Последний царевич первые три главы

Глава 1.
    Я вижу Лукоморье своими глазами.
   
     В некотором царстве, в некотором государстве, а точнее, в городе Москве, жил-был я, Ваня Держин. И жизнь моя протекала довольно безоблачно, пока из семьи не ушел отец. Случилось это три года назад.
    С тех пор мать сутками пропадает на работе. Она говорит, это потому, что я слишком много ем. На самом деле ем я нормально. Просто я – уменьшенная копия отца, и она сбегает из дома, чтобы меня не видеть.
    Обычно мать приходит, когда я уже вижу десятый сон. А когда просыпаюсь, она опять на работе. Изредка, когда мы все же пересекаемся, она спрашивает «Как дела в школе?» с таким видом, будто на самом деле хочет спросить "Тебе очень плохо?". Что я могу ответить? Конечно, плохо. Конечно, очень. Я буркаю что-то невразумительное, только чтобы отстала. Начнешь разговор – дело опять слезами кончится.
    Плачет она каждый раз, когда я пытаюсь узнать, что же с нами произошло. Не выношу ее слез. Сразу такое ощущение, будто это я во всем виноват. Слова застревают у меня в горле, в носу начинает щипать. Мы теряемся, понимая: нам нечем друг друга утешить. Сейчас мы почти не разговариваем. Чтобы случайно не коснуться больной темы. Оба никак не можем привыкнуть жить без отца. Притворяемся, что его уход - не такая большая беда, а на самом-то деле жизнь кончилась. Нет, не так. Жизнь продолжает идти своим чередом, чего-то требует, подгоняет… А вот я – я кончился. Не знаю, как мать, а я чувствую себя зомби, живым мертвецом.
    Взять хотя бы учебу. Я совершенно ее забросил. Первый год меня еще жалели, второй – «тянули», а в этом году, видимо, поняли, что мне все равно. И теперь меня, скорее всего, исключат.
    Адель Михална, наша историчка и классная, регулярно стучит лакированным когтем по журналу и требует «прийти в себя»:
    - Третий год миновал! Третий!
    Как будто я не знаю. Тысяча дней и еще почти сотня. Она думает, что, чем дольше человек брошен, тем меньше у него болит? Конечно, свыкаешься с болью, когда понимаешь, что она уже не пройдет. Что она - навсегда. Смотришь, как она разъедает твою жизнь: тщательно, пункт за пунктом, по списку. Отношения, интересы, учеба. И однажды обнаруживаешь, что стоишь на руинах… а тебе все равно! Внутри словно все атрофировалось: ни эмоций, ни планов, ни желания что-то делать.
    Друзья от меня отвернулись: угрюмый, психованный Держин не нравился никому. Сначала у меня перестали спрашивать «Как дела?» - и так все было понятно, а потом перестали звонить. Я не заметил, как потерял мобильник. Хватился – и даже не смог вспомнить, сколько я уже без него. Электронная почта изо дня в день оставалась пустой, я перестал ее проверять. Мир объявил мне бойкот. И я ему - тоже. Так что все плохо по всем статьям. Единственным утешением можно считать, что под чутким руководством Яндекса я научился варить борщи и зашивать дырки. Он теперь мне и папа, и мама.
    
    За три года я так и не понял, в чем же мы с матерью провинились. Отец, захлопнув за собой дверь, вычеркнул нас из жизни. Уйдя накануне моего дня рождения, он больше не появлялся.
    Три года я ждал, что он вернется. Как собака ждал. Я просто не мог поверить, что отец меня бросил. За что? Почему? Я был уверен, он вернется ко мне именно в День Рожденья. Как самый большой подарок! Я ждал его и в прошлом году, и в позапрошлом. А он даже не позвонил.
    Теперь, когда до моего шестнадцатилетия осталась всего пара дней, я решил, что все, хватит. Я забуду о нем! Забуду, как будто его и не было! У него есть два дня, чтобы хоть как-нибудь проявиться.
    От невеселых мыслей меня отвлек толчок в спину:
    - Эй, чувак, дай домашку списать!
    Это был Хотькин - «в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил», который силу свою совершенно не контролировал. От его дружеских хлопков по плечу порой подкашивались колени.
    - А попросить нельзя? – я прицелился ему в глаз.
    - Пожа-а-алуйста, чувак!
    - У меня кроме «1 сентября» ничего не записано, - я сунул тетрадь ему под нос.
    - Люди добрые, дайте списать! – Хотькин потерял ко мне интерес, - Ну, кто-нибудь! Голубева, смилуйся!
    Голубева была местным Яндексом. Она пришла к нам в начале года и знала абсолютно все. А самое главное – бескорыстно подсказывала. Она была довольно странной – длинные юбки, жуткие шляпки, коса наперевес. Ни с кем не дружит, о себе ничего не рассказывает. У нас таких не любят. И ей бы давно устроили темную, если б не эта ее «благотворительность». Короче, Голубева была надеждой и опорой всего класса. Да что там, она была надеждой и опорой половины школы! И пофиг, что толстая. Ей все прощали.
    
    Прозвенел звонок, в кабинет вошел приземистый бородач. Седые волосы и бакенбарды клочками делали его похожим на сбежавшего сумасшедшего. Хотя нет, скорее, на домового. Точно, только лапти надеть!
    -Здравствуйте! - сказал он, одергивая линялый помятый пиджак, - Я ваш новый учитель. Зовут меня Старцев Дмитрий Васильевич. Я буду вести у вас русскую литературу.
    Голубые глаза весело обежали класс.
    -Этого еще не хватало! - приветствовал его Хотькин.
    Хотькин как в воду глядел – только этого мне и не хватало.
    Поверить до сих пор не могу, но с этой фразы началась моя новая жизнь.
   
    Дмитрий Васильевич заявил, что ничего важнее Пушкина в русской литературе еще не придумали, а потому мы приступаем сразу к …
    - Опять про любовь, - сморщился я и стал листать учебник.
    - «Лукоморье». Кто прочтет наизусть?
    В классе раздались смешки. Совсем из ума старик выжил.
    -Ты б еще Мойдодыра вспомнил!
    -Кота на мясо порубили, русалку в бочку засолили! - заржал Хотькин.
    Дмитрий Васильевич подождал, пока мы все успокоимся, и продолжил:
    -Четверка в четверти тому, кто вспомнит, что было после избушки?
    Такой оборот понравился многим, но кроме нескольких фраз вразнобой никто ничего не родил. Все посмотрели на Ленку Голубеву.
    -Сударыня? – поднял густые брови Васильич.
    -Я могу прочесть и вступление, и первые две главы, - сказала Ленка.
    -Скромница ты наша, - съязвил я.
    -Замечательно! - препод сиял, - Хоть в одном классе знают, что «Лукоморье» - это вступление к знаменитой поэме.
    -Вы не могли бы уточнить, к какой именно? – спросил Хотькин.
    -К «Бородино», – буркнул я.
    Все засмеялись.
    - «Бородино», вообще-то, Лермонтов написал, - обернулась Ленка, - Ты, верно, путаешь с «Полтавой»?
    -Я не путаю. Я не читал ни того, ни другого.
    Голубева закатила глаза: так она обычно показывала человеку, что он - полный дурак.
    -Зенки-то не закатывай, стукну - так и останешься!
    -«Руслан и Людмила», господа, - вмешался Старцев, - «Лукоморье» - это вступление к поэме «Руслан и Людмила». Итак, начнем. Лена прочтет нам стихотворение вслух, не торопясь, а вы, ребята, представьте, пожалуйста, все, о чем там пойдет речь. Я попрошу вас закрыть глаза, а потом рассказать о тех образах, которые нарисует вам ваше воображение. Подходите, тяните жребий.
    Васильевич высыпал на стол груду смятых бумажек.
    -Разбирайте.
    Первыми рванули девчонки, загомонили:
    -Дианка, ты чего сияешь?
    -У нее пляж и прекрасные витязи, 30 штук!
    -Повезло! А у меня старый хрыч…
    -Зато с деньгами!
    -Ну да.
    -Русалка, у кого русалка? Меняю на Лешего и два бутерброда ручной работы! – брызгал слюной Хотькин.
    -Нет, меняться нельзя, - сказал учитель, - Леший, значит Леший.
    -Первое, что он увидит, закрыв глаза, будут титьки! – сказала Дианка, - так что бесполезно, Дмитрий Васильевич. Дайте ему русалку.
    Класс загоготал.
    -Давайте я возьму Лешего, – я представить себе не мог, как буду на весь класс расписывать полуголую бабу – русалка досталась мне.
    -Нет, я уже сказал, меняться нельзя. Готовы? Начинаем.
   
    «У Лукоморья дуб зеленый,
    Золотая цепь на дубе том…»
   
    Ленка могла бы в цирке работать, гипнотизером. Когда речь дошла до меня, я уже слышал плеск волн. Я поднял глаза, чтобы где-то наверху разглядеть хвостатую тетку, и замер. Волосы на затылке у меня зашевелились, по телу побежали мурашки. Мой взгляд скользнул вниз, туда, где длинные ветви повисли над самой водой. Чувствуя под собой жесткий стул, я мог бы поклясться, что стою по колено в воде перед могучим дубом. А из ветвей на меня глядит …
    -Русалка-а-а… – проблеял я.
    Я увидел одутловатое лицо, синие губы и спутанные мокрые волосы. Утопленница скользнула с ветвей, белая рубаха вздулась над ней пузырем, и … все исчезло. Брызги стекали у меня по лицу.
    -Ну что, атрибуты видел? – Хотькин навис над ухом.
     Я ощупал лицо – мне казалось, оно непременно должно быть мокрым! Все было таким… настоящим!
    -Ничего я не видел. Задремал я.
    -А-а-а, - разочарованно протянул Хотькин.
    -Извините! - сказал я, схватил рюкзак и выбежал из класса.
    
    Глава 2.
    Представить то, не знаю, что.
   
    - Та-а-а-кс. Яндекс.
    Я прилетел домой и сразу открыл ноутбук. Обычно первым делом я открываю холодильник. «Нездоровый симптом», - подумал я, но особого значения придавать не стал. Я хотел понять, что за жуть я видел сегодня на уроке! Наверное, надо было искать где-то в разделе «галлюцинации», может, дело бы тем и кончилось. Но я зачем-то полез в мифологию.
    -Русалки в картинках. Есть!
    Русалки были всех мастей и на любой вкус. От диснеевской Ариель до таких, что поразили бы воображение самого Хотькина. Рыбьи хвосты и большие такие …гм…глаза.
    -А это что? И.Н. Крамской. Ох, мама родная!
    Я распечатал страницу.
    На берегу пруда толпились синюшные девки в ночных рубашках. Они застыли в скучающих позах, бледные, длинноволосые, молодые. Сквозь рваные облака луна озаряла заросший холм и брошенную, заколоченную избушку – понятное дело, кто захочет жить в таком месте? Я насчитал 27 утопленниц!
    Завтра же отнесу картинку Васильичу! Что это за новые методы?! Может, у меня психика ранимая, а он меня «Лукоморьем» пугает! Звучит, конечно, смешно - этим сейчас даже ребенка не напугаешь. Кощеи малышам уже не страшны, им супер-монстров подавай. А все-таки странный, этот литератор, зачем нам, в 10 классе «Лукоморье»?
    Я улегся на диван и стал думать: откуда я мог это знать? Ну, что русалки, они такие. В моем представлении они всегда были с хвостами и грудью. Я закрыл глаза, вспоминая угрюмый, злобный взгляд исподлобья и сравнивая «увиденное» с девицами на картине.
    Утопленницы. А из-за чего они топились-то? Ах, да! Из-за несчастной любви. Тьфу ты! Срочно выбросить из головы, а то еще сниться начнет!
    Я сунул листок в рюкзак и отправился на кухню. Лучший способ восстановить ясность мыслей – нормально пожрать. Челюсти работают – мозг отдыхает. Еде я посвятил весь оставшийся вечер…
   
    Я был дурак. На следующий день я сдал Васильичу вместо описания картинку. Он как-то странно взглянул на нее, потом на меня, а потом сказал:
    -Молодой человек, у нас урок литературы, а стало быть, словесности. Если вы этого не поняли, я вынужден дать вам еще одно задание. Представьте и опишите нам, как будут выглядеть неведомые дорожки, невиданные звери, и, соответственно, их следы. Будьте любезны. И, пожалуйста, словами, никаких картинок! Если стесняетесь, можно в письменном виде.
    -Чувак, ты попал!- зашипел мне на ухо Хотькин.
    -Дмитрий Васильевич, признайтесь сразу, правильного ответа на этот вопрос не существует! - вступилась за меня Дианка, - каждый может навоображать чего угодно!
    -Так вперед! – улыбнулся учитель.
    В классе поднялся гул. Парни корчили рожи, изображая невиданное зверье, девчонки рисовали на доске загогулины и спорили, какой частью невиданного тела можно так наследить. Да уж, до Онегина мы не доросли.
    Я сел на место и зажмурился. Пряный запах ударил мне в ноздри, я перестал слышать шум. И вдруг увидел…
    Я вырывался из видения, словно из липкого сна. Черно-бурые пятна плыли перед глазами. С трудом разлепив губы, я просипел:
    -Мертвецы! Я видел мертвецов!
    В невообразимом веселье, царившем в классе, меня услышали только двое. Васильич пожирал меня глазами, Ленка недоуменно переводила взгляд с меня на него. Видение отпечаталось у меня на сетчатке, будто я посмотрел на солнце. Я не мог избавиться от силуэтов звериных шкур. Мертвецы, завернутые в подгнивший мех, плясали среди одноклассников и скалили свои желтые зубы.
    Я был не только перепуган. Я был взбешен! Слабо соображая, что я вообще делаю, я подошел к Старцеву и вцепился в его пиджак. Я хотел потребовать объяснений, но внезапно дыхание у меня перехватило, колени задрожали, я обмяк и … только жалобно хрюкнул.
   
   
   
    Глава 3.
    Старцев дает мне кое-какие объяснения, но легче от этого не становится.
   
     После урока Старцев отправил меня домой, «полежать». Признаюсь, я действительно был на грани истерики. Учитель обещал мне все объяснить вечером, и для этого пригласил к себе в гости - сунул мне в карман листок с адресом. По телефону в учительской он вызвал такси, дал водителю денег, и мой учебный день на этом закончился.
    Я вернулся домой с полной уверенностью, что заболеваю. Меня бросало то в жар, то в холод. Я смерил температуру, но она оказалась нормальной. Тогда, откопав залежи валерьянки в мамкиной аптечке, я проглотил пять таблеток - для верности - и рухнул спать.
    Проснулся я с помятой физиономией, но в боевом настроении. Вытащив из кармана записку с адресом, я отправился «на разборки». Пришлось топать два квартала пешком, чтобы моя опухшая ото сна рожа пришла в норму.
   
    -Привет! – дверь распахнула Голубева. – Проходи.
    -А ты что здесь делаешь? – удивился я.
    -Я здесь живу. Дмитрий Васильевич – мой дедушка.
    -А, теперь понятно, в кого ты такая умная.
    -Куртку давай! И… - она показала себе в угол глаза.
    Я проковырял «засонку», без особых успехов пригладил волосы и потопал за Ленкой в гостиную.
    -Ух-ты! – огляделся я, - ничего себе!
    Стены просторной комнаты были увешаны причудливыми масками, старинными репродукциями, какими-то жуткими засушенными растениями.
    -Рот закрой, - улыбнулась хозяйка.
    Дом Дмитрия Васильевича Старцева оказался похож на большую кладовку. Чего тут только не было! Фигурки, старинная утварь, осколки посуды, и еще бог весть, что. Какой-то необычной и сложной расцветки ковер украшало сверкающее оружие. Я догадался - разных эпох и народов. Копья, изогнутая сабля, шпага, кинжал.
    Это был дом путешественника, ученого, кладоискателя, да кого угодно! Но только не учителя литературы.
    Старцев встретил меня очень приветливо. Он усадил меня в уютное кресло рядом с журнальным столиком и налил ароматного чая. Под стеклом на столе красовались северные пейзажи: странного вида камни, бухты, поросшие мхом валуны. Неприятно заныло в груди – я вспомнил отца. Он, наверное, сейчас где-то там, на Севере.
    -Сами снимали? – спросил я.
    -Да.
    -А что это?
    Фотографии были выстроены в определенной последовательности. На каждой из них можно было увидеть деталь с предыдущего кадра. Небо на снимках становилось все темнее, и вся серия создавала впечатление прогулки, начатой рано утром, и прерванной на закате, – Очень похоже на путеводитель.
    На последнем кадре в багровых лучах едва угадывался огромный валун. Камень покрывали мхи темно-бурого цвета. Я напряг зрение – мох показался мне пятнами… крови?
    Васильич отхлебнул чаю.
    -Мертвые, совершенно верно, - сказал он.
    Я вздрогнул.
    Старцев ходил по комнате с чашкой, не замечая, как из нее выливается на ковер.
    -Видите ли, Иван, когда-то наши предки жили исключительно охотой. Животные в буквальном смысле имели власть над жизнью и смертью человека. Их почитали, благодарили, у них просили прощения перед тем, как убить. Каждый род имел своего предка в животном мире, который считался его покровителем. Вы слышали о тотемизме?
    -Так, кое-что, – кивнул я и решил посмотреть потом в Яндексе.
    -Ну, уже легче. Когда появилось земледелие, мертвых стали предавать земле. Но прежде покойников хоронили в священных рощах, оставляли в каменных склепах, а еще раньше - зашивали в звериные шкуры. Считалось, что животное-проводник не даст заблудиться душе покойного и доставит ее в страну Счастливой Охоты.
    -Куда доставит?
    -В Страну Мертвых. Во все времена люди верили, что в раю царит изобилие. С тех пор, как появилось земледелие, рай превратился в прекрасный сад. Истинное название потустороннего сегодня мира забыто. Поскольку в обыденной речи его нельзя было употреблять, до нас дошли только иносказательные выражения. Так, об умерших говорили, что они отправляются «на тот свет», или… «туда, не знаю, куда».
    У меня было ощущение, что мой мозг поливают из фонтана. Кое-что впитывалось. Но немного.
    -Значит, невиданные звери Пушкина – это покойники, зашитые в шкуры? Вы уверены? – спросил я.
    -Не знаю, что имел ввиду Пушкин, когда писал эти строки. Хотя, конечно, он был очень осведомленным человеком. Это могли быть и зооморфные предки. И хтонические чудовища, и просто волшебные животные. Жар-птица или Змей Горыныч. Свинка – Золотая Щетинка. Но ведь протоптать никому неведомые тропинки могут только духи.
    Он сел напротив меня и от его взгляда меня слегка замутило.
    -Тропа любого, даже мифического животного, кому-нибудь, да известна. А вот дороги умерших неведомы никому. Неведомы потому, что невидимы. Понимаешь? Живые не видят мертвых так же, как мертвые не видят живых.
    Мне вспомнились фильмы ужасов: там мертвецы помимо хорошего зрения, обладали еще сногсшибательным аппетитом.
    -Они находят нас по запаху, - прошептал дед, - Тьфу ты! Ленок!
    Старцев вздрогнул, а я опрокинул на себя остатки чая - Ленок влетел в комнату с подносом.
    -Разве можно так пугать?! – возмутился старик.
    -Ой, Вань, а у тебя штанишки мокрые! – засмеялась Голубева, подавая мне полотенце, - Вы уже дошли до самого страшного?
    -Нет, - ответил Дмитрий Васильевич, - и если ты будешь влетать в комнату как торпеда, я начну заикаться, и до страшного мы вообще не дойдем!
    Я подумал, если разговоры о мертвецах – еще не самое страшное, то, что будет впереди?
    -Ну ладно тебе, дедуль. Вот вам нямка!
    Гора бутербродов на любой вкус возвышалась теперь между мной и Старцевым.
    -Откуда вы все это знаете? – спросил я.
    -Знаю, Иван, знаю. Я уже много лет занимаюсь подобными вещами.
    Ленка присела к нему на подлокотник. Он замолчал. Я понял, что задал неверный вопрос. Я зажал руки между коленками, чтобы не дрожали.
    -Хорошо. Откуда все это знаю я?