Самая большая в мире любовь

САМАЯ БОЛЬШАЯ В МИРЕ ЛЮБОВЬ

Социальные сети иногда выворачивают нас наизнанку. Не знаю, как это произошло. Но примерно в 4 или 5 утра, когда за окном появилась голубая пенка надвигающегося утра, я вдруг вспомнила Диме Темкова. Ну,… он художник. Он живет в Скопье. Он рисует широкими мазками труднопонимаемые картины. Он может пить самое препоганое винище. У него вечно пальцы испачканы краской. У него веснушки.

Мы не виделись с Диме лет 15 или 16. Или еще дольше.  Потому, что у нас уже было время – и мы прожили его, нет, проскочили, вдохнули и едва не задохнулись… Выпили огромными глотками… Нахватали охапками… Накидали широкими мазками.. Да так, что до сих пор невыставленный шедевр наш пахнет кожей и маслом.

Мы встретились ночью. Посреди города, в котором я родилась. И из которого то и дело сбегала. В ночном клубе был странный неоновый свет. В нем зубы становятся зелеными, глаза синими… А на лице видна каждая веснушка. И вот, пока снаружи ноябрь затягивал улицы ледяными корками, я увидела в неоновом фонаре Димино лицо с веснушками. А он увидел мое. У меня ведь веснушек еще больше. И мы как будто узнали друг друга. И мне сразу захотелось его обнять.

Мы узнали друг друга. Но мы не могли разговаривать совершенно. Я не понимала македонского, едва связывала английские слова… Он второй только день слышал русскую речь. Когда мы угадывали смысл наших слов, начинали смеяться. Когда не угадывали – начинали целоваться.

Диме привез свою выставку. Его багаж умещался в карманах седого пальто. Он, кажется, занял у мамы денег, чтобы купить кисточки, краски и пленку для фотоаппарата. Выставку он собирался рисовать на месте.

Через несколько первых часов после нашей встречи, часов, которые мы провели врозь… Мы снова встретились. И уже была зима. Мы пили жуткий кофе в плохой закусочной. И миллион ледяных лет шли сквозь улицы, держа друг друга за руки, как сумасшедшие. Было страшно отпустить руку. Ведь мы были обречены с первой минуты нашей встречи. У нашей внезапности, у нашего солнечного удара не было никакого будущего. Только эти 30 дней календаря, тающие, как снег на кончике высунутого языка. Вы пробовали спасти снежинку своим горячим дыханием? У меня такое никогда не получалось.

Диме жил у своего приятеля, в заставленной холстами квартире. В этом доме варили кофе по - турецки, не удивлялись гостям и не держали кроватей. Диме спал на матрасе. Из мебели в комнате был стул и еще магнитофон. Тусклые стекла пятиэтажек за окном казались продолжением интерьера. Диме спал на матрасе животом вниз. При этом он ухитрялся поднять ноги вверх… Много лет спустя я с удивлением обнаружила, что умею спать точно также. Умею и люблю. Те, кто видел мою привычку, не могут взять в толк, как такое возможно…

Мы беспрестанно что-то ели, куда-то шли и постоянно мерзли. На заиндевевших насквозь окнах рейсовых автобусов Диме процарапывал пальцем лицо со слезками. Говорил, что это я. Мне и вправду постоянно хотелось реветь. Моя внезапная самая большая в мире любовь была обречена.  Впрочем, я, кажется, повторяюсь…

Мы ни разу не проснулись вместе. Не представляю, как это – уснуть вместе с Диме, и целую ночь напролет слышать, как он дышит, и чувствовать запах масляной краски от его волос.

Потом Диме начал работать над выставкой. Он сделался отшельником и больше не звонил мне. Шершавая смесь трех языков… Голос, который я узнаю через тысячу лет и зим… Я долго помнила, как Диме называл меня. А потом вдруг забыла и больше не помню.

Когда картины были готовы, а подполье городского выставочного зала осветилось новыми лампочками – мы встретились снова. На открытие выставки я пришла, потому что работала журналистом в маленькой газете. Я думала, что все будет как-то по-другому, когда мы вот так вдруг увидимся… Но Диме взял меня за руку. И я никогда не написала статью про его выставку. И никогда не взяла у него интервью. И никогда бы не отпустила его руку, если бы самая большая в мире любовь не была обречена с самого начала.

Диме привел меня на какую-то невероятную вечеринку членов Союза художников, их натурщиц и непризнанных пьяниц. Я была здесь настолько чужой, что меня даже спрашивали: с кем я? Я что-то пила, что-то курила и чему-то смеялась. Диме поглядывал на меня через стол. Между нами росла гора окурков, нас разделяли километры мутных рюмок, я слышала гул самолетов, видела огни взлетной полосы, я чувствовала, как в мое сердце вонзаются рельсы, трассы,  пограничные столбы…

Завтра я сбежала из института в пустой подвал городского выставочного зала, чтобы… Чтобы, ну да, чтобы снова увидеть Диме и предложить ему сделать концерт среди картин. Пусть здесь играют самые шумные музыканты, пусть они вопят в микрофон, пусть рвут нейлоновые струны… Не могла же я и вправду сказать ему : «Это ведь самая большая в мире любовь! У нее нет шансов! Слышишь! Наше время уходит!»

Еще через день в подвал набились музыканты и мои знакомые – незнакомые студенты. Под ногами вились ядовитые змеи шнуров. Гитары скрипели. Микрофон задыхался… И вдруг с Диме что-то случилось. Он почти не отпускал меня. Он постоянно помнил обо мне. Он искал мою руку. И прятал ее в кармане седого пальто. Ледяные мои пальцы…

Вечером мы расстались навсегда. Самая большая в мире любовь больше не существовала для этих двоих в веснушках. Мы стояли на остановке. Ждали автобус. Вокруг нас не пылали костры отчаяния, не сыпались желтые лепестки, не гасли звезды… Мы просто мерзли, каждый в своей скорлупе. Димино пальто покрылось снежинками. Он поцеловал меня много раз. И сказал мне что-то, путая языки.

С тех пор прошла куча времени! И прошла моя боль. И прошла самая большая в мире любовь. И новые зимы сменили прежние.

И вдруг я вспомнила Диме Темкова. И я набрала его имя на клавиатуре. И беспощадный фейсбук выдал мне его страницу! И через день Диме подтвердил статус моего друга… И я жадно смотрела его фотографии.

Мне вдруг стало страшно, что я могу написать ему письмо. Или спросить, например, как его жизнь и как его картины… И мне стало еще страшнее от того, что он тоже задаст мне вопросы...