Ополченец

                А вы, мои друзья последнего призыва!
                Чоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
               
                Анна Ахматова In Memoriam               

                Над степью висела жара, горячий воздух, струясь устремлялся ввысь, надрывно верещали цикады. Пшеничные поля стояли неприбранные,  золото урожая зияло обширными, обугленными прогалинами. Уже вторую неделю по ним бесперебойно лупила артиллерия, то своя, то чужая. Местами на них, словно древнескифские курганы, высились, бесформенными, чёрно-рыжими, закопчёнными грудами, сожженные дотла «шестьдесятчетвёрки» и «семьдесят вторые».  От машин, на десятки метров вокруг выгорели хлеба, и в этой фантасмагории, помимо танковых остовов покоились хищные, акульи тела БМП, искорёженные прямыми попаданиями «шишиги» и прочий, до сей поры передвигавшийся и стрелявший металлолом. Некоторые из бесформенных, металлических груд ещё легонько дымились. Слабый ветерок то и дело приносил с полей отчётливый запах разложения. Видать, прибрали не всех. А сколько их ещё лежит по низинам, раздувшихся, зловонных, с покрытой пузырями, почерневшей кожей, обезображенных гниением до полной неузнаваемости…  Исполинские тучи мух разом накрывали складки местности, копошась, перелетая, издавая гудение и жужжание такой силы, что приближаясь к ним, невольно испытываешь лёгкую оторопь. Позавчера балочкой проходили к месту засады на укровскую колону, так было ощущение, что движешься сквозь плотный снежный занос. «Егерь» (позывной командира их группы), который вёл её к месту предстоящей операции, повернув голову влево, громко сплюнул и матернулся зло: «ё б т ы т ь,  сам Вельзевул, должно быть тут окопался»! Мефодиевич, читавший на досуге писание, пояснил, что Вельзевул – один из демонов, кто повелевает летающим гнусом и происходит от древнееврейского Бааль-Зевув, означающего то же самое. Группа, змеясь и петляя продолжала свой путь почти ощупью, промеж раздувшихся до неимоверных размеров, тел, одетых в расползающийся, почерневший камуфляж; Роман даже не пытался определить, ни их войсковую принадлежность, ни того, кто же из них свой, а кто чужой. Ему было безразлично.  Да и Егерь сказал, что своих мы пару ночей назад отсюда по-тихому уволокли. Всё, чувства, переживания, радости, ощущения полноты жизни и свершившегося чуда, поглотила разверзнувшаяся пропасть. Они остались там. За чертой его Бытия, где даже все события и эмоции негативного порядка – огорчения, ссоры и обиды, оканчивались, как правило, примирением в их спальне, когда Анна, сотрясаясь от последних толчков оргазма, обвивала его тело своими гибкими руками и великолепными ногами, и, обдавая его горячим, словно степной ветер, дыханием, сбивчивым, громогласным шёпотом, в самое его ухо повторяла и повторяла, как заведённая: «Я люблю тебя, люблю, люблю…»
                Автобус с нею, с их двумя дочерьми и с ещё тремя десятками «мирняка», издырявленный пулями, калибра 14,5 мм из  КПВТ, тихонько ржавел на обочине участка автодороги «Амвросиевка-Лутугино»,  где-то между Степановкой и Победой. Рыбак туда выезжал. Говорил – кровь тела со ступенек, а в салоне ЛАЗа, она стояла чуть ли не по каблук, да и под днище натекло так, что автобус покоился в центре гигантского, кровяного пятна. Пятерых положили, суки. Ранены почти все. Кого стеклом битым покоцало, кто в давке пострадал. Пассажирами этого транспорта были почти одни бабы с детьми. БТР ему наперерез выехал, водила неопытный, кювет там неглубокий, думал обойти по кустам, да где ЛАЗу с «бэтэром» в проходимости тягаться. Когда пальба началась, все в панике на пол бросились. А она не успела. И девочки – нет. Рыбак долго не пускал Романа к ним, мол, Ромыч, не ходи, не надо, богом клянусь, ты же знаешь, что пули такого калибра с телами делают, но Роман всё же вошёл в удушающую атмосферу амвросиевского морга, где тела лежали уже в коридоре,  вдоль стен, ибо забит он был под завязь. Сознание оставалось ясным. Восприятие произошедшего – чётким и неоднозначным: ИХ БОЛЬШЕ НЕТ. «Кто это был»? – прозвучало так, словно спросил кто-то другой, находящийся в стороне – «укры»? «Хер их знает, Ромыч. Случился прорыв. Пятьдесят первая и семьдесят девятая, вроде бы, до батальона. Дорогу на Лутугино перехватить хотели. А может, бандиты какие, не известно. Командования единого нет же, бардак невообразимый. Вот и лезет из всех щелей на свет всякая махновщина. Наёмники, может, им по херу, не у себя дома. Все вооружены, все против всех. Никто никого не контролирует толком. Сам знаешь – придёт, в ополчение запишется, автомат выдадут, потом из расположения отвалит, к себе вернётся, и давай «комерсов» кошмарить. Может, под наркотой были, кто же из нормальных по автобусу с бабами и детьми палить начнёт?
              После отпевания и похорон, в свой тихий, утопающий в зелени, белёный домик на окраине Амвросиевки, Роман так и не вернулся. Кто-то невидимый провёл перед его, выкрашенной в зелёный цвет, калиткой, жирную, незримую черту, пересечь которую было невозможно – испепелит. Сердце закрылось. Душа умерла. И когда через пару дней и ночей, проведённых без сна в крошечной, но уютной комнате, в доме Рыбака, у калитки длинно и противно заныв тормозами, остановился «четыреста шестьдесят девятый» УАЗ и из него выбрались Рыбак с командиром, приземистым, квадратным отставником, не то «подполом», не то полканом в прошлом, Роман уже знал, что он должен ему сказать. Когда хозяин и гость вошли в узкую, образованную сараем с одной и забором соседского домовладения с другой стороны, кишку двора, Роман уже стоял на крыльце. «Ну, Ромыч, чего дальше делать собираешься»? – озабоченно спросил Рыбак. И Роман, глядя в прищуренные глаза своего будущего командира, негромким голосом, в котором звучала твёрдая решимость, вымолвил лишь одно – «Дайте оружие».
                Солнце уже клонилось к возвышавшимся на западном горизонте, конусовидным громадам двух терриконов. Жар его стал мягче. Навалившаяся духота гнала и гнала пот из пор. Пот заливал глаза, пропитывал ткань старенькой, выцветшей «камуфляжки». Под допотопной «разгрузкой-лифчиком» была настоящая баня. Роман не шевелился. Незачем. Прошлое, каким-то непостижимым образом не звало и не тревожило его. Мыслей не было. В первый раз, когда отлавливали по «зелёнке» солдат врага, в панике бежавших от ближних разрывов 82-миллиметровых, каплевидных «гостинцев», выплёвываемых расчётами миномётов 2Б-14, накрывая их, застигнутую врасплох, колонну, было странное любопытство. Сожгли «Урал» и «Шишку».  Урал был набит под тент боеприпасами для стрелкового оружия. Бабахало ещё долго. Объятый неистовым оранжевым,  пламенем грузовик с громким треском отплёвывался трассерами во всех направлениях. Уловив краешком глаза три согбённые тени, пронёсшиеся за деревьями лесопосадки куда-то в обратном прежнему, направлении, Роман молнией рванул за ними. Преодолев жидкую посадку по диагонали,  внезапно обострившимся зрением увидел стремительно уменьшающиеся, камуфлированные спины в волнах высыхающей в зное пшеницы, вонзил в плечо приклад своего РПК-74, приник к нему  щекой, совместил мушку с целиком, выстраивая в одну прицельную линию проекцию открытого прицела на отдалявшихся  врагов и вдавил спуск. Раздался сплошной грохот, затем холостой щелчок бойка. Боепитание магазина улетело в заданном направлении. Когда Роман опустил легонько дымящийся ствол и взглянул в ту сторону, он рассмотрел уже две фигуры, практически слившиеся с горизонтом. Чёрт его знает, где был третий. Может, упал в хлеба и сейчас на карачках улепётывает, а может и лежит, истекая красным, скребя ногтями землю рядом с собой и беззвучно разевая рот. Лихорадочно сменив магазин и дослав патрон, Роман сделал было шаг в том направлении, куда, примяв пшеницу, пробежали они, как вдруг его плечо кто-то словно тисками сжал: «Рамон, ты чего это? Куда собрался»?  «Контроль». «Отставить. Там «чемоданов» неразорвавшихся и херни разной полно. Жить надоело? Ты мне нужен. Отставить. К колонне бегом марш». «Есть» - тихо, но твёрдо ответил тот. «Рамон» - это его позывной. В честь любимого поэта – Хуана Рамона Хименеса. Поначалу хотел назваться «Хуаном», да пацаны незлобно пошутили, мол,  для нас это слово слишком многозначительно. «Хулио показал жестом, как его зовут». «Хименес» - длинно и не всякий запомнит. «Рамон» - почти то же, что и Роман. Вот так он и стал Рамоном.
                Война шла своим путём.  Роман «срочку» оттоптал в ВС Украины, в пехотном разведбате,  и в нужный момент, надёжно забытые, казалось бы, навыки бойца, стали механически применяться в той или иной ситуации. Пока до серьёзных стычек дело не доходило. Пару раз громили тыловые колонны, после чего строили в стороне уцелевших, побросавших оружие, грязных, оборванных, насмерть перепуганных пацанов-срочников, в какой-то непостижимый миг ставших из своих чужими, проверяли их документы, подвергали краткому допросу и гнали в сторону города, где ими должны были распорядиться командиры более высокого уровня. Однажды Роман отчётливо слышал доносящуюся со стороны боевых порядков врага иностранную речь. Может, корреспонденты какого-нибудь  CNN, а может и «дикие гуси», кто их разберёт. Их подразделение пока соприкасалось с противником дистанционно. В плен ещё никто ни к кому не попадал.
                От основания холма отделилась фигура командира и направилась по его гребню, к ним, притихшим, изнывающим от духоты бойцам разведроты батальона «Росич».  Командир почти взбежал на пологую вершину:
                - Так, сейчас ставлю боевую задачу. Потом, как положено – уяснение боевой задачи и расчёт сил и средств на её выполнение. Сдвигаемся поплотнее и слушаем. Короче – с нажимом продолжил командир, когда ополченцы столпились вокруг – короче,  повторил он, выдержав паузу - со стороны Кутейниково к нам движется колонна каких-то мудаков, в составе колонны -  три БТР-70 с десантом на броне, три грузовика «Урал», одна ЗУ-23-2, а самое главное – корректировщики огня дивизиона самоходной артиллерии. Пройдут под утро, где-то к пяти. Видать, наш черёд наступил. Будут по Амвросиевке херачить с закрытых огневых позиций…
                -  Командир, а кто? «Нацгады» или вояки укропские?
                - Отставить, б л я д ь, неуместные эвфемизмы. «Противник» -  для тех, кому не ясно. Так вот. Противник, численностью, предположительно до ротной тактической группы, его задача, вероятнее всего – осуществить разведку боем и выяснить численный состав и вооружение противостоящих ему сил  в данном районе. А заодно – скорректировать огонь артиллерии, Только невдомёк мне, чего это они с такими понтами сюда полезли. Нас уже что, нету? В расчёт не принимают? Источник говорит – чуть ли не с музыкой идут. Флангового охранения даже не выставили, разведку вперёд не выдвинули. На «дурачка», видать,  проскочить хотят. Совсем уже, как Евдокимов шутил,  наглость потеряли,  надо чтобы весь Донбасс видел этот цирк. Короче. Мы выставляем огневую засаду. Выдвигаемся силами роты, что-то мне подсказывает, что оно всё бывает так, да иногда чуть-чуть не так. Подстраховаться надо. Тремя группами пойдём. Есть участок автодороги – командир извлёк из затасканного планшета карту  - вот тут, короче, дорога делает изгиб. Справа – холмик небольшой, один скат, тот, что от дороги – осыпался. Поворот закрыт от обзора. Задние голову колонны видеть не будут. Если только дистанцию не возьмут, метров по пятьдесят между машинами. Когда колонна втянется в этот поворот, Усач и Артист поджигают головной БТР. Лупите дуплетом из двух «эрпэгэшек», Усач из «семёрки», чтобы наверняка. Зарядишь выстрелом ПГ-7ВЛ. Артист – херачишь из «Мухи» в борт для гарантии, если Усач промажет. Вы начинаете концерт. Если промажете оба – я быстро научу вас срать не разводя ноги. Позиция для стрельбы – возвышение справа, дистанция – семьдесят.  Замыкающий «бэтэр» запалит Хохмач. Ему в подмогу – Принц. Работаете по Усачу с Артистом. Если бы эти недоумки «Урал» на «замычку» пустили бы, его «бэтэр» задним ходом мог бы в сторону столкнуть. Третья «броня» - в середине колонны. Слева от начала поворота – зелёнка метрах в пятидесяти от дороги. Один расчёт лупит оттуда двумя гранатомётными  выстрелами по облюбованным  целям, затем скидываете трубы и быстро рвёте когти в заранее отрытые индивидуальные стрелковые ячейки. Ваша задача – показать противнику, что огонь ведётся из зелёнки. Пускай поливают её со всех стволов да на все деньги. Массированный огневой налёт по колонне обеспечивает группа огневой поддержки  с высоты 321.0, после чего две штурмовые группы и с ними я, добиваем то, что от «ленточки» ещё уцелеет. Бьём с «нуля» из кювета. Если налёт пройдёт не- или малоэффективно и колонна будет продолжать ожесточённо огрызаться – отходим. Я и ШГ-1 – на прикрытие выхода из боя. Закопаемся ночью. Замаскируемся и ждём. Вопросы.
                - Стрёмно, командир. А если они из миномётов по «зелёнке»? – играя желваками мрачно поинтересовался никогда не улыбающийся Тихон.
                - Если бы «Шарик» п…здел, а не гавкал, то был бы он не Шариком, а Шуриком. Осмотримся на месте, внесём коррективы. Связью не пользуемся. Радиостанции при подходе к месту отключить. Работаем по паре – Усач-Артист. Сигнал к отходу – красная ракета. Что бы ни происходило – отходим по ракете. Группы отсекания, штурмовые, группа огневой поддержки, отходим десть километров на северо-восток. Сбор у Кривой балки. Задача ясна? Попрыгали. Усач – тарахтишь. Рамон – сбрую подтяни, «лифон» по пузу хлопает. Рыбак – закинь в «эрдэшку» побольше ВОГ-25 для подствольного. Ещё раз проверить оружие и осмотреться. Ещё вопросы.
                -  Командир, а если фугас направленный под обочину закатать? Артист с Усачом своё  дело добрэ розумиють, но не проще ли «ленточку» взрывом на месте застопорить?
                -   Не проще.   Провода торчать будут, там место открытое. Явные следы маскировки останутся. И не факт, что они машину инженерного разграждения  по обочине не погонят. Ещё вопросы. Нет вопросов. Всё. Сбор через 15 минут в посадке слева. Разойдись.
                Где-то далеко, в стороне Металлиста что-то протяжно ухало и раскатывалось по иссушенной земле низким, прерывистым гулом. Работала ствольная и реактивная артиллерия. Чья и по кому – одному Богу известно. И ещё, конечно, Нечестивому, его время. Банкует, козья морда. Брат на брата пошёл. Роман, находясь в составе первой штурмовой группы, внимательно наблюдал участок узкой, в две полосы, одна «туда», другая «навстречу», автомобильной дороги, уходящей на Амвросиевку и дальше, змеясь до самой границы с РФ. Справа,  позади от врывшейся в красноватый суглинок ШГ-1, была та самая лесополоса, должная на какое-то время привлечь к себе внимание врага, пока вставшую, словно вкопанная, колонну не накроет плотный огонь группы огневой поддержки. Затем в дело вступают они. «Ударим, да с разных сторон. И – перекрёстным. Устанете головами вертеть» - подумалось ему. Почему-то не было ни съедающей разум и остатки души, ненависти. Не было страха. Двуногие существа, так же, как когда-то и он, любящие своих матерей, жён и детей, однако носящие иную символику на рукавах и погонах и совершенно отличные от его собственных, убеждения  - в своих головах, давно уже перестали быть людьми – объектами приложения эмоций. Рядом справа, на земле покоился готовый к бою, реактивный пехотный огнемёт «Шмель», снаряжённый капсулой с термобарической смесью. При попадании в грузовик или тот же легкобронированный БТР, кумулятивный заряд без особого труда проломит его тонкую броню, а двигающийся следом термобарический – ворвавшись вовнутрь, мгновенно распылит облако жидкого ВВ, которое через секунду будет подорвано детонатором. Температура в тысячу градусов по Цельсию, мгновенно создаст во внутреннем пространстве машины зону сплошного заброневого воспламенения, а избыточное давление разорвёт на молекулы всех тех, кто находится внутри. А потом в дело вступит сросшийся уже с его руками РПК…
                - Рамон! Рамон! – неистовым шёпотом орал командир – выйди из коматоза, колонна идёт. Напоминаю – после подрыва головной и замыкающей, «шумнёт» зелёнка, пусть по ней выложатся. А через секунду их «огневая» накроет. Миномётами с бугра, да «Утёсом» вдоль колонны, а потом – мы. Всех валим и домой. Готов?
                -  Готов.
                -  Странный ты хлопец, Рамон. Такое ощущение, что тебе пох, что отступать – бежать, что наступать. Ладно, сантименты потом.
                - Командир, командир! -  подлетел, задыхаясь,  Кочегар – звонили  пацаны на мобилу, из дальнего секрета… пропало всё, сваливать надо. Их там по ходу до батальона и пара танков в колонне есть… «шестьдесятчетвёрки модернизированные, эти… как их… «бээмки» - «Булаты»… впереди – дозор, инженерная разведка… обочины пасут, полотно дорожное цинкуют…
                - е-е-е… бутся тараканы… что ж он, сука такая, «дезу» мне впарил спецом? Под разгром подставить захотел? Хорошо хоть, дальний дозор выставил. А то: «Здравствуй, тёща, вот так сюрприз»! Ничего-ничего, за мной должок. Рамон, чего делать будем?  Оставаться и вступать с ними в бой – чистой воды безумие. Их огневая мощь превосходит наши возможности на десять порядков. Со «Шмелём» на танк не пойдёшь. Один хер, что на слона с утиной дробью.  Всё. Сигналю «отход» - командир втолкнул в патронник СПШ картонный цилиндр сигнальной ракеты.
                -  Командир, Амвросиевка открыта. Батальон рассыпан по степям. Носится, то там атаку отобьёт, то тут. Надо выходить на комбата по «дальней», предупредить, хотя времени собрать силы для организации отпора у него не будет. Ты представляешь, что там начнётся? Там же госпиталь и «мирняка» добрая половина.
                -    Ты что же, издохнуть тут без толку предлагаешь? 
                -  Сейчас они подойдут,  встанут на подступах, подтянут «артель» и разнесут город вдрызг. А потом войдут и зачистят то, что останется. Надо рогом упереться, но придержать их тут, насколько это возможно.
                -    Да понимаю я, Ромчик.
 Командир задумался. Прошли долгие пять минут. Время для принятия решения стремительно таяло.
                - Эх-ма, горела хата, гори, сарай. Кочегар, дуй на высоту и скажи, что диспозиция меняется. Артист с Усачём пускай работают по голове из «семёрок». ШГ-2 – перемещается в зелёнку. Танки будет выбивать. Чуяло моё сердце, что не напрасно мы «Корнеты» на себе волокли. Помирать, так с музыкой. «Огневая» – работать по пехоте. А мы здесь, на передке, весь удар на себя примем…

                Яростный бой достиг своего апофеоза. Три десятка разведчиков «Росичей», обречённые полечь в этом гиблом месте, первым же залпом сожгли головной танк, вонзив в его бронированное нутро ракету комплекса 9К135 «Корнет» и добив его из РПГ двумя тандемными выстрелами  ПГ-7ВР, способными пробить динамическую защиту. Второй «Булат», получив в борт ракету, объятый пламенем, включил реверс и покатился задом вдоль дороги, убираясь с линии огня. Огненные шары разрывов, лопавшиеся с чудовищными хлопками, перестали перемалывать лесополосу, вместе с залегшей в ней ШГ-2. За полыхающим, словно в аду, «Булатом», со свороченной на бок башней, уткнувшейся поникшим, 125-миллиметровым орудием почти в землю, полыхал и БТР-70, с оскаленной волчьей пастью на борту. Два других «бэтэра», закрыв колонну своими телами, с дробным перестуком шинковали зелёнку из стволов КПВТ. Группа огневой поддержки покинула свои позиции, расстреляв принесённый боекомплект. Когда солдаты врага, в непривычно чёрной униформе, поняли, что прицельный огонь со всех сторон по ним уже не ведётся, они сосредоточили превосходящую огневую мощь на «зелёнке», куда отошли остатки практически разгромленной засады.  Семерых «двухсотых»  решено было оставить здесь.  Не было Рыбака, Артиста, Ингуша. Тихон уже не стонал, практически не выходя из забытья. Близким разрывом ему начисто разворотило живот. Промедол был на исходе. Командир вызывал двух добровольцев, должных любой ценой удерживать как можно дольше почувствовавших собственное превосходство, и, как следствие – вкус близкой победы над незначительными силами разведки, чёрных, вражеских псов. И тогда вперёд выступил он. С пугающей пустотой в глазах. В отжившем взгляде. В отжившей душе. Кочегар, с виду – дрянной, мелкий человечишка, дрыщ, судимый условно за какую-то кражонку, после трёхсекундных колебаний тоже сделал шаг вперёд. Не судите людей по первому взгляду. Вам ведь не единожды приходилось ошибаться, не так ли? Им скинулись патронами. Командир всё время почему-то прятал глаза. Он был ранен пулей в мягкие ткани ноги, однако перебинтовался, закинул за спину автомат и бодро ухватился за ручки самодельных носилок, сооружённых из двух жердей и плащ-палатки. Когда остатки группы, неся на себе «трёхсотых», устремились прочь от того места, где ещё вовсю клокотал бой, Егерь обернулся и окинул Ромку долгим взглядом, который совершенно бесполезно описывать непосвящённому – в нём, словно в последнем мгновении уходящей жизни, отображалось всё – и немой крик ужаса, и не выказанная боль и последнее прости и смертельная тоска и радость, по поводу всего того, что было вместе пройдено и выражение искренней благодарности за принесённую жертву.
                Роман лежал навзничь, из последних сил зажимая в отказывающимися повиноваться, пальцами, боевой рычаг «эфки» - ultima ratio regum, под скромным именем Ф-1. Они приближались. Пулемёт выпустил всё и умолк, поймав клин. Кочегара накрыло сразу, даже магазин сменить не успел.  Последний. После того, как косая очередь прошлась по диагонали, от левой тазобедренной, через пах, до правого колена, Роман, чудом остававшийся в сознании, извлёк гранату из подсумка и поставил её на боевой взвод,вложив весь остаток сил в это нехитрое движение - вытащить  предохранительное кольцо.  Наши успели отойти далеко. Да это всё не имело решительно никакого уже значения. «Этим» сейчас не до погони, свои потери считать начнут, своим «триста» надо первичную помощь в полевых условиях оказать, чтобы до госпиталей дотянули. Свои раны зализывать надо. Враг подходил неспешно, весело переругиваясь. Странные. Видать, закинулись чем-то.  Лето в разгаре. А скоро осень. Дожди польют. Вон, Анна подходит к калитке, погружённая в свои мысли. Замечает его и весело вскидывает кверху ладонь. И девочки гоняют по двору старую, полуслепую кошку, уже не принимающую в их забавах никакого участия. Надоело ей. Жизнь была долгая. Странная, лёгкая грусть. И ничего более. Только тепло. И неяркий, суховатый, какой-то домашний свет. Размытые тени подошли вплотную. Ну, слава тебе, Господи, можно разжимать, сил больше нет никаких. Свет и боль, слившиеся воедино. Анна и девочки пересекают степь, бредя к далёкой, автобусной остановке на трассе, старшая всё время отбегает в сторону, срывая синие головки васильков. Мама. Отец. Брат. Синее-пресинее небо, тускнеет, даль угасает, скованная подступившим мраком. Угасает... Жаль. Мир давно опустел и в нём больше нечего делать. Идти бы и идти заоблачным Чумацким шляхом, бесконечно…  слышишь ли ты меня, Господи?   
                Тьма.