Мой дед

    У меня был просто замечательный дед. Звали его – Воробьёв Сергей Алексеевич. Родился он в 1899 году в Краснохолмском уезде Тверской губернии в крестьянской семье. Семья была многодетная и работящая. К концу 20-х годов семья уже имела крепкое хозяйство с домом в деревне и своим хутором. Попав под угрозу раскулачивания, семья всё распродала по-дешёвке и уехала в Ленинград. Позже мой дед со своей семьёй перебрался в Мурманск, где и работал до войны. Всю войну дед прошёл сначала простым красноармейцем, а потом фронтовым шофёром. Закончил войну в Кенигсберге. Я, собственно, не ставлю здесь цель рассказывать о его биографии, а хочу поведать о моих детских воспоминаниях, и о том, что дед значил в моей жизни.
    Чем же был мой дед знаменит, ведь был он простой шофёр и долгие годы после войны работал в гараже Мурманского облисполкома? А был он известным в городе рыбаком и охотником. Многие известные люди Мурманска, любители этого дела, всяческими способами пытались с ним порыбачить и поохотиться, поскольку это всегда означало удачную поездку, но не всем это удавалось, - дед был просто нарасхват!
    Я в те годы, еще не будучи школьником, всё мечтал с дедом попасть на рыбалку, но это стало возможным лишь позже, когда я уже смог держать в руках бамбуковое удилище, а оно было довольно тяжёлым для детских рук. Но, надо сказать, что на зимнюю рыбалку меня начали таскать гораздо раньше, лет с четырёх-пяти. Тогда еще, совсем рядом с Мурманском, на озёрах, - стоило только перевалить через сопку, - можно было поймать кумжу и арктического гольца.
Как-то раз зимой мой отец с приятелями пошли на рыбалку на лыжах на Рог-озеро, расположенное рядом с городом, и взяли меня с собой. «Шёл» я у отца за спиной, в рюкзаке, - очень удобно. У них там, на озере, собралась компания рыбаков, - они немного половили, но, поскольку, клёва не было, то они занялись «правильным» делом, - стали разливать что-то в стаканы. Короче, начался у них пикник. А я продолжал ходить по уже пробуренным лункам и ловить. Был какой-то зимний месяц: то ли январь, то ли февраль, - а на севере в это время рыба ловится плохо, - темно. Но, тем не менее, я одного арктического гольца всё-таки поймал! А рыба эта очень красивая, как и все северные лососевые рыбы, да и вес приличный – не менее килограмма. Из всех рыбаков на озере в тот день улов был только у меня. Помню, отец хвастался моим уловом перед друзьями и говорил: «Рыбак растёт!».
    Как-то летом поехали мы с дедом на форелевую рыбалку, на речку по печенгской дороге. С нами поехали еще моя мама и тетка, - собирать ягоды. Приехали мы на место: женщины пошли на сопку за ягодами, а мы с дедом полезли через заросли карликовой берёзы и ивы к реке. Речка эта вытекала из небольшого озера и представляла собой порожистый мелководный ручей с отдельными «бочагами» - глубокими ямами со спокойным течением.
    Ловили мы на поплавковые удочки с очень малой глубиной огрузки, а на конце лески вешали небольшую блесёнку с червем. Процесс ловли выглядел следующим образом. Дед цеплял мне червя и забрасывал удочку. Сам я этого делать не мог по двум причинам: тяжести удилища и боязни зацепов за многочисленные кусты, росшие вокруг. Только после всей этой возни со мной он забрасывал и свою удочку. Удочка у меня была бамбуковая, трехколенная. Держать её в руках на весу я не мог, поэтому комель удочки я упирал в живот. Поскольку форель клевала постоянно, то, почти сразу после заброса следовала поклёвка, и я сильно подсекал рыбу и выбрасывал её махом на берег и, как правило, в кусты. В кусты летела не только рыба, но и удочка, так как я её удержать никак не мог. После этого дед лез в кусты отцеплять рыбу и выпутывать из веток мою леску.
Затем всё повторялось вновь и вновь. Надо ли говорить, что ловить ему было некогда, так как он всё время обслуживал меня. Когда мы закончили ловлю, то у нас эмалированное ведро было почти полным. Всего мы поймали 64 форели, из них  40, - были моими. Я, конечно, был очень горд собой, что обловил деда, а он, довольный, улыбался. Только спустя многие годы, сидя уже со своим внуком, Даней на рыбалке, я стал понимать, какое же это удовольствие деду возиться с внуком, а тем более ловить с ним рыбу.
    А вот мой первый выход с дедом на охоту. Надо сказать, что всё своё свободное время он проводил в лесу или на воде, а после выхода на пенсию он возвращался домой лишь помыться, выгрузить рыбу или мясо, взять продуктов и уезжал опять в лес. Зимой он ставил капканы на норок и куниц, а потом сам выделывал шкурки, причем весь процесс выделывания он проводил дома, в своей однокомнатной квартире. Для заквашивания шкур он использовал ванную, а поскольку процесс длился несколько дней, то это вносило некоторую сумятицу в бабушкину жизнь.
    Я учился тогда во втором классе, и на осенних каникулах дед взял меня на охоту. Поехали мы на автобусе до станции Кильдинстрой, а там дальше пешком. Дед проверял капканы, а я, вооруженный «мелкашкой» (мелкокалиберной винтовкой), солидно двигался за ним. В капканы попались две норки, и  дед их засунул в рюкзак. Потом мы сделали привал, и дед стал меня учить стрелять. Ставили какую-то мишень, я целился и стрелял. У меня уже был определённый опыт стрельбы из «мелкашки», о котором я сейчас расскажу.
    Сидел я как-то у деда дома, а он в это время, как всегда, что-то мастерил, по-моему, паял блёсны. Чтобы внук не скучал, он достал мне «мелкашку», и я стал с ней играть. У меня в карманах валялось несколько пустых гильз и пулек от «мелкашки». Я вставлял пульку в пустую гильзу, - вроде как настоящий патрон, и как меня учил дед, заряжал винтовку, прицеливался и жал на курок. В общем, имитировал стрельбу, а заодно и учился обращаться с оружием. Тут мне дед и говорит: «Хочешь пострелять по-настоящему?». У меня, конечно, глаза загорелись. «Хочу!», - говорю. Дед вынул пульку из боевого патрона и вместо неё вставил скрученную фольгу. Потом открыл затвор, вынул из патронника мою гильзу и вставил туда свой «холостой» патрон. Вышли мы в прихожую, и он мне говорит: «Целься в почтовый ящик!». В те времена в хрущёвках почтовые ящики вешались на входные двери изнутри квартир, а снаружи была только щель для писем и газет. Ну, я и выстрелил.
    Смотрим, а в металлическом ящике – дыра. Дед почесал голову и говорит: «Ничего не понимаю! Как это фольга металлический ящик пробила?». Открыл дверь на лестничную площадку, а там, - сквозная дыра в двери, на откосе противоположного дверного проёма отбита штукатурка и дыра в двери соседа, благо не сквозная. Тут до него что-то дошло. Ты, говорит, в ствол что-нибудь пихал! Пихал, говорю, гильзу с пулькой. Видно, когда дед вынимал мою гильзу, то пулька осталась в стволе, и во время выстрела фольга эту пульку и вышибла. Так вот мы и постреляли. Но дед меня совсем не ругал, просто сказал, что, слава Богу, никто по лестнице не шёл.
    У деда было несколько охотничьих ружей, и одно из них он обещал подарить мне, когда я подрасту. Была эта лёгкая и миниатюрная курковая двухстволка 16-го калибра, сделанная не то в конце 19-го, не то в начале 20 века в Бельгии, Льеже. Весила она всего 2.8 кг и имела полупистолетный приклад, т.е. довольно короткий. Сделано это было, как я понимаю, под небольшую руку: женскую или детскую, при этом стволы были довольно длинными, как у ружья 12 калибра, что обеспечивало ружью дальность и кучность боя. Ружьё это мне передал отец уже после смерти деда, когда я подрос и первый раз поехал на охоту самостоятельно. Было мне тогда 15 лет. С этим ружьём я много раз ходил на охоту: и на уток, и на зайцев, пока уже в довольно зрелом возрасте я не приобрёл новое ружьё – американскую многозарядную «Итаку» 12-го калибра. Теперь подрастает уже мой внук Даня, и это ружьё перейдёт ему по наследству. Даже если он и не будет охотником, то оно будет ему напоминать его деда и деда его деда.
    Охотничьи похождения деда хорошо иллюстрирует следующая история. Жили мы тогда уже в Белоруссии, в Гомеле, и дед приехал к нам с бабушкой погостить на лето. В честь их приезда накрыли стол, пригласили гостей. Дед привёз с собой голову лося и из неё сварил щи. До сих пор помню сладкий вкус наваристого бульона из лосятины. И вот за столом, после какого-то количества выпитого, мой отец и попросил деда рассказать какую-то историю. Дед долго отнекивался, вроде ничего особенного, но потом стал рассказывать. Помню я этот рассказ деда почти дословно. Вот он.
    «Пошёл я как-то зимой на охоту с собакой за куницами. Мороз был за двадцать, но в движении вроде и не холодно. Идём мы по следу за куницей, смотрим, речка, покрытая льдом. Куница речку перебежала, за ней, - собака, вроде лёд держит. Ну, и я пошёл. Половину прошёл, держит. Стал уже подходить к противоположному берегу и … проваливаюсь под лёд. Лыжи течением смыло, а грудью я навалился на кромку льда и, вроде как-то зафиксировался. Валенки и ватные штаны быстро набухли, и меня стало тянуть вниз. Сбросил ружьё, патронташ, вроде чуть полегчало, но чувствую, если сейчас не выберусь, то утону. Стал хвататься за ветки кустов, нависавшие над ручьём, но они ломаются, - мороз-то сильно за двадцать! Руки уже онемели, ничего не чувствуют. Стал я руки отогревать: опущу одну руку в воду, чуть отогрею и хватаюсь за ветку куста, - начинаю её рукой оттаивать, чтобы не ломалась. Потом беру другую, и снова оттаиваю. Так оттаял несколько веток, схватил их в один пучок и потянул. Вроде держат! Стал тихонько выползать на лёд, перехватывая руками ветки и вытаскивая ноги. Вылез! Собака бегает вокруг, скулит, понимает, что беда случилась с хозяином.
    Теперь встала задача – не замерзнуть, - до ближайшего жилья, стоянки лопарей, около 20 км по тундре. Наломал сухого можжевельника, достал спички в гермоупаковке, развёл костёр, разделся  и стал сушиться, насколько это было возможно на таком морозе и открытом воздухе. Чуть одежда пообвяла, оделся и вскипятил чаю. Последний сухарь разделил пополам с собакой и пошел. Всё остальное помню, как в тумане. Не помню, как дошёл до стойбища лопарей, как ввалился в чум и упал без сознания. Когда очнулся, лопари сказали, что проспал я более суток». Тут деда кто-то спрашивает: «Сергей Лексеич, а Вы долго после этого болели?». «Да не болел я вовсе!», - ответил дед.
    Кстати о болезнях, и как к ним относился мой дед. Как-то раз его на работе уговорили взять путевку в санаторий. Ну, поехал он. Там врачи нашли у него столько разных болезней, что впору, ложись и помирай. Как вернулся он оттуда, дал зарок, больше ни к врачам, ни в санаторий – ни ногой. А когда, к примеру, он заболевал гриппом там или простудой, в общем, поднималась температура, то он собирал свою охотничью амуницию и говорил бабушке: «Что-то я, Нюша, заболеваю! Пойду в тундру, полечусь!». И возвращался через два-три дня, здоровый, как огурец! А зубы больные он выдирал себе сам с помощью суровой нитки и двери. Вот был человек!
    А вот какая у меня была последняя рыбалка с дедом. Была весна 1963 года, точнее 9 мая, день Победы. Компания рыбаков, а вместе с ними мы: я, мой отец и дед, на нескольких машинах поехали на последний лёд на реку Лотта, - это приток Туломы, берущий начало на территории Финляндии. С раннего утра, а в это время в Мурманске уже практически начинается полярный день, мы ходили по реке, и ловля была как-то не очень успешной. Мы с отцом сидели в группе рыбаков, а дед ушел куда-то за поворот реки, и его долго не было видно. Ближе к обеду клевать вообще перестало и все собрались и пошли к машинам, а мы остались ждать деда. Дед появился из-за поворота и, подойдя к нам, заговорщицки подмигнул: «Собирайтесь, пошли за мной!». Мы покорно пошли за ним. Идти было довольно прилично, может километр, может больше, а кругом на глазах уже появлялись промоины на русле, и солнце пригревало совсем по-весеннему.
    Дошли до места, где дед набурил несколько лунок. Сели, опустили удочки, и тут началось. Окунь клевал так, что долгие годы я потом вспоминал эту рыбалку, как лучшую зимнюю рыбалку в моей жизни.  Только много лет спустя, на Рыбинке, мне удавалось несколько раз попасть на такой же бешеный клёв окуня. В тот раз у меня на удочке были привязаны две небольшие блесны, и я часто вытаскивал по два окуня сразу. Размер окуней тоже впечатлял, - были они по 400-500 грамм, не меньше. Несколько раз  у меня получилось вытащить сразу три окуня: когда я тащил двух, то третьего как поршнем затягивало в лунку, и он сам выпрыгивал на лёд. Не знаю, сколько мы ловили, но у каждого из нас уже лежало по куче рыбы, а мы никак не могли остановиться. Сначала у меня на руках были тряпичные варежки, но очень скоро они, напитавшись рыбьей слизью, превратились в каких-то улиток, и я их просто выбросил. Наконец, мой отец сказал: «Шабаш! Заканчиваем! Нам еще всю эту рыбу надо нести назад!».
    Дед с отцом стали собираться: набили все рыболовные ящики и рюкзаки рыбой, а кучи никак не уменьшаются. Тогда дед сходил куда-то на берег и принёс брошенный кем-то деревянный ящик, который заполнили рыбой, и, привязав  к нему веревку, сделали санки. Осталась еще одна куча. Тут отец разделся, снял с себя майку от нижнего белья, завязал рукава и сделал что-то вроде мешка. Таким образом, погрузили всю рыбу. Пока дед с отцом занимались погрузкой я, естественно, не мог просто сидеть и, несмотря на запрет отца ловить еще, я продолжал таскать окуней. Увидев, что помимо погруженной рыбы на льду появился еще один десяток рыбин, отец мне влепил подзатыльник, сказав: «Ты ловишь, а нам-то все это тащить!». Было мне тогда 8 лет.
    Ярко светило солнце, хотя был уже поздний вечер. Наша процессия двинулась в путь. Я нес рыболовный ящик и коловорот, отец – рюкзак и мешок, а дед – на спине рюкзак, а за собой тащил огромный ящик с рыбой. Шли мы, как по минному полю: справа и слева от нас были промоины, в которых уже бурлила весенняя вода. Останавливались, чтобы передохнуть, проклиная эту рыбу, но ни одной рыбёшки не выбросили. Не помню, но, по-моему, дед шёл впереди и пешнёй проверял прочность льда. На реке давно уже никого не было, - мы остались одни. Когда мы добрались до машины, то обнаружили, что до берега уже метров десять открытой воды. Дед с отцом разделись, полезли в воду и стали частями переносить всю поклажу на берег, первым, естественно, меня. Потом выяснилось, что начальник отца не уехал, а остался ждать, пока мы не выберемся на берег. В понедельник на работе отцу досталось, как следует, от начальства за такую «рыбалку», но разве это может иметь какое-то значение, когда ты попадаешь на такой клёв!
    Помню, что всю пойманную рыбу мы раздавали тазами всем родственникам и соседям, а она всё не кончалась. Остатки окуней завялили, и они долго висели на кухне, вплоть до нашего отъезда в Белоруссию.
    Эта рыбалка была моей последней рыбалкой с дедом. Летом того же года мы переехали жить в Белоруссию, в Гомель, а дед остался в Мурманске. Ровно через два года 10 мая 1966 года он утонул на реке Суда в Вологодской области во время весенней рыбалки, - лодка перевернулась, зацепившись за трос, натянутый поперек реки. Там он и похоронен, в поселке Кадуй, на городском кладбище.

                08.12.2012