Маленькая жесточь

     Я вбежала в подъезд, и моя нога во что-то уткнулась. Это была куколка. Видно, выпала незаметно из коляски.
    
     - Ах, ты, милушка! – сказала я, почему-то  делая ударение на «и». Никогда этого слова не говорила, а тут на тебе. Само вылетело.

     Она была хороша. Фарфоровая румяная свежесть её личика вызывала восторг, а взгляд небесного цвета бесхитростно смотрел в меня. Головка была увита упругими каштановыми локонами, ниспадающими на пышное, кисейное бело-голубое облако из воланов, оборочек, бантиков. Куклы всегда живые. Для меня. И я, той девочкой из детства, заговорила, бережно отряхивая её изысканный наряд:

     - Ну, вот, Милушка, как же ты так? Давай-ка посиди на подоконнике. Глядишь, хозяйка твоя и найдётся.

     Усадив Милушку, я поторопилась домой. Но через пару часов пришлось снова бежать по делам. Пробегая мимо подъездного окна, я бросила взгляд в сторону оставленной куклы, но её там уже не было. Я порадовалась – хозяева нашлись.

     Навстречу мне попался мальчишка лет девяти-десяти, которого дворовая детвора звала Витькой. Странным был этот Витька. Лицо всегда тусклое и унылое с потухшими глазами. С ним трудно было встретиться взглядом. Он всегда его отводил. Ребята во дворе с ним не дружили. Похож Витька был на отца, всегда сумрачного и молчаливого. Кроме Витьки в семье был ещё малыш двух лет. Когда семейство шло гулять, то об этом знал весь дом, потому что никогда этот большой выход не проходил без детских воплей, родительских тумаков и истошных истерических указаний мамочки.

     Но в эту встречу Витька меня удивил. Моё появление на его горизонте было неожиданным, и я успела поймать вечно прятавшийся взгляд мальчишки. Из его глаз выплескивалось радостное и какое-то даже сладострастное удовлетворение. Он почти бежал, воровски оглядываясь назад, отчего воткнулся в меня, затем, не извинившись, прошмыгнул мимо. Где-то впереди, на выходе из подъезда слышался ребячий гвалт. И я поняла: там что-то происходит.

     Добравшись, наконец, до выхода, увидев ребятню, я остолбенела: на полу у подъездной двери валялась Милушка. Рядом с ней лежало её воздушное облако-платье. Но кукла уже совсем не напоминала недавнее изящное фарфоровое чудо. У неё не было ни рук, ни ног. Я ошалело уставилась на ребят, а потом почти крикнула:

     - Что же вы с ней сделали?

     Хор мальчишечьих голосов вразнобой зашумел:

     - Это не мы! Это Витька из девяносто третьей!

     - Это он ей между дверей руки и ноги совал, а потом этой дверью хлопал!

     - А, вы что же? Смотрели, значит? Не спасали?

     - Не. Мы пришли, а он уже всё сломал, - чуть виновато ответил белобрысый мальчишка постарше.

     Я снова подобрала Милушку, дарившую миру по-прежнему свой синий взгляд, прихватила её нежный наряд. Рядом на пороге подъездной двери маленькой горкой возвышалось фарфоровое крошево, в котором угадывались остатки пальчиков, а вот пяточка, а вот… «Прости, отдала тебя на расправу! Кто ж мог подумать?»,  - мысленно обратилась я к Милушке. Защипало в глазах. Смотреть на эту кукольную «расчленёнку» не было никаких сил. Всё собрав, под взглядами мальчишек, я вышла  из дома. Тяжёлые мысли одна за другой колотились в голове как резиновые теннисные мячи об стену:

     - «Ах, ты ж гад какой! Сначала раздел её. Это чтоб удобнее было наблюдать, как выламываются и хрустят её кукольные суставы. НКВД и гестапо в одном гадёныше уместились! Не многовато ли? Маленькая жесточь! Хотя, пожалуй, уже и не маленькая.