Душа рвётся

Нынешняя подростковая молодежь захвачена всеобщей художественностью.

Если несколько ранее любой человек творчества был существом фавористическим, то теперь не так. Теперь почти каждый молодой человек, или же леди юных лет, ощущает склонность. Хочется сочинить что-нибудь сдержанно красивое. И взойти до уровня настоящего художника и творителя с душой. Душа – сфера широкая, поместительная. Многое туда западает, и оттуда рвётся очень многое. Если этому не дать ходу, легко может произойти прорыв в нежелательном месте.

Ну, а зачем не давать ходу? Ведь есть же вдохновение.

Оттого, что есть вдохновение, молодая госпожа Маша Пряжкина не хочет спать. Она уже и улеглась, да только её образное мышление как раз и полыхает фиолетовым огнём. И она поднимается, и оборачивается одеялом, и подсвечивает помещение, и берётся за карандаш, и хватает тетрадь. И ей не терпится рассыпать по листку все буквы разом, потому как в голове они уже наскакивают одна на другую и путают первозданную мысль. А оттого карандаш очень спешит и рождает новую поэзию.

Душа моя рвётся на части,
Когда ощущает тебя;
Не знает она кроме страсти
Ни боли, ни льда, ни огня…

Тут Маша Пряжкина делает остановку и задумывается о том, что написано. Говоря строго и практично, её смущает настоящая грамматика: если, положим, употребляем «кроме», то далее нельзя перечислять. Потому что даже интуиция требует, чтобы «кроме» страсти душа именно «ничего» не знала. Значит, теперь «боль, лёд и огонь» – всё это зазря; но Маше Пряжкиной жалко и первую, и два последующих. Это красиво и новорожденно.

Но помимо того Машу П. смущает ещё рифма «тебя-огня». Может быть, рифма не совершенная. И тогда Маша П. вскакивает и подбегает к книгам, отличает том Пушкина и разворачивает в любом месте. Она делает это для цели исследования: что дозволял себе Пушкин. Меж тем она вдруг чувствует ещё одно интересное впечатление: ей нравится, что к творчеству она подходит, что не мечет из головы на бумагу. Серьёзные мастера, наверное, это соблюдали. А пока она читает:

…Право, знаешь ли, кто я?
Попроси ты от меня
Хоть казну, хоть чин боярский,
Хоть коня с конюшни царской…*

Здесь Маша замечает приятную находку. И правда: «От меня – кто я»! И это не какой-нибудь там кто-нибудь, а сам Пиит. И Маша ощущает вдруг свободу творчества и прямо слышит шелест своих крыльев, чувствует их свежее веяние.
Теперь ли не продолжить?

И она захлопывает том, и порхает к столику, и садится. И перечитывает свои строки, и вдруг страшно пугается.

…Не знает она кроме страсти
Ни боли, ни льда, ни огня…

Ну, конечно! Разве так пишут про страсть? Как же: страсть – и без огня? Значит, подтверждается угроза красивому дуэту «льда и огня». И красота здесь, может, уже не сдержанная... И, опять же, боль. Страсть – и без боли? Это даже некрасиво. Хотя это оправдывается, и, наверно, легко оправдывается. Если, скажем, кому случится чрезвычайная любовь, то может оказаться, что перед ней всякая боль меркнет и перестаёт ощущаться. И вообще - хорошо, что такое потекло рассуждение. И глубина обнажается, и открытие есть: чрезвычайная, то есть, любовь…

Тут Маша Пряжкина вспоминает про Петю Синичкина. Она ложится на спину и ей как будто непонятно: то ли хорошо ей, то ли совсем, скажем, плохо. И сладость как бы присутствует, и душа вроде рвётся. Не разобрать-понять. Больно, тоже, что ли. Или любовь не чрезвычайная, или стихи неправильные.

И Маша засыпает, как и всегда, полусчастливой.

Может, так бывает у настоящих художников и творителей с душой.

* А. С. Пушкин, сказка «Золотой петушок»

2014