Сделка

Разноцветные точки зароились, зажужжали пчелами, и вдруг  собрались чудно комом: пространство сузилось до щели,  рассыпалось  мелкими осколками.
Красным туманом  полнится  приволье: затрепетало, закружилось и, вот,   сам я  точка и несусь к неизведанному, не ощущая ни тела, ни пространства.
И такой свободой, такой легкостью овладелось!

Стопы затрепетали судорожно, большой палец в дыру носка вывалился, дернулся  я,  и свалился мешком на пол.
Человек, почти незнакомый мне,  с потолка вниз смотрит и дышит часто….

Пятый год я  разменял, впереди еще три.
Начальник вчера досрочно освободить обещал, месяца два ждать. Но с радостью такой  и не срок это вовсе, так – лишь дни для счета. Голова второй день кругом, будто премию жду крупную. Куплю машину,  дом построю. И обязательно при нем мастерскую, гараж  и баню.
Ох,  люблю баню русскую!
И вот, мысль странная в голову впёрлась. А, что если предложат: вот тебе баня  на день, и освобождение на год отложим, - разменяешь?
Мороз по коже! Ответить не знаю как.
 Вонзился в мозг вопрос дурацкий  и с ума схожу, и кляну себя за расклад такой: не могу ответить, хоть в петлю лезь! Мужики  успокаивают: «Так бывает перед освобождением».
И весь-то я уже дома! Сад яблонями расцвел, бело,  глаза режет...
 С ума сойти! Грядки редиской кудрявятся, укропом  молодым ароматит, стрелки  чеснока к небу тянутся. Детишки  смеются заливисто, к тюльпанам носами прижимаются. Вот, малой личико кривит, руки в стороны, расчихался от запаха цветочного. Жена  носишко ему  утирает, от цветов отвести пытается, а он ножкой топает, капризничает. Мать грядки прополола, траву в фартуке несет, а из-за изгороди соседка…
Что ей скажу, когда  вернусь, как объясню - нет вины моей,  отсидел-то по навету.

А к вечеру опер нарисовался. Сделай,- говорит, - вот так, иначе документы до суда не дойдут.
И что делать? Согласишься, сукой последней будешь, нет … и ничего нет!
И не по себе мне.
Как же я человеку чужому  горе принесу, за что накажу своими руками, того, кто   слова мне плохого не сказал, в сторону мою зло не глянул, вреда не сделал, которого и не знаю вовсе.
За что мне испытание такое, почему я делать должен,  как ты  велишь?
Ведь  долю свою арестантскую ни с кем  не делил  я,  и пакостей не делал, и в мыслях дурного  не желал ни кому. И работал, и не просил лишнего.
И, вдруг, вот как!..
Усмехнулся офицер, усы поглаживает, глазами колючими, как  иглами пронизывает, хитрость свою в улыбке прячет, а я её, нутром чую, и понять не в силах: почему - я?
Вдруг с лица опер сменился. Усы над губой распрямились, глаза узкими  щелями, нос гвоздем,  побледнел ...
Вот! – и на стол бумагой, шлеп! -  читай!
Лист протокольный, типографский, от руки заполнен.
Читаю о себе: все чего не делал, за что наказали, срок дали.  Но не моей рукой писано и подпись чужая.
 И во второй, и в третий раз прочел, и  злоба во мне вскипела. Как же так!? Где же ты, офицер, раньше был  с бумагой этой? Почему пять лет ждал, отчего позволил оговорить меня, за чужое преступление ответ держать заставил, в глазах близких людей  унизиться, соседке, с детства меня знавшей,  врагом пожизненно быть!?  В себе человека убить!
Две тысячи дней душа рвалась, кричала от несправедливости, выла раненая, избитая, униженная, скребла по сердцу, в кровь его раздирая, трепетала струной тонкой!
До разры-ы-ва!
 И погибла душа ... Мертвою  со мной  все годы …
Ты, офицер, носил  в себе  душу мертвую!?  Ощущал ли  тлен её!?

А он, улыбнулся!
 И  не вижу  я офицера!  И нет ни лица, ни глаз,  лишь уголья мерцают огнями красными: полыхнут зло,  пропадут на секунду и вновь...
- Значит, полностью срок возьмешь, чужой грех навечно себе оставишь, и случись такое повторно, вновь за других страдать будешь? И не отомстишь?
Ярость во мне вспыхнула! Углолья те, в мертвую душу мою бросили, обожгло её огнём адовым, шевельнулась  больно,  затрепетала, к жизни вернуться возжелала,  да и взбунтовалась!
Жажду теперь  наказать  человека того,  превратить его жизнь в боль, заставить  кровоточить душу, сломать её, в тлен обратить…
Поутру,   сделал  как  офицер велел. Без сожаления, по  воле своей, в отместку!
А человек тот,   в глаза мне глянул и не увидел я в них, чего  узреть надеялся.
И, лишь скрылся я с того места,    тяжко мне стало. Теперь, не одну мёртвую душу в себе чую. Как в мешок холщовый  их сотню смрадных  в меня насовали. Ворочаются,  душат тленом, и не вздохнуться полной грудью и сердце останавливается, и в глазах темно, и вижу   петлю над собой и вот, в ней я…

На шею  венок терновый  надели, силюсь вздохнуть, а иглы во плоть впиваются, рвут горло. Ухватился за колючки, раздираю их: руки в кровь... Вздохнул наконец: кашель душит, кругом воздуха полно, а  дышать нечем!
Человек тот, почти незнакомый, меня по щекам  лупит, а на полу петля в лохмотья, и нож рядом.