Назначение

             «ПисАть как и пИсать нужно тогда, когда терпеть уже невозможно!»
                (М. М. Жванецкий)

  За час до обеда на моём рабочем столе зазвонил телефон. Я взял трубку и выплюнул в неё дежурную фразу: "Подхлёбышев слушает".
  - Валерьян Палыч, - раздался женский слегка певучий, но властный голос секретаря генерального директора нашей компании, - после обеда зайдите к Тиграну Ашотовичу. Это связано с вашим новым назначением.
  - Понял, - радостно и взволнованно ответил я. - С собой что-нибудь прихватить?
  - Разве что свою светлую голову, - рассмеялась секретарь и положила трубку.
  От такой новости у меня сразу же отпала охота не то, что работать, но даже тайком от начальника отдела дописывать новый рассказ, который был спрятан неоконченным среди вороха отчётов и служебных записок. Ошеломительная новость заставила меня забыть и о работе и об обеденном походе с коллегами в кафе. Сердце учащённо билось, обрывки разнообразных мыслей блуждали в голове словно рыбацкие лодки в густом тумане. Тело бесконтрольно прохаживалось по кабинету, любовалось своим отражением в зеркале, поправляло волосы, потом подходило к окну, восхищалось осенним пейзажем и возвращалось к столу. Руки независимо от сознания производили какие-то манипуляции с бумагами. Мозг напрочь отказался курировать действия организма и, казалось, предоставил ему полную свободу, а сам жевал и жевал услышанное в телефонной трубке: "Назначение!". Вот оно, свершилось! Долгожданное и вожделенное для чиновничьей души повышение по службе возбуждало фантазию и рисовало розовые картинки в воспалённом воображении. Здесь было всё: и повышенный оклад, почему-то представлявшийся в виде толстой пачки купюр, перевязанной алой ленточкой, и неприкрытое раболепство подчинённых, и новый роскошный автомобиль. Пасмурный с утра день теперь казался солнечным и тёплым, а хмурые коллеги весёлыми и улыбающимися. Единственное, что вносило дискомфорт в сладостное состояние - это ожидание предстоящей беседы с генеральным. Честно говоря, я очень не люблю общаться с вышестоящими. Как только я попадаю на ковёр к начальнику, со мной начинают происходить какие-то непонятные метаморфозы. То я становлюсь косноязычным, словно Новосельцев из "Служебного романа", то начинаю панически бояться в чём-то ошибиться, будто князь Мышкин Достоевского. А кроме того очень сильно волнуюсь, робею, путаю слова... Правда, почти всегда меня вызывали к руководству по делам отчётов, замечаний, указаний и т.д. А вот подобный вызов на ковёр к генеральному у меня первый. В такой прострации я провёл час рабочего времени и сорок минут обеденного перерыва. Наконец, стрелки настенных часов указали на ожидаемое время, я вышел из кабинета и направился по коридору навстречу новому назначению.
    В приёмной директора никого не было и это меня немного смутило. Но подумав о том, что начинающему руководителю подобает быть более нахрапистым, я решил соответствовать этому образу и, стараясь казаться уверенным, постучал в кабинет генерального.  К моему удивлению ответа не последовало. На миг я растерялся и замешкался, но образ делового и настойчивого менеджера уже начинал управлять моей рукой. Я постучал ещё раз и приоткрыл дверь. Одним глазом из-за приоткрытой двери я бегло осмотрел кабинет и остановил взгляд на центральном объекте у дальней стены. Это был большой дубовый оббитый кожей стол, за которым восседал крупный мужчина лет пятидесяти. Чёрные густые волосы с проседью, крупные золотые украшения на пальцах рук, красивый и дорогой костюм с отливом выдавали в нём представителя Закавказья. Мужчина был полностью погружён в бумажную работу и совершенно не замечал ни приоткрывшейся двери, ни меня за ней. Это и был генеральный директор нашей кампании.
  - Можно? - спросил я негромко.
  Тигран Ашотович поднял голову и направил на меня вопросительный взгляд сквозь дорогие очки в позолоченной оправе.
  - Слушаю вас, - сказал он. - Вы по какому вопросу?
  - Мне сказали, что вы меня вызывали. Моя фамилия Подхлёбышев, - уже с дрожью в голосе пролепетал я.
  - Вызывал? Зачем? Ах, да. Входите, пожалуйста, присаживайтесь.
  Я вошёл в кабинет и готов был присесть, но расположение стульев меня слегка озадачило. Они стояли вдоль стен очень далеко от стола. Подчинённый присаживаясь на любой из стульев, сразу же оказывался в затруднительном положении. Во-первых, ему нужно было говорить достаточно громко, чтобы руководитель мог слышать, а самому максимально напрягать слух, если тот говорил тихо. Во-вторых, предоставляя документы шефу, подчинённому приходилось оставаться в положении стоя, покорно ожидая вопросов или приговора. В-третьих, сидя на стуле, подчинённый был с головы до пят открыт для строгого взгляда руководителя. Ощущения при этом очень похожи на те, которые вы можете испытать, если в одних трусах (или без оных) выйдете на многолюдную площадь. Учитывая всё это, я понимал, что должен принять такую позу, которая ни в коем случае не выказывала бы с одной стороны робости и нерешительности, а с другой - пренебрежения и вальяжности. Поэтому я осторожно присел на самый краешек одного из стульев поджав ноги под себя и положив руки на колени. Со стороны могло бы показаться, что я готовлюсь прыгнуть в длину прямо со стула.
  - Ну, что же, Подхлёбышев, - начал генеральный, - ваша кандидатура была рассмотрена на совете и совет принял решение назначить вас начальником отдела статистики. Как вам такое предложение?
  Как мне такое предложение! Мою заурядную кандидатуру рассматривал совет компании, а это доложу я вам чего-нибудь да стоит. Да это всё равно, что совет Академии Наук будет рассматривать кандидатуру какого-нибудь аспиранта Пупкина на должность члена-корреспондента!
  - Мм-мне... я-а-а.... я вам ужа-а-асно..., - попробовал ответить я и вдруг понял, что жуткое волнение овладело мной от кончиков пальцев ног до плеши на макушке.
  - Но должен сразу предупредить, Подхлёбышев, - продолжал директор, - бумажной работы очень много. Сами должны понимать - статистика! Сбор информации, анализ, отчёты и так далее.
  - О-о-оччень хорошо понимаю вас, Ти... Тигран Ашотович, - промычал я холодея от волнения.
  Мне казалось, что мои реплики слишком короткие и неуверенные и это может составить неверное представление обо мне как о будущем руководителе. И я подумал: а что если намекнуть вскользь о том, что я пишу? Ну, что пишу о природе, о нашем городе, о доме, в котором я живу. Вполне вероятно, это может как-то нивелировать мою нерешительность. Тем более, он сам сказал о бешенных объёмах писанины. А кому же и бороться с писаниной, как не писателю. И преодолевая волнение, я попробовал начать.
  - Вы знаете, Ти... Тигран А-а-ашотович, я отнюдь не боюсь бумаги... я с ней сейчас вполне... с людьми вот не вполне, а с бумагой вполне... Если с бумагами, то я очень всегда в последнее время...
  - Подождите, Подхлёбышев, - перебил меня директор. - Вы готовы физически перелопачивать кипы бумаг?
  - О, физически я очень даже, - поспешил успокоить я генерального. - Я физически и гантели... и в деревне, знаете ли, картошку... Мой организм... Будьте уверены... Организм привык и подготовлен...
  - Это как? - спросил генеральный.
  - Ну, я уже давно... Ну... Как это... Ну, в общем, я описываю деревья, дома...
  - Простите, что вы делаете? - переспросил шеф и в его речи начал появляться армянский акцент.
  - Ну, в нашем городском парке... Недавно вот... Я увидел там деревья и понял, что обязательно должен это сделать... Я их взял и... В общем, описываю всё, что вижу.
  Генеральный выдержал паузу, зачем-то оглянулся по сторонам, после чего наклонил голову и посмотрел на меня поверх очков.
  - Дорогой мой, мы все иногда это делаем, - произнёс он тихо и ласково, почти по-отечески. - Только не надо выходить за рамки приличия.
  - Вот-вот, - обрадовался я такому участию, - и мои друзья мне говорят, что я совершенно не знаю меры в этом деле. А я ведь не могу по-другому, понимаете? Ну, вот если, к примеру, я вижу угол дома, как могу это не сделать? Ведь это же архитектура! И никто кроме меня это не видит. Это же надо обозначить, вылить это всё... Чтобы люди потом увидели и оценили. И вот вы говорите, все это делают. Вполне может быть. Но у всех это тихо, индивидуально, я даже сказал бы интимно. А у меня как-то всё на людях, всё с приключениями.
  Я обратил внимание, что директор напрочь забыл о бумагах, которые до этого не переставал перекладывать с одной стороны стола на другую. Он откинулся на спинку дорогого кожаного кресла, снял очки и пристально смотрел на меня.
  - Скажите, пожалуйста, - поинтересовался он уже с явным армянским акцентом,   - а как часто это с вами происходит?
  - Вы знаете, это бессистемно. Спонтанно и в самых неожиданных местах. Вот недавно возвращался с работы домой и застрял между этажами в лифте. Представляете, тишина, полумрак, никто не мешает. И тут ка-а-а-ак попрёт из меня! Ну, я вам доложу и фонтан. Еле успевал фиксировать. Так попёрло, так попёрло! А зафиксировать-то на чём? Слава Богу, у меня хоть пакет молока был, детям по дороге купил. Другой бумаги не оказалось, так я прямо на пакет. Вот где, доложу я вам фантазия-то разгулялась...
  - Вай мэ-э-э! - протяжно и удивлённо воскликнул генеральный и приложил правую руку к щеке. - А как же молоко, дети?
  - А пакет в впопыхах лопнул, молоко пролилось. Перед соседями по подъезду до сих пор неудобно. Но вы поймите, мне же главное не молоко, мне же главное то, что я на пакет излил, так сказать, всей душой… Это же надо было детям показать, они бы оценили папино творчество как никто другой.
  - Но дорогой мой, так же нельзя, - попытался наставить меня на путь истинный директор.
  - Я понимаю, конечно, но видимо, это на всю жизнь. Да и днём ещё ничего. Работа, быт, семья, коллеги - всё это хоть как-то отвлекает. А вот ночью... Ложишься, бывает, в кровать, и кажется, уже всё из себя выдавил. Ан, нет! Прямо среди ночи, просто ручьём! Вот тут главное вовремя проснуться и ...
  - В туалет, - попытался продолжить шеф.
  - Да какое там! Я одно время пробовал и в туалете. Пару раз получалось, но не то. Лучше всего за столом. Когда никого нет. Но тут, знаете, надо, чтоб хотелось. Вот если хочется, тогда, как говорится, от всей души. Никто не остановит. Я так бывало и час, и два, и три... Так это я только по-маленькому. А вот если бы по-большому!
  - Уважаемый, - весь вспотев, взмолился генеральный, - не нужно по-большому.
  - Я бы рад, да не получается. Пару раз пробовал - ни в дугу. Видимо, не дано.
  - Да что вы говорите! Скажите, родной мой, а вы к специалисту не пробовали обращаться?
  - Пробовал. Обратился, было, к одному маститому, заслуженному такому. Думал, у них по-другому. А у них - всё то же самое. Ну вот, всё точно так же.
  Директор замолчал и о чём-то задумался. Я тоже умолк, довольный тем, что смог произвести такое сильное впечатление на него. И волнение моё куда-то напрочь пропало... Наконец, Тигран Ашотович протяжно вздохнул, поднялся, подошёл к окну и стоя ко мне спиной стал смотреть на октябрьский листопад.
  - Вот что, Подхлёбышев, - вдруг сказал он, - давайте мы с вами знаете, что... Давайте мы с вами повременим с назначением. Я тут посоветуюсь кое с кем и перезвоню вам. Одним словом, не будем спешить. Идите, пожалуйста, к себе.
  Такого облегчения, как после этого разговора с генеральным, я давно не испытывал. Говорили мне про него, что он сухарь, ничего человеческого, а оказалось - отец родной! Принял и выслушал, будто сына. Правда, с назначением моим затянулось всё как-то, но я не в обиде. Теперь есть повод зайти к директору узнать, что да как. Я ведь теперь с ним, можно сказать, на короткой ноге. Зайду как-нибудь, поговорим о творчестве, о литературе, и как мне теперь пишется...


Фото из интернета