Напротив куклы

Тараканы ходили буквально туда-сюда. Лена лениво следила за их передвижениями, допивая слабенький чаёк. Один, жирный, коричневый, шевелил усами рядом с тряпкой у раковины. Пришёл попить, наверное. Но вода была подтравленная, и таракан чувствовал это своими животными инстинктами, поэтому не пил, а только принюхивался. Потом развернулся и полез под обоину.
Что только не делали с этими тараканами. Рецепт был по-прежнему один – на ночь вытирать всю воду и мыть всю посуду. Но стоило оставить в раковине тарелку – и тараканы опять множились кучами. Лена подозревала, что ползут они от соседей, а ещё – что в подвале живут, и что в этом доме, переделанном на скорую руку из общежития, нет ни одной квартиры, где бы ни было этих усатых.
Ловля тараканов уже перешла в ранг семейной забавы. Раз в месяц муж задавал им большую трёпку, морил чем-то ядовитым, для людей тоже, и они шли ночевать к друзьям. А потом наутро выносили тараканов в помойном ведре. Сначала Лена их очень боялась и визжала, а теперь подшучивала, что неплохо бы научится их готовить, и подавать в качестве горячего к макаронам.
К чаю была конфета. Карамелька со сливками. Лена долго жевала ей, долго рассматривала фантик, на котором была нарисована клубника. Станок, видно, плохо пропечатал, и фантик делила пополам белая неровная полоска. Потом Лена стала натягивать пластик на палец – с середины ушёл цвет и осталась одна впадина.
По идее Лена «хозяйничала». Ходила на базар, готовила, прибиралась, ну и всё прилагающееся тоже делала. Но сегодня ей лень. И она не будет готовить суп, супа ровно порция, которую доест муж, когда придёт с работы. И картошку она готовить не будет с мясом, тем более, что мяса нет, а картошки остались три штуки, так что она сварит макароны – попозже. Сама Лена ничего не ела днём – экономии ради и здоровья для.
Лена подошла к зеркалу и внимательно на себя посмотрела. За семейную жизнь она успела похудеть и перекраситься дважды. Корни уже отрасли, но ещё не катастрофически. Стала меньше грудь и попа, но живот ещё висел, и Лена продолжила «диету». От голода она чувствовала слабость, и, подойдя к дивану, рухнула на простынь, раскинув руки так, будто она – буква Т, сигнал самолёту для посадки.
«У марионетки руки подвешены за нитки. Они проходят там, где у меня запястья. Нитки тянутся к потолку, проходят в дырочку до соседей, и так до неба, а там – дёрг, дерг, - Лена подняла руки так, будто она и в самом деле кукла, - там кто-то сидит и управляет марионеткой».
Потолок был светло-сиреневый. Такая плитка нашлась далеко не сразу, но когда нашлась, Лена её сразу купила, и купила почти такие же обои. Теперь комната была словно коробочка цвета сирени. Только вот ковёр подкачал, точнее, старые листы ковролина. Они с мужем вытащили их из подвала, где раньше проходили собрания оппозиционных политиков, которых то ли пересажали, то ли… ну это неважно. Лена его вымыла, муж его выбивал, когда снег, и как-то раз на ковёр попала белизна – в том месте он чудесным образом просветлел и стал попадать в тон обоям. Лена хотела бы весь его залить белизной – но это было дороговато, так что она его чистила, когда было вдохновение, всё той же белизной, и ковёр был пятнами светел. Как-то Лена надышалась и траванулась, потом ещё дня два отлёживалась. Как-то муж не хотел выбивать в снег, всё откладывал, и Лена выгнала его вместе с ковром, а он засыпал на нём, пьяный, и так старался что-то да выбить, что Лена пустила его домой, обратно, и в обнимку с ковром в коридоре он вырубился спать.
Лена не пила. Не то чтобы совсем, просто насмотрелась на пьяно-смешного мужа, беспомощного, жалкого, и перестала пить. Совсем. Но тоталитарной женщиной ей быть тоже не хотелось. Ей хотелось изменить потолок и обои, и покрасить ванную в откровенно-розовый, и нарисовать на потолке марионеток, и на стенах их же, и, может, сделать одну такую.
Лена нарисовала – мысленно – на потолке Пьеро. Он закрывался рукавом и читал стихи Мальвине, которая была почему-то ниже, на стене, а в её волосы упирался ногой Буратино, а от Артемона остался один только глаз и ухо, похожее на барашка – просто он был очень, очень большим, и на Ленин маленький потолок помещались только ухо и глаз. Так что Лена отказалась от затеи, и решила рисовать марионеток – на стенах, а на потолке – огромную ладонь с нитями.
Потом ей пришла в голову идея о том, что огромная рука вскоре начнёт ей бесить, и можно нарисовать маленькую, с краешку, и от неё нити, нарисовать между шкафом и диваном, и на этом моменте Лена пошла курить.
Она пошла в подъезд, взяла три бычка, вернулась домой, свернула «козью ножку», и аккуратно подкурила. Газета быстро оплавилась по краям, вспыхнув, табака хватило на пять затяжек, остатки Лена выкинула в ведро и помыла руки.
Вода закрывалась с каким-то странным звуком. Пшшш-ты. Пшшш – ты. ПШТ, ПШТ, ПШТ, пшшш. Кап. Если повернуть кран влево, то напор воды вроде бы больше, чем вправо, а прямо – такой звук неприятный, и вода льётся будто напрямик в канализацию. В подвал, где живут тараканы, которых Лена скоро будет готовить на обед.
Она так долго смотрела в раковину, что та стала казаться ей самым огромным предметом в мире, и она так изучила её; а там, рядом со сливом, было коричневое пятно, такое некрасивое, и Лена взяла щётку, зубную щётку и порошок, и стала тереть пятно. Когда от порошка оно, светлея, расползалось, Лена смывала водой, оценивала размер пятна и тёрла снова. От занятия её оторвал звонок в дверь. Это пришла Женька. Выглядела уставшей. Принесла сигарет и колёс. Лена предложила ей чай, потом привычно отбила колёса до состояния – можно, и, чёкнувшись пластиковыми стаканчиками, девушки выпили.
- Я тру раковину, там пятно, - сказала Лена. – я не пойму, оно исчезает или нет, ты посмотришь?
- Тебе давно пора купить моющее средство. Хорошее. – пауза – я сегодня ехала в автобусе, там на зеркале было написано «Мистерия» латинскими буквами
Лена замерла.
- Это же мои духи.
- Ну да. Я поэтому и зашла. Ты просила?
- Да. Я думала про тебя. Я думала, я марионетка, а через дырки в потолке подвешены мои руки, я хотела спросить, не держала ли ты сегодня нити, хоть какие-нибудь нити?
- Да. Они у меня в сумке. Я купила, вязать шарф буду. Пойдём покажу.
У Жени были удивительные нитки. Красивые. Пряжа «меландж», серо-синяя, Лена поняла всё сразу, и до конца, и сказала:
- Женя, дай мне моток.
- Нет. Это мой моток. Я шарф вязать буду.
- Ты больная? Какой шарф? Ты что, связать меня хочешь? Отдай нитки! Сколько они там стоили? – Лена достала из стопки кассет запрятанный стольник, - хватит?
- Ну ладно, куплю себе другие, не нервничай только.
- Мне много не надо. Я тебе верну сейчас. Сейчас. Хочешь - налей чай.
Лена умотала в комнату. Встала, не разуваясь, на диван, прикинула нити. Отрезала несколько раз решительно. Спустилась, разложила нити, получилось пять. Завязала петли – на одной стороне, потом нарезала кусочки скотча, и стала крепить нитки к потолку. Получилось пять длинных петелек. Лена посадила в них куклу, и нити оторвались с потолка.
Женя вынула жвачку изо рта и попробовала прикрепить нити прочнее. В результате принесли силикатный клей, испсиховались, устали, потому что нити всё падали и падали, но потом кое-как держались, а куклу не выдерживали.
- Надо ждать пока засохнет
- курить?
- Оставь мне две и иди. Муж скоро вернётся.
- А колёс? Оставить?
- Парочку.
Лена не то чтобы была наркоманкой, просто так она была куда спокойнее. На самом деле она очень волновалась, что муж пьёт, что жрать нечего, курить тоже, что дома тараканы, так волновалась, что читала мужу морали и орала даже, а это всё не помогало, а жена должна быть довольной, и тихой, и послушной, и при муже не реветь, и не критиковать его, так что Лена ела колёса – немного, три раза в день, отбивая самую суть – а суть у них очень спокойная. Лена не кричала и не орала, и не возмущалась, и с домашними делами справлялась, и почти ничего не ела – она была на диете, а галлюцинаций у неё не было, не то что у Жени, Лена знала «свою дозу». Она спрятала колёса и пошла готовить макароны – за полчаса до прибытия с работы мужа.
Лена вытерла стол и постелила скатерть. Положила приборы. Села у окна. Как только муж показался во дворе, она налила горячий суп, и выложила в соседнюю тарелку макароны. Майонез, кетчуп и хлеб стояли рядом.
Муж открыл дверь своим ключом. Поцеловал Лену куда-то в район третьего глаза. Быстро и молча принялся за еду. Лена пошла вешать куклу.
Чёртовы нитки не клеились к потолку.
Муж застал ей за этим занятием. Он почти не удивился.
- Ты вешаешь куклу? Так у тебя не получится, - отобрал у неё одну верёвку и ушёл.
Через минут пять он позвал Лену в ванную. Там, на трубе, висела кукла в петле. В такой, на которую обычно вешаются.
-Нравится? – спросил муж, - она висит.
Лена села напротив куклы. Закурила и выпустила дым в кукольное лицо. Муж сел рядом.
- Ты не понимаешь. Она не мёртвая, она марионетка. Мне не нравится. Она марионетка. Не мёртвая. Понимаешь?
- Какая разница. Висит же.
- Нет! она марионетка. У неё есть руки сверху, ей управляет. А ты её убил. Понимаешь?
- Ты же сама хотела её повесить!
Пауза. От сигарет остались одни бычки.
- Тебе не угодишь.
Лена молчала. Муж вышел из ванной. Лена смотрела на куклу. Муж вернулся. Прошло, наверное, полчаса, или больше, или меньше. Лена смотрела на куклу. Может быть, она плакала.
-Ну, чего ты? - Спросил муж.
-Ты её повесил. А она марионетка.
-Ну повесь ещё раз
-Теперь уже нельзя. Никак ей не помочь. Ты её убил.
Муж снял куклу, завернул в подол рубашки.
-Пойдем похороним.
Они вышли из дома, почти не одеваясь. Муж раскапывал снег, а Лена смотрела, как в дырке тапочка скапливаются снежинки. Потом они положили куклу в сугроб, и закидали снегом. Лена закапывала картонкой, чтоб руки не замёрзли, а муж так, снежками. Потом он кинул снежок в Лену, а она посыпала его хлопьями снега, и заметила, что ноги закоченели почти, и побежала домой, а муж купил в магазине вина. Когда он вернулся, Лена опять сидела в ванной, грела ноги. Вместе они прикончили литр, и говорили о жизни, марионетках и вообще, и о смерти. А потом выключили воду, взяли в каждую руку по тапку и резко включили свет на кухне, стали соревноваться в тараканьей смерти. Муж был навеселе и Лена тоже, они трахались, потом муж заснул, а Лена немного боялась, боялась стать кем-то вроде марионетки, потому что ей стала слишком ясна участь всех кукол. Тогда она поднялась, отбила себе ещё колесо, выпила, закрыла дверной засов и легла спать.
На следующее утро осталось 2 сигареты, одно колесо и одна конфетка.