Рефлекс Свободы. Часть 2

Рефлекс Свободы.

      «Человеческая свобода – это не «свобода от», а скорее «свобода для», а точнее – свобода принять ответственность».
                (Виктор Франкл)


   Я боюсь, что в Украйне, и в Йемене,
   И в державе полосок и звезд –
   Мы живем в износившемся времени,
   На планете с приставкою «пост».

   Оттого выражению ПОСТному
   С наших рожиц сойти не дано:
   Я боюсь, надоели мы Господу,
   И притом надоели давно…
                (Дмитрий Быков «Теологическое»)



Часть 2.

    До 1914 года Уэллс был истинным пророком. Что касается материальных подробностей, его предвидение сбылось с удивительной точностью. Однако он принадлежал девятнадцатому веку, а также народу и сословию, не любящим воевать, поэтому для него осталась тайной огромная сила старого мира, олицетворением которого он видел ТОРИ, занятых лисьей охотой. Он не смог, да и сейчас (в1941 году) не в состоянии понять, что национализм, религиозное исступление и феодальная верность знамени – факторы куда более могущественные, чем то, что сам он называет умом… История в понимании Уэллса – это победа за победой, которые ученый одерживает над романтиком. «Что же, - говорит Оруэлл, - Уэллс, вероятно, прав, полагая, что «разумное», плановое общество, где у руля будут ученые, а не шарлатаны, рано или поздно станет реальностью, но допускать это как перспективу вовсе не то же самое, что думать, будто такое общество возникнет со дня на день. Где-то должны отыскаться следы полемики Уэллса с Черчиллем, происходившей во время русской революции. Уэллс упрекает Черчилля в том, что тот сам не верит собственным пропагандистским заявлениям, будто большевики – это чудовища, утопающие в пролитой ими крови, и т. д.; просто Черчилля страшит, что большевики возвещают наступление эры здравого смысла и научного контроля, когда для охотников помахать жупелами -   таких, как Черчилль, - не останется места. Но в действительности Черчилль судил о большевиках вернее, чем Уэллс…»

   Видимо, не случай-НО, у Владимира Набокова осталось чувство гордости тем, что уже в юности он разглядел родовые признаки, соединяющие в семейный круг «жовиальных строителей империи на своих просеках среди джунглей; немецких мистиков и палачей; матерых погромщиков из славян; жилистого американца-линчера… одинаковых, мордастых. Довольно бледных и пухлых автоматов с широкими квадратными плечами», которых производит победивший большевизм.

   С первого своего семестра, с прошедшей в ноябре 1919-го дискуссии под лозунгом «Мы одобряем политику союзников в России» молодой Владимир Набоков отчаянно спорил с теми, кто утверждал, что революция – благо, а все беды из-за блокады, которой страну подвергли бывшие союзники. Террор, пытки и расстрелы – нежелательные косвенные следствия, тогда как провозглашенные большевиками цели справедливы и достойны. Недовольство эмигрантов объясняется  исключительно тем, что революция отобрала у них социальные привилегии и богатства. Набокову-младшему, как и его отцу, Владимиру Дмитриевичу казалось, что политика должна стать более жесткой: не просто блокада, а вооруженное вмешательство. Но большинство стояло за то, чтобы «дать большевикам свой шанс». Причем большинство было представлено «культурными, тонкими, человеколюбивыми, ЛИБЕРАЛЬНЫМИ людьми» (включая и писателей, носивших звучные имена, - Бернарда Шоу, например, или Ромена Роллана). И переубедить их было невозможно…
    Окончательно Набоков (как и Алексей Зверев) в этом уверился, когда Кембридж осенью 20-го года посетил сын Уэллса Джордж. Незадолго до этого он с отцом был в Петрограде и Москве. Отчеты о поездке печатала «Санди экспресс», из которой читатели узнавали, что беды России – результат войны, разрухи и блокады, тогда как новая власть делает все, чтобы вытащить страну из «мглы», и необходимо эту власть поддерживать, а не бойкотировать. Джордж, который, хоть с большим трудом, мог объясняться по-русски, высказывался точно так же, и кембриджские радикалы, понятия не имевшие о русской жизни, одобрительно кивали: ведь именно это они, кокетничающие модным словцом «социализм», и хотели услышать. Ленин, о котором в свободомыслящем европейском обществе того времени надлежало говорить с пиететом, был назван в очерках Уэллса «кремлевским мечтателем», чуточку наивным, но ТРОГАТЕЛЬНЫМ В СВОЕЙ пламенной ПРЕДАННОСТИ ИДЕЯМ социальной революции…

  Да! Тут Мы (вместе с Максом Штирнером) наталкиваемся на древнее заблуждение людей, не научившихся еще обходиться без ПОПОВСТВА. Жить и творить во имя идеи – в этом призвание Человека, и в соответствии с неуклонностью выполнения им своего призвания измеряется его человеческая ценность. «Это – господство идеи, или ПОПОВЩИНА. Робеспьер, например, или Сен-Жюст были насквозь проникнуты идеей, они были попами, энтузиастами, последовательными орудиями этой идеи, идеальными людьми…» - говорил Штирнер.

    Но в Граде Петра было очень шумно и Макса Штирнера никто не услышал… 4 июля 1917 года петроградские рабочие и солдаты предприняли попытку побудить Совет взять власть. 500 тысяч человек вышло на мирную демонстрацию со знаменами «Вся власть Советам!»
   Временное правительство встретило демонстрантов пулеметным огнем. Отряды контрреволюции(?) разгромили дворец Кшесинской, где помещался Центральный Комитет большевиков, и типографию «Правды» на Ивановской улице. Ленин был объявлен вне закона – за «государственную измену» и подготовку «вооруженного восстания».
    Керенский стал премьером – главным козырем в руках контрреволюции(?)…

    Никогда в жизни Виктор Павлович Ногин не переживал такой ужасной минуты, он не видел категорически точного решения. На любую жертву готов он был для Ильича. Но не всякая жертва сейчас казалась оправданной. Да и не в ней дело: запятнана партия, о Ленине говорят на всех углах, что этот германский шпион удрал к Вильгельму…

   Серьезно ли верил Ленин, будто лидеры русской демократии, с большинством из которых он долгие годы трудился над свержением царизма, действительно «предали» революцию, свое прошлое, традиции российского освободительного движения в целом?
    «Очевидно, что нет!.. - говорит А. Ф. Керенский. – Покидая в начале апреля Швейцарию «через Берлин» в вагоне, предоставленном в его распоряжение Людендорфом и канцлером фон Бетман-Гольвегом, Ленин писал в прощальном послании к своим друзьям, швейцарским социалистам, что Россия для него лишь трамплин к социальной революции в Западной Европе. Весной 1917 года этот полубезумный фанатик призывал немецких рабочих сплотить ряды для «полной победы» над капитализмом…» (По всей видимости, Людендорф и канцлер фон Бэтмэн-Гольвег договорились с Лениным, что в случае победы социальной революции в Западной Европе, ЧК сохранит им жизнь…)
   «Такова была суть революционной программы, зародившейся в больном мозгу Ленина». – диагностирует  Керенский. И замечает, что «ни в одной европейской стране, кроме России, не нашлось политического лидера подобного типа, абсолютно лишенного всяких патриотических чувств… То, что Ленин совершил серьезнейший акт предательства России в мировой войне, - НЕОспоримый, НЕОпровержимый исторический факт».

    В какой мере германская рука активно участвовала в нашей революции -- это вопрос, который никогда, надо думать, не получит полного, исчерпывающего ответа. По этому поводу Владимир Дмитриевич Набоков припоминает один очень резкий эпизод, происшедший недели через две в одном из закрытых заседаний Временного правительства. Говорил Милюков, (Набоков  не помнит, по какому поводу, заметил), что ни для кого не тайна, что германские деньги сыграли свою роль в числе факторов, содействовавших перевороту. «Оговариваюсь, - пишет В. Д. Набоков, вспоминая «о февральской революции 1917 года», -  что я не помню точных его слов, но мысль была именно такова, и выражена она была достаточно категорично. Заседание происходило поздно ночью в Мариинском дворце. Милюков сидел за столом, Керенский, по своему обыкновению, нетерпеливо и раздраженно ходил из одного конца залы в другой. В ту минуту, как Милюков произнес приведенные мною слова, Керенский находился в далеком углу комнаты. Он вдруг остановился и оттуда закричал: "Как? Что вы сказали? Повторите?" И быстрыми шагами приблизился к своему месту у стола. Милюков спокойно и, так сказать, увесисто повторил свою фразу. Керенский словно осатанел. Он схватил свой портфель и, хлопнув им по столу, завопил: "После того, как г-н Милюков осмелился в моем присутствии оклеветать святое дело великой русской революции, я ни одной минуты здесь больше не желаю оставаться". С этими словами он повернулся и стрелой вылетел из залы».

   А Владимир Ильич Ленин благополучно вышел из города… Теперь надо было, (не только В. Архангельскому, а) всей партии брать на себя защиту Ленина…

   VI съезд открылся полулегально 26 июля 1917 года в доме № 62 по СампсоНиЕВСКОМУ проспекту, на Выборгской стороне. Он представлял 240 тысяч членов партии (так сказать предателей и не патриотов) – в три раза больше, чем в дни Апрельской конференции большевиков.
   Открыл съезд Михаил Ольминский. О явке Ленина в суд сделал доклад Серго Орджоникидзе. Он заявил: партия не может допустить, чтобы из «дела Ленина» контрреволюция сотворила второе дело Бейлиса. И съезд единодушно высказался за неявку Ленина в суд. Он послал приветствие  Владимиру Ильичу и избрал его почетным председателем.
   Ленин в то время жил в Разливе и из своего «зеленого кабинета» - из последнего подполья – направлял работу делегатов… Все резолюции VI съезда были подчинены главной задаче – подготовке вооруженного восстания.

   
      (Тот, кто живет во имя великой идеи, ради доброго дела, ради какого-нибудь учения или системы, возвышенного призвания, не должен допускать в себе мирских страстей, своекорыстных интересов. Здесь Мы имеем дело с ПОПОВЩИНОЙ, или, по педагогическим соображения она может быть названа МЕНТОРСТВОМ, ибо идеалы поучают нас как школьников. Священник более всех призван жить для идеи и действовать во имя идеи или истинно доброго дела. Потому народ чувствует, что священнику не подобает проявлять светское высокомерие, любить жизненные блага, участвовать в веселье, танцах и играх – короче, иметь, кроме «священного интереса», еще какой-либо другой. Этим объясняется и скудный оклад учителей, которые должны чувствовать себя вознагражденными исключительно святостью своего призвания и должны «отрекаться» от прочих наслаждений»).
    
    Ждать пришлось не долго… и МЕНТОР заговорил: Мы, большевики, всегда говорили, что, добившись власти, мы закроем буржуазную печать. Терпеть буржуазные газеты – значит перестать быть социалистом. Когда делаешь революцию, стоять на месте нельзя: приходится либо идти вперед, либо назад. Тот, кто говорит теперь О «СВОБОДЕ печати», ПЯТИТСЯ НАЗАД и задерживает наше стремительное продвижение к социализму… Мы сбросили иго капитализма, как первая революция сбросила иго царского самодержавия. Если первая революция имела право воспретить монархические газеты, то и мы имеем право закрыть буржуазные газеты. Нельзя отделять вопрос о свободе печати от других вопросов классовой борьбы. Мы обещали закрыть эти газеты и должны закрыть их. Огромное большинство народа ИДЕТ ЗА НАМИ! (Мы должны уничтожить все антивирусные программы.)

   
   Так В РОССИИЮ явился социализм… Но прежде, И. Фихте знал, как однажды «в мир явилось христианство, и возник совершенно новый интерес ко всеобщему образованию – в целях религии, к которой были призваны все…» Но русский рабочий и крестьянин не знали, что по мнению Фихте, «существуют две в высшей степени различные формы христианства: христианство Евангелия Иоанна и христианство апостола Павла… Для Павла высшим судьей было понятие и таковым оно необходимо должно было стать в христианской системе, осн7ователем которой он был. Но тем самым было уже заложено основание для разложения христианства, ибо если ты сам приглашаешь меня к рассуждению, то с твоего собственного позволения я стану рассуждать самостоятельно…При таких условиях было невозможно ЕДИНСТВО ЦЕРКВИ, и, так как христиане того времени были весьма далеки от того, чтобы видеть ИСТИННЫЙ КОРЕНЬ ЗЛА в первоначальном уклонении от простоты христианства в сторону иудейства, то оставалось только прибегнуть к весьма героическому средству; ЗАПРЕТИТЬ всякое дальнейшее стремление к пониманию и установить, что в писанном слове и в сохранившемся устном предании особым устроением Бога (Ленина) заключена истина, в которую должно верить независимо от того, доступна она пониманию или нет; этот принцип необходимо было затем дополнить еще утверждением, что такая же непогрешимость присуща и собору церкви(ЦК КПСС) и большинству голосов в нем и что в его постановления должно также безусловно верить, как и в Писание и предание. С этого момента христианство перестало призывать к самостоятельному мышлению и пониманию, которые, напротив, в области религии сделались запретным и обложенным всеми церковными карами занятием, и тот, кто не в состоянии был отказаться от мышления, мог продолжать его, лишь подвергая опасности свою жизнь »

     Поэтому «Авангард лишь тогда выполняет задачи авангарда, - объясняет воинствующий материалист Ленин всем, сплотившимся вместе с Троцким в 1922 году «Под Знаменем Марксизма», - когда он умеет не отрываться от руководимой им массы, а действительно вести вперед всю массу… Опираясь на то, как применял Маркс материалистически понятую диалектику Гегеля, мы можем и должны разрабатывать эту диалектику со всех сторон, печатать в журнале отрывки из главных сочинений Гегеля, истолковывать их материалистически, комментируя образцами применения диалектики у Маркса, а также теми образцами диалектики в области отношений экономических, политических, каковых образцов новейшая история, особенно современная империалистическая война и революция дают необыкновенно много». Группа редакторов и сотрудников журнала “Под Знаменем Марксизма” должна быть, на пристальный взгляд Ленина, своего рода “обществом материалистических друзей гегелевской диалектики”… И в заключение Ленин приводит  пример, не относящийся к области философии, но во всяком случае относящийся к области общественных вопросов, которым также хочет уделить внимание журнал “Под Знаменем Марксизма”.
     Это один из примеров того, как современная якобы наука на самом деле служит проводником грубейших и гнуснейших реакционных взглядов. «Недавно мне – говорит Ленин, - прислали журнал “Экономист №1 (1922 г.), издаваемый XI отделом “Русского технического общества”. Приславший мне этот журнал молодой коммунист (вероятно, не имевший времени ознакомиться с содержанием журнала) неосторожно отозвался о журнале чрезвычайно сочувственно. На самом деле журнал является, не знаю насколько сознательно, органом современных крепостников, прикрывающихся, конечно, мантией научности, демократизма и т. п. Некий г. П. А. Сорокин помещает в этом журнале обширные якобы “социологические” исследования “О влиянии войны”. Ученая статья пестрит учеными ссылками на “социологические” труды автора и его многочисленных заграничных учителей и сотоварищей… Нет сомнения, что и этот господин, и то русское техническое общество, которое издает журнал и помещает в нем подобные рассуждения, причисляют себя к сторонникам демократии и сочтут за величайшее оскорбление, когда их назовут тем, что они есть на самом деле, т. е. крепостниками, реакционерами, “дипломированными лакеями ПОПОВЩИНЫ”».

  «Жить и творить во имя идеи – в этом призвание Человека, и в соответствии с неуклонностью выполнения им своего призвания измеряется его человеческая ценность. Это – господство идеи, или ПОПОВЩИНА... Робеспьер, например, или Сен-Жюст были насквозь проникнуты идеей, они были попами, энтузиастами, последовательными орудиями этой идеи, идеальными людьми…» - говорил Штирнер. Так кто же был в большей степени проникнут идеей? Питирим Сорокин, который так гармонично в будущем вписался в американское общество индивидуалистов или Ленин, насквозь пропитанный германскими ДУХАМИ (Гегель, Фейербах, Маркс, Энгельс и др.)?

    Конечно,  Германия всячески пыталась поразить Россию… Но больше всего поражает тот факт, что Коко Шанель, не найдя нужных слов,  так ни разу и не написала Ленину благодарственное письмо… Ведь именно Ленин подарил Коко Шанель  Великого князя Дмитрия Павловича, а Дмитрий Павлович ей – знакомство с Эрнестом Бо (Шанель №5)! Америке Ленин подарил Игоря Сикорского… Такой получается Гегель!

    Сам же Ленин был уверен, что благодаря Марксу и Энгельсу он наконец-то нашел правильные слова, благодаря которым пролетарии всех стран получили Вечную Истину! А то, что греческие логики находились в плену иллюзии, будучи уверены, что вселенная состоит из слов, Ленина (гения современности) это не беспокоило… Не смотря на это «задолго до появления современной физики и современной психологии, - пишет Роберт Антон Уилсон в своей книге  «Квантовая психология», -  в Древней Греции, скептики уже отмечали Неопределенность и Относительность как неизбежные аспекты человеческой жизни: то, что видит один человек, никогда в точности не совпадает с тем, что видит другой. Платон, Аристотель и другие гении древности пытались избежать агностицизма стоиков, «открыв» (или заявляя, что открыли) метод «чистого абстрактного умозаключения». Они верили, что этот метод приведет к Чистой Истине, которая свободна от любых искажений…»

    Открыв впервые Ницше, Сальвадор Дали был потрясен до глубины души. Ницше имел наглость, черным по белому, объявить: «Бог умер!» Как так?! Совсем недавно Дали узнал, что бога нет, а теперь ему сообщали о Его кончине! Тут-то у Сальвадора Дали и возникли первые подозрения… И эти вот размышления дали Сальвадору Дали основу для его первого девиза, который стал основополагающим в его жизни: «Единственное различие между мной и сумасшедшим состоит в том, что я не сумасшедший».   Сальвадор Дали даже не успел насладиться страданием от ощущения бессмысленности, пустоты и тщетности? Основополагающий девиз  его жизни помешал образованию «экзиСТенциАЛЬНОГО вакуУМА». Дали, как и Макс Штирнер, чувствовал, что «Если Бог, если человечество, как вы уверяете, имеют достаточно содержания в себе, чтобы быть всем во всем, то и я чувствую, что мне еще менее будет недоставать содержания, что мне не придется жаловаться на «пустоту». Я ничто не в смысле пустоты: я творческое ничто, то, из которого я сам как творец все создам». Поэтому было бы бессмысленно спрашивать Сальвадора: "Брат, как же ты будешь жить?" 


      Ведь «Насколько иссякает в нас сокровище веры, настолько мы начинаем тревожиться идеалами, которыми живут другие церкви, безбрежным развитием внутреннего чувства и субъективного мышления или заботами о судьбах человечества и его внешнем устроении. -- пишет Василий В. Розанов (1894 г.), обращая свой взор  на «Легенду об Великом Инквизиторе". Ф. М. Достоевского», - Этими заботами мы силимся НАПОЛНИТЬ ПУСТОТУ, которая образуется в нашей душе с утратой веры, и это происходит всякий раз, когда почему-либо мы теряем живые связи со своим народом. "Легенда о Великом Инквизиторе" есть выражение подобной тревоги, -- высшее, какое когда-либо появлялось; потому что пустота, которую она замещает, -- зияющая, в которой дно не только очень глубоко, но, кажется, его и совсем нет. Вспомним слова Ивана в ответ Алеше: "Наконец-то ты догадался"… В этом смысле, т. е. в отношении к нашей исторической жизни, она есть самая ядовитая капля, которая стекла, наконец, и отделилась из той фазы духовного развития, которую мы проходим вот уже два века. Большей горечи, большего отчаяния и, прибавим также, большого величия в своем отрицании родных основ жизни мы не только не переживали никогда, но, нельзя в этом сомневаться, и не будем переживать. "Легенда" вообще есть нечто единственное в своем роде. Шутливые и двумысленные слова, которыми Фауст отделывается от вопросов Маргариты о Боге, темнота религиозного сознания в Гамлете -- все это только бедный лепет в сравнении с тем, что было сказано и что спрошено в маленьком трактире за перегородкой, куда прихотливо наш великий художник ввел выразителей своих дум, а потом, раздвинув века, -- показал чудную картину явления Христа "смрадному и страдающему человечеству" и, введя Его в мрачное подземелье инквизиции, -- снова показал оттуда далекую пустыню полторы тысячи лет назад, и в ней Его, готового выступить на спасение человеческого рода, и перед ним Искусителя, который говорит, что это не нужно, что не сумеет Он спасти людей, не зная их истинной природы, и ранее или позже за это спасение придется взяться ему, лучше знающему эту природу и... любящему людей не менее, нежели Он.
   "Брат, как же ты будешь жить?" -- спрашивает Алеша…»

     Пока Алеша думал о вседозволенности, Фейербах поучал европейцев, что «если перевернуть только спекулятивную философию, то есть ставить всегда предикат на место субъекта и таким образом сделать субъект – объектом и принципом, то мы получим обнаженную, чистую истину». При этом «прогнивший Запад» терял, конечно, узкорелигиозную точку зрения, терял Бога, который, с этой точки зрения, – субъект. Но он менял ее (вместе с эгоистом Штирнером) на другую сторону религиозного понимания – нравственную. «Мы не говорим больше: «Бог – Любовь», а говорим: «Любовь – божественна»… Бог и божественное так тесно сплетаются благодаря этому со мной, что разделить нас совсем нельзя. Нельзя предъявлять претензии на полную победу, изгоняя Бога с его небес и похищая у него «трансцендентность», если он вгоняется при этом в человеческую грудь и одаряется неискоренимой имманентностью. Тогда получается следующее: божественное есть истинно человеческое!» - заключаем Штирнер.


    Но Владимир Ильич Ленин уже получил свою Вечную Истину – Диалектический Материализм! Великие философы Советского Союза М. Розенталь и П. Юдин в кратком философском словаре (1954 г.) объясняют Алешам: «ДИА. МАТ. – это мировоззрение марксистской партии, созданное Марксом и Энгельсом и развитое дальше Лениным и Сталиным… Диалектический материализм навсегда покончил со старой философией, претендовавшей на роль «науки наук», стремившейся заменить собой  все остальные науки. Свою задачу диа. мат. Видит не в том, чтобы заменить собой другие науки – физику, химию, биологию, политическую экономию и т. п., а в том, чтобы, опираясь на достижения этих наук и беспрерывно обогащаясь данными этих наук, вооружать людей научным методом познания объективной ИСТИНЫ. Таким образом, значение диалектического материализма заключается в том, что он дает правильное философское мировоззрение, знание наиболее общих законов развития природы и общества, без чего не может обойтись ни одна область науки, ни практическая деятельность людей».  Так благодаря научному методу передовые философы Розенталь и Юдин, в том же 1954 году видели, что «КИБЕРНЕТИКА – это реакционная лженаука, возникшая в США после второй мировой войны.. Кибернетика является не только идеологическим оружием империалистической реакции, но и средством осуществления ее агрессивных военных планов.., а ЛОГИСТИКА – это широко распространенное в современной буржуазной философии идеалистическое и метафизическое извращение математической логики…»

    (Но, конечно, сквозь асфальт диалектического материализма прорастали цветы… И росли те, кто не хотел  жить ни по какому призванию, как цветок, который растет и распускается, не исполняя никакого «долга». Бродские, Высоцкие, Аксеновы и др. замечательные свободные… чужеродные элементы Советского Союза. Возможно поэтому пред-по-ЛАГАЛОСЬ, что Ленин вообще-то был против высшей кары, он предлагал некоторое смягчение, то есть расстрел. Троцкий, однако, Лев Давидович (говорит с «Таинственною страстью» Василий Аксенов) возразил: «Расстрел даст нашим врагам сильное идеологическое оружие. Высылка даст оружие нашим друзьям по подготовке перманентной революции. Все эти так называемые «философы» никому в Европе не нужны. Они будут там просто-напросто валяться в КАНаВЕ и просить подаяние. Вот таким образом, Владимир Ильич, мы решим эту довольно серьезную проблему». И Василий Аксенов не исключает, что и в 70-е годы кто-то близкий по демагогическим способностям к Троцкому как раз и вошел в ЦК с близкой идеей…)


    Однако, партия продолжала вооружать советских людей научным методом познания объективной ИСТИНЫ… Но догадывались ли рядовые советские граждане о том, что кроется за объективной истиной?
   Еще в 1922 году деятель Коммунистической партии, философ В. В. Адоратский (1878-1945) написал «Об идеологии» в журнале «Под Знаменем Марксизма» (и Ленин не возражал) о том, что «СЛОВОМ «идеология» обозначают обычно всю совокупность мышления людей. Это, так сказать, идеология в самом широком смысле. У Маркса и Энгельса это слово употребляется в несколько ином смысле. Они называют идеологией лишь более узкий круг мышления – именно те мысли, которые оторвались от связи с материальной действительностью, утеряли сознание этой связи, отражают эту действительность не правильно, в перевернутом виде и не отдают себе отчета в этой неправильности. С идеологией Маркс и Энгельс воюют, их метод диалектического материализма является как раз тем орудием, которое производит радикальную революцию в мышлении и разрушает «идеологическую» точку зрения».

   Тем временем вооружался и будущий «ИНКВИЗИТОР! Сталинский прокурор Вышинский…»  Дружными усилиями Талина, Рыкова, Каменева Андрей Януарьевич Вышинский уверенно поднимался все выше и выше. Добрым гением, который вывел его на широкий простор, был Артемий Багратович Халатов. Он не только осуществлял, но и теоретически обосновывал ту безумную систему «распределения», которая пришла на смену нормальной купле-продаже. (Кстати, именно тогда – говорит А. Ваксберг, - уж не с легкой ли руки Вышинского – устаревшее слово «магазин» было заменено в разговорной речи словом «распределитель»? Перестали спрашивать: «Что продают в магазине» Стали спрашивать: «Что дают в вашем распределителе?») Эта страсть – находить фундаментальное обоснование и вгонять в наукообразные формулы очередной политический поворот, очередную прихоть «высшего руководства» - сохранится за Вышинским на всю жизнь и сделает его незаменимым на любом витке многострадальной нашей истории.
    Любопытно читать глубокомысленные рассуждения Вышинского из брошюры, вобравшей в себя две статьи – «Политика Советской власти в области распределения и обмена» и «Кооперация и ее виды», брошюры, изданной в качестве «пособия для участковых школ»: «Буржуазное общество не знало проблемы… Распределение требует единства, обобщающей и руководящей идеи… Установленная уже 27 октября  1917 г. (на третий день после взятия власти! – А. Ваксберг) государственная монополия на предметы питания и широкого потребления, уничтожившая СВОБОДНЫЙ обмен этими предметами и ограничившая возможность самоснабжения до крайних пределов, возлагало на государство прямую заботу о снабжении трудящегося населения всем, что охватывалось понятием «первой необходимости».
     Но, пожалуй, самым беззастенчивым по цинизму, самым обнаженным и откровенным (по мнению А. В.) был такой пассаж из выступления (НЕ СВОБОДНОГО ЭГОИСТА – М. Штирнер) Вышинского на Первом Всероссийском совещании распределительных комитетов (ноябрь 1919 г.): «Нынев деле распределения не приходится руководствоваться общечеловеческим принципом справедливости… Мы переходим от принципа уравнительного распределения к принципу классового распределения». И – в подтверждение правильности этого тезиса – упоенно ссылается на «как всегда, афористично меткое высказывание товарища Зиновьева: «Мы даем рабочим селедку и оставляем буржуазии селедочный хвостик». Семнадцать лет спустя Вышинский будет требовать для афористично меткого товарища Зиновьева, превратившегося  к тому времени в «буржуазную падаль» и «взбесившуюся собаку», смертной казни и вечного проклятия».

   НЕУЖЕЛИ ЗА 17 ЛЕТ  МЫсли Вышинского оторвались от связи с материальной действительностью, УТЕРЯЛИ СОЗНАНИЕ этой связи И СТАЛИ отражать эту действительность не правильно, в перевернутом виде? Неужели Вышинский перестал  отдавать себе отчет в этой неправильности? Приходиться только га-га-дать…

    Вот так и «Докатились» до 7 ноября 1927 года…  И. Сталин понял, что «открытое выступление троцкистов на улице было тем переломным моментом, когда троцкистская организация показала, что она порывает не только с партийностью, но и с советским режимом».

   
     Видимо Лев Троцкий  перестал доверять Уэллсу, который еще так недавно полагал, что «разумное», плановое общество, где у руля будут ученые, а не шарлатаны, рано или поздно станет реальностью…  Тем не менее, учащиеся средних школ и средних специальных заведений(1982 г.), среди которых конечно же был и Владислав Сурков,   знакомились с актуальными народно-хозяйственными проблемами    80-х годов и одиннадцатой пятилетки: «Товарищи! Задачи на одиннадцатую пятилетку и восьмидесятые годы развернуто изложены в проекте ЦК КПСС «Основные направления экономического и социального развития СССР на 1981-1985 годы и на период до 1990». (а там и до 2017, и до 2025 г.) В его обсуждении участвовали более 121 миллиона человек. Проект получил полное одобрение и поддержку рабочего класса, колхозного крестьянства, интеллигенции…  «Страна вступила в новое десятилетие, оБЛаДАЯ могучим экономическим и научно-техническим потенциалом, многомиллионной армией  подготовленных, преданных делу кадров. Этим определяются наши возможности. Одновременно возрастают и потребности, увеличиваются масштабы вложений, необходимых как для нормальной работы народного хозяйства, так и для удовлетворения растущих запросов советских людей. И удовлетворить эти производственные и личные потребности придется в непростых условиях… В качестве задачи первостепенной экономической и политической важности считаю нужным выделить быстрое увеличение добычи сибирского газа. Месторождения западносибирского региона уникальны. Наиболее крупное из них – Уренгойское – отличается такими гигантскими запасами, что на протяжении многих лет может обеспечить как внутренние потребности страны, так и экспорт, в том числе в капиталистические страны. Добычу ГАЗА и НЕФТИ в Западной Сибири, их транспортировку в европейскую часть страны предстоит сделать важнейшими звеньями энергетической программы одиннадцатой, да и двенадцатой (да и …) пятилеток. Такова установка Центрального Комитета партии, и надеюсь, она будет поддержана съездом. (П р о д о л ж и т е л ь н ы е   а п л о д и с м е н т ы.)»

     Но какими бы продолжительными не были аплодисменты, на беду рабочего класса и  колхозного крестьянства  в середине 1980-х заниматься компьютерами стало «круто». По всей Америке самые блестящие студенты мечтали о карьере программиста. Они не могли дождаться окончания школы для того, чтобы отправиться в Силиконовую долину или в кампус Microsoft, где бурлила настоящая жизнь. А Стив Джобс не мог дождаться, когда Apple II появится в России! И вот в 1985 году, появились планы вывести Apple II на рынок СССР… и Стив Джобс направился в Москву, где встретился с Элом Эйзенштатом. Было не так-то просто добиться от Вашингтона одобрения экспортных лицензий, поэтому они обратились в американское посольство, к торговому представителю Майку Мерину. Он предупредил их о строгих законах касательно предоставления технологий русским. Джобс рассердился. На выставке в Париже вице-президент Буш поддержал идею экспорта компьютеров в СССР, чтобы «разжечь революцию снизу». Потом они ужинали в грузинском ресторане, где подавали отличный шашлык, и Джобс продолжил свои гневные речи. «Где же вы усмотрели нарушение американского закона, когда очевидно, что это напрямую служит нашим интересам? – спрашивал он Мерина. – Если дать русским Мас, они смогут печатать любые газеты».
    Джобс не упустил возможности продемонстрировать в Москве свою дерзость, без конца рассуждая про Троцкого, ХАРИзматичного революционеРА, который позднее впал в немилость и был убит по приказу Сталина. Приставленный к Джобсу сотрудник КГБ посоветовал ему умерить пыл. «Не надо говорить о Троцком, - сказал он. – Наши историки подробно изучили ситуацию, и мы больше не считаем его выдающимся человеком». Разумеется, это не помогло. Выступая в Московском университете перед студентами факультета вычислительной математики и кибернетики, Джобс начал речь с похвалы Троцкому. То был революционер, с которым он мог отождествить себя..
    Джобс и Эйзенштат присутствовали на приеме в американском посольстве в честь Дня независимости. В благодарственном письме послу Артуру Хартману Эйзенштат отметил, что Джобс намерен расширять деятельность Apple в СССР в будущем году. «Мы предварительно планируем вернуться в Москву в сентябре». Но сложилось все ИНАЧЕ. У судьбы были другие планы…

      У России с давних времен существовало налоговое соглашение с Кипром, по которому компании, зарегистрированные на Кипре, имели возможность выводить доходы из России, не платя за это 20-процентный налог (хотя эти компании должны были платить на Кипре 4-процентный подоходный корпоративный налог). Этот остров был одним из мест, где КГБ предпочитал ОТМЫВАТЬ деньги. Через несколько месяцев после падения коммунизма на Кипре открылись сотни торговых и финансовых компаний, ведущих дела в России. К примеру, десятки крупных российских нефтеторговых компаний регистрировались как совместные предприятия с какой-нибудь кипрской корпорацией. Всем было известно, что Кипр – один из главнейших каналов нелегальной утечки капитала из России, но ни правительство Ельцина, ни парламент налоговое соглашение с Кипром отменять не стали.
     «Мы и понятия не имеем, сколько средств оборачивается без уплаты налогов», - сказал (как-то) старый друг Бориса Березовского Петр Авен, министр внешних экономических связей. (В декабре 1992 года, когда посыпались обвинения в том, что экспортные доходы России самым бесстыдным образом расхищаются, Авен ушел из правительства и стал работать в торговой группе «Альфа».)

    Но мы и не должны иметь понятия… Нам не нужен Петр Авен с его «Альфой». Нам не нужен Курт Левин с его «Теорией поля». Мы ни хотим знать то, что в действительности термин НАУЧЕНИЕ относится к множеству различных феноменов… Зачем все усложнять! И кто сказал, что «демократии нужно научиться; автократия навязывается человеку». Кто меньше знает, тот крепче спит... Поэтому нам нужна НОВАЯ ИДЕОЛОГИЯ!  Способная внушить  нам мысли, которые оторвут нас от связи с материальной действительностью… «Главные препятствия перестройки – в общей косности сложившейся десятилетиями административно-бюрократической системы, в реальных интересах миллионов ее деятелей на всех уровнях. Саморегулирующаяся эффективная система им просто не нужна, они окажутся как бы не у дел». – говорил в 1989 году академик Сахаров. Сегодня чиновников в России в два раза больше, чем в прежние годы в СССР, только тогда население страны было – 250, а сегодня – 140 млн. человек. Продается только та власть, которая желает быть проданной. Именно поэтому в России, входящей в первую десятку стран мира по коррумпированности, до сих пор не принят закон о борьбе с коррупцией.
     Но не об этом нужно говорить… Поэтому Владислав Сурков и говорит: «Мы не можем не признать, что Советская Власть и коммунисты сделали два выдающихся действия: они, во-первых, создали супер-идеологию, и, во-вторых, они создали мощную индустриальную страну».
     Владислав Сурков появился в администрации еще при Ельцине, работал с Волошиным. Его появление в администрации тоже было очень нестандартным. Сурков раньше работал вместе с Петром Авеном и Фридманом в «Альфа-банке», потом он оказывается в президентской администрации, можно было сказать, что это «засланный казачок». Отчасти так и есть. Но это неполная биография. Он не был чужд олигархам и именно в их мире искал свое место. Сурков работал у Ходорковского и Березовского тоже. Он был достаточно умен, и ему не нравилось, что ему предлагаются второстепенные роли. И в этом ряду Фридман и Авен были последними. Так что делегирован в президентское окружение олигархами был не только А.Б. Чубайс в 1996 г., но и В.Ю. Сурков...

      И все же «Именно материальный успех, свобода и справедливость, – говорит Сурков, – составляют основные ценности, которые мы с вами разделяем. Это основные ценности Европы, и мы их разделяем». Сурков очень много говорит о том, что Россия – страна европейская. Уточним, евразийская. А в этом и есть особость России. Это ни в коей мере не противоречит европейскости России.
     И НЕТ СМЫСЛА оспаривать правильные слова. Настораживает другое. Когда Попцов читал этот текст, ОН мысленно представлял аудиторию, видел эти лица, бесспорно, присутствовало внимание, и в то же время то там, то тут проскальзывали ухмылки богатых единороссов.

    Нет смысла… Но это всего лишь с-бой в матрице, где нас с вами на самом деле нет. Есть только замминистра обороны ДНР, писатель-фантаст Федор Берзин, сидящий в кафе «Гавана Банана», на Лого которого изображен флаг Кубы с Че Геварой! НовоРоссия! Остров Свободы! Как она похожа на дореволюционную Кубу! И как  СтароРоссия не похожа на дореволюционную Кубу… Ведь это только  «дореволюционная Куба была всего лишь сырьевым придатком своего богатого соседа. Кубинское сырье – сахар, табак, минералы, фрукты – вывозились в США, откуда поступали на остров готовые изделия. Обеспеченный кубинец был одет в американский костюм, носил американские ботинки, шляпу, рубашки, галстуки, ел американские консервы, пил американские соки и спиртные напитки, спал на американском матрасе, смотрел американское телевидение по американскому телевизору, разъезжал в американских автомашинах, кубинские поля обрабатывались американскими тракторами, которые, как и автомашины, питались американским бензином, даже книги кубинец читал в основном американских авторов, и так далее и тому подобное… Возникал невольно вопрос: если все это американское у него отобрать, если США перестанут покупать его сахар и продавать ему нефть, ширпотреб и прочие товары, выдюжит ли кубинец, сможет он восполнить образовавшийся ВАКУУМ всеми нужными ему товарами?» Выдюжит ли НоВО-Россия? Сможет ли восполнить образовавшийся ВАКУУМ? Все зависит от программиста…


     О Программисте говорят: «Имен для тебя нет».
Но это справедливо для меня: ни одно понятие не может меня выразить, ничто, что преподносится мне как моя «сущность», не исчерпывает меня; все это только слова и названия.
О Программисте говорят также, что он совершенен и не имеет никаких призваний стремиться к совершенству. Но и это относится только ко мне.
Я – собственник своей мощи и только тогда становлюсь таковым, когда сознаю себя Единственным. В Единственном даже собственник возвращается в свое творческое ничто, из которого он вышел. Всякое высшее существо надо мной, будь то Бог или Человек, ослабляет чувство моей единичности, и только под ослепительными лучами солнца этого сознания бледнеет оно. Если я строю свое дело на себе, Единственном, тогда оно покоится на преходящем, смертном творце, который сам себя разрушает, и я могу сказать:
«Ничто – вот на чем я построил свое дело».

25. 10. 2014 год.



      Соглашаясь по необходимости на Белоцерковский договор, Хмельницкий не мог не чувствовать, что все его усилия, все труды и самые победы оказались бесплодными для его несчастной родины - Малороссии, что он не освободил ее от бедствий, от которых желал освободить, и что одними собственными силами при помощи даже таких союзников, как крымцы, ему не сломить Польши и не разорвать оков, в каких держала она своих русских православных подданных. Для этой цели оставалось у Хмельницкого одно надежное средство - отдаться со всем своим народом под покровительство единоверной и единоплеменной могущественной державы Московской и навсегда соединиться с нею. Правда, он глубоко был огорчен в 1649 г. отказом царя Алексея Михайловича пособить ему против поляков, основывавшимся на том только, что у Москвы с Польшею было "вечное докончанье", и после зборовской победы открыто говорил московским посланцам, приходившим к нему, что непременно пойдет войною на Москву и разорит ее и все московские города. Но вскоре он одумался, и чрез тех же посланцев наказывал передать в Москве, что всегда готов служить благочестивому государю со всем запорожским войском, что войною на Москву не пойдет, и уговорил даже крымского хана не воевать с нею и не вторгаться в ее украйны. Справедливость требует сказать, что в этом отношении весьма благотворно действовали на Хмельницкого восточные иерархи. Когда в 1650 г. прибыл в Царьград посол от Хмельницкого, чтобы заключить с султаном оборонительный и наступательный союз против врагов, и пожелал представиться Вселенскому патриарху Парфению II, то патриарх, угощая его по приказанию визиря обедом, спрашивал: "За что Хмельницкий хочет воевать Московскую землю?" Посол отвечал: "За то Хмельницкий имеет недружбу, что посылал к благочестивому царю бить челом с своими грамотами о помощи на недруга своего, на польского короля, и государь не только помощи ему не изволил подать, но и грамоты его к королю отослал". Патриарх говорил послу: "Мы молим и просим у Господа Бога о многолетнем здравии благочестивого царя, чтобы он, великий государь, избавил нас от нечестивых рук, а вам достойно быть подданными благочестивого царя и помощь всякую государю чинить, чтобы все православные христиане были в соединении". Затем приказал послу передать Хмельницкому: "Если только такое дело учинит и пойдет на государеву землю войною, то он не будет христианин и милость Божия не будет на нем в сем веке и в будущем".

     С конца 1652 г. начались более решительные сношения между царем и гетманом. Гетман прислал в Москву своих послов с грамотою (от 12 ноября) к царю Алексею Михайловичу, в которой благодарил за великие царские милости и многократное жалованье и просил выслушать послов. Послы вели (17 декабря - 29 генваря 1653 г.) переговоры с боярами "и били челом от лица гетмана и всего запорожского войска, чтоб государь для православной веры над ними умилосердился и велел принять их под свою высокую руку и неприятелям их - полякам помочи на них не давал". Царь послал чрез своего стольника Якова Лихарева ответ гетману и всему войску, что хочет ради православной веры успокоить их междоусобие с поляками миром чрез своих великих послов, а между тем 22 февраля и 14 марта, на первой и третьей неделе Великого поста, держал с своими боярами думу, на которой было решено принять в подданство Малороссию и объявить Польше войну. Гетман и казаки, не зная об этом, прислали в апреле (22-го числа) новое посольство в Москву и просили, чтобы царь или принял их под свою руку и дал им помощь против ляхов, или если желает примирить их с ляхами чрез своих великих послов, то поскорее слал бы этих послов, чтоб король войною на запорожское войско не наступал. Царь действительно через два дня (24 апреля) отправил в Польшу своих полномочных послов, боярина князя Репнина и других, с требованиями, чтобы виновные в умалении государева титула поляки были немедленно наказаны и чтобы Польша примирилась с казаками на условиях Зборовского договора, которые сама же обязалась исполнять, прекратила гонения на православную веру и уничтожила унию. Но еще прежде, чем послы успели доехать до короля и заявить ему (20 июля) свои требования, к царю Алексею Михайловичу пришла весть от путивльского воеводы (20 июня), что у Хмельницкого находится посол от турецкого султана и Хмельницкий грозит отдаться в подданство туркам, если московский государь не поспешит принять его и Малороссию под свою руку. И 22 июня царь уже отправил к Хмельницкому грамоту, в которой писал: "Мы, великий государь, возревновав о Бозе благою ревностию и возжелев по Вас, чтобы христианская вера в Вас не пресеклась, но паче преисполнялась... изволили Вас принять под нашу царского величества высокую руку, яко да не будете врагом Креста Христова в притчу и поношение, а ратные наши люди собираются и к ополчению строятся". Хмельницкий отвечал царю грамотою от 9 августа, в которой благодарил царя за премногую милость, изъявленную им Малороссии, и просил скорее прислать сильную рать на помощь казакам против ляхов. Вместе с тем гетман и все запорожское войско прислали две грамоты и к патриарху Никону (от 9 и 12 августа) и просили, чтобы он был неусыпным о них ходатаем пред государем, да подаст им на врагов скорейшую и прескорейшую помощь ратию своею, так как король идет со всею ляшскою силою, желая потребить от земли православную веру, церкви Божии и народ православно-христианский. Царь в сентябре послал было объявить казакам, что он дожидается возвращения своих великих послов, отправленных к королю, и как только дождется их и узнает об ответе короля, тотчас пришлет к гетману свой указ. Но 25 сентября князь Репнин и его товарищи прибыли в Москву и известили государя, что король правды ни в чем не показал и помириться с черкасами по Зборовскому договору не согласился.
   Тогда царь Алексей Михайлович приказал быть земскому Собору и на нем присутствовать патриарху с архиереями и другими духовными лицами, боярам, окольничим и думным людям, а также выборным из стольников, стряпчих, дворян, жильцов и посадских. Собор состоялся 1 октября в Грановитой палате. Здесь сначала были объявлены и подробно перечислены неправды польского короля, а потом объявлено и о бывших посольствах от Богдана Хмельницкого и всего запорожского войска с жалобами на притеснения их православной веры польским правительством и с просьбами о принятии их в подданство России. Собор единогласно решил, чтоб Польше была объявлена война, а Богдана Хмельницкого и все войско запорожское с городами их и с землями чтоб государь изволил принять под свою государскую высокую руку ради православной веры и святых Божиих церквей, на которые паны рады и вся Речь Посполитая восстали с намерением их искоренить.