Мариенплатц

хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх
фрагмент из: хождения в стиле шванк "ЧоЧоЧо"
хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх




 – Кирюха, вот скажи на милость, сколько тут кирпичиков по вертикали уложено, – предлагал арифметическую задачку Бим, чудачась, задрав голову ввысь, глядя на купола Фрауэнкирхе. Это как раз про этот собор Бим намедни интересовался: сколько мол, ей лет.
Поток самосознания вне очереди. В папаше К.Е. ёкнуло будто спиртным последствием, и он запел речитативом:
– Знаешь как меня зовут? Это не горох. Школьников надо учить питаться по-русски. Am. Томатный кетчуп не вам! Dm. Питание США. G-C. Соль-до. Сольдо. Чувствуешь мелодию? Я могу кое-что на слух.
– Это болеро!
– Сам ты шляпа. Гитару знаю, Испанию знаю, намёк твой понял, да не поеду.
– Я не понял твой намёк.
– Гауди! Гауди! Тогда  A7 и Dm. Музыка в камне. Стены текут. Они любого из наших утешат. Поток, потёк, сель...
– Сели.
– Чудак, рано ещё. Сели, молчим, капрал. Am.  Am. Каждому нужен и поток и ужин. E7. Лучше ужин под вечерний велосипед. Am. Am. Тысячи за ним. Радуются без дураков, приглашают к участию. Физкультурные граждане нам тут не помеха. Шоумен – вон тот – приобрёл велосипед. Видишь, сверкает. А я двадцатого третьего октября, ровно в день рождения, выдам вам всем порцию звукового текста. Бим, ты же не против подождать? Аm, Е7.
– А музыку сможешь к нему подобрать? Я те новый жанр выдумал.
На ходу:
– К чему?
– К роману своему – вот к чему!
– Нет. Тут май. Штирлиц, уси-пуси кря кря кря. Бим, ведь Джойс и Бах в печёнке каждого даже русского! Хоть они и не знают. А ты не читал. Баха только знаешь. Как же так! Стал слоганом, а тот белизной музыки даже сопротивленца иностранному убедил. Бесспорно. Амплитуда. Мы, блъ, похожи!  Взывает Мюних меня к пеплу романтики и к чистописанию. Поверишь, нет? Но это уже до'ма, до'ма, до'ма.
Кирьян Егорович подсел на красоту и завёлся романтизацией путешествия.
– Дом твой каменный, немцем построен. Он подождёт, – сурово сказал Бим. – Кругом немцы, вот что за дрянь! И хватит красноречить дурь.
– Хорошо.
Вернулись к теме Фрауэнкирхе. Бим: «Ну вот. Кирпичи. А теперь перемножь на горизонтали, добавь что внутри, на колонны и контрфорсы. Ну, как? Да из этого кирпича, сколько можно было в Угадае часовень понатыкать».
– Сколько?
– Да дохерища! Самосознание ваше побоку. Плюнь: ему всего двенадцать  лет.
– Кому?
– Мальчику вон тому у колонны.
– Он курит, а сам без ноги.
– Ну и что. У него что, есть трава? На улице нельзя.
– Ну дык! И что с того?
– А то, что простые сигареты. У тебя доказательства другого?
– Через пять минут я назову марку сигарет. Вот прошвырнусь мимо и назову.
– Это не доказательство. Он в любую Нексту сколь хочешь набъёт травы.
– Это Германдия. А он ребёнок. Двенадцать лет.
– Двенадцать лет, а курит. Значит, может и траву.
Вот так ответы! Ну, чем не мирное решение извечного русско-немецкого исторического  противостояния и скрытого (кровь за кровь, глаз за глаз) обожания? Немец, дай кирпича! Мальчик, дай курнуть. За евру. И сверху приз «типа на чай».
– От мамы-выкидыша он ребёнок.
– Он что, хромает одной ногой? И просит денег на костыли через траву? У него в семье, заметь: не-мец-кой, заметь, нет денег на костыли?
– Думаешь, тут нет бедных? Увольте меня!
– Он не хочет обострять. Дома хорошего нет, живут в подвале, мамка-прислуга больна, вот и вышел сам.
– Маленькая  изящная рука. Рука как у девочки.  И курит траву! Ты, Бим, просто обалдел без пива.
– Что он может с сигаретки? Лучше бы продал руку или почку. Пока молодая та и та.
– Что, руку мальчика? Почку – ну ты очумел совсем. Его нужно сначала убить. Ты сможешь?
– Я нет. А ты?
– Кто его убъёт? Мы обнаружили живаго... Таким и вернём.
– Это никуда не подходит. У нас нет головы. Его ударят таксисты. Он попросил  аж пятьдесят баксов за дозу. Да он богаче нас с тобой двоих, Бим!

***

Кирьян Егорович любит перебирать и комбинировать записи.

***

...День постепенно заполняет улицу-музей каждодневной суматохой. Сонные вначале менеджеры, продавцы-фэркауфэры, официанты, повара, длинные как жерди, толстые как пончики и подлые как философы,  выходят на айнмоментную секундочку из магазинов  и кабачков-кнайпе. Выходят дабы провентилироваться, остраненно запустить шептуна и продрать наглые глаза на целый день вперёд.  Расскажите, расскажите мне алгоритм жизни, невидимые жирафы Мюниха.
...Прислоняясь к стенкам, дверям, присаживаясь на подпорные стенки, все вылезшие из щелей трудолюбивые служащие тараканы покуривают, дружелюбно поглядывают на стандартную, медленноползучую и безмятежную послевоенную обстановку. Убил мужика? Нечаянно? Спокойно малыш. Нечаянно прощается. Вон там массаж рук, а там массаж ног, а там, может, и тела. Они тушат бычки в поднятых газонах. Газоны с песком, древесной стружкой (дресвой, дрязгой) и керамзитом вместо травы. Бычки придавливаются об цоколя или  выкидываются. Какие-то щелчком. Кто-то посылает их в полёт небрежным взмахом  руки, показывая пренебрежение к улице-древлехранилищу, которая им ценна так же, как русскому селянину-кулаку всё, что находится за забором, окружающим его личные амбары.
...Он много работал. У меня впервые. Я никогда не причинила бы ему зла. Он мне успел бы написать, если бы его не нашли мёртвым. Куда же девалось сострадание? Убийцы читаются в основании черепа. На вскидку молоток. Он оставляет след и обрушивает удар. Убийце метр восемьдесят. Почти я. Но это не я. Это шлаковата. Используют для звукоизоляции. Я её сына дочь. Опять чепуха, понятная только писателю-детективщику. А он путает тексты.  В компьютере как в наволочке поэта: всё спутано.
...Фэркауфэры знают, что Биму нужна добрая «память» для фотоаппарата. Но они ему специально не скажут где. Они подождут, когда придёт сам Бим и поклонится им в ножки. Тогда можно будет и поговорить. А сейчас пусть Бим идёт куда хочет,  никуда он от них не денется. Шёлковый шоколад. Тяжёлые времена в замке Шпессард.
...Лояльные времена. Регулируемая зарплата:
– Я никого не убивал. Я лишь разрезал их на мелкие кусочки. Убивал сынок. Он был прекрасным уродцем. Парень всего лишь не дружил с головой. А вы его молотком и пилкой. Надеюсь не ради денег? Вы же по справедливости? Вы делали ему обезболивающие?
– Да. Вы можете его забрать к себе в камеру, только привяжите к батарее. Исследования наши закончились.  Мать будет за стенкой, встречи по пятницам, а цену билетов назначьте сами.

***

...Собор Святого Михаила занавешен огромным баннером, на котором изображен в натуральную величину фасад, так что туристам особенно не обидно. Святой Михаил – победитель библейских Змей Горынычей и вся правительственная семья натурально существовавших Виттельсбахов  попрятались в барочных нишках, отдыхая от взглядов любопытных иностранцев. Насчет натуральности этих правителей имеется множество убедительных документов, а также вещественных доказательств – грешных мощей:  грешников тоже надо иногда канонизировать, чтобы было с кого брать пример. Не коротко! Читаем, смирясь. Сказочный король Людвиг Второй мирно спит неподалёку внутри, в своём гранитном склепе-опочивальне. Детский сад!
... Ты Путин? Она хочет с тобой помириться. А вас, Штирлиц, она просит остаться… в своей тарелке. Каждый немец знает, кого она попросит вслед.
…Хорошо незабытое старое и знакомая музыка чёрно-белая.
…Одна повариха из алтайского ресторана скупала птиц оптом, считая торчащие из кучи лапки. Торговцы это прекрасно знали. И втыкали в кучу лапки без птиц. Одна не совсем летучая. Попалась на кусочек хлеба. Зато с золотым кольцом. Сухопутная утка. Уй-юй! Бомбейский стейк. Почему? Так написано:

C-65937
Informbombay
Nat.hist.society

…Пока.
...Краснокирпичная Фрауэнкирхе обнесена строительной оградой, за ним торчит, споря с башнями высотой, подъемный кран Treffler. Одна из знаменитых башен – та, что повыше на целых (аж!) двенадцать сантиметров,  с круглым, зелёным куполом-луковицей в надглавьи одета в сетчатую, ни одета ни голая, в традиционно бутылочную ткань: обновляют бабулю. К стенке прислонены временно снятые со своих мест надгробные, вернее, припраховые плиты. Могилки встроены в стены собора как урны героев и правителей разных рангов в кремлёвской стене: дань смерти у всех религий и разных государственных форм примерно одинакова.
...И эти барельефные плитки пригодились бы Кирьяну Егоровичу для личного музея; и свободное место в багажнике есть. Да вот, не подойти к Фрауэнкирхе: закрыто молельно-культурное заведение на ремонт, точка. Плачут, страдают, смеются контрольной закупкой – скорбью скучающие ржавоквадратные гвоздики, свинцовые фингалы шплинтов и межкирпичные арматурины – рвущая гроза хулиганов: хотят они  попасть в Угадайгород на домашнее бьеннале волосатика Кирьяна Егоровича Туземского, собирателя дешёвых обыкновенностей.
...Путешественников проходят мимо совсем уж крошечной щели между домов. Не такая уж большая щёлочка.
...Они могут проголосовать лишь бытовым кошмаром. Вкусная колбаса, сразу видно что. Цены! Исключительная, упругая. Чувствуется, что китайская. У нас в России один, пять и шесть. Но толстая. Не резиновая. Мы не рекламируем, мы лидируем. Исключительно в интересах. Рюрик, Рерих. Потерянная, седая в осыпях пыль Блаватской – физкультурницы в цирке.
– Стоп! Глянь, Порфирий, – и это тоже улица.
Улицу окаймляют с одной стороны передвижной и одинокий мусорный контейнер на колёсиках, забытый муниципальными служащими,  с другой – стеклянный край магазина. Из  полированной витрины на коленках и стоя выглядывают манекены. Яйцеобразные и безносые их головы, баваро-сосисочные ручки и ножки сделаны из полупрозрачного, зеленоватого порфирита или китайского каучукового заменителя. Тут не угадать: китайцы мастера подделок. Вымочено в ледяной воде.
...Пока готовится заварка, такой вы не видели. Солёные овощи. Не справились с организмом. Это не литровый бокал по цене половины?  Пьянь – откровения. Все отдыхают. Забыли уже кто пригласил. Кофе, сухие сливки в жареную картошку запихать. На медленном огне. Я так делал. Хороший опыт с апельсинами. Кожурки не выкидываю. Девятнадцать – двадцати минутам – рознь. Теперь попробуем на ... До... осталось буквально... Аромат не передать на камеру.... Для нас. Аппетитно. 100% попадания в зрителя, не заинтересованного в дешёвой колбасе. Зависимость сверху.

***

В конце тенистой  щели вновь взметнулась ввысь махина Фрауэнкирхе. Её видно отовсюду. Так как идолица Германии. Мифическая стройка. А тут уже вроде бы без ограды. И Бим кинулся в щель обороны, чтобы поглазеть вблизи. Поспешат на помощь кланы. Наши не поймут. Кашель, оттабаченный кашель русских издалека раздражает строителей. И они морщатся, показывают пальцами: сюда входа нет, прибъёт с крана упавший, внезапный только сегодня, специально для вас, русские обезьяны, груз.
Девки – малолетки тоже кучкуют в щели. Совсем рядом – рукой достать почти. Одна, по-видимому, афроевропейка, ливийка что ли? три других явно местного генезиса и вероисповедания. Хотя скорей, эти многонациональные детки ни в традиционного бога, ни в черта, ни в дьявола не веруют. Они смотрят плазменный телевизор и верят в тридэшных  японских дьяволов – лацедонов и каппе, в Яманеков с горящими огневой страстью глазами, с встроенными в пасть огнемётами  и ясными как у младенца лазоревыми глазищами без зрачков. Верят они в мультипликационных небесных победителей, – это влюблённая парочка японских синонимов Барби и её возлюбленного Кена – Отаку и Мангака. А особо верят и поклоняются девочки мировой, придуманной за рамками Библии нечисти: упырям, вурдалакам и уродам, взлелеянным современными знаниями и извращенными умами; то – зомби. В знак доверия сим лицам носят малолетки на майках странные по смыслу пентаграммы. И пляшут пирры на школьном дворе.
Ладно, хоть, не свастики, не ;...ды, не х...и. Это на латыни математические формулы, не думайте лишнего.
Ладно! Не всё чему учат в школе – правда. Не всё, что знают школьники поверх программы, есть зэр гут, то бишь очень хорошо.
Слепо верят девчурки Стивену Кингу и любят Бреда Пита в роли вампира, который вещает им с экрана сладчайшим голосом, обнажая аккуратненькие котеночьи клыки, начищенные колгейтом: – Девочка, ты полюбила вампира, и сейчас я выпью твою кровь – га-а-а! Или пользуй лакалют и колгейт, не то твои молочные зубки заболеют кариесом.
– Да, – говорят скромные девочки, раздвигая ножки и разворачиваясь задом: боимся колгейта и лакалюта, лучше первое, что вы сказали. Только сделайте это поскорее, куртуазный герой, пожалуйста, а то нам скоро домой. И не откажи в любезности, не лишайте меня пока невинности, лучше полюбите мою изящненькую попку.
Будто Брэд Пит не знает, что невинностью там уже с двенадцати не пахнет, а младший братик до сих пор – если зол и не хочет покидать компьютер –  показывает ей пиписку.
Хихикают чего-то. Одна из них в коротких по коленки секондхендовских штанишках вперила в Бима пристальный взгляд и  засмеялась пуще.
Бим в это время приметил стоящий неподалёку крестик. Он вспомнил наложенную им самому на себя повинну. Крестится Бим не на шутку самозабвенно – любо-дорого всякому любознайке посмотреть, а набожному страннику велено позавидовать. Когда у него не получается по канону – он перекрещивается по-новому, отмахиваясь от ошибки как от невыученного урока: «Господи, прости. Царица небесная, спаси и сохрани».
Выговаривая защитные слова, он лупит себя нещадно в лоб: «и отвыкли мы, господи,  от твоей науки за треклятой католической заграницей. Прости, господи, подзабыл, господи, исправлюсь, слово даю», – и даёт отмашку от плеча до самой земли. Бымс тылью кисти об асфальт. Бымс ещё по-старинному, о камни, и ещёс по-современному.
Кирьян Егорович, отвлёкшись на просмотр девчачей группировки, пришёл в себя. Это другая программа. Не предусмотренная. Сегодня не прокопчёная до готовности: с неё ничто не станет колом. Извините. Позабыв про гвозди во Фрауэнкирхе, он дёргает Бима за короткий рукав – пошли, мол, далее – у нас с тобой сейчас второй акт нашей лучшей песни о Мюнхене. E7AmG7GCFGCFG7C. Злорово!
– Ща! Чего они все на меня смотрят, – шипит Бим, – не видели, как молятся православные? Стандарты безопасности. Свиные. Чего они алчут, не будучи академичками? Я им даже hер не захочу выказать, если подойдут. Вся наша история до Карамзина – сплошь немецкая выдумка. На Катькин заказ! Заботилась о праправнуках. Сумароков был против такой нашей по-немецки истории. Ломоносов орал на царя. Они живут по старой выдумке. Исторический мираж. Не согласуется никак. Хотя и наша избранно выщелкнута. Про революцию за деньги Парвуса в учебниках не найти. А это молодёжи важно.
– Я так думаю... – резонно и небезосновательно отвечает Кирьян Егорович... – им твоё моление по-ху-ю. Они тебя делят. У них щас модно с пожилыми трахаться. У нас четыре немецких образчика. Визуальных. Грудинка, бёдрышки, курячие ножки, юбочки. Что ещё: сахар, молодость, сиськи – прыщики. Ответь, будь другом, что не соответствует DINу?
– Как это? – спрашивает, будто невинный Бим, а сам обрадовался пахнувшей извращением теме. – Господин товарищ Мудилов, что тут происходит? – Я на районных соревнованиях по быстрому сексу кубок забрал.
– А вот так. Платят тебе денюжку, снимают с Вас штанишки с трусишками, перевязывают, что надо, верёвочкой, и вперед с песнями по жизни, по очереди. Ещё и ротик Ваш попользуют. Они начинают способности свои терять. Ароматы.... двести пятдесят грамм на кило продукта. Шваль, гордая как палка сервелата. Не достаточно ГУГЛа. Спасибо за информацию. Тонкие кишки. Яблони, абрикосы, конкурсанты конкурсантны. Сыр и макдональдс. Мы оченнь счастливы, и только сейчас говорим об этом с вами начистоту. Родился сыночек. Другая информация сразу сейчас. Музыка, музыка. Леди Гагу съела цветная музыкальная революция. Скрути, герой, медали, пока враги не отобрали. Что это, снова велосипеды? Девочки задирают ножки? Ой-ёй, как весело. Половина их без трусов, или не верь своим глазам. Первооткрыватели, больше ни слова. Слоганы в силе исключительно сильнейшие. Талантливые участники. Маневрировать просто.
– Ой, – говорит Бим, – ещё и денежку платят? На музыку Квин? Мо;лодежь эта? И мальчики? И девочки?
– Соответствуют требованиям безопасности.
...Мясозавод. Мясовзолей. Чавкаем попкорном в один момент, тут и начинается. Кино! Вот она интрига! Программа в теме. Тему сочиняют десятки. Толстый, толстый слой. Чем они питаются? Макдональдс завтра легче на подъём. Мир мечтает. Тысячи выдумщиков. Убийство слушателей. К нам прилетают лучшие. Мы делаем контрольную закупку. Пять миллионов рублей за десять минут. Рекламный ход. Звоните. Москва-Мюнхен. Не отвечают? Звоните по другому номеру. Щас дам, да не вам. Будете дожидаться? Квартира другая. Настраивает на хорошую работу. Зарплата ваша пятьдесят пять тысяч. Ого. Нормалёк. Подведём итоги. Три миллиона четыреста. Четыре придётся отдать. Элемент типа Аб-Мани;. Банк ничего не заподозрит. Два процента в один день. Верните тридцать пять миллионов долларов. Вы столько успели наворовать. Не скажем, если не промажем.
– А хулия! Анастасия так же прожила. Она решила оставить чужого ребёнка. Устала ждать своего. Так и случилось. И тут, заметь, так же. Количество разводов не в норме. Материнский инстинкт к тридцати годам. А мужчина должен понимать. Представляешь, как здорово не переборщить. Ещё и негры. Ещё и турки. Наследники от белых – вот цель какая у Германии должна бы.
Не слушает Егорыча Бим.
– Ой, как я хочу, – мечтает Бим совсем о другом, о забытом, – и ушки попользуют?
– И ушки и подмышки. Волосатенькие. Чем запашистее – тем лучше. Ты просто экстра-клиент! Экстра-бомж. Вышак! Слаще тебя нету в этом городе. Женственности тут мало. Вместо одежды голь, на члене вязанная шапочка.
– Да им же по двенадцать, – вдруг смекает Бим, когда чуть отошли.
– Ну и что. Самое время, – утверждает просвещённый Кирьян Егорович – старый пакостник и плут, каких поискать.
– Они ещё любят чёрненьких и мулатиков разных, – добавляет он под занавес. Мода, бля! Спорт в сексе – вот нынешняя техника молодёжи!

***

А тот, кто с песней по жизни шагает ... (По дороге дохнет моё зверьё. Я бы мог подойти ему помочь. Позвонить ноль-три, попросить спасти, со спокойной совестью лёг бы спать. Докурю бычок, заскрипит сверчок. Это значит завтра опять вставать. Куда-то идти, о чём-то петь, И при этом весело понимать, что всё уже просрано. Понимать, что всё уже съедено)... тот никогда и нигде не пропадёт. Вот и идут Бим с Егорычем не торопясь, попевая русско-немецкие марши, в направлении Петерскирхе что на Мариенплатц.
А навстречу им как в сказке является сувенирный киоск.
Там внутри стикеры, разнополюсные штучки-дрючки, прилипалки на холодильник, значки на грудь с иголками, прижималками и завинтками.
Треплются на слабом ветерке флажки и стяги, тряпицы разные мохнатые, кистястые, непонятного назначения. Крупные и махонькие, средние и  государственные, фановские и  баварские, клубные и праздничные, трёхлепестковые и прямые, треугольные, для Октоберфеста, Хэллоуина и прочая, и другая, и всякая  остальная.
Бим-железка, словно заворожённый магнитным полюсом он прилип к киоску; общупал всё, что можно ощупать снаружи. Мало! – Откройте дверь, – кричит, – я в нутрь посмотрю.
– Не положено!
– Мне срочно надо в ваш интерьер.
– Мильх крем не продаём. Нельзя. Найн, нихт.
Сунул голову в оконце, застрял на вылазе и заинтриговал фэркауферщицу долготой бороды. Итогом торгово-любовной интрижки оказалась покупка двух немецких национальных среднего ростика трёхцветных флажков с чёрным орлом. Кирьян Егорыч обезьянничать не стал: решил посмотреть, может где-нибудь встретится ему что-нибудь получше, чем чёрный орёл, напомнивший ему яркую войну с его убитыми на ней предками.
– Ну что, удовлетворился? – спрашивает он Бима, который вставил один флажок в верхний карман жилетки и на время превратился в подозрительного вида полунемца – полубомжа. А у второго флажка он обломал конец палки, скрутил и вставил по диагонали в угол сумаря.  Иначе бы не вошло.
– А ты как думаешь? – гордо осведомляется Бим, – теперь я германский  Мэн... Людвиг Ван Бетховен. Похож? Похож Теперь мне всё можно. «Шпрэхен зи дойч» могу спрашивать хоть у кого. Могу музыку немецкую спеть: «Ла-ла-ла». Могу на флейте, могу голосом.
– У музыки национальности нет, – говорит Егорыч. А он свою национальность менять не хочет. За это миллион не дадут. – Глянь-ка, Вань – Бетховен, видишь, инвалид с коляской едет? Так вот он к тому лифту едет. Специальный  лифт: прямо в метро спускается. Я на этом лифте катался в прошлый раз. Метро трёхэтажное.
– Ну, ни дать, ну ни взять! Как это трёхэтажное? А здоровому человеку можно прокатиться? Я прикинусь... Этим... маломобильным населением... если что, – говорит Бим, хихикнув не зря.
Голос его тотчас же изменился, стал старушачьим. Бим захромал, застонал. Согнувшись и заложив левую руку за поясницу прошёлся окрест Кирьяна Егоровича.
Кирьяну Егоровичу, чтобы не потерять Бима из виду (тот мог исчезнуть в любой момент, например провалиться в метро), тоже пришлось развернуться на триста шестьдесят.
– Похож! – Кирьян Егорович реально оценил артистизм Бима. – Ну, ты, блинЪ,  Станиславского заткнулЪ! Тады уж прокатись, коли приспичило. Заслужил.
Бим увалился вниз-вверх в стеклянной кабинке, пронзив своим русским телом тротуар и все этажи. К чести сказать, не сумел даже заблудиться.
Скромный инвалид (сосомый) с сопровожлающим его пожилым бой-мальчиком  (сосущий) вежливо подождали, пока за Бимом закроется дверь, и по-честному дождались его возвращения.
– Не стали рисковать, – подумал Кирьян Егорович, – всё-таки видос у моего  товарища вроде бы и Федот, да не тот.
– Кирюха, – завопил Порфирий, как только выскочил из кабинки, – а чего мы забыли?!
– Чего забыли?
– Угадай с трёх раз?
– Не понимайт! – задумался Кирьян Егорович и притулил умную свою головушку вбок. – Нихт ферштее, – вспомнил он немецкие слова.
– Пиво пить – вот что! В этом, как его Хоф...хоф... ну где Гитлер ещё...
– ...брокгаузе...  блинхаузе, – так закончил фразу Егорыч. Сейчас найдём. Надо нам примерно туда ходить. Рано или поздно дойдём.
– Лучше рано, чем поздно. Я в этом штадте ничего не понимаю.
– Левое плечо вперёд и шаго-о-м марш!
И пожалел, что отдал навигатор Ксан Иванычу. Сейчас бы они с Бимом всех русских с немцами уделали и заняли бы лучшие места партера. – Отставить хромать!
– Слушаюсь.
Приказ есть приказ. Курьёзничает в солдатской стойке Бим. Теперь он действительно похож на Швейка, только на худого и небритого как бы после войны и плена. Руку Порфирий предусмотрительно приложил к голове по-американски поперёк лба. Мог бы выбросить вперёд по-фашистски. Но: за такой хайль тут можно огрестись.
– Веди, командор.
Прежде чем двинуться дальше, несмотря на бимовскую пивжажду, друзья пошастали по Мариенплатц (путевождение не забыто), поглядели на Новую Ратушу немеряной красоты, построенную в стиле неоготики, сложенную из раковистого известняка и украшенную грубоватыми по манере скульптурками и узорами  из слабоотёсаного камня.
Удалось. Правда, издали. Послушать колокольный звон .
– В Праге звон звоньше, – клеит Порфирий ярлык на  главную мюнхенскую гордость.
Кирьян Егорович влюлён в Новую Ратушу не на шутку. – Зато тут старые развалюшки посносили, – заявляет он обиженно. – Целый квартал тут убабахали, двадцать четыре дома.
– Ты их видел что ли, – отмахнулся Бим. – Вот и зря снесли, естественную среду нарушили. Может хорошие домики были. Жили-жили добрые бюргеры, р-раз и снесли их. Не фига себе радость. А эта, – машет Бим в сторону крыши, – таковска махина, громадьё, бля. Всю площадь раздавили. Не было раньше  градосовета. Я бы им!
Грозит Бим кулачищем какому-то герцогу, который в отсутствие градосовета удушил собором такую красивую площадь.
Поглазели Бим с Кирьяном Егоровичем повнимательней на статуэтки князей, герцогов и святых великомучеников, расставленные по всему фасаду. Отметили горгулий и химер всяческих на карнизах. Вроде бы всё красиво. Неоготика! Чего от неё худого ждать? Батька Гауди, правда, сделал в Барселоне не хуже. Но там до сих пор стройка, а тут – вот она, стоит, зараза. Радует человечий призор уж лет двести.
Все-таки смягчает первоначальную оценку Бим:  «А, в общем, ничего, на тройку сделано», – говорит он. – На крепкий, но тверёзый трояк... Вот уж шнапса-то на открытии было выпито. Поди, ещё желтки-белки в фундаменте лежат, может косточки для крепкости.

***

Сфотались у золотой статуи Девы Марии – святой заступницы Баварии с четырьмя ребячьими фигурками по краям, которые измываются над крылатыми змиями,  обозначающими четырёх апологетов зла: чумы, войны, голода и ереси.
– И евреев, – добавляет  Бим к оглашённому. – Пойду-ка я к фонтанчику. Что-то обсох я весь. Заодно фишей (рыб, значит) посмотрю.
– Вообще тут смотреть всего – не пересмотреть, – заявляет Кирьян Егорович, которому и четыре года назад не удалось толком освидетельствовать всё – всё дела да дела. Ни разу не зашел он ни в один из музеев, которыми напичкана Мариенплатц и окружающие его кварталы. Но музей под открытым небом просто замечателен. Не расстроился тогда Кирьян Егорович, не расстроится и сейчас.
– Только ты через фонтан не прыгай, – таинственно заявил он, когда Бим прикорнул на корточках  в тени Фишенбруннера.
На бортах фонтана высечены барельефы коровёнок, бычков, мясников с топорами, разделывающих туши бедных скотинок. Сверху на столбике – самая главная фигура припухшей (протухшей от жары, от пива?) рыбы. Вокруг рыбины выстроились будто в сцене медные чуваки, одетые в шкуры поверх штанов, почём зря поливающие фонтан из металлических сосудов с ручками.
Сосуды напоминают большие пивные кружки. Связи рыбной темы с мясниками и пивом Кирьян Егорыч не понял. Вернее, отложил постижение загадки до родины. Не понимают этого, наверно, и историки Мюнхена.
– А что тут за дела?
– А тут только мясники через фонтан прыгают в свои профессиональные дни. Ну, типа Дня Строителей, только для мясников.
– Не фига у них мяснички,  прям Гулливеры в стране лилипутов – говорит Бим, оценив грандиозность немалой  по величине архитектурной формы, которую не только перескочить невозможно, а даже залезть на край непросто. А если вдруг захочется свесить ножки и ими поболтать в воде или по воздуху, то надо иметь крылья или лестницу.
Молодежи у Фишенбруннера собралось немеряно.
Все в ожидании личного рандеву. Посматривают на часики и выискивают своих по сторонам. Бим им в тягость: сидел под ногами, мешался бомжовым видом.

***