Без намёка на тему...

      Она любила его наскоками, с каким-то внутренним надрывом, будто в последний раз; он – скромно, незатейливо, без излишеств, как на армейском привале за приёмом пищи. Она отдавалась сразу – вся, – целиком, с не свойственным её возрасту распутством и желанием, одноразово, но враз, как навсегда. Он отвечал взаимностью (а куда ж ему деваться от стихии?) монотонно потакая, снисходительно, не понимая ровным счётом ни чего в этой её беспощадности. Когда он пытался отлынивать, она стала любить затяжными наездами. Когда он попытался заболеть, она понавезла всякие штуки, купленные в секс шопе. Когда он смирился, она привела подругу – полную себе противоположность во всём, но только не в желаниях, и всё началось сызнова с удвоенной, а для него с утроенной силою неотвратимых энергий. Впору бы наложить на себя руки, но для этого нужны силы, а их уже и не было...
       В итоге, плюнув на его безграмотность в этом деле, зло, указав ему на патологическую ограниченность, они –  уже вдвоём, отвели ему роль зрителя, находя в этом некоторую пикантность своего положения, ещё более распаляясь от этого. И теперь, в постели, преобладало качество над количеством. Обратиться за помощью ему было не к кому, да и ни к чему (его бы попросту не поняли страдальцы по теме), и потому, по традиции застарелой стыдливости, он имитировал и мирился со своим скромным положением в роли сожителя, и даже находил её забавной, спустя тридцать лет со дня их совместной супружеской жизни...
     Юбилей они отмечали втроём: он, она и эта резиновая дрянь, именуемая Юлькой, готовой на всё, для всех и всегда. К ней ревновали, за ней ухаживали по инструкции, её оберегали от чужих взоров и сглазов. Воистину, нехитрая арифметика хозяйки дома, задала логарифмию их совместной жизни, от которой ни исчезнуть, ни что-либо изменить, не переиначить  было уже невозможно, – слишком однозначна загрузка на цель...