Мама

 Расскажу о своей маме и тёте Мане, маминой родной сестре. Вначале читать будет грустно, но потом, я надеюсь, вы будете улыбаться, а, может быть, даже посмеётесь. Во всяком случае, мне бы этого очень хотелось.
Моя мама родилась в деревне Сорокино, что под Тюменью, в семье так называемых кулаков, то есть в семье крепких, работящих и зажиточных крестьян, которые с приходом к власти большевиков, конечно же, были раскулачены. За раскулачиванием последовала неподъёмная продразвёрстка, т.е. продуктовый налог. Всего в семье было девять детей: шесть девочек и три мальчика, последние умерли ещё в младенчестве; в 1943 году в двадцатилетнем возрасте умерла старшая из сестёр. Мама была самой младшей. К тринадцати годам, когда она переехала в город работать, как она это называла, "нянькой", уже не было в живых никого из братьев, в 1941 году, практически сразу после призыва отца на фронт, умерла и её мама, потом были детский дом, два или три класса школы и постоянный голод...
Мама со временем основательно урбанизировалась, став единственной "городской" в семье. Очень, кстати, этим гордилась, я бы даже сказала, кичилась, что мне страшно не нравилось. Я не понимаю, откуда в ней, крестьянке, была тяга к прекрасному, но мама часто, как в булочную, ходила в филармонию, очень любила театр, балет. Вот уж у кого в дни путча 1991 года были именины сердца, так это у мамы, ведь "Лебединое озеро" крутили сутками. Я в гуще событий, на митингах, а мама вся в телевизоре. Она обожала цирк и цыганский ансамбль "Ромэн", не пропускала ни одного концерта, ни одной программы, когда они приезжали на гастроли в Тюмень.
А какой она была модницей! И как же я любила дни, когда мама перед выходом "в свет" прихорашивалась: маникюр, покраска ресниц и бровей урзолом, химическая завивка, укладка, шпильки (12 см!) и необыкновенно красивые наряды. Никогда не забуду одно её роскошное, всё переливающееся, из безумно дорогой ткани, длинное до пят бордовое вечернее платье. У меня даже есть фотография, снятая в один из таких дней, на которой я восхищённо смотрю на нарядную маму. А ещё я с нетерпением ждала маминого возвращения из театра или филармонии, так как каждый раз она приносила деликатесы, купленные в буфете: мандарины, которые тогда можно было не купить, а именно "достать" только на Новый год, бутерброды с икрой, дорогой рыбой, пирожное, конфеты трюфели. То есть пиршество было не только у мамы, но и у нас, детей. Только у неё был праздник для души, а у нас праздник живота.
Страсть к красивым вещам у мамы сохранилась до самой её смерти. Каждый раз в день моего приезда в Тюмень, после обильного застолья с традиционным шашлыком, после того, как была перемыта посуда и наведён порядок, мама доставала все свои обновки, купленные ею с нашей последней встречи, примеряла их, спрашивала, что мне больше всего понравилось.
Вот и в тот день было всё, как всегда. Больше всего мне понравились кремового цвета брюки, белая с вышивкой блузка, такие же белые туфельки, сумочка и, самое главное, ещё одна мамина страсть - широкополая шляпа. "Вот в этом я завтра и поеду в больницу", - сказала мама.
Приехали мы в больницу на экспертную комиссию, которая, исходя из анамнеза, результатов многочисленных обследований определяет, какую группу инвалидности следует дать больному. Сидим в очереди, разговариваем с бабушками-дедушками, каждый о своих хворях, охаем-ахаем. Подошла наша очередь, мама, взяв медицинскую карту - настоящий фолиант, скрылась за дверями кабинета. Минут через двадцать возвращается и рассказывает, что врачи, открыв "фолиант", разохались: "Ой-ё-ёй, пятнадцать лет сахарный диабет! Ох, ишемическая болезнь сердца! Бедненькая, ещё и стенокардия, гипертония! Да как же вы? Ох! Ах!" Сидим, ждём вердикта, нисколько не сомневаясь, что с таким букетом заболеваний ей, несомненно, положена вторая группа инвалидности, предусматривающая множество льгот.
Вызывают. Через пару минут мама, едва держась на ногах, вышла из кабинета с перекошенным от недоумения лицом. Третья группа! Расстроенные, я бы даже сказала, потрясённые, идём на автобусную остановку, возмущаемся. И тут я, посмотрев на маму, сложилась пополам, ржу во весь голос. Мама в недоумении: "Что смешного-то?" Я: "Мама, а ты вспомни бабушек-дедушек, что стояли перед нами. Диагноз "диабет" одной бабушке врачи поставили всего полгода назад, а ей дали вторую группу инвалидности. Вспомни, во что они все были одеты и она в частности. Припасенные ещё с советских времён домашние тапочки на резиновой подошве, латаный-перелатаный халатик из ситчика, хэбэшные чулки; дедушки тоже очень скромно, если не сказать, бедно одеты. А теперь посмотри на себя! Ты же вся в золоте: пудовые серьги в ушах, на шее две цепочки, медальон с камнем, крест, у тебя же только на мизинцах и на больших пальцах нет колец, а на некоторых пальцах аж по два! Вся в белом, да ещё и при шляпе! Словом, мама, сами мы опростоволосились, надо было не выпендриваться, а одеваться в какую-нибудь дерюжку, чем хуже, тем лучше. Бабушки-дедушки просто умнее нас оказались. Врачам, как выяснилось, важны не результаты обследований, не наличие страшных диагнозов, а во что одеты больные, сколько на них золота и, исходя из этого, они решают, нуждаются люди в помощи государства или нет. Ты же радуйся, что тебе дали хоть третью группу инвалидности. Ведь государство в лице этих врачей могло сказать, что это не оно должно вам, а вы, гражданочка, должны государству..." Потом хохотали уже вдвоём, а дома всей семьёй.
Я очень рада, что мама никогда не вспоминала эту историю с горечью, что так по глупости лишилась льгот, которые, если по-честному, ей обязаны были предоставить, а, наоборот, каждый раз только смеялась.

В 1998 году я на день рождения маме купила автоматическую стиральную машину с сушкой. И очень мне хотелось, чтобы это был для неё сюрприз, чтобы она пришла в свою квартиру, где, кстати, никогда даже не ночевала, а использовала её только как банно-прачечный комбинат, увидела подарок и обалдела. До этого сюрпризы мне всегда удавались, мама приходила в наш дом и вдруг видела то набор мягкой мебели, то японский телевизор. Но в этот раз как-то не сложилось, сюрприз получился, но какой-то... с перчинкой, что ли. Мама пришла в то время, когда Серёжка, муж моей сестры, мастер-золотые руки, устанавливал машинку. Я ушла за цветами, предварительно попросив Серёжку не открывать маме дверь, если вдруг она придёт. Напрасно я это сделала. Когда через десять минут вернулась, в квартире уже был скандал - мама подумала, что Серёжка, тот ещё ходок налево, привёл кого-то в квартиру и потому ей не открывает. Конечно, потом мы все посмеялись, но Серёжке поначалу было как-то не до смеха. Пришлось нам обеим извиняться перед ним.
Мама была безмерно счастлива подарку, а так как она была хвастунишкой, то сразу позвонила в деревню своей сестре, моей тёте Мане. Я включила громкую связь, чтобы послушать их диалог:
- Манька, мне доча подарила стиральную машину. Представляешь, нажимаешь на кнопку, а она тебе и постирает бельё, и прокипятит его, и даже высушит! Во как! Фантастика!
- Ой, Зойка, не п....! Это ж надо же такое выдумать: и постирает, и прокипятит, и высушит! И в кого ты у нас такая врушка? Не бывало у нас в роду таких, как ты!
- Не веришь? Бери свои тряпки и дуй ко мне!
- Ну, Зойка-коса двенадцать метров, я ведь приеду!
Коса двенадцать метров... О! Это история, можно сказать, семейная байка. Мама моя была чуднАя, рассказывала, что однажды в общественной бане она видела женщину с косой в двенадцать(!) метров. Мы, конечно же, не верили, смеялись, но мама, обижаясь, всё равно стояла на своём - двенадцать, и всё тут! Как-то я ей говорю: "Мама, вот у тебя квартира на четвёртом этаже, давай прикинем, какая высота от земли до твоей квартиры. Высота потолков 2,5 метра, умножаем на четыре, плюс перекрытия. Посчитала? Как раз выходит примерно двенадцать метров. Ты хочешь сказать, что видела женщину, коса которой с четвёртого этажа доставала бы до земли? А как ты представляешь банную шайку (вспоминая Зощенко ), в которую поместилась бы такая коса? Представила?" Мама, предательски краснея и улыбаясь, стоит на своем: "И всё равно это была коса в двенадцать метров! Вот!" Ну что ж, двенадцать так двенадцать... Частенько мама давала нам повод вспоминать эту историю, ведь она не врала - просто преувеличивала. И мы все вместе всегда смеялись.
Возвращаюсь к тёте Мане - договорились, что завтра приедет, ждём. И тут я вспоминаю, что накануне моя сестра отдала маме свой летний костюм. Когда-то они с мамой купили абсолютно одинаковые беленькие в розовый цветочек костюмы. Сестра выросла в ширину, юбка и блузка оказались ей малы, вот она и отдала их маме. Тут нужно добавить, что за несколько лет до описанных мной событий у тёти Мани случился пожар, полностью сгорел второй этаж дома, остались только первый этаж и баня. Сгорели и все вещи. Все сёстры поделились с погорельцем кто чем: кто подушками-одеялами, кто нательным бельём, мама отдала очень много постельного белья, обуви, платьев, курток, пальто... И вот я предложила маме, чтобы она подарила тёте Мане один из этих костюмов. Ну зачем ей два одинаковых? Что тут началось! Уж не знаю, по какой причине она его зажала, но как я ни упрашивала - мама ни в какую, не отдам - и всё тут! Ох, насилу, еле-еле, я всё-таки выцарапала у неё этот чёртов костюм. Но мама, эта женщина-энигма, опять выдала: "А подъюбник я всё равно не отдам! Даже не проси!" Опять двадцать пять! Да что ж такое-то?! Да как же так?! Ведь юбка практически прозрачная! И вообще непонятно, зачем маме два одинаковых подъюбника? Ох, и разозлила же она меня тогда!
И я жёстко начала стыдить маму: "У тебя совесть есть??? Всю свою сознательную жизнь я помню, как ты повторяла, что, если бы не тётя Маня, то ты бы в детском доме умерла от голода. Я помню, как ты со слезами на глазах рассказывала, что только тётя Маня, одна из всех твоих сестёр, навещавших тебя в детдоме, сжалилась, когда ты, обхватив её ногу, выла в голос, умоляла, чтобы она тебя забрала оттуда, что старшие дети отнимают у тебя еду, бьют. Ты же обязана жизнью тёте Мане. А ты пожалела ей какую-то тряпку! Как ты можешь быть такой неблагодарной? Как тебе не стыдно? Как?" Сломалась, отдала и подъюбник. Уффф.
На следующий день с мешком белья приехала тётя Маня. Смотрит недоверчиво на машину, мама расписывает технические характеристики, возможности агрегата. Вижу, не верит моя тётушка маме, смотрит то на неё, то на машину, то на меня. Я киваю, что, да, мол, так и есть, на этот раз не выдумывает её сестра, правду говорит, вот такой он, прогресс-то, не стоит на месте. Мне тетя Маня верит. Напомнила ей, как несколько лет назад она крестилась и причитала "свят-свят-свят", когда на её глазах стала проявляться полароидная фотография. Так же, наверное, крестились-причитали люди, впервые услышавшие радио, увидевшие паровоз, телевизор, первую электрическую лампочку...
Погостила тётя Маня, бельё постирано, высушено. Засобиралась домой в деревню. Мама торжественно вручила подарок, тётя Маня прямо на глазах преобразилась в костюме, помолодела. Красавица, любо-дорого смотреть! И мама нахваливает, вроде как искренне. Только уже перед выходом тётя Маня вдруг повязала на голову свой тёмно-коричневый, в крупную клетку, из шотландской шерсти платок. Мама, увидев это, прокомментировала: "Дярёвня!" Я: "Тёть Мань, и вправду, платок здесь лишний, костюм белый, платок тёмный, к тому же на улице жара. Посмотрите, как вы красиво смотритесь без него". Сняла, зачесала свои седые волосы назад, закрепила их гребёнкой. Вот, другое дело! Модель!
Идём по улице, тётя Маня одной рукой опирается на тросточку, другой держится за меня, мама чуть впереди, попой круть-верть, каблуками цок-цок. Тётя Маня говорит мне: "Городска, е.. вашу мать". "Ага, городска",- вторю я ей, так же по-сибирски глотая окончания слов. Дошли до пятачка у светофора, где обычно стоят таксисты-частники, я своим говорю: "Стойте здесь, а я сейчас". Сама же через дорогу на рынок, в магазин - накупила всяких вкусностей, иду, как верблюд навьюченный, с пакетами с гостинцами для тёти Мани. Подхожу к одной из машин, договариваюсь с водителем, чтоб довёз мою тётю, уже протягиваю ему деньги, как вдруг слышу крик, переходящий в визг. Оборачиваюсь, а это моя тётушка голосит: "Нет! Нет! Я никуда с ним не поеду! Ты что?! Он меня вы....!" Водитель, бедный, аж извернулся весь, чтоб посмотреть, кто ж так орёт на всю Тюменскую. Говорит ей: "Бабушка, садитесь. Не бойтесь, честное слово, не вы... Садитесь-садитесь". Тётя Маня, выставив руки вперёд, продолжает верещать: "Нет! Нет! Не поеду! Ни за что!" А нас с мамой смех разобрал, хохочем - не можем остановиться. Еле уговорили сесть в машину, погрузили бельё, продукты. Уже прощаясь, говорю водителю: "Дяденька, вы уж, пожалуйста, не вы..... бабушку, довезите её без приключений". "Не переживайте! Не вы... Доставлю в лучшем виде!"
Ох, и веселились же мы потом с мамой, я и сейчас без смеха не могу вспоминать эту историю. Думаю, водитель тоже никогда не забудет её, с улыбкой будет вспоминать чуднУю пассажирку. Да, конечно же, вечером мы позвонили тёте Мане, дяденька оказался честным человеком, сдержал слово, не снасильничал.