Голос

Ветер завывал на разные лады, проникал под одежду. Метель неистово кружилась в диком танце. И среди этого воя он вдруг услышал голос матери. Она тихонько пела что-то неземное, протяжно-заунывное. Её голос убаюкивал, страх отступил, боль притупилась.
Он вначале никак не мог вспомнить, что он делает здесь? Почему лежит в этом странном белом маскировочном халате? Ему хотелось спать. Он знал, что вместе со сном придёт полное освобождение от боли и холода.
Но голос, такой родной, всё время вклинивался в завывание ветра и нарушал гармонию. Он заставлял прислушиваться к неестественному скрежету где-то чуть в стороне и странным ударам грома среди зимы. Барабанную дробь сменяли удары хлыстов и свист плетей. И опять голос матери. То ли пение, то ли причитание: слов не разобрать.
Он попытался открыть глаза и не смог. Ресницы слиплись на морозе. А может, он просто умер? А голос вытягивал из него воспоминания. Он вдруг вспомнил, что его зовут Иван. Он попытался повторить своё имя непослушными губами, но получилось мычание.
Он – девятилетний мальчишка, ждущий своей очереди на прослушивание. Пространство вибрировало, дышало и откликалось на воспоминания. Скрипка, лежащая на столе рядом с регентом, периодически оказывалась в его руках. Он проводил смычком по струнам. Она начинала жаловаться на свою судьбу. А регент строго смотрел на очередную «жертву» и требовал повторить её плач или вместе с ней звучать, сливаясь в единое целое.
Но никто не слышал голос скрипки, а уж тем более не был в состоянии пропеть что-то даже отдалённо похожее на её жалобу. Тогда регент заставлял её петь на разные лады: от самой высокой ноты до самой низкой. Он вновь и вновь проводил смычком по струнам и вытягивал шею, чтоб лучше услышать голос «певца», стоящего рядом, и недовольно морщился.
Регент сверлил взглядом испуганного ребёнка, вздыхал, вытирал лоб платочком, взмахом руки, просил уйти, вызывал следующего ученика и после первых нот отправлял на место. Остался один не прослушанный им мальчишка, что сидел на последней парте с опущенной головой. Регент позвал его. Серо-голубые глаза мальчишки смеялись, хотя сам он был серьёзен.
- Ну? – регент снова взял в руки скрипку.
- А чего вам спеть? – спросил Ванька.
- А чего можешь? – регент вдруг отложил скрипку и заинтересованно посмотрел на мальчишку.
- Я всё могу, - заявил Ванька.
- Так уж и всё? – засомневался  он.
- Ага, - сказал Ванька и шмыгнул носом. – А если чего не знаю, так напойте, повторю. Хоть со словами, хоть без них.
«Ладно, - подумал регент, - если не в пении, так хоть в смелости - первый».
- А зовут тебя как?
- Иван.
- Ну, что ж Иван, покажи, на что ты способен.
Ванька подошёл к окну и запел. Регент встал со стула, сложил на груди руки и прослезился.
- Божественно! Я знал только одного человека, который мог так проникновенно и чисто петь, чтоб душа в небеса улетала от восторга. Уж не сын ли ты Настеньки? Можешь не отвечать, и так вижу, от её дерева ветвь. Приходи, Ванечка, будешь в хоре при церкви петь. Боже! И как такое возможно? Меня Петром Афанасьевичем зовут. Мамке привет передавай.
Что такое голос? Если верить толковому словарю, то это «звучание, производимое колебанием связок, находящихся в горле». Но тогда почему это колебание разное у разных людей? Кто-то может петь, а кто-то таким даром не обладает. Значит, должен быть хороший слух, чтобы воспроизводить мелодию. Но и это не гарантирует певческого дара. Должно быть что-то ещё, что не потрогать руками, не увидеть глазами и объяснить порой почти невозможно. Может, сама душа должна говорить через пение? Ванька не знал.
В их семье все пели: и бабушка, и мать, и отец, и сами дети. Нормальные люди из целого моря звуковых волн могут воспринимать оттенки только семи-восьми октав, все более низкие или высокие тона остаются неощутимыми, и всё же они существуют. Но о таких тонкостях Ванька ничего не знал: он пел, как пелось. Если у отца появлялись слёзы на глазах, а мать замирала с сияющим взором, значит, спел хорошо. Он был первенцем. Через два года родился брат Анатолий, потом ещё через два года появился Виктор и ещё через два года Бог послал Маняшу.
Ванька жалел мать и большую часть работы по дому и в огороде просто взвалил на себя. При этом успевал хорошо учиться в школе да ещё находил время для пения в церковном хоре, объяснить это было просто невозможно. Правда, он сумел организовать подрастающее поколение помощников: давал задания братьям и сестре, проверял сделанную работу и поощрял, как мог.
Отец не относился серьёзно к Ванькиному увлечению. Родители с утра до вечера в колхозе работали за трудодни, на которые почему-то никак не могли выдать зерно. А если и получали что-то, то этого всегда не хватало, чтобы выжить. Огород, да рыба, что отец ловил, выручали. Мать солила её и вялила. Часть выменивала на молоко. Ванька научился вязать сети. Только поздней осенью, да зимой времени свободного становилось чуть больше.
- Ванечка, тебе нельзя зарывать данный Богом дар. Ты должен учиться. Тебе в Москву надо ехать, - сказал как-то Пётр Афанасьевич. – Ты мудрый молодой человек. Да-да, и не спорь со мной. Мудрость даётся пониманием вещей, а не летами. И помни, что только через труд можно добиться успеха. Но ещё Шекспир говорил, что «труд, который нравится, перестаёт быть трудом». Сколько тебе сейчас?
- Семнадцать с небольшим.
- Тебе надо ехать, - снова повторил он.
- Вот урожай соберём, к зиме освобожусь и поеду, - пообещал Ванька.
Ванька сдержал слово, данное Петру Афанасьевичу. В конце ноября 1940 года отправился в Москву. Мать собрала ему в узелок смену белья, хлеб, испечённый накануне, положила, кусок сала, что выменяла за своё платье, луковицу и пару картофелин. И корявым почерком написала адрес сестры, которая обещала приютить Ваньку на первое время.
В Москве он отыскал консерваторию, пришёл в кабинет к директору и объявил, что приехал учиться.
- Так у нас, молодой человек, в сентябре приём. Где ж ты раньше был?
- Раньше никак не мог. Урожай собрать надо. По хозяйству всё сделать, чтоб по уму. А то ребетня с голоду пухнуть будет, а я песни петь? Вот, как только освободился, так сразу к вам.
В кабинете директора находились два маститых профессора. То ли открытость парня, то ли его незатейливое объяснение, то ли звёзды так сложились на небе, но они решили прослушать его.
Ванька пел им два часа, а они всё никак не хотели отпускать «самородка».
- Ну что ж, берём мы тебя, Ваня, - сказал профессор, вытирая слёзы на глазах, – Порадовал. Паспорт давай, оформим в общежитие, стипендию выхлопочу, паёк.
- Так я ж из деревни. У меня паспорта нет, - сказал Ванька.
- Привези справку из сельсовета,  паспорт поможем получить, - пообещал профессор.
Пётр Афанасьевич, узнав, что Ваньку приняли в консерваторию среди года, кинулся ему на шею и стал тараторить, периодически всхлипывая:
- Не возможен луг без разнотравья, лес - без тени, цветник - без цветов, птица - без перьев, как истинный певец - без голоса, через который небеса говорить начинают. А ты, Ванечка, настоящий. Я верил,  знал, что Бог не оставит тебя, надеялся… Ты… ты…
Он вдруг опомнился, разжал руки и смущённо сообщил:
- Я молился за тебя, Ванечка. Денно и нощно. Дошли мои молитвы, дошли. А то, что за справкой пришлось возвращаться, так это ничего. Ещё Вольтер писал, что «никогда не бывает великих дел без великих препятствий».
Справку Ивану выдали в сельсовете. Пётр Афанасьевич не знал об этом и  решил «похлопотать» за Ваньку, прибежал к Филиппу Андреевичу, председателю сельсовета, и с порога объявил, что породы много, а самородков такой величины раз-два и обчёлся.
- О чём вы, Пётр Афанасьевич?
- Ваньку в консерваторию приняли. Справку ему надо…
- Так уже…
- Что уже? – спросил регент.
- Выдал.
- Помолюсь за здравие ваше и вашей семьи.
- Коммунист я, Пётр Афанасьевич.
- Ты – человек. А молитва – это таинство небесное, это призыв о помощи. А уж Бог разберётся, отвечать на мой призыв иль нет, - он извинился и вышел. 
Отец Ваньки зимой уезжал с мужиками на заработки. Мать оставалась одна с детьми. Она понимала, что без помощи старшенького будет тяжело, но ничего, кроме радости и гордости за сына не испытывала, отправляя его в город на учёбу.
- Ты уж старайся, Ванечка, слушай профессоров, и об нас не беспокойся, справимся. Вон у нас команда какая.
Она обняла сына, вытерла выступившие слёзы и, чтобы не затягивать прощание, сказала:
- Ну, всё, иди с Богом, - и перекрестила Ваньку.
Жизнь человеческая, словно ткань из хороших и дурных ниток. Но Ванька знал, что как бы не бушевала пурга, как бы ни лютовал холод, - они не вечны. За морозом обязательно придёт тепло, как за ночью приходит рассвет.
В городе Ванька после учёбы подрабатывал по вечерам, экономил на всём. К весне он скопил небольшую сумму денег, накупил продуктов и на выходной отправился в деревню.
Маняша увидела брата с мешком на плечах. Он шёл по тонкому льду через реку напрямую, чтоб срезать путь. Она вбежала в избу и закричала:
- Там Ванька! По льду! Быстрей!
Её сердце сжималось от страха за брата. Мать и двое братьев застыли на берегу, а Маняша бегала возле них и что-то бубнила себе под нос. И вдруг она кинулась в сарай, выбежала с верёвкой в руках, на ходу сделала петлю на одном конце, а второй конец трясущимися руками привязала к старой иве, что росла возле берега, и побежала по льду к брату.
Мать не успела даже сообразить, что она задумала. Худенькая, маленькая, выглядевшая как шестилетний ребёнок при её одиннадцати. Казалось, что она летела надо льдом. И вдруг остановилась в растерянности: верёвка натянулась и не пускала её дальше. Иван побежал ей навстречу, она протянула ему верёвку с петлёй на конце, а сама пулей понеслась обратно. Пусть и ненадёжная, но всё же страховка. Мать и братья схватились за верёвку, подтягивали её по мере приближения Ивана. Ещё один шаг, и он на берегу.
- Ура! – закричала Маняша и запрыгала.
Братья и мать окружили Ваньку. Он улыбался. Наконец, Виктор и Толька взяли мешок и потащили домой. Мать обняла сына и заплакала.
- Кормилец, милый, как же…
- Ваня, Ваня, ты нам гостинцы привёз? – Маняша с сияющим лицом смотрела на брата.
- Гостинцы, - сказал он и взял сестру на руки.
- Пусти, я большая.
Кто отважится провести грань между ночью и днём, когда часы остановились, между морем и сушей, когда волны не стабильны, и карта, напечатанная в типографии, ничего не ведает о шторме в данный момент? И кто скажет, что происходит в душе человека, когда он на пике подъёма или на самом дне?
Тургенев писал, что «у счастья нет завтрашнего дня; у него нет и вчерашнего, оно не помнит прошедшего, не думает о будущем; у него есть настоящее,  - и то не день, - а мгновение». Вот именно это мгновение во всей красе и мощи ощутил Ванька, глядя на сияющие лица родных ему людей.
А потом они разбирали «гостинцы». Кусковой сахар, крупа, горох, баранки и сухари, леденцы, матери – платок и немного денег. А в ночь, когда лёд на реке схватило морозом, Ванька вновь побежал до станции пятнадцать вёрст через лес. А мать стояла с иконкой возле окна и молила Бога, чтоб её Ванечку не тронули волки.
Вслед за весной наступило лето. В первых числах июня Иван ещё раз приехал в деревню с «гостинцами». А через две недели началась война. Он поступил в десантное училище, и через полгода их выпуск был отправлен на фронт. В первом же бою он был ранен в грудь. Он лежал на снегу и не мог пошевелиться.
- Где лыжи? – вдруг мелькнула мысль.
Снег падал и падал. И казалось, что этот процесс никогда не прекратится.
«Меня не видно на снегу в белом халате. Санитары не найдут».
Он не видел красного пятна у себя на халате и на снегу. Санитары не приходили. Иван лежал с закрытыми глазами. И вдруг среди снежной кутерьмы опять услышал голос матери. Это не было какой-то конкретной песней. Будто всё, что когда-то пела мать, слилось в единое целое, и родилась невероятная по мощности и красоте мелодия, в которой было всё: и боль, и любовь, и надежда, и молитва…
Слова иногда прорывались сквозь эту лавину, которая держала его на плаву, и благодаря которой он не исчезал навсегда.
Мелькали картины от звучания отдельных слов. Вот одинокая звезда на небе освещает путь одинокому, измученному путнику, вот чайка летит с серебряным крылом. Летит, и в её крике он слышит нежное: «Держись, сынок». А вот соловей в роще поёт, летний дождь, молодой человек бежит и что-то восторженно кричит. Огромная волна, словно стучится в небо, неукротимая морская стихия, раненая птица, жажда жизни, душевная боль, луч солнца, дарящий надежду, глаза, сияющие от счастья и вновь звезда…
И вдруг что-то произошло. Ванька очутился в прошлом. Но это были не воспоминания. Он оказался в своём собственном теле, когда ему было лет тринадцать или меньше. Ванька зажмурился и испуганно втянул голову в плечи. Нет, он не сошёл с ума. Он осознавал, что лежит раненый на поле боя и одновременно испуганно смотрит на Петра Афанасьевича.
- Ванечка, что случилось? – спросил регент.
- Какой сейчас год? – почти прохрипел Ванька.
- Да на тебе лица нет. Неужто, заболел?
  - Нет. Скажите, какой сейчас год? – повторил он. – Сколько мне лет?
Ванька вдруг осознал, что этого в его жизни не было. Это не воспоминания. Он в собственном теле и ждёт ответа от регента.
- Сейчас тридцать пятый год, тебе тринадцать лет, - сказал регент и посмотрел Ваньке в глаза.
- Через шесть лет будет война, - сообщил Ванька. – Мы с немцами воевать будем. Они до самой Москвы дойдут…
- Бог с тобой, что ты говоришь? – испугался Пётр Афанасьевич и огляделся. – Ты никому об этом не говори, милый. А то мы с тобой не доживём до тех времён. И что? Возьмут Москву изверги? – вдруг спросил регент шёпотом.
Ванька покачал головой.
- Прогоним. Не отдадим Москвы, - шёпотом ответил Ванька, сел на траву возле церкви, закрыл лицо руками и заплакал.
Пётр Афанасьевич погладил мальчишку по голове и прошептал:
- Иди домой, Ванечка, иди. Да никому не сказывай. Авось обойдётся. Может, и не будет её, проклятущей…
- Будет, - сказал Ванька. – Я сейчас на поле боя в снегу кровью истекаю. Выживу ли?
- Ты бредишь, - заявил регент.
- Да, - согласился Ванька, - потому что такого не может быть.
Он встал и, качаясь, пошёл к дому. Его трясло, как в лихорадке. И вдруг он потерял сознание и вновь ощутил холод и боль. Рядом прозвучала немецкая речь. Кто-то склонился над ним. Веки задрожали, но он не смог открыть глаза. Кто-то толкнул его в бок.
 И вдруг Иван увидел звёздное небо, и с высоты – огромное пространство, где был бой, тела убитых и раненых немцев и русских. И двоих немцев, что стояли возле него и решали: добить или не поднимая шума пробираться к своим позициям. Ванька не знал, что у них на уме. Хотя понимал, что если бы было чуть больше сил, узнал бы. Он мог всё сейчас. 
Только вот зачем он с огромной скоростью летит вниз? И вдруг вместо падения на землю оказался дома. Ванька огляделся. Этого не могло быть. Похоже, он так и будет повторять эту фразу, пока не поймёт, что происходит на самом деле. Но Иван не понимал.
 Если он ранен и лежит сейчас, замерзая, в поле, как он может быть здесь? Если его к утру не подберут санитары, он умрёт если не от раны, то от холода или ещё от чего-нибудь. Скорее всего, это предсмертный бред – решил Иван и ущипнул себя за руку. Он ощутил боль и непроизвольно ойкнул.
- Ну? – грозно посмотрел на него отец. – Чего рожи строишь? Ешь. А то ложкой по лбу получишь, солист церковного хора. Важной цацей стал? Щас мозги на место быстро поставлю.
Братья захихикали, но под грозным взглядом отца испуганно втянули головы в плечи. Маняша тихонько прошептала:
- Не боись.
- А ты чего? – отец посмотрел на дочь.
- Хлебца ещё дай, - попросила Маняша.
- Ты лучше всех? Всем по куску выдал. Щи хлебай. А то без ужина останешься.
Ванька вместе со всеми ел щи из общей миски, что стояла в центре стола. После ужина он сел на лавку напротив печки и с удивлением смотрел на происходящее. Ему хотелось прижаться к матери, а вдруг больше такого случая не представится. Но он не мог позволить себе броситься матери на шею и заплакать, выкрикивая боль и страх, что его окружают там, чтоб освободиться от них, ища у неё защиты и спасения.
Он вздохнул. Маняша села рядом.
- Сколько тебе лет? – спросил он сестру.
- Скоро восемь.
«Значит, мне четырнадцать», - подумал он.
- Маняша, а месяц какой сейчас?
Она пожала плечами.
- Зима. Холодно. Мам, а сейчас какой месяц?
- Январь. У Ванечки третьего дня день рождения был. Запамятовала? – спросила мать.
Маняша ничего не ответила. Старший брат с благодарностью посмотрел на неё. Он искал объяснение и не находил. Если он в бреду вспоминает прошлое, тогда почему он не картинки видит, а живёт здесь? Что за реальность? Такого разговора у него с отцом не было. Значит, он придумал всё это? 
Иван встал, подошёл к печке, потрогал её, вновь сел на лавку. Он в собственном теле, но с опытом взрослого Ивана. Вообще, возможно ли такое? Мать пристально посмотрела ему в глаза. Она ощущала исходящую от него тревогу.
«Может, это просто очень яркое сновидение»? Маняша обняла его и прошептала:
- Ты не спишь. Вань, я откуда-то знаю, что происходит.
- Ну?
- Ты хочешь спастись, и влезаешь в себя, выталкивая себя же. Так нельзя. Ты – взрослый – слабее, а значит, ты сегодняшний победишь. Это замкнутый круг. Твоё тело там… Ты должен вместе с ним перейти за грань.
- Какую? Маняша, я заблудился. Я не хочу обратно. Там холодно, больно и страшно, я умираю.
- Нет. Ты должен вернуться.
Иван обнял сестру.
- Возвращайся, иначе будет поздно, - прошептала она. – Он убьёт тебя, он понял, что ты  жив.
Маняша со всей силы стукнула брата по голове. Он не знал, откуда она всё это знала, да и знала ли вообще. Или это через неё кто-то сообщил ему нужную информацию, а она потом забудет об этом?
Иван напрягся, приоткрыл веки и увидел направленный на себя пистолет и искажённое злобой лицо немца. Он собрал последние силы и переместился вместе с телом за грань…
- Куда он делся? – спросил немец.
Его спутник пожал плечами, приложил руки к лицу, пытаясь защититься от холода, и чуть слышно ответил:
- Русь.
Иван открыл глаза и вновь зажмурился от яркого света. Тёплый ветер ласково погладил его по лицу. Запах земли и первой зелени. Тишина настораживала. Нигде ничего не громыхало, не было дыма и гари, никто не бомбил окрестности. Он лежал на поляне в лесу. Не было снега, но ещё не жарко, но уже и не холодно.
- Весна, - определил он. – Где я? – он попытался  повернуться на бок, но застонал от боли и оставил тщетные попытки увидеть ещё что-то, кроме небесной сини и ветвей деревьев с набухшими почками и кое-где едва заметными листочками.
Он закрыл глаза и услышал, как сквозь толщу воды, голос матери. Её пение не давало ему покоя, потому что он вначале пытался определить, откуда приходит звучание, потом  было очень важно разобрать слова, хотел найти подсказку в них. И, наконец, он озадачился вопросом, как долго он лежит здесь, и где линия фронта?
Иван застонал. И почти одновременно со своим стоном услышал женский голос:
- Он ранен. Вызови скорую и милицию, а я пока осмотрю его.
Перед ней лежал человек в некогда белой маскировочной накидке, с кровавым пятном на груди, в валенках, ватных штанах. Она еле слышно сказала:
- Странно. Будто десантник из фильма про вторую мировую. Может, где-нибудь поблизости кино снимали?
Иван открыл глаза и почти беззвучно произнёс:
- Год.
- Что?
- Год какой?
- Две тысячи первый, апрель. Ты, брат, не по сезону одет, - улыбнулась девушка. – Кто тебя так, дорогой?
- Фашисты.
Он почувствовал, что сейчас провалится в небытие.
- Нет-нет, не спать!
Девушка пошлёпала его по щекам.
- Скорая в пути. Потерпи, дорогой. А звать-то тебя как?
- Иван.
- Вот. Чудесное имя. А знаешь, что оно означает? Божья милость, благодать. А нежно тебя можно Ванюшей звать, Ванюткой, Иваншей и даже Ивасиком,  - тараторила девушка. – А вот и врачи…
Кто-то переложил его на носилки.
- Боже, что ж ты так упакован? – прозвучал мужской голос рядом.
Иван увидел мужчину в белом халате.
- Санитары. Подобрали. Нашли, - он так и не понял, произнёс это вслух или только собирался?
Но ему показалось, что он слышал себя со стороны, хоть и не узнавал свой голос.
- Пулевое, на вылет, в грудь, - сказал врач. – Укольчик сейчас сделаю. Полегче станет. Как долго ты здесь лежишь, парень? – спросил доктор.
- Шестьдесят лет, - сказал Иван.
- Юморист.
- Может, бредит? – услышал он вновь голос девушки. – Он сказал, что его фашисты ранили. Да и одет он, будто только что с передовой…
- А ты думаешь, нормальный человек будет стрелять в другого человека? Конечно, фашист, - сказал врач.
- Где бой приняли? – вдруг спросила девушка.
- Под Волоколамском, - прошептал Иван.
- Ну, как вам это нравится?
- Шок, большая потеря крови, - сказал доктор скорой помощи.
- А может, псих? – спросила девушка.
- Всё может. Зона-то аномальная. Это уже третий за последний год. И все с поля боя второй мировой, - сказал подошедший мужчина средних лет. – Я местный уфолог. Но я думаю, что с головой у него всё в порядке. Как может быть в порядке человек, глядящий смерти в глаза, идущий на верную смерть во имя спасения родины, а потом ещё непонятным образом оказавшийся в другом времени. Вот моя визитка, там телефон. После операции позвоните мне. У нас великолепные психологи, юристы, врачи. У него документы, наверняка, найдёте шестидесятилетней давности. И место жительства он вам сообщит, где учился, работал из того же времени. Он не сумасшедший. Органы в курсе, чем мы занимаемся. Вот ещё одна визитка. Это профессор, возглавляющий наш отдел. С памятью у него, я думаю, тоже не будет проблем. У предыдущих товарищей мы проверили всё, сообщённое ими. Всё сошлось. А в том времени они – пропали без вести.
Врачи вышли к машине скорой помощи. Уфолог пожал руки врачам и напомнил:
- Парню нужна будет наша помощь. Не каждый день происходят прыжки сквозь время. Очень важно, чтоб он не затерялся в коридорах вашей клиники.
- Мы поняли Андрей Ильич, сказал один из врачей и пожал уфологу руку.
- Он ещё и в пространстве переместился. Всё же он оказался в лесу за сотни километров от того места, где был ранен в прошлом, - влезла с уточнениями девушка.
- Будущая журналистка? Не вздумай даже смотреть в эту сторону, не то, что писать. Это и твоего спутника касается. Проверю. О подобных случаях все печатные органы обязаны докладывать, куда следует, то есть нам. Ты думаешь, я грибочки собирал поблизости? Если не хочешь неприятностей, в компьютерные игры не советую играть. Вычислим. На нас лучшие хакеры работают.
- Да поняла я, поняла, - сказала девушка.
Машина тронулась. Иван попытался улыбнуться, но только скривил губы.
- Что, парень, трясёт? Потерпи. Скоро приедем.
Иван боялся закрывать глаза. А вдруг опять окажется в снегу, а рядом – фриц контуженый с пистолетом в руке. Но глаза тяжелели, он готов был провалиться куда-то в небытие, но резкий голос приказывал:
- Не спать!
Иван понял, что всё ещё едет в странной машине в ближайший госпиталь.
- Ну, вот, дружище, приехали.
Его везли по неимоверно длинному коридору на каталке. Перед глазами мелькали странные осветительные приборы на потолке. Он хотел их сосчитать, но постоянно сбивался.
- Пулевое ранение. В операционную, срочно! – крикнул кто-то.
Иван очнулся в отдельной палате. Рядом сидела девушка в белом халате: то ли врач, то ли медсестра. В изголовье что-то пикало. Девушка приложила к уху что-то и сообщила не известно кому:
- Да. Пришёл в себя.
- Кто? – хотел спросить он, но лишь пошевелил губами, но она, похоже, поняла.
- Ты, - улыбнулась девушка, - ты, Иван, пришёл в себя после удачной операции. Вытащили из рук дамы с косой. С тобой товарищ один хочет пообщаться. Сейчас придёт. А вот и гость, - сказала девушка и указала на стул рядом с кроватью с другой стороны.
- Вы нас не оставите? – спросил «гость», обращаясь к девушке.
- Если что, нажмите кнопку вызова. Я буду рядом, - сказала она и вышла в коридор, прикрыв за собой дверь.
- Меня Андрей Ильич зовут. В консерватории, в архиве, разыскали сведения о тебе. Именитый профессор кому-то рекомендовал обратить на тебя внимание: «Его голос – достояние республики. Беречь»!  Деревни твоей давно нет. Архив лет сорок как сгорел. Но мы разыскали…
- Маняшу? – вдруг спросил Иван.
Уфолог вместо ответа протянул ему письмо.
Мы в день похорон оказались у неё дома. Её дочь и внуки ничуть не удивились нашему визиту.
- Она умерла в тот день, когда меня нашли? – спросил Иван.
- Да. Её внуки – твоего возраста. Дня через три мы перевезём тебя в наш центр. Мы оформим все документы и пенсию, в том числе. Квартиру не обещаю, а вот комнату выделим. Может, при нашем центре останешься? Ладно, оставляю тебя с письмом наедине, - Андрей Ильич распрощался и вышел.
Девушка в белом халате вернулась в палату и села возле стола. Иван вскрыл письмо и стал читать:
- Дорогой Ванечка! Я просила своих детей и внуков отнестись серьёзно к моей просьбе. Я им сказала, что ты обязательно объявишься. А в день моих похорон придут люди, которым надо будет отдать это письмо. Они решили, что я выжила из ума. Что это старческий маразм, но письмо взяли и пообещали отдать, кому надо. Но, думаю, больше из-за того, чтоб не расстраивать меня.
В начале сорок второго мы получили извещение, что ты без вести пропал. Но мы с мамой не оплакивали тебя, мы верили, что ты жив. Мать по вечерам пела твои любимые песни. Она говорила, что её голос поможет тебе не заблудиться и не пропасть. А потом мы пели с ней вместе. А когда её не стало, я по вечерам вязала тёплые носки и пела.
Мы на Толю тоже получили извещение, что он пропал без вести, а он вернулся, просто был тяжело ранен. Виктор тоже успел и с фашистами  повоевать, и с японцами. А потом остался служить на Дальнем Востоке. Он раньше всех из нас ушёл, на мине подорвался через год после окончания войны. Оказывали помощь крестьянам. Расчищали от мин поля. Он друга своего спас, а сам погиб.
Мама запретила нам ходить в церковь и ставить тебе свечку за упокой. Она сказала, что ты жив. Никто ей не верил, кроме меня, но и разубеждать не спешили. Говорили за её спиной, что человек жив надеждой.
Однажды к ней однополчанин твой приехал. Он сказал ей, что ты настоящий герой: на его глазах подбил два танка, а потом своей грудью прикрыл командира. Он утверждал, что ночью помогал санитарам выносить раненых, но тебя среди них не было.
- Погиб Ваня, - сказал он со слезами на глазах.
- Ты видел, как он умирал? – спросила мать.
- Нет. Но он не мог выжить в той «мясорубке».
- Ты не знаешь. Это твои домыслы. Мой Ванечка жив.
- Глупая женщина. Я напишу статью в газету о его геройском поступке. Я – свидетель. А это значит, ты сможешь получать пенсию за сына…
- Ты предлагаешь мне предать сына за тридцать серебрянников? Жив Ванечка. И не смей утверждать обратное.
Так и не стала оформлять пенсию. Отец работал после колхоза в совхозе, получал небольшую пенсию. Огород, да сад, да мы с Толькой помогали. Она всю жизнь тебя ждала.
 А я знала, что тогда возле печки, ты услышал того, кто говорил через меня. Я не помню, что тебе было сказано, но это должно было спасти тебя. Мама очень хотела, чтобы ты вернулся, чтоб твой голос помогал людям проснуться. Она верила в магию твоего голоса, это теперь я могу произнести это, а она говорила «чарующая сила его голоса должна будить людей. Передай ему». Вот, сообщаю.
Любящая тебя Маняша.
   
Дальше стояла дата, когда она написала письмо.
А потом внизу корявым почерком была приписка:
Ванечка, сегодня очень ответственный день. Я знаю, что это день моего ухода и твоего возвращения. Я лежу в постели, пою потихоньку для тебя, а дети, открывая дверь в мою комнату, плачут. Они думают, что я потеряла рассудок. А я путь тебе пролагаю.
            Вместо имени была лишь первая буква.
Иван закрыл глаза и услышал сквозь пиканье аппаратуры, как ветер рвёт пространство, как дождь стучится в окно и как сквозь посторонние звуки прорывается откуда-то голос его сестры или матери, он уже не мог отличить их голоса. В их пении не было скорби, была надежда, что вот-вот откроется что-то и всё разрешится, надо лишь верить и  протягивать невидимую нить спасения через голос…


                2014 год