О верлибре и наброске

Поэты демократической эпохи, особенно авангардисты ХХ века, восприняли свободу в словесной области как свободу от внешней формы – рифмы и жанра, уходящих корнями в этническую архаику, освободиться от остаточного влияния которой инстинктивно жаждет современность. Возник верлибр. Отказ от формы, ее ослабление потребовало компенсации в виде усиления содержания. Верлибр стал «умным», перегружаясь интеллектуально и метафорически. Но одностороннее стремление к свободе продолжало действовать, и из верлибра были изгнаны последние признаки стиха, его покинул ритм. Применяя известное ироническое замечание Льва Толстого о стихосложении как «пахании вприпляску», можно сказать, что пииты перестали плясать, стали «пахать серьезно», освободились от музыкальной природы стихотворства, то есть от поэзии в узком смысле, и перешли к прозе. Из верлибра (vers libre) исчез верс, остался либр, минимальный прозаический текст, ничем не отличающийся от наброска. Набросок и наследует верлибру. Этот кусок индивидуальной внутренней речи не хочет, хотя имеет основание, именоваться давно известным выражением «стихотворение в прозе», потому что это словосочетание все еще несет на себе память о ненавистных жанрах, сковывающих свободный полет современного творца, не желающего угождать традиционным ожиданиям социума даже в таком естественном жанровом элементарно-фундаментальном разграничении речи, как деление на стихи и прозу. Имена жанров стали расплываться и девальвироваться. В формальном смысле всё стало всем и ничем. Например, стихотворением, хотя и чудовищно разросшимся, ритмически распевшимся на сотни страниц, можно назвать роман Андрея Белого «Петербург», стихотворением же стало возможным называть не только одну словесную строку, но даже и одно слово и, более того, простой набор звуков через запятую или без. Всё, что раньше было неравными по социальному значению и даже звучанию жанрами (сравните, допустим, державную поступь какого-нибудь романического, грозящего захватом всех территорий, эпоса и тонкое пение одинокого беззащитного лирика, которого этот эпос переезжает), стало демократически равными, независимыми от количества использованных слов, набросками самовыражения свободной от надежд на внимание государственно организованного социума личности. Набросок есть единый универсальный жанр нынешнего дня, адекватный индивидуальному человеку, сама судьба которого в мире не что иное, как набросок, сделанный рукой жизни. Но, медленно вырастая из школьных и рыночных отношений, мы по-прежнему, сознательно или нет, прикрываем свои наброски ярлыками традиционных жанров, возникших еще тогда, когда художник с чистой совестью доверял общественному сознанию. Ныне мы знаем цену этому сознанию, в лучшем случае стремящемуся сделать творца голосом какой-нибудь политической группировки, а в худшем – просто подчинить его древнейшим этническим инстинктам, лежащим глубже всех политических групп. Подлинно свободный художник, работающий с набросками вечного образа не коллективного, а индивидуального человека, то есть человека собственно, человека человеческого, а не общественного, никому не нужен, хотя он-то, по всей вероятности и по опыту веков, и делает то, что составляет нашу высшую цель в мироздании.               
23 октября 2014
ПРИМЕЧАНИЕ:
Прошу у читателя прощения за то, что я не привел из литературы наглядных примеров процесса возникновения верлибра и его перехода в набросок, а также девальвации жанров и так далее. Здесь, видимо, надо говорить в первую очередь о французах, сюрреалистах, Поле Элюаре, англоязычной поэзии ХХ века, у нас – о футуристах, Велимире Хлебникове и его влиянии, об Александре Введенском, Данииле Хармсе и проч., в общем, об очень многом. Но я надеюсь, что те, кому задетая мной здесь тема действительно интересна и близка, сами смогут относительно легко припомнить или найти эти примеры. Дело в том, что это эссе, как и многие другие мои миниатюры,  не претендует на исчерпывающее освещение затронутых проблем, а лишь пытается указать на их  важность.