Bodies 10

Я подходил к Юлиному коттеджу… Возвращение к домам, как и домой, тяготило, поскольку впереди намечалась только пустота. Пустота взаимоотношений, пустота молчания…
«Силы есть сейчас, а будущего нет», - прозвучал в голове голос Полины. Легко ей говорить, когда она сидит на дереве в действительно реальном и многоцветном мире. Мое будущее становилось все более «есть» с каждым шагом.
Я открыл калитку и передо мной предстал Юлин заснеженный приусадебный участок. В дальнем углу возле сарая копошилось черное пятно слизня-Алексиса. Неживое отображение тела на белом фоне. Зато даже отсюда в доме ощущалось оживление. Я как будто чувствовал за кирпичными стенами коттеджа шевеление и перемещение объектов, свидетельствовавшее о царящей достаточно активной жизни. Алексис издалека вяло махнул мне рукой и вновь склонился над чем-то из инвентаря, решив не заметить, махну я в ответ, или не махну. Я махнул.
Еще с крыльца я услышал из дома Юлин смех и торопливый сбивчивый голос Якова Захаровича. Помедлив немного, я все же отпер дверь и вошел. Смех стих и Юля выглянула в холл посмотреть, кто пришел.
- А, это вы? Замечательно! А у нас тут Яков Захарович, - она обернулась назад, за спину и в холл вышел, как обычно румяный и какой-то трогательный, Яков Захарович. Он торопливо прошел ко мне и так же торопливо, будто торопился, протянул мне руку, смущенно шмыгая носом.
- Ну как там наша подопечная?  - сходу, лишь пробормотав приветствие, спросил он, - Вы же у нее были, верно?
- Да. Только что вот, так сказать вернулся от природы.
- И что вы думаете? Каков ваш вывод? Неужели все-таки шизофрения? – сыпал он вопросами, нисколько не смущаясь присутствия Юлии.
- Ну, выводы пока делать рано. Тем более выставлять такой диагноз, - уклончиво ответил я.
- А как вы продвинулись в уговорах, чтобы она слезла?
- Мы же виделись только первый раз. Я старался добиться расположения у очень молчаливой девушки. Согласитесь, очень сложно, не имея, так сказать, обратной связи, говорить относительно того, насколько я продвинулся, - беззастенчиво врал я наивному и добродушному Якову Захаровичу. Юля при этом разговоре молча стояла в дверях холла и с любопытством смотрела на нас, ничего, впрочем, не спрашивая. И это было и чертовски странно, и, с другой стороны, здорово вписывалось в наш с Полиной разговор.
- Я с вашего позволения приму душ, - сказал я, стремясь не мешать царившей до моего прихода идиллии, - продрог, понимаете ли.
- Ну, разумеется, дорогой вы наш, - впервые вступила в диалог Юлия. Интересно, с каких это пор я стал дорогим? – А я тем временем приготовлю чай, а Яков Захарович мне поможет. Правда, Яков…Захарович?
- Эмм…ну, разумеется, Юлия Александровна… так сказать, с удовольствием…, -  Яков Захарович вновь смущенно шмыгнул носом и поправил круглые свои очки.
Я пошел в свою комнату, счастливо избежав более подробных расспросов коллеги.
 – Любопытно, - думал я, - отчего Юлия вообще никак не побеспокоилась спросить о дочери? Яков Захарович, пожалуй, теперь больше всех за нее волновался. Я после разговора с Полиной был совершенно спокоен в отношении ее нормальности. Единственное, что меня беспокоило, как бы так обосновать все документально, чтобы Полину оставили в покое. Но я –  это я, но вот Юля… Она же мать все-таки! Неужели ей настолько все равно на то, как ее дочь себя чувствует, нормальна ли она, и так далее. Во всяком случае, мать могла бы проявить больше обеспокоенности, - я разделся и полез под согревающие струи воды, - А может быть Юля вовсе Полине не мать? – такая мысль посетила меня впервые и, пожалуй, стоило бы проверить и эту версию, - или можно думать о каких-то расстройствах у самой Юли. Вполне все укладывалось в некий любопытный набор симптомов – сексуальная расторможенность в сочетании с эмоциональной холодностью при вполне живом мышлении. А, не наследственность ли присутствует в этой замечательной семейке? То есть у Полины развилось ее расстройство поведения  вследствие наличия заболевания у Юлии? Правда, вспоминая разговор с Полиной, у меня не было причин сомневаться в ее нормальности. Пожалуй, единственно нормальный человек, не считая Якова Захаровича, на всей территории этого поселка, - я перебирал в уме всех встреченных мною людей, - Полина, Александр Израилевич, Тихон, Юля, регулярно выпивающий Пал Палыч, слизень-Алексис… Даже бабки, которые встретились мне в поселке, даже те редкие бабки, казались мне не совсем вменяемыми. Не входил в список Яков Захарович, который просто был хорошим, на мой взгляд, человеком, хоть и донельзя, по моим городским меркам, инфантильный и по-детски наивный. Но он был эмоционален, жив, добр и «находился на земле», в отличие от всех остальных.
Неохваченным в списке оставался отец Иоанн. С ним определенно стоило бы повидаться, хотя его восприятие реальности через призму религиозной доктрины откровенно затрудняло диагностику этого завсегдатая паба. Правда, до его вотчины добираться было сложно, отчего он и оказался последним в списке. Надо бы спросить Якова Захаровича, не сможет ли он как-нибудь подбросить меня поближе к его обиталищу?
Я окончательно согрелся в душе, обтерся и, переодевшись в домашнее, спустился вниз. «Сделать чаю» оказалось сервированным на три персоны столом, на котором стояли тарелки с бутербродами и нарезанным кружочками лимоном, пара бутылок вина, бутылка коньяку. Но, правда присутствовали чайные чашки и заварной чайник, что отчасти соответствовало заявленному. Юлия с Яковом Захаровичем уже сидели за столом и непринужденно болтали. Причем по выражению лиц и жестам, речь шла вовсе не о болезной дочери хозяйки. Я вошел и их улыбающиеся лица повернулись ко мне. И отчего то вдруг на меня накатило состояние какой то сверхъестественной жути. Такое примерно было в доме у Александра Израилевича. Только у него этот холодящий ужас в груди был связан с непонятным перемещением вполне земных предметов, возникающими звуками и какой-то противоестественностью происходящего. Здесь же жуть эту рождало нечто другое. Присутствие как бы некой чуждой этому миру субстанции. Если у Александра Израилевича, если конечно допустить это, бродил по дому дух усопшей, но вполне здешней, Софьи Прокофьевны, то здесь было нечто,  в рамки этого мира не вписывающееся вообще.
Я стоял в неком отупении от ужаса, как будто рожденного холодным бесконечным мраком Космоса и силился понять причину этого вдруг возникшего чувства. И, наконец, заметил этот источник – Юля. Она непринужденно сидела за столом, болтала ногой, мило улыбалась, но глаза ее… Эти глаза были наполнены непередаваемым холодом. Льдистые, колючие и бесстрастные, как снег в лунную ночь, глаза. Они смотрели на меня из-под улыбки, как смотрим мы, вооружившись лупой, на любопытную букашку, неизвестной нам формы и наполнения. Казалось, что из-под Юлии, выглядывает из мрака некое чужое этой реальности существо, похожее на насекомое с холодными глазами богомола, тянущее ко мне свои шесть многочленных лап, стремящееся прижать к холодному хитиновому панцирю, пожрать и переварить.
- Отчего же вы не проходите? – мило улыбаясь, сказала Юлия, и секундное наваждение пропало. Не было ни существа внутри человеческой оболочки, ни изучающего ледяного взгляда. Это была вновь все та же Юлия, которая приветствовала нас с Яковом Захаровичем в день моего приезда, - Чай уже совсем остыл.
- Да отчего-то задумался, - смущенно пробормотал я, присаживаясь к столу.
- А давайте-ка мы с вами выпьем коньячку, - весело сказал Яков Захарович, который, судя по блестевшим из-под очков, глазам, уже пропустил пару-тройку рюмок, - Быстренько согреетесь. Он налил Юлии вина в фужер и щедрой рукой плеснул мне и себе с полстакана янтарной жидкости.
- Хватит, хватит! – притворно ужасаясь, воскликнул я, - Как же я буду решать поставленные передо мной здесь задачи?
- Ничего-ничего! Опоздавшим – штрафную! – он засмеялся и поднял стакан. Мы чокнулись «За здоровье!» и коньяк огненной струей устремился по пищеводу в глубины моего тела.
- А мы вот тут обсуждали с Юлией Александровной презабавный случай, - сказал Яков Захарович, наливая вновь нам всем, - Отец Иоанн в позапрошлом году вышел нетрезвым исповедовать, вы представляете?! Хорошо, что народу хоть немного в храме было, а то оскандалился бы на весь приход!
- Неужели? – я был удивлен, - прямо вот пьяным исповедь принимал?
- Ну… Не столько уж и пьяным…, - Яков Захарович снял очки и принялся протирать их пальцами, - не шатался, да и служил хорошо. Речь четкая была, не смазанная.
- Так как же определили, что пьян был? – удивился я.
- Так разило ж от него, как из бочки! Запах сильный был. И не перегара, а будто только что выпил.
- И что же было в итоге?
- Так народ как начал возмущаться, что, мол, в непотребном состоянии принимает исповеди, да грехи отпускает, он сразу прекратил. Встал перед всеми прихожанами, оглядел всех ропщущих внимательно, прямо вот каждому как в душу заглянул, хоть и выпимши был, и говорит: «Чего, мол, паства ропщете то?», а все ему, мол, батюшка, так вы ж пьяный, а он им в ответ: «Так вы каждый получили то, что искали!». Опустил голову и в алтарь ушел. Так и не окончил службы. Народ постоял еще, постоял, да и разошелся. С недели полторы - две в храм и не ходи почти никто.
- И что же церковное руководство ничего ему не сделало? – спросил я, раздумывая, отец Иоанн, похоже, вписывается в когорту не адекватных прихожан, коими изобилует его паства.
- Да какое руководство?! – всплеснул руками захмелевший Яков Захарович, - В наш угол люди извне очень редко приезжают. Да и кто ему расскажет-то, руководству? Это ж специально в город надо ехать, где епископа нашего резиденция. А народ у нас в основном нищий по деревням. По такому поводу не поедет. Тем паче - ну вот пожалуются. Ну, сместят отца Иоанна. А где другого то взять? Тут что я доктор один на сорок километров округи, что он – единственный священник. Кто ж паству-то окормлять будет? – захмелевший Яков Захарович начинал говорить языком человека воцерковленного и греховного мира бегущего, - Так и закроют приход. А народ тут у нас верующий, в храм ходит. Даже молодые порой венчаются, ну а уж стариков, да и всех в возрасте, кто преставился, отпевают непременно. Это я уж достоверно знаю – я ж им справки о смерти выписываю.
Коньяк на меня в этот раз действовал странно. Прокатившись огненной волной по пищеводу, он камнем упал в желудок и никак не желал рассасываться. Голова была ясной и благородный, дорогой напиток - дешевых у Юлии просто не было – ощущался мной как что-то чужое и неприятное.  В голове проносились образы Полины, леса, запахи мокрой земли, я ощущал что тело  - это ствол большого дерева, в который из мира горящих покрышек вливается сквозь кору нечто тлетворное, отторгаемое каждой клеткой ствола. Коньяк был чужд пульсирующей жизни леса. Спирт высушивал, делал мертвым все живое, и мне вдруг сделалось муторно и нехорошо внутри. Так было в раннем совсем возрасте, когда впервые пробовали  дешевую водку, стащенную из родительских закромов.
Юля весь монолог Якова Захаровича просидела молча, попивая вино, тихо смеясь, как будто пьяный отец Иоанн, принимающий исповедь, был невесть какой смешной  шуткой. Отчасти я ее понимал. Этот инцидент, который Яков Захарович нам описал, был случаем, разнообразившим ее жизнь. Этот случай, подумал я, будут вспоминать и обсуждать в приходе, в сорокакилометровой округе, наверное, до весны, когда сельскохозяйственная рутина вытеснит его на задворки памяти, освободив место для проблем огородов, урожаев, посадок и прополок.
- Ну а вы, Юля, что думаете по поводу отца Иоанна? – спросил я.
- По-моему, какой бы он ни был, - озорно сверкнула она глазами, - он очень хороший священник. Вообще, единственное место, где мне по-настоящему спокойно, так это у него в храме. А знаете, как приятно, когда идешь к причастию, и его руки с ложечки протягивают тебе кагор? У него такие тонкие пальцы… Такие, наверное…бережные, - Юлина глаза слегка затуманились, - И руки у него такие теплые, хоть и худые. Я, когда он после исповеди епитрахилью мне голову покрывал,  специально несколько раз руки его коснулась… Да и при встрече иной раз, попросишь его, мол, благослови батюшка, он перекрестит, а потом руку дает поцеловать… Знали бы вы какая у него приятная рука…
Кажется, Юля была уже пьяна, либо сказывалась близость Якова Захаровича. Я решил, во что бы то ни стало, перевести разговор в несколько иное русло. Во-первых, я представлял, каково это слушать Якову Захаровичу, хотя, по-моему, он слушал это, как совершенную обыденность. Так, вероятно, он бы выслушал бы новость о том, что у соседа отелилась корова. А во-вторых, мне и самому делалось неудобно от Юлиных излияний с неприкрыто - эротическим  подтекстом.
- Яков Захарович, - я повернулся к нему, -  а далеко отсюда до дома отца Иоанна?
- Отсюда-то? - Яков Захарович  задумчиво прищурился, - да километров десять будет. У него же дом при храме. Ему в отличие от меня, - он усмехнулся, - на работу недалеко ходить.
- А могли бы вы меня к нему отвезти? А то боюсь не найду я сам. Да и добираться мне не на чем.
- А чего ж не отвезти? – Отвезу, конечно, - Яков Захарович выглядел немного удивленным, - Только зачем он вам сдался?
- Ну… Насколько я понял, Полина была так же его прихожанкой. И вроде бы они много говорили, так что, может быть, я смогу что-нибудь вычленить для себя из нашей с ним беседы.
- Ааа…, - протянул Яков Захарович, - тогда понятно. Работа превыше всего, - он вновь нетрезво усмехнулся.
- Когда мы смогли бы с вами поехать к нему?
- Да теперь завтра уж. Время то позднее – сейчас раз-два и стемнеет. А впотьмах не люблю я ездить. Да и нету транспорта-то моего, - он устало протер глаза.
- Яков Захарович сегодня пешком, - вмешалась Юлия, - он тут работал неподалеку и вот решил заглянуть в мое пустое жилище, - она кокетливо улыбнулась Якову Захаровичу, отчего тот смутился и стал смотреть в пространство между своими коленями.
- Ну, тогда давайте завтра, - согласился я. Коньяк внутри меня продолжал лежать камнем и тяготить.
- Конечно завтра. Я как раз запрягу тогда конягу мою, да с телегой и приеду, - сказал сельский эскулап.
- Яков Захарович! Это вам в такую рань подниматься?! – запротестовала Юлия, - Это вам же отсюда да дома, там запрягать, потом обратно. Неудобно-то как!
- Так я ж из дому собирался…, - покраснев, пробормотал Яков Захарович.
- Куда ж вы на ночь то пойдете? Да еще и выпимши! Нет! Никуда я вас не отпущу – тут переночуете, а там уж делайте поутру что хотите, - отчасти притворно возмущалась Юлия.
На этой ноте я и покинул благородное общество, сославшись на усталость. У себя я первым делом отторгнул выпитый коньяк, затем лег в постель и раскрыл дневник Полины, однако прочесть, так ничего и не прочел, ибо, отчего-то сразу и резко погрузился в сон, прерываемый изредка ночью скрипом Юлиной кровати.