Записки Феникса. Часть 1. Каинова печать

Читатель! Извини, получилась смесь исповеди с причитаниями. Без этого никак, но, если не хочешь умножать печали, пропусти, ладно? Мне эти строки ценны, без них не будет логического полотна, ибо одно порождает другое.

День последний. Измена и смерть.

Метания по больницам, реанимациям, бездушие врачей, чудовищный цинизм персонала, умноженные на полнейшее невежество. Наверное, к седьмому месяцу больничного ада подсознательно и мама, и я чувствовали, - конец близок. Но мы упрямо боролись, несмотря на то, что не было диагноза (не появился он и после смерти, ха-ха! каковы «профэссионалы»). В отсутствии четкого диагноза мы усматривали просвет. Как оказалось, зря.

Сентябрь выдался дождливым. В ту ночь бушевала буря, и мама задыхалась, ее освещали мертвенно-желтые молнии, болели, выкручивали ноги от внезапной сырости, и боялась она не дожить до утра, не попрощаться со мной. А я? Я – спала. Спала без снов и без задних ног, и без передних рук, спала, упав на дно истощения, спала, смутно надеясь на консультацию у очередного «светила» медицины.

А утром, заметив, как мама изменилась, не придала этому особого значения. Мамина хворь протекала неровно, бывали дни, когда мама вдруг ощущала себя здоровой и мы выходили на улицу, тихохонько шагали под тополями, и я кусала губы и сжимала кулаки, чтобы не пуститься в пляс, - может быть, худшее позади?!

Какое страшное слово «может быть». Уже не надежда. Еще не отчаяние.
На консультацию я должна была ехать одна. Но мама настояла поехать со мной. Опущу описание очереди, когда умирающего человека в больнице заставили долго ждать, после чего, правда, госпитализировали. Но – не в реанимацию, а в обычную кардиологию.

Сейчас я знаю, что мама предчувствовала смерть в тот день. Попрощалась с мужем, моим отцом. Сказала мне, как не хочется ей умирать в больнице. К подъезду подкатило такси. «В последний путь», - пронеслось у меня в мозгу, но почему-то (почему?!) и этому не придала значения.

Маму госпитализировали, устроили в палате, я привычно доставила лекарства, умаслила врачей, - и УЕХАЛА. Весь день тоскливо и трусливо думала о том, что жизнь закончена, разве это можно назвать жизнью: больницы, больницы, больницы….С мамой мы впервые за все семь месяцев больнично-медицинского ада не поцеловались, мешал штатив от капельницы. Я приехала домой. Тяжело провалилась в забытье,терзаемая болью.

А ночью раздался звонок. И был полет на такси сквозь невиданную бурю, кто-то швырял горстями воду и желтые листья, таксист гнал как дьявол, врезался в память освещенный бигборд: три девицы скалились от счастья обладать очередным смартфоном. Каким неуместным, оскорбительным он мне показался!
От мамы остались вещи. И взгляд. Она была сияюще красивой, и я, не удержавшись, сказала ей об этом. Последняя фраза мамы по телефону: «Не тревожь меня. Созвонимся завтра». Мамин телефон до сих пор у меня. А мой – у нее. Но мама больше не позвонит.

Я до сих пор убеждена, что, если бы осталась с мамой, она бы не умерла. Или умерла бы попозже. Или не в больнице. Виновата я. Фактически убила маму. Кто бы что ни говорил, виновата.

Потом узнала, что чувство вины терзает всех, кто потерял любимых и родных. Когда ушел М., была мама, она меня утешила, хотя то был  сильнейший удар. На сей раз, я осталась одна. Совершенно одна (отец не в счет).

Итак, измена. Моя измена. Как бы там ни было, - измена.  С этой изменой, с этим предательством мне предстояло жить. Точнее, выживать. Каинова печать? Да. Несмываемая.

Отступление. Бог – порок - порог

Читатели, кому помогли религия, книги «как пережить…» и прочее? Рада, если помогли хоть немного. Мне – категорически «нет». Разберу по пунктам.
1. Книги советов. Почему-то складывается впечатление, что их пишут те, кто либо не терял любимых, либо терял, но сам в себе не разобрался. Не хочу бросать критическую тень, но труды, коими снабдили меня, лишь разбередили раны. Постоянно вспоминался бигборд с хохочущими девицами.

2. Религия.
 После маминой смерти у меня с Богом установились странные отношения. Я бы назвала их «холодной войной». Нет, я не проклинала Бога, к которому так часто взывала в течение адских семи месяцев. Напротив, чувствовала незримую поддержку, кто бы что ни говорил. Особенно мне запомнился эпизод, когда у мамы подозревали рак легких, мы ждали результатов КТ, и я внесла такие пламенные слова Богу, что Он, наверное, услышал. Или Кто-то ТАМ услышал. КТ по итогам получилась чистой, озадачив врачей.

Так вот, Бог сделал все, что мог. Тогда я поняла, что здесь, в материальном мире, властвуют силы иной природы, а Бог высоко и далеко. И самое большое, что он может сделать, это забрать страдальцев к Себе. Но вот проблема: моя мамочка страстно хотела ЖИТЬ. Она любила жизнь всеми фибрами души. За что же было ее карать неизвестной хворью?

Зачем описываю? Затем, что, после такой утраты каждый пересматривает свои отношения с Богом. Сознательно, подсознательно, но процесс неизбежен. Я объявила Богу «холодную войну», поскольку,  необходимость соблюдать ритуалы вскрывала свежие раны, лишала последних сил, а подготовка к похоронам и общение с похоронных дел мастерами избавили от последних иллюзий. Да и к чему взывать к Богу теперь, когда нет мамы? Я не слишком верила в то, что наши молитвы помогают им ТАМ. Есть тот свет или нет, там свои законы. В лучшем случае, они иные, нежели в нашем мире. Так думала я тогда.

3. Суицид.

Впрочем, основные мои думы были, как и положено, окрашены желанием уйти вслед за мамой. Желание было всепоглощающим. Особенно в метро, когда рельсы призывно блестели, или на пешеходном переходе, под шорох машин. Сдерживала глупая мысль, что буду обезображена в качестве трупа. Почему-то это представлялось важным.

Однако, уйти из жизни оказалось до смешного просто. Дело в том, что мое горе только в первые дни прорывалось в слезы, но плакать особо было некогда, суета с похоронами, с поминками отвлекала. Прорывало, конечно, и я позволяла себе тихонько поплакать, но, спустя 9 дней, будто омертвела внутри. Слезы высохли. Навсегда, как оказалось. Зато посыпались мои внутренности. Не буду описывать диагнозов и деталей, главное, механизм, а он укладывается в звучное слово «психосоматика».
Но – коль болит, значит, жива? Не-е-е-е-е-т, у меня появился выбор.

 День первый. Смерть и измена.

«Человек внезапно смертен», - говаривал Воланд. Вспомнила я эту фразу, когда меня в присутственном месте скрючила адская боль. Боли были и до того, после смерти мамы, но их удавалось загасить таблетками. На сей раз, все было серьезно. И опять рвалось такси сквозь осеннюю бурю, унося меня, только не в больницу (категорически «нет»!), а домой. Добравшись домой, вяло попросила вызвать «Скорую…» и, упав на диван, провалилась в черное забытье.
Очнулась в коричневом полумраке.Знала, что лежу, слышала чьи-то голоса, что-то утробно гудело, а я ощущала отдаленную, но все еще мучительную боль, которая убивала все: эмоции, желания, даже страдания, - решительно все. И я захотела уйти от всего этого. Рванулась куда-то и ощутила едва видимую тонкую стенку, показалось, из резины, потому что, прозрачная, она тянулась и пружинила. Стенка выгнулась пузырем под моими усилиями, истончилась, еще чуть-чуть, еще слегка нажать, и я сделала это «слегка», напряглась, - и стенка тоже напряглась, спружинила…И я поняла, что буду жить.
 
Меня привели в чувство. Факт клинической смерти был, не более минуты, но был. И эта минута изменила многое. Для себя я поняла две вещи. Первая: смерти бояться не надо, это мучительный, но все же ПЕРЕХОД. И наши любимые умирают, чтобы мы не боялись смерти. Вторая – от судьбы не уйдешь и по своей воле не умрешь. Только кажется, что самоубийство – отважный и решительный шаг. На самом деле, это обыкновенная трусость.
 
Мне было тяжко оживать. И все же, я помнила о своей измене. Первой и главной измене в своей жизни. Тягчайшей. За измену должно последовать тяжкое наказание. А что тяжелее, чем жить без мамы? Без моей мамы, которая была моим вторым «Я», а я – ее первым «Я», мы так были связаны и так любили друг друга, что….Ладно, стоп! Я решила, что буду жить в наказание. Нет, не ради искупления вины, а ради того, чтобы испить свою чашу до дна. Перед мысленным взором мелькала картина Андрея Рублева «Троица», истинный смысл которой – горестная чаша – постигался только сейчас.

Я осталась жить. Это был перелом. А, на самом деле, конечно же, трусость. Не была уверена ни в чем, и осталась в привычном материальном мире.
На этом первую – автобиографически-описательную часть постараюсь закрыть. Хватит, пожалуй.