Вторчермет

(глава из повести "Узел связи")

               
     Когда Рита улетала на Мыс Галечный,  ее пугали знакомые: «Для того, чтобы физиономию утром сполоснуть, будешь кулаком лед в бочке пробивать, а чтобы в этой  бочке была вода, надо еще снега напилить, натаскать, в эту самую бочку натолкать и дождаться, пока растает. И сортир будет метрах в ста, аккурат на берегу Ледовитого океана. Газет свежих не жди, и вообще, в северных «дырах» порядок только в зонах да воинских частях. Да и  то - относительный» Короче, ее уверяли, что жить ей придется  в сугробе, вокруг одни белые медведи да уголовники, и жрать она  будет сырое мясо. Картина! Вот откуда в головах неглупых людей такие предубеждения? - думалось Рите.
     Все на Галечном оказалось вполне прилично. И жилье, и прочие бытовые радости. Во всяком случае, не хуже, чем  в каком-нибудь городке средней полосы. Одно плохо -  где появляется человек -  природа умирает. Так и на  Галечном. Какая рыба захочет жить  в этих водах, если  в навигацию горючка закачивается в емкости на берегу и берег в  поселке пахнет нефтью, канализацией, вода мутная. Хорошо хоть не везде такая мертвая зона. Если пострадать часа четыре в грузовике, глотая пыль и подпрыгивая, вцепляясь в борта, то будет перевал, с вершины которого покажется, что вся земля  состоит из коричнево-лиловых бастионов невысоких хребтов. А за перевалом – среди сопок, покрытых лишайником, разноцветным и мягким – болотистые котловины, где неспешно струятся по камням ледяные тундровые речки, где кустятся заросли  чозении, где ноги путаются в оранжево-пунцовых извивах карликовой березки. Здесь мир тишайший и чистейший. А если конец августа, и нет комарья - то дивно! Пружинят подсохшие мхи, а воздух настолько тих и прозрачен, что создается ощущение, что тебя нет, а лишь одна душа твоя парит среди  шепота  Времен. «Будь я волшебником», - думала иной раз Рита,  – в такие уголки пускала бы только души, как в рай». Потому что человека пускать нельзя никуда. Так и в раю, за перевалом не составляло труда наткнуться на битые бутылки, обгоревшие автопокрышки и бочки из-под горючки. А Коса Призраков, превращенная в огромную помойку? Как-то, прогуливаясь с Женькой по Косе, они свернули с дороги к галечным холмикам. Меж них в несметном количестве валялись ржавые консервные банки, дырявые тазы и кастрюли, щерились  растрескавшиеся подметки, сгнившее тряпье свисало с обломков досок, под ногами визжало битое стекло, торчали белые куклячьи ноги и оторванные безглазые головы, в стоячих лужах плавали хлопья ржавчины… Изредка  с тоскливым писком  стремительно проносились кулики.
     - Обалдеть…Черт возьми, это же наша Земля в миниатюре,-  усмехнулась Женька, - приятное место,  для размышлений, верно? А ведь я еще помню, когда к нам киты приплывали…А сейчас…» Она умолкла и вдруг впервые предложила Рите прогуляться  к Утесу. Откровенно говоря, после посещения Косы  Рите вообще весь Мыс Галечный представился вдруг огромной помойкой, настроение было  - сквернее некуда. Потратишь выходной на топанье по горбам дороги, наглотаешься вволю пыли, а Утес все не приблизится, а словно с каждым  шагом  все  дальше будет уходить в море. Издали Утес похож на тушу огромного моржа, вылезшего на берег.
    Невдалеке от Утеса Рита побывала первый раз еще зимой. Ездила с добровольной дружиной. Для  какого-то разнообразия и дней к отпуску  решила помогать охранять общественный порядок, а заодно поглядеть окрестности. За поселком вдоль дороги тянулась почти километровая пустошь (впрочем, там везде пустошь), сплошь заваленная ржавыми, покореженными бочками из-под горючки. Называлась эта пустыня с холмами ржавого железа «Вторчермет».  Посреди этой свалки стояли два балка, без признаков жилья на первый взгляд… Однако это было  чье-то жилье…

     Когда Рита сообщила Женьке, что вступила в ДНД, она пристально поглядела на нее, произнесла:
    - Знаешь,  вот тебе бы я не советовала…
    - Это почему?  -  удивилась Рита -  ты же сама в дружине.
    - Почему? Так… - уклонилась Женька,  -  мне кажется, что это не для тебя, а впрочем – поступай, как хочешь.
    
     И вспомнился Рите один из выездов на дежурство. Обсерваторский «Газик» собирал дружинников и вез в милицию, где давали задание. Сидеть  в опорном пункте  не любили – скучно, предпочитали ездить  в аэропорт, или ходить по поселку. Риту поначалу удивило, зачем такому небольшому поселку милиция да еще и добровольная дружина. Оказалось - нужны.  В навигацию наезжало много сезонного люда, в дни получки общежития «гудели». Иногда с дружинниками ездил лейтенант Кравцов. Мужик  красивый, рослый, грубый. Ох, и любил  покрасоваться, а при девчонках особенно. Ему, вероятно, его мужланство мнилось мужественностью. Если дверь перед ним закрытая -  никогда разрешения войти не спросит, просто шарахнет кулаком и  ввалится. Всех на  «ты», все на повышенных тонах. Как-то, после очередного вторжения его в  общаге  сезонников, Рита не сдержалась:
     - А все-таки, когда хочешь войти, то прежде надо постучать и спросить – можно ли…
Он обратил на нее недоумевающий взгляд – кто это там осмелился голос подать?
     - Да-да,  -  повторила она, глядя в его красивые, и вообще-то неглупые глаза,  - уважать надо людей, а не ставить себя выше всех.
     - Здесь можно… -  он не знал, чем ей возразить, - может я  еще и предупредить  их должен, когда придем? – он обрел, наконец, уверенность. Но Рита пожала плечами и вышла. Разговор происходил в общежитской комнатухе.  Пол  казался земляным из-за слоя утрамбованной грязи, по четырем койкам  были раскиданы замасленные спецовки, у кроватей валялись сапоги с налипшими комьями грязи, на столе  окурки в консервной банке,  обрезки заветренной колбасы, засохшие куски хлеба. И запах стоял тяжелый. Запах  убожества,  пьянства и безысходной тоски.
     Кравцов отобрал тогда  несколько паспортов у тех, кто нигде не работает, кто вообще не помнил, как попал на Галичный и сколько здесь живет. «Бичарни» эти действовали на Риту угнетающе, ошеломляюще. Вспоминалась Москва,  соседи, друзья – люди все интеллигентные,  грубого слова не услышишь,  и разговоры все о книгах, спектаклях, выставках… Друг с другом все вежливы, приветливы… А вот пожить в такой арктической «дыре», не сбрендить, не спиться,   глядя сквозь мутное окошко на «лунный» пейзаж, мечтая  о возвращении на материк, если есть куда и к кому возвращаться…Конечно, можно с негодованием осудить живущих в грязи: не свиньи, убраться можно. Можно… все можно…
     И вот зимой заехали  как-то во время дежурства на  «Вторчермет». Дорога зимой приятней летней. Грязь и помойки – все под снегом,  на берегу лежат, как огромные ископаемые существа, баржи и катера. Летом они вели  рейдовую  выгрузку -  суда   не подходят к берегу, пирса нет, его ледяным штормом разворотило.
     В мутном свете фар дымилась низовая пурга, все живое попряталось, ночь и холод поглотили мир. Балок был почти по трубу завален снегом. Нащупали дверь, Кравцов наддал плечом, ввалился, за ним вошла Рита и двое ее коллег. На Севере двери делают открывающимися внутрь, не то после каждой пурги жди, когда откопают. Сам уже не выйдешь.
     Из микроскопического закутка – прихожей, попали в крохотную комнатенку,  большее место в ней занимала буржуйка, рядом грубо сколоченный из досок самодельный стол. На столе закопченный чайник, окурки… Втиснуты были две железные койки, покрытые ворохом   тряпья. Трое  обитателей этого жилища сгрудились у печки – чем она топилась -  Бог весть, мерцал оранжевый огонек. Вся  эта бедная декорация освещалась тусклой лампочкой. Физиономии хозяев были мрачны, угрюмо насторожены, с Кравцовым жильцы держались вежливо, но с явным презрением.  Пока он листал паспорта и о чем-то спрашивал, они переглядывались другом  с другом  и усмехались едва. И вдруг заметили Риту. На несколько мгновений они остолбенели. Затем одни из троих сделал неловкую попытку убрать на столе -  сгрудил объедки в сторону, другой незаметно стал толкать ногой под кровать не то тряпки, не то истлевшие носки, разбросанные по полу, третий попытался застегнуть несуществующую пуговицу на пиджачишке… И Рите вдруг стало ужасно неловко. Она поняла, что ее присутствие вдруг смутило этих мужиков, которых, казалось, уже ничто и никогда не смутит. Им плевать, в конце концов, было и на Кравцова, и на ее коллег-дружинников. Им стало неловко  и нищеты этой,  и грязи, и убогости положения своего при ней,  девчонке. Она вышла.
     Ее едва не свалил с ног ветер, резвившийся меж занесенных груд металлолома, по щекам точно рашпилем прошлись -  обожгло холодом. Она забралась в холодный «Газик» и до появления остальных, сидела совершенно подавленная от ощущения чьей-то забытости, безысходности и пустоты существования. Не родились же они такими… Нет, Рита не могла сказать:  - чьей-то чужой безысходности. Она вовсе не чужая. И от этого было еще больнее.  Вот она, действительность: скованный морозом край земли…темень,  снег…и эти живые существа -  люди.  Опустившиеся, забытые. И мелькнуло: где? В Арктике,   героической, романтической, как любят описывать газетчики…
     «Газик» вздрогнул, осел, когда его заполнили дружинники и Кравцов.
     - Ну что, – оборотил он к Рите свое лицо, с чертами  мужественными и красивыми, как у киношного супермена, -  поглядела на этих «молодцов»? Засоряют только землю…
      Рита отвернулась. Отвечать ему не хотелось. Плакать хотелось  Перед ней все еще  мелькали быстрые, как в кадре, движения  «молодцов», сдвигавших  в угол стола мусор, заталкивавших незаметно под кровать хлам,  она все еще видела негнущиеся грубые пальцы, шарившие по лацкану пиджака в поисках несуществующих пуговиц.