Воскрешение из ледника

Среди своих друзей я сильно отличаю О–ва. Если в моей жизни бывают впечатления скуки, то из моментов общения с ним таковые исключаются.
Человек очень максимально противоречивый и увлекательный. Любит живописные полотна, не любит кошек, а по свежей погоде устремляется в лес. Четырьмя словами – любит активность тела и ума. И музыку петь. И черный хлеб с коровьим маслом.

Ум его слишком заточен на всевозможные невозможности. То, например, ему хочется, чтобы мамонты живыми ходили. То, значит, мамонты, а то пешие прогулки по марсианскому грунту. А главным образом мамонты.
Из всякого наблюдения можно заключить, что он очень о них соскучился. Что с ним начнёшь, он тут же к тому приключает: «Так сказать, мамонты».

Вот мы беседуем.

– Мамонты, – говорит он, например. – А и наука отчетливо показывает, что этих рептилий ещё можно на копыта перевернуть – зацокают, как в добрые годы!
– Так вот, – говорю ему, – значится, мы прервались на теме прикладного дуализма, на том пункте, где вещество соединяется с духовностью.
– Именно соединяется, практическим способом! Каким другим способом можно соединяться?
– Ещё, – говорю ему, – скажешь, что дуализм–таки доказан и подтверждён.
– Таки–нет, пока не скажу, что доказан, а только подтвержден. Чтобы, положим, притереть душу к мозгам, надо весь дуализм соблюдать. Как иначе человеку быть живым? Как, например, тот же мамонт копытами задвигает? – и всё у него в итоге разрешается мамонтами.

Друг этот для меня составляет очень многое, но, знаете, в его мамонтов я никогда не верил. И даже много передумал, чем бы это дело у него из головы вытеснить. «То ли, – думаю, – и вправду заняться мамонтами всерьез: поехать экспедицией в северную сторону, потревожить киркой ледник. Извлечь обломки мамонтов для попыток воскрешения с последующим опровержением всей идеи. А то влюбить его в девчушку и сженить, мир им и благополучие».

А у меня как раз была одна девчушка. Я как–то сам подумывал на ней жениться, но ради такого случая решился ещё чуток обождать: допустим, – думаю, – другая любовь мне приключится. Стал я вынашивать сценарий их свидания, обстановка и содержание которого возымели бы вероятность желаемого следствия. Допустим, – думаю, – так–то
и так–то. Там–то и тогда–то. Допустим, – думаю, – дело не протечёт.

Ладненький случай, свидал я их в обстоятельствах ресторана «Фиолетовое привидение». Девчушка пришла как бы со мной, бывши упреждена, что ей предстоит увлекательное знакомство. Пришли, сели, сидим втроём. А потом я попросил прощения и по сценарию изгладился из помещения ждать последствий.

Истекла неделя – дней шесть – восемь. Теперь, как и всегда, сижу я, лёжа на диване, и головой мечтаю – пишу, то есть, рассказы. Вдруг стук в окно. Открываю – стоит мой друг.
– Заходи, – приглашаю я. – Чай, чёрный хлеб.
– Да какой теперь хлеб – я тебе что расскажу.
И он садится и рассказывает, что в его быту произошло несчастье. Предупреждая моё беспокойство, он сообщает прежде, что через происшедшее не образовалось ни одного переставшего жить человека, разве только у некоторых изменилось качество жизни.

Что он мне говорит.

– Я, – говорит, – влюбился максимально. А влюбляться мне было нельзя – я человек впечатлительный и нервный. Могу сердечно заболеть.
– Эх, ты! – обрадовался я. – Такой–то аварии не избежал?
– Да нельзя было избежать! А виной тому – ты со своей мадмуазелью в «Фиолетовом привидении». Она высшей категории красивости и увлекательности мадмуазель. Трагедия, – говорит.
– Только каким всё же образом самый факт твоей влюбленности, – спрашиваю, – трагичен?
– Мучение меня постигло первостепенное, – жалуется, – аж кости болят внутри рук!
– Уверен, – уверяю я его, – что у ней про тебя это же самое мучение.
– Да и я уверен; и так оно и есть – влюбилась.
– Так сженитесь, – кричу я в восхищении. – Рождайте девочек и одного мальчика. И будьте мирны и благополучны.
– Да мы и так–то сженимся, чего тут гвозди гнуть? Создадим полноценную ячейку.
– Зрело, – говорю, – рассуждаешь, и гармонично. И кости пускай болят в руках, это даже хорошее чувство для такого случая.
– Да, конечно, пускай болят, – соглашается.

И сженились. Я на свадьбе был. Обыкновенная была свадьба, без особенных фейерверков и без струнного оркестра. Но было сугубо безоблачное настроение и лёгкость во всех членах. Ум ощущал идею оправдавшейся мечты и надежды. В душе – комфорт. И чёрный хлеб я, допустим, принёс. Мой друг его ой как любит. Хлебом не корми – дай к чаю черного хлеба с коровьим маслом. А так – свадьба средняя, как словно вечернее чаепитие или какое просто день рождение. Сженились да ушли.

Теперь муж и жена стали.

Долговременно я был отчужден от его общества. Я к этому отнёсся с пониманием. Радовался за него от сердечной искры. Каждый прожитый день сообщал моему сердцу твёрдость. Теперь – одно сплошное настроение и никаких мамонтов. За друга теперь я спокоен.

И в один из этих дней я изобретаю что–то в голове и чувствую вдруг, что вот–вот постучатся в моё окно. Вот уж я иду отворять.
Отворяю О–вым. Впускаю и приглашаю сесть в кресла. О–вы садятся, и мы беседуем.

Беседуем мы так.

– Как же, – говорю я, – дорогие мои, вы–то хорошо сливаетесь воедино. Цветение одно! – мир вам и благополучие.
– Да, – говорят, – как же нам не сливаться? Мы категорически влюблены. И соответствуем друг другу в отношении каждой бытовой детали. С чем ты нас, – говорят, – и поздравь.

Я их поздравляю и говорю другу.

Говорю:

– Ты буквально расскажи, какие у тебя самочувствия в отношении любви, какие будущие планы и как вы соответствуете друг другу. Мне это очень интересно, поскольку я, допустим, тоже женитьбу проецирую на своё будущее. И всякое с мужской стороны практическое сведение в этой области для меня – ценность. Я твою супругу, можно сказать, от своего сердца отлепил, а себе, может быть, другой экземпляр примеряю.

Супруга его, конечно, смеётся от моего откровенного юмора, а он продолжает:
– Самочувствие, спасибо, нормальное. Любовь прямым ходом идёт. Посягательства на будущее присутствуют очень колоссальных размеров. И соответствие промеж нами самое последовательное. Я, допустим, люблю живописные полотна – и она тоже. Позавчера посетили выставочные ряды в культурном доме.
– И кошек, – она говорит, – я терпеть не могу, как и он. Какие, к мамонту, кошки! Но зато люблю лесное пространство. Мы туда каждодневно устремляемся. Очень не сидится нам на месте, тяготеем жить активно.
– И, – говорит он, – она ещё нотами играет. Мы просто спелись оперными ариями. Короче, – говорит, – хорошо очень соответствуем.
Я подливаю им чаю, подаю съедобностей и, гляжу, она тоже отличает для себя чёрный хлеб из среды пряников и козинаков. «Во–то, думаю, особенность». И мажет коровьим маслом.
– Так, – говорит она, – вот. Мы ещё вскорости проектируем поездку в северную сторону.
– Да, – говорю, – ну? За каким, – говорю, – мамонтом вам в северную сторону с нашего оазиса? Почему, – говорю, – не в Израиль или Италию?
– Там и там, – говорит она, – мамонтовых обломков нету, а всё в северной стороне. Они захоронены в ледниках Сибири и медленно там гниют. А мы мечтаем остановить ихнее бесцельное гниение и воскресить ихнюю жизнь. Я, – говорит она, – мамонтов ещё девочкой полюбила и рисовала их карандашом по бумаге. И пела про них песню.
Так мы с ними беседовали.

2014