Моё предисловие к сб. рассказов Марка Котлярского

МОЁ ПРЕДИСЛОВИЕ к сборнику рассказов израильского писателя Марка КОТЛЯРСКОГО "Тот, кто не читал Сэллинджера" (так называется сборник)


НЕ ОСТАВЛЯЙ МЕНЯ ВО МРАКЕ!

   Не случайно сборник открывается рассказом о провинциальном театре юного зрителя.

   «...душа моя жаждала тайны, она замирала каждый раз, как младенец, оказываясь в сладостном закулисье…»

   Провинциальный театр… Можно заменить слово «театр» на слово «редакция» или просто «контора», «офис»… да на любое! Ибо странные  Личности водились и водятся везде, украшая будни своеобычной нелепостью,  трагизмом и величием своего маленького и при этом  всё равно уникального существования  потрясая тех, кто умеет это заметить.

   Автор умеет. И на самом деле вся книга Марка Котлярского – про ТЕАТР, ибо «вся жизнь – театр».

   «…Водились за Ждановым любопытные странности. Случалось, он ходил по театру и уверял всех, что изобрел вечный двигатель, который стоит у него дома и едва ли не готов к употреблению. Неизвестно, как долго продолжались бы фантазии на эту тему, если бы Милкин, опасаясь, что ретивое руководство оперативно отправит Жданова в «психушку», не решился на оперативное вмешательство.
   - Витя! – сказал он Жданову в гримерке, напяливая на себя парик, - ты прекращай...
   - Чего?- не понял Жданов.
   - Завязывай с рассказами про вечный двигатель. Некоторые могут тебя не так понять.
   - Ясно! – ответил Жданов упавшим голосом. Милкина он слушался беспрекословно и не перечил.
   Правда, чуть позже, улыбаясь, понес Жданов в народ новую историю: дескать, на самом деле, матери своей не помнит, а вскормила его эскимоска, и первые пять лет он русского языка не ведал; видел лишь узкие глаза своей приемной матери да ловил мягкие звуки эскимосской речи.
   - Эх, Жданов, Жданов, - укоризненно качал головой Милкин, - и откуда в твоей старческой башке такие фантазии?!
   - Витя, - отвечал Жданов невпопад, - если бы ты знал, какие песни мне пела эскимоска!...»

   Люди эпохи… тени эпохи… Вчера, сегодня. Всегда.

   Первый рассказик – маленькая зарисовка… попытка сохранить эти тени, оставшиеся в памяти… потому что ведь они жили-были… жили-были.

   И в следующем рассказике-эссе «Метаморфоза» герой скажет собеседнице: «Пустяк этот, - подхватил я, - заключается в том, что это – моя история, в которой я принимал участие и которая творилась на моих глазах. И здесь, наверное, важен не сюжет, ты права: мало ли подобных метаморфоз порхает по миру?»

   Для автора важен не сюжет, а нечто, что можно разглядеть-понять в себе, в людях и в человечестве вообще благодаря лёгким контурам сюжетов.

   Нащупать САМОЕ ГЛАВНОЕ – важность осуществления себя самого КАКИМ ЗАДУМАН… Природой? Творцом?

   Автор не даёт ответов – он подталкивает к ним читателя…

   Как в рассказике «Страх перед Богом». Как в блестяще написанных фантасмагориях «Бесноватый», «Смерть Катулла». И в рассказах-кошмарах «Тот, кто не читал Сэлинджера»,  «Сладострастье насекомых». И в других.

   Автор всё время не договаривает, не завершает рисунок историй – всего лишь лёгкие штрихи, прерывистые, тающие... создающие ОЩУЩЕНИЕ, СОСТОЯНИЕ, в котором возникают подступы к ответам…

   Мимолётные встречи, обрывки разговоров, вырванные из контекста судеб эпизоды…

   Прерывистые штрихи, создающие непрерывность текста:

   «Жизнь есть непрерывность текста, написанного заранее, и бесполезно заглядывать в оглавление, пытаясь выяснить хотя бы название следующей главы…» («Непрерывность текста»).

   И в каждом эпизоде, в строках и за строками – лейтмотив, ставший названием одного из эссе: «Не оставляй меня во мраке!»

   «Не оставляй меня во мраке...» - поет женщина, плавно перебирая гитарные струны, и это – не просьба, а заклинание, идущее из прошлого…»

   «Не оставляй меня во мраке...»

   А он всё обступает, наступает, даже когда вроде совсем не должен, совсем немыслим: «Губы смыкаются, как крылья птицы - как крылья чайки, взвиваются руки певицы, горло перехватывает от дрожи, от желания плакать, от желания жить; и: больше ничего - только мир надзвездный угрюмо смотрит вниз, туда, где бушует бешеная черная пурга и угрюмые черные тени ложатся на снег…» («Черная пурга»).

   Мрак будто проверяет – выберешься ли, ускользнёшь ли? Как? Или не ускользнёшь – почему?

   И подсказка – всего лишь подсказка, беглая, спрятанная между других слов, когда автор рассказывает о том, что такое мугам – сложная восточная многоярусная импровизационная мелодия.
   Заметите ли подсказку?

   «…отверзаются уста – голос поющей крепнет, звучит на восточный лад, привычная гармония мелодии сменяется режущей ухо вибрацией, но что-то завораживающее в этой вибрации, что-то давнее, тревожащее, бередящее, отдаленно напоминающее мугам, но не сам мугам, а отзвук мугама – фантастически сложной мелодии, звучащей на странной частоте, которая вызывает тревогу в сердце и раздражает ухо; уход от реальности, расщепление сознания, вызволение из мрака – вот что такое мугам, требующий от исполнителя истинного совершенства, гармоничного сочетания голоса, мелодии и струн…»

   Да, вот она –  странная подсказка: «уход от реальности, расщепление сознания, вызволение из мрака».

   Но если вдуматься, то вовсе не странная, потому что только вырвавшись из плоскости здравомыслия и прагматичности мира вещного, видимого, осязаемого, называемого «реальностью», попадаешь в иные объёмные пространства той же реальности, но уже многоэтажной, где тебе вдруг открываются лесенки и пронизанные светом переходы между «этажами»,  - и ты свободно паришь в этом новом пространстве, видя-чувствуя-понимая  сложную архитектуру уже ВСЕГО здания мироустройства, МИРО-ЗДАНИЯ, а не только его фундамента и пола, ограниченного потолком всего лишь первого нижнего этажа…
   И во мраке высвечивается СУЩНОСТЬ людей и отношений, становятся видны ниточки связей прошлого с настоящим и будущим и людей друг с другом. И места, где прерываются эти ниточки, – и происходят трагедии.

   «…расщепление сознания, вызволение из мрака».

   «…уход от реальности» становится возвращением в неё – иную, гдё всё сопряжено со всем и каждый с другим. И с Целым.

   Это и становится «вызволением из мрака».

   И уже не просто подсказка, а почти ответ – в самом последнем эссе цикла:

   «В пятый день Бог пожелал, чтобы в смутном теле воды зашевелились живые существа и чтобы птицы взвились над землёю перед лицом небосвода. И было так: и сотворил Бог огромных рыб, и всевозможные виды живых существ, кишевших в смутной воде, и забили крылами птицы, разделённые по видам, и благословил их Бог, сказав: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, а птица пусть размножается на земле». И был вечер, и было утро — день пятый. Распятый спятившей, пятящейся, пыхтящей рутиной, я не хочу в шестой день, в пятницу — человека. Я хочу видеть птиц, летящих перед лицом неба, хочу лицезреть стремительных розовых рыб, рывками вспарывающих гладь ладного моря, как остроносые глиссеры. Море, птицы, рыбы, небо — вот составляющие моего шестого дня, вот мозаика счастья, сложив которую я получаю запечатлённый образ Бога…»

   Вот целеполагание – ПОЛНОТА и ОБЪЁМНОСТЬ мира.

   И напоследок о языке.

   Отличный литературный язык – без красивостей, но точный, метафоричный, ёмкий, мелодичный в интонациях и фонетике, что в последнее время не часто встречается.

   Вот, например: «Вечер сворачивался в ночь; ночь густела, застывая, как гигантский пудинг, поданный к столу героя-гурмана, стихал говор толпы, испарялись крики продавцов, таяли восхищенные возгласы туристов; лакированные, как башмаки, гондолы уныло тыкались в приземистые причалы, и уставшие за день горластые гондольеры, хрипло посапывали на своих тугих венецианских кроватях». («Ночь в Венеции»)

   Или вот: «Мимо пролетали витальные пейзажи, зажигательную джигу, джигитуя, исполнял порывистый ветер, срывая с дерев ревматические листы и старательно разбрасывая их повсюду, как прокламации.
   Наверное, на этих прокламациях было написано, что слишком много грусти накопилось в природе и слишком много печали сошло в мир; наверное, там было написано, что люди приходят и уходят - и нет согласия между ними, есть только спор и злоба; правда, Господь иногда посылает нам своих ангелов, облекая их в людскую плоть, но никто не замечает Божьих посланцев, и, опаленные пламенем неприятия, они пропадают во тьме забвения». («Ангел»)

   Или вот: «…звезды висели низко, как светильники, луна была полной и тучной, выл ветер, и огромные волны разбивались о мол, стекая к берегу рассерженной пеной. Взвились в небо шипящие фейерверки, приветливо рассыпаясь косматыми хвостами; странным, непостижимым образом давило ощущение чуда: вот-вот расступятся тяжелые воды, разверзнутся хляби небесные, - и прозвучит слово, которое всегда было и остается началом всех начал, а из слова родится откровение, и новый Моисей возвестит своим усталым собратьям о том, что ему открылась истина, и эта истина в вине – в той вине перед Богом, которую мы обязаны искупить беспричинной любовью друг к другу» («Кентерберийский рассказ»)

   «…обязаны искупить беспричинной любовью друг к другу» - вот он, вот ответ!

   Ответ, который уже не подсказка, а именно ОТВЕТ - точный, ёмкий, прямой. Один единственный. В сборнике. И вообще.


Карина Аручеан (Мусаэлян), член Союза писателей России, лауреат премий Союза журналистов РФ и Московского Союза журналистов.