Обкакался

Надо было посмотреть дрейф пленочного радиометра. Его сделали в Черновцах (Черновцы – хороший город) и сказали, что напыление лучше, чем у японцев, а оптика плохая. Он дрейфовал, конца этому не было видно, и что бы не говорить, что он продрейфует и успокоится, решил потратить день, посмотреть, что с ним произойдет.  Его поставили в подвале, там место было и меньше перепады температур между днем и ночью. Подвал захламленный, наполовину забитый объемными железяками, который теперь убрать невозможно, потому что забетонировали вход, через который их затаскивали. Выбрали вакуумную камеру поменьше, с полметра,  и засунули его внутрь. Хозяйничал в подвале Степан Карпович. Должность его называлась – рабочий высокой квалификации. Он и вправду мог быстро сделать что угодно и хорошо, но надо было соблюдать правила. Проще всего было подойти с нерешительным видом и сказать: «Степан Карпович, я с Вами посоветоваться хочу – как бы это сделать, тут сразу и не сообразишь». Это гарантировало включение, скорость и качество. Потом надо было сказать: «Большое спасибо». Все были довольны. Он жил в Люботине, ездил на электричке и приезжал раньше. Поэтому мог включить еще до начала работы. Вроде как плюс. Топить все равно надо было, а на ночь выключать, а то страшно. Декабрь. Легкий минус, ветер, снег не лежит, но иногда ветром проносит. В общем – нестационарный температурный режим.
С утра отмечал через пять - десять минут, что с сигналом, Писал на бумажку, потом на миллиметровке построю график. Понятно было, что до обеда он не успокоится. А на обед ходить надо. Будет перерыв в полтора часа, но ничего. Сойдет. Ходили в хозяйственный магазин, смотрели, иногда спрашивали чесночницу. Это такая штука, что бы чеснок давить. В 1983 году такую купил в Тбилиси, у нее быстро поломался штырек, который нужен для выдавливания косточек из вишенок. Поэтому ходили и спрашивали. Говорили, что бывает, но сейчас нету. Нельзя сказать, что бы она сильно нужна была, но как повод для выхода на улицу годилась. Вначале, года два, спрашивали, и не было, потом появилась, купили, но ходить продолжали, называлось точно так же – за чесночницей. Это хозяйственный магазин. Забит всякими ненужными вещами, продаются они плохо, цены не пересматривались, и в условиях инфляции был соблазн сохранить полученные деньги. Доллары тогда покупали только у спекулянтов только особо продвинутые.  Да и не было за что. А в магазине можно было купить хороший замок за стоимость пирожного. Кац говорил, что такой в штатах стоит двадцать долларов, зарплата было семь долларов. Единственная загвоздка – зачем мне этот замок? Весной одеяла турецкие продавали за  две тысячи - бешенные деньги, ну как это можно, а сейчас пирожное стоило две – три тысячи.
Потом пошли в столовую. Там очередей уже не было. Как то подорожало. Я покупал пирожное и шел наверх, в лабораторию. Заваривал чай на всех. Все тоже покупали пирожное. Фима Шульман временами в столовой демонстрировал новые подходы и раскрепощенность сознания – заказывал гречневую кашу без мяса и просил полить подливкой. Питательно, полезно и доступно. Мне было стыдно. А пирожное – вроде как благородно и не стыдно. Чай был турецкий – синие коробочки с нарисованными грушевидными стаканами – в Баку их называли армуды. По телевизору показывали рекламу на этот чай – мама говорила дочке – еще рано, видишь, чаинки еще не осели. Поганый чай, лучше, чем советский грузинский или даже № 36 или № 400,  но гораздо хуже индийского. Индийский еще был дефицитом. После чая посещение постоянно действующей говорильны возле мужского туалета. Там за расговорами легко можно простоять пару часов.
В подвале ничего особого не случилось. Показания ползли. Степан Карпович что-то свое делал и беседовал со мной. Он раньше был инструктором в райкоме в какой-то из западных областей и любил изображать из себя бендеру. В смысле старался говорить с западным акцентом. Было похоже, но не совсем. Разговоры были тематические. Статусные  – как он что – то там сделал приличному человеку, и приличный человек ему сильно много заплатил, или накормил, или другим образом выказал свое уважение. Профессиональные – как он ловко что-то там смастерил, например, когда ломали мостик, который еще при царе поставили, он договорился с трактором за бутылку, вытащил 120 дубовых свай, которые простояли сто лет в воде и так обеспечил себя мореным дубом на долгие времена. Сексуальные – как в электричке с ним ехала «такая деваха» и он ее потом на станции прямо в кустах вжарил.  Медицинские – «у меня моча с кровью шла, так мне бабка дала настойку, выпил и все прошло, как рукой сняло». Культурные – «таких шашлыков в субботу наделали, в саду с самогонкой весь день просидели». Это все с подробностями и вариациями.
Записать раз в пять минут две цифирьки и потом опять ждать – это особая работа. Требуется устойчивость к нудности. Подвал протопился. Я был в  финской курточке, свитере и в кальсонах. Погода такая. Финская курточка была куплена, когда я еще жил во Фрязино, красивая, подкладка из хорошей синтетики. Если очень холодно надо было свитер поддевать, а так почти всю зиму ходить можно. Пару лет назад шел с работы, в магазине на углу продавали майонез, и очереди почти никакой не было, человек десять - пятнадцать, быстро достоялся, купил, но авоськи не было, засунул шесть банок по карманам, а они то ли в масле, то ли вообще с солидолом, а общем испачкал курточку. Недоотстиралось, пятна присмотревшись можно было разобрать. Свитер связала баба Лена. Оранжевая шерсть, связала передок и спинку, шерсть кончилась, потом баба Ленка умерла, мама пошла на пенсию и довязала воротник и рукава из красной шерсти. Больше килограмма весил. Яркий, теплый, моднявай, но кусался. Кальсоны были куплены из тех же соображений, что и хозяйственность в хозяйственном магазине – продавались и дешево. Поначалу мои убеждения не позволяли их надевать, от силы можно было поддевать спортивные штаны, а потом как то позволили мои убеждения мне пользоваться мне моими же кальсонами. А на ногах почти белые отечественные крепенькие сапоги. Их еще за 60 рублей купил, поносил год, потом опять увидел и опять за 60 рублей, опять купил.  Крепкие были, я их носил в хвост и в гриву, а финские сапоги экономил. Там кожа была мягенькая, качественная. Правда потом оказалось, что от времени подошва сама раскрошилась в то самое время, когда они были очень нужны.
Тепло. Курточку я снял, но все равно было тепло. Как то разомлел. Шевелиться не хотелось. В ушах шумело. Степан Карпович излагал свои соображения о генеральных направлениях развития института. Генеральное направление должно было учитывать, что он с ущербом для здоровья, не покладая рук, многие годы трудиться в этом не приспособленном для людей подвале.  Другие рабочие тут трудиться не могут, а он трудится. Переходить ему  в мастерскую на пятый этаж - конечно же, это глупость. Другие – пусть там работают, если что нужно, он им, конечно же, поможет. В животе что-то урчало, я это слышал, казалось, что громко, но судя по Степану Карповичу казалось, что не очень. Уже было четыре часа, понятно, что до пяти ничего не измениться, но для очистки совести сидел и снимал показания. Шевелиться не хотелось. Хорошо было, что я в подвал пришел с сумкой, можно не подниматься в лабораторию на пятый этаж в другом корпусе. Вялость. Время шло в каком-то отупении, выполнял никому не нужный долг. Принцип завершенности действия. Задумал целый день сидеть и просидел.
На электричку Степану Карповичу надо было выходить позже пяти, так что с работы выше сам. Народу было много, конец работы. Уже темно. Ветер задувал в уши, пожалел, что не заткнул их ватой. Уши затыкать я любил, не дует и как то отгораживаешься. Для этого даже временами делал затычки из свечек, собирал воск, точнее парафин, грел и мял его, что бы стал мягким, потом затыкал в уши. Хорошо держалось. Обычно проходил одну остановку метро пешком, тогда пересадки делать не надо, но сейчас как-то сразу потянуло в метро. Народу много, никто не говорит, шаркают ноги. Света мало, экономят то ли свет, то ли лампочки. Мрачновато. Приблизительно раз в квартал видел, как на остановке метро кому-нибудь становилось плохо, останавливалось несколько человек, звали или милиционера или кого-нибудь со станции, старались помочь. Раз в пол года поезда останавливались из-за того, что кто-то на рельсы попал. Или бросился. Времена такие. Начало девяностых.
Забрался в электричку. Тесно. Как-то душно стало, в ушах шумело громче. На пересадку надо было переходить по крутой лестнице, надо глядеть под ноги, все поднимались медленно, после лестницы шли быстрее, толпа редела. Опять забрался в вагон. В одной руке сумка, другой держусь. Вагон качает, держусь, давят. Голова закружилась, поплыл, отрубился.

Открыл глаза. Стало светло, расплывчатые лица, понял, что лежу. Правой рукой начал шарить вокруг, очки искать, сумка на левой руке висела. Попросил осторожнее, что бы очки не раздавили. Очки мне сразу же дали, начали усаживать. Осознал, что штаны мокрые. Мокрота не доходила до колен. Как-то сзади. Обкакался. Уселся на краюшек скамейки, что бы не продавить то, что наложил. Предлагали валидол, предлагали помочь, отказался. Надо было еще пару остановок проехать. Беспокоил вопрос – пахнет ли? Вот и мне стало плохо. Как другим. Вышел, уже понимал, что надо двигаться осторожно. Ничего не болело, только шум в ушах и вялость, немного знобило в груди. На моей остановке эскалатора нет, лестницы небольшие. Наверное, те, кто ехал со мной в вагоне уже прошли. Было ли видно мокрые сзади штаны, я не знал. Все равно - неудобно было. Думал, что как попаду на улицу, в штанах станет мокро и холодно.  Не стало. На улице темно. Сухо. Ветер чувствовал лицом. Шел медленно. На этом месте летом мне навстречу шла молодая женщина и в нескольких метрах от меня как-то обмякла, было видно, что упадет. Поддержал, предложил довести. Отказалась, сказала, что все в порядке. Вспомнил. Сон часто такой был, что надо перейти улицу, машина приближается, а я иду очень медленно, хочу быстро, а иду медленно. Было как во сне, машины правда не было, но шел осторожно, если упал раз, могу и еще. От метро до дому семь минут быстрого хода. Потом четвертый этаж. Сколько шел - не понятно, но не очень долго.
Открыл дверь.
 - Мама, я обкакался.
- Как ?
- Потерял сознание и обкакался.
Снял куртку, одежду, башмаки. В ванной снял кальсоны с трусами. Дерьма было не так много, как казалось. Взялся смывать, и с себя тоже. Бросил мокрое барахло в ванну. Переоделся, забрался в постель, мама пощупала голову, горячий, померяли температуру. 39,5. Какое-то даже облегчение – просто заболел.  В голове появились ряды волнистых линий, ощущение, как будто теплая вата, сухая и влажная одновременно. Эта картинка при температуре у меня всегда. В темноте  - пространство, которое чувствуешь, а за ним голубой куб. Или другая какая обьемная фигура, главное пространство. Все как всегда. Телефона дома не было, мама как - то вызвала скорую помощь. Приехали, укололи. Полегчало. Потом просто поболел недельку. Дело житейское. А вообще - обкакивался я редко, это был второй раз. Не считая детства, которое я не помню.