. Так было с Черняковым, Фитиным, Филимоновым, Глущенко (см.главу 5). Гагарин знал, что вряд ли ему разрешат дальнейшие полеты в космос. Да и к полетам на самолетах он пробивался с большим трудом. Он не хотел быть живым экспонатом. Этот простой русский парень очень хотел заниматься интересным и полезным делом, сохранить себя как летчика. Ведь он был еще так молод!
И потому тянул до последнего, не реагируя на команды инструктора. И он, все-таки , вывел самолет из штопора! Но, слишком поздно, высоты для вывода из пикирования ему не хватило.

    А что же инструктор? Он ничего не мог сделать. Тогда еще не было сблокированных систем покидания самолета, когда один пилот, любой, мог катапультировать обоих членов экипажа. А катапультироваться самому, оставив Гагарина в кабине, он тоже не мог. Уже по нравственным соображениям. Что, ели Юрий не последует его примеру? Ибо скажут потом, что он бросил Гагарина на погибель. Он мог лишь помогать Гагарину выводить самолет из режима падения, хотя знал, что они уже обречены.

    Вот такая драма разыгралась в тот мартовский день, теперь уже далекого 1968 года. Кто же виноват в этом? Начало развитию аварийной ситуации положил руководитель полетов(точнее группа руководства в целом) той организации, чей самолет прошел через зону, в которой находилась спарка с Гагариным. Но увы, этот самолет не был выявлен. Все испытательные центры доложили, что никто из их экипажей в тот момент там не находился. Проверить это уже было невозможно. Контроль движения самолетов велся путем фиксации их координат на кальке - по устным докладам оператора радиолокационной станции. Фотографирования экрана, а тем более электронной записи, тогда еще не было. А кальку можно было перерисовать заново.
    Провести опрос свидетелей? Летчик самолета – нарушителя, скорее всего, видел, что было опасное сближение. Но признаться в этом – значит объявить себя убийцей Гагарина. О последствиях догадаться нетрудно. А ведь он мог быть и не виноват, если ему дали команду следовать таким курсом и на такой высоте.
     Да, он создал аварийную ситуацию, но не катастрофическую. Экипаж спарки мог катапультироваться, но не сделал этого. Так что, судите сами, кто и в чем виноват.   

     А в Академии все шло по плану. Готовились и сдавали зачеты и экзамены за 4-й курс, трудились над дипломными работами. Для многих наших ребят, действующих летчиков, наиболее трудной оказалась общевойсковая тактика, особенно тактика сухопутных частей и соединений. Меня же наоборот, это интересовало давно, И я стремился узнать как можно больше. Очень помог опыт участия в общевойсковых масштабных учениях.
    Экзамен по этому предмету принимал полковник Вязовцев, кадровый   «сухопутчик». Он и форму одежды носил общевойсковую. Большинство моих одногруппников выходило от него взъерошенными, покрасневшими, и не очень довольными полученными оценками.
    Настала и моя очередь. Экзаменатор сидел за столом, низко опустив голову. Вид у него был усталый и мрачный – видимо достали его наши пилоты своими ответами. Посмотрев вопросы в билете, я начал отвечать. Вязовцев насторожился, затем поднял голову , и стал смотреть на меня. По мере ответов настроение его менялось. Он оживился, начал задавать дополнительные вопросы, и радовался, когда я правильно отвечал. В последнем вопросе была организационно-штатная структура танковой дивизии, взаимодействие ее частей. При подготовке ко мне пришло как бы озарение – я понял замысел ее создателя и изложил его. Вязовцев вообще пришел в восторг. В заключение он, улыбаясь, сказал: «Ты ответил лучше, чем написано в учебнике. Я бы тебе оценку шесть поставил, да жаль, такой оценки нет». Видимо, человек он был эмоциональный, болел за свой предмет, но что можно было выжать из наших летчиков, которые кроме мишеней на полигоне никаких сухопутных войск не видели?

    После окончания экзаменов у меня состоялась беседа с генералом Ковачевичем, который возглавлял кафедру Управления и Службы Штабов, и курировал слушателей, находящихся на штабных должностях. Аркадий Федорович сделал мне неожиданное предложение – поступить в очную адъюнктуру по профилю возглавляемой им кафедры. Вакантное место было. Срок обучения – три года, в течение которого готовится и защищается диссертация на соискание ученой степени кандидата военных наук.
    Я долго думал, и …отказался. Почему?
Три года жить возле Москвы, затем – есть шанс остаться преподавателем в Академии. Или, на худой конец, поехать в авиационное училище старшим преподавателем. В любом случае – должность подполковника. Так почему – нет?
    Во-первых, я очень устал от заочной учебы. Она продолжалась непрерывно уже 9 лет! Три года – в Казанском Авиационном институте, и шесть – в Академии (вместо установленных пяти – из-за смены факультета). И все эти годы мне приходилось ее совмещать с напряженнейшей службой, которая длилась от 10 до 12 часов в сутки при одном выходном дне.
    Во-вторых, должность преподавателя меня тогда не очень привлекала.  Она казалась однообразной, скучноватой, книжно-бумажной. Мне же больше нравилось живое, реальное дело, с людьми, техникой, конкретными достижениями.
    В-третьих, ни тогда, ни ранее, меня не очень влекла к себе наша столица – Москва. Она казалась мне шумным, суматошным городом. Посещать ее – интересно, но жить в ней – не хотелось бы.
    Вот так, во второй раз я отказался от очного обучения в Академии, и возможности жить рядом с Москвой.
    25 июня мне вручили диплом о высшем военном образовании. Был выпускной вечер, на котором присутствовал начальник Академии маршал Красовский. Он поздравил нас и тепло попрощался, ибо это был его последний выпуск, он уходил в отставку.

    О Красовском у слушателей, да и вообще у всех, кто его знал, было очень хорошее мнение. Его уважали и любили за доброе, сочувствующее отношение к людям, полное отсутствие высокомерия. В памяти сохранился рассказ наших заочников.
    Рядом  с территорией академических строений располагался большой лесной участок, где мы любили отдыхать и расслабляться после трудных экзаменов. Четверо заочников в теплый летний день решили отдохнуть на лесной поляне, купили что выпить и чем закусить. Когда выбрали место, расположились, и обнаружили, что наливать-то не во что! Привыкли к столовским условиям. Но, не пить же из горлышка, все-таки офицеры, летчики.
    Невдалеке были видны дачные домики. Пошли туда, обратились в крайнюю усадьбу. Во дворе возился с цветами какой-то пожилой человек. Попросили его:
- Дедушка, не дашь ли нам пару стаканчиков?
Тот внимательно посмотрел на них и ответил:
- Стаканчики найдутся, а мне нальете?
-- Конечно! У нас сегодня удачный день!
Мужчина ушел в дом, и через несколько минут вышел со стаканами и …в маршальском мундире. Это оказался Красовский.
Наши ребята сначала остолбенели, а затем бросились бежать, со скоростью, близкой к звуковой. А маршал, пытаясь остановить их, громко убеждал:
- Сынки, куда же вы? Обещали же налить!
Но они молча исчезли в лесных зарослях. Ибо твердо знали, что на территории Академии распивать спиртное запрещалось.