Гимн любви Ники Косенковой

Уже несколько лет по Москве ходят совершенно справедливые слухи, что все звезды разбились на пары (в отдельных случаях на тройки) и совершают «вселенский чес». Так и есть: Н. Тенякова — С. Юрский: «Стулья». И. Чурикова — Н. Караченцев: «Сорри». М. Миронова — М, Глузский: «Уходил старик от старухи». И. Алферова — А. Филозов: «Пришел мужчина к женщине». Ю. Борисова — В. Лановой: «Милый лжец». С. Немоляева — А. Лазарев: «Смех лангусты». Т. Васильева — В. Гаркалин: «Ну все, все... все?».
Причем список не полон. В феврале к нему прибавилась еще одна столь же блистательная пара: Людмила Чурсина и Юрий Шерстнев в спектакле по пьесе Артура Миллера «Я ничего не помню», поставленного к 80-летию автора. Скорее всего, эти актеры так и не нашли бы друг друга, если б не известный (больше на Западе) режиссер Ника Косенкова.
Свет ее работ пока не особо доходит до провинции. Будем надеяться, этими светочами и станут Л. Чурсина с Ю. Шерстневым. А пока попытаюсь немножко представить Нику. Почему немножко? Да потому, что Ника Косенкова как личность и театральный экспериментатор столь многогранна, что говоря о ней, наверняка что-нибудь упустишь. Причем важное. (Так что простите меня, Ника!)
Н.А. Косенкова — президент ассоциации «Метаморфозы ХХ века». Один из крупнейших в мире специалистов (а может, и самый крупный) по сценической речи. В ЦТА у Петера Штайна в «Орестейе» речь ставила она.
Н. Косенкова создала театральную лабораторию во Франции. В Париже поставила «Три сестры» и «Слово о полку Игореве». Творчество А.С. Пушкина осмыслила в русско-французской постановке «Не дай мне, Бог, сойти с ума».
Ника прекрасно поет. У нее почти готова моноопера «Сказка о медведихе» — опять А. С. Пушкин. Есть программа романсов на стихи Кари Унгсовой, а в театре «Тембр» сделана опера «Не оглядывайся, Эвридика».
Все это Ника делает в постоянном содружестве с композитором Светланой Талыбиной, которую кинозрители знают по фильмам «Сестрички Либерти» и «Лимита». Можно вспомнить и спектакль «Кровавая свадьба» в Челябинске. (Кстати, в Челябинске начала свою театральную карьеру и Ника.)
Для спектакля «Я ничего не помню» С. Талыбина написала музыку, затрагивающую самые потаенные стороны души героев. Причем, композитор сама исполнила музыку на синтезаторе. Солистом стал известный саксофонист Сергей Летов. Самба С. Талыбиной незабываема. Для меня она являет чуть ли не портретное сходство с Леонорой — Л. Чурсиной и Лео — Ю. Шерстневым. (Ведь есть же «Картинки с выставки»).
Постоянный художник в работах Н. Косенковой — Ирина Уварова, заметнейшая фигура в русском поп-арте, и не только художник, но и теоретик искусства. К сожалению, больше о художнике сказать ничего не могу, так как репетиции были без полного света и части оформления, которое должно было включать и ограничение портала сцены.
Сама Ника Косенкова, очень живая, эмоциональная, исключительно доброжелательная женщина. Мне показалось, что в работе она может легко поссориться и так же легко помириться.
Начинаешь общаться с Никой, н тебе кажется, что вы знакомы вечность.
— Боря, вы кто по гороскопу? Змей? Вот здорово! У нас тут все такие. Так что устраиваем колоссальный змеюшник!
Репетиции Косенковой проходили в одном из моих любимых зданий – клубе завода «Каучук» на Плющихе, построенном по проекту гениального К. С. Мельникова. Там же в овальном зале состоялась и премьера. Сам зал небольшой. Но сцена... Пo-моему, она была специально построена для таких зрелищ, как «Шторм», «Бронепоезд», «Любовь Яровая». В центре сцены — роскошная винтовая лестница.
По поводу размеров сцены Л. Чурсина заметила:
– Мы здесь, как мухи в парусе...
Тончайшие флюиды любви, которые возникли между Лео и Леонорой полвека назад, сопровождают их до глубокой старости. Между очень разными по характеру героями — полное родство душ, где-то уже надломленных возрастом. А то высокое чувство, которое не дало им в жизни физической 6лизости (из-за врожденного благородства), и есть сама любовь. Кстати, Лео был и останется коммунистом, но не нашего советского толка, а западного, и до сих пор привержен высоким идеалам справедливости и желанию делать людям добро даже после своей смерти.
На репетициях в моем сознании возникают эти флюиды вечной любви, — правда, когда пытаешься отрешиться от размеров сцены, и снова пропадают, когда невольно охватываешь взглядом эту гигантскую раму.
Косенкова видит в своем спектакле космическое проявление духовной платонической любви и обращается к актерам:
— Смотрите не на меня, а выше. Вы апеллируете к первым рядам мирового пространства.
В образах героев режиссер пытается совместить и шекспировскую глубину (Лео), и чеховскую прозрачность (Леонора), причем, учитывая русскость, а не американскость актеров, хотя русский Лео вдруг становится на сцене даже внешне похож на автора пьесы. Правда, как говорит Ника, рост несколько другой. Чувствуешь прежде всего внутреннее развитие образа, не отрицая интересного пластического рисунка. У Ники, так же, как и на репетициях у О. Табакова, — legato.
— Не бросайте предметы. Все должно быть плавно, — требует она. — Вы вообще слишком много бросаете. Развивайте походку под музыку. Включите, пусть он просто походит по сцене.
И вот прямо у меня на глазах рождается образ героя. Он не говорит ни слова, просто ходит как зоосадовский лев в ожидании. В нем чувствуешь и безысходность, и одновременно несгибаемость. Поведенчески это одновременно и больной человек, и благородный воинственный рыцарь. И вот уже пенсионерский плед воспринимается мной как плащ тореадора.
Стучат копытцами каблучки Леоноры. И уже в самом начале пластического решения сцены ты понимаешь, что они давно и крепко любят друг друга, хотя словами это и не сказано. А финал явился для меня символом парения платонической любви героев. Леонора поднимается вверх по этой самой гениальной лестнице, а Лео чуть позже распахивает неожиданно настоящее окно и провожает взглядом уходящую машину героини…
Ника:
— Как мне хочется скорее умереть… В актерах. Мы так давно репетируем.
И эта смерть в актерах подарила Москве — будем надеяться, что и провинции — новый гимн любви. Премьера состоялась 26 февраля 1997 года.

                1997