Россиянин

               




                Р о с с и я н и н
               
               
                «В одном  не  сомневаюсь;               
               
                Первая    пуля -  первому:               
                первых   наиболее   легко   судить   
                и  наказывать,  так   как  для  первых 
                нет   законов,   но   появляются    эти
                законы от тех, кто первых
                по-своему разумению   судить   хочет.»
                Автор

И, тем не  менее, судьба  не выбирает первых  по нашему, человечьему   принципу. Но назначает. Это уж как  есть, от  рождения и до смерти. Одним  словом - судьба.
О человеке, с которым  я много лет  мечтал познакомить своего читателя, я сам знаю много и  в  то же  время   удивительно мало. Он мне часто снился. Он  вошел  в мою жизнь очень давно, неожиданно, и властно. Хотя это, казалось, как-то легко и просто и в то же  время он взял у меня  настолько много, что, порой, я  его, ненавижу и  в то же  время  я люблю его одержимость, безудержную энергию. Его  судьба в моём  мировосприятии  складывалась   как некая большая картина   из  цветных камешков-событий. Его  судьба, как ни  странно это  может показаться, судьба сегодняшнего человека, который думает над будущим, видите его не просто в  виде собственного  благополучия, а неотрывно оттого, что  мы называем Родиной. Это сегодня  оказалось несколько потеснённым, подчас занавешено  рублёвой или долларовой купюрой. Но тем интереснее всё, когда  осознаёшь, что   ЭТО уже было. Что ЭТО вернулось вместе  с очередным кругом-витком нашей истории. Что в позапрошлом веке, как и сейчас, были  и есть свои первопроходцы, люди передового, продвинутого, как меня может поправить, читатель, образа  мышления. А рядом и тогда были  свои  душители, а попросту те, кто за  понюх табака  был готов на всё для  собственного  благополучия,  кто добивался   любым способом  высочайшего  позволения  власти  на пребывание  в  её сановной  тени, кто  действовал от  имени власти, или под  прикрытием  её имени, но  собственному, не  всегда лучшему  разумению. А за этим, как и сейчас, стояла  собственная  корысть - «моё, - отдай!». И    в каких бы  таких  самонаидержавных интересах то действо надо было   произвести, но  коли, не  совпадало это  с особым,  личным интересом - не бывать тому ни в жизнь. Разве только,  сама  власть  вдруг из державной  дрёмы  выйдет, очухается, дёрнется... Но всё - то временно, как и наместники от  власти. Её служители. Чиновник же из  тени в тень перебежал, от сановитого хозяина к ещё более сановитому, и  служит во славу  собственную, по  прежнему,  как и  служил. А  уж  дышать, как и  пахнуть быстро  перенаучится.  И  снова  правит он, сердешный, правит  так, что у простого люда  временами и глаза на  лоб от накинутого на шею ярма лезут. Но всё же правит и  править будет. Так  как способность пребывания  в сановитой  тени - наука особливая.  Хотя состоит он, чиновник этот самый, вроде бы на службе у нас. Нами его кусок  хлеба  оплачен. Но это только так бы нам хотелось. Или должно было бы так быть.  Только всё   по другому. 
 Но  я  вроде  бы  не  про то. И  отступление  моё прошу  принять  заметками на  полях рукописи. А  рассказ мой не  хотел  бы  привязывать к    хронологии. Так, как  сам вижу, так  и  рассказывать  буду.


                НАЙДЕННЫЕ   БУМАГИ


В  19-м  году, ветреным  и слякотным  днём, эскадрон конников красных, до  Петрограда немного не дойдя, попал к вечеру  в добротный дачный  массив.
Те дачи неизвестно  кому в то самое  время  принадлежали, но  комэскадрона то обходило мало. Был дом и просторный сарай-конюшня, за  конюшней  луг и сено в  стогах, а значит и коням, и  конникам и места и еды  хватало. А  кому  в  доме  мало места показалось - обустраивались в конном дворце. Благо  в этой самой даче, как видно,  ранее не только люди, но и кони летовали. Потому  у хозяев для коней было припасено все, что и человеку, путнику могло  сгодиться.   И печь там была, и  дров  в достатке, и  котёл для  воды на конюшне. А  что ещё надо завшивленому, и оголодавшему эскадрону.  Вот  только    в конюшне  бумаги какие-то  на  полу валялись, что-то на них писано, что-то черчено. На  некоторых  кони  копытами, а  конники  сапогами печатей  наставили,  некоторые-то  в печь  пошли на  растопку и, может  быть, все бы в  трубу конюшенной печи чёрными  хлопьями вылетели, не  явись комиссар поглядеть на  то, как  обустроились, притомившиеся, красные  конники. Он - то, комиссар, из  благородных был, удивился  почерку на  бумагах, был из  инженеров горных - заинтересовался рисунками, назвал их  кроками, хотя они  более на  карты  были  похожи, а затем  наказал недовольным конниками собрать все  бумаженции в  пачки, завязать и нести эту  «растопку»  командиру. Что  и  было  сделано. А  назавтра стопы бумаг этих оказались в  мешках  и в обозной телеге. А далее их доля  складывалась и  вовсе в  цепь  фантастических приключений.
Бумаги  те  попали в Петроградский  штаб армии  того  самого  эскадрона. А из  штаба перекочевали в Смольный, а затем и в  руки самого Бонч-Бруевича. Возможно,  так  получилось из-за того, что  слыл он   не  только «бывшим  и  просвещённым», но ещё и потому,  что  во все  времена во всех  самых  реакционных  и случайных правительствах,  всегда  были,  ждали своей участи,  люди умные и грамотные.
Так ли  было или не  так, но по  изучению тех  бумаг,    высокими  чиновниками сделан вывод, что находка  эта - ценная, что бумаги эти не  выбрасывать, не запускать на растопку-раскурку надо,  а изучить.  А еще  закавыка - в тех  бумагах  попалась отдельная связка, в которой  подробно рассказывалось про то, как  попасть из Белого, Баренцового, Карского  морей в Обскую губу. И про климат, и про течения, и про  время лета, когда это делать надобно. Были  собраны свидетельства  и  того, что   путь этот  россиянами  издавна  хожен. И не  только на  устье Оби те  самые  землепроходцы попадали, но и далее. Только  вот далее - долго  изучать, а тут через Обь, сибирский  хлебушек замаячил. А  кроме пути к хлебу  ещё  кое - что в  тех  бумагах  было обозначено.  Медалей золотых, серебряных и бронзовых за четыре  с лишним десятка перечислено. И не  Российских. А из Америки, Англии, Бельгии, Германии, и разных скандинавий  были  те  медали. И награждали  ими участника  Международных  выставок, как  мы  теперь говорим – экспонента, этих  самых  выставок. За экспонаты, разумеется,  были  те медали. За лиственницу сибирскую, что в комлях по  два  мужика едва обхватить  могли, за  рыбу,  что попробовали посетители  разных  стран на тех  самых выставках, за  меха самоедские, собольи да песьи, за колбасы из оленины, окорока в маринадах и соленьях. За уголь, графит, ягодное чудо, что  сияло бруснично-морошковыми красками в банках с длинными  сигнатурками, где  писано  было сколь  сахару  в том  варенье, сколь самой   ягоды на  метре  квадратном тундры  на  мысе  Маре-саля, или Белом, допустим. Была медаль и за  тюк  сена, где  длинные сенные стебли из Сибири  не  утратили свой одуряющий вкус, запах и в Америке. Во, страна! Сено оценили! Пусть  бронзовым кругляшком оценили, но разобрались, что  стебли той  сибирской  травы - не простые, а  большие, толстые, но  вовсе не жесткие, как в Африке, а нежные и лакомые для любой  скотины. В  том числе и   американской.  И хотя знали в выставочном  комитете, что никто того сена в Америку из Сибири везти не будет, но сам факт  появления экспоната  был отмечен. Но  уголь  углем, графит и дерево  подождать могли, а вот хлеб - тут надо было думать оперативно, быстро, значит. А через две  зимы, в  дымном  двадцать первом  году в сторону Карских ворот, Ямальского полуострова, Обской губы вышла экспедиция, что оказалась потом  титулована Великой, Сибирской, Хлебной и другими  званиями. Не  помню, правда, чем она  ознаменовалась в  двадцать втором году, но именно эта самая экспедиция в Обской  губе открыла весьма удобную на  побережье полуострова Ямал  бухту, что  названа,  была своими  открывателями бухтой Нового порта. Там же  и тогда были высажены люди, что обустроили на полуострове второй к уже имеющемуся на мысе Маре-саля метеорологическому  пункту с  радиостанцией - Ново-Портовский метеопункт,  с  нормальной, телеграфной радиостанцией. (Первая   искровая  радиостанция заработала на  мысе Маре-саля в 1913 году.)  А в 1922  один из  сотрудников, участников этой самой Великой экспедиции - Д. М. Чубынин, переехал из Нового порта в Обдорск, где строил, а  затем  стал  начальником  ещё  одной радиостанции, что  была, причислена к ГУСМП, Главному  Управлению Северного Морского Пути. И к тому же стал впоследствии начальник Обдорской радиостанции одним  из первых огородников-любителей, и  так же экспонентов выставки, но  выставки достижений теперь уже народного хозяйства  в Москве, где за масличную культуру  ярутка, выращенную на Полярном круге,  так же  был этот экспонент награждён  серебряной медалью. Но всё это будет иметь своё развитие, получит жизнь потом, а  вот  те  самые  бумаги, что  были найдены  в конюшне на  даче  под  Петроградом, когда  их  рассмотрели  более детально и подробно - оказались  своего рода  опасным зарядом  взрывчатого вещества, которое   надо  было быстро прятать,   захоронить  под  правительственные печати  со-всякими предупредительными  грифами. А всё  потому,  что если в  рукописях надо  было  разбираться долго, то в  тех  пятистах или более рукотворных   картах, что  остались  не сожженными, бумага  там была шибко  плотная и от спички плохо занималась, было  много  такой  информации, которая не   должна  была  попасть в руки людей  для  молодой страны посторонних. Для правительства там оказалось  множество ключей к  разведанным, обозначенным,  испытанным разного  рода  старателями природным богатствам.  От нефти чёрной и белой, дерева,  рыбы, меха зверя, камня самого разного, графита, что  так  был необходим в  сталелитейном деле, а оно  начало  возрождаться на  Урале, и до золота. И всё- то  было не из космоса  рассмотрено, не с  самолёта с аэрофотоаппаратом, а с высоты  роста  человека, через  его шаги по  лесам, марям, тундрам и долам, горам, берегам рек и озёр. И в каждом  конкретном  случае названия были нанесены от местных  жителей, берега ручьев и озер старательно вырисованы. А про Обскую  губу и место трехречья на её правом  берегу у  большого  мыса с рекой со  странным названием  Адлюрд - Нюдя -  Монгото - Епоко и вовсе целая  поема нашлась. И  место  было названо необычно - Ямбургом. Ну,  вовсе, как тот самый городок-городишко  Ямбург под  Санкт-Петербургом-Петроградом. И  откуда  есть пошло это название, что  в середине прошлого века  на  той самодельной карте  появилось? Вопрос  вопросов вроде бы для  наших  современников, а  ларчик, то просто открывался. В  том  самом  месте  человек, что  в тиши  и тепле  питерской квартиры потом его на  карте обозначил, уроженцем был того  самого Ямбурга, который неподалёку от Петрограда располагался, и что впоследствии, в первые послереволюционные годы, с полной  беспардонностью и пренебрежением был  переименован в Кингисепп – заново  второй  раз  родился. И  видно  рождение то не иначе чем  через  тень  смерти  прошло. А  так  с чего бы  ему, этому самому человеку, который так  с картой обошелся, родным местом чужеземную и чужестранную страну обозначать, присваивать ей  имя собственного  родного  местечка? Думаю, что  так и было. Но я  снова не о  том.
Итак! Попали бумаги в руки красноармейцам, а затем в правительство, а затем, предполагаю я, по этим  бумагам началась великая работа.  Казалось бы, что следом ... А вот далее, кроме ознакомления с этими бумагами, ничего более и не  было, или  так мне показалось. Как? А вот  так. По сопроводительным листам в архиве видно, что истребовали эти самые «дела», а делом называют в архиве любую самостоятельную бумаженцию, если в ней или в её смысле обнаруживается какая либо взаимосвязь со временем и  событиями, которые с ним  связаны, или  идея самостоятельная. Так вот: со  временем и оказалось, что бумаги эти востребовали, изучали многие любопытные. Очень даже многие, но многие, если не  каждый  из них, исправно заполняли сопроводительные листы дел... верите ли? Запретительными записями. Дело, мол, такое-то, его  смысл и  содержание является  бо-о-ль-шим державным  секретом, государственной  важностью, а потому это самое дело, бумажку эту ни под каким  видом и никому  без нашего  позволения не  выдавать и не  показывать. Засекретить  при помощи  могущественного ГРИФА, который  не  так просто было тогда, как и  сейчас, однако,  преодолеть. Во многих делах архивов, а они,  на мой взгляд, оказались весьма политизированными, стояли  подписи их прежних читателей, которым предшествовали строки о невозможности дальнейшего использования, ознакомления обычных простых смертных с данным делом в  связи  с... особым смыслом документа, который является стратегически важным для безопасности  страны. И  точка. И после этого словесного замка документы более никому не  выдавались, а это значило что идеи  или мысли, которые были в этом документе шиф-ро-ва-лись (разрядка моя, автор, Е.Л.) надолго и очень всерьёз. Вот и получалось. Получилось, простите, что кто хотел, тот и присваивал себе чужие мысли, идеи, находки,  наши родители, которые об этом не  знали - считали данного  исследователя, а потом и государственного деятеля первооткрывателем, гением  разного масштаба, если так можно сказать. А на самом деле из тех самых людей,  что  в архивах  работали, многие были попросту  собирателями  чужого. Чужих  мыслей, идей, находок. А ту  самую «секретку»  очень уж просто было от  людей  прятать  под маркой  державной  надобности и  корысти. А  значило, что, по крайней  мере, в течение  жизненного  могущества секретчика, никто и ни  под каким  видом  им  как бы «открытой» темы, высказанной идеи  более не  касался. А раз не касался - знать и не  рассекретил имени плагиатора, а попросту фамилий того ворья, что присваивало себе идеи  и открытия в бозе-почивших авторов, что при жизни не сумели, не  смогли добиться признания державного, одобрения от своих современников. И то не моя выдумка, а только мои выводы от  соприкосновения с сохранившимся чудом мысли предка, с его знаниями, пламенем его души, что застыло на пожелтевших от долголетнего лежания в тесных стопках документов. И это не  просто   мои догадки, а выводы, что подкреплены  и подтверждаются мнениями почтенных и невероятно преданных своему делу архивариусов. От  их начальников и до  последнего архивного червя, сами они  себя  так в шутку называют, вплоть. И, продолжая тему, скажу, что поначалу  не поверил я этому, засомневался. Даже поспорил с милыми очкариками-хранителями фондов одного из крупнейших и запущенных державой на самотёчное выживание  архивов, но через день другой на моём рабочем  столе оказались  папки в которых замелькали листы сопроводительные к тому или другому документу, который рождён был одним  автором, а засекречен другим, тем, который якобы сам изобрёл, придумал что-то. А на самом же  деле идеи, мысли оказались похищенными, присвоенными.  А за них, те  самые  мысли, идеи, премии и всякие блага похитителем  получены и  про настоящего автора нигде и ни полусловом  не упомянуто. А  фамилии! Фамилии-то похитителей! Никогда  бы не  подумал. Хотя приходила  мысль про то, что изобрел-де  человек что-то маленькое, а как же  мимо большего прошел. Отчего бы  это? Да оттого, что украденное   редко  осмысливается, редко  до конца додумывается и доводится, а сразу и навсегда продаётся одноразово.  И параллельно  ничего больше не придумывается и не рождается. Зато идея сама эксплуатируется, подчас, до победного конца. И никто ничего не вызнает, не  подкопаться.  Вот  что  есть  засекреченность. Хотя, как я уже говорил, есть и державность в этих самых  бумагах, есть в них  такие места и описания, что попади они в руки недоброму  человеку,  большим убытком это может государству  обернуться. И поневоле понятным становится, что не случайно именно  груда этих самых бумаг уцелела в круговерти смертей недорезанных, в пожарах войны с дворцами. Наследница хозяина этих записей ничего лучше  не  могла  удумать, как продать после его смерти все  его записи и переписку вместе со шкафами. Поначалу продала сами шкафы, затем старьёвщику-макулатурщику за копейки отдала и записи покойного, и пеналы с картами-кроками. И, видно, привлекли внимание старьёвщика или  дали ему острастку от какого-то дальнейшего использования этих скрижалей, наличие в них высочайших имён  к  которым автор не раз и не два адресовал свои письма. Всё же  власть, невзирая на произведённый переворот, простыми людьми почиталась. Не были  сожжены, не  пущены в распыл стопки писем и всякого другого  этого бумажного добра, а, видно, снова оказались перепроданы, но на этот раз важной особе. Опять же, из "недорезанных", пусть уж простят меня потомки благородных и просвещённейших людей России за это всебщереволюционное определение. Но не мной это придумано, а эксплуатирую для того, чтобы  только  оттенить то, что оказалось величайшей исторической несправедливостью, когда, не разобравшись в роли того или другого человека в обществе, определялся и тому и другому один единственный путь в будущее: либо пуля, либо обрывок верёвки на фонарном столбе. Таким образом  и завершился круг этого эпистолярного наследия. Вдове покойного мало дела было до того, что там и как  в его бумагах было. Да и тоже, понять её можно. Осталась одна и  практически без средств на содержание  болезного сына, с шикарной квартиры из дома в  самом престижном районе столицы, с Гагаринской набережной, согнали. Вот и проступила по принципу: с паршивой овцы хоть шерсти клок. Что  дали за эту  растопку – то и взяла. Ладно, что в распыл оказались не пущены сама и чадо болезное.
А сейчас продолжим разговор о  бумагах, а через них и об их авторе. А умер хозяин этого добра от апоплексического, удара, как  раньше  называли инсульт, в немецком городе Аахене,  где  лечился на  так называемых  водах. Умер неожиданно, как всегда это бывает. Мужик был весьма денежный, но на момент смерти его капитал   был вложен  в многочисленные предприятия, а их управленцы,  зная некоторое  скудоумие жены умершего, возвращать ни  ассигнаций, ни  золотых  рублей  не собирались. Сын  так же  в  мать пошел, и думать  не  думал о будущем. Да и в завещании, что  вскоре после  смерти родителя нотариусом вскрыто было, прямо говорилось; «... детям же  моим денег ни  рубля не оставляю так  как деньги обучению, наукам  не  способствуют...» и далее в  том  же  духе. Видно  были у покойного с женушкой какие-то разногласия по поводу  отпрыска, раз таким категоричным папенька оказался в своей последней воле. Во всяком-случае  черновики завещания, а их есть несколько в архиве, на том  крепко стоят. Зато  значительный  капитал оставлен, завещан был первой  в России  школе  торгового  мореходства в городе Тобольске, что и поныне здравствует  под названием  техникума рыбной  промышленности*. В  те  времена называлось это молодое училище  школой
*Кончен тот техникум, как и многое другое в профобразовании. (Е.Б.)
 торгового  мореходства. И принимались  туда недоросли  от пятнадцати и до семнадцати лет, которые  оказывались к  морскому делу  способными. Принимались и отроковицы с  четырнадцати  лет. Их  же  полтора  года  учили  шитью парусов, другой  всякой  всячины и домоводству. Вот на существование и обучение  и  был назначен основателем его значительный  капитал в золотых  рублях. На мужеский  пол  поболее денежек отпускалось, учились  навигации, всякому  корабельному делу, другим  специальностям, столярами, плотниками корабельными выходили оттуда, а особенно способные могли и штурманами  стать, но  то уже  от самого  зависело. А  девицы, по задумке мецената, « должны  были в першпективе быть стюардками  для  пассажиров женского  полу на  пароходах» так  как в друзьях  у  этого самого  мецената и благодетеля той самой  школы  торгового  мореходства  был один  из  могущественных предпринимателей  того времени. Промышленник и  пароходчик, чьё имя  по сей  день  есть на  карте Северного Ледовитого океана. Не могу  с точностью сказать, но думаю, что и он в роли  мецената  деньги на устройство этого заведения  дал. Одним слово,  строились мужики. Один - золотопромышленник второго к своему делу приохотил, обучил, на собственной дочери женил, да жаль, что не  сумел в золотишной узде зятя  удержать, третий - пароходчик. Имел  на Сибирь и Северный  морской путь не  просто виды, а, понимая, что  для России  любая водная дорога  значит -  пытался и соответствующие для этих путей пароходы строить. Деньги на  разведку Северного морского  пути тоже давал немалые.  И  если  первых двое  были, как сейчас говорят,  узкой  специализации - третий, а он моложе своих друзей, оказался этаким генератором энергии, вдохновителем  идей. И во  многом  он был тем самым первым, коим и пуля  первая прилетала, и позор от людей, и от власти неприятности, так  как не  мог, не умел свою   деятельную суть в чью - то тень прятать, прислуживаться не  умел. Служил же России и не мелочным был служкой или лакеем, а  радетелем Отечества  в полной  мере  мог называться. То не  каждому дадено судьбой  и богом  бывает, а ему, вот, пришло свыше. И не  от золотого века, не от просвещённой придворной  знати происходил, а от простого люда, из поморов архангельских, как и земляк его великий, которого знал и почитал, многожды упоминал в своих трудах. И ещё одного великого предшественника на  уме  постоянно держал. Петра  Великого. И во всех трудах, в черновиках писем разных, в проектах не  иначе как  с больших букв и большими  буквами  это имя и звание  писал. А что сам не  мог - пытался способностями других к жизни  вызвать. Примеры тому есть.
 В Санкт Петербурге, как и какими  судьбами, выискал  семнадцатилетнего парня, который из Сибири пришел, приехал живописи учиться. Каким  образом определил в нём не маляра, а  будущего великого художника и  ему, этому семнадцатилетнему и никому неизвестному юноше, заказал двенадцать гравюр, которые  объединил в доступную  для  простого  читателя книжку с названием: «Деяния Петра Великого на Севере России».    И книги эти рассылал за свой  счёт в губернии, в епархии, в  гимназии.  Их, тоненьких и пожелтевших, как  я выяснил, хотя  может быть я не прав, осталось всего две в  наших крупных библиотеках. В Москве и Санкт Петербурге по штуке. Одну лично  в руках держал. Спасибо большое директору  бывшей  Ленинки-ценнейшей нашей библиотеки. Понял он  меня, просителя из глубинки. По его распоряжению принесли мне  специально эту  тоненькую и пожелтевшую память из хранилища. И  я листал её на  подоконнике просторного коридора,  директор попросил меня кабинет оставить,  у него   там  появились в тот момент VIP персоны,  разглядывал я книжку ту под  бдительным оком сотрудника библиотеки.  Почти пятнадцать минут всматривался я в эти гравюры, и под каждой стояла  подпись: В. Суриков. Красиво?
     Тогда  был этим открытием не просто поражен, ошеломлён. Как же он так  сумел  вычислить будущего российского гения! И не просто вычислить, но и  поддержать материально семнадцатилетнюю надежду русской  живописи. И это не  один пример удивительного чутья  будущего, которым  владел этот человек.
Достаточно  привести ещё один пример поразительной  прозорливости.
В один прекрасный день, в один из Сибирских городов, считавшийся  развивающимся культурным центром, поступили деньги, сто тыщ  рублей золотом, на  организацию и создание  в этом городе не много и не  мало - университета. Подумать только! Университет в каком-то деревянном Томске! Кого учить-то! Кому  учить!  Ну, надо же! Пусть не  сегодня, но на будущее? На какое будущее? И губернатор, взбешенный неслыханной  дерзостью какого-то купчика, а может быть не просто купчика, но и скопца, а может быть даже вора, убийцы, что, может, отмыть деньги хочет, или грехи тем самым  замолить - в грубой  форме  отказал начинанию, а деньги  были возвращены  дарителю. Подозрительно этакое расточительство было. Таких случаев  в России бывало немало. В Нижнем, к примеру, перевозчик у пассажира огромные деньги  на середине реки вытащил, а самого  на  корм ракам отправил. Но не сумел с грузом таким на совести жить, мучили его эти деньги, вот и  построил на них рядом с бывшей другую мельницу, где зерно мололи всякому, кто обращался по ценам ниже нижнего. А вот  в нашем  случае по  команде Губернатора и сам даритель был взят на прицел целого следствия, а когда следствие подтвердило полную благонадёжность молодого золотопромышленника - обвинён он был в противоправославных грехах. В том  самом  скопчестве. А это уже  настолько серьёзно оказалось, что потребовались весьма длительные разбирательства и веские аргументы для  снятия этого,  самого  общего обвинения. ( И, кто не  знает, но именно наиболее общие обвинения - наиболее трудно опровергаемы. Скажут, допустим, что бабушка  ваша не  сама по себе  померла, а  что вы, любимый её внук, старушку прикнокали и попробуйте опровергнуть это. Бабушки  давно нет, и свидетелей нет, что  бабуля  собственной смертью в отсутствие  внука помирала.  Но есть  обвинение.  И не  отмыться  никаким  мылом!)  И, в случае  с нашим  героем - всё было проще  простого и сложнее сложного. Раз пять  собиралась  специальная комиссия  по  поручению оскорблённой  сибирской власти: три  раза  собеседовали с обвиняемым в  скопчестве купцом и промышленником, а затем два, представьте себе!  раза  осматривали его, чтобы  сделать вывод: мужик. И не  просто  так себе, а  в доброй  бычьей  форме и со всем, что к  тому  полагается иметь на месте. То-то!
Ну, а раз деньги назад вернули - то и у  нас, купцов  российских, на  то есть собственные амбиции. Вот и куплены  были  на те деньги книги. И не  просто так себе, а книги с  подбором для получения от них самолучших знаний, словари  разные, от латыни и до трудов философских и вольтерианства  вплоть. Нанят был гужевой  транспорт, специальные люди возглавили этот книжный  караван. Они  тоже  не  без денег оказались, и  доставлен  был этот обоз в Томск.  Всё, что говорю я здесь - не  мой вымысел. Это всё было. Переписку в архиве  сам видел. Вот только детали и нюансы додумываю. Что-то  может быть в гротесковой  форме. А, по сути, повторяю, всё это  подтверждено  документами и  свидетельствами  современников моего  героя. Только   больше  всего  мне  не хотелось бы амбиций  от  каких либо заинтересованных лиц, что имеют  другое, отличное от  моего, на всё это  мнение. Повторяю. Я  всего лишь пересказываю то, что прочёл  своими глазами в архиве, в периодике того времени. И пересказываю это своими словами. А не любо - закройте книжку. Так  тому и быть. Однако, снова я увлёкся. А как  хочется  начать всё  по  порядку.


                ОПАЛЬНАЯ  ЮНОСТЬ

Оскорблённые  купцы и рыбопромышленники Мурмана мучительно  искали выход из  создавшегося  положения. Своим, своему брату,  купцу, ни под  каким видом власти не отводили  землю  на берегу под  лабазы, причалы  и  склады, а в  то  же время всякой   скандинавии и шведству высочайшее расположение было гарантировано. Среди  купцов и торговых людей  который  месяц шло брожение и недовольство действиями  Архангельского губернатора,что  перешло в откровенное  осуждение. И что делать-то! И вечно  на Руси  порядка нет, то варяг правит, то еще какой инородец. А русскому что мешает? Уж не  те ли самые пьянки, своеволие купечества да периодические  послепьяночные чертогоны? А может  быть оттого, что  с грамотёшкой туговато? Да  когда  наживать-то её, ежели с  тринадцати-пятнадцати отец начинал приохочивать к делу сына, затем, дитятко, научившееся  быть хозяйским оком на промысле, отец  подручным  приказчика  ставил. Не  воруй, мол, чужак. А ты, отрок, учись, как и что  делать надобно. Вот и вся  школа. Ну, там,  считать,  окидывать глазом цифирь, дело - святое святых.  И тому, кто  эту науку  быстро одолевал, и грамота  более не была надобна. А она, суть, на  тот самый момент и понадобилась. Так  как  всё более и  более очиновничивалась Россия,  и  её  глубинка. Хотя  трудно  было в  то время  Архангельскую губернию глубинкой  назвать. Скорее передним краем. Чуть не  вся торговля  с Западом  шла  через Архангельский порт. Промысел  развивался  на Мурмане. Одной  соли вываривали на  свои  надобности до  пятисот  тыщ пудов. Пенька  и смола  поступали через Архангельск,  в  Скандинавию, в Европу. Да  мало ли  чего везли. Лес, к примеру.  Его штабеля по три года  готовились перед отправкой в Англию,  в другие страны. А готовились  по три года потому,  что  лес тот, если  даже  и напилен, и отсортирован  по  породам,   прочему  сортаменту, то для выгодной  продажи  надобно  было его  ещё высушить. Затем  ещё  раз отсортировать по качеству. Досочка  к досочке. Без  сучка и сердцевинки трухлой, ровнёхонькая к ровнехонькой. Брус  к  брусу. Штабели - загляденье. А тут на месте и таможня, и Контора над портом, и  Акцизная  палата, и все  от  Государственных имуществ конторы. А  Губернатор всему голова. Здесь он  и за  царя и за бога, их наместником на  земле. И вся  власть его в длани,  самим царёвым рескриптом  ему дадена. Что  там какие-то купчики да промышленники. Что скажем, то и будут исполнять. Одним  слово - власть. А вот чиновник помельче, он  ведь просто так  существовать не  может, а как всякое живое  существо имеет  способы самосохранения. А  стоят  те  способы, как  бы  на  «сполнении» государевых  законов, и в то же  время   на собственных придумках. Главное,  чтобы эти  придумки  в  русле законов смотрелись. А уж ежели  чего - главное, чтобы  была видна  государственная  корысть, либо  хоть намёк на неё. Тогда  все простится и все спишется. Чтобы  не  случилось. Сколько бы не  взял и с кого.  Ведь  все имеет  свою  цену. С иностранцами проще простого. Те дали и поехали. И никому ни слова. А  со своим… тутошний он. Глядишь, разболтает, что  и почём взято, куплено, продано. И до  того дошло, что по сравнению  с  иностранцами, всякими свеями, датчанами да англичанами, архангелогородцу  русскому, рыбарю, лесоторговцу, солевару  и промысловику и податься стало некуда.  Ну, история! Как было, так и есть, испокон века.
Иностранным  кораблям, против российских кочев да шняк  не  воспрещалось иметь  на  борту неограниченный запас  порохов,  допустим,  разных,  других припасов, что  враз  могли  стать на военную надобность, а  русскому промысловику, что  мог нежданно  зазимовать где либо на островах моря  Студёного, разрешалось держать не  более двух  с половиной  фунтов пороха на душу промысловика. А уж про фузеи - так все стволы и вовсе наперечёт. Оно, конечно, припрятывали, судно есть  судно, но  почему в собственной отчизне, собственное промысловое снаряжение прятать должно? Да и поборы  с живого и мёртвого как государственные, так и чиновничьи, при попустительстве (выделено мной, автор, Е.Б.) Генерала Губернатора,  возросли необычайно.
Роптать роптали купцы, но знали,  что  на  деяния Губернатора надобно только самому  царю  жаловаться, но вот писать не получалось, кого ни  возьми, что  курица  лапой  дерёт,  всё более привычны к  слову  купеческому. Росли  и  жили  по   заповеди, что  честь выше прибыли, а  слово денег любых дороже. И хотя не  раз и не  два почти каждого иностранцы, свеи  и  англизиры  наказывали, отнимали  товары, оставляли без денег - всё одно, никто не  рад  был  часть юности  прожить в поповичах, промаяться  при  канцеляриях,  пером  скрипя. И потому никто не мог ту  жалобу написать. И  так  было  долго. Пока не  выискался  в одночасье   семинарист не  семинарист. Но  грамотный, чёртушка, Константинов, покойного промысловика сын. Вроде  бы  и  в церковной  школе  столько же  классов,  что и другие  отсидел. Вроде  бы   в свои  семнадцать и  в кулачках  виден  был, а, поди- же ты! Грамотным оказался. Вот он-то и  накарябал, написал  ту  самую грамотку, что  при гербовой  марке полетела, поплыла к самому  царю. Долго   ждали  купцы обратных вестей, ждали  с надеждой. Судили  да  рядили  меж  собой, как будут заявлять  свои жалости царёвым людям, что  разбираться приедут. И дождались. Что уж и было привилегий у каждого против иностранцев - меньше гулькина носа - и тех в одночасье лишились. А на  разбор той самой  грамоты не  царёвы  люди  приехали, а за неё  взялся  сам Генерал Губернатор. Именно ему, а  у него, видать, свои люди в  царской  канцелярии оказались, возвернулась та  самая цидулька и не в списке, а как есть, а подлинной. И все  фамилии  притеснённых  жалобщиков на  раз, будто  тайные  покойники, всплыли. Что  началось! Одно, про  писаку  сначала забыли. А когда купцы с испугу от него открестились - именно его, писавшего  ту  бумагу  от имени и  по  поручению  же купцов и промышленников  Мурмана и архангелогородцев,  стали искать. И всё это, опять же, по  поручению Губернатора.  Ишь, грамотей!  Недоросль безотцовская. Был бы, небось, родитель жив - разбор   бы  короток и ясен. Портки  долой и недоуздком ума отписать по тому самому месту, что штанами прикрывается. А раз "выспаться"  на родителе  возможности не оказывалось - надо  было  самого пред ясны очи явить. И невдомёк   сыскарям  губернаторским, что искать  Мишку далеко  не надо было. Здесь он, пригрел  его, припрятал игумен  тамошнего  монастыря, что  еще  раньше  парнишку  грамоте  учил и  знал в нём  способности великие к разного  рода деяниям. С большой  смышлёностью  парень был. А потому и спрятал Михаила чернец  под видом послушника, что на  постриг  готовился. А когда  понял чернец, что  с Губернатором  шутки  плохи - снабдил  его парой  рублей и письмами в  столицу к таким же,  как и он  чернецам и семинаристам с просьбами  перепрятать смышлёного парня от гнева власти и её поисков  подалее.  Отправил по  первопутку с рыбным обозом в  Санкт Петербург   в надежде, что хоть  там  недоросля не  достанет гнев  власти.  Да  только  стукнул  кто-то из своей же братии и на  чернеца того. И пришлось  со следующим же обозом  слать другое письмо, чтобы отрока и недоросль куда-то ещё  дальше отправили из столицы други  и товарищи.
В столичном монашеском клане  тоже  рассудили, что  такому способному  парню, после  церковной  школы и многочтения,  за гимназиста  мог  сойти, - не гоже просто так болтаться и порекомендовали его в богатую семью гувернёром и  учителем начальной  грамоты. И не  куда-либо, а в самую Восточную Сибирь. Так и оказался  Михайло, сочинитель незадачливый, далеко-далеко от дома, от вдовы-матери, стал жить да  поживать и ещё учить начальной  грамоте дщерь крупного  золотопромышленника российского.



              НЕМНОГО О   РОЛИ ЧЕРНЕЦОВ    В  ПРОСВЕЩЕНИИ РОССИИ
 
В период героической борьбы со шведским нашествием на Россию,  царь Петр всемерно оценил роль церковной власти, силу духовной общины. А раз так – царю-мыслителю и реформатору не надо было долго разбираться в сути и пользе явления этого. За крепостью религиозных устоев простых людей, что особенно проявилась  в  военных действиях, Петр разглядел  и будущего кормчего молодой державы. Удивительного,   не только для России, но и для всей просвещённой Европы того времени, человека. Звали его Феофан Прокопович. Не буду утомлять длинными экскурсами в биографию этого деятеля, которая, кстати, несколько искажена его биографами, как мне кажется. В представляемой архивами недавнего времени есть некоторое влияние, давлеющей над всем и вся, идеологии, а потому имеет место недооценка генеральной линии поведения Ф. Прокоповича в целом. И  потому имеет место  некоторое сужение поля его, прежде всего, религиозной  деятельности и её влияние на общую обстановку  на Окраине,  в Украине. Но хотя бы   вкратце об этом надо здесь сказать. К сожалению, в имеющихся материалах, не приводятся некоторые потрясающие факты его биографии, которые дали ему право занимать  определенную позицию по отношению к украинской власти того времени в целом и более того: заставили её считаться с его политической позицией, которая во многом оказалась довольно влиятельной в широких слоях населения региона. И  не только  населения региона, но и тех сообществ, что поддерживали связи с большей его частью и были заинтересованы в том, чтобы все оставалось в сложившейся диспозиции того времени. Иначе трудно объяснить ту общность сил, которые вмешались в сложнейшую ситуацию, что возникла на территории, где назревала и затем состоялась величайшая битва народов того времени – Полтавская. Смею к этому заметить, что это мое личное мнение, которое может не во всем совпадать с общепринятыми, у некоторых историков подходами. Но, это тема отдельного разговора, а я продолжу своё повествование.
Воспитаннику Киево-Печерской Лавры, послушнику, а затем  монаху её к наукам дюже способному,  в одночасье стало казаться, что нет  больше  в библиотеке Лавры  такой книги, которая  ему не  знакома или  может ему что-то  новое открыть. Но по  рассказам  его единоверцев, так же давшими обет Подвига, при пострижении-передаче себя служению Богу, которые  в Лавре не очень  посещали местную библиотеку,  была еще в мире одна, где тоже хранилась тьма книг. И в один прекрасный день покатило в Рим  письмо самому  Папе Римскому с просьбой о личном его дозволении  с теми  книгами  в  папской библиотеке  ознакомиться. Конечно, понтифик не ответил лаврскому монаху сразу, но передал письмо то, скорее всего, своим лазутчикам, которые вскоре донесли ему, что  зело способен и  разумен монах, о котором настоятель Киево-Печерской Лавры хлопочет. И папский нунций, скорее всего, присоветовал  понтифику: « А давайте, Ваше святейшество, этого мыслителя на свою сторону перетянем. Больно  хочется ему  читать? Так пусть читает. А мы заодно будем знать тот уровень, что он и его единоверцы в данный момент там представляют». И отписали из Рима в Лавру условие коим монаху Феофану разрешалось посещение, изучение  папских книг, но только если станет он единоверцем папским. И не просто к ручке папской приложится он должен он, но и душу ему свою на земле отдать.
И согласился Феофан. И выпросился у игумена, у братии монастырской. И раскрестили из православия Феофана. Отпустили. И отбыл он в Рим, где был вскоре  в католическую веру крещён. И стал снова послушником, а затем и чёрноризный католический сан  принял. Был допущен и служить в соборе Петра и Павла вместе со всей братией, кроме  латыни в короткое время в совершенстве несколько языков инородческих выучил. Начал жить по законам чужой земли, чужой веры. И всё бы  ладно. Книжные хранилища стали открытыми, и дни и ночи, часы свободные он  просиживал над собранной там мудростью. Но чем больше вчитывался – тем больше понимал: не выбирают родину,как не  выбирают  мать. И стала мучить тоска. И начал через несколько лет думать о возвращении на Русь.  Написал покаянное письмо в  Лавру. И долго  молчали там и думали, как быть с отступником. Никому в голову не  приходило, что не искал благ земных человек этот, а искал истину. И на  какое-то из очередных его писем ответ пошел, что не может его церковь принять просто так, что надо бы на него  епитимью  наложить, но такую, которую сами  ни настоятель, ни его ближняя братия для отступника придумать не могут.
С радости той великой Феофан выпросился и у Папы. Отпускал его тот с покаянием, крайняя редкость в истории папского властвования, отлучал от лона католической церкви без обид, добровольно, собственным велением. Видно,  очень сильна была воля и убеждения этого человека, раз смог он такое противостояние преодолеть.
А что же епитимья? Да сам её на себя и наложил,  дважды раскрестившийся слуга Божий. Обет Богу он дал, что из Рима до самой Киево-Печерской Лавры доберётся смиренным и раскаявшимся … на  коленях.
И пополз. Колени на дорогах в кровь расшибая, под улюлюканье  и насмешки  встречных людей перемещался. Но всё-то были цветочки в Европе. Там издавна всяк сам за себя  был в ответе.  А вот когда стал приближаться к  границе Руси и на Руси - молва об отступнике впереди бежала – ему досталось. Плевали, пинали, от дверей жилья отказывали. Ночевал, где попало и как. Оголодал, сердешный, обовшивел. Здоровье  природа   и родители дали, и потому не помер в чистом поле. Но, ежели, к тому бы еще и не сердоболие женское – кто воды, кто молока и краюху хлеба подаст - то не  было бы в живых Феофана Прокоповича.
Приполз-таки ночной порой к вратам   Лавры и тут сознание утратил, и три дня колодой в грязи поодаль врат валялся. Кто из чернецов узнал его и первый руку подал – история не  сохранила. Но прибрали, выходили монахи епитимщика смиренного. Отпоили и откормили. Приняли в монастырь послушником заново. Заново родился и в третий раз  крестился, затем снова пострижен был, а через несколько лет не только сан имел  высокий, но и стал настоятелем Киево-Печерской Лавры, а затем, после Полтавской битвы, Петр уговорил настоятеля Киево-Печерской Лавры Феофана принять митру владыки всея православной церкви Руси и покинул Феофан Лавру ради нового Санкт Петербурга и новой доли Руси. Вот ведь, тоже отказник Окраинный, что не смог жить в дымах и затхлости стяжательства, неверности данному слову, постоянного переиначивания помыслов и намерений, кои уж очень были свойствены окраинному люду и его верхушке. В самом дел! Может так получилось, что шли через Окраину какие интервенты - ставили народ и властителей его в то положение, которое им было удобно,имели со всех все и вся,и что хотели, платя порой какую либо цену, а иногда и бесплатно. И все то в кровь впитало у жителя той самой Окраины предательство,недоверие одного к другому и образовало то самое состояние души, что сегодня мы называем звучным иноязычным словом - менталитет при котором тот самый житель в большинстве своем говорит одно, делает другое и думает третье. И все бы это ничего, но к этому добавляется еще одна особенность. И выражается она в том, что ярко демонстрируется всего в двух словах. Он себе.Применимо к другим рода - Она себе. Оно себе. А в самом окраинном языке это звучит - "К себе" "Себе". Но это в транскрипции. При произношении же этой формулы на окраинном языке - звучат те слова сочно и звучно и даже сами окраинцы, а в целом это люди понимающие юмор и обладающие этим качеством в высокой степени -   сами над собой смеются, высмеивают друг друга, но в так называемых "пограничных" обстоятельствах ил и в условиях близких к экстремальным - не могут изменить сами себе, если можно так сказать. Нет, я ни в кое мере не обвиняю нацию, но могу только сожалеть, что так сложилось исторически и и эти черты являются не самыми лучшими признаками окраинного народа. Могу только добавить,но это мое личное мнение, что от той самой окраинной Руси к которой они сегодня старательно заявляют свою принадлежность, бежали передовые люди своего времени, которые всемерно старались построить и укрепить будущее государство, но, постоянно сталкиваясь с предательством общих интересов частью народа - сочли за лучшее уйти в центр территории, где и построили впоследствии могучую державу. Политика же окраинцев, их тот самый менталитет в конце концов привел к тому, что выдающийся воин, политик, лидер окраины пришел к мысли о том, что нации, национальности, составляющие единую историческую ветвь, должны жить в единой общности. И, опять же, политика "ДО сэбэ". оказалась невыгодной народившимся в последнее столетие лидеров и предводителей различного ранга. Теперь они в бесспорном порядке заявляют о своей исключительности и стремятся к объединению именно с теми народами, которые исторически и ходили через территории Окраины и никак не желали тогда той самой общности и объединения. Ибо дружить можно, но стать в одночасье родственником никак нет. Вот и получается, что отдельные заработчане-ходоки по странам дальним так или иначе, спровоцировали целый народ на легкие достижения сладкой, сладкой ли?, жизни в общности этнически совершенно других людей.Ну что же, и целые народы иногда живут в истории планеты методами проб и ошибок. И обвиняя сегодня Россию во всех смертных грехах - забывают эти люди, что сами взрастили на груди своей собственных сатрапов, собственное ворье, собственных делопутов и рабовладельцев. Но это к слову  уже другая тема. Но продолжим.
         Вот ведь! Какое же  влияние  имел Пётр, если мог  «уговаривать», мог воздействовать на  такую личность, которой уже был выдающийся мыслитель своего  времени, политик - Феофан Прокопович! Царь Петр мог не только искать и назначать выдающихся людей, на высокую должность в державе, но сделать так, чтобы его царскую волю поддержала церковная община в самых высоких лицах своих!
Зачем я об этом? Да, думаю, что все к одному. В тот момент, после кровопролитий, а они с Полтавской битвой не закончились, сложилось в государстве так, что войны выигрывали, корабли строили, а вот только по грамотёшке среди простого люда недород стал если не промахом - то великой досадой в державе. Да и среди окружения Петра наметилась некая пустота. Соображали мужики, что почём, а вот высказать то, прописать - с трудностями оказывалось подчас непреодолимыми на бумаге. Надо было что-то такое сверху придумывать, чтобы вроде большого паруса для нации стало, чтобы не указывали чужеродные люди, что на Руси лыковым лаптем готовы щи хлебать, да до ветра за избы бегать. Надобность была, чтобы среди иноземцев в окружении Двора и  русские корабли мысли появились и не отставали впредь. И Петр, и Феофан Прокопович это понимали. И раз встал у руля духовного обновляющейся страны просвещённейший человек своего времени, Прокопович, то занялся он и реформацией всей системы  знаний государства. Примитивное всеобщее российское церковное образование не соответствовало должному уровню государств в соотношении с Европейскими требованиями и  показаниям. И начал  Феофан Железный, как про него современники  говорили, Петровскую волю в жизнь вживлять. Взялся он за создание и организацию первой Российской Академии не токмо по образу и подобию Могилянской, но и по Европейским канонам. А фундаментом начальных знаний, как была, так и осталась  в России церковная школа. Из неё, именно из неё выросла, затем, и остальная система, приняв на вооружение лучшее из того, что к этому времени уже было наработано в Европе. Но это, опять же, мнение моё и с ним  можно не  соглашаться, если кто-то имеет отличное. Правда и тут не без реформ вышло.
Структуру пересказывать не буду. Она общеизвестна. Но вот про отбор будущих академиков надо в нескольких словах рассказать.
Как только Прокопович понял, что власть церковная  взята им в руки крепко - пошли в епархии циркуляры, в которых предписывалось каждому самому захудалому приходу через год, а затем и систематически ежегодно представлять в епархию детей к наукам способным. Таких нужно было отроков, которые бы имели любознательность, добрую память, умели читать и писать, и к  книгам-знаниям были охочи. А в следующем году, по весне, когда  детей стали свозить – над ними начали испытания проводить. Заседали почтенные священники и задавали в этих заседаниях  детям   вопросы, которые спущены  были, опять же, от Консистории, канцелярии Верховного Владыки, что расследовала и все нарушения церковного Устава, кем бы то ни было.  Власть же  Владыки к тому времени уже подкреплялась, исполнялась и контролировалась и поддерживалась со всех  сторон государевой волей. В компетенцию же консистории входило и отслеживание не только исполнения любых циркуляров и распоряжений в них, что спускались от верхнего уровня, но и самих личностей, которые правили в приходах и епархиях. И, соответственно, консистория же имела  большие права казнить и миловать нарушителя. Этакая внутренняя  церковная полиция и блюститель нравственности.  И тем самым Владыка сразу двух зайцев убил. Протоколы   испытаний отроков поступали из епархий в его канцелярию на  рассмотрение, и по ним он расценил, где и в каком приходе, какой поп служит. Которого наверх тащить, а которого учить. А какого церковного пастыря,  может, и расстричь, и вовсе прогнать в мир. То-то  и оказалась в государстве ревизия науки без объявления таковой. Да кое-какие деятели из духовенства и в епархиях неуютно себя почувствовали. Кому Посох,  кому Подвязку, поощрения церковные. А кого и в приход  дальний на  укрепление духа и на развитие прихожан отправлять стали. Пошла перетасовка. Ну, разве это был своего рода не институт политработников?  А вот  из этих самых десяти, допустим, отроков, что на испытание  привезли, может одного, на всю епархию, по протоколам испытаний направляли затем  в столицу. Здесь им были  корм и ночлег положены. Себяобслуживание определено и ежедневные занятия, в так называемой, Академии  назначены. И от той поры в архиве Российской Академии наук хранятся фолианты   трудов её. И, диво, сохранилось они всё нам  на пример и корысть. Но, снова по порядку.
               

               
                А Р Х И В


В руках собственных держал фолиант первого сборника трудов этой самой  первой Российской Академии. Поразило, с какой простотой начиналось всё.
Открываю страницу, читаю: «Сегодня, дня месяца, года. За ученика-Академика, имярек, он болен, пишет такой-то, при риторе, имярек,- они в большинстве своём из иностранцев были.  И далее тема: - «Отчего  солнце поутру и к вечеру красным  бывает». Или другая тема: «Что в крае моём родном приметно».  Согласитесь, что в первом случае это начало целого комплекса  самых различных естественных наук, а в другом – колоссальный сбор информации о стране. Так  что, именно от церковной власти началось исполнение Петровской политической воли о просвещении Руси. И начал дело это человек, который  в  этом толк знал. И в  возрасте  был солидном, к тому времени. И  не зря  именно в этот архив,  наряду с документами первой Российской Академии, попали  и документы нашего героя. Лично я в этом  вижу какую-то особенную преемственность. Хотя, на полках, рядом с  архивными документами Сидорова, находятся и документы П. Крузенштерна, и Ф. Литке, других. Неподалёку, так же во многом зашифрованные и засекреченные «труды многия» М.В. Ломоносова, земляка  моего героя. И ограничен круг  пользователей этого фонда тоже по  двум причинам: с одной  стороны  идеями Михаила Васильевича здорово попользовались. А, с другой, есть там ещё кое-что из блестящего предвидения  гения, да такое, что можно сегодня реализовать только на очень высоком технологическом уровне и, потому,  я был  просто поражен и  потрясен трудами и личностью самой  этого   Российского  Нострадамуса  от науки.
В архив, стоит заметить, по первому приходу меня не пустили. Никакие письма не помогли. Там в  руководстве сидела красивейшая, на мой взгляд, женщина. В. Иванова. Этакий  екатериненский профиль, лицо в деталях писаное. Спокойная уверенность в движениях, в осанке, с  выразительнейшей и правильной речью. И  при этом всём  ледяная вежливость. Ну не пускает она меня  дальше кабинета. Ну, хоть плачь. Я уж там  разно-всяко извивался. Тоже и на  второй день и на  третий.
С горя оказался  в баре  отделения Союза писателей  г. Ленинграда. Посоветоваться решил с сотоварищами по цеху о том, как дальше жить и что делать. Обсказал всё кому-то из коллег-литераторов, а он, коллега, мне пальчиком, пальчиком  на  двери ответственного секретаря Союза Ф. Абрамова.
На следующий день я  к  Абрамову протиснулся. Выслушал меня мэтр, позадавал кое-какие вопросы и взялся за  телефон. Наехал, прямо скажу, он на В. И. Иванову, директора архива. Но наехал с какой-то такой действенной силой, что, как я понял, ей и обидеться на него нельзя было, а ещё за этой силой  была такая  особенная требовательность в интонации, что согласилась директор меня выслушать подробно и что-то, быть может, решить.  Назавтра  разговор пошел в конструктивном  русле. Узнал я, что этот архив, как все наши архивы  в то время, не  считая партийных, влачит жалкое существование. Узнал, что  там высокая концентрация  CO-2, от «горящих» во  времени бумаг и что меня, других исследователей, сам ужаснулся этого слова, не пускают не потому, что не хотят, а всего лишь из-за тесноты и невозможности создать мало-мальски  приемлемые условия для работы. Но ко всему В.И.Иванова  мне и  кое-какое испытание придумала.
-Вот,- указала на  ларец не  ларец, шкафчик не шкафчик, что стоял у неё в кабинете. - Угадаете, что это и для чего - пойдёте в архив. А нет…
Ну, коварная ведь баба! И тут на мне, провинции лапотной, выспалась!
Мысли мои засуетились в лихорадочном ритме. Ларец. Шкаф. Какие-то отверстия в стенах его. Рядом шарики черные и белые на подносе. Что бы это быть могло и для чего? Каюсь, но это сочетание предметов вызвало какие-то ассоциации, но дама, что возвышалась за  огромным столом, со снисходительной улыбкой,  подстёгивала меня своими колкими замечаниями.
- Российской историей занимаетесь, а такого простого приспособления не знаете, и угадать не можете. Что же  это! - Затем смилостивилась. - Вот, именно этим приспособлением «голосовали», когда выбирали дворянского предводителя. Отсюда и выражение: прокатить на вороных. Наметать черных шаров против кандидата тайным голосованием. Или белых, если  «за». - И всё спокойно так доложила.
Ну, пропал! Не бывать мне  в  архиве!
Но, смилостивилась хозяйка, директор архива. Снисходительно и теперь дружелюбно так, объяснила, что не я первый так прокалываюсь по поводу этой придумки дворянской.  И, затем, пообещала, без упоминания имени  моего ходатая, завтра же устроить мне свидание с имеющимися, по моим данным, в архиве документами.
Да ладно, с условиями. Главное, что назавтра на меня уже  подозрительно посматривали, а они всегда такие  с незнакомыми им людьми, архивариусы, но вот послезавтра уже к обеду мне не только принесли всё, что я выбрал по так называемому Путеводителю, но стали и помогать архивариусы. Советами, подсказками. Именно при неоценимой помощи  одержимо преданных своему делу женщин, я разыскал не только нужные мне бумаги, но и дом  моего героя. Подсказали, как надо и по каким приметам его искать и всё совпало до точки. Оказывается, строили наши предки на века, а не  на пятьдесят лет, и если возводили дом - и номер его вытёсывали  на камне, из которого он  был сложен. Вот по ссылке на адрес в  бумагах  Сидорова и, по  этому самому забеленному, но имеющемуся на стене каменному номеру и нашел я его дом. И в раже открытий, в котором был я тогда, каюсь с огромным сожалением, что не могу я теперь в данном опусе привести для читателя мою огромную благодарность этим преданейшим своему нелегкому в тех трудных условиях делу милым  женщинам-архивариусам. 
Зачем я про всё это? Да просто потому, что строили, создавали не дома-времянки наши предки не только новую страну  на века. Так же  строили и в  Европе. Когда попал в Аахен,  город, где настигла смерть М.К. Сидорова, был поражен тем, что в этом сказочном городке, наряду с застройками сегодняшнего дня,  сохранена архитектура прошлых веков. А почему  сказочном? Да потому, что все мои представления о Германии  с темноватыми тонами и этакой капитально помпезной застройкой были в несколько часов, развеяны. Я вдруг ощутил себя в  сказочной стране братьев Гримм и не только их. Так и казалось, что сейчас, ну вот, сию минуту,  на лепной балкон сказочного дома выйдет кто-то, в весёлых и радующих глаз одеждах. А сами дома, вся улица, улицы, примыкающие к  театру, к  бывшему или настоящему центру, были наполнены какой-то особенной радостной музыкой  и гармонией всего построенного со всем окружающим.
Оказалось, что на кладбище можно  было найти и могилу М.К. Сидорова.
Я это к тому, что люди, проживающие  там, больше чем мы уверены в завтрашнем дне. Уверены в какой-то незыблемости сложившихся традиций, а, значит, в чём-то они могут не суетиться. Могут надеяться на  собственную страну. Нет, я не идеализирую чужое, но многому надо бы поучиться нам, сегодняшним у них,  вчерашних.  Они  сумели пройти через эпохальные перевороты и  не  растерять всё это. Сумели не стать Иванами, родства не помнящими. И вот хорошо, что сохранили мы хотя бы те  самые архивы, хранители вчерашнего. И  могилы хранить надо, они, по выражению  М. Волошина, хранители древнего, хранят, а не просто хоронят  все то, чем мы иногда пренебрегаем и, что  не храним.Зато через века и эры раскапываем и исследуем, и церез длинные и не всегда стройные цепи умозаключений восстанавливаем прошлое по каким либо деталям. И потому здания для архивов строить удобные надо.Хотя бы для бумаг. И переводить медленно тлеющие во времени бумажные фонды в  такие носители, какие смогут пользовать дети и внуки наши. И музеи не моги рушить, а содержать необходимо. Ибо сегодня, пусть маленький, но пример с моим проколом по ящику для голосования, подтверждает это. Не говоря о том, что сегодня прялка и веретено наших прабабушек, являющиеся  атрибутом иконографии на картинах, в кинокартинах - ничего не говорят современному ребенку, затем молодому человеку о от, что это есть. А ведь та самая прялка и веретено предки автоматизированных ткацких станков крупнейших мануфактур. Они дали нам одежду, и все то, что сегодня  является  частью нашей с вами гордости. Потому и в уральские музеи вхожу с благоговением. Ибо там  тоже собраны коллекции инструментов, исторически являющихся прародителями высочайших достижений сегодняшних технологий. Все есть в  мире, но всем ли и всегда оно надо. Хотя периодически мы приходим к первоисточникам и оказывается, что там можно такого начерпать...закачаешься информацией по самое немогу.
По возвращению в Салехард, невольно посетил и наш городской архив и то же самое положение увидал в котором был и архив Академии российской
Эх! Выходил с  предложениями к тогдашней власти  перевести фонды  окружного архива  на  удобоприемлемые для хранения и пользования носители. И финансовые расчёты прилагал, которые специалисты в Ленинграде тогда прикинули  по моей просьбе. Вставало всё это в небольшую сумму на приобретение оборудования и на пару ставок для технического специалиста и его помощника на год-полтора. И оборудования для этого дела уже тогда минимум нужен был. В  то самое время, как я узнал в Ленинграде, на дисковое хранение перегонялись фонды Национальной библиотеки Конгресса США. И ведь пользуются  этими  дисками, и по сей день, с изменением форматов и способов фиксации - меняют. А наш архив Ямало-Ненецкого автономного округа, в нём и фондов всего с 30 годов, уместился бы весь в небольшом шкафу. Вместе с пользовательскими дисками и дисками хранения, и с резервными. Сами же бумаги можно было бы надёжно законсервировать в  той  же   атмосфере инертного газа. Вот и не «горели бы» они, бумаги те от кислорода во  времени. Но не до того власти было. Как всегда,  не до каких-то там бумажек и крыс, что по ним  за копеечное жалование шастают. Но возвращаюсь к  теме.
Такова оказалась роль чернеца, канцеляриста в судьбе  моего героя, такова она  в судьбе России.  Да и о Ф. Прокоповиче  я рассказал не  случайно. К этой личности не раз возвращаются литераторы и кинематографисты. Все в одном  сходятся. Не до конца раскрыта детям нашим, нам самим роль этой сильнейшей личности, сподвижника Петра первого, и основоположника Российской Академии, новых взаимоотношений  власти и Православной церкви, в определении  нового статуса нашей  державы в конце семнадцатого и на пороге восемнадцатого  столетий. И, главное, не обратили мы внимание на то, что именно Феофан Прокопович был тем самым первым, кто вольно или невольно стал проводить в жизнь идеологию государства. Мы с 1991 года, после  восмидесятитрёхлетнего периода жесткой сиюминутной идеологизации, своего рода фетишизации даже строя, и его анахоретов, как-то отторгли из сознания это слово и понятие. Но это  значит только одно:  в государственном масштабе наш гражданин утратил своего рода точку опоры. И мы часто приводим в пример, я  том же числе, США, где, казалось бы, нет этой самой идеологии. Ан, нет! Есть она там и обозначена в весьма  жестких рамках.  Это идеология патриотизма, идеология могучего государства, которое в состоянии пригнать Шестой флот к берегам державы, что обидела гражданина США. Я, может быть, в этом случае несколько гиперболизирую ситуацию, но, тем не менее,   в этом что-то есть. Идеология патриотизма, особого отношения каждого из нас к  своему государству была, и быть должна. Иначе далеко зайти можно. От её отсутствия, наверное, и воровство безудержное, и неуверенность в дне завтрашнем и вся эта временность в нашей жизни. И потому очень приятно вспоминать то, с каким вниманием, искрами в глазах  слушал меня Ф.Абрамов. Припоминаю вопросы, что он мне задал по поводу моего героя. Как иронично обозвал дружную троицу «пауками» и  как  действенно вмешался в мои дела для того, чтобы я сегодня мог о пауках тех рассказать.   Ну, а про архивы, так это попутно.
            Но вернёмся к подвигам нашего героя и странице его дальнейшей беглой жизни.

  М У Ж А Н И Е
               
Год прошел, второй. Грамоте дочь хозяина Мишка-учитель вроде бы научил. Два лета никуда  не выезжал от семьи своей ученицы. Разве что  с самим хозяином по делам в качестве сотоварища, и если надо  было что-то написать грамотно, разобраться  в чём-то по законам. К третьему   лету  заскучал. И попросился у  хозяина  в разведку  со старательской артелью сходить. Хоть шурфы копать, хоть лопаты  считать. Да и хозяин  в нём  добрые жилки  вызнал и пустил его не по шурфам, а в качестве  хозяйского недрёмного ока в тайгу со старателями-золотишниками, что ежегодно от  первого  тепла и до поздних  холодов, до самого ледостава, лесами, по ручьям ползали, мыли, копали, карты своих блужданий  малевали. А по осени, когда в очередной раз артель из  странствий  возвернулась и были уже   заявки оформлены - приметил хозяин, что у  дочери, при появлении учителя, груди  бугрятся, румянец на щеках рассветом  занимается. И он стал  приглядываться  к  раздавшемуся  в  костях юноше, превратившемуся  почти в  молодого и привлекательного мужчину. И что  интересно: с его появлением в артели - фарт начался. От первого его старательского поиска почти все заявки  оказались с золотом. И не  просто с его признаками, а с настоящими  жилами, которые не только сулили, но и дали прибыль. То же повторилось и в следующий год, а на третий сезон хозяин, отправляя учителя  в таёжные каникулы, объявил, что если и в этот раз так же  повториться с  золотой фарт с ручьями - запишет ему не  только награду, но  часть  прибыли от добычи. Тогда же Михаил и  попросил хозяина к заявленным артелью  ручьям добавить ещё  пару-другую, в коих он,  надеется,  так же  золото обнаружится. Посмеялись дружно, ведь за оформление заявки  надо  было платить  немалые деньги, но  тогда же решили меж собой будущие компаньены, что  разочтутся в  следующем году лесной  работой и заявки Латкин оформил.    А вскоре  Самого  вызвали в лес. Что-то там  такое стряслось, что примчался  взмыленный посланец  от  «старшого» артельного и в ту же ночь  убрались они с  хозяином  к месту, где долбилась  артель.  А пока  отца  в доме не  было - мать и прозевала, что зацепился молодой  мужик за  дочерние   заострившиеся груди. Видно, в дверях не разошлись. Пискнуть не  успела птичка, как  сгрёб Михаил  дородное и дозревшее  пятнадцатилетнее девичество в крепкие  руки и не  выпустил за  просто так. И когда    отец  вернулся - все кроме него  знали, что яблочко  сорвано, надкушено. В доме  зависла гнетущая тишина, а хозяин, не  разбираясь особо в обстановке, стал поздравлять молодого старателя с большой прибылью. Оказалось, что именно те  два ручья, что просил застолбить Михайла - дали  золото самое наибольшее. И не просто  песок там оказался, а выходы  жил, и россыпи самородков. За те  несколько дней  добычи  окупились  работы по старательской  разведке за последние пять лет и на  пять вперёд,  а  потому и  женину исповедь воспринял он весело, и сказал, что  раз  прибыль  в дом, то косяком и во всём. Вот, мол, и зятя нам и мужа,  этой дуре, сам  бог  послал!  На  том  и порешили. Михайле  же объявил, что  принимает его за  зятя. И  вскоре  молодые  уже  не прятались по тёмным углам,  а  стали  чинной парой. Потом, через  несколько лет, тесть и зять  будут на  пару  куролесить, покрывать «подвиги» один  другого перед родственным дамским  сообществом, но  то ещё  будет не  скоро. А пока начался совершенно  необычный отсчёт времени для людей, которые  так или иначе, но волею судьбы  стали компаньонами.  Вот  только самостоятельно  разведывать и добывать золото, что  так и шло к Михаилу, он не  сможет ещё  лет  с десяток. Структура предпринимательства того времени  была построена  так, что выправлять, выкупать гильдию, а затем и звание можно было только в строгой очерёдности и после  подтверждения, какого либо  из  званий через налоговые взносы  в казну. К примеру: можно  было  стать торговцем вразнос, но перед этим оплатить и  выправить, соответственную бумагу, приобрести  форму и  оговоренный  специальными документами жетон. После  того  можно  было  стать купцом, допустим, третей гильдии и  работать, торговать год, два, пока  налоговые  поступления не  станут выше определённой  суммы, другими словами, сумма эта должна  подтвердить способность новоявленного предпринимателя приносить пользу государству. Затем  можно  было исхлопотать гильдию повыше, но  теперь за эти хлопоты  необходимо  было  сделать государству  соответствующий  гарантийный  взнос, которым как бы обезопасить  оговорённые  виды  деятельности, и далее так. А  вот звание  промышленника  с правами на  промыслы, алкогольный, допустим, винокурение так называлось, железоделательный, оружейный, любая  внешняя торговля - этими  видами деятельности и производствами отнюдь не всем и не  сразу  разрешалось заниматься, а потому и  разговор  о звании промышленника  был особый. Надо было пройти все гильдии и внести в казну  за это звание из собственных же доходов крупную сумму. Это вам не  «Голден Ада», и не какие либо  авиалинии, что  появились за просто так или на плечах от  державной устоявшейся структуры или казны. Но, повторяю, до звания промышленника, даже при самом горячем  содействии тестя, было ещё очень далеко. И Михаилу, стало быть, оставалось время  присмотреться  к жизни в новом качестве, ещё несколько  лет походить со старателями в разведку, как ни  странно, но и в дальнейшем  счастье  разведчика золота  ему  так и не изменило. Достаточно сказать, что  его капитал со дня  женитьбы  рос  за  счёт  вложений  тестя, а  сам, он, считаясь на  службе, выправлял гильдию за  гильдией, и когда настала пора выправить  звание промышленника - вопрос не  задержался с решением. И рекомендации-гарантии соответствующие от приятелей тестя и самого тестя подоспели. Тоже ведь, державное устройство, кто-то  за новоявленного промышленника должен был перед властью собственным именем и деньгами поручиться. Не хухры-мухры! Тогда же  за  самое  короткое  время  заработал он, намыто  было на  принадлежащих Сидорову заявочных площадях  золота, которого хватило бы  на  оформление десяти  званий  промышленника. А сие действо  не  много и  не  мало, но за сто тысяч  рублей  золотом  обходилось. Да и взяток  надо  было дать чиновникам..! И  братию купеческую и промышленную неодноразово поуважать в ресторациях и по-другому всякому. Да и в целом  быть принятым ещё и неофициально этим  весьма  сложным сообществом  в свой  весьма непростой  круг.
А пока все это  происходило - появлялся  удачливый  во всех отношениях молодой  предприниматель в  разных городах. Стал завсегдатаем Нижегородской  ярмарки. Подружился   с А. Сибиряковым, пароходчиком, который немалые  суммы отстегивал на  освоение  высоких широт. Другом и товарищем тестя. И, как истинный  северянин, всё не  мог  оставить  мысли  об освоении Севера.
Видно кровь у северян, и взаправду, отличается какой-то особенной тягой к родным  местам. Казалось бы! Живи в своё удовольствие, радуйся. Деньги немалые сами в руки идут. За что не возьмётся - получается. Выходит. С людьми в ладу, с высокой  властью, вроде бы, не в споре. А если и бывало - обходил как-то острые углы, на своём мнении настаивая и нигде не  зацепившись ни платьем, ни телом. И всё спать не давал именно Север, просторы его необозримые, загадочность его тишины, щедрот его. Вроде бы  на землю глядел, а под землёю  что-то такое видел, что другим никак было не  рассмотреть. И жил не  шкурными помыслами, то само собой  делалось и двигало само себя, а такими мечтами, которые не всем и не всегда понятными оказывались. Но лучше всё  по порядку. Хотя не обещаю, что рассказанное  гладким будет.


    ТАК  КТО ЖЕ  ПЕРВЫМ  БЫЛ?


Сейчас  я перейду к   главе, которая, как мне  кажется, может вызвать  недовольство среди   специалистов и в особенности тех, которые убеждены, что их и только их  знания о предмете являются истиной в последней инстанции. Знаю, что  рискую здесь  пролить крамолу на предмет, который, как многим кажется, давно и хорошо знаком. Но  не  буду  дальше  интриговать  читателя,  а  дам  слово рукописи от автора, которого мы  оставили на  пути к  званию промышленника. Я ведь предупреждал, что не буду придерживаться хронологии, постараюсь повествовать по  смыслу и сути  повторяющихся явлений.
«Когда  открыты месторождения нефти у нас  на Севере - нет  точных  указаний.  Но известно, что в 1694 году Петр Великий отправлял  уже  образцы северной нефти в Голландию; а в половине прошлого  столетия, по  свидетельству академика Лепехина, архангелогородский гражданин Федор  Прядунов открыл нефть на реке Ухте, впадающей в Ижму - приток  реки Печоры, и  торговал этим  продуктом под названием  «земляного  масла». После  Лепехина граф Кайзерлинг сообщил, что, в  древние годы, московский  купец Набатов основал на Ухте небольшой завод, на котором, посредством дистилляции, добывал прозрачную нефть. Наконец Архангельский Статистический комитет подтверждает, что Набатов, на своём заводе, получал около 1000 пудов чистой и прозрачной  нефти в год и продавал её в Москве. Следовательно, ещё в прошлом, 18 столетии (прим. автора, Е.Л.)  нефть на Севере составляла  уже заводской  промысел, который  прекратился не  в силу каких либо коммерческих  соображений или  убытка, а потому  только, что владелец  умер. После  него заводом  управляла дочь его, но завод  сгорел, новый  строить она не  захотела и уехала в Москву. И,  с тех пор, о нефти на Севере  забыли; о месторождениях её на р. Ухте, быть может, неизвестно было и Министерству Государственных имуществ, потому что оно предписало Архангельской палате, для увеличения оброчных статей, отыскивать песок, глину и гравий - такие  материалы, которые  там  имеют значения, а не обратило  внимания на  нефть и повторяло  свои предложения с 1844 года  в течении 20 лет, даже  в то время, когда в Америке и у нас нефть получила большое промышленное значение.
Так шло до 1864 года, когда Мезенский  лесничий Гладышев донес палате Государственных имуществ о месторождениях нефти и доманика и представил образцы их. О нефти и доманике он  узнал следующим  образом: в 1860 г. доверенный мой Золотилов открыл эти  минералы и сообщил о них  другому доверенномуКушелевскому. Последний, в 1864 г., советовал лесничему Гладышеву  послать образцы нефти и доманика  своему начальству. Так  Гладышев и сделал, и, в то же  время, обратился ко мне  с официальным  предложением заняться разработкою этих минералов. В  то время  я предполагал отправить экспедицию в  Енисей из Печоры, через Ледовитый океан на пароходе  с нефтяным  отоплением, так  как обыкновенному  пароходу, достаточно каменного угля, на продолжительное  время, взять было невозможно. По этому, на предложение лесничего я обратил особенное  внимание и, не  жалея никаких  денежных затрат, труда и времени, усилил свои поиски. В 1865 году я  заявил для  разработки  три участка по квадратной версте каждый, полагая. Что Правительство не откажет  первому  заявителю в своём  содействии трудному предприятию, но я горько  в этом ошибся: Министерство Государственных Имуществ отказало мне  в отводе просимых мной участков. Впоследствии же, после долгих  ходатайств, и серьезных денежных затрат, я хотя и получил  в отвод участок, в одну версту, но мне пришлось подвергнуться последствиям самых разных распоряжений.  Клонились они к тому, что бы лишить меня и других предпринимателей возможности заняться разработкой нефти, в видах отдачи нефтяного промысла на Севере иностранным компаниям*. (Приоритет собственному гражданину не в чести был* Е.Б.)
При таком  положении дел, в 1872, и 1873 году, по выходе нефтяного Устава для Кавказа, я обращался  в Общество для содействия русской промышленности и  торговле. В Правительственную комиссию, учреждённую в 1871 году,  под председательством тайного советника Н.А. Качалова,  с докладами о возбуждении пред Правительством ходатайств о крайне  необходимых мерах к экономическому  развитию нашего Севера.
*Г.инженер-подполковник Романовский, в донесениям своему Горному Департаменту, именно предупреждает правительство  «не  вводить в нефтяной  промысел иностранные  компании, доказывая, что тогда ни правительство, ни  народ не получат никакой пользы, и что наша нефть и капиталы, вырученные за неё увезутся за границу. Вследствие этого. Общество ходатайствовало пред г. Министром Финансов о следующем:
1. Всем лицам, которые  уже  сделали на Севере открытия, оставить за ними
входящие в состав их заявок места, согласно 2462 ст. 7 т. Уст. Горного, как это  было уже представлено г. Министром Государственных Имуществ и без  взимания акциза с нефти, во  внимание к  отдаленности и суровости края. Отсутствию путей  сообщения, необходимости заселения, дорогой перевозки и бедности самих источников,  особенно сравнительно с богатейшими по  количеству и  много лучшими  по качеству - кавказскими и, наконец, по  тому простому  уважению, что нефтяное производство на  Кавказе  оставалось более ста лет без акциза и что за всем тем не подвергалось никаким казенным  сборам.
2. С первых открывателей нефтяных  приисков не  взыскивать никаких оброчных
денег за  земли, применяясь к 2274 и 2275 ст. 7 т. и, по примеру Северо-Американских Штатов, которые первыми открывателям и заявителям нефтяных источников уступают государственные земли в собственность. На Кавказе, при определении арендной платы за десятину, принята  была в соображение ценность земли, занимаемой садами, пашнями, фермами и виноградниками, т.е. цена, за которую может быть арендована  земля для сельского хозяйства, о чем подробно изложено в соображениях Комиссии о нефтяном производстве на Кавказе. Принято было во внимание и то, что на Кавказе частные лица захватывали ценные земли под предлогом разработки рудных  месторождений, которые не облагались никакою платою в пользу казны; между тем на Севере, в особенности на  р. Ухте, земли, по отзыву местного начальства, никакой ценности не имеют.
3. Лес, нужный на заводские постройки, на приготовление бочек, и дрова,
 на отопление печей и для перегонки нефти получать из казенных лесов  с взиманием попенных  денег по 1\5 части  таксы.
      И 4.  Дозволить им привозить необходимые  машины из-за границы без всякой пошлины и все другие  для этой промышленности потребности, так как  в Печорском крае нет никаких заводов и фабрик,  откуда можно  было бы их приобретать,  а привоз их из внутренней  России, при отсутствии путей  сообщений и отдаленности края, невозможен.
Затем Комитет Общества присовокупил, что «чем скорее будет  от Общества заявлено  подобное ходатайство, тем скорее  получится возможность удержать в России лишний рубль за всякий пуд нефти, добытой на Севере. Нефти привезено из-за  границы для продажи в России, вместе  с другими осветительными продуктами и находится в  настоящее время на складах в пограничных  таможнях, как недавно  сообщил г. директор Департамента Таможенных Сборов на 7 000 000 рублей серебром».
С мнением Общества  вполне  согласились и Правительственная комиссия, в которой участвовали по два члена от всех министерств и эксперты. Но  мнения Комиссии оставлено  без  внимания. Ходатайство Общество  не только не удостоилось ответа, но лица, сделавшие заявки подверглись особенным  стеснениям. Так, например, требовалось, чтобы заявители явились, или прислали доверенных в Ухту в 1873 году принимать отводы зимою, когда там почти нет дня, когда  бывают страшные пурги и метели при 40 градусах мороза, где нет жилья на  150 верст, и где ходить неудобно по снегу  глубиной в 3  сажени. И при этих-то  условиях делать просеки у корней деревьев и ставить ромбические линии, каменные знаки и курганы! Да и  на отведенном мне участке нельзя было приступить к разработке нефти: требовали порубочных  билетов от лесничих на лес, потребный для бурения и дозволяли на отводе, на который выданы межевые акты, заниматься соседним жителям порубкою леса. В первом случае у меня останавливались работы, и люди, пришедшие  туда из далека, должны  были, получая содержание, сидеть без дела, потому что доверенный  мой не смел  тронуть ни одной жерди без лесничего, к  которому за 1000 верст должен  был посылать, за отсутствием дорог, на лодке по рекам, так что пока посланный  воротится - проходило лето; а во втором  случае, под предлогом вырубки леса, появлялись там хищники и воровали провизию, инструменты и даже буравы, которых там достать было нельзя. Мне отказывается с 1868 года по сие время в отводе даже место под  пристань и гавани и для складов нефти на пустынных  и совершенно не  нужных никому островах и берегах Печорского устья и залива. Министарство Государственных имуществ находило необходимые берега под бечёвники для грядущих поколений. (тропы для передвижения барж на биче  при помощи бурлаков и всякой другой «сволочи».  Так называли  контингент без определённых занятий.  Услугами этих людей пользовались за водку, штофы или полуштофы шли в расчёт, когда случалось, бурлаки засаживали на мель баржу. Вот тогда то и собирали окрестную сволочь и с её помощью сволакивали с мели судно или баржу. Отсюда и  название сволочь, а ещё и всякая, сбродная сволочь. Сброд  случайных людей. Е.Л.) Забывая, что там, где  бывают морские приливы, и отливы не может быть бечевников. Какое имел право Управляющий  Министерством Государственных имуществ князь Ливен сделать распоряжение, о раздроблении каждого участка, отведенного в квадратную версту, на 10 новых участков? Таким  образом, владелец участка должен был работать в пользу других, ничего на поиск не затративших. Возможно ли развитие промышленности в нашем отечестве, когда  в течение 8 лет не выдаются заявителям межевые акты на участки, отведенные и утвержденные в 1874 году? Могла ли администрация требовать заключения контрактов на участки, несогласных с. Высочай-