Лопнувший комар

(Рассказ, доказывающий, что я не сошел с ума)

Письмо к любимой - так несправедливо пренебреженный в наши дни предмет - белеет  предо мною, возлежащим на перинах, которые ожидают проводить меня в новое утро аллеей ночных видений. Письмо занимает мой ум более, чем этот окружающий меня ворох приспособлений, обслуживающих тело отходящего ко сну. Не скажу, что строки возлагаются на бумагу так же резво, как и масло возлагается на хлеб; не скажу также и того, что они верны моей мысли настолько, насколько тень верна своему хозяину, но утверждаю, что постоянно пополняющийся текст является творением более литературным, нежели почтовым, ведь я – писатель и критик, узнающий хороший текст по одному весу исписанных листов.

Хотя и ум мой отяжелел уже от стремящихся в него ночных грез; и подушки, покоющие мою спину, не так цепко фиксируют ее, отчего приходится постоянно подтягиваться вверх; и перьевая ручка то и дело удерживает чернила, – но всего того хуже докучный писк комариных крыльев, и я измучился попытками поимки насекомых. Бывало, комар садился на мою щеку или шею: я только радовался этой возможности прибить его; но всегда удар доставался только тому существу, у которого есть щеки и шея.

«Ах, Виолетта, когда бы ты знала цену этого послания, уплаченную…»

Тут краем зрения я заметил большушего комара, дерзнувшего сидеть на стене прямо возле меня. Я не мог не ударить этого, теперь мирного, а впоследствии – докучного персонажа правой своей рукой. Удар был звучный и хлопкий, стремительный и даже несколько излишне сильный, так что я ощутил колкость в пястной кости мизинцевой ветви. Отняв руку, я с удовольствием обнаружил на известковой побелке стены потемнение, пятно, запечатлившее последнее место посадки комара. Обратив к своим глазам ребро руки, чтобы рассмотреть прилипшего комара со вниманием, я вынужден был удивиться: комара там не было, а только потемнение, пятно, оставленное его раздавленным телом. «Неужели, - подумал я, - комар каким-то образом упал в неряшливый поток моих простыней?» Я мог бы продолжить письмо, мог бы забыть это незначительное происшествие, – но разум мой, привыкший доверять наблюдению повинных ему глаз, отказывался признать за своими слугами упущение из виду такого очевидного факта, как падение комариного тела. «Нет, не в этот раз! – говорил он. - Не теперь я могу назвать предоставленные условия недостаточными для детального наблюдения даже мизерных объектов! Убитый комар не падал; и уж точно он не уберегся верной руки моей, ее os metacarpi V*, и потемнение, пятно, оставшееся там и там, есть свидетельство его смерти».

Во удостоверение заключениям моего разума я принялся осматривать участок простыни непосредственно под потемнением, пятном на стене, - только там и следовало искать тело этого зудоносного насекомого, которое, если не упало, то подтверждало действительное чудо: оно растворилось в воздухе! Скорее всего, так и было; и я, не обнаружив тела, хотел уже продолжить письмо, и даже устроил свою спину удобней на двух подушках, взял перьевую ручку, очистил перо и обмакнул его в чернила, встряхнул перо осторожно и прочел брошенную наполпути строчку.
«…постоянного изменения цвета глаз от грязно-синего до почти мраморно-серого, теряющегося на фоне…»

Я простер руку, желая завершить мысль на бумаге, и почти уже сделал это, но вспомнил, что ничего не нашел на простыне, а значит, тайна не раскрыта и брошена наполпути, точно так, как это произошло со строчкой моего письма! Нельзя окончить ту строку необдуманно – ведь это небрежность, которую я никак не могу дозволить себе по отношению к Виолетте Долгожданс, подруге моей юности, которую не видели мои глаза с тех самых лет, как вернулась она на родину. Необходимость разрешить мою тайну стала очевидна мне особенно после того, как я ощутил сам магнетизм идеи: именно это впечатление совершенно не давало мне сосредоточить мысль на письме и на рисунке, чем я, по обыкновению, снабжал все свои письма: ведь я – художник, могущий простой лист бумаги сделать дверью в сказку!
Чтобы случайно не опрокинуть чернильницу, я ввернул ее пробку, закрыл перьевую ручку колпаком (какая у меня красивая ручка: она будто выточена из дорогих камней), с осторожностью поднял доску, служащую мне столом, положил ее на стоявший рядом табурет и разместился на диване так, чтобы создать себе полное удобство для поисков. Исследовал я со тщанием и подходом: кому, как не мне, ткацких дел мастеру, определяющему состав любой материи через один взгляд, знать неверность хлопковых тканей, когда дело дойдет до поисков комара? Неосторожность – и плотный изгиб ткани упруго распрямится, выстрелив насекомое тело в места недосягаемости, убив этим выстрелом и всю разгадку тайны. Сантиметр за сантиметром, сантиметр за сантиметром – только так можно продвигаться по этому льняному полю, исключая из рассмотрения детали, несоответственные облику комара. Вот – цветок колокольчика, почти уж слинявший с многократно остирываемой простыни, вот стебель его крепкий, вот нераскрывшийся еще бутон, коричневый и сочный – так, впрочем, должно быть в саду, а здесь, на меркнущей ткани, картина восполняется только моим неудержным воображением художника. Меж тем предо мной опасный рубеж: простыня, подошедши к стене, делает вынужденный заворот вниз, обнимая матрац. Чтобы случайно не уронить искомое под кровать, – а тогда уже всякие поиски обречены, – я сперва осматриваю щель, и, не обнаружив в ней ничего, кроме сухих листьев мелиссы, которую заваривал я для сопровождения ночного чтения, медленно приминаю затем торец матраца. Проследив край простыни, как он, проваливаясь внутрь, в бездну, выныривает снова и прилегает плотно к стене, я понимаю, что комар может быть только в этой ловушке, в которую попала и мелисса. Тогда мне остается лишь осторожно подтянуть к себе край простыни – и предо мною откроется весь ее ларец, подробности которого можно будет исследовать с великим интересом.

Поскольку в узкую щель неудобно и глупо засовывать пальцы – ведь может нарушиться сохранность, - я решил использовать длинную иглу для прошивки обуви: ею я подцепил край простыни, потянул его и обналичил содержимое этого кармашка. Предо мной предстали крошки тульского пряника, - я узнал эти крошки: ведь недавно я читал Кафку, жевал тульский пряник и запивал его чаем с мелиссой; вот и ее лепестки, выжатые и высушенные, оставленные там по случаю опрокинутой кружки (хорошо, что она была почти порожней), вышли на обозрение. Среди этого, пошарив, я нашел слюду, - как же сюда попала слюда? – и пару мертвых мух. Чтобы окончательно удостовериться, что комара тут нет, я отложил сначала двух мух особо, далее же по одному лепестку перебирал мелиссу и складывал ее кучкою на подушке. В результате у меня должны остаться лишь одни крошки, и тогда комару не укрыться. Надо сказать, что человек я в значительной степени аккуратный и терпеливый, способный к тонким манипуляциям кистями рук, в особенности же их flexor digitorum profundus и flexor pollicis longus**: ведь я превосходный моделист, собравший множество судов Каспийской флотилии!

Собирать модели не следует в ночное время, когда разум утомлен: очень легко можно сломать или потерять деталь. Признаюсь, я не учел этого обстоятельства теперь. Единственно по этой причине – уверен! – затекшая рука моя опала, почти как опадает завядший лепесток розы. Все, что я должен был исследовать – все это провалилось в щель, под диван!

Диван мой – диван тяжелый, собранный руками добросовестных мебельщиков «Дубобрякского мебельного комбината», понимающих в разметке дубовых щитов. Поскольку я знал, что за диваном моим обретаются лягушки – ведь ко сну я не отходил иначе, как при их успокаивающем кваканьи – то очень торопился с диваном: возможно, моя поспешность усилила мои руки, и скоро я разверз довольно широкий уголок пола. Каждая секунда торопила меня: «Не медли!» - и, угасая, передавала слово последующей: «Успей!» - «Поспешай!» - «Еще есть надежда!»; а я отвечал ей проворностью атлета: ведь многажды я брал места, забегая на четыреста метров с препятствиями!

И я преодолел диван, перепрыгнув его как небольшой пенек в лесу. Да! Лягушка уже уходила с места происшествия; и единственным способом проверить ее непричастность к делу была немедленная поимка беглянки! Прискажу, что такая задача позволила мне подтвердить свою способность наблюдения за двумя объектами в одно время: удерживая лягушку одним краем зрения, другим я сумел еще осмотреть пол на предмет комара! Мне было ясно, что это теперь не так важно: я могу посмотреть потом, и если лягушка окажется чиста… однако она уже упрыгала в коридор!

Как я и сказал, благодаря своим спортивным навыкам я не мог быть медлительным, и настиг ее, ускользающую уже в сад. Будучи же увлеченным естествоведом, знающим нутро Lacertilia*** наизусть до последнего кишочка, я немедленно приступил к препарированию. Поскольку скальпелей и пинцетов в моем инструментарии давно уже не водилось, да и держал их в руке я довольно лет в прошлое, еще когда учился, то взял небольшой нож в столовой комнате, где попались мне на глаза и чудесные прищепки для занавесок, и вышел во двор, в кладовую. Там я взял молоток и гвоздики, после чего вернулся к дивану, где решил все же завершить осмотр. Осмотр был тщательнее предыдущего: ведь упавший сор сложился теперь с пылью, конфетными обертками и сухими мухами. После четверти часа я был убежден, что для поисков комара осталось только одно место. Я сел на диван и убрал с доски все, что не имеет отношения к операции – дорогую свою перьевую ручку, чернильницу, недописанное письмо (его я с особым чувством умиления вложил между книг) – и распростер лягушку по планшету. Она, кажется, уже задохлась в моей руке: во все время приготовлений я держал ее в правом кулаке – представляете, какую это маленькую лягушечку я должен разбирать! – так что она не дергалась, когда я прихватывал ей лапки прищепками, предварительно укрепленными гвоздиками за кольца в виде четырёхугльника. Начинать всегда следует с продольного надреза, ведя инструмент от кончика нижней челюсти до брюшной полости, что и сделал я довольно искусно. Добравшись, однако, до пищевода, я уже и не соблюдал техники, извлёкши пищевод вместе с желудком и кишечником.

Впрочем, я решаюсь опустить подробности этой работы, а скажу лишь то, что касаемо до дела. Подробно исследовав извлеченные предметы, я был в полном восхищении: по желудку продвигался кузнечик и вслед за ним мотылек – но ни одного комара в лягушке не оказалось. Я понимал, что это значит. Триумф мой не мог не облечься в восторженное восклицание, и я, воспрянув от препарата, громко прошептал:

- Теперь я спокоен за тебя, мой надежный разум! Комар не мог от тебя ускользнуть: он действительно растворился в воздухе!

***
(1 os metacarpi V - лат. наименование пястной кости, к которой крепится мизинец).
(2 flexor digitorum profundus и flexor pollicis longus - лат. наименования «глубоких сгибателей пальцев кисти», мышц, исходящих из плеча).
(3 Lacertilia – лат. наименование ящериц).

2014