Сон

Здесь представлены мои сны, которые я взял в обычай записывать.
***

Этот ученый заявил, что обсуждаемая теория совершенно покушается на некий фундаментальный труд, и что самую теорию никак нельзя в связи с вышесказанным рассматривать. Я, однако, воспротивился, держа в мыслях соображение, что необязательно этой теории подрубать корень какого бы то ни было труда.
 - Я тебе говорю, - восклицал учёный горячо, - вся эта нынешняя фундаментальная наука, включая труды еврейских ученых – все это рушится принятием предложенного тобой утверждения! Оно заносит секиру на общепринятый стержень.
- Но если некое утверждение, – отвечал я, - включено в другое, более общее и сложное – нельзя однозначно заявлять, что сокрушив то частное утверждение, мы всегда разрушим и всё здание – совсем не всегда и не во всяком случае; впрочем, может быть и так; но ведь не обязательно!
Ученый явно не соглашался с таковым возражением. Чтобы абсолютно рассеять непонимания ученого относительно моего рассуждения, я не замедлил привести притчу, которая объяснила бы, что даже при абсолютном поражении одного органа весь организм может функционировать полноценно.
Я поставил два пальца на стол и спросил ученого:
- Сколько точек опоры у этого человека?
Учёный как-то уклончиво начал себя вести, лицо его изобразило некое неудовольствие, смягченное улыбкой.
- Ну тут еще можно порассуждать… Этак сразу не скажешь.
Тут он начал явно отвлекаться от моего человечка. Я был настойчив:
- Вы смотрите, смотрите: сколько всё же ног?
Та же реакция. Я теперь почувствовал в себе такую неуклонность, что решился продолжать еще убедительней. Я отошел от стола и стал перед учёным, поставив ноги на ширине плеч.
- Уважаемый доктор, сколько ног я задействую для сохранения устойчивости?
- Это зависит от многого… Может быть, точка опоры смещена. Тут необходимо вникать.
- Нет же, доктор, вы посмотрите внимательно - я спросил лишь об одном: сколько ног вы видите – и только! Отвечайте же!
Учёный улыбался, но не отвечал. Он говорил какими-то отрывками, не касающимися дела, и только подтверждал мои догадки. Да, он точно понимал мою мысль и свой провал.
- Доктор, вы молчите; с вами трудно даже. Вот смотрите - картина ясная: я не знаю, видите вы или нет, - на вашем носу даже и очки наличествуют, - но я вам скажу, что я стою на двух ногах. Не очевидно ли это? А ну, я уберу одну ногу – видите ли – я падаю? А вот теперь правую уберу - падаю вправо! Следовательно, на обоих стою! А ну проверьте: твёрдо ли стою? – я принял боевую стойку, проведя даже несколько холостых ударов. Тут же я вспомнил, что ученый – хороший боец, даже и за себя могущий постоять; в то же время – добрый он, душа человек…
Он смотрел на меня через свои квадратные очки, улыбаясь и подобрав одну ногу на стул. Можно заметить также, что ноги его были обуты в коньки.
Понимал он мою мысль. Ведь как приятно всегда говорить с человеком интеллектуальным: ты еще только начинаешь речь – а уже понят совершенно; более того – над твоими словами рассуждают.
- Доктор, продолжал я, - вот я на одну ногу теперь стану: я ведь и на одной могу стоять!
- Но недолго! – засмеялся тот.
- Да ведь и не важно это: я, может, и на двух долго не простою – надоест; после и совсем устану. А на одной – те же симптомы – но ведь стоять-таки можно! Вполне даже полноценно стоять.
Тут я проснулся и понял, что рассуждения, представшие мне во сне, не изменили ни смысла, не формы, представ пред моим пробужденным умом. Обнаружил я то с изумлением.
12.05.14

Пролетая через незнакомую квартиру, где у окна сидела за фортепиано девочка, я миновал диван с беседующими людьми, влетел в кухню, где и повстречал служанку. У нее я тут же осведомился по поводу открытого окна, через которое бы мне вылететь на улицу. Правду говоря, передо мной уж и было какое-то окно, и я на него нацелился. В ответ на удивление служанки я сказал: «Чего не увидишь по неопытности!» - и вылетел в окошко.
16.05.14

С двух сторон дороги располагаются дома, дома. В одном из них я и живу. С этой стороны люди довольно обычным образом, несмотря на военную атмосферу, живут себе поживают. Не то – с другой стороны. Там люди не живут в своих многоэтажках – они будто бы переселились в некое подземное жительство под своими домами. Для какой-то надобности я наведался по ту сторону дороги. Да, разруха несколько полноценная. Дома серые, безжизненные. Универсам завален. Вроде как объявление на нем: «Продам, мол, купите, кто может». А никто его не купит – он завален. И я в него не пойду.
20.07.14

Пролетая по широким городским улицам на картонке, я миновал, между прочим, Бориса Моисеева, который стоял на перекрестке, весь увешанный рекламами. Повернув направо, я приступил к маневрам: пролетал между людьми, или, двигаясь навстречу к кому-либо, вдруг резко брал наверх. И вот тут-то я заметил наверху, на этом безоблачном и совершенно синем небе, оранжевую точку. О, это была не звезда. Я сразу предался тревоге – я знал, что самый объект ближе, чем что угодно на небе. Еще мгновение – и наступила почти полная, а затем и полная, тьма, и стало, как ночью, черно. Солнечный диск был затмен надвигающейся бедой; я видел, как картина затмения меняется и по солнечному диску проплывают куски… Эта катастрофа двигалась направо, прямиком – как мне казалось – в жилой квартал. «Они добрались и до Новосибирска!» - подумал я с тревогой; ведь это значит, что теперь не имеет значения, где ты находишься: обезумевшая война найдет тебя все равно. Тут я вспомнил, что это все ж Ставрополь; стыдно сказать – я чуть успокоился, да и ракета пролетала мимо зоны, где находился я. Всякий читающий да извинит мое малодушие, часть которого, однако, может являться слепой рассудительностью: ведь Ставрополь – это не центр моей страны, а значит у безумствующей стороны щупальца, по крайней мере, также коротки, как и мозги.
24?(23).07.14

Я очень много читал; какой-то молодой человек, знакомый моему брату лично, оставил после своего временного у нас проживания огромное полотно, исписанное собственными его сочинительствами. Читал я справа-налево, как и полагается читать рассказы во сне (во всяком случае, в этом сне). То, что оттуда я приблизительно запомнил – не стану и воспроизводить из одного страха Божия.
***
Как устроен копировальный аппарат? Изображение, отражаясь от оригинала, подается на Главный Вал в виде мощного излучения, нагревает на нем области точно в форме рисунка – и вал припечатывает термопорошок к бумаге. Конечно, вы можете поспорить и сказать, что я это зря, что механизм этот уже давно известен – но не делайте лишнего: по пробуждении я постепенно сам все осознал и остался при своем прежнем полном незнании принципа работы данного механизма.
***
В комнате собрались пожилые и почтенные личности и играли сценку по ролям. Екатерина Павловна, игравшая едва ли не самую красивую роль, выступила также в роли разрешающего аккорда – и после ее последней реплики прозвучало несколько секунд тишины – и аплодисменты.
***
«Есть только три писателя, и один из них Марк Твен» - вспомнил я цитату какого-то автора, дочитавши один интересный абзац именитого писателя. В абзаце был представлен диалог мужчин, высказывающихся, кажется, о бане и, несомненно, в ее пользу. «После этого их глаза удостоились благодатных слез…» приблизительно так заканчивался этот абзац.
25.07.14

Раздался телефонный звонок – и вот я уже иду по рельефной деревенской дороге и слышу так знакомый и приятный мне голос, который слышал и вчера вечером. Она говорила почти плачущим голосом, она говорила, что больше не может удерживаться, что слишком близок стал ей я, который… Ах! Что и говорить… Я отвечал ей мягко, не прямо, а потом развязался мой язык, и я наговорил ей всего того, что только может наговорить никогда ранее не любимый и почти влюбленный юнец.
***
Школа еще не открылась полностью – ремонт продолжался на большинстве ее площади. Я как раз стоял у стеклянной стены, отгораживающей лестничные клетки от околовходного помещения. Дверь была найдена в синем и красном цветах, что показалось мне и новым, и оригинальным. Но она была заперта, и я просто повернул назад и снова поднялся на второй или третий этаж. Побродив по коридорам и посетив несколько обновленных аудиторий, я, наконец, вошел в обширное помещение, где нашел много людей. Затрудняюсь вспомнить, что же именно их объединяло, но вскоре и я был вовлечен в их общество. На асфальтированной дорожке между стенами высоких серых зданий мы ожидали наш транспорт, и тут я увидел, что маленькая девочка, которая не упускала мелькнуть передо мною, вдруг открылась мне прекрасным танцором строгой балетной школы. Она встала на большой палец ноги – я всегда удивлялся, как вообще это возможно! – и закружилась... Все! – я побежал вслед за ней, и вдруг произвел совершенно уверенный скачок и встал на большой палец так легко, как бывает легко встать на обе ноги с кровати! После этого я ощутил себя корифеем; я кружился на одной ноге, я не уставал держаться прямо. И каким образом люди тратят на это годы?..
26.07.14

Мой друг собрал деловое совещание. Несомненно, ранее я уже был в этом пространном здании, где множество аудиторий и залов, где огромная люстра в коридоре и мрачные деревянные стены, деревянные лестницы и массивные деревянные перила. Один тускло освещенный кабинет был весьма просторен и уютен, стол был удобен для заседания кругом. Рассевшись, все члены потихоньку начали беседу; некоторые рассуждали как бы особо; интеллигентное, отчасти пожилое общество было примером сдержанности. Почти напротив себя и чуть справа я увидел знакомое лицо: Дмитрий Шостакович облокотился на обе руки и приблизился к моему соседу или вообще к нашей стороне; я же рассматривал с интересом его лицо: он был сдержан и спокоен, он о чем-то молчал, а после пересел на нашу скамейку справа от меня через одного гражданина, причем я сказал что-то вроде: «Дмитрий Дмитриевич хочет сесть, уступите ему». Впрочем, не помню, как я сказал, может, я и вообще не так сказал, а только точно помню эти свои слова: «Дмитрий Дмитриевич». Мне было интересно, что можно еще увидеть этого человека лично. Возможность поговорить с ним, человеком лет преклонных, виделась мне чем-то вроде хрупкого стеклянного цветка. Далее я хотел сесть ближе к нему и обратиться с вопросом, но он, видимо, был занят; я стал ожидать, пока он освободится. Меж тем совещание становилось все скучнее, скамейки начали редеть, и я надеялся, что скоро доберусь до знаменитого музыканта. Неожиданно я обнаружил, что среди оставшихся заседателей уже будто давно его нет; я срочно поднялся, чтобы искать его. Я хотел спросить у него некоторые подробности следования голосов в первой части седьмой симфонии, и, ища его, кажется, увидел его стоящим в коридоре и будто снова с кем-то беседующим. Может, то был не он, но скоро я действительно потерял его из виду. Я обошел коридор, посмотрел там и здесь – нет, наверно, он уж уехал. Но я продолжил поиски; признаюсь, это очень затруднительно – искать человека в таких бессистемных пространствах! Подвижный механизм, установленный по мою сторону канавы, что зияла посреди бетонного пола, был способен перебросить желающего на другую сторону, но я не рискнул воспользоваться его услугами: он очень сложен и предназначается, конечно, для опытных акробатов. Оставив механизм, я залез на бетонную стену, пошел по ней, миновал какое-то заросшее кустами строение – нет, я уже не надеялся найти здесь ни одного великого человека; я уже просто бродил, почти бесцельно, по неустойчивым и опасным сооружениям, забывши про всякую причину моего здесь пребывания.
02.08.14

Когда я еще только входил в лифтовую кабину, то сразу увидел, что она полна молодых студентов очень чешского вида и с бакенбардами. Кабина была обустроена современно и качественно, была очень светлой и огромной, как комната. Так мы стояли и спускались. Вдруг всех и меня объяло странное чувство. Дело в том, что кабина начала вращаться вокруг своей оси по часовой стрелке, и от этого тело как бы хотело остаться на месте. Люди начали смеяться – ведь кабину нельзя вращать во время передвижения с пассажирами. Но кабина продолжала вращаться, и даже изменила направление вращения на противоположное. Чувство очень оригинальное получилось, и прямо будто такое, как оно и должно быть.
07.08.14

Удивительно, до чего неодинаковое отношение к одному делу может быть у двух людей. Я как-то заподозрил, что моему отцу требуется помощь, и сам предложил ему свою готовность теперь же отвезти его соработнику этот престранный, между прочим, гриб, который должен или расти на дереве, или же на животном организме. Отец высказал сугубый протест, заявив, что мое дело – отдыхать и есть много мяса, а возить грибы – дело моего брата, которого я должен сейчас привести сюда, чтобы нам вместе убедить его выполнить поручение. Я тут же привел брата, и отец начал требовать от него немедленного повиновения. Брат решительно отказывался, возмущался и протестовал, говоря:
- Это не мое дело – возить разные грибы; я никуда не собираюсь ничего возить. Почему, опять же, я, и никто другой? – и проч.
Когда я почувствовал, что отец уже не может пересилить это превосходное упрямство и как бы передает слово мне, то завел такую речь:
- Понимаешь ли ты однозначность этого требования? – и проч.
В итоге я застал себя за приготовлением гриба: дискутирующие разошлись, а я расщеплял гриб (наименование гриба очень условное, это вообще был не гриб, и никто его так не называл; а только мне так и хочется сказать: «гриб!»; а это никакой и не гриб), пока он не обратился весь в небольшие лоскутки, каковые получатся, если расщепить вяленого кальмара.
***
На городской площади сконцентрировалось плотное собрание; я оказался в первых рядах, у самого барьера, отгораживающего бетонную сцену. На сцене показались две девушки, одетые в синие испещренные и очень русские наряды, которые под яркими лучами дневного солнца искрились богатством избирательного вкуса. Двигаясь в синхронном танце, девушки изображали механических кукол, поражая народ неистовым сочетанием свежей молодости своей и неуклюжим механическим сложением робота. Одна из танцовщиц сделала раз улыбку; и, как неестественна и страшна бывает самая претензионная потуга робота улыбнуться по-людски, так мила и уместна была попытка девушки подражать улыбке механизма: на щеках ее проявились нарочито деланные ямочки, носик ее стал будто курносее и свежее, - как все же хороша эта светящаяся энергией девица! Я не выдержал и полез на сцену, намереваясь поближе разглядеть милых танцовщиц; публика вся взошла и собралась очередью, предлагая девушкам различные вопросы, на которые те с видимым удовольствием принялись отвечать. Презентация закончилась, и началась раздача карточек-сертификатов, на которых значилась надпись: «Любое желание». Девочки-волонтеры в серых костюмчиках давали одному человеку одну карточку; теперь такая девочка может встретиться вам на шоссе и возле рынка, выйти из-за угла дома или появиться на остановочном павильоне; и вы получите от нее серую карточку, и она скажет: «Любое желание!», а вы бережно всунете карточку в карман, где у вас есть еще одна или две, а может, и нет ни одной; тогда вы будете знать, что, встретивши на улице подростка-волонтера в сером костюмчике, можно отдать ему эту карточку – и он пустится выполнить ваше поручение. Рассуждая об этом, я восхитился и сказал сам себе:
- Какой же это человеческий гений выдумал столь чудесную идею, так симпатично воплотил ее! Теперь же я получу карточку; и гриб непременно дойдет до адресата посредством одной из этих честнейших девочек; мне больше не потребуется вступать в бессмысленные дискуссии с упрямством и ленью.
30.08.14

Я никак не мог приготовиться к отлёту: хотя и машина была уже готова, но уют ее кабины действовал на меня так, что я довольно времени сидел там и чего-то ждал. Совершенно не помню, отчего это я, так и не выведя самолет на полосу, покинул его и ушел домой.
11.09.14

Я был рад видеть старых друзей и родственников, тем более, что все они взяли своих детей. Скоро пришла еще пара и, пропустив вперед сначала свои мягкие игрушки, которые вошли в комнату с видом важности (там были: верблюд; кажется, еще медведь, собака или слон), устроилась тотчас среди нас. Я принялся играться с детьми, через что был должен, наконец, поцеловать верблюда.
12.09.14

В кабине автомобиля было нескучно: перед лобовым его стеклом постоянно опускался слоновий хобот с бивнями. Вообще, это и не удивительно, когда учесть, что автомобиль отчасти был и слоном.
***
Совершенная очевидность: торговый центр скоро будет взорван! Снаружи перед его окнами оставлена сильная бомба, и делом первой необходимости является отвести людей от этих окон. Я вбежал в зал, крича, чтобы народ уходил; началась паника. Народ устремился на улицу, а я затерялся в зале. Оказавшись снова в этом скверном месте, где зеленые каменные стены отграждали меня от внешнего мира, я пытался перелезть одну из них, не в силах припомнить, которым же образом смог прийти туда, откуда будто и нет выхода. Скоро явился мой любезный друг и увещевал меня, что иного пути для меня нет, как только тот, что лежит через стиральную машину. Я не пожелал влезать в этот барабан, показывая, что в тех краях может случиться напряжение. Это, кажется, убедило друга, и он перестал настаивать. Так как даже сами ученики консерватории редко бывают на этой старинной арене, то мне ли суметь быстро найти выход? Когда я узнал, что люди были спасены из зала, тотчас хотел выйти к ним и направился по старинному коридору, приведшему меня в помещение, где сотни лет назад греки преклонялись перед статуэтками, которые в преизбытке имелись в комнате направо. Я желал подняться по ступеням и разглядеть их лучше, но тут в комнате налево приметил женщину-секретаря и смутился, не решаясь пройти к статуэткам без пропуска. Тогда я направился к этой женщине, но тут увидел, что это лежат на столе ткани и папки с документами, а секретаря никакого и нет. От такого явления мне сделалось не по себе, и я с поспешностью удалился, придя снова на улицу, где толпой шел народ, спасенный моим посредством из злополучного магазина.
***
От одного весьма печального дела меня отвлек телефонный звонок. Мама сообщила, что в их краях зародился смерч, и теперь нам также следует ожидать его появления. Я выглянул в окно и пришел в восторг: огромное облако уже надвигалось! Не могучи более говорить, я сказал маме, что должен снимать, и положил трубку, чтобы успеть включить камеру. Меж тем я был захвачен зрелищем. Масштаб вида был утрирован до того, чтобы мне видеть сразу и облако сверху, и длинный рукав смерча, выхватывающий как раз чью-то машину прямиком от особняка. Смерч надвигался на наш поезд! Я понял, что жить остается недолго, и занялся очищением души. Скоро вагон был поднят высоко, но я понимал, что он не может прийти во вращение, так как сцеплен с составом. Смерч, бросив нас, отошел, а мы уж падали, и я надеялся, что вагон даже может попасть на пути. Впрочем, это сбылось не в точности, и поезд начал распадаться: мой вагон разбился о камни, я оказался на путях и едва успел увернуться от идущего ко мне вагона, еще только минуту назад бывшего нашим мирным соседом. Отойдя от рельсов я подошел к трём металлическим конструкциям, вроде старых автомашин или прицепов, и обойдя их понял, что меня преследует слон. Ах, как он был умен, как угадывал мои маневры! Я уж и уклонялся, и переходил от одного объекта к следующему, даже долгое время умел находиться вне поля его зрения, да только он шел верно, и я знал, что остановись я хоть на секунду – и слон появится сзади.
10.10.14