артефакт

Это не художественный вымысел, а вполне реальная история.

Нудное, но, в то же время, увлекательное дело – разбор антресолей. Вдруг берешь в руки какую-то невзрачную вещь, а она поднимает целый рой воспоминаний, образов, ощущений… 
Вот старое увеличительное стекло, завернутое для сохранности в обрезок детской байковой пижамы: выцветшее небо, неопрятные пыльные облачка, застиранные котята. Это же моя пижамка! Когда-то давно-давно… коммунальная квартира… бегу по огромному длинному (для меня тогдашнего) коридору в ванну. Из кухни мне навстречу соседка, несет кастрюльку со вчерашним киселем. А кисель сварен из сухого брикета-полуфабриката и вишен, купленных в магазине «Морозко». Магазин открылся недавно, в нем польская и венгерская ягодно-овощная замороженная продукция – чудо для советских граждан, привычных употреблять в зимнее время исключительно заготовленные впрок варенья и   компоты…   И мой детский организм задевает головой эту эмалированную кастрюльку и  погружается в липко-сладкую красную массу киселя. Новая пижама покрывается ярко-бордовыми разводами. Всё это происходит под монотонную речь Брежнева – в одной из комнат громко работает телевизор, транслируя XXVI съезд КПСС. Смотреть и внимать всем пролетариям!!!

А это что за прямоугольная плоская деревянная коробка в глубине полки? Завидуйте мне, поклонники книг и компьютерных игр STALKER! Это самый настоящий чернобыльский артефакт! Набор шахмат пролежал в недрах антресоли столько лет, брошенный и забытый. И сейчас, увидев его, я вспомнил…


Начало лета 1986 года. Пионерский лагерь завода ЗИЛ где-то в Подмосковье. Первая смена. Из года в год одно и то же: по планировке и распорядку, утвержденными ГОСТ. Транспаранты и плакаты: Пионер, будь! В. И. Ленин с хитрой полуулыбкой пристально наблюдает за подрастающим поколением коммунистов с многочисленных портретов в помещениях корпусов. Или указывает отчетливым жестом решительной скульптуры самое верное направление, не смотря на временную слепоту от белесых подтеков птичьих диверсий. И, повинуясь жесту Ильича, мы маршируем по асфальтовой дорожке в светлое будущее, пока еще в чистых рубашках и галстуках. Пусть всегда будет солнце! Да здра!
Конечно, те, кто не первый раз в лагере, быстренько находят лазейки в режиме и заборе, предохраняющем местное население от пионерского энтузиазма. И все ребята, независимо от пола, характера и возраста – при деле: кто-то на кружковых занятиях, кто–то топит новые резиновые сапоги в местном болотце, или запускает в лагерный бассейн головастиков и пиявок, принесенных в панамах и завязанных узлом рубашках. А кто-то читает про трех мушкетеров и мигом превращает  своих товарищей в гвардейцев, вызывая их на бой березовой палкой, фехтуя ей с мастерством, достойным Атоса. Девочки умильно склоняются над ромашками и тут же обдирают с них лепестки: любит – не любит, поцелует – плюнет…
Как вдруг течение пионерсколагерной жизни нарушено! Какие там нормы СНиП! Корпуса переполнены, вместо девяти пионеров – в комнате восемнадцать. Суета. В лагерь автобусами везут целые семьи. Взрослых селят в отдельных бараках, детей распределяют среди пионеров и октябрят соответственно возрасту. И они, ошарашенные всей этой суматохой и переездом, держатся вместе, обсуждая всё и вся на своем странном наречии – суржике. А московские пионеры прислушиваются, вступая в разговор то и дело переспрашивают: «А жменька – это сколько? Трошки – это как?»
Забыты на время овраги с крапивой и мышами, брошены книги и фехтование на палках, потому что внезапное пополнение пионерского лагеря – эвакуированные из чернобыльской зоны. Дети не понимают толком, что там случилось – война? Катастрофа? И что такое радиация? Почему вот так внезапно привычный мир стал опасен и враждебен?
Но у приехавших свои интересные игры, страшные истории и анекдоты. Спустя пару-тройку дней налаживается быт, завязывается новая дружба, знакомства и к концу первой смены на суржике говорит уже все население лагеря. И если юные зиловцы знают, что отбыв положенное сменами время отправятся обратно в Москву, или на Черное море поедут в родительский отпуск в санаторий или дикарями, или в деревню к бабушкам и дедушкам, то приехавшие из чернобыльской зоны семьи останутся в пионерском лагере до конца лета, пока партия и правительство принимают решение, куда расселить эвакуированных. Поэтому, расставаясь, московские и чернобыльские дети меняются на память личными вещами.
-Я тебе фонарик, а ты мне – книгу…
Или:
- Махнемся в слепую, помнишь, как в фильме том про войну?
Или:
- Держи набор ленинградской акварели, это, знаешь, какие краски! Самые яркие! А ты мне что?
- Да что тiбе треба! Шахматы возьмешь? Они всё равно в мой чемодан не влазят, а мы когда заселимся – мне батя новые справит!
И вот, спустя столько лет, держу в руках этот шахматный набор. Внутри гремят и перестукивают друг об дружку черные и белые деревянные фигуры. Сколько зимних вечеров было проведено вместе с ними? Вместо того, чтобы открыть крышку и проверить – все ли пешки, кони и ферзи на месте – убираю набор обратно в темноту антресоли. А вдруг он фонит? Раньше и в голову такое не приходило, а сейчас, когда мимо стремянки, на которой я стою, то и дело шныряют мои дочки или проходит жена, вдруг становится страшно некомфортно рядом с этим клетчатым игровым полем. И откуда это странное желание - срочно купить дозиметр?