Муки и страдания

Эту ночь Мария проводила в «Муках и страданиях». Именно так называлось уютное кафе на первом этаже её дома. Официант принёс её любимое блюдо – жаренные бараньи яйца «Горные устрицы».
Марию выгнала в ночь беда. Если быть откровенными, Мария, что называется, засралась. Именно так протекала её обычная депрессия. Всё начиналось с небрежно брошенной на кровать майки, потом намотанные огромным валом колготки в шкафу, потом забытый с осени пуховик в батарее. Мария очень переживала, и даже заперла все свои 33 комнаты на замок. Но срач стал пробираться на кухню, в коридор, и казалось, вот-вот и он начнёт атаковать соседей.

Мария ела третью порцию «устриц», и старалась забыть о том, как сложила в шкаф под подоконником грязную посуду. Есть такие шкафчики под подоконниками, их в хрущевках холодильниками называют.

У Марии был муж, он свою депрессию засыпал. Просто спал по 22 часа в сутки, как котик. Потом просыпался, доставал из-под задницы вечно горячий ноут, занимался своими SEO-штучками, получал деньги на Яндекс-кошелек, шел на кухню. Там делал себе бутер с паштетом из индейки, запивал кефиром повышенной жирности, оглядывался и думал: «Что ж за бардак такой?». И для того, чтобы не мучить себя окружающим миром, шёл спать дальше.

Мария совсем не знала своего мужа. Ей даже пришлось завести себе друга. Вообще, в таких случаях обычно говорят любовника, но они спали-то всего пару раз, и то с трудом. А так, всё было романтично: они засыпали в обнимку, заказывали мисо-суп и сет «филадельфия» с похмелья, скачивали сериалы, постоянно собирались в театр, но так и не дошли. В общем, чуть больше, чем измена. Или чуть меньше. Но парень этот свою депрессию запивал. Причем, запивал он так, что пить с ним было просто невозможно. В пьянстве он был, как отвратителен, так и непобедим.

Так вот всё получалось.

Мария сидела в «Муках и страданиях» в шесть утра, и жевала яйца старого барана. Жизнь она вообще метафорична так-то.

Официант принёс ей счёт. Его звали так же, как её отца – Иисус. Точнее, отца звали Иисус, а его Исус, почему-то с одной буквой «И». Во всяком случае, так было написано на бейдже. Это странно жить с таким именем, так, наверняка, ответственно это всё. Марии тоже в истории много всего натворили, но их вокруг пруд пруди. Никто тебе не скажет: «Как ты могла так засраться, тебя же Марией зовут, как мать Иисуса!». А вот официанту постоянно тычут, не стыдно ли с таким именем половым работать. Он даже бейджик перестал носить. Мария тоже своего отчества стеснялась, кстати.

«Что пошло не так?» – спросила вслух Мария, и воткнула взглядом в одну точку.

Она вспомнила, что полгода назад ей урезали зарплату и заставили работать до 19:00. Раньше она получала больше, и работала до 18:00. Это очень всё высадно, ведь у нормальных людей обычно, чем дольше работаешь, тем всё лучше, а не наоборот.
Ещё она вспомнила, как на свадьбу ей подарили шесть пылесосов. Тупо все гости подарили по пылесосу. Она потом долго плакала в туалете кафетерия: «Не уж то они думают, что я такая засранка?».

А потом в голову пришло самое ужасное воспоминание: «каша в трусах». Она всегда старалась гнать его подальше, но оно вновь и вновь всплывало в такие вот моменты. Однажды, воспитательница в садике долго заставляла Марию есть ячневую кашу, но та наотрез отказывалась. Тогда та наложила ей кашу в трусы.

«Как ты думаешь, с чего всё началось, Иса?» – спросила Мария официанта.

«Думаю, ты просто не выпила кофе с утра – ответил Иса с небольшим кавказским акцентом – Через час будет новое утро. Кофе будет еле тёплым, сладким-сладким очень, как ты любишь. Сахар раствориться как раз. Вот тебе, Маша, от меня. Иди домой».

Маша надела перчатку на одну руку, взяла стаканчик и побрела домой. Она пинала ледяную глыбу: с каждым пинком глыба становилась всё меньше, а дорога короче. Перед ней, суматошно утопая тощенькими ножками в сугробах, шла немного нетрезвая девушка, и разговаривала по телефону: «Ребята, у вас такая классная группа, вы очень крутые. Я ваша давняя поклонница, это было так здорово, что мы познакомились, мне ваааще приятно. А кто у нас остался? Раньше были «Агата», «Нау»… ну, хрен с ним, «Чайф». А теперь только вы. А кто еще? Да ну, они лохи какие-то. Вы самые клеееевые, я вас ооочень люблю!».

Мария остановилась у своего подъезда, открыла стаканчик с кофе, и обожгла губы. Всё-таки раньше времени не стоило этого делать. Окна в её квартире горели ярким светом.

По дому бегал бодрый муж в синих трусах и жёлтых хозяйственных перчатках. Таким его она видела впервые за три миллиона лет. На трусах было правильно написано Calvin Klein, видимо, настоящие. Наверное, во сне он просто случайно нажал на какую-то кнопку, и оформил заявку. Такое часто бывало.

«Машка! У нас тут чего-то такой ад в доме твориться! И ты где-то шляешься до шести утра! Ну-ка дыхни! Батя твой звонил на городской, говорит, ты трубку не берешь. У него там в деревне снегопад, избу завалило, нужно ехать в пятницу».

Мария поняла, что он вышел из анабиоза. Видимо, и такое бывает. Муж суетливо складывал разбросанные вещи в стопочки и что-то впопыхах говорил, говорил, говорил. А Мария просто смотрела на него, и пила кофе. Она думала о том, как ей придётся вспоминать, кто её муж, а ему придётся узнавать новую её, ведь что-то в ней сто процентов переменилось за всё это время. Она думала о каше в трусах, и почему улыбалась синим трусам мужа. Обиделся бы Кельвин, если в его легендарные трусы наложили ячневую кашу? Ещё она ломала голову, о какой группе говорила девушка на улице, и какая группа –  лохи. И самое главное, она представляла, как в пятницу они поедут в деревню, заберутся на крышу и будут чистить снег. И все будут переживать, что она упадет. И все будут, как ни в чём не бывало.

Маша посмотрела в окно.

С ночной смены из «Мук и страданий» выходил Иса. Он оборачивался назад, и постоянно махал кому-то рукой.

Наступало новое утро. Кофе был еле тёплым. Сахар растворился окончательно.