Воспоминания

«…. и нельзя остановиться,
чтобы мысленно проститься
с юностью своей»
(любимая песня)


                Студенческие годы
                ФАЛТ МФТИ 1972-1978 гг.
                А. А. Кононенко

                Вступление
    В нашей удивительной стране большинство людей живет иллюзиями (и живо ими): иллюзией, что жизнь еще долго-долго не закончится (практически живем вечно), иллюзией, что с понедельника можно бросить курить (пить) и начать делать зарядку, иллюзией, что с другой женой будет идеальная семейная жизнь и т.д. (один мой приятель строит дом, площадью 500 м2, где собирается жить с родителями жены, женой и двумя взрослыми детьми, хотя все время сбегает от них на эту самую стройку). Во сне, когда мы отключаем свое «рацио», иллюзии завладевают нами целиком. Это восхитительные, смешные, ужасные, сладкие «воспоминания из подкорки», в которые влились все наши эмоции предыдущей жизни (а может - и будущей?). Через несколько лет после окончания института мне стали сниться неожиданные сны: будто я, тайком пробравшись обратно в общагу на Мичурина 10а, снова там живу, учусь на родном факультете аэромеханики и летательной техники знаменитого Московского физико-технического института (ФАЛТ МФТИ). Если другие сны я почти не помню (может, потому, что их «не вижу»), то эти сновидения всплывали после ночи и держались в памяти. Более того, если одолевала бессонница, я пытался сознательно «вызвать» этот сон про физтех на заказ, окунался в него и засыпал. До чего же это было хорошо! Я снова проживал свою молодость, общага была родным домом, я как-то умудрился, не сдавая вступительных экзаменов, снова учиться на физтехе. Да, вокруг меня были новые, незнакомые лица, но атмосфера родного дома (муравейника) не исчезала. (Более того, прожив «во сне» эти 6 лет, я умудрился остаться еще на 6 лет, т.е. пошел на третий круг). Этим сном я переболел, конечно. Но что-то так глубоко так зацепило мою душу, что я долгое время испытывал сильные эмоции (тягу и тоску) при воспоминании о жизни и учебе на физтехе в 1972-1978 гг.
     Время (локальное, земное) движется неумолимо. Сон о физтехе мне уже давно не снится, но феномен тех лет в душе остался, и я решил попытаться его описать. Непосредственным толчком к написанию этого мемуара, как часто бывает, послужили воспоминания моего приятеля и однокурсника Сережика Иншакова «Учеба на физтехе 1972-1978 гг.». Читал и перечитывал их с большим удовольствием, узнавая позабытые лица преподавателей, вспоминая счастливые студенческие годы. В этих воспоминаниях неожиданно как на фотопластинке проявился дух нашего бытия тех лет. Легкий ироничный и социально острый рассказ раскрыл передо мной правду той поры.
     Однако, правда, как часто бывает, субъективна. Хотя наши судьбы на физтехе переплетались, были общие компании, совместные праздники и походы, однако мы все же приехали из разных городов нашей необъятной страны, у нас были разные интересы и разные наклонности. Именно поэтому я решил дополнить воспоминания С.И. Иншакова, написав свои. Дополнение в основном относится к нашей жизни в те годы, не связанной напрямую с учебой – это наше увлечения, быт, спорт, книги, строй отряды, поездки – все то, что составляло основу жизни в общаге и формировало нас, наше мировоззрение, характер.
Еще недавно (2007г.) думал, что для мемуаров еще не настало время. Однако после бурного празднования 30-летия окончания ФАЛТа (07-08 июнь 2008г.) и прочтения воспоминаний С. Иншакова понял, что как бы не было поздно. (Если учесть, что мемуары пишутся для живых). И в правду: Гоша Головачев, центр и душа любой нашей компании, добрый, умный и несчастливый человек умер 5 лет назад, унеся с собой так много тепла, согревавшего всех нас, что образовалась эмоциональная дыра. Умерли Сергей Таврель (по слухам - убит), Коля Родин. Ушел из жизни в день своего 40-летия Серега Мирный, одаренный и неуемный парень, унеся с собой подробности своей лихой жизни (например, прыжок с парашютом на Северный полюс и др.). Если сейчас не вспомнить то, что давно кануло в физтеховскую советскую лету, то скоро испариться из памяти не только информация той поры (ее уже почти нет), но и эмоции той поры (они частично живы).
Кроме собственно мемуара (т.е. воспоминаний), мне хочется описать феномен, который родился в те годы у нас на глазах и называется теперь дух нашего курса (ДНК). Почему многие другие курсы нашего славного ФАЛТа похвастаться этим не могут? Почему ребята и немножко девчонок, родившиеся в основном в 1955г. (часть в 1954г.) так сдружились, что сохранили эту дружбу через 30 лет, причем дружбу бескорыстную, не основанную на материальных интересах, карьере или связях?!
Первое, что приходит на ум – нас «зацепила» новая эпоха. Мы оказались последними «детьми оттепели»; она уже подходила к концу, когда мы только начинали осознавать себя, окружающих, учиться в школе.
Я помню по своему родному Челябинску, индустриальному закопченному городу – монстру, атмосферу духовного подъема, веру в безграничность наших сил (СССР) благодаря мировым победам (1-й спутник, Гагарин, победы в спорте, перекрытия сибирских рек и т.д.). Я помню как «на полном серьезе» на родительских собраниях в моей школе обсуждали детали жизни в коммунистическом обществе, которое уже не за горами (например, отомрут ли деньги?). Казалось, страна рванула в облака. (Теперь, перечитывая ранних бр. Стругацких видишь, насколько близкими казались и покорение планет и коммунистические правительства по всей Земле – «Стажеры», «Путь на Амельтею», «Страна багровых туч»). С этим ощущением подъема мы и вступали в сознательную жизнь. Кроме того, мы были детьми победителей в самой страшной войне в истории и дух победителей частично перешел и на нас.
      Помимо этого, наш курс оказался достаточно однородным по социальным меркам (много было детей офицеров Советской Армии, практически не было отпрысков советской элиты). Мы в подавляющем большинстве были из провинции, но отобранные особым образом. Отбор на физтех подразумевал в первую очередь наличие физико-математических знаний, а также умение показать эти знания в экстремальных условиях (экзамены). В большинстве своем на физтех попадали молодые люди, у кого удовлетворение личных инстинктов не подавляло жизненных целей.
     Но, несмотря на все эти предпосылки, то, что у нас сложился такой дружный коллектив, есть большая тайна. Так как много и противоположных примеров при тех же исходных данных.
Все дальнейшие страницы и есть попытка приоткрыть эту тайну.

    Начав писать понял, как это трудно. Превратить эмоции в слова – для этого надо иметь талант. Однако, на физтехе учились (и, надеюсь, учатся) «люди длиной воли» (Л.Гумилев), для которых нет нерешаемых проблем. Потихоньку, заставляя себя вспоминать, написал я эти страницы.
 
                НАЧАЛО
Среднюю школу я заканчивал в Кургане, областном центре за Уралом, куда в 1967г. перевели по службе моего отца-офицера. И естественно, через пару месяцев в Курган перебрались и мы с мамой. Приехали мы из Челябинска (250км), где за 12 лет до этого я родился. Курган по сравнению с Челябинском производил очень приятное впечатление: был чистым, не было огромных чадящих заводов, снабжался прилично. По приезде (август 1967г.) меня больше всего поразили местные дыни, которые здесь, в Зауралье, вызревали. (Были они, правда, не очень сладкие, но очень душистые). А маму больше всего порадовали продукты в магазинах, чего в голодном Челябинске не было. Это благополучие, однако, закончилось через пару лет на наших глазах, когда после визита какой-то партийной шишки произошло перераспределение продуктовых потоков. Несмотря на это, в Кургане действовала хорошо отлаженная сеть магазинов «Нива» (местная потребкооперация), где продавалось все: от соленых груздей в бочках до кедровых орехов. В 1967г. я пошел в 6 класс Курганской средней школы №42 (помню – класс 6Е, значит было 6 классов на потоке). В 6Е собрали всех тех, кто опоздал к учебному году с переездом, или тех, кто не подходил для остальных пяти классов. Наш класс – это была особая статья. Учительницы говорили: «шестые классы и (отдельно) – 6Е». Можно себе представить уровень «накопленных» знаний в нашем классе. Однако, при очевидных минусах, здесь были скрыты и отдельные плюсы. Я потихоньку стал, как сейчас говорят, набирать авторитет, поскольку всегда словом и делом (подсказкой и шпаргалкой) помогал страждущим. (Потом, к 8-ому классу, я вымахал под 185см и проблемы «общения» отпали сами собой).
     Так я проучился три года, когда классы переформировали и сделали четыре 9-ых класса. Здесь уже попал в более ровную компанию. Начались занятия по лабораториям. В лаборатории физики царствовал Ю.И.Гирик, наш любимый физик (сейчас здравствует – заслуженный учитель РФ). В нем подкупало в первую очередь умение общаться с учениками, быть для них старшим другом (без панибратства) и оригинальное чувство юмора. То, что я в итоге попал на физтех, его заслуга. (У меня трое детей и ни один из них не пошел по естественно-научному пути, хотя учились неплохо – видимо на школьном пути им не встретился такой учитель). О физтехе в школе я не знал ничего. Только в 10-ом (последнем) классе я впервые услышал это название: весной проводились олимпиады и я, пройдя районный отбор, попал «на область», где познакомился со студентом 5-ого курса физтеха, который был родом из Кургана и участвовал в проведении олимпиад. На этом весной 1972 года все бы и закончилось, но моя любимая тетка (Ваганова Кира Викторовна, дай ей бог здоровья), будучи проездом у нас в Кургане, сунула мне физтеховские задания на вступительных экзаменах. Я что-то решил, что-то нет, но понял, что могу попробовать. Тем временем настала пора выпускных экзаменов в школе. Готовясь к ним в основном на берегу р.Тобол, я в итоге получил одну четверку по литературе (при остальных - 5) и пролетел мимо медали. Сильно не расстраивался, хотя литературу любил. Тем более, когда по приезде в Москву узнал, что льгот для медалистов на физтехе нет никаких, а внимание они привлекают повышенное. Сколько же этих бедолаг с медалями после первого же письменного по математике отвалили из Долгопрудного (город, где находится основной физтех) – не перечесть!
Окончив школу, я решил, не дожидаясь выпускного вечера, лететь в Москву. Из Кургана в Москву в то время самолеты летали каждый день, и 26 июня 1972г. я улетел из родных зауральских мест. (До боли обидно читать в журналах рейтинги регионов РФ, где на последних местах обитают Курган и Курганская область. В мое время (1968-1972гг.) это был быстрорастущий регион. Центр Кургана, отстроенный после войны (Курганскую область в 1945г. отделили от Челябинской) представлял собой единый архитектурный ансамбль сталинского ампира, были очень многолюдные искренние праздники – одно факельное шествие на День Победы чего стоило! Сейчас (2008г.) – это депрессивный и криминогенный регион с одиозным сенатором Лисовским.)
       Москва меня встретила жарой и жутким смогом - горели Подмосковные леса (Шатура, Егорьевск). В первом же автобусе меня оштрафовали за безбилетный проезд, хотя я только вошел и собирался платить. Видимо, контролеры поняли, что едет «лох» из провинции. Переночевав у знакомых, 27 июня я добрался до Долгопрудного. После Кургана этот городишко мне показался деревней. Однако, исследовать окрестности было некогда – заселившись в общагу ФАКИ (факультет аэрофизики и космических исследований), стал готовиться к экзаменам. Период с 1-ого по 14-ое июля стал решающим в моей судьбе. Мне, хоть и не без труда, удалось поступить в институт моей мечты. (Недавно, на 30-летии празднования выпуска, нам выдали для ознакомления личные дела, где я с удивлением нашел все письменные работы на вступительных экзаменах).
     Общага ФАКИ была советской классикой: один длинный коридор, 2 кухни. Холл и туалет с умывальником в конце коридора. Из таких общаг в основном и состоял весь корпус МФТИ в Долгопрудном. Поступив на ФАЛТ и переехав в г.Жуковский, я в сентябре 1972г. попал в точно такую же общагу на Мичурина 10а, где первые 3 этажа были отданы работягам из ЦАГИ, а последний этаж – нам.
Из событий, сопутствующих вступительным экзаменам, четко помню шахматный матч за звание чемпиона мира Б.Спасский – Р.Фишер (первая победа Спасского и неявка Фишера на вторую партию). Как мы потом все переживали, когда Спасский стал проигрывать партию за партией и проиграл весь матч. (Как показала жизнь, Спасский оказался по-спортивному честным и порядочным человеком, согласившись на все условия Фишера в ущерб себе и не сорвав матч в самом начале).
В общаге ФАКИ я оказался в одной комнате с Саней Клейном и пареньком из Украины. Процесс сближения прошел быстро, и через 3 дня мы уже «расписывали пульку» в преферанс, в котором Клейн был мастак, т.к. прошел школу 2-х курсов УПИ (Уральский политех в Свердловске). Поразил его рассказ о том, что его документы не взяли в МГУ, т.к. он был из переселенных немцев, а в физтех - взяли. В итоге я и Саня поступили на ФАЛТ, а украинский хлопец – нет. Санек был из бедной семьи и между экзаменами поправлял свое материальное положение копанием могил на Долгопрудненском кладбище. (В связи с этим вспоминаю один из спецанекдотов МФТИ: беспощадный Гога Борачинский (математика) – почил в бозе; приходит с похорон в общагу физтех, его спрашивают – что так долго? – он отвечает: хоронили Гогу на бис 15 раз).
     Во время сдачи вступительных экзаменов ходили слухи о страшном собеседовании, где чистых отличников отсеивали по таинственным причинам. Например, спрашивали у абитуриента, какая сторона графина с водой, стоящего на окне нагрета сильнее. Естественно, испытуемый говорил: та, которая повернута к окну, к солнцу. «Ну идите, потрогайте – говорила комиссия. Абитуриент трогал и, к своему ужасу, убеждался в обратном. И горе тому, кто этот эффект начинал объяснять с позиций физики (просто графин перед собеседованием перевернули на 180о). Меня все эти «ужасы» не коснулись. Сидели веселые, адекватные дядьки, спрашивали всякую всячину (каким видом спорта занимаешься, почему пошел на авиационный факультет и т.д.) и после каждого ответа дружно ржали. Вышел я немного растерянный, но с полной уверенностью, что поступил. И не дожидаясь вывешивания списков (2 недели), уехал в стройотряд к 5-курсникам ФАКИ на ст. Некрасовка по Савеловской ж.д. Там 2 недели заливал бетоном полы в коровнике и впервые понял, что такое труд до упаду (в 15-минутных перекурах я успевал заснуть). Потом 2 месяца у меня пальцы не разгибались после таскания носилок с бетоном. Отработав 2 недели (это было обязательно), я приехал 28 июля 1972г. в Долгопрудный и увидел себя в списках попавших на физтех.
Вспоминая этот переломный для меня месяц, хочется сказать, что не заметил на вступительных экзаменах никакой предвзятости, не было на физтехе никакого блата. Это была продуманная система отбора наиболее сильных в знаниях и эмоционально стойких в испытаниях школьников. (2008г. – встреча с деканом ФАЛТ на 30-летии нашего выпуска: «Физтех сохранил свои основные качества по воспроизводству научных кадров, лишь бы нас ни с кем не объединили»).
Вернувшись в августе 1972г. в Курган, узнал что многие из класса (10В) поступили в Московские и Курганские ВУЗы (в Кургане были педагогический, сельскохозяйственный и политехнический институты). Месяц отдыха на реке Тобол пролетел как один день, и 29 августа, опять же на самолете, я отбыл в Москву и Жуковский, где располагался наш факультет, на учебу в физтехе и житье в общежитии ФАЛТ. Вот тут-то и началось все самое интересное.
    
                Первые года
    Первые дни в общаге на Мичурина 10а врезались в память тем ужасом, который испытываешь, когда тебя отрывают от чего-то родного и отрывают навсегда. Дней 10 я испытывал такую тоску по родителям, дому, городу, где я вырос, что хотелось просто выть. Думаю, нечто похожее испытывали и другие ребята ведь, за редким исключением, приехали издалека. Однако масса новых впечатлений, юный организм и необходимость начинать интенсивно учиться через пару недель разогнали тоску насовсем. К тому же началась «картошка». Первокурсники отрабатывали ее по полной программе. На полях ОПХ «Быково» мы начали притираться друг к другу, появились неформальные лидеры. Через пару дней мы уже научились притаскивать 1-2 кг картошки с полей, хотя на выезде был строгий досмотр. Оказалось, что жареная картошка (а потом - капуста) – самое вкусное блюдо. Жарилась она на большой сковороде, доставшейся в наследство от старшекурсников и ставилась с пылу с жару на большой закопченный том чего-то марксистско-ленинского, чтоб не прожечь стол.
      Меня поселили в 111 комнату вместе с Серегой Коноваловым, Лехой (Леней) Членовым и Володей Матвеевым. Естественно, сожителей не выбирают – как приехали – так нас и поселили. Поначалу наиболее запомнился Леня Членов – маленький, спортивный и очень «раскованный» парень из Североморска (сейчас бы наверняка ходил в тату и пирсинге по всему телу). Все четверо мы были очень разные. Однако молодость и совместные заботы (учеба и житье) сближают, и мы крепко сдружились. (Когда на третьем курсе стали расселять большие комнаты, мы поселились попарно: я с Серегой, Леня с Вовкой и так прожили до конца учебы).
Серега Коновалов приехал из Краснодара и отличался повышенной «интеллигентностью», а Вовка Матвеев был из рабочего пригорода Куйбышева (теперь - Самара). Сразу, с первых недель первого курса стала складываться особая атмосфера нашего общения на курсе: ирония и самоирония, беззлобные розыгрыши, смешные пари – все основывалось на повсеместном чувстве юмора и демократизме.
     Откуда брался демократизм в элитном (это мы понимали) ВУЗе? Он имеет на физтехе исторические корни, где со сталинских пор студенты и декан совместно пели «Дубинушку по-физтеховски»:
Деканат наш твердит, сам декан говорит:
Неприглядна учебы картина.
Мы на это плюем, мы уверены в том,
Что и сам он большая дубина…
     Это все неизбежно передавалось от преподавателей, от старшекурсников. А стержнем нашего мировоззрения (включая иронию ко всему вплоть до социалистических табу) было понимание объективных законов природы. Мы на физтехе знали, что есть естественнонаучные законы, не меняющиеся ни от строя, ни от царя, ни от генсека. Если есть 2-ой закон Ньютона, то он и в Африке будет действовать, и в космосе сила определится массой и ускорением, и ни чем иным. Это стержень некоего глубинного знания выгодно нас отличал (да и сейчас отличает) от многих мечущихся гуманитариев. Фактически, физтеховское образование делало из нас, в некотором роде, философов.
Конечно, социализм был реальностью (нам преподавали историю КПСС, марксистско-ленинскую философию и научный коммунизм). Но, в целом, преподавали (кроме Лукашова) вяло, не креативно и фактически губя некоторые действительно высокие достижения русской мысли. (Теперь, после «угара» демократии, начинают осознавать, что все-таки коллективные ценности (и семейные) выше индивидуальных, что ресурсами в стране должен располагать народ – это просто более эффективно.)
    И еще об одном стойком впечатлении не могу не сказать: приехав из Зауралья в Подмосковье, я столкнулся лицом к лицу с другим народом, хотя и говорящем на русском языке. Было (да и сейчас остается) чувство, что я инопланетянин. Если бы не мои однокурсники – провинциалы, я бы здесь жить не смог. Нас на 1-ом курсе в общаге было 90 человек, и мы создавали свой мини-этнос, который жил по другим законам. (для меня это актуально и сейчас: прожив 35 лет в Подмосковье, я не приобрел здесь ни одного друга или приятеля; все, с кем я общаюсь – приезжие!)
        Итак, после сентября 1972г. (знакомство + картошка) началась учеба на физтехе, более подходящие слова для этого – гонка за ускользающими знаниями. Конечно, были у нас студенты, окончившие физ-матшколы или специнтернаты, им было полегче. Но большинство с основами высшей математики, физики было незнакомо. Было тяжело воспринимать огромный поток информации, новые категории, новые подходы.
        Итак, осень 1972г., «свирепая» (выражение С.Иншакова) учеба идет своим чередом. При этом постоянно хочется есть, было какое-то углеводное голодание. (В обед если не добавочно 100г сметаны с сахаром – 19 коп -  она была в столовой всегда), то голова «голодала» и начинала болеть.) Подступают коллоквиумы, страшные из-за своей неизвестности: то ли выгонят сразу после них, то ли подождут до сессии. Оказалось: что-то типа пробного экзамена. (Диалог на коллоквиуме по математике: преподаватель – Что такое бесконечность? Ответ девушки с нашего курса – Ну, это такое философское понятие, очень много чего-то. Вопрос: Ну, например, миллиард миллиардов – бесконечность? Ответ: Конечно, нет. Вопрос: А триллион триллионов? – Ответ: Да!)
Первый семестр промелькнул как 25-й кадр в кино: очень интенсивно и довольно тяжко.
       В комнате 111 тем временем шла наша совместная жизнь: стали проявляться характеры и наклонности сокоечников. Серега Коновалов приехал отличником и комплексом лучшего во всем. Почему «комплексом» будет понятно ниже. Эта черта его характера тут же у нас пошла «в дело». Одна только история со шляпой чего стоит! Поскольку все ее давно знают и она вошла в фольклор ФАЛТ, расскажу ее коротко.

                История про шляпу
Мы (жители 111к.) стали замечать, что Серега падок до модных, престижных вещей. (Кстати, очень современно для 2008г.!) Поскольку эти понятия субъективны, решили немного над ним подшутить. Шутка была длительностью недели на 2. Каждый вечер, собираясь в комнате мы, как бы невзначай, втягивали Серегу в обсуждение мод, в частности, модных шляп. Зерно попало на благодатную почву – Серега стал обсуждать фасоны. Как-то Вовка Матвеев, приехав из Москвы, сказал, что был в музее им.Пушкина, и весь народ в шляпах. Это было последней каплей: на утро у Иваныча (так иногда звали Серегу) появилась шляпа. Дальше мы полчаса грызли от смеха подушки – шляпа сидела на нем как-то очень вызывающе. Он стал напоминать брачного афериста (кстати, недавно он в этой роли снялся для канала ДТВ). Осознав ситуацию глубоко, Серж снял шляпу и пнул ее изо всех сил. (Недели две потом мы ее кидали на точность – кто одним броском не вставая с кровати, погасит свет). Так закалялся наш характер, так вырабатывалась ирония и самоирония. Мы становились доморощенными психологами. (Кстати, когда у человека есть честолюбие, даже тщеславие при сильном характере (Серега Коновалов из таких) – это не приводит к поломанной судьбе. Хуже - когда высокое самомнение со слабым характером, тогда жди беды.)
      Леха Членов тоже был упорным, упрямым и никогда не уступал. Поэтому их «споры» с Серегой были острыми и часто переходили в дружеские драки, в которых принимала участие уже вся комната. (Комментарий С. Иншакова. У них в комнате регулярно совершались еврейские и китайские погромы. Евреем традиционно был Матвеев, а китайцем – Коновалов). Однажды после одной такой «махлы» к нам на шум заглянул студсовет во главе со старшим Нарижным. Увидев летающие пух и перья, студсовет на вопрос: «Что происходит?», получил классический ответ: «Мы готовимся к коллоквиуму!»
    Надвигалась первая сессия. Для нас, бывших школьников, было новостью, что перед экзаменами есть еще зачетная сессия. Был четкий закон – если не учился в семестре – экзамен не сдашь. Потом, от курса к курсу эта закономерность размывалась: мы стали опытнее, часто ходили только на семинары, лекции игнорировали. Да и преподаватели сменились: на старших курсах были ученые из базовых институтов, люди более либеральные. Первый экзамен в те годы назначался из педагогических соображений 2-го или 3-го января. Поэтому не помню, что серьезно отмечал Новый Год на первых трех курсах.
     Первая сессия далась трудно. Одна сдача теормеха чего стоила! (27 двоек на 100 человек). Правда, на пересдаче было все гуманно – видимо руководство решило, что в такой успеваемости виноваты отнюдь не студенты. Я получил 3 и был очень недоволен, т.к. на пересдаче было много четверок. (Из-за этой тройки меня лишили, единственный раз за 6 лет, стипендии) (Комментарий С. Иншакова. Термех – это второй курс. Я запомнил это хорошо, ибо был в числе 27 неудачников.)
В сессию не только учились. После экзаменов тянуло на посторонние разговоры. Январь 1973г. был холодным, мы соорудили «козла» - самодельный обогреватель на двух кирпичах, и под этот уютный огонек много разговоров «за жизнь». До хрипоты спорили с Маликом Рамазановым (он был сыном партработника из Дагестана), который доказывал, что Сталин был всегда прав. Я согласиться с этим никак не мог. (Мой дед по отцу был расстрелян в 1938г., а второй дед по матери сидел в те годы и вышел чудом). Сдав последний экзамен, мы вчетвером поехали в Москву купаться в открытом бассейне «Москва», который находился на месте нынешнего Храма Христа Спасителя. Было 15 градусов мороза, но это нас не остановило – мы разделись и вышли на парапет, который на полметра был занесен снегом, чтобы прыгнуть в воду. Только потом нам объяснили, что это летний выход, а есть еще зимний – канал с резиновой заслонкой, отогнув которую в теплой воде сразу попадаешь в бассейн. Мы оказались в фантастической декорации: плывешь в парящей атмосфере, а перед тобой неожиданно появляется в центре бассейна мужик в тулупе (смотрит, чтобы кто-нибудь не утоп). Даром нам это купанье не обошлось – Серега Коновалов простыл, да и остальные покашливали.
       Какая же это радость – свобода после сданной сессии! Только тот, кто целый месяц, на грани стресса, «пахал», поймет это ощущение. (Кстати, о стрессе - на первом курсе у нас появились потери по болезни – две девушки. По этому поводу наш любимый замдекана Алексей Семенович Вотинцев втолковывал нам на общем собрании: если непонятно, не ломай голову, спиши у кого-нибудь и забудь эту ахинею, как кошмарный сон. И он был прав – здоровье прежде всего.)
После сессии я полетел в Курган. После возвращения в родной дом к родителям была потрясающая встреча с одноклассниками в нашей 42 школе. К сожалению, закуски почти не было, и после встречи я был доставлен в бессознательном состоянии пред светлые очи папы и мамы, которые впервые увидели сына в таком состоянии. Видимо, они уже тогда поняли, что учеба на физтехе – это серьезно и требует экстремальной разрядки (в принципе, это полная правда – первые 3 года учебы были экстремальны). Как ни радостно было вернуться в родной город, встретить своих друзей (привет, odnoklassniki), а уже на 3-й день потянуло в общагу. Все-таки совместная жизнь и учеба в юном возрасте – это самый крепкий цемент в дружбе.
      Жуковский в феврале 1973г. встретил меня оттепелью, которая так и не закончилась до начала весны. Настала наша первая весна на физтехе:
Появились лужи и влюбленные.
С каждым днем отчетливей видна
Легкомысленная и зеленая
На физтех бегущая весна…
- пелось в песне «Весенняя».
    Весна 18 лет, новые встречи, учеба в институте–мечте – это была вершина нашей юности. Но это же и было испытание характеров – сможешь ли удержаться на этой высоте?
     Весной 1973г. в широком прокате пошла итало-английская картина «Ромео и Джульетта», с удивительной музыкой и предельной искренностью игры актеров. Она переворачивала юные души. Я знаю (слава Богу, не у нас на ФАЛТе) парня, который после этого фильма бросил институт, не сдавая сессию уехал на юга, нашел там подругу и пытался прожить этот фильм наяву. Подобные настроения были и у меня, но, то ли недостаток смелости, то ли отсутствия предмета любви, не привели к новому повороту в моей судьбе. (Комментарий С. Иншакова. Этот прекрасный фильм с изумительной музыкой Нино Рота в широкий прокат пошёл в мае 1972 года, ещё до нашего поступления на физтех. В Оренбурге мы его смотрели всем классом перед началом выпускных экзаменов. В Жуковском его действительно показывали весной 1973 г, причём в летнем кинотеатре в парке – сейчас там эстрада. Запомнился пролёт Ту-114 во время сеанса – наверное, из аэропорта Домодедово.)
Весна первого курса запомнилась еще тем, что стали к нам попадать первые магнитофонные пленки с физтех-песни - песенного фестиваля, проходившего ежегодно в Долгопрудном. Там была т.н. обязательная программа, где пелись под гитару песни о физтехе и про физтехов, и произвольная, где были приглашенные барды со своими песнями. Мы начинали вариться в этом песенном котле, нас начала вовлекать в себя физтеховская субкультура.
    Тогда же мы на комнату закупили 3 гитары по 7р. 50коп. какой-то мебельной фабрики, грифы у них были кривые, строй они не держали, но страстное желание играть тогда было у всех. (До 2-го курса дожила лишь одна гитара из трех – ее в разбитом виде подобрал на кухне Санька Ким, переклеил всю, покрасил в черный цвет и покрыл лаком – она служит ему до сих пор.) Забегая вперед скажу, что будучи неоднократно на физтех-песне, и сам выступая там, я ощутил феномен физтех-аудитории, физтех-зала, который больше нигде не встречал. Это явление было из разряда тонкого этического инструмента: как только автор, стоящий на сцене, переходил некий порог (пошлость, манерность, попсовость, глупость, грубость и т.д.), зал начинал хлопать все громче и громче, пока несчастный выступающий не понимал, что пора проваливать с эстрады.
    
                Общага на «Мичурина»
     Длинный коридор, окрашенный зеленой масляной краской, в конце – общий туалет с фанерными кабинками, «суровые» кухни – казарма и казарма, - вот чем внешне было наше общежитие по ул. Мичурина 10а. Однако, вселившись, мы вдохнули в эту казарму новую, свободную, юную, шальную, восхитительную жизнь. Весна 1973г. – это первая наша весна в условиях полной самостоятельности: делай, что хочешь. К счастью, не многие повелись на эту возможность – испытание абсолютной свободы. Иначе нас просто не было бы среди выпускников ФАЛТа в 1978г. Хотя кое - какие самобытные проявления самостоятельности уже были: Вовка Матвеев на первые заработанные деньги накупил на Арбате французских коньяков и на каникулы отвез их к себе в Самару. На вопрос о вкусе сказал: «Первая рюмка пошла как одеколон, потом добавили местных напитков, так что каков вкус у французских коньяков – не помню».
     А в мае 1973г. мы почти все переместились на крышу нашей общаги. Рядом со 109 комнатой на расстоянии 1 м от окна проходила пожарная лестница, на которую, изловчившись, можно было попасть из комнаты. Далее несколько ступенек вверх – и ты на крыше. Над тобой только синее небо и самолеты Ан-24 и Як-40, каждые 5 минут заходящие на посадку на аэродром Быково. (Сейчас (2008г) аэропорт закрыт, говорят, что изредка возят депутатов, да эпизодически работает воздушное такси.)
Кстати, тогда была предпринята попытка конкурировать с летательными аппаратами. Я, по старой курганской памяти, соорудил высокого воздушного змея, и мы с друзьями запустили его с нашей крыши метров на 100 (нейлоновая плетеная нить была куплена заранее). Когда один из Ан-24 вильнул в сторону от нашего змея, я понял, что влип в историю. На следующий день меня вызвали в деканат, где лежала телефонограмма «из высших сфер» разобраться в нашем воздушном хулиганстве. Но, времена были не кровожадные, законов о терроризме еще не принимали, и написав объяснительную, меня без последствий отпустили, предупредив: при повторе – вылетишь из института, как пробка.
      Каждый из сокурсников старался привнести в новый общажный быт свой школьный опыт. Этот опыт был положительный и отрицательный. У меня – это была страсть к изготовлению самодельных взрывпакетов. На аэродромных свалках Челябинска и Кургана мы находили авиадетали из магниевых сплавов, потом точили их напильником и, смешав с марганцовкой (продавалась в любой аптеке), заворачивали в бумагу, которую обтягивали изолентой. Если сделать в этом комке дырочку, насыпать туда серу от спичек и прикрутить снаружи спичку, то получалось искомое оружие – взрыв был оглушительный. (Кстати, в классе 7-ом у меня такая «штучка» взорвалась в руках, и последствия были бы печальны, если бы я вовремя не закрыл глаза).
     Привезя из Кургана кусок «магния», весной 1973г. я взялся за старое – соорудил взрывпакет и бросил его в коридор общаги. Эффект превзошел все ожидания. Взрыв, усиленный 90 - метровым коридором, слышали, наверное, за километр. Приехала милиция, но ничего не нашла: дым к тому времени рассеялся, а зачинщики исчезли (мы давно сидели на крыше).
     (Вспоминаю теперь недавнее прошлое: чудовищные взрывы гексогена и алюминиевой пудры (алюминий и магний очень близки по свойствам), разрушенные дома, погибшие люди. Как перевернулась жизнь! То, что в спокойные годы было забавой, в условиях слабого государства превращается в трагедию).
      С крышей на Мичурина 10а связана еще одна история весны 1973г. Наши походы на крышу в мае-июне стали массовыми, иногда там загорало 30 человек. Загорали, учились, играли в карты, слушали музыку, разве что в футбол не играли – и все на нашей плоской крыше. Но в один момент все поменялось – вход на крышу стал недоступен – закрыли наглухо окна 109 комнаты, а снизу по пожарной лестнице было не залезть: она начиналась в четырех метрах над землей. Причиной «закрытия» крыши стала жалоба жильцов соседнего 9-ти этажного дома, которые узрели со своей верхотуры голых студентов (некоторые умники загорали неглиже). Так закончилась колонизация нашей крыши. На 2-ом и 3-ем курсах туда забирались очень редко – наверное, прошла мода.
      Общага на Мичурина! Как много (почти все) забыто, чему нас учили на ФАЛТе, и как много помнится из той юной жизни! Один эпизод ярче другого: вот Вовка Матвеев бежит из пивбара под кодовым названием «Яма» (потом «Байконур», т.к. находился под рестораном «Ракета») с пивной кружкой в вытянутой руке; за ним несется бармен в фирменном одеянии. Добежав до дверей общаги (он хорошо бегал – был футболистом), Вовка посылает прощальный привет бармену и растворяется в общаге (напомню – первые 3 этажа – работяги). Бармен, злой до бесчувствия, пинает ногой дверь и уходит восвояси. А пробежали они немало – около 1 км. (С. Иншаков – если быть точным – 584 м, мерил по карте. Но сути это не меняет.) Вовка был сильным спортсменом и прибежал первым. Потом он из этой 0,5л кружки пил чай, насыпая на дно 200г сахару, и не размешивал, т.к. сахар кончался раньше, чем чай и хлеб.
     Вот Леха Членов с автором этих слов, выйдя из общаги, крадучись, завернули за угол и скрылись в палисаднике соседнего двух этажного дома. Это мы охотились за петухом, который по утрам мешал нам спать. И ведь мы его «уделали как Сталин Троцкого» (Довлатов): я стоял на стреме, а Леха залез в будку, где спал петух (был вечер), и отвинтил ему башку. Потом ходили на Быковку его ощипывать, потом поставили в кухне из него суп варить, и ведь не досталось нам ничего! Кто-то петуха сожрал раньше нас.
      Вот Козераки (Гриня Жестков, Серега Смирнов и Витек Егоров) играют вчетвером в домино (летняя сессия, 1-ый курс). Кто же четвертый? Котенок, который сидит на столе, и перед ним лежат костяшки, и каждый раз когда ему ходить, кто-то из Козераков сует ему в лапу домино и бьет ею по столу – «Рыба!»
Вот Ванюлин (выгнали после первого курса) зимой умудрился в акробатической позе обломить с края крыши огромную сосульку и положил мне ее под простыню!
А история о вечно закипающем чайнике! С некоторых пор мы (111 ком.) стали замечать, что чайник, поставленный на плету, очень долго не закипает. Греется и греется, а вода как была холодная, так и осталась. Поставив засаду, обнаружили как тот же Ванюлин, придя со своим чайником, спокойно вылил в него закипевшую воду, а в наш снова налил холодную. И ведь так могло продолжаться долго, поскольку за Ванюлиным следовали другие умельцы. (Пришлось во время кипячения дежурить на кухне – кражи воды прекратились, но однажды, выпив весь чайник, на дне его нашли сваренный пельмень – кто-то отомстил.)
Жизнь общаги изобиловала любопытными историями. При этом мы сдружились. У нас был свой бытовой коммунизм – не было материальных споров, еду покупали по очереди, у кого не было денег – харчился у соседей. На третьем курсе мне пришла посылка с вареньем, а я еще не приехал с зимних каникул. Умельцы умудрились за меня получить посылку и съесть все варенье (а там было 6 литров). Правда, надо отдать им должное, на донышке осталось («мы же не могли съесть все!!!»). Жизнь иногда проверяла нашу дружбу по - серьезному: когда зимой 1-ого курса одному из наших «вломили» в Ильинке (район Жуковского) на катке около клуба «Луч», то побежали давать сдачи, все кто был вечером в общаге (человек 40). Правда, никого уже не застали.
        Про общагу на Мичурина я еще вспомню, особенно про то, как мы жили в ней на третьем курсе, 48 человек на 90 коек, и почему нас не селили в главный корпус на Гагарина 20.
       Итак, подходила к концу первая летняя сессия на физтехе, стояла теплая летняя погода, и тут на Жуковский (да и на всю страну) обрушилось несчастье – в Ле-Бурже (Франция) погиб Ту-144 с целой командой на борту (во главе с зам. министра). Тогда я в первые понял, что мы учимся в городе авиации и авиационной науки. На похороны экипажа на центральной площади собрался почти весь город, ведь погибшие были в основном отсюда. Над людьми, отдавая последнюю дань, с оглушительным ревом пролетали новейшие сверхзвуковые самолеты (я тогда впервые увидел Миг-25). В день похорон никто не работал. После того дня я начал потихоньку понимать, что наша абстрактная учеба на ФАЛТе должна перейти в прикладную плоскость – разработку и построение новых летательных аппаратов. (Недавно смотрел документальный фильм о тех днях: там по  кинокадрам четко показано, что причиной гибели Ту-144 стал французский истребитель «Мираж», летевший эшелоном выше и снимавший наш самолет. Чтобы не врезаться во француза, пришлось летчику отдать ручку управления резко от себя (вниз), а потом, по причине малой высоты, резко на себя (вверх) и самолет рассыпался в воздухе от нерасчетных запредельных перегрузок.)
      Хоронили жуковчан с Ту-144 на Быковском кладбище, где лежит много летчиков-испытателей и авиационных инженеров, погибших при испытаниях новой техники и работавших в Летном исследовательском институте им.Громова (ЛИИ). (Вспоминаю еще одни братские похороны экипажа летающей лаборатории Ту-134 в 1994г., где погиб мой хороший приятель Володя Галкин, бывший там представителем от ЦАГИ. Он окончил ФАЛТ на 2 года раньше нас.)
     Летняя сессия запомнилась мне благодаря единственной двойке, которую я получил по матанализу. Она осталась единственной за все 6 лет обучения в МФТИ. Говорят, кто на физтехе двойку не получал, тот не настоящий студент МФТИ. Переживание было масса: растерянность, обида, настоящий стресс. К тому же после основных экзаменов ребята стали разъезжаться, а тут еще пересдача. Нас набралось человек 10-15 горемык. Начался ремонт на Мичурина и нас временно переселили на Гагарина 20, в основную общагу на освободившиеся места. Новое место, где я проживу 4, 5 и 6 курсы, мне поначалу совсем не понравилось. Узко, тесно, нет широкого коридора, квартирная система, все разобщены.
Видимо, это была основная причина, по которой другие младшие курсы физтехов были не так дружны и сплочены, как наш. Они сразу селились по квартирам и бытие сразу стало определять сознание – компании их были малочисленны, а курсы не объединялись.
    Домой в Курган летом 1973г. я впервые летел через Уфу, где жили мои любимые дедушка с бабушкой. Дед, боевой моряк еще царского флота, был личностью почти легендарной. Он обошел на своем броненосном крейсере «Россия» полсвета, участвовал в боях, был делегатом от Балтфлота 25 октября 1917г. в Смольном. Сам из глухой Вятской деревни, дед «сделал» себя сам – перед войной став директором судоремонтного завода в Уфе. Но о нем надо писать подробно и отдельно. Рейс на Уфу запомнился мне тем, что это был Ан-24 и вылетал он из аэропорта Быково, что рядом с Жуковским. Правда, до Уфы летели долго, с двумя посадками, но было удобно.
      Домой в Курган я привез обратно 250р, которые мне дали родители в феврале после зимней сессии. Видимо, на 1-ом курсе жизнь в общаге и учеба на физтехе не требовали больших денег, а кормежка в столовой была дешева. Некоторые (немногие) наши однокурсники (Вовка Матвеев) уже после первого курса поехали в стройотряды, хотя было распоряжение после первого курса в силу предельных нагрузок в стройотряды физтехов не брать. Это разрешалось только в силу бедности в семье. Приехав осенью на учебу, Вовка гордился, что заработал 650р (по тем временам можно было купить подержанный «Запорожец» или безбедно существовать весь год.)
    Лето 1973г. (август) в Кургане пролетело как один день. Как правило, утром мы шли на Тобол, брали лодку (бутылка у нас уже была), переплывали на правую сторону реки, где были огороды, «собирать» урожай (помидоры, огурцы, зелень). Потом начинался праздник на воде с купанием под мостом и нырянием. Как я не утонул в то лето – большой вопрос. Домой приходил вечером «уставший», но на свежем воздухе и в воде выветривалось все принятое быстро. Наконец, в конце августа пришла пора прощаться с моим родным городом. Я уже знал, что отца переводят служить в Подмосковье. (До сих пор, прошло 35 лет, а я там так и не побывал. Обязательно съезжу на родину в следующем, 2009 году).
     В конце лета уже стало тянуть в общагу, к друзьям, с кем прожили, пропахали 1-ый курс. Начались встречи после лета. Собрались мы в конце августа в нашей родной 111 комнате (те, кто первый приехал: Андрюха Еремин по кличке «Ташкент» (он был оттуда), Вовка Матвеев, еще кто-то. Кастелянши не было, и матрацев нам никто не выдал. Купили на ближайшем развале дыни (водка уже была припасена), и со всей молодой страстью начали отмечать встречу. Видимо, настолько были рады друг другу, что очнулся я только под утро на железной голой сетке, лицом вниз. А на полу просматривалась моя пережеванная дыня в водочном соусе. (Потом узнал, что дыней с водкой травят крыс.))
Стали подтягиваться ребята со всех концов нашей необъятной страны (например, Вовка Калиенко был родом из Порт-Артура (ныне - Китай), а его сокоечник Саня Наумов провел школьные годы в Дрездене.)
      Мы – второкурсники! (За редким исключением в прямом буквальном смысле слова «исключение») (Физтех – анекдот: 1-й курс – точно выгонят, 2-й курс – наверное, выгонят; 3-й курс – неужели выгонят; 4-й курс – вряд ли; 5-й курс – теперь нет; 6-й курс – ха-ха!). Наша ситуация недалека от 1-ого курса («наверное, выгонят»): общая физика, диф.уравнения, немного черчения, история КПСС, военка и английский, английский… По напрягу 2-ой курс близок к первому, но мы уже другие, опытные. Хотя мозг, как и раньше, не вмещал всего, но опыт – «сын ошибок трудных» - помогал: ненужное – пропускать. Я стал на 2-ом курсе частенько пропускать лекции, некоторые задания по математике переписывал не задумываясь от корки до корки (очень хорошо идет под музыку Баха, появляется оптимальный ритм). Если сразу не «врубался» в сложную теорию, не комплексовал, обходил стороной.
     На 2-ом курсе мы решили у себя в комнате навести некоторый уют, как мы тогда это понимали. Сняли с кроватей спинки, и поставили кроватные сетки на кирпичи, а тамбур отгородили от спальной зоны деревянной шторкой, в которой прорезали полукруглую дыру на уровне головы. Естественно, тут же мысль пошла дальше - и за деревянной шторкой была подвешена бутылка из-под шампанского, и когда ты головой раздвигал шторку, то бился о бутылку. Первые две жертвы из других комнат подтвердили верность расчетов. Но через 2 недели бутылку я лично снял, так после 5-ой пары занятий абсолютно забывал о бутылке и получал очередную шишку.
      И кирпичи у нас не прижились. После дружеских потасовок (примерно, 2 раза в неделю), сетки соскакивали с кирпичей и валялись на полу, кирпичная пыль ровным слоем покрывала комнату – мы вернули спинки на место.
     На 2-ом курсе у нас появились первые девушки (далеко не у всех). Тут я умолкаю. Расскажу лишь один эпизод, косвенно с этим связанный: Леха Членов стал приходить каждый вечер поздно (ночью), направлялся прямо к столу, где стоял большой заварочный чайник и судорожно его выпивал. Один раз мы слили в этот чайник все жидкости, бывшие в комнате – остатки сухого вина, старую заварку, пиво, добавили соли и оставили на столе. Леха, как всегда, пришел ночью, пробрался в темноте до стола и начал пить (а вкус проявляется, когда ты перестаешь глотать). Допив до конца чайник и ощутив вкус, он сказал 3 сокровенных слова и в недоумении уставился в темное окно. Мы грызли подушки – это такой был у нас юмор. (Прости меня, Леха!)
      На втором курсе нас захватила волна споров (не в смысле – кто прав, кто нет, а в смысле - пари). Вот характерные примеры: Я поспорил с Вовкой Матвеевым, что он не съест 1 кг торт за 10 минут. Перед испытанием Вовка не ел целые сутки, а я пошел и выбрал торт с жирными маргариновыми розочками за 2р. 40коп. (Условие было простое: если он не съест, то заплатит, при этом запивать торт ничем нельзя). Собрались зрители, дали старт, и Вовка начал есть. Он съел 7/8 торта за 4 минуты и затормозил. Последний сладкий сегмент он изучал глазами еще 5 минут, но поднести ко рту не мог. Все думали, что он проиграл, но сила характера у него была истинно самарская, и на последней минуте он все же запихал последний кусок в рот. Спор был мной проигран.
     Через некоторое время я проиграл более серьезно: пришлось бриться наголо. (Приехав на следующий день в Егорьевск, куда осенью 1973г. перебрались мои родители, я предстал в таком виде перед мамой-врачом: «череп правильной формы» - только и сказала мама, а отец-офицер принял меня за курсанта).
     Бритье налысо оказалось для меня большим стрессом – 2 недели я вообще не ходил на лекции. Когда же волосы отросли на первой лекции, куда я пришел, увидел троих таких же «Блюхеров», сидевших на первом ряду и приводящих в изумление лектора (Колик Рябуха, Серега Шолоник и кто-то еще). Одной из причин их «причесок» была военная кафедра, где длинных волос не допускалось. Поэтому, когда Серега Шолоник в процессе построения 3 раза отправлялся к парикмахеру, все следили за этим со спортивным интересом. Наконец, после 3-ей отправки он пришел полностью бритым, и полковник Сячинов успокоился («все по уставу»).
Пари продолжались. Однажды прошел слух, что кто-то из первокурсников готов съесть 3-х литровую банку сметаны (по-моему, Салосин). Самого поедания я не видел, но понял, что «вес не взят», когда мимо нас пронесли белого как мел Салосина в туалет. Кстати, на это пари ушлые первокурсники продавали входные билеты по 50коп.
     Кстати, о первокурсниках. Их к нам в общагу на Мичурина подселили осенью 1973г. на освободившиеся 10-15 мест. Остальные сразу поехали на Гагарина 20, в основную парадную общагу. Курс 1973г. из-за этого оказался разбит на 2 части, он был разобщен. С одной стороны, наша Мичуринская часть курса отличалась какой-то излишней оригинальностью (некоторые «салаги» матерились как сапожники, что для физтехов в целом не характерно). Это были отщепенцы. Остальные, жившие в парадной общаге не сдружились. Поэтому, как такового курса с единым духом и общей жизнью у них не получилось. (Кстати, то ли принимать иногородних на ФАЛТ в середине 70-х годов стали меньше, то ли общее количество студентов сократилось (за счет московских «баз»), но постепенно общагу на Мичурина у физтеха отобрали. Мы были одни из последних, проживших там первые курсы (а некоторые, я в том числе, все 3 года)).
     Итак, шел 2-ой курс. На стене над моей кроватью я серебристой краской вывел: «Наша цель - коммунизм», а в комнате 109, где жили Санька Ким, Колик Добросов и Вовка Бутаков, висел плакат, где рабочие, крестьяне и интеллигенция бодро шли навстречу будущему, только их плакатные рожи были переклеены и заменены своими фото, а во главе шагал атлетического вида мужик с переклеенной фотографией генсека Брежнева. Это безобразие студсовет, конечно, снял, а около моей надписи ходил-ходил, да и ушел. Скажи убрать – пришьют антисоветскую агитацию.
     Начались выезды в Москву на культурные мероприятия. Об этом – позже. А на 2-ом курсе запомнилась выставка работ Н. Рериха, которая проходила в Академии Художеств СССР. Это было зимой, стоял жуткий холод без снега. Мы проторчали в очереди 6 часов и перед закрытием все-таки попали в залы. Впечатление было двойственное: с одной стороны – великолепные пейзажи, чудо - краски, оригинальная рубленная манера письма; с другой – какой-то мертвый, холодный, не эмоциональный мир, как будто кто-то этого художника зомбировал и поменял в юности ему душу. (Кстати, стоя тогда в очереди с друзьями, я впервые понял, что пить спиртное на морозе нельзя – сначала согреваешься, а потом замерзаешь гораздо хуже. Пить можно, когда уже близко теплый дом).
     В кино в Москву мы не ездили, - в местном кинотеатре «Звездный» были все серьезные кинопремьеры. В то время прошел документальный фильм «Воспоминания о будущем» Деникена, где показаны были все странные, необъяснимые ситуации в мировой истории с прямыми намеками на инопланетян. Фильм был цветной, прекрасно снят, однако идеи об НЛО уже тогда не занимали нас серьезно. Была видна за всей «научностью» этого фильма ставка на сенсацию. Кстати, позже (курсе на 4-ом) теорию оптимального управления нам читал Шкадов …, бывший долгое время в комиссии при СовМине СССР по НЛО (была ведь такая!). он там тогда рассказал, что все эти волны интереса к инопланетному разуму инициируются искусственно с интервалом в 7-10 лет. И связано это только с доходами желтой прессы. Комиссия, рассмотрев сотни непонятных наблюдений, ничего НЛО-шного в них не нашла. (Знал бы наш преподаватель, каким махровым цветом расцвела вся эта псевдо наука в 90-е годы!)
       Второй семестр начался с лыжных кроссов, которые у нас проводились за Казанской ж/д в поселке Ильинский, между заборов дач и коттеджей. И тут пришло время рассказать о таком явлении, как
                Спорт на ФАЛТе
Почему так исторически сложилось – я не знаю, но физкультуре и спорту на ФАЛТе уделялось много внимания. Может, это связано с военными – отставниками, традиционно назначаемыми замами декана, может то, что в Жуковском были сильны спортивные традиции (мотогонки на льду, легкая атлетика, теннис, художественная гимнастика, бадминтон), которые поддерживались летчиками-испытателями ЛИИ.
На 3 курсе замдекана у нас назначили А.И. Полунина, хорошего тренера по легкой атлетике. Физкультура на 1 – 2 курсах часто проходила на стадионе «Метеор» (пустят ли сейчас, в 2008г., студентов, после перестройки стадиона для профи?). Тогда же на задах нашего факультета стали прокладывать тартановую беговую дорожку, несколько полей для тенниса, где мы с удовольствием гоняли в футбол. Зимой – лыжные кроссы в Ильинке. То ли народ у нас подбирали на этапе вступительных экзаменов покрепче, то ли на ФАЛТ шли не сугубые теоретики, как пелось в «гимне положительных студентов»:
Мы физ. – мы тех. – мы хилые,
Почти всегда унылые.
Науку мы не двигаем
Толкаем взад-вперед… 
    Хотя науку мы тоже пока не двигали, но молодой спортивный потенциал у нас был высок, и по суммарным зачетам между факультетами мы всегда с большим отрывом занимали 1 место (кроссы, нормы ГТО и т.п.).
     Что же касается игровых дисциплин, то здесь ситуация была интереснее: кто из нас чего может начальство знало назубок, и конкуренция в командах была большая (Я, например, постоянно играл в баскетбол в школе, но в сборную факультета попадал только как запасной).
      Среди «спортсменов» был уже упоминавшийся Леха Членов – легкий (около 50кг.), но накачанный «сухой» лыжник. Поэтому, когда проходила спартакиада МФТИ, его приглашали на все подряд: гимнастику, борьбу, тяжелую атлетику. Приезжал Леха с соревнований, как правило, с синяками, но «в призах», поскольку в этой весовой категории обычно больше 3-5 спортсменов не набиралось. Однажды, приехав с соревнований по гимнастике, Леха рассказал следующий эпизод: поскольку профессиональных гимнастов, как обычно, не было, на тренировках перед соревнованиями обучали азам этого дела. Для выполнения упражнений на перекладине стояли несколько страхующих, и вокруг были разложены маты. Однако, когда очередной «гимнаст», уверенный, что его спасут, раскрутился как следует, центробежная сила оторвала его в нерасчетном месте, и он стремительно полетел параллельно земле в угол зала. При этом все уловили сдавленный крик летящего: «Хрен ли не ловите!». После этого Леха сказал, что на гимнастику он больше не поедет (Я теперь догадываюсь, что летчиком-гимнастом был как раз он).
Вовка Матвеев, еще один сокамерник, был одарен функционально: он классно играл в футбол, гандбол, баскетбол. Наша сборная по ручному мячу, где еще играли Гоша Головачев, Аркаша Багдасарьян, Витек Олейник, всегда была одной из лучших, так же как и баскетбольная сборная с Серегой Постновым во главе.
      Зимой лыжные кроссы были на дистанцию 5 км. Замерив результаты лучших (Саня Дрынков – 13 минут), наши тренеры были очень довольны. Все, даже середняки, выполняли нормы ГТО. Потом, раскрыв «Советский спорт», я увидел результаты на чемпионате мира по лыжным гонкам. Ну, мужики 5 км не бегали, а женщины (в т.ч. наша прославленная Галина Кулакова), не «выбежала» из 15 минут. Тут я понял, что секрет наших рекордов скрывался за грамотно проложенной трассой на Ильинке.
      Забегая вперед, вспомню на старших курсах матчи века по футболу (говорят, это поветрие пошло из Долгопрудного, но там играли 24 часа подряд, а у нас – 12 часов). Итак, это были 2 команды – младшие курсы (1-3) против старших курсов (4-6) и аспирантов. Игры шли на теннисных кортах с хоккейными воротами по 45 минут с 15 мин. Перерывом для полной замены состава. Начинали матч игрой женских сборных, которую приходили смотреть масса зрителей. Девушек вообще на физтехе мало, да не все могли попасть по мячу ногой, но страсти было в избытке (да еще перед поклонниками). Потом выходили сборные, они же через 12 часов заключительной игрой закрывали матч века. Остальное время (в основном ночью) «рубились» группа на группу. Иногда в составе не хватало игроков, и меня, помню, среди ночи пару раз будили: «Вставай в ворота!» - я спросонья посмотрел на часы – было 450 утра.
Помню счет одного матча: 58:57 (не помню, кто победил, да это сейчас и не важно). Победителям полагался ящик пива.
Не знаю, играют ли сейчас матчи века на ФАЛТе. В наше время это было событие, которое ждали целый семестр. Этот матч был предметом нашей гордости.
На старших курсах у многих ребят появились другие интересы, тоже связанные со спортом, туризмом: кто-то стал заниматься бадминтоном (Саня Наумов), я ходил одно время на настольный теннис, пошло увлечение горными лыжами (Вовка Калиенко, Вовка Бутаков, Саня Ким, Леша Савельев и др.). Васька Ермаков купил первую в общаге байдарку «Салют». Водный туризм на старших курсах стал для меня любимым видом отдыха. (Сейчас, лето 2008г., я готовлюсь к водному походу в Северную Карелию на катамаранах. Привет, Вася!) О водном туризме скажу особо. Это занятие, в частности, сформировало, наряду со стройотрядами, наш образ жизни на физтехе, да и в дальнейшей жизни. Сколько благодаря байдарке я повидал уголков нашей великой страны!, как проверялись на прочность характеры «бойцов», шедших по порогам!, как нам доставалось на пешей части маршрутов с полной выкладкой!
     А начали это дело Вася Ермаков и Вова Калиенко. Потом к ним подтянулись я с Серегой Коноваловым, Костик Ильяшенко, потом Ким с Бутаковым, Серега Иншаков. Первый же наш поход по Москве-реке от Можайска до Звенигорода так запал нам в душу, что до сих пор ходим в водные походы. После были походы по рекам Мста, Охта, далее – везде: Украина, Карелия, Кольский полуостров, Северный Кавказ, Восточный Саян и т.д.
       Я бы на месте деканата организовал постоянно действующую секцию водного туризма на ФАЛТе с прохождением маршрутов и сдачей зачетов по этому очень правильному предмету вместо физкультуры (есть же альпсекции в МГУ и водный слалом в МВТУ им. Баумана).
      Еще одним занятием закалившим, наши неокрепшие души и тела, были студенческие строительные отряды (ССО).

                Стройотряды (ССО)
      Об этом заговорили еще в конце 1-ого курса – кому-то из наших ребят удалось уехать в дальние стройотряды и заработать приличные деньги. Реально с этим огромным явлением я столкнулся в конце 2-ого курса, когда подошла пора ехать в «обязательный» стройотряд в Подмосковье. Это была такая почти бесплатная помощь в виде молодых студенческих рук народному хозяйству, уже в то время испытывавшему дефицит рабочих кадров.
За неделю до общего отъезда были высланы квартирьеры, и в начале июля 1974г. наш студенческий отряд «Крылья-74» отправился работать в Загорский (ныне Сергиево-Посадский) район Подмосковья в пригород Загорска под названием Птицеград. (С. Иншаков. Организация, на которую мы работали, называлась ЭХВНИТИП, до сих пор не знаю расшифровки.)
Птицеград представлял из себя большой птицеводческий комплекс, постоянно укрупнявшийся. В то время закупались ГДР-овские  100 метровые алюминиевые птичники, и их надо было собрать.
      Стройотряд состоял из 54 человек во главе с Аркашей (Гомпарцом) Багдасарьяном. Был комиссар – Витек Воеводенко, мастер – Саша Павлюк и 2 бригадира – Вася Ермаков и я. Сначала мы жили в каком-то полуподвале ремонтируемого здания, потом – в спортзале местной школы.
Поначалу, было видно, что местные руководители видели в нас только обузу, спущенную сверху. Нас посылали на сенокос, чистку птичников (кстати, сразу проходит любой насморк), прокладку канализации.
Сначала мы достраивали бетонное основание части фундамента. Другой работы не было, дело двигалось с трудом. Тут неформальным (и формальным) лидером оказался наш командир. Он был старше нас на 6 лет, успел после школы отработать на стройке железной дороги через отроги Кавказского хребта, сходить в морские походы, отслужить в Советской Армии. Как настоящий армянин он был горяч, но это дополнялось оригинальным умом и крепким характером. Одно то, что не было серьезных конфликтов с местными, которые просто нарывались на массовую драку, целиком его заслуга. Он отвечал за нас и часто ради этого сдерживал свой горячий нрав.
      Через некоторое время местные чины с удивлением обнаружили, что огромный птичник строится, темпы выдерживаются, и качество работ не вызывает нареканий. После окончания одного «объекта» нам дали второй комплекс, который мы построили за 2 недели. К сожалению, построив все обещанное, мы были подло обмануты: вместо положенных 600-700 руб нам заплатили по 100-200р. За 2 месяца интенсивного труда. Потом Аркаша ездил еще полгода в Загорск выбивать деньги, когда же его «кинули» окончательно, он через штаб ССО при ВЛКСМ настоял, чтобы стройотряды из МФТИ больше в Птицеград не ездили.
      Стройотряд был первой серьезной проверкой человека на прочность. Организация труда была на уровне, поэтому от бойца ССО требовалось только вкалывать и вкалывать (Очень жалею, что никто из моих 3-х детей в студенчестве так и не «попробовал» стройотряда. Это изменило бы их отношение к жизни, к окружающим друзьям и приятелям. Вместо ССО теперь полурабы-гастрарбайтеры).
Во всех стройотрядах и шабашках, где я был, отмечались 2 праздника: День строителя (10 августа) и День авиации (19 августа). Кстати, обычно они и были теми двумя выходными, что нам доставались за 2 месяца работы.
     В Загорске в августе 1974г. отметить День строителя мы решили на природе. Недалеко от Птицеграда было озеро, куда и решено было идти праздновать. По дороге накопали картошки в углу совхозного поля, закупили «горючее» и почти подошли к озеру, когда по нам открыли огонь. Над головой как в дурном сне свистели настоящие пули – стреляли из автоматов. Мы залегли. Переждав обстрел, бегом проскочили опасный участок. Как потом оказалось, у озера располагалась какая-то войсковая часть, а где мы отмечали День строителя – было стрельбище. Обстрел добавил адреналина в кровь, и праздник прошел ударно – заночевали в какой-то лесной яме, набросав туда лапник.
      В дальнейшем (ирония судьбы) карьера и жизнь двух наших бойцов ССО «Крылья-74» оказалась напрямую связана с этим озером и этой войсковой частью (На 2008г.: один полковник и один подполковник и оба кандидаты наук).
В спортзале, где мы жили в Птицеграде, постоянно крутилась магнитофонная запись концерта Юрия Кукина с его песнями: «За туманом», «Поезд», «Сумерки» и др. Пожалуй, впервые в это время меня «зацепила» авторская песня. У нас были гитары, и я очень скоро играл и пел все песни с этого концерта. Романтик 60-х годов (Ю. Кукин) «задел» нас не в самом романтическом месте – в Птицеграде. Однако, такая жизнь и работа были для нас впервые, мы были молоды, полны сил, и это была тоже наша романтика (в Загорском стройотряде впервые оформились наши первые студенческие семьи: наши девушки, которых было отчаянно мало, здесь делали свой первый выбор).
      Также впервые (по сколько дело было вблизи Загорска) летом 1974г. я посетил православный храм (вернее комплекс храмов – Троице-Сергиевскую Лавру). Несмотря на государственный атеизм, народу в Лавре было много: сновали семинаристы, заговаривали с прихожанами, вступали в дискуссии. Оказалось (впоследствии, конечно), что это огромная своя жизнь, которая нас до этого никак не касалась (в Жуковском не было с момента основания в 1946г. ни одного храма). Где-то параллельно текла другая жизнь других людей, которые свято верили в Бога, не смотря на 50 лет антицерковных репрессий и притеснений.
Только одно тогда неприятно резануло: бабки-приживалки (такие есть при каждом храме) неприязненно на нас реагировали («Кровь с молоком – нечего делать в храме»). Они нас принимали за экскурсантов. Мы, правда, ими и были, но турист превращается в паломника тоже не сразу.
     Так в напряженном физическом труде, под чистым звездным небом Птицеграда, под золотыми звездами (на голубом) храмов Лавры прошло наше лето 1974г. Птичники мы построили, все планы выполнили, денег получили мало (нас просто обманули). Но школа «Крылья-74» останется теперь в нас навсегда. Ребята показали свою человеческую красоту, наш курс сплотился и спаялся в некоторую духовную единую сущность.
   
                Книги
      Что мы читали на физтехе, помимо учебников и источников марксизма-ленинизма? (Вечно гнетущее чувство: воскресный вечер, и надо конспектировать тошнотворных классиков для завтрашнего семинара) Гуляли по общаге разные книги: те, что забрали из дома (я взял 1 том Ильфа и Петрова из оранжевого пятитомника, и его у меня на первом же курсе благополучно «увели»), потом стали попадаться «тамиздатовские» книги (на 2-ом курсе я за одну ночь прочитал «Доктора Живаго» Пастернака), а затем и «самиздатовские» - отпечатанные на машинке («Гадкие лебеди» бр. Стругацких) или переснятые на фото («20 писем к другу» С. Аллилуевой). Наше самообразование шло, конечно, быстрее, чем у рабочих ЦАГИ с нижних этажей нашей общаги, но никогда оно не приводило к диссидентству. У нас были объективные трудности учебы на физтехе, и от нас зависело – преодолеть их или забрать документы и «свалить» в другой ВУЗ. Конечно, общественно-политические дискуссии возникали, но они всегда были в рамках тех представлений о государстве и власти, что сложились на этот момент (Помню спор: должен ли быть лидер страны (имеется ввиду СССР) еще и выдающимся философом – теоретиком? (Намеки на разных Ленина и Брежнева). Одна точка зрения: лидер – это управленец и может использовать идеи других, другая - лидер, если он не крупный ум, не разберется в свежих, интересных идеях).
Через ежемесячные журналы и «самиздат» попадали к нам свежие книги бр. Стругацких («Сказка о тройке», «Улитка на склоне», «Гадкие лебеди», «Пикник на обочине», «Понедельник начинается в субботу»).
Бр. Стругацкие в студенческие годы стали моими любимыми писателями-фантастами. Я и сейчас (2008г.) с удовольствием перечитываю их некоторые повести, но то, что попадало ко мне через самиздат, мне тогда не нравилось. Почему? Это был эзопов язык, но мне казалось, что все настолько зашифровано, завуалировано, без подробных комментариев все эти аллюзии понять было совершенно невозможно. Тут любимые писатели никак не резонировали с нашей жизнью (надо помнить, что мы почти все приехали в физтех из провинции и были абсолютно неискушенными в том, что творится в столичной тусовке).
В то же время другие тексты бр. Стругацких («Трудно быть богом», «Хищные вещи века», «Малыш», «За миллиард лет до конца света»). Я считаю шедеврами жанра. В них нравилось все: и лихо закрученный сюжет, и непременный юмор (очень близкий к физтеховскому), и идеи. Идеи были парадоксальные, глубокие и в то же время логичные, на которых часто держалась разгадка сюжета. Вот, например, идеи прогрессорства (исправление истории) («Трудно быть богом»), предсказание постиндустриального общества («Хищные вещи века»), великая идея свободного творческого труда («Понедельник начинается в субботу»), идея посредника-мальчика между цивилизациями и т.д. и т.д.
Не могу не вспомнить и их трилогию, написанную несколько позже («Обитаемый остров», «Жук в муравейнике» и чеканные «Волны гасят ветер»), где предсказана идея вертикального прогресса.
Но были и упомянутые заумные «Улитка на склоне», потом в 80-е вышли из того же ряда «Отягощенные злом», «Хромая судьба», «Град обреченных», где вместе с обществом братья стали метаться, упростившись до социальной сатиры. (С. Иншаков. Последняя их совместная вещь – «Беседы при свечах или Жиды города Питера» - откровенный перестроечный маразм.) И бог творчества их наказал, отобрал у них дар предвидения (Даже в 1988г. они думали, сочиняя «Отягощенные злом», что в 2033г. будут партия и комсомол). В 90-е годы после смерти А. Стругацкого тиражи их книг выросли, а влияние сходит «на нет». Хотя ранние вещи – изумительные образцы коммунистической утопии (кто сказал, что она не реализуема в будущем?)
Ходила по рукам книга Евгения Дубровина «Грибы на асфальте» (он был главным редактором журнала «Крокодил»). Она оказалась столь близкой к нашей студенческой жизни, что была зачитана до дыр. Основой книги был, естественно, юмор, который рождался из несуразностей той эпохи в приложении к студентам и их ответная находчивость (История о том, как друзья-студенты, не желая ехать по распределению из Москвы, на последних курсах пробуют разные способы остаться в столице: от женитьбы на дочке министра до «ухода» в вечернюю школу. Все там описанное было очень современно, смешно, кроме того, это была яркая сатира на ту жизнь).
Достать эту книгу я не могу до сих пор, хотя у меня есть его другая книга «Грустный день смеха», она тоже смешна и парадоксальна. (Кстати, после публикации «Грибов» Е. Дубровина сняли с главного редактора, что-то власти почуяли за его смехом).
      Мне на физтехе очень не хватало литературы как предмета, обсуждения свежих литературных новинок (видимо, в душе я все-таки гуманитарий, как и выпускница нашего факультета, Татьяна Устинова). (С. Иншаков. Как признала недавно в одном своём интервью Устинова, когда она училась на ФАЛТе, то имела единственную оценку 5 по истории КПСС, а все свои остальные тройки получала со второго-третьего раза.) Даже та ущербная литература, которую нам преподавали в школе, давала пищу для ума. А здесь, на физтехе не было и этого (Как бы это сделать сейчас в виде факультатива или литературного кружка?)
Чуть позже (4-5 курсы) я познакомился с повестями Михаила Анчарова «Теория невероятности», «Этот синий апрель» и «Золотой дождь» про троицу героев-мушкетеров Костю Якушева, Алешу Амосова и Гошу Памфилова. (А. Амосов как раз был физик).
Анчаров в молодые годы стал для меня самым важным писателем, так как его тексты «цепляли» мою душу:
«Пусть звездные вопли стихают вдали,
Друзья, наплевать нам на это!
Летит вкруг Земли в метеорной пыли
Веселое сердце поэта.»
Он говорил, что «лирика – это объемный способ мышления, в отличие от линейно-логического», он говорил, что «искусство дает гипотезы счастья», он говорил: «счастье – это по форме процесс, а по содержанию - состояние» («Теория невероятности»).
В своих повестях он исподволь формулирует гипотезу о природе творчества, основанную на интуиции. В то время это было ново, необычно. Конечно, яркая утопия, но очень будоражащая, поднимающая над обыденным а, значит, и воспитывающая («Идеал – это далекий прогноз» Л.Н. Гумилев).
Потом я стал собирать все книги М. Анчарова («Дорога через хаос», «Самшитовый лес» др.), но волшебства трилогии не повторилось.
Кстати, на стихи М. Анчарова написал несколько чудесных песен мой сосед по общаге Саша Агаров, о котором будет рассказано ниже. Одна из песен – про Аэлиту:
«Не беда, что воют электроны,
Старых песен на душе поток!
Расступитесь хаос, космос, хронос!
Не унять вам сердца шепоток!»
  - писал Михаил Анчаров и пел физтех Саша Агапов.
     Еще хочу рассказать об Олеге Куваеве. Этот писатель – геолог в 1975г. умер, прожив 41 год и написав, по сути, один роман – «Территория» - книгу о золотоискателях на Крайнем Севере. Эта книга со мной до сих пор. Я ее перечитываю, когда начинается весна, когда хочется (хотя бы искусственно) подстегнуть себя, вспомнить молодые годы (и молодые чувства), ощутить тягу убежать куда-нибудь на Север, на Дальний Восток к другим, «идеальным» людям. Пересказывать этот роман-памфлет бесполезно. Он для меня просто идеал цельных человеческих характеров, чистых душой и телом: «… если ваша душа не очерствела… и не поблекла от жизни на одном месте, вы постоянно будете чувствовать, что нечто главное идет мимо вас… Возможно, это главное заключается в узкой полоске ослепительного лимонного цвета, которая отделяет хмурое небо от горизонта в закатный час. У вас вдруг сожмет сердце, и вы подумаете без всякой причины, что до сих пор жили не так, как надо… Во всяком случае, бессмертная душа ваша, неповторимое и единственное ваше бытие, тут ни при чем. Что-то вы упустили».
А еще О. Куваев писал: «А теперь задайте себе вопрос почему вас не было на тех тракторных санях, и не ваше лицо обжигал морозный февральский ветер? Может быть, именно это поможет ответить на недовольство, которым мучаем мы сами себя во время бессонницы в серый предутренний час, когда светлеют окна и гаснут звезды.»
      Вот так через физтех-песни, через любимые книги, гулявшие по общаге, складывался наш курсовой коллективный дух, который ощущаешь даже сейчас (июнь 2008г. – празднования 30-летия окончания ФАЛТ МФТИ). Так формировалось наше мировоззрение. Мировоззрение физтеха – это высшее достижение советского образования. Из нас получились идеалисты, патриоты своей страны, иронично относившиеся к глупостям «развитого социализма», презирающие диссидентов (как предателей), имеющие фундаментальный багаж знаний по основным естественнонаучным дисциплинам («Есть естественные науки и противоестественные» - акад. Арцимович).
    Другое дело, как это мировоззрение менялось потом, соприкасаясь и войдя в противоречие с действительностью. Но, встречаясь с однокурсниками, я что-то не замечаю апологетов либеральной демократии нашего российского разлива, где главенствует закон: за деньги куплю все и за деньги продам все.
Кант всю жизнь удивлялся нравственному закону (Богу), которым руководствуется человек. Так и у нас на курсе, нравственный фундамент большинства из нас сформировался в те незабвенные студенческие годы, и он не сломан до сих пор.
Немного об учебе
     Из того, что читалось на лекциях (физика, математика), я понимал далеко не все. Иногда почти ничего. Мы все приехали из провинции, но без комплексов (т.к. были лучшими в своих школах). Поэтому я стал спрашивать у ребят, как они усваивают фундаментальные знания. Условно курс разбился на две неравные группы: меньшая, более одаренная и подготовленная, понимала почти все и училась если не легко, то спокойно, и большая группа, в которой было много разного, но учившаяся тяжело. (Были отдельные личности, например, Коля Рябуха, которые каждый день после 5 пар лекций и семинаров сидели в читальном зале библиотеки до ее закрытия в 11ч. вечера. Этим я искренне завидовал, т.к. не обладал таким «здоровьем». Эти постепенно переходили из «общей» группы в «продвинутую»).
Будучи как-то дома у родителей (они вслед за мной в 1973г. перебрались в Подмосковье), я спросил у отца – преподавателя аэромеханики, почему многое не усваивается на лекциях. И услышал по-военному четкий ответ: виноват лектор. Он припомнил, как во время его учебы в академии им. Н.Е. Жуковского в 1948-1953г.г. были подобные примеры, и слушатели (в отличие от нас) написали письмо в Политбюро. Можно себе представить реакцию горе – преподавателей, когда из ЦК ВКП(б) прибыла авторитетная комиссия для расследования фактов формализма в академии. Досталось и преподавателям, и слушателям. Но это были фронтовики, которые ничего после войны не боялись.
      Прошло много лет после учебы на физтехе, я уже отучился и окончил аспирантуру, защитил кандидатскую по механике, повидал многих преподавателей, и укрепился в первоначальном мнении отца: если на лекции не усваивается 90% материала – виноват лектор. (При этом он может быть блестящим ученым, но Учителем с большой буквы - нет). Из примеров – антиподов вспоминаю блестящую работу Мищенко (читал диффуравнения на 2-ом курсе сжато, последовательно и предельно ясно) – и Пасынкова (читал матанализ – как-то неудобно и непонятно, а значит - плохо). Это сейчас разговор о младших курсах, а были еще более разительные примеры неумения подать материал (4-й курс Иорданский - теорфизика)).
            Завершался первый год учебы, надвигалась летняя сессия (7 экзаменов). На первом же (матанализ) я срезался и получил «банан». Уже не помню – что отвечал, кому отвечал, но помню психологический удар – это была моя первая двойка в жизни. В любом случае – это был шок, в конце июня маячила пересдача, а впереди была еще целая сессия. Но, видимо, организм мобилизовался, и я сдал остальные предметы успешно. (Даже стал получать стипендию).
Ох, как мы с Козераками (Г. Жестков, С. Смирнов, В. Егоров) отметили окончание летней сессии! Даже начальник курса Ю.В. Маношкин, собрав нас после пересдач в своей лаборатории, старался к нам близко не подходить – спиртной дух стоял такой, что поднеся спичку – все взлетит на воздух. (Это я не к тому, что мы пили на физтехе, а о том эмоциональном стрессе после длинной сессии и пересдач, который необходимо было снимать). (Вот так вот все время – хочу рассказать об учебе, а перетекаю в жизнь на физтехе. Эмоции остались в памяти именно о ней, о жизни).
      И, тем не менее, что же такое учеба на физтехе? С одной стороны, это огромный поток информации, которую мозг иногда просто отказывался воспринимать (переполнение), с другой стороны, качество этой информации – понятия, категории, методы, которые были для нас абсолютно новыми. К ним надо было как-то привыкать. А тут еще сбоку, как финский нож, маячил английский, который нельзя было не учить. Понять что-либо из этого информационного потока, как-то систематизировать помогали семинары. (Поэтому, начиная со 2-ого курса я все реже и реже ходил на лекции, но семинары старался не пропускать).
О преподавании физики. Физика дала нам мировоззрение. Она расставила по порядку фундаментальные явления в нашей жизни, скрытые механизмы движущих сил природы. Поэтому у меня осталось только чувство глубокой благодарности к нашим любимым преподавателям – физикам А. Л. Стасенко, Ю. А. Лашкову, Ю. В. Маношкину и даже В. В. Додонову (об этом позже). (Сколько в последнее время (2000-е годы) появилось шарлатанов от физики, всяких академиков РАЕН (буква Е выдает как клеймо), которые задурили голову обывателям псевдонаучными теориями, всякими торсионными полями, теорией эфира и пр.. У огромного числа людей в голове абсолютно искаженная картина процессов, происходящих на Земле и в космосе. Снова, через 300 лет, поднимает голову астрология с ее верой во всеобщее влияние звезд, планет на человеческие судьбы. А сколько страхов появилось сейчас (2008г.) после запуска большого коллайдера в Швейцарии – тут и черные дыры и провалы во времени и антиматерия! На сколько бы жизнь обычных людей была осознаннее, если бы они хотя бы учили физику в школе и интересовались ею, читали научно-популярные издания!).
     Есть же фундаментальные критерии отсеивания неясных явлений, эффектов, открытий. Все это должно быть повторяемо независимыми экспертами и наблюдаемо. (Про чудеса я молчу, они не повторяемы – на то они и чудеса). Но это уже вопрос веры, он выходит за пределы физтех-образования.
Некое цельное понимание того или иного раздела физики появлялось у меня только веред экзаменом, когда все изученное прочитывалось еще раз и обнаруживались связи между явлениями и законами. Возникала некоторая виртуальная уверенность, что ты осознал то, что завтра идешь сдавать. Когда же такая уверенность не возникала – царил случай: может сдашь, а может еще помучаешься.
Не могу не вспомнить лабы по физике. Которые на 1 курсе вел у нас аспирант Додонов, живший в нашей же общаге на Гагарина, 20. (Сейчас он преподаватель политехнического колледжа в Бразилии). Вот кто «доставал» нас до кишок! Лабы мы ходили к нему сдавать и пересдавать не один раз. Я ходил-ходил пока раза с 3-его не понял всю лабораторную целиком, от начала до конца. Это было как прозрение, и этим прозрением я обязан Додонову. (Кстати, с лабами связан один сюжет из жизни: работа по сохранению импульса количества движения предполагала стрельбу из пневматической винтовки. Естественно, при «проверки» ружья, пуля угодила в зад неосторожно нагнувшемуся товарищу. Дело не кончилось дракой прямо в лаборатории только потому, что раненый произвел ответный выстрел.).
Заканчивался общий курс физики зимой на 3-ем курсе госэкзаменом (сейчас его физтехи сдают в летнюю сессию). (Физтех – поговорка: сдал гос по физике – можно жениться).
     О химии остались только положительные эмоции: образцовый, понятный, сжатый до 1 года курс.
      Про общественные науки скажу лишь, что это на фоне физики были слабые, мертворожденные дисциплины, без фундаментальных законов; они и читались формально. (Не считать же фундаментальным законом переход количества в качество. Это не закон, ибо носит случайный характер: что-то может и перейдет, а что-то и нет).
      Об английском только ленивый у нас не вспоминал. (Да и то только по причине вылета из физтеха).
Я попал в «продвинутую» группу с преподавательнице Ампиловой. Группа состояла из 6-ти человек, занятия – 2 раза в неделю. Каждое занятие – 20 новых слов, грамматика, технический текст. И поэтому, как бы ты ни прятался, за пару (40+40 минут) тебя попросят ответить раз 15-20. Состояние карася, брошенного на раскаленную сковородку. Поначалу был в отчаянии, но потом «поджарился» и стал воспринимать это наше аутодафе как бы со стороны. Тетки-преподаватели (Ампилова, Киш) были просто гангстерами. (Сережа Котко, чрезвычайно одаренный парень из Воронежа, «вылетел» из физтеха на 2-ом курсе только из-за английского (потом с красным дипломом окончил Воронежский университет). Тексты, изучавшиеся на английском, до сих пор у меня в башке. Так, разбуди меня ночью, и я расскажу по-английски про этот «гребанный» трансформатор).
Однако если заниматься регулярно, английским с трудом, но поддается, и я его на 3-ем курсе благополучно сдал.
Об английском я вспомнил потом, через 5 лет, когда сдавал кандидатский минимум. Дело было в академии им. Н.Е. Жуковского, и вдруг оказалась передо мной «та самая» пожилая уже С.Я. Докштейн, по учебнику которой мы учились на физтехе. Из всей группы (30 человек) трое окончили физтех. Результат экзаменов был предсказуем: половина двоек, 3 – пятерки (угадайте кто?)
И в дальнейшем, забыв все на свете из того, чему учили на физтехе (в смысле фактов, а не подходов), технический английский я до недавних пор не забыл.
Недаром о нас говорили: институт иностранных языков с техническим уклоном. Доля правды (весомая) тут есть несомненно – по количеству сожженных нервов английский был на 1 месте.
После сдачи госа по физике и окончания летней сессии 3-его курса много в учебе поменялось: появились занятия на базах (базовых институтах), а на физтехе в большом количестве стали читаться спецкурсы. Но об этом дальше в другой главе.
                3-4 курсы
Третий курс осенью 1974г. начался с новости, что нас опять не переселят всех из рабочей общаги в институтсткую.
Чем это было вызвано, уже точно я не помню. Скорее всего, это были технические причины: первокурсников начальство решило сразу поселить в «человеческие» условия, поэтому мест для всех нас не хватило в общежитии на Гагарина, 20. Зато произошло впервые в истории ФАЛТ обратное переселение – несколько 4-курсников, «отличившихся» в парадном здании, переехали к нам. Мы приобрели статус «камчатки» для ссыльнопереселенцев.
Итого нас оказалось 48 человек на 90 коек. Мы из родной 111 комнаты расселились попарно: Леха Членов с Вовкой Матвеевым, и я с Серегой Коноваловым (раньше это были комнаты на троих).
Новый быт и свободные нравы наложили отпечаток на нашей студенческой жизни на 3 курсе, тем более, что ни студсовет, ни деканат в это время к нам не заглядывали, видимо, махнув на вольницу рукой.
Мы с Серегой решили создать «уют» в комнате: я привез от родителей зеленый пластиковый абажур, часы-кукушку: кроме того, мы купили проигрыватель грампластинок за 55р. (ровно одна стипендия).
Часы-кукушка продержались у нас ровно сутки: когда они начали ночью куковать, то получали тапочком по кукушке и, часа в 4 утра, прокуковав разок и получив в очередной раз по башке, встали навсегда.
Зеленый абажур создавал своеобразный свет, напоминающий игровой зал рулетки, и мы его тоже вскоре выбросили, а вот проигрыватель «застрял» надолго и принес нам много приятных минут.
Импортные пластинки купить в то время было практически невозможно, но фирма грамзаписи «Мелодия» начала выпускать пластинки-миньоны с однотипным названием: «Зарубежная эстрада», и ниже мелким шрифтом стояло не имя группы, а фамилия певца, например, Фогерти. Так у нас появились «криденсы», «роллинги», «битлы» и т.д. Кроме того, у нас были все пластинки «Песняров», гениальной белорусской группы. Даже сейчас (2008г.) мой сын по интернету вылавливает их старые записи и слушает их.
В тоже время (может, чуть позже) стали появляться пластинки эстрадно-симфонических оркестров, где исполнялись популярные зарубежные музыкальные темы (оркестры Дж. Ласта, Поля Мориа, Рея Кониффа…).
Пластинок с бардовской (авторской) песней тогда не было, но появилась большая пластинка Жанны Бичевской, где она пела русские народные песни под акустическую гитару в очень интересных современных обработках (более всего обработки напоминали стиль «Кантри», но на русский лад).
Первый раз я понял, что русская народная музыка может оказаться такой глубокой, драматичной, но и очень современной. (Потом, еще лет 5-7 Жанна Бичевская везде была на слуху, но в 90-е годы, уйдя в религию, исчезла из нашего музыкального круга. Хотя русскую казацкую песню «Ой, да не вечер, да не вечер» в ее обработке мы поем в компаниях до сих пор.).
Упомянув бардовскую песню, нельзя не вспомнить то огромное влияние, которое оказала на нас эта музыкально-поэтическая культура, тем более, что к 3-ему курсу мы уже «доросли» до этого уровня.
               
                Авторская песня
Уже на 2 курсе до нас стали доходить магнитофонные пленки с записями бардов. Началось все с физтех-песни - фестиваля авторской песни под гитару, который проходил каждый год в Долгопрудном.
Помимо спецпесен про физтех (1-ое отделение концерта), там во втором отделении выступали известные (и не очень) авторы и исполнители. Там я впервые услышал Александра Суханова, Юрия Ченцова, Александра Луферова, Владимира Турьянского, Владимира Клячкина и др. Кроме того, многие выступающие пели новые песни Б. Окуджавы, Ю. Визбора, С. Никитина.
На 3 курсе я уже умел неплохо играть на гитаре, подбирал полюбившиеся песни на слух и запоминал намертво тексты. (Позже был случай на 5 курсе, когда я на спор спел 200 песен без перерыва и ни разу не ошибся).
Любители авторской песни оказались также Саня Ким, Вова Бутаков, Костик Ильяшенко, Леша Савельев, с младшего курса – Саша Агапов. Было также много сочувствующих - болельщиков, которые играть на гитаре не могли, но пели и любили слушать. В 1975г. я начал записывать тексты авторских песен в толстую коленкоровую тетрадь. Закончилась она через год, в ней было 175 песен: от Окуджавы до физтех-песен, от Никитина до Дольского, от Клячкина, Кукина до А. Круппа и т.д. (Сейчас дописываю 8 тетрадь, более 500 песен, но пополнения происходит все реже и реже – 2008г.). Что же было в этих песнях? – прямой, без посредников и цензуры разговор по душам. Движение КСП (клуб самодельной песни) было ответом, в основном, технической интеллигенции на близорукую политику тогдашней власти в области культуры и, в первую очередь, эстрады. По ТВ и радио крутили одних и тех же певцов (И. Кобзон, Э. Хиль, Л. Зыкина, В. Толкунова, Л. Лещенко и т.п.), повторяемость песен была невыносимой. Все это создавало чувство отторжения (как сейчас то же чувство вызывает «Фабрика звезд»). И вот в такой пустоте вдруг к тебе попадает пленка, где кто-то под гитару не учит тебя моральному облику строителя коммунизма, а неспешно, но очень искренне разговаривает, грустит, надеется, радуется вместе с тобой. Сколько текстов классиков я узнал и полюбил через мелодии КСП! Открываю свою первую тетрадь: Шекспир (Сонет № 90), Бараташвили (Синий цвет), Левитанский (Под музыку Вивальди), Светлов (В конце концов плевать на это), Самойлов (Названья зим) и т.д. и т.д. Это было наше культурное самообразование, это были наши литературные и музыкальные университеты. В этот оборот вкраплениями попадали и общеизвестные песни, они как бы открывались заново:  Бригантина (Коган), Споемте, друзья (С. Седой – Чуркин), Дороги (Новиков - Ошанин).
Через авторскую песню мы как через реку попали в море замечательной русской советской песенной стихии, феноменальной по своей глубине и мелодичности (от Дунаевского до Пахмутовой, но это отдельный разговор).
Конечно, авторская песня была сильна стихами (не могу назвать их текстами, поскольку многие очень хороши). Но вершины этого жанра – это еще и очень запоминающиеся мелодии, составляющие одно целое со стихами.
Авторская песня сейчас умирает. Это как живой организм - рождение, расцвет, угасание, смерть. Но это было настоящее живое народное творчество (городской фольклор), а народное творчество не умирает (пока жив народ). Может быть вслед за городским романсом XIX века, авторской песней 2-ой половины XX века, скоро появится новый неожиданный жанр песни под простое акустическое сопровождение. (Кстати, слушая сейчас того же Кобзона, того же Магомаева, Кристаллинскую, понимаешь, что это сильные, «с душой» исполнители, песни тоже в большинстве хорошие, но в 70-е годы нас перекормили всем этим, и возникло естественное неприятие всей официальной культуры).
     Песни под гитару с тех под (1974г.) сопровождают меня в моей жизни. Не обходится ни одного общего «сабантуя», ни одного похода, где бы ни звучали старые и новые авторские песни (бр. Мищуки, А. Козловский, О. Митяев, дуэт Иваси и т.д.). Потом на 4-ом курсе у нас на ФАЛТе организационно оформился клуб любителей авторской песни. Мы стали ездить на слеты КСП в Подмосковье (весной и осенью), посещать много концертов КСП в Москве (иногда там сами выступали) и приглашать известных бардов к себе, в Жуковский.
У нас на факультете за этот не очень длинный (3 года) период успели выступить и Ю. Визбор, и В. Клячкин, и квинтет С. Никитина, и Ю. Кукин, и В. Турьянский. (Были также В. Высоцкий и А. Градский, но это другой жанр).
Вершиной нашей деятельности стал фестиваль ФАЛТ – песня, проходивший у нас на факультете в 1976-1978г.г. с приглашенными авторами – исполнителями (чем все дело закончилось, я не знаю, т.к. после окончания института уехал в другой город и на время потерял связь с институтом и однокурсниками).
На 3-ем курсе я впервые попал на фестиваль Большой физтех-песни в Долгопрудном. Это было сильно: в первую очередь поражала активность зала – неугодных «захлопывали», понравившихся – не отпускали («пой еще»), наэлектризованная атмосфера некоего творческого действа, битком набитый студентами зал, обмотанная микрофонами стойка перед певцом (Зарисовка с натуры: стоит певец, поет песню, потом к окончанию песни к нему по сцене по-пластунски ползет «фанат», доползает до певца, говорит ему тихо (весь зал слышит – микрофон включен) – «погоди петь, я пленку перемотаю», манипулирует у того под ногами со своим кассетником, потом говорит певцу – «можешь!» и под аплодисменты зала уползает обратно, концерт продолжается. (Какую же эйфорию я испытывал, когда мы на этой сцене с Сашей Агаповым, выступая в 1977г. дуэтом, услышали из переполненного зала: «Еще!» Мы спели еще, это была высшая похвала в моей жизни).
3-4 курсы (продолжение)
      Осень 1974г. заканчивалась, переходя постепенно в зиму, но мы этого не замечали, т.к. приближалось ключевое событие в нашей учебе на физтехе – гос. экзамен по физике. Все силы были брошены на этот экзамен, нас даже освободили от осенней картошки, от всякой марксистско-ленинской лабуды. Перед глазами стояла голая физика. Надо сказать, что для меня ее вид был сильно расплывчат и восторга не вызывал: читались разделы ядерной физики, понимая я далеко не все, настроение было тревожное (Невольное отступление: как проводился письменный экзамен по физике – давались несколько задач, которые надо было решить (довести до численного ответа). При этом, в отличие от школы, необходимые исходные данные могли быть и не все даны. На вопрос: «Как же решать задачу без исходных данных?» - преподаватели обычно отвечали (это касалось в первую очередь ядерной физики): «Ну, подставьте, какое-нибудь непротиворечивое численное значение». А надо было еще знать какое!).
Так вот гос. по физике состоял из двух частей – письменного экзамена (у нас в Жуковском) и устного – в Долгопрудном, где нужно было не только «защитить» письменную работу, но и сделать самостоятельный доклад по заранее заданной теме. Мне дали тему: «Газовые лазеры». Подготовку к главному экзамену на физтехе помню смутно (всплывает только непонимание, как же все-таки работает газовый лазер). Однако наступил день экзамена, и все сошло нормально. (Видимо, местный физтеховский бог был в тот день снисходителен к нам, пришельцам из Жуковского).
         Более того, повторив перед экзаменом все разделы физики, я вдруг стал понимать, что в голове складывается некая система физических законов и связей между ними.
Эта системность в знаниях - может быть, главное, что дает обучение на физтехе. Системность в подходах к любой проблеме делает специалиста объективным, помогает избегать стратегических, глобальных ошибок (будь то хоть физика, хоть экономика). (Мое глубокое убеждение, что именно системного подхода не хватило команде Е. Гайдара в первой половине 90-х годов. Узкие специалисты (экономисты) не оценили системно перспективу развития нашей страны и обрушили уровень жизни ее жителей в 2 раза. (С. Иншаков. Это очень у немногих в 2 раза, а у большинства и поболее!) Например, Е. Гайдар в 1992г. ездил по Дальнему Востоку и снимал северные надбавки для местных жителей. Сколько же сейчас приходится переплачивать, чтобы вернуть хоть часть этих людей назад. К вопросу о системности физтеховского образования: старый анекдот про то, как вскипятить чайник: налить воды, поставить на плиту, зажечь газ. Вопрос – если в чайнике уже есть вода? – Вылить воду, далее – по предыдущей схеме.
Зимняя сессия 3-его курса благодаря госу по физике была облегченной, и мы, сдав ее (кое-кто и досрочно), разъехались по родным домам.
6-й семестр на физтехе и последний в общаге на Мичурина 10а вспоминается как апофеоз вольницы. Более свободной (во всех смыслах) жизни за 6 лет учебы (да и в дальнейшем) я не помню. Вольность давала своеобразные плоды. Группа «бухаринцев» со старшего курса, которую выселили из головной общаги за недостойное советского студента поведение, развлекалась как умела: однажды поздним вечером кинутой картошкой был подбит глаз машиниста тепловоза, проезжавшего мимо общаги и некстати высунувшегося. Потом был большой скандал, деканат искал «виновника торжества», но все кончилось ничем. (Кстати, группа «бухаринцев», естественно, от слова «бухать»).
Двери в коридоре во все общественные места были выбиты молодецкими ударами ног, дни рождения отмечались всем оставшимся личным составом.
Иногда этот «личный состав» объединялся ради «правого дела» и добивался победы:
Во время строительства стадиона весь двор за зданием факультета обнесли бетонным забором типа «женская грудь» (как говорил полковник Сяченов). Приехав после зимних каникул мы были неприятно удивлены тем, что путь в институт увеличился аж на добрые 200м вокруг забора. Это стало предметом наших глубоких раздумий, и, наконец, выход был найден. (он лежал в рамках математической статистики, которую нам тогда читали). Каждый боец из общаги, проходя мимо забора, в определенном, заранее обусловленном (!) месте бил по забору, чем мог. Наконец, через месяц, образовалась дыра, которую расширить уже труда не составляло. Дорога на факультет открылась, победа была за нами, но, как оказалось, все еще только начиналось. Сначала «темные силы» (деканат) вымазали дыру густо солидолом. Они думали, что физтехи боятся грязи. Не тут-то было. Первые камикадзе вытерли весь солидол своей немудреной одеждой, остальные пошли за ними, как и раньше. Вторым ударом деканата была заделка дыры с двух сторон железными окованными дверьми. Тут нам пришлось совершить подвиг: вечером я с двумя козераками (Г. Жестков и С. Смирнов) пошли на дело, взяв с собой ломик.
При отдирании дверей от забора стоял такой скрежет, что могло показаться, будто ломают как минимум склад стеклотары, который находился рядом. Во всяком случае, пол-Жуковского этот шум точно слышало. Потом одну дверь мы отнесли к реке Быковке и утопили ее там, а вторую дверь – закинули в Ильинке на крышу какого-то сарая. (С. Иншаков. Промерил расстояние по карте: до самой ближней части Быковки – 1728 м от дыры в заборе! Вот что значит физтеховское упорство!) До конца 3-его курса путь был свободен. Деканат понял, что легче нас переселить, чем бесконечно заделывать дыру.
Этот эпизод показывает, что у нас на 6-м семестре появилось больше свободного времени. (Кстати, уже будучи на 4-ом курсе мы увидели, как была заменена целая секция в «нашем» заборе. Но новые первокурсники восприняли сплошной забор как данность свыше и ходили вокруг.).
          У меня на 3-ем курсе вспыхнула, загашенная со школьно скамьи, страсть к собиранию марок (филателия) тем более, что под боком оказался еще один филателист (Саня Наумов), и мы отдались этому делу с молодым задором.
Часто после получения стипендии, ехали на следующий день в Москву (иногда на первой электричке в 4.41 с пл. Отдых) и там на Главпочтампте на Кировской (ныне Мясницкая) спускали все до копейки.
 Один раз у меня после такого «заезда» осталось 50 коп., а прожить до стипендии надо было еще целую неделю. Сложив с Шуриком свои финансы, мы закупили манной крупы и ели ее с вареньем всю неделю, тем более, что варенья у нас было много.
По воскресеньям ходили в местный ДК им. Ленина, где собиралось общество филателистов. У нас были членские билеты, мы платили взносы, писали заметки в журнал «Советский филателист», пополняли наши коллекции. Общение в клубе было для меня очень полезным. Я, от природы стеснительный, не знал, как купить и как продать. Здесь же все было на этом основано, это был такой маленький оазис рыночных отношений при социализме. Там я научился торговаться (это не стыдно, ты экономишь свои деньги, никого не обманывая). В клубе заседали опытные «зубры», торговавшие марками, монетами, значками, медалями. Постепенно они приняли нас как равных (т.е. перестали «дурить», тем более, что мы научились пользоваться иностранными каталогами «Ивер» и «Михель»).
Этот клуб я вспомнил не раз добрым словом в 90-е годы, когда наступили «рыночные» времена и я открыл свое первое ТОО «Материк» в 1991г.
(Физтех - анекдот в тему: сын приходит из школы и спрашивает нового русского папашу (выпускника физтеха): Папа, что такое чистоплотность? – Ну, это, сынок, «чисто» масса деленная на «чисто» объем).
Однако возвращаюсь в весну 1975г. Нравы были достаточно свободные, поэтому сахару на всех не хватало, даже если ты его покупал через день. Пришлые товарищи-друзья брали взаймы с концами. Для отражения набегов на продукты мной была разработана катапульта «Бокс». Нашли боксерскую перчатку, насадили ее на палку, палку на стрелу в арбалете натянули внутрь шкафа на резиновый бинт, сделали предохранитель, спусковой крючок, зарядили конструкцию и стали (я и Серега Коновалов) ждать.
Зашел Андрюша Еремин по кличке «Ташкент». На вопрос: - Не дадите ли сахару взаймы? – был дан вскользь ответ: - Возьми в шкафу. При открывании дверцы эффект превзошел все ожидания: перчатка точно попала по «харизме», Андрюша в нокдауне сел на кровать. Но самое интересное, что очухавшись и отсыпав сахару (физтех!), он не обиделся, а остался в комнате ждать следующего. Были еще «ходоки», но перчатка с палкой иногда как из пращи пролетала выше головы, иногда попадала в цель (в нос). Был всеобщий успех.
На следующий день я задержался на занятиях и совсем забыл о своем детище. Каково же было мое изумление, когда, открыв шкаф, я получил в глаз от этого орудия!
От греха я в итоге размонтировал агрегат, т.к. больше всего от него досталось изобретателю.
      Жизнь тем временем телка своим чередом. В Москву весной 1975г. приехала американская выставка «Туризм и отдых в США». Мы рванули на ВДНХ, где она разместилась. Саму выставку помню плохо (да и какой–такой уж отдых в США после того, как открылись границы и нам (далеко не всем, однако) стали доступны все курорты мира), но около каждого стенда стоял дядечка и на ломанном русском дискутировал за американский образ жизни. (Помню один из таких тезисов: лучше курить марихуану, чем пить водку в СССР). Оказалось, что даже такая невинная тематика политизирована.
     Летом на 3-ем курсе мы сдавали гос. экзамен по английскому («продвинутые» группы). Помню, что кризис в изучении английского я преодолел на 2-ом курсе (об этом в главе про учебу) и гос. экзамен, в отличии от некоторых моих товарищей, сдал сравнительно легко. (Зарисовка с натуры: встречаю в те дни А. Наумова, который ходит вокруг факультета и внимательно смотрит наверх. На вопрос: Ты чего это делаешь? – отвечает: Ищу удобное место, чтобы сбросить кирпич на Киш (преподавательницу английского, которая заставила его еще год учить язык)).
Из предметов, сдаваемых на 3-ем курсе помнится отчетливо только ТФКП – теория функций комплексного переменного. Это был раздел математики, очень близкий к реальным задачам гидродинамики, которую тогда же «проходили». А хорошо запомнилось из-за одного случая на семинаре. Вызвали меня как-то к доске решать задачку («брать интеграл по контуру»). Я вышел, ничего не понимая, начал чертить мелом вокруг осей какие-то круги. На мое удивление преподаватель начал подавать одобрительные возгласы. Чуть-чуть подсказок, и, о чудо, я «просек» целиком этот метод. Дорешав на доске задачу, я пошел на место, обогащенный пониманием красивой математической техники для решения практических задач. (Физтех анекдот в тему: Монолог лектора на физтехе: Объясняешь им, объясняешь, потом, наконец, сам поймешь!)

     … Заканчивалась летняя сессия 1975г., и был объявлен набор в первый для большинства из нас дальний (выездной) стройотряд да еще сразу на Камчатку. Был жесткий отбор, но большинство из нашего Загорского ССО «Крылья-74» туда попало. (Командиром поехал, как и год назад, Аркаша Багдасарьян, основной костяк тоже сохранился: Витек Воеводенко, Вася Ермаков, Костя Бутенко). У нас появился шанс не только заработать приличные деньги, но и повидать самый край нашей необъятной Родины.

                Камчатский стройотряд («Крылья - 75»)
В начале июля 1975г. мы вылетели из Москвы на «мастодонте» советской гражданской авиации Ту-114 до Хабаровска и дальше, на Ту-104 – до Петропавловска-Камчатского (там, кстати, его называли только «Питер»).
Камчатка встретила нас туманом и дождями, но постепенно то ли погода наладилась, то ли мы привыкли, но стало казаться, что мы на Русской равнине. Поселили нас в школе, в спортзале, работали мы в основном на ремонте крыш, перестилая мягкую кровлю. В магазинах Петропавловска из закуски продавалась только морская капуста в развес. Рыбы и икры (лососевых) видно не было, но все местные где-то ее доставали. Пару раз мы ходили за крабами в район Сероглазки, куда причаливали рыболовные сейнеры. Однажды сварили крабов в выварке для белья, варили кипятильником. Крабы получились вкусные, но потом ни выварку, ни кипятильник использовать по прямому назначению уже было нельзя – все пропахло крабами.
     Работали ударно, от зари до зари, бывало и больше. Под занавес основных ремонтных работ нашли шабашку – красить водный танкер изнутри. Поскольку это было уже в конце августа и сроки поджимали, поселились на танкере (а он был на плаву) и драили его в три смены. Когда после окончания покраски танкера мы ехали на городском автобусе домой в школу, местной жительнице стало плохо: от нас разило суриком, и нас чуть не ссадили на полпути.
    Был момент, когда от паров краски сурика Витек Воеводенко потерял сознание и свалился в трюм танка. Его достали, перевязали разбитую голову и отправили отдыхать. Еще запомнилось, как пескоструили большой 5-этажный дом. Нам по шлангу наверх подавали с помощью компрессора мелкий песок под давлением, а мы сдирали им множество слоев масляной краски, которой был выкрашен каждый второй дом в Питере. Потом, в школе этот мелкий песок надо было долго вытряхивать изо всех мест. Масляной краской дома там красили по необходимости, т.к. ветер и высокая влажность за несколько лет делали из них промокшее и обшарпанное решето. Пескоструили мы их для будущей штукатурки, которая, по идее, должна спасать от холода и сырости. Но перед штукатуркой надо было по бетонной стене сделать еще насечку, чтобы раствор лучше схватывался. Насечка проводилась так: берешь топор и долбишь по бетону пока руки не отвалились.
     Основная же работа была на крышах. Внизу стояла бочка с битумом, который нужно было разогреть, наверху бригада поднимала материал (рубероид, битум) и раскатывала по крыше. Истопником у нас в бригаде был Леха Членов. После того, как он пару раз неудачно попал под поднимаемый битум, он стал похож на черта в шляпе. (Как-то рядом с Лехой шли бабушка с внучкой, бабушка – внучке: Смотри, плохо будешь учиться, будешь работать как этот дядя!). Однако Леха не жаловался. С его наблюдательной точки (вокруг были одни горы и пригорки) были видны все ножки женской половины Петропавловска, которые поднимались и опускались по многочисленным ступенькам. Надо сказать, ножки были исключительно стройные. (Добавление 2008г. – А просто, может быть, раньше чаще на них смотрел?)
Один раз бочки с битумом загорелись и повалил такой черный густой дым, что приехали городские пожарные и залили наш пожар пеной (водой битум не тушат). Работал на ремонте крыш, понял преимущество физического труда над умственным: жильцы ремонтируемого дома просили именно над их квартирами сделать крышу получше. В итоге нам перепадало то персиковый компот, а то и что-то покрепче.
Под занавес работ на общем собрании отряда утвердили индивидуальные коэффициенты трудового участия. Все было гласно и честно. У нас опять оказался саморегулируемый трудовой коллектив – идеал социализма. (Я за этот стройотряд получил 905руб. – огромные для меня деньги по тем временам. На них можно было прожить целый год.).
На Камчатке в то лето было много студенческих стройотрядов, в том числе и из Долгопрудного. Был проведен даже фестиваль ССО, где я впервые услышал много бардовских песен, которые потом пел всю жизнь («Молитва» Б. Окуджавы, «Этот город называется Москва», «А все кончается» Миляева). Последняя песня особенно запала в душу:
А все кончается, кончается, кончается.
Едва качаются перрон и фонари,
Глаза прощаются надолго, изучаются,
И там все ясно. Слов не говори. 
     Она попала в резонанс с нашим отъездом и прощанием, оказалось духовно очень нам близкой и стала петься хором при завершении общих праздников. Это ведь настоящий гимн мужской дружбе. Даже слово «мужики», звучавшее в конце песни, воспринималось по-новому, с глубоким, взрослым смыслом.
Улетали мы опять через Хабаровск. Рейс Ту-114 на Москву запаздывал, и народ на радостях разбрелся праздновать, оставив в центре аэровокзала груду рюкзаков и тех бойцов, которые ходить уже не могли. Для меня до сих пор является загадкой, как мы через 6 часов все до единого погрузились в самолет и прибыли в Москву. (Перед глазами только Леха Членов, держащий в руках завернутую в газетку огромную чавычу с открытой зубастой пастью, который он пугал иностранцев во Внуково).
Так благополучно завершился наш дальний Стройотряд в 1975г.. В конце августа я явился к родителям загорелый, окрепший, с пробивающейся впервые бородкой – боец ССО «Крылья - 75» ФАЛТ МФТИ. Потом я еще не раз ездил в шабашки (в т. ч. и на Дальний Восток), но в стройотрядах с однокурсниками больше ни разу не был (по разным причинам). Может поэтому этот Питерский отряд запомнился мне очень ярко.
                3 и 4 курсы (продолжение 2)
На учебы я явился к концу сентября 1975г. зная, что есть приказ министра образования об освобождении студентов от «картошки», работавших в ССО. Тем не менее, в деканате был скандал, т.к. местная партвласть «боролась» в тот год за урожай и смотрела на «откосивших» от сельхозработ плохо. Мне после объяснительной влепили выговор по комсомольской линии, однако это никаких последствий не имело. Мне уже были «дедами», нас просто так на испуг было не взять. Начало 4 курса памятно окончательным переездом в общагу на Гагарина, 20. Нас с Серегой Коноваловым досталась комната №75 на 2-ом этаже прямо над козырьком входа в здание. Рядом поселились ветераны-Мичуринцы: Леха Членов с Вовкой Матвеевым, Вася Ермаков с Андрюхой Ереминым, Саня Наумов с Вовкой Калиенко. Этажом выше в нашей секции поселились «кимы» (Саня Ким, Колик Добросов, Вова Бутаков). Компания была сильной, жизнь пошла веселая и разнообразная.
На 4-ом курсе, да еще после стройотрядов, мы здорово повзрослели, да и времени свободного прибавилось, появились девушки. Подходила пора первых курсовых свадеб. А первая свадьба на курсе между Аркашей Багдасарьяном и Машей Бактицкой положила начало семьям-однокурсникам. Их, в итоге, оказалось немного (Витя Воеводинко и Нина Тараненко, Санька Наумов и Галка Квашнина, Гоша Головачев и Иринка Мегеря, Леха Членов и Татьяна Стибунова), но если учесть, что и девушек-то на курсе было 12 человек, то процент совсем не плохой. Некоторые «наши» девушки потом вышли замуж тоже за физтехов с других курсов (Ирина Самохвалова, Аня Каширина, Ирина Фомина, Лена Шевченко). Но это все случилось потом, после окончания института. А тогда, осенью 1975г. как хотелось, глядя из окна общаги на прогуливающихся по Гагарина местных девушек, выйти из здания, пройти всего 20 метров, познакомиться, взять за руку… Но нет, так просто, как в рабочей общаге, не получалось. Мы были хоть и традиционны в этом вопросе (даже ортодоксальны), но нестандартны (и внешне, и внутренне), не были сильно модными с точки зрения местной молодежи.
    Наша личная жизнь складывалась зачастую очень непросто, хотя впоследствии многие обзавелись семьями и детьми. (Сейчас 2008г. эти дети, как правило, учатся или закончили лучшие ВУЗы России) Сейчас, в наше время, проходя мимо здания на Гагарина, 20, я почти стопроцентно отличаю физтеха из общаги от местной молодежи. Та же нестандартность, что и в наше время.
К этому периоду относится и перемена в личной жизни моего многолетнего сокоечника С. Коновалова, который во время казахстанского стройотряда познакомился с Надей Крюковой, учившейся курсом младше. О взаимности Серега узнал, когда увидел, что Надежда, будучи поваром в стройотряде, увеличивает ему порции чуть ли не в 2 раза (как в фильме «Девчата»). С тех пор, уже более 30 лет, они вместе. Это же знакомство Сереги в дальнейшем оказало решающее значение и в моей судьбе (на 6-ом курсе я женился на Надиной однокласснице по Челябинской школе №31 Марине Афанасьевой). Но это уже другие мемуары.
Однако, девушки - девушками, а учиться надо было дальше. В учебном расписании появился новый предмет – теоретическая физика. Что это такое, я не знаю до сих пор, т.к. придя на первую лекцию (а читал ее нам некто Иорданский), я просидел, ничего не поняв, первые 40 минут, и больше за семестр я этот предмет не посещал. Лектор стоял постоянно спиной к аудитории и что-то непрерывно писал на доске, не отвлекаясь даже на бумажные самолетики, которые пускали ему в затылок. Нечто подобное происходило (но с другими лекторами) и в других семестрах по этому предмету. Как же спросят непосвященные (например, мой сын), можно было при такой посещаемости лекций, сдавать экзамены? Все дело в семинарах, где часто эмпирически, обратным ходом, мы «просекали» теорию, решая задачки по теме. Однажды, на летней сессии 4-ого курса, я чуть не влип с этой теорфизикой, когда на экзамене меня вызвали со словами: берите билет и идите сдавайте лектору. А вот лектора я в лицо как раз и не знал! Дальше я вел себя как Вольф Мессинг, рывками приближаясь то к одному, то к другому преподавателю, и пытаясь угадать среди них лектора. Все бы это кончилось позором, но лектор сам позвал меня к себе (оказалось, приятный человек) – память на лица у него была отличная. Просидев у него часа 4, ответив вполне прилично и решив большинство задач, я, тем не менее, получил 3.
    
                Московские театры
На 4-ом курсе мы стали активно посещать театры: Театр на Таганке, Большой театр, Кремлевский Дворец съездов (где также выступал Большой театр). На Таганку нас привела студенческая молва: «там круто». Круто – то круто, а билетов было не достать. Наш однокурсник Сашок Абрамов, чтобы туда попасть, долбил лед перед театром, получал потом входные билеты без места, кто-то доставал контрамарки через администратора – родственника. Но основным был демократический путь «в лоб» через кассу театра, где при вместимости 600 человек на спектакль продавалось 30 пар билетов. Чтобы купить билеты, надо было с вечера (!) занять очередь перед дверью кассы. (Однажды Гошу Головачева, простоявшего всю ночь, утром толпа «бауманцев» чуть не оторвала вместе с дверной ручкой кассы. Но тут подоспели спавшие по соседним подъездам бойцы, и билеты удалось купить). Я был на трех спектаклях той поры: «10 дней, которые потрясли мир» (с Высоцким и Золотухиным), «Что делать?» (с Ульяновой и Славиной), и еще был такой спектакль-концерт «Работа есть работа», где пелись песни Окуджавы.
      Высоцкий в «10 днях» просто потряс (он играл Керенского). Я до этого относился к нему как к барду и поэту очень настороженно (хотя сейчас понимаю, что это было зеркальное неподцензурное отражение нашего «простого» человека в яркой песенной форме), а тут раскрыл рот в начале спектакля и закрыл его только в гардеробе, когда уходил из театра. Поразителен был темп спектакля (что, кстати, есть и сейчас – «Евгений Онегин», 2008г.), темп не только передвижения по сцене (актеры реально бегали), но и темп мысли, темп эмоций. Это был настоящий революционный молодежный спектакль. Спектакль «Что делать?» - по хрестоматийному (в советское время) и неудачному роману Чернышевского сразил тем же темпом, множеством режиссерских находок и отсутствием занавеса. Перед тобой была учебная аудитория амфитеатром, части которой отъезжали назад, по рядам носились артисты, выкрикивали реплики и прятались под столы. Создавалось какое-то абстрактное пространство, где билась новая мысль о новой морали. Оказалось, что у Чернышевского были интересные, революционные, свежие мысли! (Привет моей школьной училке по литературе – она отбила охоту читать русскую классику лет на 10).
В Большой театр мы уезжали с вечера, брали с собой спальники. Простояв ночь, покупали по 2 пары билетов (больше в одни руки не давали) на разные спектакли. Таким образом я впервые попал на оперу («Евгений Онегин», «Севильский цирюльник»), балет («Жизель», «Легенда о любви»). Потом были «Война и мир», «Спартак» и др. Для меня впервые открылся совершенно особенный мир классической музыки (которая, кстати, в XIX веке считалась попсой – «Евгений Онегин», например). Потом мелодии Чайковского, Россини и Прокофьева много дней звучали в голове. Кроме того, это был особый условный мир, где формальными приемами танца или вокала передавался весь спектр эмоций, мыслей, чувств человека. Я понял, как важен уровень артиста. В «Свадьбе Фигаро» пел Марк Рейзен, знаменитый бас. Хотя он был уже в возрасте, пел великолепно, а еще лучше – играл. Это был настоящий монах, лукавый и туповатый.
В Кремлевский Дворец съездов (КДС) попасть было проще: зал на 5 тыс. мест позволял перед спектаклем купить билет за 80 коп. на 2-ой балкон, а сесть, нахально пройдя в партер, на место за 3 р. 50 коп. (максимальная цена билета). Сцена КДС была огромна, акустика не очень удачна, вдоль всей авансцены висели микрофоны, большинство текстов из арий, если артист отходил в глубь сцены, разобрать было невозможно. Больше всего в КДС нам нравился буфет, где продавали фирменное пиво «Двойное золото» в бутылках по 0,33л. и бутерброды с красной икрой. Один раз на опере «Фауст» Гуно мы с Серегой Коноваловым, начав с буфета и продолжив пивом во всех перерывах между действиями под конец слегка прикорнули и, очнувшись, были страшно удивлены – шел балет. (Оказалось, что в КДС шла полная версия оперы, где 4-е действие составляет балет). Кроме театров, регулярно кто-то из нас мотался по разным концертам бардов, узнавая о мероприятиях по КСП-шным каналам (т.к. эти концерты всегда были полуофициальными).
Как уже говорилось, стали приезжать барды и к нам на факультет (организацией этих концертов занимался Леша Савельев). Перебывали за 1975 – 1978 г.г. по-моему, все более-менее известные авторы. Платили им 80-100 рублей, еще такси от Москвы и обратно, и они с удовольствием ехали к нам. (Молодежи надо понимать, что все т.н. барды где-то работали, в основном это была техническая и педагогическая интеллигенция). Только Высоцкий требовал 300р., но эти немалые по тем временам деньги для него собрали (теперь, по воспоминаниям Перевозчикова стало понятно – зачем ему нужны были повышенные гонорары).
Входной билет на концерт стоил 50 коп., наш актовый зал на 400 человек всегда был забит (хотя училось на ФАЛТе всего 600 студентов и аспирантов). Некоторые из бардов, может по привычке, начинали с пошлых песенок (Клячкин, Турьянский), но раскусив аудиторию, пели затем свои лучшие задушевные вещи. Очень интересен был конферанс. Юрий Визбор проговорил, наверное, пол концерта, но это было очень интересно: он бывал и работал и на Севере, и на Юге, и в горах, и на подводной лодке, был знаком со многими по-настоящему интересными, но не публичными людьми. Он был романтик из начала 60-х, времен постройки Братской ГЭС и полета Гагарина.
Юрий Кукин был наш «в доску». После стройотрядов, где его песни крутились беспрерывно, он был нам духовно близок. Владимир Клячкин был очень интересным лириков и мелодистом. Играл он на гитаре так себе, но у него в репертуаре были песни – жемчужины: «Мокрый вальс», «Псков», «Ночью вода вертикальна как лес…». Самым запоминающимся для меня был концерт квинтета Сергея Никитина. Они не только здорово пели, но и довели зал до неистовых оваций своей артистичностью, юмором (МГУ-шный юмор очень близок физтеху), глубиной песен. Тогда я впервые услышал и «Сонет №90», и «Дожди» (Егоров), и «Хорошо жить на Востоке». Это было какое-то колдовство. Весь зал в конце вставал и не отпускал бардов очень долго. (Сколько я ни ходил потом на концерты С. Никитина, такого не было больше ни разу – куда-то ушла энергия). Приезжал А. Градский со своим трио «Скоморохи». Он меня тогда поразил пренебрежительным отношением к аудитории. Не дослушав концерт, я тогда ушел.
Кстати, однажды на старших курсах мы «проворонили» землетрясение, докатившееся до Москвы из Румынии. В этот вечер выступала какая-то рок-группа в актовом зале на ФАЛТе,, были танцы, грохот. Поздно вечером мы вернулись в общагу и легли спать. Утром оказалось, что в тот вечер жители в Колонце (спальный район в Жуковском, рядом с МФТИ) в панике выбегали на улицу, т.к. у них люстры качались и мебель двигалась. А мы на своей «дискотеке» так ничего и не заметили.
На 4-ом курсе началось наше знакомство с «базой», т.е. теми НИИ, в которых мы должны проходить практику. Для группы 262, в которой я учился, (динамика полета и управление летательными аппаратами) «базой»был ЦАГИ (Центральный аэрогидродинамический институт) им. Профессора Жуковского. Нам выделили один день в неделю, это называлось «практика», и мы стали ходить на будущее (для большинства) место своей работы. За осенний 1976г. семестр показали все аэрогидродинамические трубы ЦАГИ, в т. ч. самые большие и самые «быстрые», а также разную трубную экзотику (ударная труба, вертикальная труба и др.). Водивший нас по ЦАГИ «дядька» объяснял наше счастье: «Смотрите, пока студенты, потом будете здесь работать – в эти отделы не пустят, только по спецпропускам». Бывалые работяги ЦАГИ рассказывали, что в 40-е – 50-е годы XX века в институте специалисты часто не знали, что делают в соседнем корпусе. Говорили, что это очень вредило оперативности при подготовке испытаний и обмену новыми идеями и технологиями.
Большая аэродинамическая труба (Т-101) меня поразила размерами – в рабочую часть целиком входил Большой театр. Параллельно на ФАЛТе нам читали теорию трубного эксперимента, и я понял, что основу всех достижений ЦАГИ составляла экспериментальная аэродинамика. Брали самолет целиком (благо в 40-е годы они не отличались огромными габаритами), затаскивали в гигантскую трубу, продували на всех скоростных режимах, получали реальные характеристики, потом что-то меняли в конструкции, снова продували, и так «доводили до ума» летающую машину. Именно ЦАГИ мы обязаны в те годы высокому уровню нашей авиации.
Потом наступили другие времена. Авиация стала сверхзвуковой, выросли габариты самолетов. Стал развиваться и ЦАГИ. Появились отделения, которые стали заниматься натурным моделированием полетов на пилотажных стендах, построением математических моделей летательных аппаратов на ЭВМ и т.д. Как-то нас привели в вычислительный центр, где тогда стояла ЭВМ БЭСМ-6, очень удобные и хорошо отработанные большие (по тем временам) компьютеры, на которых решались разные модельные задачи. Прошлись мы и по пилотажным стендам, где моделировалось движение самолета (кабины) по 5 степеням свободы (все, кроме поступательного движения). В качестве пульта управления ставились настоящие кабины самолета. Впоследствии я на 5-6 курсах попал на дипломную практику именно в это отделение ЦАГИ и «налетался» вдоволь на пилотажных стендах. Там же стояли ЭВМ (цифровые и аналоговые) для управления «полетом» исследуемой модели с заранее заданными реальными характеристиками, полученными в трубах.
Нас почти сразу же прикомандировали к разным отделениям по основным специальностям (аэродинамика, динамика полета, прочность, силовые установки и т.д.), была еще группа (266), базирующаяся в ЛИИ (Летно-исследовательский институт) им. Громова, группа на базе ЦИАМа (Центральный авиамоторный институт) в Москве и еще одна группа.
Начальником отдела у меня в НИО-15 был замечательный человек и ученый – Рэм Студнев. Сам блестящий ученый, он относился к нам «будущим ученым» с «пониманием», не досаждал проверками, но искал для нас точки приложения на будущей работе. Меня к 5 курсу он спровадил именно на пилотажные стенды, где я и «пропадал» все преддипломное время.
Однако возвращаюсь к 4-ому курсу
Возобновились общественные науки (марксистско-ленинская философия). С этим предметом у меня связано одно любопытное воспоминание: на занятия (семинары) я ходил через пень-колоду, на лекциях вообще не бывал, в целом «плыл» к оценке 3. В то время (весна 1976г.) в Жуковском, во Дворце культуры проводилась выставка народного творчества, как это тогда понимали власти (поделки, шитье, картинки, плетенки и т.д.). Жюри выставки попросило что-то представить и от МФТИ. Под это дело, мы, «хохмы» ради, нарисовали ряд «картин» на оборотной стороне агитплакатов, которых тогда было в изобилии. Запомнился сидящий фиолетовый индеец (автор – В. Бутаков, техника письма - палец), сидящий на корточках. Картина была написана в жанре наивного реализма и висела в сортире у «Кимов». Были и другие, более откровенные композиции, характерные для мужского общежития.
Я изобразил зеленой краской (другие кончились) уходящего под дождем (тоже зеленым) одинокого человека.
Неожиданно, через пару недель я узнал, что мое «творение» отобрано комиссией и уже экспонируется в ДК. Думаю: «Ну и ладно». Чудеса начались дальше: в апреле А. З. Сейфуллина, что преподавала очень свободно и живо марксизм-ленинизм, вдруг на семинаре мне говорит: «Видела вашу картину на выставке. Мне кажется, вы затронули глубинные философские вопросы, встающие перед современным человеком». В итоге по предмету я автоматом получил 5, чему был очень удивлен, но искренне рад. Честно говоря, когда я «мазюкал» пальцем по плакату, ни о чем глубинном я и не думал. Теперь, вспоминая тот эпизод, думаю – «Вот был шанс пробиться в непризнанную элиту творческой интеллигенции, которых «не понимают», но они всегда «так видят»». Не видят они ничего, а их родоначальник Малевич просто плохой рисовальщик, который с посредственных портретов перешел на черные квадраты, изобразив таким образом не мир, а свою душу.
Но это все лирика, а была еще физика: уравнения математической физики, которые давались мне с трудом, пока я не понял, что они как гармонь: по краям кнопки – граничные условия, которые меняются (кнопочки нажимают), меха – сами уравнения, а извлекаемый звук – решение этих уравнений.
     Весной 1976г. я на пару месяцев сменил свое место жительства. Мой напарник по 75 комнате Серега Коновалов, который собирался жениться, предложил махнуться не глядя: Надежда приезжала на мое место, а я – на ее. Я согласился – молодая семья превыше всего. Только потом, свернув матрац и шагая в другой блок общаги, я смекнул, что у Надежды ведь тоже была сожительница. Открыв дверь в новую комнату, обнаружил там миловидную девушку Натусю Толмачеву на 2 года моложе нас. Хорошо, что в их квартире было 2 окна и перегородка, а то вскоре создалась бы еще одна молодая семья. Прожили мы с Натусиком бесконфликтно 2 месяца, сохранив теплые приятельские отношения на всю жизнь (Наташе и Васе – привет!).
Весна 1976г. запомнилась выездом на Большой московский слет КСП. Нас от ФАЛТа была человек 20, приехали на электричке по Савеловской ж.д. на станцию Турист, потом довольно долго шли пешком до большой поляны. (Кстати, место слета всегда держалось в секрете, чтобы отсечь «хвосты» - неорганизованных любителей бардовской песни). Нашей группе выделили делянку, которую в конце слета надо было сдать леснику в первозданном виде (для чего мы даже место под костер очистили от дерна, а в конце им же заложили прогоревшую плешь поляны). Так, постепенно учились мы находиться на природе, что очень пригодилось в будущих дальних байдарочных и пеших походах.
     Народ тем временем все прибывал и прибывал. Ближе к вечеру зажглись костры, около каждого кто-то пел под гитару. Это было как настройка оркестра перед концертом – разные звуки из разных точек. Ближе к ночи народ потянулся к построенной большой эстраде, где начинался главный концерт. Перед началом вышел какой-то комсомольский активист и принялся нас поздравлять с открытием. Реакция поляны была мгновенная: поднялся свист; функционер сначала не понял, потом обиделся и «свалил» с эстрады. Концерт начался. Это было истинное народное творчество: песни находили отклик в наших душах, заставляли думать, иногда мы просто ловили кайф от зажигательного исполнения (например, был такой квартет «Ку-ку»). Слет КСП был абсолютно неподцензурен. (Так продолжалось до 1981г., когда после XXVI съезда КПСС был XXVI слет КСП, всячески его пародировавший. Слеты после этого прикрыли. «Открыли» движение официально в 1986г.) Смотрю на фото со слета тех лет: красивые, молодые, умные, одухотворенные лица. Как их много! И куда это все теперь делось?!
… Заканчивался 4 курс. Летом я, к сожалению, в стройотряд не поехал, пролежав 40 дней в больнице, потом посетил родные места (Уфу, Челябинск) и в конце лета вернулся в Жуковский. Начинался заключительный этап учебы на физтехе – старшие курсы.

                Старшие курсы
5 курс – это 3 дня в неделю «практики» на «базе», это полнокровная (во всех смыслах) жизнь, это разнообразные увлечения помимо учебы (походы на байдарках, горные лыжи, слеты КСП, музыка, марки, охота и т.д.), это выездные (дальние) стройотряды, это новые серьезные знакомства, дружба, любовь, свадьбы. Все, как у взрослых, только без давящей ответственности за семью, детей, родителей, без забот о хлебе насущном, о жилье, работе. Это время полной взрослой свободы без взрослой же «осознанной необходимости» (К. Маркс, кто еще помнит). Это, в конце концов, уверенность, что тебя уже не выгонят из института за нерадивость (на старших курсах если и уходили, то сами).
Эта безграничная вольница могла сыграть в то время злую шутку с некоторыми из нас. Потому, что воля – это испытание собственными инстинктами и нащупывание тормозов внутри себя. Если же инстинкты побеждали («победа инстинкта над разумом» (Л. Гумилев)), а тормозов не было, то начиналась наша российская беда – пьянка. Слава Богу, у нас на курсах этого почти не было, но на других – бывало.
     Некоторые из нас были настоящими трудоголиками (Шура Павленко, Сашок Абрамов, Коля Рябуха, Серёга Селюгин, Валера Воронин) и воспринимали занятия на «базах» вполне серьезно. Они (как написал в своих мемуарах С. Иншаков) быстро оказались «в теме» и к концу учебы были настоящими научными работниками, у которых был готов не только диплом, но и основа для кандидатской диссертации.
Я после знакомства с ЦАГИ оставаться там работать не планировал. Во-первых, мне хотелось найти более живую, натурную работу в авиации, а во-вторых, мне показалось, что в ЦАГИ сидит (часто без дела) слишком много умных мужиков, среди которых я быстро затеряюсь. Поэтому я на 5-ом курсе относился к практике в ЦАГИ (НИО-15) с прохладцей.
Мы повзрослели. Еще, правда, были выбросы юношеского адреналина, шутки «на грани», мы еще кипятили воду с помощью двух лезвий (напряжение зримо садилось по всей общаге), мы еще могли загорать на общажном козырьке, который выходил на «парадную» улицу (за что меня чуть не выселили из 75 комнаты – какая-то партийная «шишка» проезжала мимо и «настучала» в деканат), мы с трудом еще просыпались к открытию столовой на обед в 12-00, но уже появлялись группы по интересам, курс стал реже собираться в полном составе, появились учебные группы в Москве (ЦИАМ, «Фаворский»). Наш маленький курсовой ручеек вливался в море советской авиационной науки. А она, эта прикладная наука, была широка и разнообразна, и каждый из нас нашел в ней (по крайней мере до 1991г.) свое место и интерес. (Цитата из Г. Загайнова, в то время зам. Начальника НИО-15: в каждом деле есть «живинка», - на реплику студента: мне эта тема не по душе!).
… Сереге и Надежде Коноваловым выделили маленькую (7 м2), но отдельную комнатку-квартиру этажом выше, я переехал на свое «законное» место в 75 комнате (пожив некоторое время в женском отсеке), и на место Сереги мне подселили Костика Ильяшенко, гитариста, певца, горнолыжника, дельтапланериста (сейчас - парапланериста) – человека увлекающегося и увлекающего. В силу своего характера он всегда был источником новых идей, новой информации в сфере его интересов, имел много приятелей на стороне. Он и сейчас такой же, не погас душой. А тогда мы с ним помотались и на слеты КСП (стали ездить и осенью – это были особенные, немногочисленные фестивали бардовской песни на фоне увядающей подмосковной природы, с обязательным дождиком и огромными кострами для «сугрева»), прошли впервые верховья Москвы-реки на только что купленной байдарке («первопроходцами» были также Вася Ермаков, Серега с Надеждой и Вовка Калиенко). Мы с Костиком объездили много концертов по всем известным «точкам» Москвы, где выступали легальные и полулегальные барды, сами спелись и сыгрались, даже сочинили на двоих несколько песен.
Через дверь (в 77 комнате) на 5-ом нашем курсе поселился «салага» - Сашок Агапов, 1976г. поступления, т.е. на 4 года моложе нас. Мы быстро с Костиком поняли, слыша из коридора гитарные переборы у соседа, что это «наш» человек. Познакомившись с Сашком поближе, мы были поражены красотой песен, которые он сочинял на стихи своего однокурсника А.Чурюмова (этого поэта вскоре «поперли» из института), на слова других известных авторов. До сих пор считаю, что по мелодической одаренности Шурик Агапов был один из лучших в той поросли бардов, что проявились в конце 70-х годов. Его песни на стихи Ивана Драча ( «Звездное интермеццо»), А. Чурюмова («Обращение к себе»), А. Шумского («Прощание с летом») – это настоящие бардовские шедевры.
«Ложатся звезды навзничь, как и мы;
Лежат всю ночь, и с нас очей не сводят;
Желают быть людьми среди кромешной тьмы,
Но что-то в небесах у них не все выходит…» - писал Ив. Драч и пел А. Агапов.
Саня писал песни, пока мы были рядом, я подбирал ему тексты, даже заставлял иногда брать гитару и сочинять. Мы с ним дуэтом выступали на Московском конкурсе бардовской песни (1977г.) и дошли до 3-его тура. (пели его Моцарта и еще чего-то).
Закон «лень двигает прогресс всегда вперед» может и хорош для больших чисел, но одаренных, творчески людей он часто губит. Оставшись без «старших товарищей», толкавших его под бока, Сашок перестал сочинять и забросил гитару, а играл он тоже своеобразно и ярко. (Правда, пару лет назад (2006г.) до меня дошла радостная весть – вроде бы у него во Франции вышел диск собственных песен).
На 5-ом курсе мы с Вовиком Калиенко съездили на автобусе в Прибалтику (ни до, ни после этого я там больше не был). Гостиница наша была в Даугавпилсе (Латвия), а ездили мы в Вильнюс, Каунас (Литва) и Ригу (Латвия). Это была другая цивилизация: магазины, дороги, одежда – все было другое, из другой страны. Недовольные лица при виде нас, русских, продавцы, «непонимающие», что у них спрашивают (оказывается, недавно, пару лет назад, в Каунасе были антисоветские выступления – я об этом узнал лет через 15). Сейчас думаю: «Хорошо, что они отделились, пусть живут сами по себе. Пройдет время, и установятся с ними ровные отношения, как с какой-нибудь Данией.»
А тогда «кислых» впечатлений у меня было много, и самое неприятное – как «наши» люберецкие и раменские тетки носились там по магазинам, шарахаясь от одного прилавка к другому, как папуасы при виде стеклянных бус испанцев. Больше меня в Прибалтику не тянуло (да и сейчас, тем более, не тянет).
Учеба, хоть и не очень напряженная, шла своим чередом. Три дня в неделю из пяти учебных была «база», которая для меня располагалась в НИО-15 ЦАГИ. На 6-ом курсе нас всех даже оформили на полставки техником (40руб.), что, с учетом стипендии (60руб.) составляло ровно 100руб., выдаваемых на руки. (Когда я после института пошел на работу инженером в Белоозерский филиал «Прибор», зарплата моя стала 110руб., а с вычетом подоходного налога – 95 руб. 70 коп.).
На физтехе нам довольно скудно и неглубоко читали программирование, причем зачем-то давали задания на АЛГОЛе, хотя этот язык уже выходил из употребления. Придя на 5-ом курсе в ЦАГИ на практику, я получил от моего научного руководителя Студнева Рэма Васильевича задачу, связанную с программированием. Стал думать, на каком языке ее писать (везде в ходу был ФОРТРАН, который я не знал и в МФТИ он не изучался). Помог Леша Новиков, физтех двумя годами старше, уже работавший в нашем секторе. Буквально за 2 часа он мне объяснил основы ФОРТРАНа и потом в течение полугода консультировал меня. Школа Леши оказалась высшего качества – я не только сделал диплом на ФОРТРАНе, но и, придя на работу в Белоозерском, считался специалистом по ЭВМ БЭСМ-6 и ФОРТРАНу.
В холле корпуса НИО-15 стояла электромеханичекая машина «лягушка» (наверное, времен 3 рейха и его же изготовления), на которой я после некоторых усилий научился быстро набивать перфокарты. Машинка издавала звуки парового молота, при этом часто ломалась, тогда ее чинили с помощью вилки, лежащей рядом. Ошибки в перфокартах мы научились исправлять «на месте», за рабочим столом либо пробивал ручным перфокатором дополнительные дырки, либо закатывая в перфокарту мельчайшие прямоугольники картона с помощью ногтя. С набитой колодой перфокарт мы ходили на ЭВМ БЭСМ-6, и ждали, когда тебе машина «посчитает» программу, оператор отдает распечатку, как правило, с ошибками (сначала – синтаксис языка (С. Иншаков. Сначала – ошибки в паспорте колоды перфокарт, потом уже синтаксис), потом – деление на 0 (ноль), потом – ошибки, которые носили сущностный характер и трудно поддавались диагностике. Тем не менее, благодаря такому интенсивному обучению, часто – ночному освоению ЭМВ, мы к окончанию института стали крепкими программистами (которые стали потом программистами - профессионалами)).

                Армейские сборы
Наконец, пятый курс без каких-либо помех был закончен (запомнилась только свадьба Сереги и Надежды Коноваловых весной 1977г., и майский слет КСП, где я впервые услышал «живьем» Александра Суханова).
Надвигались армейские сборы в Смоленской области. Там в поселке Шаталово для некоторых военно-учетных специальностей студентов была создана учебная база. Из физтехов там был один наш ФАЛТ (остальные базировались в п. Остров Псковской области) – это понятно, т.к. в Шаталово стояло два авиаполка с разведывательной и истребительной авиации. (Вместе с нами, кстати, проходили армейские сборы и студенты Института нефти и газа им. Губкина («керосинка»)).
Погрузка в общие вагоны на Белорусском вокзале в начале июля 1977 года прошла успешно, и через 8 часов мы были на месте. Квартирьеры (как в стройотрядах) уже поставили большие армейские палатки с двухъярусными кроватями, рядом была волейбольная площадка, вокруг нас забор – настоящая полевая обстановка. Над головой регулярно со страшным грохотом взлетали самолеты (при визуальном осмотре обнаружились Миг-23, Миг-25, были там еще старые «разведчики» Як-28 с велосипедным шасси, которые с полной заправкой и с подвесными баками отрывались от взлетной полосы за несколько метров до ее окончания (а она была не маленькая – больше 2 км)).
С первого же дня начальство (офицеры, приехавшие с нами из Жуковского: Сячинов, Бобровничий, Макаренко) решило устроить нам «настоящую» службу. Утро начиналось в 6-00 с зарядки (бегом в галифе, сапогах и майках), отбой в 22-00, и в промежутке между этими моментами – не одной свободной минуты. То мы рыли траншеи на окраине аэродрома (на случай нападения, только с какой стороны – терялись в догадках, поэтом рыли по кругу), то часами занимались строевой подготовкой («если вы такие умные – почему строем не ходите?» - этот анекдот из тех времен), то зубрим воинские уставы. У нас на курсе были ребята, прошедшие армию (Аркаша Багдасарьян, Паша Матюхин, Ринат Вахитов), которые стали сержантами и учили нас, «салаг», армейской жизни. Это несколько нарушало ту атмосферу равенства, которая существовала в общаге. Вдруг оказалось, что надо подчиняться, например, твоему соседу по комнате. Да и «старослужащие» с офицерами слегка «перегибали палку», заставляли, например, нас ползать в противогазах по аэродрому, отражая десант «воображаемого» противника (хотя мы его даже вообразить не могли). Но в целом не было и намека на какую-то дедовщину, которая уже в те годы была в Советской Армии (знаю по рассказам моего друга – одноклассника, делавшего карьеру офицера в те годы). В целом у нас все воспринималось с юмором, как ролевая игра, без которой нельзя обойтись.
Естественно, при несовпадении взглядов на службу рядовых и начальства случались инциденты, которые разрешались одинаково: нарядом вне очереди.
Так, Сашок Абрамов, наименее приспособленный к армии, быстро нахватал этих нарядов и непрерывно драил сортиры; Санька Ким со товарищи рыли ямы для мусора (правда, в силу избытка сил вырыли ее глубиной метра в 3, так, что если бы кто-то из случайно проходившего начальства туда свалился, то сам выбраться бы не смог), я драил ржавую трубу для турника исключительно кирпичом, так как мы начали петь «Армейскую физтеховскую» без купюр:
… Ай да лагерь, что за лагерь –
Удивительно хорош.
Мы полным – полны отваги,
Больше нас не проведешь!
Заменив слово «проведешь» на оригинал, я получил 2 наряда на чистку трубы. Со строевыми песнями была чехарда: только мы запоем новую, как начальство ее тут же запрещает. После «Армейской физтеховской» с подачей Витька Воеводенко начали петь битловскую «Yellow submarine» на английском языке. Два дня шло все хорошо, потом какой-то политработник потребовал перевод. В след за «желтой подлодкой» стали петь «Русскую ракету», заменив в конце, от греха подальше (но, скорее, ради «хохмы») последние слова:
… И зимой и летом,
Под дождем и ветром
Бабушку, невесту,
Дедушку хранит!
(вместо «мать твою хранит!»).
Наконец, курс молодого бойца был успешно пройден, наступил день присяги. Присягали мы тогда КПСС и Советскому государству (уже лет 17, как нет ни того, ни другого), а на самом деле, конечно, присягали России, как и многие поколения отцов и дедов до нас. (Сын недавно присягал Российской Федерации; устроили из этого целое шоу – приехали родители, друзья, подруги. Я, вспоминая наши армейские сборы, решил не ехать).
После присяги начались занятия по существу: матчасть самолетов, инженерно-авиационная служба, теория военного дела (практика). Сдавали экзамены там же, в Шаталово. Сдали все успешно и «вылупились» новенькими лейтенантами (запаса). В состав экзамена входили и стрельбы из автомата и пистолета. (Яркий эпизод: Сашок Абрамов, не вылезавший из «нарядов», на стрельбище поворачивает руку с пистолетом на подполковника Сячинова и невозмутимо спрашивает его: «Товарищ подполковник, что-то не стреляет?» - В ответ только шепот: «Убери пистолет, м…к!» Тогда, после этого «инцидента», Сашка больше не назначали ни на какие работы, от греха подальше).
В те дни проходили выборы в Верховный Совет. Это был воскресный день, спать можно было «до упора». Однако, в 6-00 за палатками вдруг обнаружились наши офицеры и стали производить различные шумы: то громко разговаривать (на тему выборов), то чуть ли не петь. Так они нас «агитировали», пока мы не поднялись и не потопали на избирательный участок. (Оказывается, служба офицеров оценивалась по тому, чьи студенты раньше проголосуют). Выборы были формальным ритуалом, «социальный лифт» работал в основном для удобных и верных, а не для одаренных и профессиональных. К тому же марксистско-ленинская мертвая идеология «заедала» напрочь: невозможность отречься от догм 100-летней давности дорого обошлось нашей стране (к тому же структурно очень не гибкой): на вызов холодной войны наша Большая Родина отреагировала «перестройкой» и распадом.
Что еще осталось в памяти от армейских сборов? – Гоша Головачев, после отбоя поющий «Черную моль», подъем среди ночи по тревоге, отражение ядерного удара («вспышка слева, вспышка справа»), коктейль авиационный «массандра» (55% этилового спирта, 45% - дистиллированной воды), нехватка сладкого (в киоске постоянно покупали какую-то карамель), общий напряженный и несвободный ритм жизни в лагере.
Самое яркое впечатление: возвращение домой, в общагу. Это было раннее солнечное утро, 15-минутное ожидание открытия магазина на Ильинке, портвейн (т.к. водка только с 11-00), радиоточка в комнате, передающая какую-то курортную музыку, ощущение свободы.
Вечером того дня пол курса собрались перед общагой на Гагарина, построились и по проезжей части (с сигнальщиками по краям и старшим) строевым шагом отправились в ресторан «Ракета» отмечать окончание лагерей. Так зародилась еще одна традиция на физтехе.
6-й курс для меня памятен тем, что в декабре 1977 года я женился и при этом не вылетел из института, хотя свадьба была в Ленинграде, и отсутствовал я на практике около месяца. (Это говорит – о полном либерализме на физтехе для старшекурсников).
Оставалось защитить диплом. По старой русской привычке откладывать все «на потом» (и по уважительной причине), дипломом я осенью 1977г. я не занимался, однако к весне 1978г. стал входить во вкус работ на пилотажных стендах НИО-15, где принимал участие, как техник. Тогда в сферу моей деятельности входила работа на ЭВМ (как цифровых – БЭВМ-4, так и аналоговых – «Электрон»). Суть работы была в следующем: в ЭВМ вводились ожидаемые характеристики будущего самолета (тогда это был суперновый Миг-29), ЭВМ управляла пилотажным стендом, т.е. кабина на стенде реагировала на пилотаж летчика так, как будто это был новый самолет. Кабина двигалась по 5 степеням свободы, и находилась в центре полусферы («неба»), на котором высвечивался горизонт и цель. Когда у кабины возможностей для адекватного маневра не хватало, двигалось «небо»: тогда я познакомился с героем СССР А. Федотовым, талантливым летчиком-испытателем, который через год первым поднял Миг-29 в воздух. Тут же он «летал» на пилотажном стенде, подсказывал конструкторам и инженерам, как «самолет» реагирует на пилотировании, и что не плохо бы поменять. В те дни, когда Федотова не было, «летали» на «Миг-29» и другие, в том числе и я. Впечатление от пилотирования было колоссальное, я вылез из кабины на ватных ногах.
Мой профессиональный интерес (диплом) частично совпадал с этой работой, т.к. на пилотажном стенде в первую очередь отрабатывалась система управляемости в отечественной авиации нулевая устойчивость летательного аппарата, что позволяет Миг-29 (и его модификациям) выполнить те фигуры высшего пилотажа, которыми вот уже лет 20 восхищается весь мир.
Работа была интересной, живой, и я втянулся в подготовку диплома безболезненно (тем более, что рабочий стол находился в том же корпусе). Надо сказать, что диплом на физтехе представлял из себя полновесный научно-технический отчет со всеми его атрибутами, в частности, надо было его еще напечатать в родном машбюро, переплести, сделать графики, иллюстрации, все это требовало дополнительного времени. Мой научный руководитель Студнев Рэм Васильевич был достаточно опытный и терпеливый человек, чтобы «вести» дипломы таких оболтусов, как физтехи. Человек с юмором, он видел, что армейской дисциплиной нас не взять, и отпускал вожжи. (Помню, был ремонт в корпусе, и нас прикомандировали на носилках таскать мусор. Реплика Студнева: «Наконец-то делом занялись!»). Он все делал ненавязчиво, но добился, что дипломы были написаны в срок и успешно защищены (я получил «4» и был очень доволен, учитывая предыдущие прогулы).
Очень жаль, что уже давно ни Федотова, ни Студнева нет среди живых: первый разбился, облетывая свой любимый Миг-29, второй в 1980г. скоропостижно умер.
Вот так, после защиты диплома, закончилась моя учеба на физтехе и практика в ЦАГИ. В ЦАГИ я не был распределен (искал более живую работу, что в итоге привело меня на авиационный полигон в Белоозерский), поэтому фактически расстался с МФТИ, ЦАГИ и Жуковским на долгие-долгие годы.
 
                Окончание
В конце мая 1978г. были защищены последние дипломы на курсе, и учеба наша завершилась. В первые выходные июня была свадьба Витька Воеводенко с Нюсей Тараненко, которая собрала большинство однокурсников. Этот праздник стал для нас и своеобразным выпускным вечером. Радовались ли мы окончанию физтеха?, грустили ли?, понимали ли, что заканчивается, быть может, самая яркая, интересная, насыщенная часть нашей жизни? Скорее всего, нет. В памяти осталось только всеобщее веселье и беззаботность: счастливые молодожены, поющий Гоша Головачев и танцующий Леха Членов.
Для меня прощание с физтехом прошло почти незаметно: сразу после свадьбы Воеводенок мы с друзьями-водниками Васей Ермаковым, Вовиком Калиенко и Серегой Иншаковым ушли в байдарочный поход по р. Чусовой (Средний Урал), потом в более широком составе слетелись в Новый Свет (Крым) к однокурснику Вове Бутакову и только в августе вернулись в Жуковский. Потом я с женой уехал в Егорьевск и на некоторое время потерял связи с друзьями по ФАЛТу и с Жуковским.
Начинался новый этап нашей жизни, у всех теперь разный. Каждый начал самостоятельно искать свое место под солнцем, обзаводиться семьей, детьми, делать научную карьеру. Но это уже тема для других воспоминаний (Как у Дюма – «20, 30 лет спустя»).
Напоследок хочется сказать вот о чем: в теории систем есть понятие эгрегора, некоего духовного идеала, авторитета, на котором замыкается любая простая система. Например, в семье часто иерархия выстраивается по восходящей от домашних животных к детям, далее – к матери, отцу. Но отец, будучи эгрегором для семьи, тоже нуждается в своем духовном авторитете. Часто это бывает Бог, иногда коллектив на работе, иногда другой духовный лидер. Мне кажется, что наш курс, проучившийся с 1972г. до 1978г. на физтехе, на факультете аэромеханики и летательной техники, выработал свой эгрегор, который теперь существует самостоятельно. Им является дух нашего курса (ДНК), на котором и замкнулась наша система (курс). Что же это такое – наш ДНК? Это мировоззрение физтеха тех незабвенных лет, выросшего в общагах, включающее в первую очередь иронию и самоиронию, четкие этические критерии, умение (вследствие полученных знаний) видеть немножко глубже других, отсутствие суеверий, свободный незакомплексованный ум, вера в равенство равных (равенство старта), общие воспоминания о жизни и учебе на физтехе, знание друг друга, доверие между своими. Мы были самодостаточны, поэтому не превратились в толпу, ни в банду, а всегда оставались идеалистами с демократическим уклоном.
Наш курс стал системой (хотя бы духовно), а, следовательно, значит больше, чем сумма индивидуумов – однокурсников, и над нами теперь витает наш эгрегор, наш ДНК, который мы создали сами («Дух дышит, где хочет» (Иоанн Богослов)).
Этот ДНК будет теперь существовать, покуда жив хоть один физтех-фалт 1972г. поступления. Более того, он может прожить и гораздо дольше нас, если рассказывать о нем детям, адекватно описать его в мемуарах, стихах, сохранить и собрать фотографии.
Именно для этого, испытывая не свойственные мне мучения начинающего литератора (устал писать), я и навспоминал эти страницы нашего светлого прошлого.
Мы разъехались из общаги навсегда. Хотелось каждому пожелать удачи в новой жизни и сказать: «Спасибо друзья, что в лучшие годы вы были со мной».
Низкий поклон персонально каждому.
Сокоечникам:
Вове Матвееву – за искренность
Лехе Членову – за яркость
Сереге Коновалову – за дружбу
Братьям по общаге:
Сане Наумову – за умение делиться
Вовке Калиенко – за преданность
Саньке Киму – за новаторство
Вовке Бутакову – за оригинальность
Колику Добросову – за чистоту
Жене Стекольщикову – за рассудительность
Васе Ермакову – за характер
Аркаше Баграсарьяну – за лидерство
Витюхе Воеводенко – за моральную силу
Витьку Олейнику – за темперамент
Юрику Сосновскому – за товарищество
Косте Бутенко – за то, что похож на моего деда - матроса
Грише Жесткову – за отзывчивость
Сереге Смирнову – за то, что сдерживал отзывчивость Гриши
Витьку Егорову – за то, что сдерживал и Гришу и Серегу
Сереге Иншакову – за основательность
Сереге Постнову – за боевой дух
Сашку Абрамову – за чувствительность
Шурику Павленко – за блистательность
Сережику Шелехову – за здоровую заносчивость
Саньке Ускову – за простоту и безотказность
Саньке Клейну – за то, что научил преферансу
Ваде Власову – за невозмутимость
Сереже Шолонику - за эмоциональность
Юре Григорьеву – за коллективизм и трудолюбие для других
Вовику Агурейкину – за философский взгляд на жизнь
Костику Ильяшенко – за увлеченность
Гоше Головачеву – за то, что друг и брат для всех.
Отдельный поклон нашим общежитским восхитительным девушкам:
Нюсе Тараненко – за короткую юбочку
Тане Павловой – за правильный выбор
Маше Бактицкой – за неравнодушие и честность
Ирине Мегере – за гостеприимство
Анечке Кашириной – за преодоление.
Простите, кого не упомянул (просто не со всеми был близко знаком). Всем пожелание здоровья и встреч в будущем.
Ваш  ……….    / Кононенко А. А./
Выпуск ФАЛТ МФТИ 1978 г на момент поступления (1972)- в другом месте см фото