Отрывки из писем

Дорогой читатель, хочу поделиться отрывками из писем нашего прадеда писателя Николая Ивановича Наумова (подробнее см. Эссе «Из глубины веков») своему другу в Петербург  Александру Михайловичу Скабичевскому (историку, литературному критику).

Эта переписка длилась всю жизнь. В начале 1880-х годов Н.И.Наумов занимал должность непременного члена присутствия по крестьянским делам в г. Мариинске. Эти письма, кроме вопросов личных, содержат дух той эпохи, ее нравы и обычаи.

 
«… Скажу одно – горя много, а радости нет! …Бывают такие минуты, что от душевной истомы осунешься в один день ….Послужил немного, а уже наслужился до света! Чуть не с первых же дней завязалась борьба с земской полицией, борьба мелочная, жалкая по результатам, но между тем причиняющая много тревог, уносящая много сил! Но, так или иначе, а все-таки полиция боится меня, взяточничество утихло, по мелочи, конечно, берут, но вымогать крупные куши опасаются. За что и достается мне от нее. Доносы на меня сыплются градом, клеветы крупным дождем, выслеживание каждого моего шага и слова ливнем! Без револьвера не пускаюсь в путь, а уж по ночам совсем не езжу, да и то беру с собой в бой какого-нибудь сотского, убьют. Одним словом, нахожусь в осадном положении. На днях ожидаем приезда губернатора. Вот то-то посыплют на меня всяких словоизвержений. Ну да не робок! Виды-то видывал, и за словом в карман не полезу. Народ относится ко мне с большим доверием, но, Боже мой, сколько зла коренится в жизни его! Какая неустанная мелкая борьба идет у меня со всяким старостой, со всяким сельским писарем, чтоб оградить мужичьи гроши от расхищения».

«Сибирская язва здесь стала тише. Скота пало немного, но людей погибло человек шесть. Курьезов много. Вот, например, что рассказал мне фельдшер про смерть в больнице от заражения язвой одного отставного солдата. Привезли его в больницу с лицом, опухшим до размера большого самовара. Спасения нет. Заметив, должно быть по выражению лица лекаря или фельдшера, что исход плохой, он спрашивает: «Что, верно умирать надать?» И, конечно, не получил отрицательного ответа. Вечером он совершенно спокойно спросил – делают ли ему гроб. Ему говорит сиделка, что делают. Он приступил с просьбой – показать ему гроб. Просьба его была до того убедительна, что его решились сводить вниз, где делали гробы. Посмотрел он на готовый почти гроб, совершенно равнодушно да и говорит плотнику: «А ты бы, брат, хоть померил, ровно в этот-то я не улягусь!» «Уляжешься!» - ответил плотник. Посмотрев на гроб, он снова поднялся наверх и хоть с трудом от опухоли говорил, но все таки произнес – «Теперь бы покурить еще!»  Ему дали покурить. И так, с трубкой в руках он и помер без единого стона и жалобы… Что это – геройство или полное равнодушие к жизни, которая не дала человеку, может быть, ни одной светлой минуты, и он взглянул на гроб, со сладкой надеждой найти в нем бесконечный покой».

 «Полюбуйся, дорогой Александр Михайлович, на своего друга, до чего он сделался мариинским жителем, или, вернее сказать, – «замариновался», что о чем бы я не говорил, а в конце концов непременно сведу речь на мариинские дрязги, на наши до омерзения вонючие злобы дня….Можешь представить себе здесь есть даже шипучий херес. Раз собрались к нам гости, надо угостить, я посылаю в погреб Савельева, единственный существующий в Мариинске, приносят напитки, в числе их и бутылки хереса, распечатываем, и вдруг пробка вылетает в потолок, а вслед за пробкой и напиток, именуемый хересом. Пробуем, и что же оказывается – пиво, смешанное с водкой и еще какой-то мерзостью. Вот так херес! …Есть здесь и благородное собрание, в котором я состою даже старшиной. Есть и оркестр, два жида пилят на скрипке и цыган на виолончели. Летом он ворует лошадей с подножного корма у крестьян, а зимой услаждает наш слух игрою. По избрании меня старшиной, попробовал я заикнуться, чтоб выписать какую-нибудь газету для благородного собрания, и батюшки, поднялась какая-то буря, чуть не объявили в противоправительственной пропаганде. Газеты не выписали, но купили урыльник  для дам, так как до настоящего времени дамы бегали освежиться после танцев на улицу и присаживались, в случае надобности, на снежные кучи. Есть  в собрании и занавески на окнах, которые действительно для многих кавалеров заменяют носовые платки, и даже полотенца для обтирания пота лица. Не думай, что сочиняю. Факт, что я сам, своими глазами видел это. Расскажу тебе еще один случай. Каждый член собрания холостой платит в год 6 рублей взноса, а женатый – десять. Купец, еврей Прейсман, член собрания, заплатил девять рублей и в счет в этой же платы ввел в собрание своего 22 летнего сына, отчаянного танцора. Когда старшины собрания возбудили вопрос, что за сына он должен внести отдельную плату в шесть рублей, что по выданному ему билету танцует он с женой и имеет право являться в собрание, то сынок и папенька вломились в амбицию, и папенька торжественно объявил старшинам собрания, что так как сын его танцует неутомимо и благодаря неутомимым танцам износил две пары сапог, то если старшины собрания желают взять с него плату за отдельный билет, то пусть прежде заплатят за сапоги, истрепанные сыном, танцевавшим для увеселения дам. Довод был настолько убедителен, что порешили стоимость членского билета заверстать  обтрепанными сапогами».


Продолжение следует.