Яко печать... Открытие Камчатки-2

                ГЛАВА 65. ВТОРОЙ СЕЗОН

Налачево. Это сказочное урочище отделяется от прилегающих  территорий грядой вулканов, образующих распахнутое на восток полукольцо. Открытое  ими пространство перегорожено горным массивом, который вместе с вулканами образует почти замкнутое кольцо, внутри которого располагается котловина.   В ней - изумительный мир природы, в котором гармонично соединились мягкий увалистый рельеф, каменноберёзовый лес, изобилующий зверьём, роскошные поляны с ягодниками, хрустальные ручьи, миниатюрные озёра,  термальные ключи и уютный из-за относительной закрытости климат. Посередине горного  массива,  прикрывающего котловину от холодных летом выносов с океана,   имеется пропил в виде ворот. Сквозь эти ворота, собирая все ручьи и речки, из внутреннего пространства кольца вытекает река Налачева, вольготно бегущая далее по  сравнительно плоскому рельефу среди дремучих берёзовых лесов к океану.

По реке в урочный час из океана начинается рунный ход лососей, несколько лет назад зародившихся в речках котловины из икринок, принесённых  сюда их родительницами и оплодотворённых молоками их родителей. Истоки Налачевы становятся местом брачного  обряда и садком, где происходит таинство зарождения новой жизни. Очень красивый и трагический обряд, потому что сопровождается он гибелью носителей этой новой жизни – их жизненный цикл, начавшись здесь, здесь и завершается началом нового следующими  его носителями.
Так происходит века, тысячелетия, миллионы лет. Налачевская структура меняется, отмирают отжившие вулканы, возникают новые, прокладываются новые ручьи и речки, под воздействием  вулканов,  речек и внутренних сил Земли преобразуется рельеф, а рыбы, волна за волной, нарождаются, скатываются в океан и возвращаются, и заканчивают свой путь здесь в её прекрасных благодатных угодьях.

Пришли и люди сюда, сначала одни (аборигены) из-за охоты, лососей и, возможно, термальных ключей, потом другие (геологи), чтобы понять как и почему возникла эта замечательная структура - одна их многих, образовавших Камчатку, всё Огненное Тихоокеанское кольцо вулканов и вообще, быть может, все вулканические провинции мира.
Для этого появилась здесь и следующая волна геологов в лето 1963 года. Среди них – наши странники Юра и Мила. Прилетели (сними вместе – Олег Егоров, друг и соратник, Боря Крупко, Юрин брат, отпускник на правах гостя, Коля Химиченко в качестве лаборанта  и девочка-повариха из местных) на Кукурузнике (Ан-2), благо в самой середине урочища разлеглась отличная ровненькая поляна, вполне достаточная по размерам для малой авиации.

К своему величайшему удивлению и, скорее, разочарованию, чем радости, застали здесь уже фундаментально обосновавшихся геологов из Камчатского геологического управления во главе с Сергеем Апрелковым. Геологи на правах хозяев заняли два домика, построенных их предшественниками, буровиками, несколько лет назад (1959 -1960 гг) пробурившими здесь четыре скважины на предмет разведки термальных вод, источники которых изобиловали по всему урочищу. Апрелковцы занимались здесь государственной геологической съёмкой в масштабе 1:200 000, поэтому на этом месте задерживаться надолго не намеревались (площадь съёмки была большой, надо было поспеть всюду за отведенные сроки). Тем не менее, начав сезон весной и собираясь закончить глубокой осенью, они обосновались фундаментально, отремонтировав для комфортного жилья домики и  посадив рядом огород с зелёной снедью и даже картофелем.

Нанеся визит вежливости к ним, Юрий увидел на их рабочем столе свою книгу по вулканизму Кавказа, опубликованную в 1961 году по результатам его  диссертационной работы. Это, конечно, польстило, но он ничем не выдал себя, а геологи тоже никак не отреагировали на знакомство с человеком, книга которого была им подспорьем в работе. Словом, взаимная сдержанность никак не поспособствовала сближению. Деловой контакт не возник. Тем не менее, поселились в палатках рядышком на берегу речки Жёлтой в редколесье на расстоянии метров 100 – 150 от тёплых источников,  оборудованных в виде ванны.

И начался упоительный период знакомства с местом, чему, собственно, и был посвящён этот полевой сезон рекогносцировки или «разведки  боем».
Сначала было необходимо  непосредственно осмотреть объект предстоящих исследований. С этой целью они посетили почти все Налачевские источники  термальных вод: Краеведческие, Таловые, Шайбные и собственно Налачевские. Начали, разумеется, с тех, что были  «под носом» - с Налачевских. Главным их объектом являются источники так называемого «Котла»,  это чудо творения подземных сил при их воздействии на земную или, как говорят геологи, дневную поверхность: огромное (300 на 200 метров) поле рудных и известковых осадков из термальных вод в виде куполообразного вздутия, а на самой вершине – яма в виде котла с клокочущей горячей (75 ° С) водой.  И по всей площади поля - многочисленные источники (грифоны) горячих вод. От северо-восточной окраины площадки в направление на юго-восток  -  створ из четырех  скважин глубиной до 217 метров.
Найдя возле  скважин  ящики с керном (образцы горных пород, извлечённые из скважин при бурении), наши геологи крайне поразились такому богатству материала для исследований, брошенного на произвол стихии. И решив не дать пропасть этому сокровищу,: отобрали от керна сколы для изучения в лаборатории.
На самих дальних Краеведческих источниках пробыли несколько дней (12 – 17 августа), изучив их физико-химическое состояние и совершив маршруты в окрестностях, включая потухший вулкан Дзендзур. На склонах последнего встретили медведя. Это было первое знакомство Юрия с этим зверем, пробудившее в нём охотничий азарт настолько, что он пытался добыть его с помощью револьвера. Стрельба была неудачной и по дальности зверя (метров 100 – 150), и по восторженному возбуждению охотника, откровенно и постыдно мазавшего по ненужной  опасной и почему-то совсем не страшной добыче. И – Слава Богу!
Именно здесь состоялось таинство зарождения нового человека, ставшего самым дорогим для нашей молодой пары существом. 
Вот впечатления о первом знакомстве с районом будущих фундаментальных работ:
«Родные мои, здравствуйте! На три дня прилетели домой хлебнуть цивилизации,  выкупаться, заменить вещи, набрать продукты. Как и в прошлом году, были недалеко: всего километров 70 от города. Но добирались в это «недалеко» самолётом. Есть здесь между двумя вулканическими цепями очаровательная долина, изобилующая горячими источниками, ягодами, оленями и немножко медведями. Эту котловину (Налачевскую) мы избрали для своих работ. Жили вместе с местными геологами возле горячих источников и прохладных озёр. Много купались в этих источниках и озёрах, стреляли уток и глухарей. Я поднимался на потухший вулкан, видел диких баранов и медведя. Мила тоже в маршруте с Олегом встретила медведя и была в совершенном восторге. Между делом собрали немного ягоды (жимолость и голубика) и сварили варенья…Был с нами Борис. Говорит, что ему понравилось, только очень плохо носить на себе тяжёлый рюкзак…
В Налачево с нами летало ещё одно существо: котёнок по имени Малыш. Подобрали его с Милой в гастрономе такого маленького и жалкого, что просто уму непостижимо. Попутешествовал с нами вместе: и в реке тонул, и в костре горел, и осы его жалили, но не утонул, не сгорел. Теперь оставили его на попечение соседям.      
Сейчас мы отправляемся в те же места, сидим в аэропорту и проклинаем авиацию: очень это ненадёжное дело. При ясном безоблачном небе откладывают полёт из-за плохих метеоусловий. Впрочем, может быть, им виднее».               28.08.63. 


А с котёнком Малышом действительно постоянно приключались всяческие истории. Во-первых, он поразил Милу и Юрия своим обезоруживающим обликом: пушистое обаятельнейшее и исчезающе малое существо простодушно взирало на клокочущий многолюдный мир, сидя  тёплой своей  попкой на отполированном и холодном  каменном  полу  посередине о огромного гастронома. Люди восхищались, бережно обходили его и исчезали, одни , сменяя других. А он сидел и, казалось, взирал с недоумением и вопросом: когда же кто-нибудь возьмёт его с собой, взирал на лицемерных и жестокосердных прохожих. И Мила с Юрой  его взяли.
Во-вторых, в поле он быстро освоился с природой настолько, что прямо с низкорослых кустиков голубики  и даже жимолости ел ягоды, ходил, где хотел, делал, что хотел. Он так освоился с полевым миром  и поначалу так переоценил себя, что  вскоре его стали преследовать непредвиденные каверзы этого мира и неизбежные  неудачи.
В-третьих, а во-первых первая из горестных неудач – знакомство с осами. Юрий шел впереди и, не заметив, наступил на осиное гнездо. Трудно представить, какую ярость это вызвало у них. Взвившись роем, они атаковали первую же попавшуюся им жертву. Это была не Мила, шедшая следом за Юрием, а бывший в её руках Малыш. Наверное, они ещё не знали людей, но с покрытыми шерстью врагами уже были знакомы. Удар жалом был нанесен ему прямо в лоб. С диким воплем он выпрыгнул из Милиных рук и рухнул в траву. Набежавший на вопль Юрий быстро отыскал его в густой  зелёной массе и, издавая предупредительные спутникам крики, умчался от опасности. Все разбежались и больше никто  не пострадал.   
В-четвёртых, его любопытство и непоседливость привели его однажды к тому, что при переходе через речку (он сидел на плече у Бориса) он свалился в воду и подхваченный бурным потоком мог быть  навсегда  унесённым  в небытиё. Если бы ни Юрий, стремительно побежавший вниз по течению  вдоль речки чтобы  обогнать далеко вперёд поток и барахтающегося в нём котёнка, если бы он ни бросился  в речку и ни добрался до её середины,  если бы ни увидел в воде, пене и брызгах  стремительно приближающегося к нему котёнка,  если бы ни  выхватил  его из воды, был бы этому Малышу «копец».

Увы, в-пятых из известных им событий в жизни котёнка было  расставание (а, может быть, и последовавший за ним этот самый «копец»!) с хозяевами, оно наступило по возвращении в цивилизацию. Малыш был не готов принять её, он никак не хотел понять, что  на полу квартиры, под диваном или под столом нельзя делать то, что он привык с большим удовольствием и без плохих для себя последствий делать на природе. Всё тот  же Юрий всеми ему  доступными (главным образом негуманными) способами пытался обратить Малыша, оказавшегося вовсе даже не Малышом, а Малышкой, пытался обратить в интеллигентную воспитанную кошечку. Вотще! Пришлось расстаться.               
Второй рекогносцировочный заезд в Налачевские угодья состоялся в самом конце августа или начале сентября. Эти впечатления изложены в следующем письме Юрия:

«Добрый день, родные мои! Из поля вернулись с недельку (полторы!) тому назад. На этот раз были тоже очень недалеко (два дня пешего хода), но из-за полного бездорожья забрасывали нас туда на вертолёте. Разбили лагерь у подножия вулкана Корякский выше зоны лесов и кустарников на стыке с зоной тундры. Здесь из-за сравнительной суровости климата смена растительных зон по вертикали происходит очень быстро. Из лагеря в один день можно посетить и лесную зону, расположенную внизу, и подняться выше тундровой растительности в область господства голых камней и снега.
Погода на этот раз нас не порадовала: сентябрь был очень дождливый и холодный. За месяц  нашего пребывания на новом месте было всего семь рабочих дней. Но за эти дни успели кое-что  сделать: обнаружили пять групп нарзанов типа кисловодских. Остальные двадцать три  дня ждали погоду, а я выбегал иногда из палатки пострелять куропаток.
Вывозили нас на маленьком вертолёте в несколько рейсов. Я в восторге от этой машины. Очаровательная стрекозка, садящаяся и пролетающая где угодно.
И опять любовались красотами Камчатки. Осень наступила стремительно. Каждый день леса становились желтее и желтее,  и за каких-нибудь десять дней цикл завершился: листва опала и воцарилась чудная тишина. Погода исправилась, засияло солнце. Сейчас как будто снова вернулось лето. Мы с Олегом собираемся смотаться в поле ещё недельки на две – три.                11.10.63

К сказанному надо добавить, что  в этом втором заезде они были там лишь втроём: Юрий, Мила и Олег. Забросили их не совсем удачно. Первым рейсом  -  вместе с ними часть продуктов и снаряжения, второй, в котором должен был прилететь Коля Химиченко с оставшимися продуктами, не состоялся по причине, якобы,  испортившейся погоды и каких-то таинственных коллизий бюрократического и бестолкового толка. Они остались на весь срок без соли и ещё кое-чего не столь остро необходимого. Ничего -  пережили до определённого срока. Когда этот срок наступил (стало невмоготу!), Олег пошёл пешком в Халактырский аэропорт и организовал единственное возможное на этот момент средство – вертушку  МИ-2 – двухместный вертолёт, так понравившийся Юрию.

Дома их ждало счастье – переселение в двухкомнатную квартиру только что отстроенного институтского 48-квартирного жилого дома по ул. Тельмана 2 б, кв. 35. Среди сотрудников началась восторженная паника вселения и обрастания материальным бытом. Мебельные магазины города атаковывались обеспеченной публикой на предмет приобретения шкафов, шифоньеров, диванов, кроватей, столов и стульев  и прочего для новых квартир. Хорошая весёлая пора для молодого  институтского народа , вьющего гнёзда.
На лестничной площадке с Масуренковыми в соседней квартире обосновался Павел Токарев с женой Тамарой и детьми Володей и Женей. Первому было уже лет семь, второй совсем малый. Приехали они из посёлка Ключи, где Паша работал сейсмологом на вулканостанции, а Тамара врачом в посёлке.
Оба Токаревы старше Масуренковых на пять и, примерно, тринадцать лет соответственно, но, несмотря на это, отношения у них сразу же сложились вполне равноправные. Правда, у женщин не очень – разница в возрасте у них была всё же весьма  существенной. Обе пары – выходцы из российского юга. Павел из станицы Бекешевской Ставропольского края, Тамара – кажется, из Ростова на Дону. Родителей Павла расказачили и выслали в Казахстан в тридцатые годы. Самому ему пришлось повоевать в 1945 году с японцами. И школу (золотая медаль), и университет (Московский) кончал он после войны, и с 1957 года начал работать в Ключах на вулканостанции. Там и обрёл жену, детей и опыт изучения сейсмичности на вулканах.

Это был крупный и массивный мужчина, медлительный, слегка заикающийся с простодушным взглядом, производящий впечатление не слишком остроумного Но был талантливым и, несомненно, самым значительным геофизиком нашей страны в области вулканической сейсмологии. Именно он нашел, разработал   и успешно применил методы  сейсмического прогноза вулканических извержений. Так впервые в истории вулканологии им были предсказаны извержения вулкана Шивелуча в 1964 году, места и времени Большого трещинного Толбачинского извержения в 1975 году и Ключевского побочного прорыва в 1983. Он первый организовал на Камчатке сеть сейсмических станций, давшую возможность определять положение в земной коре центров землетрясений. На Карымском вулкане в 1971 г. под его руководством была построена геофизическая обсерватория, обеспечившая возможность круглогодичных непосредственных наблюдений за этим самым активным вулканом Камчатки.

Чтобы не сложилось совсем уж идеальное представление о Павле Токареве, следует упомянуть его не слишком корректное поведение в быту по отношению к окружению. Здесь ему несколько не хватало внимания к людям, его окружающим. Например, он крайне поразил Милу в их поездке в Париж. Там при посадке в автобус Паша постоянно старался обойти всех, чтобы, по-видимому,  занять лучшие места, и при этом мог весьма неделикатно оттолкнуть соседа или даже опрокинуть его вещи. Когда это произошло с Милой и она возмутилась, он, нисколько не смутившись, произнёс:
- А, это ты, Мила. – чем и ограничился. Никакого тебе «простите-извините». «А, это ты, Мила» как будто бы указывало на то, что, если бы он увидел, что это была Мила, он не стал бы с нею быть столь бесцеремонным. Значит, с другим, не Милой, - можно?  То есть хамство допустимо с посторонним, и это поведение его не от невнимания, и от избирательности? Такое предположение не столько оправдывает Павла, сколько и скорее усугубляет его вину.

Ещё один пример, показывающий, что Паша, невзирая на окружение, делал то, что считал правильным, допустимым.
Дело было в каком-то аэропортовском ресторане, где при пересадке с рейса на рейс обедали Павел и сыном Женей и Мила с Катей. Женя что-то попросил у отца (то ли мороженое, то ли ещё что), тот ему отказал. Но Женя не из тех, кто легко отказывается от желанного. Он настойчиво и монотонно просит отца, а тот ему сначала отказывал, потом вовсе замолчал. Тогда Женя произносит:
- Папа, ты жадный. – Молчание. И снова:
- Папа, ты жадный. – И снова молчание. Женя не унимается, и с каждым разом всё громче и громче на весь зал:
- Папа, ты жадный! – и так до тех пор, пока они ни рассчитались и ни удалились.
Вот таким был крупный учёный-сейсмолог Павел Иванович Токарев. А с Юрием у него сложились самые близкие отношения на долгие годы их совместного проживания на камчатской земле. Паша часто  захаживал в кабинет к Юрию поболтать о том - о сём. Что –то родственное было у них?

А этажом выше, прямо над Масуренковыми поселился новый институтский сотрудник, Эдуард Натанович  Эрлих с женой Розой и дочечкой Имя Рек (Олей?). Коренастый, крепкий, доброжелательный мужчина лет тридцати с небольшим, почти ровесник Юрию. Познакомились легко и быстро, но дальше приятного знакомства отношения не развились. Впрочем, Эдик довольно часто посещал Масуренковых, пользуясь их быстро формирующейся библиотекой.
Благодаря общительному характеру и либеральному настрою, так легко распространившемуся в интеллигентской и особенно молодёжной среде конца пятидесятых – начале шестидесятых годов Эдуард почти сразу же по приезде в Институт не только сошелся с институтской молодёжью, но приобрёл в её среде большую популярность, а  в некоторой её части и авторитет. Этому, конечно, способствовала также  его эрудированность по широкому кругу геологических проблем и несколько больший, но не принципиально возраст, чем у остальной молодёжной публики. К тому же он был уже и новоиспечённым кандидатом наук, поработавшим ещё со студенческой скамьи на вулканах Камчатки. Словом, парень свой по всем параметрам!

Между тем, вскоре в той же среде появилось и другое мнение о нём, проистекающее от  его манеры работать, основываясь  преимущественно на опубликованных и неопубликованных материалах коллег. Этот способ в отличие от трудоёмкого и многолетнего собственного опыта накопления данных при непосредственном личном общении с природой позволял довольно быстро стряпать публикации, в умении чего отказать Эдику было нельзя. Уже через три (!) года Эрлих публикует книжку по петрохимии Курило-Камчатской вулканической  провинции, а ещё через семь лет вообще уж нечто немыслимое при том весьма невысоком уровне изученности: монографию «Современная структура и четвертичный вулканизм западной части Тихоокеанского кольца», представив её  к защите в виде докторской диссертации.
 О негативном  мнении о нём некоторых сотрудников Института, спустя много лет, обмолвился сам Эдуард Натанович: «Не стоило бы обо всем этом и говорить, особенно сейчас, более чем четверть века спустя, но так сложилось «мнение» о том, что я склонен использовать чужие материалы (вот уж ценность химический анализ куска породы!) без соответствующих ссылок (а своего материала у меня нет!).
На работе при посещении кого-нибудь из сотрудников обычной формой общения Эрлиха было до, во время или после разговора осматривание им стола собеседника, видимо, для выяснения, чем он занимается, какие графики, карты или таблицы он анализирует. Эта манера сначала удивляла, потом раздражала, когда выяснялось, что столь    пристальное любопытство продиктовано не желанием вникнуть в твою работу для сочувствия, помощи  или конструктивной критики, а имеет скорее нездоровый характер: как бы что позаимствовать. По крайней мере, так некоторым казалось и именно в том числе по этой  его манере и выработалось мнение об использовании им чужих материалов.
 На самом  деле это могло быть и вовсе не так. Эдуард был  вполне способным самостоятельно мыслить быстро и здраво. Но недостаток  личного полевого опыта, порой несовершенство используемого литературного материала и скоропалительность выводов делало некоторые его публикации весьма уязвимыми и легковесными. Это особенно ярко проявилось и в его грандиозном замахе на вулканизм и тектонику Тихоокеанского кольца. Работу эту оценили по достоинству – она не  «тянула» на докторскую,  изобиловала противоречиями и просто неверными трактовками. Что и было  высказано.

Самолюбивый и гордый человек после такого провала оставил Институт. И сорок лет спустя написал:
«Я сознательно попросил Владимира Ивановича Белоусова, по чьей инициативе был написан этот очерк, поместить его без каких-либо изменений. Мне кажется, что он сам прекрасно показывает, ту мышиную возню, которой занимаются сотрудники, ставшие ныне ведущими в Институте вулканологии (и сейсмологии, конечно) в попытке отстоять чистоту своих научных риз и раз навсегда вычеркнуть все неудобное из создаваемой ими глянцевой истории (включая и меня). Я не хочу даже в малой степени способствовать им в этом  и поэтому отозвал свой текст из их буклета (посвященного 50-летию Института –Ю.М.)  и тем более не хочу ставить свои писания в ряд с их произведениями, утверждающими этих бездарей, как наследников Российской вулканологии.
Эдвард Эрлих, США»   
Далее, если представится возможность, разбор этой ситуации будет сделан подробнее.

А в это же время, в конце 1963 года к получению квартиры в новом доме вернулись в Петропавловск и Борис Иванов с Валентиной Горельчик. У них уже был сыночек, совершенно очаровательный мальчик Максим.  Валя родила его в Минске у родителей. Ивановы поселились в соседнем подъезде в такой же квартире, что  и Масуренковы буквально через стенку от них. Начались тесные общения, в которых  обязательное участие принимало и семейство Аверьевых (жена Галя и четырёхлетняя дочка Маша), живших в одном с Ивановыми  подъезде.  Семейные общения были регулярными, и, по меньшей мере, еженедельными поочерёдно на площадях каждого семейства.  Но всё же чаще всего у Аверьевых, наверное, потому что их дитя было самым взрослым и самым привыкшим к подобному образу жизни. Конечно, эти общения совершались при непременном распитии мужчинами чего-нибудь горячительного. Обычно это была водка. И в немалом количестве. Чревоугодие, распитие и  разговоры обычно завершались застольным пением в исполнении Валерия и Бориса. Иногда, будучи уже в соответствующем состоянии, к ним присоединялся и Юрий, скорее портя, чем украшая их слаженный баритональный дуэт своим жидким тенором, до ещё и неверным слухом. К этому времени женщины уже отваливали от стола, а нередко и расходились. Но это всё уже в следующие годы. А пока шло активное ознокомление, приятие друг друга и  обживание нового для всех жилья.

Эти хлопоты в какой-то мере пришлось вести Юрию одному, так как Мила по приезде быстро отправилась в больницу под угрозой преждевременного выкидыша. И эта процедура сохранения зародившегося чада до её отъезда в Ставрополь проходила неоднократно. Нелегко далась Миле дочечка, пришлось помучиться,  не только сохраняя, но и при родах. Процесс этот, естественно, не мог ускользнуть от внимания окружающих – все близкие были посвящены в него, и живо сочувствовали и бедной женщине, и страдающему мужчине.
Неопределённость и угроза с наметившимся потомством (для девочки сразу же было выбрано имя Катя, с именем мальчика определённости не было).усугублялось и неприятностями, доносящимися из Ставрополя.
 В письме родителям Юрий писал:
«До нас донеслись слухи, что Кира выходит замуж и уезжает в Киев. Вот было бы хорошо…Выдвигали меня на должности заместителя директора по науке и заведующего отделом, но  горком партии неизменно отклоняет мою кандидатуру, так как туда пришло письмо из Ставрополя с соответствующей  моей характеристикой. Правда, дело это сравнительно давнее, но в таких организациях, видимо, долго (если ни всегда!) помнят всякую пакость. Так что благодаря её содействию моё дальнейшее  продвижение здесь, видимо, уже невозможно. Она… хотя бы подумала о том, что этим самим она лишает себя возможности дальнейшего увеличения алиментов!
В общем-то теперь меня это мало огорчает, так как материально я, наконец, обеспечен полностью, а честолюбие меня не терзает».                13.12.63.
В письме Юрий обсуждает вопрос о том, что и Игорь, родной брат, которого распределили после окончания института в Минск, запросился к нему на Камчатку.

Новый 1964 год встречали вместе со всем Институтом. Представили нечто вроде карнавала. В самом углу огромного помещения, выделенного для детского сада на первом этаже в их же жилом доме,  за отдельным столом восседали Аверьевы, Ивановы, Масуренковы и Егоров. Мила была уже с весьма округлившимся животиком, но обряжена в нечто  индейско-папуасское в виде пелерины и юбки из бумажных полосок (для тщетного сокрытия зрелой беременности). Юра из бумаги (папье-маше) вылепил жуткую маску дегенерата, скорчившего бессмысленную гримасу, а его костюм изображал художника-абстракциониста. Почему и зачем, непонятно. Но ясно, что в знак неприятия  представителей этого явления. Валера Аверьев соблазнился  пиратской тематикой, для чего  повязал голову платком с болтающимися сбоку хвостами, воткнул себе в рот курительную трубку и при этом выкрикивал бранные слова. Валя Горельчик была в чём-то похожем на Милу.
 На эстраде выступали с какими-то задумками вся остальная публика. Мальчишки-петрографы  Волынец, Флёров, Колосков  и др. оделись во вкладыши для спальных мешков и, изображая  вулканические эманации, извивались на сцене в виде струй пара и дыма. Начавшееся извержение вулкана Валера Дрознин представил разбрасываемыми во все стороны бенгальскими огнями. Один из них угодил в Милу и поджёг её бумажный наряд. Гасили с хохотом и без всякого опасения пожара. Все были дружны в едином порыве всеобщего веселья.

               
                ЛЕДЯНОЙ  БЫТ

Это была страна далёкого Севера, сплошных снегов и льдов. И люди здесь жили в этих снегах и льдах, не зная привычных нам условий умеренного или жаркого климата с его комфортом ритмичных смен дня и ночи, тепла и холода (или прохлады), с его цивилизацией комфортных жилищ, разнообразных продуктов питания, разнообразной  и приспособленной ко всем жизненным обстоятельствам одеждой, с его гармоничным обустроенным бытом. Здесь жили люди в почти звериных условиях на гране жизни и смерти, в запредельных для людей условиях вечного холода и отсутствия всего необходимого для жизни - только снег, лёд, ледяная земля и ледяное море. И все-таки жили. И не производили впечатления несчастных. И я невесть, каким способом и невесть зачем и почему вдруг оказался среди них. Они были похожи на известных мне людей Севера: небольшого росточка, крепкие, широкоскулые. узкоглазые, спокойные и доброжелательные. Но прежде всего этого в моих глазах делала их безусловными аборигенами, конечно, их одежда, сплошь состоящая из оленьих и нерпичьих мехов: торбаза, штаны, кухлянки-балахоны с капюшонами, рукавицы.

При моем появлении заняты они были, похоже,  изготовлением жилища для предстоящего ночлега. Но это было нечто иное, чем известное мне по литературе иглу. В, казалось, бездонном снегу выпиливалась или выкапывалась яма, покрываемая сверху плитами того же снега. Я, тотчас оказавшись обряженным в такую же, как у них, одежду, включился в общую работу, терпеливо наставляемый моими новыми коллегами. Все происходило в атмосфере банального будничного  дела, ничем необычным или тревожным не осложняемого. И вдруг к нашей спокойно работающей группе подбегает встревоженный чем-то абориген и быстро лопочет что-то своим товарищам на непонятном мне языке (до сих пор вся их речь воспринималась мной как вполне мне знакомая). Другие мне поясняют, что он, этот вновь появившийся товарищ, невдалеке обнаружил под снегом какие-то странные сооружения. Мы все отправились посмотреть на них.

Действительно. в небольшом снежном раскопе виднелись фрагменты бетонных плит. При осмотре местности вокруг них мы обнаружили едва проступающие контуры строений, в которых я непонятным для меня образом определил захороненные под снегом руины железнодорожной станции, вокзала и прочих многочисленных сооружений некогда бывшей здесь  цивилизации. От всего этого повеяло недобрым, обстановка мгновенно стала тревожной, даже угрожающей. И первыми симптомами надвигающейся и неведомой нам беды стали порывы ледяного ветра, наполненного секущими иглами колючего  снега. Аборигены узнали в нем предвестники страшной многонедельной или даже многомесячной пурги, спасение от которой возможно только в сооружении специального убежища. И они проворно принялись его строить, руководствуясь инстинктом и передаваемой из поколения в поколение  схемой священнодейства, хранящейся в подсознании. Для этого они вернулись к подготовленной ранее яме и, частично раздевшись, устлали ее дно мехами  одежды. В этом приняли участие и появившиеся женщины из их племени. Причем женщины разделись донага и улеглись на сложенные в яме одежды. Далее ритуал принял такой странный характер: поочередно раздевающиеся мужчины ложились с женщинами в общую кучу, а остающиеся покрывали их снятыми одеждами, присыпали снегом, утаптывали и мочились на образующийся таким образом кокон. Так продолжалось, пока снаружи не остался последний и кокон не обратился в смерзшийся снежно-ледяной монолит. И я понял, что захороненные в коконе люди, образовав теплую монолитную массу, как бы погрузились в анабиоз, способный сохранить жизнь своим  ячейкам неопределенно долго, может быть, навсегда. Прощайте, люди будущего!   
               
                Судьба последнего, завершившего спасительный ритуал, осталась для меня неизвестной. Возможно, она должна была стать подобной судьбе бывшей здесь некогда цивилизации, руины которой навеки застыли в толщах снегов и льда. Это, так сказать, дань Провидению за выживание племени. Исчезнувшие носители погребенной цивилизации, по-видимому, чего-то не знали, что-то делали не так, и в результате их не стало Ну, а я-то, я? А я, наверное,  был призван увидеть и поведать Вам обо всем об этом. Но это последнее лишь мой домысел.      

 
                ГЛАВА 66. ТРЕТИЙ СЕЗОН  И  КАТЯ

Начало 1964 года ознаменовалось хлопотами по переориентации Игорева назначения на Камчатский вариант. Это было непростое дело – изменить налаженный и уже запущенный ход государственной машины. Пришлось не только бомбардировать Министерство образования и Академию наук соответствующими бумажками (текст которых продумывал и готовил Юрий), но и подключить, в конце-концов, к этой проблеме Тамару Корнеевну, их тетку, жену дяди Вани. Она работала на немалой должности в Госстрое и обладала немалыми возможностями. Это в конечном итоге и привело к желанному результату – Игорь получил новое назначение, на этот раз в Институт вулканологии.

А у него, между тем, родился сыночек, названный Юрочкой. Родители Милы и Юрия продолжали поддерживать изгнанников-путешественников письмами и посылками. Юрий обустраивал квартиру. Олег встретил ранее оставленную, а теперь приглашенную  и вернувшуюся жену Ирину с сыном тоже Юрочкой, и они теперь уже всем объединившимся семейством тоже вили своё гнездо в новом доме. Ирина, специалист-палеонолог (окаменевшая пыльца древних растений) была принята в Институт для датирования по пыльцевым формам прежних извержений вулканов. Мила со страхами,  мучениями,  нескончаемыми трудностями и упорством сохраняла своё и Юрино чадо, никак не утверждающееся в лоне.
Письмо Юрия родителям: «Борис что-то захандрил. Собирается уезжать отсюда весной. Виктор (брат родной) приглашает его к себе в Киев. По-видимому, настроение у Бориса вызвано неудовлетворённостью работой: не интересно ему, да и с людьми не ладит. Выпивает, конечно, за что получает от меня разгоны. В общем, не поймёшь, что ему надо и что он хочет».                30.01.64.

В  феврале начальство, поголовно отбывшее в командировки, оставило Юрия исполнять обязанности директора Института. Вот его освещение этого события в письме родителям:
«…Я в настоящий момент и.о. директора института. Это событие свидетельствует вовсе не о том, что я почему-то занял  подобающее мне место,  и что правда якобы восторжествовала (я чувствую себя очень неудобно на этом месте). Это событие всего лишь иллюстрирует нашу систему: все, кто рангом выше кандидата наук со средним стажем, любят командировки. Случилось так, что сейчас они особенно их возлюбили и самым старшим в институте остался я. И чтобы без волнений провести чудные командировочные дни, всё наше начальство и полуначальство возложило шапку Мономаха на мою лысину. Стараюсь «руководить» институтом так, чтобы об этом никто из подчинённых  не догадался. Мне это почти удаётся. Только время от времени случаются курьёзы: приносят, например, бумажку на подпись, а я не знаю, что на ней следует написать! Оказывается, это тоже сложная наука уметь дать короткое и энергичное руководящее указание:
                В приказ  (подпись)
                В отдел кадров  (подпись)
                Разрешить   (подпись)
Видите, осваиваю! По всем остальным статьям всё по- прежнему: хожу на лыжах, бегаю на коньках, закончил оборудование кладовки и отныне она называется у нас не кладовкой (грубо!), а зелёной комнатой (интеллигентно!) по цвету наклеенных обоев, сегодня закладываю новый комплекс – оклейка обоями коридора…»                11.02.64 

В этот период своего «директорства» Юрий познакомился с Верой Петровой, дочерью своего  официального оппонента при защите кандидатской диссертации Валерия Петровича Петрова. Верочка уже какое-то время работала в Институте вместе с Юрием Петровичем Трухиным, респектабельным молодым человеком, преисполненным грандиозными планами и фантазиями. А сама она была исключительно симпатичным совсем юным созданием, смешливым, жизнерадостным и девически привлекательным. Она всем нравилась, ей очень симпатизировал с подозрительным акцентом Олег Егоров, а в будущем она стала доктором наук, последней и, наверное, лучшей подругой Милы и соавтором Юрия в одной очень важной и интересной работе. Но обо всём этом – потом.

В это февральское время, когда Камчатка буквально утопает в снегах,  Верочка  вдвоём с Трухиным отправились на Банные термальные источники, где и попали в одну из долгих и фундаментальных камчатских пург. Пережидали они её в каких-то снежных катакомбах, связь с ними была прервана, в Институте по этому поводу произошла паника. Но, слава Богу, всё обошлось, энтузиасты-исследователи вернулись живыми, вполне здоровыми и даже невредимыми, но на эту испугавшую всех «самоволку» надо было как-то реагировать.
Испытывая  противную обязанность перед занимаемым креслом и страшную неловкость перед отчитываемыми, Юрий ограничился официальной нотацией вроде того, что «надо предвидеть, надо сообщать во время, надо соблюдать технику безопасности» и т. д. В общем какая-то занудная тягомотина для галочки в официозе. Кажется, это нисколько не обидело и не унизило виновников и, вероятно, даже вообще не произвело на них никакого впечатления, так как исходило не от настоящего начальства, а от его имитации.

В марте Юрий проводил Милу. Она отправилась в Ставрополь к родителям, у которых не так страшно, как здесь на чужбине, совершить то, что должно совершиться. Но и там дела продвигались болезненно: в течение апреля ещё дважды пришлось побывать в больнице на сохранении. Тревожное время, тревожная ситуация. Не оставляла в покое она и Юрия, бывшего почти на постоянной связи (письма, телефон) со Ставрополем. Близкое окружение всячески поддерживало, и, главным образом, непосредственным общением: «…мои старые и новые друзья всячески стараются не давать мне скучать…часто собираемся вместе и общаемся по всякому поводу и без повода» (из письма родителям в конце апреля 64 г.).

И вот однажды наступил этот день. Юрий сидел на работе у письменного стола за какими-то делами. За окном было солнечно и ярко. Изредка с крыши падали золотые капли, подсвеченные солнцем, как ослепительные звёздочки. В городе бесчинствовала весна. И вдруг с восторженным криком мимо окна из другого корпуса к подъезду этого промчалась Галя Аверьева, размахивая в воздухе телеграммой, спеша доставить её Юре.
- Катька родилась! Ура! Родилась Катька!
 И тотчас все дела были забыты, всё брошено, оставлено, чтобы отметить это мучительно ожидаемое событие вместе со всеми, кто был вокруг, кто тоже ждал его и тоже радовался ему. В возбуждении  переместились домой, где Юрий в окружении друзей и приятелей устроил буквальное празднество по этому  поводу.
С Валерием Аверьевым и Пашей Токаревым из ближайшего  от дома ларька притащили два ведра пива, а к нему пятикилограммовый брикет замороженных креветок из соседнего магазина – это было начало пиршественного торжества по случаю рождения Екатерины Юрьевны Масуренковой. Оно продолжалось и на следующий день, пока ни иссякли силы и ни восторжествовало чувство меры и приличия.               
«У меня – дочь. Катёна. Она будет добрая и светлая и открытая всем чудесам Земли. Она будет любить и будет любима» (дневниковая запись).                23.05.64.


Из города и окрестностей в хорошую погоду отлично просматривается Ганальский хребет. Хаотично острые вершинки и филигранные складочки его выглядят, как развёрнутая корона, в лучах утреннего солнца, всплывающего из океана, сначала медная, потом золотая, а днём серебряная отблещущих снегов. Красотища несказанная и манящая, как приглашение в сказочную страну. Полевой сезон этого года они с Олегом ирешили посвятить знакомству с геолгией Ганальского хребта, где выходили на дневную поверхность самые глубинные и древние Земные слои Камчатки, по-видимому, лежащие в основании и выбранного ими Налачевского центра современного вулканизма и рудообразующей деятельности термальных вод.

В начале июня выбрались из города и прибыли в долину реки Быстрой, омывающей западные отроги хребта. Это был первый их заезд с небольшим количеством груза и в ограниченном составе: Олег с Юрием и Коля  Химиченко с наёмным рабочим парнишкой Петей. Место для лагеря выбрали возле русла речки Кижичёнок, стекиющей с хребта и  впадающей в Быструю. В лагере остался Юрий, а Олег  с ребятами вернулись в город за остальными вещами и продуктами, за доукомплектованием отряда и ещё по каким-то делам, надеясь управиться за несколько дней. А Юрию хотелось скорее окунуться в природу – она ведь здесь так сладостно прекрасна. И – первые же записи в дневнике:               
«Все полно звона. Земля и её дети в любовных играх славят жизнь. Даже таинственные кукушки откровенно у всех на виду предаются радостям любви».
                18.06.64.
«До чего же скверно живут люди. Гигантские каменные соты, нагромождённые в города и напиханные человеческим месивом, скрежетом трамваев,  автолюбительским и заводским гулом и чадом.
А ведь помимо этого и вопреки ему существует иной мир, который вспоминаешь вдруг, как озарение. Он ещё сохранился местами; там  люди ещё не осквернили его. Вернуться к нему нельзя, как нельзя прошедшее сделать явью. Но и уничтожить его нельзя, чтобы не потерять себя в сегоднешней зауми».                18.06.64.
«Очень нетерпелив. Сел у тетеревиного гнезда с решимостью дождаться возвращения спугнутой тетёрки и снять её. Не дождался. Через 1,5 часа окаменелого сидения поднялся и пошёл. И опять спугнул подходящую к гнезду и осторожно озирающуюся тетёрку. И вот  засел снова. Вернётся ли?»                18.06.64.               
«И тихо опустился дождь. Нежно зашуршал по травам. И сразу стало легко, спокойно и словно светлее: все листочки и травинки поблёскивали и от этого лес наполнился отовсюду идущим светом. Тетёрка, сидящая на яйцах, устроилась поудобнее и погрузилась в дрёму. Мне тоже стало очень хорошо, потому что мир огромен и скорее добр, чем зол».
                19.06.64.
22 июня вышли с Базового лагеря. Второй лагерь разбили км в 10 высоко в горах. Места  чудо, как хороши. Спим в шалаше, так как палатку не стали брать из-за веса. Холодно. Сегодня, 23, пошли в первый маршрут. Впечатлений слишком много: видели куропаток, уток, медведя. Снимали уток и медведя. Стрелял уток и медведя. Добыли уток – 2. Завтра идём искать подранка – медведя. Стрелял всего-то метрах в 20 – 25. Видел, что попал. Хорошо попал. Крови мало. Но он ушёл. Видно, всё же поторопился. Мучает неудачный выстрел и переутомление».                23.0664.

Это был маршрут к озеру, что расположено на высоте 815 метров в.у.м. к востоку от горы Дол (1138,7 м). В геологическом смысле маршрут оказался не очень содержательным: всего четыре образца горных пород однообразого облика, образующих складку, наклонённую к западу с разворотом на север. Вообще все маршруты здесь показали довольно однообразную картину, поэтому записи в геологическом дневнике никаких особых откровений не содержали. Зато дневник душевный представил более интересную картину окружающего мира и состояния исследователя:
«Медведя не нашли. Казнюсь собственной никчемностью. Дело не только в неудачном выстреле. Кажется, вообще по всем фронтам в перспективе только отступление. Наверное, такое состояние испытывает женщина в климактический период. Тянусь к тебе, как к своему спасению».                24.06.64.
«Тоска всё невыносимее. Вечера превращаются в пытку. Собственно,  чего мне нехватает? Ведь я так рвался в поле и пробыл-то всего в нём две недели! Нехватает людей, которых нет рядом, или вообще? Нехватает ИНОГО? И, тем не менее, единственная реальность на Земле – тоска. Жуткая. Неотвратимая».                26. 06.64               
«Какая трогательная наивная игра! Трепыхая, словно поломанными крыльями, птаха неровными судорожными рывками уходит в сторону. Она не может знать, что этим самым указывает человеку на своё гнездо, полное яиц или птенцов! Один из зверей, человек,  сделал столь  стремительный эволюционный скачек, что остальные не успели приспособиться к этой опасности. И так же стремительно осознав свою для иных зверей опасность, человек превзошёл зверя в себе. И мир вновь становится добрее для наших меньших собратьев».
                27.06.64
«Встретил тетёрку с выводком. Играл с нею в хищника и умилялся и снимал. Очень хочу, чтобы получились эти кадры».                27.06.64               
«Время…Самое ценное, недостающее и невосполнимое. И тем не менее, с величайшим удовлетворением вычёркиваю в календаре каждый ушедший день. Печальный парадокс!»
                28.06.64

«И опять, и опять эти горы, леса, бездорожье,
И опять раздается кукушки обманчивый счет.
Осторожнее будь! О, как надо здесь быть осторожным,
Как с людьми. И кукушке не верь - все равно,
                как и люди, соврет.
И опять я составил коктейль из тоски и любви, и сомненья,
И наполнил им сердце - еще не разбитый в скитаньях               
                бокал.
Надо пить эту смесь, эту чертову смесь искупленья
За себя, за тебя и за всех, кто еще не упал».                28.06.64               
 

«А у меня есть Нимуначик!». 29.06.64.
               
Если читатель помнит,  так назвали Мила с Юрой друг друга в самую первую свою пору взаимного притяжения и обожания.

«Олег должен был приехать две недели назад. А его всё нет. Послал за ним Николая и Петра. Их тоже нет уже пять дней. Больше идти некому – вещи не бросишь.
Сначала волновался, сердился, злился, негодовал, рвал и метал. Теперь с каждым днём становлюсь спокойнее. Почему бы ни воспринять всё это как отличный курорт?! Учусь этому».                02.07.64.

Прошёл мой очередной день рождения. Так же, как и первый, он оказался совершенно непохожим на все остальные: весь день провел в полном одиночестве и в хлопотах по изготовлению оладий (получились отличные!) и хлеба. И, конечно, тосковал и ждал, что приедут, и ни на минуту не забывал о тебе,  любимая. Весь этот день целиком посвящен тебе, родной мой человек!..Спал всего часика 3, с 4 до 7… Не мог уснуть. Это со мной очень редко случается.
Ночь была ясная и холодная. Звенели ледяные ручьи. Их звон словно касался  далёких пронзительных звёзд, и от этого они вздрагивали и поворачивались, и искрились. Холодно, чисто и необыкновенно красиво.
В 7 утра (уже 5 –го июля) вскочил и пообежал в верхний лагерь. Он в 10 км. Там остался приёмник, а я уже изнемог от одиночества и отрешённости. Вернулся за 4 -10, успев в том лагере вскипятить и выпить чайку. Пришёл очень довольный собой: ещё есть порох, и он сух.
До свидания, моя необходимость!.
                5.07.64
А это тебе, мама. Когда я вдруг и явственно вижу, что я уже не короткоштанный мальчик, а ты  не та всесильная, всемогущая, от всего враждебного оберегающая и защищающая, непостижимо близкая моя мама, мне  становится страшно. Я уже привык наблюдать, как жизнь равно расправляетя и с родителями, и с детьми, и понимаю, что для нас у неё не будет исключения. У меня уже белые волосы и ты уже старенькая. И нам уже не у кого искать защиты. Конец приближается неумолимо. И вопреки всей логике жизни я не хочу ни на один час пережить тебя, мама. Ведь я знаю, как тебе было бы страшно пережить меня.
                5.07.64
Поляны зацветали залпами: на прошлой неделе - белые, на нынешней - голубые, на следующей будут желтые, потом  красные…
Иные из великих в моём возрасте уже позволяли себе умирать. Я же не могу позволить себе этого не только потому. что не велик                …6.07.64
День ото дня отличить невозможно.Одни отправления, одни ритуалы, одно и то же отсутствие событий и одни мысли. Впрочем, это смутное притворно безразличноеЮ но напряжённо ожидательное состояние, декорируемое фантастическими предположениями о причинах задержки, нельзя даже назвать мыслями. И состояние это оказывается очень ёмким по напряжённости: уже появилась усталость при полном отсутствии видимых действий… Десятый день одиночества, и уже устал от себя!                7.07.64.               
Такая невероятная задержка не даёт мне права на раздражение или озлобленность. Случилось,несомненно,что-то трагическое. Господи, что же это с ними?!        7.07.64    
               
Приехали. Причина задержки почти на месяц отнюдь не трагическая. Тут бы обрадоваться, но  я рассердился на Олега: он просто готовился к сдаче экзаменов на вождение мотоцикла и больше ни о чём и ни о ком не думал Ну и ну! При  всём своём эгоизме я бы не смог так поступить.                13.07.64               
Ушли в верхний лагерь. Вдвоём. Петру 17 лет. Этакий дремучий зверёныш. Учиться бросил потому, что  «в таком возрасте хочется купить что-нибудь, а денег нет»
- Что же тебе хочется купить?
- Ну, кинокамеру, например, магнитофон. Фотоаппарат есть у меня. Да и камеру уже купил.
Однако, всё это для него игрушки, как блестящие вещицы для обезьяны: любопытство очень нетерпеливое, не мимолётное, а постоянное, как зараза. При таком активном, но очень мелком любопытстве он нацело лишён любознательности. И вообще, знания и Пётр – понятия просто несоизмеримые и несопоставимые, как бы из разных измерений.
И вместе с тем он наделён этакой жадностью к жизни, которая отлично сочетается в нем с ленью, простоватой хитрецой и нечистоплотностью. Умываться буквально заставляю, но он умудряется через 5 минут снова быть невероятно грязным и засаленным.
Весь день, если мы не в маршруте,  ходит вокруг лагеря с кое как сделанным луком, силками  или духовым ружьём: добывает пташек. Вообще к птицам у него страсть. Только как и ко всему - неглубокая и потребительская: подстрелить или поймать и выкинуть!
Он не из тех, что при укладке рюкзаков говорят: давай мне этот груз, а себе возьми полегче. Он молча наблюдает, как я распределяю вещи, и если видит, что ему достаётся столько же, сколько мне, обязательно скажет, что у него рюкзак маленький, или лямки узкие, или ещё что-нибудь неблагополучное и неподходящее для такого большого груза. Притом это говорится в пространство, так, как будто высказываются мысли вслух, а вовсе не для того, чтобы я забрал немного груза из его кучки.
Ходить не любит. Предпочитает готовить каши и супы, оставаясь в лагере. Надеясь каждый раз, что я его не возьму с собой в маршрут, а пойду один, спрашивает:
- А вы пойдёте на эту сопку?
- Не вы, а мы пойдём на эту и другие сопки.
- А кто же будет готовить еду?
- Ты будешь и готовить и на сопки ходить.
- А-а-а-а…Вот это да!
И чаше всего я предпочитаю оставлять его в лагере. Такой напарник снижает уровень восприятия мира.
                13.07.64
Был небольшой сердечный приступ. Напугал он меня и расстроил. И вокруг тоска, безысходность и острая гнетущая враждебность. Трагически звучит мир          13.07.64.               

Вот в таком вздрюченном состоянии закончил Юрий свой третий полевой сезон на Камчатке в конце июля и отправился  в Ставрополь на встречу со своей ещё не виденной дочечкой и Милой. Обе произвели самое радужное впечатление, но при встрече с Милой от смущения он вдруг «брякнул» немыслимо грубое выражение, привычное ему по его семейным традициям (от бабы Вари), но неуместное в обращении с  женой:
- Как ты раскабанела! – И это на всю оставшуюся жизнь стало символом и печатью, удостоверяющей его бестактность, время от времени вдруг вырывающуюся из его корневой  простонародной наследственности.

Побыв, какое-то время в Ставрополе, молодая семья перекочевала в Ростов к Юриным родителям. И там Юрий снова совершает очередную, но уже не словесную, а поведенческую бестактность: оставляет  своё семейство у родителей,  отправившись в поле на Кавказ с другом Саней Борсуком и бывшим шефом Георгием Дмитриевичем Афанасьевым. Сейчас ему всё это виделось в самом чёрном цвете, но тогда воспринималось как вполне естественный поступок. Анализируя его, он не находит никакого оправдания себе, разве что только бывшее в нём тогда сознание, что оставляет он жену и дочь в самых надёжных на свете руках своих родителей.
И действительно, Миле было там не плохо, так как её сразу же освободили от необходимости бдеть с дочерью по утрам, чем дали возможность отсыпаться после последнего ночного кормления. А саму её кормили очень вкусными и обильными донскими яствами так, что она к своему «раскабанению» прибавила ещё немало. Настолько, что при возвращении Юрия, купившего как-то билеты на какой-то концерт, не смогла пойти на него из-за того, что не влезла в свой наряд, и культпоход пришлось отменить.

А баба Варя потешала её своими высказываниями и фантазиями. Например, по поводу Милиного имени:
- Имя-то у тебя хорошее, да сама ты плохая. – Или при кормлении Кати Милой грудью у телевизора:
- Закройся бесстыдница, совести у тебя нет  растелешилась перед телевизором, а из него  мужики смотрят! – Или при всех о Юрии, вернувшимся поздно вечером со свидания с друзьями:
- Разбросал детей по свету и шляется где-то!
Мама Юрия приходила в ужас и отчаяния от этих тирад своей мамы, полагая, что Мила обидится, а Мила, пряча  лицо от беспощадной правдолюбки, хохотала при этом до слёз. Впрочем, блюстительница нравов, выдав это или что-либо подобное,  сама заходилась от смеха, иногда при этом громко пукая от напряжения - ей исполнилось  в то время  почти восемьдесят лет тяжкой и несправедливой жизни.

Но  всё таки какие-то моменты справедливости время от времени происходили и в жизни общественной, и в личной. Наверное, одним из таких событий было и смещение со всех постов Хрущёва в октябре 1964 года Он, конечно, много сделал для страны очищением власти от скверны сталинского культа и произвола. И это обстоятельство мирило Юрия с его личностью и правлением. Но до известных пределов. Фильм «Дорогой наш Никита Сергеевич»  с пронзительной ясностью и безапелляционностью  утверждал уже укоренившийся культ личности самого Никиты Сергеевича настолько, что его снятие воспринялось как явление справедливое и вполне своевременное.

Кстати, его падение как будто предчувствовал или даже, желая, «накликивал» Юрий в своём дневнике, мучаясь  от  тоски по жене в Ганальском поле:
 «При поистине неограниченной узурпации власти все общественное устройство неизбежно принимает черты подобия личности узурпатора, обычно гипертрофированное до карикатуры. Расцветают те стороны общественной деятельности, которые импонируют этой личности, несимпатичные ей или неугодные хиреют и изгоняются под знаком идейной или какой угодно якобы общественно полезной борьбы.
К примеру, личность руководителя благоволит к народной музыке и танцам – они и заполоняют весь эфир, экраны, театры и т.д. Или личность эта в силу естественной ограниченности не может понять или почувствовать новаторство современной живописи – все экспериментирующие художники нарекаются чуть ли ни врагами коммунизма.
Следовательно, общество, стремясь к гармоническому развитию, более всего должно жаждать гармонического развития своего руководителя, если  ему, этому обществу никак нельзя обойтись без руководителя.
Но может ли у гармонично развитой личности быть целью – власть!? Даже во имя высоких идеалов!»                02.07.64.
В этой записи, как ему теперь казалось,  содержится и характеристика общества, в котором они тогда жили, и личности узурпатора (читай: Хрущева!), и, что особенно важно, скептицизм относительно разумности такого устройства общества.
И вот, будто откликаясь на эту характеристику и сомнения, власть  буквально через три месяца и десять дней избавляется от личности властителя-узурпатора. Не торжество ли справедливости! Вполне, потому что далее в стране больше не было культа личности вождя. Следующий властитель более всего подходил для  фигуры скорее комичной, чем  уважительной или устрашающей. А такой образ вождя непременно должен был привести и к другому акту справедливости – ликвидации самого общественного устройства как явления уродливого и несправедливого. Но это ещё очень нескоро, а пока…

«Нежная пустота закатов…» - записано Юрием в дневнике в Ставрополе                29 декабря  1964 г. накануне скорого отъезда  со своим возросшим на одного малюсенького человечка семейством к новому своему дому, на Камчатку. Он только что вернулся из Ростова, где хоронили любимую бабу Варю. 5 декабря ей исполнилось ровно восемьдесят лет. Скончалась она после падения и перелома шейки бедра. Была уже очень слабенькой и совсем неспособной продолжать жизнь. Опустевшие закаты вызвали ассоциации с потерей. И скорбь была исполнена нежности к ушедшей женщине-праматери, давшей жизнь не только его  маме, но и ему и его детям, сыну  Сергею и дочери Кате.
 
                ЗАКОН  ПРИРОДЫ       

 «Законы природы» Пайерлса. Банальная мысль о бесконечности и относительности познания, суть которой даже у диалектиков-материалистов, какими бы словесными выкрутасами они её ни облекали, о непознаваемости мира осветилась вдруг неожиданно интересным ракурсом. Вот он:
«Первый вопрос, который задаёт нам наше любопытство при изучении окружающих нас тел начинается с «почему»; исследуя каждый факт всё глубже, мы в конце оставляем основное «почему» без ответа. Иначе и не может быть, поскольку под объяснением, ответом на «почему», мы всегда понимаем демонстрацию того, что рассматриваемый  людьми под самих себяфакт следует из некоторых принятых законов или принципов. Всякое объяснение явлений природы состоит поэтому в сведении их к некоторым фундаментальным законам. Поиски объяснения самих этих законов означало бы сведение их к некоторым другим законам».
Вот почему каждая вещь одновременно является и «вещью для нас» (материалисты-диалектики), и «вещью в себе» (идеалисты). И это свойство каждой вещи, как и свойство каждого процесса познания,  всегда имеет впереди себя «terra incognita», то есть перспективу для бесконечного развития. Именно поэтому принципиально невозможно ничто познать до конца или создать искусственного человека. Какое угодно близкое подобие! Но это подобие всегда будет отличаться от живого человека тем неуловимым, чего мы сами не знаем и никогда не узнаем о самих себе, о том, что собственно и делает человека человеком.
И ещё, если уж рассматривать эту проблему применительно к человеку:  никогда он не достигнет совершенства, ни физического, ни духовного, навсегда  останется кладезем высокого и низкого, доброго и злого. Впрочем, это уже написано ранее умными людьми:
 «И сотворил Бог человека по образу Своему…»(Быт.1.2), то есть всего лишь по образу, но не идентичным себе, иначе змей не сказал бы: «откроются глаза ваши, и вы будете, как боги» (Быт.3.5.).  И лукавый, конечно, обманул, ибо согрешив, богами не стали, а лишь проявили  своё несовершенство, а именно  способность грешить.
И создаваемые ими общества неизбежно несут в себе как благо, так и зло, ибо строятся они людьми под самих себя, грешных по определению. Вот и попытка построить коммунизм  была подобна греху, совершённому Адамом и Евой по наущению змея, а классики этого  учения вольно или невольно, но определённо сыграли с доверчивыми людьми лукавую роль змея. Коммунизм не построен, но нам следовало бы по печальному опыту своих прародителей, познавших добро и зло, тоже понять тщетность своей попытки создать рай на Земле.
Но путь к совершенству не заказан, и идти по нему не только можно, но и необходимо. Вот только получится ли.

                ГЛАВА  67.  ИСПЫТАНИЯ

Летели обычным самолётом (Ту-104), обычной трассой, но необычным было то, что – не один, не двое, а  втроём. И уж совсем необычной была внеплановая ночная посадка возле Хабаровска на каком-то военном  аэродроме. Почему и зачем – никому ничего не объяснили. Только после длительного времени сидения в замурованном стынущем самолёте, когда в трескучем сибирском морозе пассажиры стали замерзать окончательно, догадались подогнать какую-то жаропроизводящую машину, брезентовый рукав от которой засунули в приоткрытую дверь и через этот рукав стали нагнетать в салоны самолёта горячий воздух. Сначала чуть ни заморозили, потом чуть ни изжарили.
Для Юрия с Милой это приключение, помимо своей необычности, доставило и хлопоты по сбережению своего чада от температурных контрастов. В дело пошла вся наличность из одежды. Особенно порадовались новинке – роскошному белоснежному и толстенному шерстяному свитеру, связанному Марией Ивановной для Юрия. Он пришёлся впору Катерине в качестве некого подобия спального мешка.

В середине января оказались дома, а в начале февраля к ним на помощь по уходу за внучкой (Миле надо было идти на работу) прибыли Юрины родители,  Елена Александровна и Пётр Фёдорович. И в доме их стало шумно и многолюдно, так как помимо троих хозяев, в нём  теперь было и трое гостей. Третьим был брат Юрия Игорь, прибывший на Камчатку по распределению в Институт вулканологии (таки удалось это устроить Тамаре Корнеевне!)  ещё осенью и живший в их квартире до получения своей. Впрочем, он тут же и получил во временное пользование  комнату  в этом же доме на первом этаже в так называемом общежитии. Но ею он не пользовался даже для спанья, предпочитая жить в родном «кагале»
Конечно, и ему и его родителям это было очень удобно и приятно, но для молодых с крошечным чадом и особенно для Милы – немалая нагрузка (родителей Юры она старалась не нагружать ничем, кроме присмотра за ребёнком в её отсутствие): приготовь, накорми, убери, и т.д. А Юрий был плохим помощником в этих делах, не говоря уж об Игоре: он и дитя коханое с младенчества, и гость, вроде, это при  наличии–то  собственной комнаты рядом..

Дополнительным  и нередким действительным гостем стал и Герман Ковалёв, новый сотрудник Института, быстро ставший другом Юрия. Времени не то что для скуки – для отдыха практически не было. Неудобство такого существования, наверное, более Милы и всех испытывали Юрины родители. Им вообще не нравилась Камчатка, наверное, утомлял образ жизни,  и очень скоро захотелось в привычную домашнюю обстановку, в родной Ростов, к родным и близким.
Как-то,  уже по наметившейся весне, Юрий сводил родителей на склоны горы Мишенки, обращённые к бухте, океану, городу и всей камчатской красоте. Выведя их на открытое место, с которого открывался фантастический вид на это, как ему казалось, сказочное зрелище, он  с гордостью, как собственное любимейшее владение, показал его им со словами:
- Вы только посмотрите на эту красотищу, разве возможно не влюбиться в неё! – И обернувшись, увидел глаза мамы. В них была такая безысходность и тоска, и такое усталое безразличие к его словам и окружающей красоте, что он понял: родители никогда не разделят его восторги, никогда не примут эту страну, они всецело  погружены и отданы своей родной земле. И надо их поскорее возвращать туда,  и довольно их мучить неудобным и тяжким общежитием в постылом краю.

У Кати возникли проблемы с пупочком: он упорно пытался вылезти наружу, как его ни старались запихнуть обратно в подобающее ему место в животике. Никак не получалось. Затолкают, заклеят пластырем, а при его смене пупок снова выскакивает и торчит, как поплавок на поверхности воды. Уже кожица на животике стала воспаляться, уже на  неё невозможно было наклеивать новый, а пупок всё не сдавался и не сдавался. Просто безысходность какая-то! И тут «баби», как говаривала бывало баба Варя, подсказали Миле идею сходить к бабке-знахарке, та всё умеет и живёт рядом. Посоветовалась со свекрухой и свёкром. Первая как-то не определилась в этой позиции, второй пошёл в решительную атаку на дремучее невежество и мракобесие. Категорически попытался воспрепятствовать этому.

 Посоветовалась с Юрием. Тот усмехнулся, но не возразил. Понесли чадо в подвальное жилище ведьмообразной, но беззубой бабки, как будто специально  подобраны воедино три зловещих фактора для этой нечистой дьявольской затеи:  колдовство, ведьма и подземелье. Но бабка оказалась совсем не злодейским существом, а какой-то божьей старушкой со светлыми ангельскими глазами и мягкой, почти нежной речью. Правда, речь была ошеломляюще глупой и бессмысленной:
- Грызи, грызи грыжку, чтоб не было отрыжки! Грызи, грызи грыжку, чтоб не было отрыжки! – «Грызть грыжку» надо было Миле, припав ртом к пупочку и делая им сосущие движения, втягивая его  в  себя. И так несколько раз. Пока «ведьма-божий одуванчик» ни скажет: хватит. Очень неловко, стыдно, даже противно. Но перетерпела, «перегрызла», и неловко посмеиваясь над собой и ситуацией, ушли. А грыжка-то, как это всё было ни глупо и ни смешно,  таки исчезла.. Не сразу, а как-то постепенно и незаметно.

А между тем сложившиеся ранее отношения Масуренковых со своими институтскими коллегами продолжали развиваться и углубляться. Игорь, получивший профессию в Таганрогском институте инженера-акустика, был зачислен в лабораторию Павла Токарева, чем тот был весьма  обрадован, полагая, что вулкан можно и нужно изучать и акустическими методами, что и ново, и перспективно. По этому поводу и в поддержку уже сложившихся связей он стал ещё более общительным. Рабочие контакты на семейном уровне стали почти обыкновением.
Продолжались и, теперь уже вполне  сложившиеся в качестве дружественных,  общения с Аверьевыми и Ивановыми. Как уже было упомянуто, Герман Ковалёв, обретя  в Юрии единственного сочувствующего и помогающего ему вникнуть в геолого-вулканологические проблемы человека, стал  почти домашним членом их семьи, принимая участие даже в семейных трапезах. Но с остальными членами дружеского круга отношения у Германа не сложились. Валера даже считал, что напрасно Германа пригласили в Институт, так как вовсе не видел возможности подключиться его, физика, к проблемам вулканологии, а может быть, просто испытывал к нему антипатию. Несколько обособленно от Аверьевых и Ивановых держались и Егоровы по причине полного неприятия Олегом весёлого образа жизни с рюмашечкой и песнями, как это практиковалось в этих семействах. Но относительно Юрия и Олега и говорить нечего – Олег это  друг от школы. И это навсегда.

В это же время в компании Аверьевых – Ивановых – Масуренковых время от времени стал появляться ещё  один из старейших сотрудников вулканологических учреждений Камчатки, Володя Белоусов, близкий Валерию Аверьеву по совместной работе на Паужетке. Это был мощный белобрысый парень, очень весёлый, подвижный, жизнерадостный и добродушный,  большой любитель таких же весёлых компаний и застолий. Недавно женился на чудной девочке Соне Ремель, которая во всём, кроме своей миниатюрности, была похожа на Володю и составляла ему, как всем казалось, замечательную пару.

О том, как далеко порой заходили отношения Юрия в общении с друзьями в ущерб семейным, может свидетельствовать следующий почти трагикомический случай, произошедший в их семействе ещё в день  приезде с материка.
Аверьевы пригласили только что вернувшихся домой друзей к себе  на обед. Мила, разумеется, не могла на него пойти, так как нельзя было оставить Катю одну. Юрий  с обоюдного согласия (а как ещё могла поступить мать малого дитяти!) отправился вместе с Игорем  на приятное времяпрепровождение. Проходя мимо мешавшей им полураскрытой двери в ванную, кто-то из них закрыл ёё на защёлку, не потрудившись проверить, есть ли там кто. А там была Мила. Катя в это время преспокойно спала  в спальне на родительской кровати, разумеется, без всякой загородки.

Сделав свои дела, Мила попыталась выйти из ванной комнаты. Не тут-то было. Дверь заперта снаружи. Что делать? Ведь Катерина в любой момент может проснуться и, не дай Бог, свалиться с кровати. Мила попыталась обратить на себя внимание кого-либо из соседей, проходящих мимо по их площадке и лестнице, благо их разделяла  только одна стенка. Стала колотить в эту стенку и кричать, услышав идущих мимо. Всё бесполезно: её  никто не  слышал. Молодую маму охватил ужас безвыходности. В таком отчаянном состоянии безнадежной борьбы прошло немало времени. Наконец её осенило искать иной выход. Он был в виде довольно большого окна (человек мог бы в него просунуться!) в стенке, обращённой из ванной в их кухню. Но как до него добраться, оно ведь высоко, почти под потолком! И Мила сообразила, что: надо втащить в ванну стиральную машину и поставить её под окном, а с неё, вероятно, можно попасть и в окно.

И слабая, отнюдь не атлетически сложённая, но ставшая почти могучей женщина втаскивает машину в ванну, подвигает её под окно, разбивает стекло деревянными щипцами для белья, придающимися к стиральной машине (это было очень нелегко и небыстро), вытаскивает из пазов оконной рамы, сколько может, торчащие, как зубы, осколки стёкол и лезет в  окошко. Представить себе невозможно это действо! Но тем не менее… На Милино  (Юрино, Катино и всеобщее) благо в кухне как раз под окном из ванной комнаты  находилась раковина. Она-то и спасла самозабвенную и от отчаяния и необходимости спасения дочери готовую на всё мать. Но всё же в течение всей оставшейся жизни Юрий так и не смог представить себе, как ей удалось всё это проделать, не убив себя и лишь отделавшись многочисленными порезами на коленях от стекольных осколков.

Но тогда вернувшийся с гулянки и хорошо «поддатый» муж отнюдь не впал в глубочайшее раскаяние и казнение. Он лишь удивился, что Мила не убрала в кухне и ванной, а зашедший в гости Паша Токарев, выслушав всю эту историю, тоже  сильно удивился  Милиному поступку и  спросил её:
- А почему же ты, Мила, не открыла дверь ванной?
- Как бы я её открыла, она ведь была заперта снаружи! – воскликнула Мила в ответ бестолковому Павлу.
- Вот так. – сказал он, войдя в ванную, попросил его запереть и сильно толкнул дверь своим большущим телом.  Она с грохотом распахнулась, вырвав из дверного косяка механизм защёлки  «с мясом».
На следующий день они отправились покупать детскую кроватку с заградительными решётками.

Но в общем внешние (рабочие и дружеские) отношения нисколько не портили внутренних (семейных), потому что  складывались вполне гармонически, то есть друзья Юрия были если ни друзьями Милы, то её приятелями или добрыми знакомыми, и наоборот. А вот что касается семейных, то здесь не обошлось без конфликта. Он первый и последний раз возник между Еленой Александровной и Юрием. Накопившаяся усталость, тоска по дому и переживания за «младшенького» прорвались однажды из-за показавшейся маме Юриной жёсткости по отношению к Игорю. Эта жёсткость выразилась в том, что Юра попросил Игоря уступить ему место на раскладушке в общей комнате и вернуться для ночёвки в свою комнату потому, что заболевшая Катя плачем и неизбежностью (от желания помочь Миле) подниматься к ней  не даёт ему спать с нею в спальне.

Мамин взрыв против старшего сына и невестки был внезапным, обескураживающим, несправедливым  и очень обидным. Но сила материнской любви к своему последнему дитяти такова, что она  становится сокрушающей и недоброй ко всем, кто в ослеплении  принимается ею за  врага её якобы обижаемого дитятки. Конечно, всё это рассеялось со временем, и мама поняла свою неправоту, призналась в ней и пожалела, что всё тогда так произошло. И проводили  дети и невестка родителей с их внучкой  в полном согласи и друг с другом  в конце апреля 1965 года. Увозили они на материк и Юрочку Егорова, как это принято было в те времена в достославном Институте вулканологии и, по-видимому, по всей Камчатке:   малых детей  летом - на материк  к солнышку и фруктам

«Родные мои, здравствуйте!.. После Вашего отъезда в душе осталась большая тяжёлая и холодная гиря: так болело сердце за  Вас. Ведь мы очень хорошо себе представляем, что значит пуститься в такой дальний путь с таким маленьким человечком, как Катька. А тут ещё эта пересадка в Хабаровске! Пока ни получили телеграмму из Ростова, не находили себе места, каждую минуту думалось, что вот Вы ищите себе пристанище, вот остаётесь на ночь в огромном и шумном вокзальном зале, вот нужно кормить  Катьку, а нечем, вот нужно менять ей штанишки, а они все уже мокрые, вот она капризничает, а сил уже нет, и некуда приклонить голову.  Но, слава Богу, это уже позади. И Вы дома, и всё давно уже наладилось…
А мы живём таборной жизнью: ничего не готовим, стараемся поменьше бывать дома. Первое время Мила вообще не могла выносить пустоты и тишины квартиры. Действительно, в ней было что-то пугающее. Это очень плохо, когда пустеет дом. Тоску свою пытаемся разогнать работой и вознёй с фотографиями, плёнками, кино. Кое-что уже проявили и просматривали. ..
Игорь всё время возится со своими приборами, готовит их к полю.. 18 мая посидели все вместе за скромненьким столом и отметили его 28-летие.. Настроение у него бодрое. Вместе с нами занимается вечерами фотографией.  Сейчас делает Катькин портрет для стены…
Что творится с моим первым дитем? Трудно представить, что он уже такой большой (в августе будет 10 лет!).  Даже не знаю, как с ним нужно говорить сейчас. По-видимому, как с взрослым!?»                21.05.65.
               
Пишет Мила: «Здравствуйте Елена Александровна и Пётр Фёдорович!.. Мы выезжаем в поле числа 20 июня, Игорь тоже в этих же числах. Сейчас готовимся в поле и на работе и дома. Все мечты и разговоры только о поле. Юра купил себе спиннинг и кучу всяких блёсен, обещает, что рыбы у нас будет навалом. Правда, мы уже пробовали ловить рыбу, но ничего не поймали, бросили и стали загорать, было очень тепло. Но вообще-то ещё тепла не было и не предвидится, деревья только начали распускаться, ходим все в пальто и в шляпах или платках. На детей жалко смотреть, все они закутанные. Даже не верится, что Ктюшка ходит в одних трусиках. Мы с Ириной (жена Олега) первые дни всё время хлюпали, что отправили своих детей, а сейчас только радуемся, что им так хорошо. У нас сейчас фруктов никаких нет, мясо тоже редко, да и то только баранина. Мы-то сами ничего, а ей было бы плохо…
Пришла Валя (Горельчик) и они с Юрой стали разговаривать на философские темы и меня втянули, пришлось мне бросить писать письмо. А потом пришли Игорь с Германом и мы все пили кофе из новых чашек, глиняных…»                начало июня, 65.

Добрый день, родненькие мои!. .Сейчас 19 июля. Надеюсь, моё письмо придёт во время и потому поздравляю тебя, мамочка, с днём рождения. Желаю, прежде всего, здоровья. Только оно делает нас бодрыми и способными к радостному мироощущению. Вместе с этим желаю тебе встреч со своими непутёвыми. Они сейчас разбрелись по самой дальней, но не самой плохой земле и самозабвенно занимаются своими нелепыми делами. Игоря проводили уже давно. Он очень долго сидел в аэропорту и ждал хорошей погоды. Сейчас он на Карымском вулкане слушает его ультразвуки. Обещал вырваться к приезду Лиды, т. е. к 20 июля, чтобы её встретить. Да думаю, это ему не удастся. Лиду будут встречать наши парни, которые не поехали в поле: я с ними договорился. Может быть, если она задержится дня на 3 – 5, встречу я, так как числа 23 -25 июля надеюсь быть в городе.
Мила уже уехала на Паужетку. Решили с этого года отправить её в самостоятельное плавание, а то она слишком привыкла жить за моей спиной. Нужно человеку самому единоборствовать с жизнью. В общем,  все разбрелись. Даже с Олегом мы с конца августа расстаёмся и идём каждый своим путём.
По-видимому, с начала августа я перехожу в другой отдел, чтобы его возглавить (речь идёт о лаборатории взаимосвязи вулканизма и плутонизма, которую он действительно возглавил 1 августа 1965 г.). Если это произойдёт, то в октябре – ноябре надеюсь быть в командировке в Новосибирске и Москве. Загляну и домой, конечно…В начале августа Мила уезжает в отпуск к Кате. Она получилась просто удивительной матерью: всё время плачет, не может без неё. А нынешнее весна и лето показали, что детям здесь очень плохо. Солнце, по существу, за всё это время после Вашего отъезда было дней 15 – 20. Всё остальное время – дожди, туманы, холод. Детишки, конечно, всё время болеют…Сейчас, правда, погода стала лучше. Но в доме уже почти никого из них не осталось: всех детей отправили на материк…»               19.07.65..

«Родные мои, здравствуйте!.. приехал в город 25 июля. Через два дня приехал Игорь. У него сверх всякого ожидания получились какие-т о записи каких-то звуков от действующего вулкана. Сейчас он их расшифровывает. Это, конечно, окрылило его и меня очень обрадовало. Перспективы, кажется, открываются для него очень интересно…29 получили от Лиды телеграмму о том, что 8 вылетает из Москвы…Я завтра опять уезжаю.. здоров. Игорь тоже приехал очень хороший: поправился, посвежел, загорел…»                02.08.65

Начало полевого сезона для Юрия в этом году протекало рядом с городом – в Быстринском хребте, представляющем собой юго-западную окраину  Налачевскуой структуры, затем полевые работы были перенесены в  её середину. С этого сезона и началось её фундаментальное изучение Юрием и его сотрудниками. Но начало нового сезона врозь с Милой оказалось для Юрия тяжёлым и обездоленным. Можно сказать, безрадостным.
Вот первая в этом году его дневниковая запись:               
«Жизнь многоцветна, но во всём его многоцветии преобладает один тон. Имя ему – печаль.Улеглось потрясение от гибели Сони. Трагический всплеск сменился плавным струением. Но река эта течёт только в одну сторону, и все мы тоже прибудем к океану, чтобы раствориться в нём без следа (А Соня погибла при форсировании реки вброд верхом               
 на лошадях. Река была бурная и стремительная. Могучего Володю Белоусрва  с лошадью не одолела, а лёгенькую Соню с такой же, вероятно, лошадкой опрокинула. Лошадке удалось выбраться, а  хрупкую девочку унесла в неведомое. Как ни искали, не нашли  Сгинула навсегда.  Потрясение и горе было всеобщими, многие успели полюбить  и привязаться к ней). 
               
Вновь посетил эти теперь уже грустные места. Ровно два года назад здесь было предопределено существование новой жизни – моей Катьки. Из густой травы торчат вбитые мною колья для тента и пологов. Ржавеют в земле консервные банки. Вода размывает нашу ванну. Пробитые нами тропы навсегда исчезли в свирепом сплетении трав. А ведь всего  два года прошли с того времени, когда здесь была человеческая жизнь. Тогда  и ты, Катюля, была нашей жизнью, нашей близостью, нашим самозабвением, благодарным мерцанием глаз под пологом темного  мокрого леса.
А теперь ты уже настолько собственная, что никому никогда не дано проникнуть в твою сущность. И ты уже сама пошла еще мягкими нетвёрдыми ножками по твёрдым и неизбывным дорогам. И здесь, где ты началась, моя крохотная тёплая жизнь, всё так же высится каменный истукан Дзендзур и  так же всё предают забвению травы». 16.08.65               
«Тоска по тебе, любимая, стала превыше сил моих».                19.08.65.
               
А Мила в это время была уже в Ставрополе, чтобы своим присутствием облегчить жизнь родителей и обрести полноценность своего существования, соединившись с дочерью.
Игорь встретил жену Лиду, приехавшую в Петропавловск-Камчатский вместе с сыночком Юрочкой для воссоединения и начала новой жизни «у чёрта на куличках». Институт выделил им приличное жильё, всё складывалось вполне благополучно и перспективно.  . Казалось, это навсегда. Ничто не предвещало никаких коллизий. И Игорь   снова отправился на Карымский вулкан, где  ему удалось записать звуковые сигналы  подземной вулканической активности.
Юрий, между тем, тоже завершил своё короткое поле и отправился в командировку в Хабаровск на крупное геологическое совещание, в программе которого были запланированы экскурсии по самым интересным для геологов местам Дальнего Востока. Вместе с ним были и его новые сотрудники из лаборатории взаимосвязи вулканизма и плутонизма (Олег Волынец, Глеб Флёров, Валерий Ермаков, Саня Колосков).были и другие сотрудники Института, Валерий Аверьев, Миша Фёдоров и др. – довольно большая делегация вулканологов. Было весело, дружно, безмятежно.

Юрию запомнилось  своё ощущение полноты жизни при сравнении их общений друг с другом не только непосредственно на совещаниях, но и после них, вечером, когда он видел маститых  учёных и академиков,  одиноко расходящихся после заседаний по своим люксовым гостиничным номерам. Ему думалось тогда: вот как печальна расплата в конце жизни выдающихся личностей за их официальное признание и почести - одиночеством
Особенно ярким воспоминанием остался в нём переход на судне в девятибалльный шторм от Сахалина до острова Кунашир. Болтало весьма ощутимо, если не сказать больше. Для противостояния этому бедствию или даже для активной борьбы с ним они с Валерой Аверьевым избрали очень эффективный способ: по стакану водки «на брата» и – в постель. Помогло, обошлось без диких головокружений и рвотных последствий.  Многим избежать этого не удалось.

На обратной стороне телеграфного бланка написал письмо-записочку родителям.
«Родные мои, здравствуйте! Мила, наверное, вам говорила, что я сейчас нахожусь в длительной командировке. Был уже в Хабаровске, Владивостоке, в горах Сихоте-Алиня, на Сахалине и вот теперь сижу на аэрордроме о-ва Кунашир. Это самый восточный наш остров, с которого хорошо видна Япония. Везу из этого путешествия массу камней, ракушек и впечатлений…Настроение и самочувствие у меня отличное. Но подробно обо всём писать буду уже из дома…»                04.10.65.
Из дома, однако, написал совсем о другом;
«…6 октября похоронили Юрчика. Воспаление лёгких. Из больницы он так и не выходил. Сначала подозревали дизентирию, потом началось воспаление в какой-то невероятно тяжёлой форме. Лида оставалась в городе одна. Ни Игоря, ни нас с Милой. когда состояние его совсем ухудшилось, вызвали Игоря (лн был в поле). Но только 3 октября Игорь смог добраться до города, и последние сутки был вместе с Лидой (она всё время была в больнице) возле Юрчика. Скончался он у Игоря на руках 4 октября около 3-х часов дня. Я прилетел утром 6-го, и в тот же день мы похоронили малышку.
С Лидой очень плохо. Но сегодня (8-го) она уже поднялась и понемногу начала приходить в себя. Пишу о случившемся вам первым. Пока ничего не сообщайте в Таганрог. Оттуда идут тревожные телеграммы, и наконец, вчера мы вынуждены были сообщить, что Лида с Игорем лежат в больнице. По-видимому, расскажут обо всём сами Лида и Игорь, когда приедут. Сейчас спешим организовать отъезд. Игорь возьмёт отпуск и днями они вылетают прямо в Ростов к вам. Решил написать вам, чтобы к их приезду вы  были подготовлены… Игорь пока не станет увольняться, а по истечении отпуска, если возвращение сюда им покажется невозможным, тогда он и оформит увольнение».                08.10.65. 
               
Так трагически завершилась, по существу, почти не начавшись, камчатская эпопея Игоря и его семьи. Потеря сына, была, как гром среди ясного неба, Правда, Лида как будто предчувствовала недоброе изначально: не нравилась ей Камчатка, не хотелось жить вдали от родных и родного Таганрога, словом, всё ей было здесь не так! И, конечно, ни о каком возвращении сюда и речи не могло быть. А вот для Игоря этот произошедший ужас, похоже, был не только немыслимой потерей первенца, сына, удивительно милого и неповторимого родного существа, но и внезапным лишением крайне интересного и перспективного дела.
Так же восприняли случившееся и сотрудники Института, вот что писал об этом Юрий родным:
«Вечерами у нас бывают гости (без всякой выпивки!). Часто заходит Паша (Токарев). Почти каждый раз он начинает нудно ныть о том, что Игорь покинул его. И на самом деле видно, что это его очень огорчает. Огорчило это, конечно, и многих других. Даже руководство.  Сказали, что если надумает, всегда рады восстановить его на работе».                ;10-15.11.65.
Жизнь успокаивалась, устанавливалась в присущие ей  и нашим героям формы:
«…очень много работаю…началась пора лыж и коньков…Очень редко нарушают монотонность какие-нибудь незначительные события…вроде покупки туфель или брюк, хорошего кинофильма или гастролей столичных артистов. Иногда (пожалуй, даже часто) собираемся у Аверьевых или у нас посидеть за рюмашечкой и чашкой чая. Это тоже, впрочем, стало уже буднично и обыкновенно».                ;20-25.12.65.

«Здравствуйте, мои родненькие!
Вот уже и у нас начинается весна. Только здесь она какая-то робкая, застенчивая. В марте и апреле были очень сильные снегопады. Насыпало так много, что, кажется, никогда этому необъятному снежному раздолью не исчезнуть. А последние дни тепло и солнечно, но всё ещё так, что не верится в зелень трав и деревьев, в тёплые весенние грозы. Разве такое бывает?..
Вы, по-видимому, знаете из газет, что скончался Б.И. Пийп. Собственно, об этом даже нельзя и сказать так, потому что это произошло внезапно и мгновенно. Проходила наша годичная сессия. Он председательствовал. Потом после перерыва сам выступил с докладом. И вдруг, не закончив фразу, упал с трибуны. Разрыв сердца. Ещё не зная этого, я массировал грудь, надеясь, что смогу стимулировать работу сердца. Вскрытие показало, что всё уже было бессмысленно.
Это были ужасные дни, особенно потому, что всё произошло на глазах, что нужно было участвовать в неизбежном ритуале.
Сейчас же у нас фактическое безвластие. Рвётся к опустевшему креслу неугомонная Софья Ивановна, которая, несмотря на сломанную ногу, на костылях ринулась в бой за власть и сейчас скитается где-то в Новосибирске или московских верхах. Немедленно была создана оппозиция, куда вошёл и я. Мы добиваемся, как нам кажется, лучшего решения вопроса: директором назначить Горшкова, заместителем Аверьева, а Софье Ивановне оставить только её отдел. Кажется, наши планы более реальны, так как Горшкова сейчас Новосибирск выдвинул на предстоящие в июне выборы в Академию наук кандидатом на звание члена-корреспондента. А это означает, что директором будет он.
Открылась у нас лаборатория подводного вулканизма. В связи с этим опять вспомнили об Игоре и сожалели. Ко мне даже заходил заведующий этой лаборатории (некто Зеленов) и имел длительную беседу на этот счёт.
Дела мои идут, в общем, неплохо. К сессии я подготовил доклад, который, как мне представляется, мог бы стать основой для крупной и интересной работы. Но трагические обстоятельства не позволили обсудить его на  широком собрании сведущих людей. Может быть, в связи с этим я несколько сбился с ноги и последнее время как-то мало работаю. А может быть, влияние наступающей весны. Она всегда вносит в жизнь сумбур, какие-то  беспредметные мечтания и тоску по новым местам. В это время всегда хочется забросить дела, так как начинаешь видеть их в ином освещении, проникаешься сознанием тщетности нашей мышиной возни и устремляешься мысленным взором в «иные пределы»…   24.04.66.

Этим, собственно, и завершается период открытия нашим героем Камчатки. Далее – её углублённое изучение по части геологии и конкретно вулканов, а также познание жизни такой, какой она ему предстала в этом краю

            ПЯТЬ  ВЗГЛЯДОВ  НА  ОДНО И ТО ЖЕ СОБЫТИЕ

1. В своём письме к родителям Юрий так живописал одно из своих путешествий в этот период: 
«Здравствуйте, мои родненькие! Сижу в Никольском – районном центре и единственном населённым пункте о. Беринга. Вчера нас привезли на вездеходе из бухты Командор, где в 1741 году потерпел крушение пакетбот «Св. Пётр» и скончался капитан-командор Витус Беринг, подаривший нам этот остров.
В связи с приближающимся юбилеем камчадалы решили произвести раскопки и поиски остатков экспедиции Беринга. Я решил воспользоваться этим обстоятельством и пополнить свои впечатления. И вот я вместе с этой экспедицией прибыл на о.Беринга.
             Из села Никольского нас повезли (60 км) по песчано-галечному отливу к бухте Командор 17 июня. На вездеходе. И оставили там. Пока все занимались раскопками, я ходил по окрестностям и, конечно, собирал камни. В истории острова я, похоже, был третьим геологом, поэтому на особые открытия рассчитывать не приходится. И надо сказать, что в своих ожиданиях я не ошибся.
Необычайно интересная земля. Голубые песцы (сейчас они чёрные), которые так высоко ценятся за свой мех, бегают здесь в совершенно невиданных мною количествах и совершенно не пугаются людей. Подходят к палаткам и буквально на глазах тащат пищу. Очень много уток. Два раза сходил на охоту и получил незабываемое удовольствие. Был на птичьих базарах, о которых читал когда-то в учебниках географии. Птицы (ары, глупыши, бакланы, топорки, чайки и др.) сидят на яйцах. Мы их бесцеремонно сгоняли, а яйца брали для яичницы.
Видел пасущихся оленей. Подходил к стаду на 100 метров и долго наблюдал игры телят. В отлив обнажаются рифы, и тогда мы идём и буквально руками берём камбалу любых размеров. Или извлекаем из воды морских ежей (их здесь миллионы!), разбиваем панцырь камнем и поедаем в сыром виде икру. Это очень вкусно! Время от времени на камнях можно увидеть нерпу. Одну убили из-за шкуры (они сейчас очень модны) и мяса.
А дважды брали сетку (невод) и сделали всего пять заходов. В результате – 2,5 центнера красной рыбы. Но это делали не мы, а алеуты, так как разрешается ловить красную рыбу только местному населению.
К сожалению, не удалось попасть на знаменитые котиковые лежбища. Время истекает, нужно возвращаться на Камчатку. Впрочем, если не будет погоды, то может быть, удастся сходить туда.
Ну, до свидания, родные. Посылаю вам экземпляр местной газеты. Сама  по себе она мало интересна, но как вестник самой дальней нашей земли любопытна».         ;28-30.06.66.

2. В дневниковых записях, адресованных самому себе, Юрий описывает это событие несколько иначе:   
В 19-30 вышли из Петропавловска на т/х «Николаевск» и взяли курс на Командоры. Я в составе географической экспедиции, организованной для поисков останков командора Витуса Беринга в связи с 225-летием открытия Командорских островов и  гибели Беринга (1741).               
Океан спокоен и сер. Временами туман и предупреждающие гудки теплохода. Мелькают чайки и топорки. В 20-20 стали на Никольском рейде. Вместе с нами высаживается  матросский ансамбль Камчатской флотилии. Концерт необычен: эстрада – четыре грузовика, амфитеатр – склоны высокой террасы, зрители – все живое население острова.               
В 8-00 ловим рыбу. Три захода неводом в маленькую речушку и – два мешка красной рыбы. Эффектно. Днём – беготня: переговоры с пограничниками, властью, продукты, цемент, лопаты,  и прочее для памятника. Вечером поездка к мысу Выходной Риф и небольшой маршрут к обнажениям.
На острове сейчас один писатель (достославный Пасенюк) и три художника – злачное место!. Беспокойный Пасенюк обнаружил в бухте Командора  якобы неведомое морское животное. Завтра он должен вернуться оттуда на вездеходе со скелетом и шкурой. Любопытно.               
Выехали вездеходом к месту – бухте Командор. От Никольского мимо озёр Гаванское и Саранное – на СВ берег острова. К океану вышли у бухты  Старая гавань. Красотища несказанная. Под слёзным тревожным небом, сплошь покрытым чёрно серыми облаками -  стальная гладь с воронёными полосами океана. Дальше – 40 км пути по отливу. Встретили 11 песцов, сотни уток, нерп и всякую всячину, выброшенную океаном. Коллекционируем бутылки.               
День начали поисками пушек со «Св.Петра». Параллельно ведём раскопки. Множество бусин, бисера, съеденных ржавчиной деталей от ружей, пистолетов и всякой утвари.               
Сегодня совершили переход с  Эриком Индриковичем Гребзды от бухты Командор до бухты Бобровой через весь остров. Сначала по прибойной полосе до устья речки Передовой при отличной погоде. Выглядывало даже солнце. Потом вместе с подъёмом вглубь острова началась обычная канитель: туман, холодряга, ветер. В сплошном тумане преодолели три перевала. Туман и снег и голые камни парализуют психику. Началась тоска. Проклинал свою судьбу и эти переходы. Одолевала страшная усталость. В эти часы со всей чудовищной глубиной и ясностью всем нутром ощущал, что ты мой дом, мое прибежище, моя судьба.
К 22 часам добрались до бухты Бобровой и стали лагерем. Место очаровательное. Опять тепло, тихо, умиротворённо. Рядом пасутся олени.               
 День выдался отличный. Иногда даже проглядывает солнце. Но одолевают песцы. Подходят вплотную к палатке и кричат гнусными голосами. Согрешили, убив трёх.
Ходили в маршрут и на птичий базар. Бакланы, глупыши,  ары, чайки, топорки. Набрали, сколько смогли, яиц. Отмываемся от птичьего дерьма.
К вечеру опять надвинулась тревожная тоска. Что это? Почему? Пошел разгонять её. И разогнал.
Коричневые склоны выползают из под низкого тумана и надвигаются на прозрачные ручьи. Фиолетовые подпалины мхов, палево-зелёные пятна разнотравья и белые лоскуты снега разнообразят суровую гамму красок. Дно долины свежо и ярко светится зеленью. Пасётся стадо оленей. Токуют куропатки. Рыскают неугомонные песцы. Мельтешат крикливые чайки. С реактивным свистом проносятся утки. Мирная и светлая картина. Стало хорошо.
А к ужину – великолепный суп из глупышей.               
Пошли по побережью к бухте Лисинской. Мимо нескончаемых черных скал и бесчисленных птичьих базаров. Отлив позволил преодолеть громоздкие непропуски. Бухта и долина Лисинская просторна и холодна. Суп из топрока отменная штука. Тоска улеглась. Вписался в пейзажи и настроение этой северной неласковой страны.               
Утро солнечное, но необычайно холодное. Навьючились образцами командорских пород и отправились домой в бухту Командор через остров. В половине третьего были на месте. Холод страшный.
Жизнь здесь вся сосредоточена только у берегов. В глубине острова – пустыня из снега, камня и мхов.               
На вездеходе возвращаемся  в Никольское. Тепло. Местами солнце. Лайда кипит птицами, устья речушек – утками. В обед употребили икру морских ежей. Брали их здесь же среди рифов, обнажившихся отливом. В сыром виде она даже вкуснее солёной. Брать её можно здесь тоннами.                13 06.66 - 24.06.66 
               
 Оба документа, безусловно, откровенны и правдивы. И факты почти все повторяются в обоих. Но впечатление от острова и путешественника несколько разные – пример того, как изложение одного и того же события одним и тем же рассказчиком разным адресатам высвечивают разные стороны явления.               
А этих сторон так много, что, сколько ни освещай их, полную картину реальности воссоздать невозможно. Для подтверждения сказанного привожу ещё два взгляда на остров Беринга того же автора:
            3.
Там соленый бесчинствует ветер,
С ним стерпелись лишь мох да трава,
Ничего нет печальней на свете,
Чем прекрасные камни эти -
Командорские острова.
Сотрясают их тяжкие волны
(Там неласков и дик океан),
Первозданной угрюмости полны
Очертанья полуночных стран
И нависший над ними туман.
Беспокойные птичьи базары,
Топорков торопливый полет,
Лай скрипучий лисицы поджарой,
По ручьям, холоднее чем лед,
Лососей генетический ход
И тоска угасающих зарев
И на рейде, как сон, пароход.   
А в зыбучих песках до сих пор
Ждет суда над собой Командор,
Да на небе у райских ворот
Тоже ждущий чего-то народ.
Сокрушают их ветер и волны
И судьба к ним во всем не права,
Но, как дети, невинно-греховны,
Ожиданий несбывшихся полны
Командорские острова.
              4.               
Неуютно в бухте Командора:
Ветер, морось, камни и песок.
Материк - не близко и не скоро
И уж слишком дальний здесь Восток.
Славе Командора больше двух столетий,
Мне всего с немногим тридцать лет,
Но, наверное, во всём огромном свете
Горше нас и бесприютней нет.
Затерялась сирая могила,
Сгинул неудачник пакетбот,
А моя несбывшаяся сила
Опоздала лет на пару сот.
Потому так горько и так остро
Травит сердце несусветный вздор:
Ведь теперь уж не открыть мне остров,
Что открыл когда-то Командор.

5. И ещё один взгляд на остров Беринга и происходившие там события. Это рапорт   в  Адмиралтейств-коллегию об открытии острова и смерти Беринга и его спутников, написанный  лейтенантом Свеном Вакселем, непосредственным участником событий - так сказать, репортаж очевидца и участника с места событий. Мне представляется, что он вполне уместен в связи с обсуждаемой темой ОТКРЫТИЯ КАМЧАТКИ.
Выйдя в июне 1741 года из гавани Святых апостолов Пера и Павла (Авачинская бухта, г. Петропавловск) для  исследования Тихого океана, поисков предполагаемой земли Ян де Гамма и пути к Америке,  В.Беринг (пакетбот «Св.Пётр») и Чириков (пакетбот «Св.Павел») доказали отсутствие этой земли и успешно достигли Америки, вследствие шторма потеряв друг друга и осуществив это каждый самостоятельно. На обратном пути «Св.Пётр» попал в обстановку жесточайших штормов и противного ветра, почти весь экипаж  страдал от цынги, его возвращение  сильно затянулось. Но передадим слово самому автору рапорта:

«А как уже с тою крайнею нуждою дошли ноября до 4-го числа и увидели землю, которую мы за спасенье своё почитали, понеже не было более нашей силы продолжать себя на море…имели надежду, что та видимая нами земля – Камчацкая…
И как мы и команды нашей служителей от жестокой цынготной болезни увидели в крайнем безсилии, от чего пришли в немалый страх, ибо тогда уже можно сказать почти судно было без правления, понеже команды нашей людей находилось таких, которые через великую мочь ходить о себе могли, только 8 человек…а протчие все лежали больные при самой смерти. Да и воды на нашем судне осталось только 6 бочек, а провианту морского, как сухарей, так и протчего, не имелось, кроме несколько муки, масла и мяса. Да сверх всего нашего нужнейшего состояния грот-ванты наши…все до одной перервались, чего ради и парусов на  грот-мачте носить никаких было невозможно…

Тогда капитан-камандор собрал к себе как обер-, так и ундер-афицеров и рядовых, которые ещё могли дойтить до его каюты, имел о том общее рассуждение, при котором собрании все служители объявили, что оне более продолжить себя в работе на море за болезнию и крайным безсилием не могут. Чего ради как он, капитан-камандор, так и обер- и ундер-афицеры согласно положили, дабы сыскать якорное место для зимования и стать на якорь для своего спасения, дабы в такой жестокой болезни не потерять себя безизвестно. И потому общему всех людей согласию пошли к той земле фордевинт»...

Задуманный план спасения не удался несчастным. Разбушевавшаяся стихия выбросила их пакетбот к острову и разбила. Пришлось им с муками и потерями выбираться на берег и строить жильё (ямы, накрытые брезентом!) для зимовки в прибрежном песке.

Далее Свен Ваксель пишет: «А между тем декабря против 8-го числа….по воле Божией умер капитан-камандор Беринг в цынготной болезни, которою мучим был около четырёх месяцев безвыходно, и погребён на том острове, на котором мы зимовали с командой.
А по смерти ево, капитана-камандора, принял команду я и потому ж чинил…старание о разведовании сей земли, однако ж никакова известия за великим препядствием непокойных погод получить было невозможно прежде апреля месяца. А как получили известие, что та земля, на которой мы обретались – подлинно остров, тогда мы учинили общее свидетельство пакетбота «св. Петра»: будет ли оной нам годен на море к переходу до Камчатки и можно ли оной снять з берегу».

Пакетбот оказался полностью непригодным для плавания, и к тому же его остов был сильно замыт песком – извлечь его и вытащить   на воду было невозможно. Поэтому решили ломать его и строить другое судно из добываемого таким образом материала.

О жизни на острове Свен пишет: «В бытность нашу на сем острове жили весьма пребедно, понеже жилища наши были в ямах, вырытых из песку и покрытых парусами. И с собиранием дров имели чрезвычайную тягость, ибо принуждены были дрова искать и собирать по берегу морскому и носить на плечах своих лямками верст по 10 и по 12. А в то время мы и люди команды нашей почти все обдержимы были жестокою цынготною болезнию и так долго оной мучимы были, что многие уже свободу получили во время весние, как стала выходить свежая трава, которую употребляли в пищу. Пропитание наше было чрез всю зиму за неимением провианта можно ж сказать самое бедное и многотрудное, к тому ж и натуре человеческой противное, ибо принуждены были ходить по берегу морскому и отлучатца от жилища своего  расстоянием верст по 20 и по 30 и старатца о том, чтоб убить себе на пищу кавкова морскова зверя, а именно бобра,  сивуча или нерьпу, которая просто называетца тюлень,  которых убив, через такую дальность нашивали на себе ж лямками. А когда таких зверей за чем промыслить невозможно, тогда принуждены искать и есть хотя мертвых выброшенных морем на берег оных же зверей, также коров морских и китов. А во время вешнее, как уже те звери от страха  себя гораздо от нас удалили, тогда питались морскими котами, которые во время вешнее приплывают на тот остров для своего плода. Оная пища нам весьма была противная, а как чрез долгое время гораздо оные нам стали противны, тогда промыщляли коров морских, которые немалого корпуса, ибо в оной корове мясо будет не меньше 200 пудов…И от того времени мы уже себя тем довольствовали, понеже оное мясо гораздо приятнее всех вышеписанных морских зверей.
Ветры с пургами бывают на том острове зимнее время весьма жестокие, и можно сказать, что мы от декабря месяца до самого марта редко видели красной день. А от марта месяца вешнем временем и в лете безпрестанные бывают туманы и мокроты, и потому ж мало случалось видеть приятного воздуха день. Которая беспокойство погод великая препядствие чинила скорому строению нашего судна, и тому ж и людей было в таком бедном состоянии приневолить по команде в такой отдаленности небезопасно, чего ради принуждены были все делать с их общего согласия» (Русские экспедиции...1984, с. 262 -270)..
 Процесс строительства нового судна растянулся до августа.  10-го числа его  спустили на воду, а 13-го « пошли в путь свой до Камчатки, забрав всех служителей, а именно 46 человек».