Землянин

            Мальчик сидел на берегу ручья под горой, на которой разлёгся
огромный фруктовый сад. Казалось, что этой горе, возвышенности местности,
нет конца, и края, но это ему только так казалось. Мальчик был маленький, а
сад на горе большой. В этом саду росли высокие яблони, которые к осени опускали к самой земле длинные ветки с множеством разноцветных яблок. Но это было  осенью, а сейчас была весна.
       Только-только зацвела черешня, и на голые черные ветки яблони выбросили бутоны цветов. Ярко светило солнце. У подножья горы было тепло. А ещё очень уютно звенел ручей, вода периодически подмывала небольшой уступ и земля с него осыпалась, мутила прозрачную воду.
            Мальчик тоже мутил воду, но обломком прута. Он старался коснуться тонким его концом тритона, который периодически появлялся на
поверхности, разглядывал мальчика, но, при первом же движении прута тритон
нырял и оставлял после себя только лёгкий всплеск на поверхности воды, а ещё
иногда мальчик успевал разглядеть его брюшко в красновато бурых пятнах.
Тритон, нырял, припадал на дно небольшой заводи, возле которой сидел на
корточках мальчик и приникал к илу. Застывал в неподвижности,  исчезал на
взмученном илистом грунте,  и мальчик долго искал его взглядом. Находил,
если тритон сам выдавал себя едва заметным движением.
            Несмотря на то, что была в разгаре весна, и солнце уже очень сильно грело землю, но в тенистых местах ещё  дышала земля минувшими зимними морозами, а потому тепло было обманчивым. Хотя в ярко зелёной молодой траве вызвездились желтые пятаки цветов одуванчиков, но периодически  потягивал и прохладный ветер.
 А мальчик всё так же  возился на подмытом водой откосе со своим прутом. Иногда увлекался своей игрой и соскальзывал с откоса в воду. И его новенькие синие ботинки оказывались в воде. Поначалу их кожа воду не пропускала, а затем она набухла. Ко всему он несколько раз окунул ноги полностью, и вода залилась
внутрь ботинок. Но солнце грело, и мальчику всё это  было просто нипочём. Он
всё так же выискивал на дне затаившегося тритона, а затем ждал, когда тритон
снова покажет голову на поверхности воды.
            Нет, мальчик совершенно не желал ударить тритона прутом.
Причинить ему боль. Просто он вдруг понял, что так или иначе, но тритон всё
меньше  времени стал проводить на дне. Что он всё чаще стал выплёскиваться
на  поверхность. И ему это было интересно. Тритона можно было рассмотреть.
            Наконец тритон стал едва только приближаться  к поверхности, как
в месте, где он должен был показаться, оказывался кончик прута. И тритон
понял, что надо спасаться от преследования, а иначе ему никак  не пополнить запас воздуха и он резко ушел против течения,  пронырнул глубину широкой заводи, затем резво перебежал песчаный перекат ручья и ушел в  другую заводь выше по течению. Она  была шире, и глубже той, где  его гонял прутом  мальчик. Мальчик тоже перебрался за ним, но теперь ему было намного труднее высматривать тритона, прут оказался коротким, а тритон, после  нескольких выныриваний, стал намного дольше оставаться на дне.
     Вода в этой более глубокой заводи была прохладнее, что  сразу почувствовал мальчик, когда  в очередной раз съехал с округлого травянистого берега в воду. Теперь ботинки промокли основательно. И тритону тоже было прохладно. Он не зря раньше обосновался в той, мелкой загогулине  ручья, где была небольшая заводь с прогретой солнечным теплом водой.
            Надо было сушить ботинки и носки. Что мальчик и стал
делать. Он кое-как  отжал воду из носков, вылил её из ботинок, разложил носки  на траве, а ботинки подставил солнцу. А солнце вдруг ушло в огромную тёмную тучу.
    Стало прохладно. Мальчику казалось, что если солнце появится из-за тучи, то быстро все высушит, но вот уже переместилась слабая тень от
ближайшего дерева на несколько метров вправо, а солнце всё так же едва
угадывалось в облачном месиве, а носки и ботинки и не  думали просыхать. И
хотя поодаль всё так же стрекотали кузнечики, на кромке яблоневого
сада цвели черешневые деревья, готовились распуститься  цветы на яблонях -
стало прохладно. Солнце совсем притухло. Сгустившееся облако отсекло
от земли солнечные лучи. Кожа на  ногах стала буро красной, как брюшко у тритона, а несколько шагов по прохладной траве дались с трудом. Ноги перестали ощущать покалывание стеблей. Их ломило холодом, и мальчик решил, что надо всё-таки как-то добираться до дома. До знакомой крыши между деревьями  было, может быть четыреста или пятьсот метров, стоило
перейти луг и вот он, двухэтажный деревянный дом на окраине маленького
аккуратного городка. Но оказалось, что подумать о переходе  через луг
гораздо легче, чем это сделать. Ноги озябли и перестали слушаться
хозяина. Их движения стали неуверенными и болезненными.
       И, всё-таки, мальчик решительно двинулся по луговой траве, стараясь
не наступать на желтые пятаки цветов одуванчиков, но  не прошел он и
нескольких десятков метров, как ноги нестерпимо заломило. Мальчик побежал, но ноги его не  слушались. Боль оказалась  нестерпимой. Стало совершенно невозможно ступать босыми ногами  по ставшей колючей траве. Он сел на луг и горько заплакал. Снял фланелевую куртку и укутал ноги. Но теперь стало холодно ему самому. Солнце всё так же пряталось за облаками и  всё так же  потягивал ветерок, который из ласкового и   теплого, стал безжалостно холодный. Даже зубы у мальчика зацокали. Подбородок  же  трясся уже давно.
   Мальчик  снова сдёрнул с ног курточку и опять пошел, но, после
нескольких шагов просто упал на ярко зелёную весеннюю травяную поросль.
   От бессилия он  заплакал во весь голос. Ещё эти противные ботинки,
носки, которые надо было тащить в руках. Они тоже  были холодными и
тяжелыми. Жгли руки. Пальцы не смогли удерживать их, сами разжались.
   Мальчик  сидел среди зелёного луга в пластмассовом  холодном
блеске травяного леса и безостановочно всхлипывал.
   Сзади остался пригорок   с  яблоневым садом и ручьём под ним, а  с другой стороны луга был дом, где он жил. Он видел, что там  за изгородью, которая была едва выше пояса взрослого человека, даже кто-то из соседей шевелился  во дворе на грядках.  Но туда надо ещё добраться. Звать на  помощь было стыдно. А ведь ему не разрешалось одному  уходить так далеко от дома. А он оказался  у  ручья, у самой горы с садом.
   И тогда мальчик встал. Он побежал, не обращая внимания на боль в ногах и не обращая внимания на болезненные  покалывания такой только что мягкой и шелковистой травы, ставшей жесткой, как стекло, наступая на желтые звёздочки цветов одуванчиков. Кое-как побежал. Он видел впереди только доски забора у своего дома.
   Добежал до изгороди, протиснулся  между досок, две из которых были заранее отбиты  внизу, и держались  на верхних гвоздях, проскользнул в двери на высоком крыльце, затем простучал босыми ногами по двум маршам деревянной лестницы и оказался в квартире. Покрывало на  кровати было тоже холодным, и  он полностью  завернулся в одеяло. Его трясло. Зубы выбивали дробь, мышцы  на руках и ногах подергивались сами по себе. Он сжался в комок, стараясь унять судорожную дрожь.
    Ходики на стене, которые они несколько дней назад собрали с папой из конструктора, что купили в магазине  игрушек, четко  тикали в том же самом ритме, который они начали отбивать с первого толчка маятника. Их глаза в глубине панели под циферблатом, как всегда, равномерно двигались из стороны в сторону, ритмично и беспристрастно оглядывали комнату. Но сейчас их взгляд казался мальчику осуждающим.  А он старался согреться,  вжимался в кокон одеяла и пытался  не думать, что он скажет маме об оставленных на лугу ботинках и носках…как он оказался так далеко на лугу у ручья... почему намокли новые и такие симпатичные синие …
               *                *
                *
     Мальчик  проснулся от странного звука. В комнате было темно. Казалось, что кровать качается. И было очень жарко. В ушах звенел, выл странный звук, единственная  протяжная, нота,  она, как ему показалось, и разбудила его. Звук проникал внутрь тела. От его басовитой вибрации всё внутри щекотало. Казалось, что вибрируют не только руки, ноги, ступни, пальцы, но и внутренности. А ещё периодически  вспыхивал свет.  Он напоминал огромные молнии,  которые слепили глаза и оглушительно  щёлкали, а  звук, его протяжная нота, то усиливался, то ослабевал.  Он вибрировал. Нарастал, затихал.  Молнии высвечивали огромные пространства вздыбленной земли, которые вспучивались горами, нависали над земной поверхностью, опрокидывались волнами, сдвигались. Огромные складки земли вместе со стонами и этим низким-низким звуком превращались в горы. Они  росли, разламывались, рассыпались, обнажая каменные плиты, от которых откалывались осколки. Образовывались высокие острые скалы. Изнутри разломов  ползло красноватое вязкое тесто. От этого теста шел нестерпимый жар.  Мальчик  как бы плавал в пространстве над разломами. Он  не боялся упасть на скалы в образующиеся пропасти, на это самое раскалённое тесто. В неожиданно появляющиеся пропасти бросалась взбешенная вода. Её круговерть сопровождалась шипением, переходящим в рёв от столкновения с огнём.  А нота всё так же звучала и будто плыла над всеми остальными звуками. Она  периодически становилась пронзительной, взрывалась глухими стонами земли и опять понижалась почти до исчезновения. Все вибрировало в  такт пульсациям этой ноты, но мальчик понимал, что звук не  исчезает, а просто он в какой-то момент его  не слышит. Но голос ноты  слышало тело, все внутренности. Нота же всё так же  вибрировала, и периодически всё вытесняла её громкость, и опять вплывали в сознание мощные стоны, скрежет каменных плит, гулкие удары при их столкновении и грохот стремительно текущих  каменных потоков. Всё волновалось гигантскими волнами, образующимися и ломающимися горами, клёкотом и пронзительным шипеньем, переходящим в визг разъярённой красным и желтым тестом  воды. Мальчик  видел во время  вспышек света воздетые к  верху ветки погибающих деревьев, кустов что вспыхивали и  сворачивались от  жаркого дыхания перегретых слоев  грунта.  А между этими вспышками  в темноте, в  верхней  части неба мальчик видел ярко красную точку. Ему казалось, что  эта точка находится где-то над яблоневым садом. Она приближалась, и постепенно он понял,  что   видит в сереющем небе красный  крест.
     Всё так же носилась в пространстве кровать, на которой лежал
мальчик. Она выделывала в своём полёте немыслимые фигуры, но мальчик ничего
не боялся. Он был уверен, что  не упадет с кровати. Но он очень устал от всего необычного, что  видел, и хотелось, что бы всё это как можно быстрее закончилось.
     Постепенно стали затихать, а затем ушли, размылись в пространстве звуки: грохот и стоны. Только молнии ещё некоторое время потрескивали, вспыхивали яркими прожилками в темноте. Они больше ничего не  высвечивали. А низкая и вибрирующая нота  стала постепенно повышаться, перешла в  свист, а затем превратилась в едва различимый писк. Кровать перестала выделывать замысловатые фигуры, от которых тело  периодически вжимало в матрас. Стало очень легко. И броски, движения в разные стороны превратились в  устойчивый быстрый и очень приятный полёт. Он напоминал плавание в  воде. Не  было верха и низа. Тело ничего не  весило. Можно было кувыркаться и лететь так, как этого хотелось. Но полёт был направленным. Казалось, что он происходит в огромной вращающейся трубе, и стремится к какой-то очень яркой точке, которая притягивает  к  себе. Эта точка  становилась всё больше и ярче и, наконец, темнота  растворилась  в этой яркости, которая сменилась  ослепительной голубизной.
     Мальчик оказался в светлом небе над ярко-ярко зелёными,  сглаженными
разнотравьем холмами. Один из них был больше  других. На его вершине были расположены какие-то загадочные геометрически правильные постройки. А по
 склонам располагались широкие плато, к которым вели дороги и тропинки. По ним в разные стороны двигались очень красивые и совершенно не похожие существа, они были вроде и люди, даже как бы переговаривались между собой. Смеялись.  Но в то же время они очень отличались от всех знакомых мальчику мужчин и женщин. Он не понимал их языка. Хотя был уверен,  что именно там, на этом  большом холме, у этих людей расположены  жилища. Ну, совсем, как в их утопающем в зелени садов маленьком городе с аккуратными домиками, ухоженными двориками, что были прочерчены асфальтовыми дорожками, ажурными изгородями из металлических прутьев и  опор между ними из камней или кирпичной  кладки. С примыкающими к этим  дворикам тротуарами из голубоватых каменных плит, узорной брусчатки дорог или серо чёрного асфальта. Но там все было знакомым. Была понятна речь людей, которые жили в этих  жилищах, расхаживали в своих двориках. А здесь ему непонятна была их речь,  хотя сами ни они ему были очень симпатичны. Он даже  кричал им что-то, но они его не  слышали. Они всё  так же  шли по своим делам, общались между собой. Кто-то  на  этот самый большой  холм. На плато с постройками. Другие  возвращались оттуда...
     Зелень вокруг была  притушенной, но в  то же  время очень живая, а
высветленная голубизна неба  совершенно не  напоминала ему  ту, бездонную
черноту, которую ему  не однажды удавалось увидать, лежа на  траве в саду. Ему очень хотелось проникнуть взглядом через небесную голубизну. И после  минуты или двух сосредоточенного полёта взгляда он упирался в  сплошную черноту  бесконечности с ярко сияющими в бездонной черноте  ослепительными точками звёзд. А затем взгляд проникал ещё дальше, и тогда открывалась неизвестная, но теперь такая знакомая земля.  Всё  было симпатичным и располагающим. Казалось, что здесь всегда можно было свободно и очень долго летать над этими холмами, постройками, разнотравьем, рощами из незнакомых деревьев.… Но, мальчик вдруг ощутил себя  среди всего этого разноцветного весёлого и тёплого пространства одиноким и чужим. И стало очень тоскливо, захотелось домой, к маме, папе и бабушке. И невероятная,  непреодолимая сила  вдруг рванула  его назад и вверх. В доли секунды затухли, растушевались в пространстве картины холмов, посерело голубое небо. Затем все снова погрузилось в  темноту. И в этом  полёте опять стала звучать в ушах та самая  пищащая, визжащая, ревущая и грохочущая нота. Правда, теперь она  звучала как бы в отдалении. Но тело опять стало наливаться тяжестью.
    Стало жарко, очень жарко, только лоб приятно холодило.  Мальчик  осознал себя в своей комнате, на  знакомой  кровати. Был слышен голос мамы. В другом конце комнаты рокотал баритон отца. Был и ещё какой-то голос.
    -Он, наконец, приходит, в себя. – Произнес этот незнакомый голос.
Он  открыл  глаза.
    Возле него сидела незнакомая женщина в белом халате. А над ним склонилась мама. Она  поправляла  на его голове мокрое и потому прохладное полотенце.
    -Ну, где ты  был столько времени? - Шутливо спросила  женщина. Её белый халат, этажерка с разноцветными книгами, стены комнаты, предметы, которые были знакомы до мелочей, казались таким неестественным после того, что он видел много ярких цветных картин в своём дальнем-дальнем путешествии.
    -Мама, а мои ботинки нашлись? - Чуть слышно спросил.
    -Нашлись! - Протяжно ответила  мама. - Хорошо, что ты  сам нашелся!
    -Ну, ладно, - сматывая гибкие трубки фонендоскопа, как бы пропела женщина в белом халате, - теперь, я  думаю, всё  будет в порядке. Звоните в поликлинику, если что, а я завтра наведаюсь.  А ты выздоравливай. А то несколько дней летать где-то вздумал. Куда летал? Зачем? Ладно, что хоть заговорил под конец, рассказал о впечатлениях, о полете, а то ведь пару дней был вообще без движения. Лежи, теперь, кушай и выздоравливай. Так  вы звоните, если что. - Она  подхватила саквояж с красным крестом на боковине и пошла к выходу.
     -Витя, проводи.
     -Иду, - откликнулся из другой комнаты отец.
     -Ну, как ты, - спросила мама?- Кушать будешь? 
     Мальчик молчал. Он всё так же слышал в отдалении низкий пренизкий
звук: стоны земли,  грохот камней,  обжигающее своей близостью желто-красное тесто в гигантских разломах грунта и пронзительный, ревущий, визжащий  голос воды обожженной красными волнами горячего теста. Воздетые кверху, будто руки погибающих людей,  вспыхивающие ветки деревьев. Молнии, слепящие   глаза своими  разветвлёнными узорами,  голубыми и белыми вспышками. Но главным во всём этом был  свободный, ничем не сдерживаемый полёт к ослепительно-белому пространству под свистящую и не кончающуюся ноту, а затем полёт над зелёными холмами, на которых были расположены  те самые загадочные постройки.  Тропки, дороги между ними, где он видел неизвестных людей в плотно прилегающих к телам золотистых одеждах, и над всем этим необычно синее небо.  А  полёт так хотелось повторить! И о  еде он сейчас тоже не  думал. Он ещё не до конца возвратился из своего путешествия. Он ещё  был  в той самой неизвестности, откуда иногда, может быть, и не возвращаются. И в то же время  - он был дома. Всё здесь было  таким знакомым.  Комната. Полка на этажерке с его книгами. Яркий переплёт объёмистого тома русских сказок среди других книг. Знакомый потолок с таинственными серыми разводами когда-то просочившейся с крыши и чердака дождевой воды, лампочка в бордовом абажуре со свисающими кистями по окружности. И круглый чёрный громкоговоритель на стене, который днем всегда изредка  тихо пикал, как бы рапортуя, что он не спит, и что сейчас просто перерыв между музыкой, разговорами, бодрыми песнями. Мальчику очень хотелось рассказать маме о том, где он был, что видел, но что-то мешало, не находились слова.
     Мальчик не мог сказать, но понимал, что он действительно летал, что полет был очень и очень далеким. Но он не знал, как это рассказать, потому  еще и еще раз он  припоминал этот свой полет и ту самую  музыку, которая его сопровождала в этом далеком-далеком путешествии.В его комнате все было, как и раньше.  Глаза блуждали по знакомым предметам, стенам, окну, где-то в голове  звучала эта самая музыка, а в ушах  звенела все подавляющая  тишина.Он потряс головой, но музыка в голове, а тишина в ушах так и не исчезли.  Гирька ходиков на цепочке зависла  у пола. Неподвижно застыло сердце часов - маятник. Все окружающее в комнате как бы остановилось на бегу.  Живым был только его маленький  огород на подоконнике - луковицы в стаканах с водой.  Над ними за несколько минувших дней вытянулись огромные сочные пучки зелёных перьев.
     Мама все так же сидела на краешке кровати. Она ещё раз прикоснулась к  его лбу, заглянула сыну в глаза, невольно проследила его взгляд на остановившихся ходиках. Подошла к ходикам и плавным движением потянула за короткий конец цепочки. Ходики ответили металлическим стрекотанием механизма. Гирька поползла вверх. Мамина рука чуть толкнула маятник, и он ответил резким  движением из стороны в сторону. Затем начал ритмично ходить,отмечать мгновения. Загадочные глаза ритмично закосили по комнате. Туда - сюда. А в голове мальчика в ту же минуту исчезла музыка молета. В уши ворвались ритмичные четкие и сочные щелчки.
      Пока мама переводила стрелки часов - солнце за окном, прорвало облако, залило комнату теплым светом. 
     Ярко высветилось на противоположной от окна стене  перекрестье оконных рам. Контуры луковых султанов в стаканах, что  стояли на подоконнике.         
     Мама вновь присела к мальчику на кровать. Он потянулся к теплой маминой руке, прижал её к себе и глубоко вздохнул.   
     -Я так соскучился,  за всеми вами, мама!Очень-очень!